Страница:
– Значит, Олег Сергеич, о тюрьмах материал собираете? – спросил Герман Константинович при знакомстве.
– Собираю, – сказал Таранов.
– Не получится ничего путного.
– Почему?
– Потому, господин журналист, что так – по чужим-то рассказам – вы суть и дух этой жизни не поймете. Через это самому пройти надо. В ШИЗО позагорать, по этапам поболтаться, в лагерях потосковать. Вот тогда вы начнете что-то понимать… а может, не начнете. Я ведь с молодости по тюрьмам пошел. От Колымы до Калининграда посидел. Такого насмотрелся – не приведи боже. И никому не посоветую этот путь повторить… Если начать с самого начала, то на десять книг хватит. А то и на двадцать. Ну да ладно, задавайте вопросы. За вас уважаемые люди попросили. Попробую помочь.
– Герман Константинович, как жить в тюрьме? Как вести себя правильно? Каких правил держаться? – спросил Иван.
– Да тех же, что и на воле. Жить достойно, людей уважать, подлостей не делать… тут, господин журналист, ничего нового я вам не скажу. Законы человеческого общения, что здесь, что там, одни и те же. Подлость остается подлостью, а благородство – благородством. Вот только в тюрьме все это виднее, обнаженнее. Там человек как под микроскопом – весь на виду. А уж для старого бродяги, который по тюрьмам и зонам поскитался, разобраться в человеке, как правило, не особо трудно. Для этого ему достаточно потолковать с тобой полчаса… А уж дальше, господин журналист, как сам себя поведешь.
– Просто как все получается, – сказал с иронией Таранов. – Веди себя достойно – и все в порядке…
– А так ли просто, господин журналист? Жить достойно и на воле непросто. А уж в тюрьме-то тебя сто раз на излом попробуют. Я во Владимирском централе пятнадцать лет отбарабанил… Знаю, как людей ломают.
– А как ломают?
– По-всякому, Олег. Способов у кума с хозяином полно. Для начала могут с тобой просто поговорить в кумчасти: давай, мол, помогать друг другу… Понял, о чем речь, Олег?
– Понял, – кивнул Иван. – Чего ж не понять?
– Хорошо, раз понял. Если ты сам себя уважаешь, то, конечно, стучать куму ты не станешь. Тогда с тобой начнут «работать». Найдут повод, загонят в ШИЗО. А ШИЗО – это камера два метра на метр. В ней шконка, которая только что на ночь тебе положена. А остальное время – шестнадцать часов – она к стене пристегнута.
Весь день – на ногах. Один. День за днем, сутки за сутками. До 88-го года еще и кормили через день: «день летный – день пролетный». Да и в «летный» день кормежка такая, что лишний жир обязательно сгонишь. Куда там диетам для похудания! А время в ШИЗО тянется медленно. Сидишь, как зверь, в мешке каменном… даже не сидишь, потому что запрещено тебе сидеть. Увидел контролер, что ты присел или прилег, – влетает и лечит тебя дубиналом. Или «за нарушение режима» тебе еще сутки набрасывают. В иных ШИЗО пол водой заливают – сам не ляжешь. Я даже слышал, что бывали ШИЗО, где пол сделан под углом в сорок пять градусов, – гуляй себе, бродяга! Теперь, говорят, полегче стало. Больше пятнадцати суток нельзя человека держать, а раньше-то месяцами непокорные не вылезали из мешка каменного, туберкулез зарабатывали. Я и сам после сорока пяти суток в ШИЗО тубик подцепил – па-а-ехал из Владимирки в Покров. Там, в Покрове, туберкулезные сидят.
– Сурово, – сказал Иван хмуро.
– Это еще не все, Олег Сергеич, это еще не все. Если не обломали тебя в ШИЗО, то можно перекинуть в пресс-хату. Знаешь, что это такое?
– Слышал маленько…
– Теперь, конечно, пресс-хаты мало где сохранились. При министре Бакатине запретили их, расформировали. А шерстяных ребятишек, что в пресс-хатах беспредельничали, людей увечили да истязали, вывезли спецэтапами… Их только спецэтапами можно было вывозить, потому что иначе их просто перережут. И резали! На Горьковской пересылке многих на ножи поставили… Так вот, если не сломали в ШИЗО, то могли бросить в пресс-хату. Оттуда немногим удавалось выломиться. А уж коли и оттуда вырвался, то можно отдать человека психиатрам. Во Владимирском централе психотделением заведует доктор наук Рожков Василий Леонтьевич. Говорят, до сих пор «лечит». А «лечил» Рожков так: сажают человека на «вязки» и колют. Месяц – сера, месяц – галоперидол. Потом опять месяц – сера, месяц – галоперидол… в животное превращают человека. Меня самого в карцере кололи. Я едва доползал до кормушки за кипятком. И, как собака, полз на четвереньках с этой кружкой обратно. Есть не хотелось, температура под сорок… Вот так и ломали раньше, Олег Сергеич. Теперь – не знаю, врать не буду. Говорят, полегче стало. Однако тюрьма осталась тюрьмой. Ничего хорошего там нет.
Таранов слушал и мрачнел. Разумеется, он, как и любой человек, живущий в России, слышал разговоры о тюрьмах, о лагерях, но никогда особо не прислушивался, не придавал им значения. Все это было где-то там, далеко, с другими. Да ведь и не понять, что в этих рассказах ложь, а что правда… Сегодня он услышал такой рассказ из первых уст. От человека, которому, безусловно следует доверять. И сам рассказ прозвучал спокойно и даже буднично, что только усиливало эффект.
Любой нормальный человек после такого рассказа спросит себя: тебе это нужно? «Шансон» послушать и книжечки про уголовную романтику почитать – это одно. А на своей шкуре испытать – совсем другое… Ни за что и никогда я не пойду туда!
Так скажет себе нормальный человек… но Таранов уже точно знал: его путь определен и ведет во Владимирский централ. «Сдавайся! Ты окружен!» – орут динамики в тире.
Да, я окружен! Но сдаваться не буду!
– Сурово, – сказал Таранов. – Пятнадцать лет Владимирки – это сурово, Герман Константинович… Скажите, а побеги из централа случались?
– Конечно. Раз есть тюрьма – есть и побеги. Еще до революции из централа сбежал Фрунзе.
– Вот как! Расскажите о побегах.
Герман Константинович улыбнулся:
– Узника свобода манит, Олег, тянет… были побеги, были. Но, в подавляющем большинстве своем, неудачные. Кумчасть не дремлет. Для того и шмоны проводит регулярные, для того и стукачков вербует. Пресечение побегов – для абвера задача ? 1. Поэтому большинство побегов пресекается еще на стадии подготовки. Но тем не менее они случаются. На моей памяти их было несколько. С третьего корпуса трое сорвались. Выпилили жалюзи на окне, спустились по связанным простыням. Но спустились удачно только двое. Когда полез третий, простыни оборвались. Он упал и сломал ногу. От боли, конечно, закричал. А уж первый был на стене. Первый спрыгнул и ушел, двое других – нет… Да я и сам дважды пытался сорваться.
– Не получилось?
– Не получилось, – усмехнулся Герман Константинович.
– А как пытались бежать?
– Первый раз – через подкоп. Классика, так сказать, жанра… Выбили мы себе рабочий цех в третьем корпусе. На первом, разумеется, этаже. Подняли кафельную плитку с пола. Под ней – бетон. Но старый уже, рыхлый. Мы поливали его водой и посыпали солью. Потихоньку его разъедало, а мы долбили чем могли, ковыряли, спускали крошку в унитаз. Кафель наклеили на фанеру и дырку в полу закрывали этим щитом. Когда пробили слой бетона, дело пошло веселее. Но через месяц работы кто-то нас сдал. А шанс был реальный.
– Понятно… а вторая попытка? – спросил Иван.
– Вторая была уже в Покрове… Мы с напарником захватили контролера в прогулочном дворике. Две заточки с двух сторон – к горлу – р-раз! Сняли форму, связали, заперли во дворике. А напарник мой, из-под Иркутска парень, форму надел, и пошли мы на выход, к вахте. Но там уже выскочила группа резерва – двенадцать человек – и очень долго лечила нас дубиналом. Потом дали нам по сорок пять суток карцера. Могли бы новый срок нагрузить, но не стали этого делать… за это спасибо.
– Значит, невозможен побег?
– Почему же невозможен? Я же говорю: один-то человек точно ушел. Но для успешного побега необходимо сочетание трех факторов.
– Каких? – заинтересованно спросил Иван.
– Во-первых, необходимо, чтобы о подготовке к побегу знало как можно меньше народу. Критическое количество – три. Трое еще могут реально сохранить тайну. С увеличением количества посвященных риск возрастает многократно… Во-вторых, необходима поддержка с воли. Нужно, чтобы встретили, помогли спрятаться, обеспечили документами. Без этого худо – наверняка поймают.
– А третий фактор? – спросил Иван. – Вы упомянули три фактора.
– Третий-то? – усмехнулся «инструктор». – Третий фактор самый важный, Олег: чтобы фарт был.
Из первой встречи со старым сидельцем Таранов сделал два простых, но важных вывода: тюрьма – штука страшная, противоестественная, но жить и выжить в ней можно.
И – второй вывод: побег, в принципе, возможен.
После первой было у них еще несколько встреч. Герман Константинович действительно оказался «тюремной энциклопедией». Обладая замечательной памятью, он с легкостью восстанавливал события двенадцатилетней давности. Он знал множество реальных историй из криминальной жизни. И множество легенд. И, разумеется, он знал обычаи, традиции и правила среды. Он легко читал язык татуировок и виртуозно владел жаргоном.
Таранов не раз вспомнит добрым словом этого по-своему очень глубокого человека.
Глава 10
Глава 11
– Собираю, – сказал Таранов.
– Не получится ничего путного.
– Почему?
– Потому, господин журналист, что так – по чужим-то рассказам – вы суть и дух этой жизни не поймете. Через это самому пройти надо. В ШИЗО позагорать, по этапам поболтаться, в лагерях потосковать. Вот тогда вы начнете что-то понимать… а может, не начнете. Я ведь с молодости по тюрьмам пошел. От Колымы до Калининграда посидел. Такого насмотрелся – не приведи боже. И никому не посоветую этот путь повторить… Если начать с самого начала, то на десять книг хватит. А то и на двадцать. Ну да ладно, задавайте вопросы. За вас уважаемые люди попросили. Попробую помочь.
– Герман Константинович, как жить в тюрьме? Как вести себя правильно? Каких правил держаться? – спросил Иван.
– Да тех же, что и на воле. Жить достойно, людей уважать, подлостей не делать… тут, господин журналист, ничего нового я вам не скажу. Законы человеческого общения, что здесь, что там, одни и те же. Подлость остается подлостью, а благородство – благородством. Вот только в тюрьме все это виднее, обнаженнее. Там человек как под микроскопом – весь на виду. А уж для старого бродяги, который по тюрьмам и зонам поскитался, разобраться в человеке, как правило, не особо трудно. Для этого ему достаточно потолковать с тобой полчаса… А уж дальше, господин журналист, как сам себя поведешь.
– Просто как все получается, – сказал с иронией Таранов. – Веди себя достойно – и все в порядке…
– А так ли просто, господин журналист? Жить достойно и на воле непросто. А уж в тюрьме-то тебя сто раз на излом попробуют. Я во Владимирском централе пятнадцать лет отбарабанил… Знаю, как людей ломают.
– А как ломают?
– По-всякому, Олег. Способов у кума с хозяином полно. Для начала могут с тобой просто поговорить в кумчасти: давай, мол, помогать друг другу… Понял, о чем речь, Олег?
– Понял, – кивнул Иван. – Чего ж не понять?
– Хорошо, раз понял. Если ты сам себя уважаешь, то, конечно, стучать куму ты не станешь. Тогда с тобой начнут «работать». Найдут повод, загонят в ШИЗО. А ШИЗО – это камера два метра на метр. В ней шконка, которая только что на ночь тебе положена. А остальное время – шестнадцать часов – она к стене пристегнута.
Весь день – на ногах. Один. День за днем, сутки за сутками. До 88-го года еще и кормили через день: «день летный – день пролетный». Да и в «летный» день кормежка такая, что лишний жир обязательно сгонишь. Куда там диетам для похудания! А время в ШИЗО тянется медленно. Сидишь, как зверь, в мешке каменном… даже не сидишь, потому что запрещено тебе сидеть. Увидел контролер, что ты присел или прилег, – влетает и лечит тебя дубиналом. Или «за нарушение режима» тебе еще сутки набрасывают. В иных ШИЗО пол водой заливают – сам не ляжешь. Я даже слышал, что бывали ШИЗО, где пол сделан под углом в сорок пять градусов, – гуляй себе, бродяга! Теперь, говорят, полегче стало. Больше пятнадцати суток нельзя человека держать, а раньше-то месяцами непокорные не вылезали из мешка каменного, туберкулез зарабатывали. Я и сам после сорока пяти суток в ШИЗО тубик подцепил – па-а-ехал из Владимирки в Покров. Там, в Покрове, туберкулезные сидят.
– Сурово, – сказал Иван хмуро.
– Это еще не все, Олег Сергеич, это еще не все. Если не обломали тебя в ШИЗО, то можно перекинуть в пресс-хату. Знаешь, что это такое?
– Слышал маленько…
– Теперь, конечно, пресс-хаты мало где сохранились. При министре Бакатине запретили их, расформировали. А шерстяных ребятишек, что в пресс-хатах беспредельничали, людей увечили да истязали, вывезли спецэтапами… Их только спецэтапами можно было вывозить, потому что иначе их просто перережут. И резали! На Горьковской пересылке многих на ножи поставили… Так вот, если не сломали в ШИЗО, то могли бросить в пресс-хату. Оттуда немногим удавалось выломиться. А уж коли и оттуда вырвался, то можно отдать человека психиатрам. Во Владимирском централе психотделением заведует доктор наук Рожков Василий Леонтьевич. Говорят, до сих пор «лечит». А «лечил» Рожков так: сажают человека на «вязки» и колют. Месяц – сера, месяц – галоперидол. Потом опять месяц – сера, месяц – галоперидол… в животное превращают человека. Меня самого в карцере кололи. Я едва доползал до кормушки за кипятком. И, как собака, полз на четвереньках с этой кружкой обратно. Есть не хотелось, температура под сорок… Вот так и ломали раньше, Олег Сергеич. Теперь – не знаю, врать не буду. Говорят, полегче стало. Однако тюрьма осталась тюрьмой. Ничего хорошего там нет.
Таранов слушал и мрачнел. Разумеется, он, как и любой человек, живущий в России, слышал разговоры о тюрьмах, о лагерях, но никогда особо не прислушивался, не придавал им значения. Все это было где-то там, далеко, с другими. Да ведь и не понять, что в этих рассказах ложь, а что правда… Сегодня он услышал такой рассказ из первых уст. От человека, которому, безусловно следует доверять. И сам рассказ прозвучал спокойно и даже буднично, что только усиливало эффект.
Любой нормальный человек после такого рассказа спросит себя: тебе это нужно? «Шансон» послушать и книжечки про уголовную романтику почитать – это одно. А на своей шкуре испытать – совсем другое… Ни за что и никогда я не пойду туда!
Так скажет себе нормальный человек… но Таранов уже точно знал: его путь определен и ведет во Владимирский централ. «Сдавайся! Ты окружен!» – орут динамики в тире.
Да, я окружен! Но сдаваться не буду!
– Сурово, – сказал Таранов. – Пятнадцать лет Владимирки – это сурово, Герман Константинович… Скажите, а побеги из централа случались?
– Конечно. Раз есть тюрьма – есть и побеги. Еще до революции из централа сбежал Фрунзе.
– Вот как! Расскажите о побегах.
Герман Константинович улыбнулся:
– Узника свобода манит, Олег, тянет… были побеги, были. Но, в подавляющем большинстве своем, неудачные. Кумчасть не дремлет. Для того и шмоны проводит регулярные, для того и стукачков вербует. Пресечение побегов – для абвера задача ? 1. Поэтому большинство побегов пресекается еще на стадии подготовки. Но тем не менее они случаются. На моей памяти их было несколько. С третьего корпуса трое сорвались. Выпилили жалюзи на окне, спустились по связанным простыням. Но спустились удачно только двое. Когда полез третий, простыни оборвались. Он упал и сломал ногу. От боли, конечно, закричал. А уж первый был на стене. Первый спрыгнул и ушел, двое других – нет… Да я и сам дважды пытался сорваться.
– Не получилось?
– Не получилось, – усмехнулся Герман Константинович.
– А как пытались бежать?
– Первый раз – через подкоп. Классика, так сказать, жанра… Выбили мы себе рабочий цех в третьем корпусе. На первом, разумеется, этаже. Подняли кафельную плитку с пола. Под ней – бетон. Но старый уже, рыхлый. Мы поливали его водой и посыпали солью. Потихоньку его разъедало, а мы долбили чем могли, ковыряли, спускали крошку в унитаз. Кафель наклеили на фанеру и дырку в полу закрывали этим щитом. Когда пробили слой бетона, дело пошло веселее. Но через месяц работы кто-то нас сдал. А шанс был реальный.
– Понятно… а вторая попытка? – спросил Иван.
– Вторая была уже в Покрове… Мы с напарником захватили контролера в прогулочном дворике. Две заточки с двух сторон – к горлу – р-раз! Сняли форму, связали, заперли во дворике. А напарник мой, из-под Иркутска парень, форму надел, и пошли мы на выход, к вахте. Но там уже выскочила группа резерва – двенадцать человек – и очень долго лечила нас дубиналом. Потом дали нам по сорок пять суток карцера. Могли бы новый срок нагрузить, но не стали этого делать… за это спасибо.
– Значит, невозможен побег?
– Почему же невозможен? Я же говорю: один-то человек точно ушел. Но для успешного побега необходимо сочетание трех факторов.
– Каких? – заинтересованно спросил Иван.
– Во-первых, необходимо, чтобы о подготовке к побегу знало как можно меньше народу. Критическое количество – три. Трое еще могут реально сохранить тайну. С увеличением количества посвященных риск возрастает многократно… Во-вторых, необходима поддержка с воли. Нужно, чтобы встретили, помогли спрятаться, обеспечили документами. Без этого худо – наверняка поймают.
– А третий фактор? – спросил Иван. – Вы упомянули три фактора.
– Третий-то? – усмехнулся «инструктор». – Третий фактор самый важный, Олег: чтобы фарт был.
Из первой встречи со старым сидельцем Таранов сделал два простых, но важных вывода: тюрьма – штука страшная, противоестественная, но жить и выжить в ней можно.
И – второй вывод: побег, в принципе, возможен.
После первой было у них еще несколько встреч. Герман Константинович действительно оказался «тюремной энциклопедией». Обладая замечательной памятью, он с легкостью восстанавливал события двенадцатилетней давности. Он знал множество реальных историй из криминальной жизни. И множество легенд. И, разумеется, он знал обычаи, традиции и правила среды. Он легко читал язык татуировок и виртуозно владел жаргоном.
Таранов не раз вспомнит добрым словом этого по-своему очень глубокого человека.
Глава 10
В ОПРОКИНУТОМ МИРЕ
Они сидели в кухне и пили чай. За окном падал тяжелый мокрый снег.
– Ванька! – сказала Светлана. – Что с тобой происходит, Ванька?
– А что? – очень натурально удивился Таранов. Его тон мог бы кого угодно ввести в заблуждение, но не Светлану. Можно научиться безукоризненно контролировать свои психомоторные реакции и обмануть даже опытного специалиста… Совершенно невозможно обмануть любящую женщину.
– А что? – удивился Таранов. Светлана покачала головой и ответила:
– Ты изменился, пивовар… ты сильно изменился.
– Я изменился?
– Ты перестал кричать по ночам… И тебя что-то гложет.
Таранов сдвинул брови, и на лбу его рельефно обозначились морщины. По кухне плыл синеватый сигаретный дымок, уютно светила лампа, а ветер с залива раз за разом остервенело бросался на оконное стекло. Он уже нес Таранова во Владимирский централ…
– Так что же с тобой происходит, Иван Таранов? – снова спросила Светлана… Зачем? Зачем ты спрашиваешь? Я все равно не могу сказать тебе правду. Не имею права… И не хочу. Я не хочу об этом даже думать. Я как будто снова стою в проеме люка и готовлюсь к ночному прыжку. И свистит в ушах ветер – черный, плотный. И неизвестность впереди. Но даже при самых опасных прыжках я знал хотя бы высоту… Сейчас я не знаю ничего. Я просто прыгаю в пропасть… темную, как жерло трубы крематория. Я прыгаю и не знаю даже, есть ли у меня парашют. Я знаю только, что не могу поступить иначе… Прости меня. Прости меня, любимая. Но я должен это сделать.
И она поняла. Или не поняла, но почувствовала эту тоску. Страшную зэковскую тоску. Она посмотрела ему в глаза и увидела в них приговор. Приговор, вынесенный самому себе. И заплакала вдруг. Беззащитно, беспомощно, совсем по-детски.
Таранов растерялся. Он всегда терялся от женских слез. Он вскочил и неловко опрокинул свою кружку. И стал целовать Светлану в лицо, в соленые глаза, в пшеничные волосы. И говорил какую-то банальную ерунду, которую говорим мы все, когда чувствуем свою вину перед женщиной.
Стервенел, стервенел ветер. Дымилась незатушенная сигарета на островке пепельницы. Тикали ходики… И нет уже дороги назад… И только слезы на твоем лице, любимая, солоны и горьки. Солоны… и горьки.
– Да, – ответил психолог. Он, разумеется, ничего не знал о сути задания, которое предстояло выполнить Таранову. Он вообще не имел ни малейшего понятия об операции «Караван». – Да, я убежден, что ему по плечу задания любого уровня сложности. Результаты тестирования дают очень высокие показатели психологической устойчивости. Плюс невероятная сила воли.
Председатель подкинул в пасть камина полено. Взметнулись искры, огонь ласково лизнул древесину. Председатель повернул лицо к психологу:
– Я согласен с вами, Александр, в том отношении, что наш друг – человек неординарный. И потенциал его весьма велик. Но дело в том, что ему предстоит длительное время провести во враждебной среде. Сумеет он выстоять?
– В логове врага? – с улыбкой произнес психолог.
– В общем – да, – кивнул Председатель.
– Насколько длительное время?
– Трудно сказать. Возможно, пару месяцев, возможно, год.
Психолог подумал, что его предположение: Африканца готовят в «десант на нары», – кажется, подтверждается. Но Председателю он этого не сказал. А сказал только:
– Год, конечно, это большой срок. Но и человеческий «материал» исключительного качества. Хотя… длительное пребывание в экстремальных условиях без психологической поддержки не способствует поддержанию боевого духа. Если бы я имел возможность раз в два-три месяца встречаться с Африканцем, то я мог бы…
– Это исключено, – жестко отрезал Председатель. В организации он лучше всех понимал, чем они рискуют. – Это исключено, Саша. Как вы думаете: пытку Африканец сумеет вынести?
– М-м-м… кратковременную – да. Но длительное истязание ломает волю. Гарантировать не могу.
– А если у него будет выбор: предательство или самоубийство – что он выберет?
Психолог ответил не задумываясь:
– При наличии выбора он, несомненно, поступит согласно своим представлениям о чести.
– Благодарю вас, доктор, – сказал Председатель.
После этого разговора Председатель пришел к выводу, что у Африканца всегда, в каждый конкретный момент, должно быть под рукой средство для свободного выбора… что ж, нужно дать ему это средство.
– Одевайтесь, молодой человек. Ваша «торпеда» на месте. Сейчас след еще немножко виден, но через три-четыре дня никто ничего не поймет. Даже опытный хирург подумает, что это всего лишь заживающая царапина. Вы же при необходимости сумеете вырвать капсулу зубами.
Таранов осмотрел место посадки «торпеды» – действительно незаметно… От мысли, что под кожу вшита капсула со смертельным ядом, стало не по себе. Председатель, передавая невзрачный серый цилиндрик диаметром миллиметров пять, сказал:
– Даст бог, не понадобится. Но если понадобится, то, Иван Сергеич, можешь быть спокоен – хватит, чтобы убить слона. Мгновенно и безболезненно… Я и сам такую ношу.
От мысли, что в тело имплантирована смертельная доза яда, кожа покрылась мурашками.
– Спасибо, доктор, – сказал Африканец.
– Не за что, – улыбнулся врач. – Желаю, чтобы она никогда вам не пригодилась.
– «Караван» – твое детище, Евгений Дмитриевич. Тебе и решать. Но что, собственно, тебя беспокоит? – отозвался Лидер. Они сидели в сауне, завернутые в простыни, пили пиво.
– Побег, Игорь Палыч, побег… я не убежден, что мы сумеем это осуществить.
– Я тоже.
– Тогда – отменяем?
– А зачем? Сам выберется. Африканец сам выберется. Мы, конечно, поможем, но… спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– А если не выберется?
– Значит, судьба такая.
– Тебе не кажется, Игорь, что мы с тобой превращаемся в монстров?
– Дай, Евгений Дмитрич, пивка, пожалуйста… Спасибо. – Лидер открыл пиво, налил его в бокал. – В монстров? Возможно, Женя, возможно. Но кто-то должен чистить землю от мерзости. Что же касается Африканца, то, извини, он просто опасен. Он же неуправляем, Женя… Я считаю, что его нужно поставить в предельно жесткие условия. В безвыходные условия. Сумеет вырваться – молодец. Не сумеет – слава героям… Но, я думаю, он вырвется. Он по складу характера такой человек – чем сложнее обстоятельства, тем больше он мобилизуется. Он – подожди – еще создаст нам проблем. – Лидер сделал глоток, спросил: – Ну что? Будешь отменять?
Председатель молчал. Долго молчал. Потом произнес:
– И все-таки мы превращаемся в монстров.
– Брось, Женя. Мы – напротив – боремся с ними. Я – мент. Я всю жизнь их давил и давить буду столько, сколько смогу. Всеми средствами… Не наша вина в том, что мы живем в противоестественном, опрокинутом мире. Если бы государство нормально исполняло свои функции, то мы с тобой, два пенсионера, могли бы спокойно проводить время на рыбалке. Думаешь, мне хочется кидать Африканца в тюрьму? Нет, не хочется… Но ты отлично знаешь, для чего это делается. Ты лучше меня это знаешь. И должен отдать себе отчет, что на одной чаше весов некие абстрактные представления о гуманизме и судьба Ваньки Таранова, а на другой – миллионы человеческих жизней. Миллионы, Женя!… Если тебе важнее твоя личная пор-р-рядочность, то, конечно, нужно сказать Африканцу: отбой, Иван. Мы, брат, извини, погорячились… А если мы хотим сделать реальное дело и уличить московских кровососов, то – извини – мы обязаны довести «Караван» до конца. Второго такого шанса у нас может просто не быть, Евгений. Решай, Председатель, решай…
Снова повисла тишина. Над полом плыл легкий сквознячок и холодил ноги…
– Пожалуй, – произнес Председатель, – я был не прав, когда сказал, что мы превращаемся в монстров – мы уже в них превратились, Игорь.
Что это были за дни! Наполненные нежностью и тоской. Особой, хрустальной нежностью… и совершенно особой, нечеловеческой тоской. Наверно, так может тосковать зверь, попавший в капкан. Или преступник, приговоренный к казни. Он знает, что палач придет на рассвете, и смотрит в окно, пытаясь взглядом остановить или хотя бы отсрочить восход…
Никогда еще не любил Иван так обреченно-яростно. И так пронзительно нежно… Светлана всматривалась в его лицо и спрашивала: что с тобой, Ваня?… А он смеялся и говорил: все о’кей, Светка-конфетка… все о’кей.
И вел ее в кафушку. Или в парк. Или просто на берег залива, где тонкая полоска льда вдоль берега, и черная дымящаяся вода дальше… и – совсем далеко – белое карликовое солнце над горизонтом… Или нес ее на руках в ванну, раздевал бережно и опускал в белоснежную пену. Он касался ее тела губами и чувствовал ту истому, что наполняет женщину с волосами цвета спелой пшеницы.
Ах, эти три дня на излете декабря двухтысячного! Легкий морозец, искрящийся снег, счастливые, сияющие глаза Светланы…
Три дня прошли, как будто их и вовсе не было. 25 декабря Таранов объявил Светлане, что срочно уезжает в командировку.
– А когда ты вернешься? – озадаченно спросила Светлана.
– Только в следующем веке, родная, – ответил он, смеясь.
– Ванька! А отказаться было нельзя?
– Нет, отказаться было нельзя… воробьев кормить не забывай.
Он сложил вещи в небольшую спортивную сумку, категорически запретил себя провожать и ушел. В окно Светлана видела, как Таранов энергично пересек улицу, поднял руку и остановил частника. Он ни разу не обернулся, не посмотрел на ее окна, не взмахнул рукой.
В квартире Светланы было тепло, но она стояла у окна, набросив на плечи шаль и обхватив себя за плечи руками. Ей было зябко и очень-очень страшно… А синий «жигуленок», в который сел Иван, выплюнул в снежную пелену черный клубок дыма и увез Таранова… Куда? Зачем?
Водила попался разговорчивый – с ходу обратился к Ивану с каким-то вопросом. Таранов что-то ответил… Водила снова задал вопрос, но Иван сказал:
– Ты давай крути баранку. Скользко нынче, брат.
Водила посмотрел на Ивана сбоку, увидел плотно сжатые губы и желваки на щеках. С вопросами больше не лез. На Финляндском Иван вышел, потолкался, проверяясь, и нырнул в метро. Дважды сменив направление, он вышел на «Лесной», снова поймал частника и поехал на Лиговку. Здесь, на конспиративной точке, его ожидали Председатель и Лидер.
Их беседа продолжалась около сорока минут. Меньшая часть этого времени была посвящена инструктажу о рабочих и запасных каналах связи, паролях и берлогах, где можно отлежаться при возникновении нештатной ситуации. Большая часть – финальному «зомбированию» на выполнение задачи. Таранов хорошо это понимал, и руководители «Анти-клуба» понимали, что он это понимает. Всем было неприятно.
После рукопожатий и даже предложения «присесть на дорожку», что и было Тарановым сделано с кривой усмешкой, он покинул квартиру на Лиговском. По свеженькому, не истоптанному снегу пешком дошел до Московского вокзала, хлопнул в ресторане два «полтинничка» коньяку и сел в восьмой вагон поезда ? 151 «Родники Удмуртии». В спальном вагоне было чисто, спокойно, уютно.
Соседом по купе оказался мужчина одних с Тарановым лет – полный, ловкий и весьма общительный бизнесмен. Он тоже ехал во Владимир, попутчику обрадовался, сразу извлек из дорожного кофра бутылку «Русского стандарта» и предложил выпить за знакомство.
Таранов отказался и, сославшись на усталость, лег спать. Попутчик пожал плечами, выпил «соточку» и пошел покурить. По дороге он заскочил в туалет, достал сотовый телефон и позвонил Лидеру.
– Все в порядке, – сказал, не называя себя, попутчик. – Выглядит, конечно, несколько угрюмо, на контакт не идет. Но вполне адекватен.
– Хорошо, – отозвался Лидер. – Если вдруг его начнет «клинить»… в общем, все согласно плану. Желаю удачи.
Когда попутчик вернулся в купе, Иван Таранов спал, отвернувшись к стене. Колеса стучали: центр-рал, централ, цент-рал. «Родники Удмуртии» мчались на Москву. Луч электровоза разрезал темень и косо летящий снег.
– Ванька! – сказала Светлана. – Что с тобой происходит, Ванька?
– А что? – очень натурально удивился Таранов. Его тон мог бы кого угодно ввести в заблуждение, но не Светлану. Можно научиться безукоризненно контролировать свои психомоторные реакции и обмануть даже опытного специалиста… Совершенно невозможно обмануть любящую женщину.
– А что? – удивился Таранов. Светлана покачала головой и ответила:
– Ты изменился, пивовар… ты сильно изменился.
– Я изменился?
– Ты перестал кричать по ночам… И тебя что-то гложет.
Таранов сдвинул брови, и на лбу его рельефно обозначились морщины. По кухне плыл синеватый сигаретный дымок, уютно светила лампа, а ветер с залива раз за разом остервенело бросался на оконное стекло. Он уже нес Таранова во Владимирский централ…
– Так что же с тобой происходит, Иван Таранов? – снова спросила Светлана… Зачем? Зачем ты спрашиваешь? Я все равно не могу сказать тебе правду. Не имею права… И не хочу. Я не хочу об этом даже думать. Я как будто снова стою в проеме люка и готовлюсь к ночному прыжку. И свистит в ушах ветер – черный, плотный. И неизвестность впереди. Но даже при самых опасных прыжках я знал хотя бы высоту… Сейчас я не знаю ничего. Я просто прыгаю в пропасть… темную, как жерло трубы крематория. Я прыгаю и не знаю даже, есть ли у меня парашют. Я знаю только, что не могу поступить иначе… Прости меня. Прости меня, любимая. Но я должен это сделать.
И она поняла. Или не поняла, но почувствовала эту тоску. Страшную зэковскую тоску. Она посмотрела ему в глаза и увидела в них приговор. Приговор, вынесенный самому себе. И заплакала вдруг. Беззащитно, беспомощно, совсем по-детски.
Таранов растерялся. Он всегда терялся от женских слез. Он вскочил и неловко опрокинул свою кружку. И стал целовать Светлану в лицо, в соленые глаза, в пшеничные волосы. И говорил какую-то банальную ерунду, которую говорим мы все, когда чувствуем свою вину перед женщиной.
Стервенел, стервенел ветер. Дымилась незатушенная сигарета на островке пепельницы. Тикали ходики… И нет уже дороги назад… И только слезы на твоем лице, любимая, солоны и горьки. Солоны… и горьки.
* * *
– Вы считаете, – спросил Председатель, – что Африканец справится с заданием?– Да, – ответил психолог. Он, разумеется, ничего не знал о сути задания, которое предстояло выполнить Таранову. Он вообще не имел ни малейшего понятия об операции «Караван». – Да, я убежден, что ему по плечу задания любого уровня сложности. Результаты тестирования дают очень высокие показатели психологической устойчивости. Плюс невероятная сила воли.
Председатель подкинул в пасть камина полено. Взметнулись искры, огонь ласково лизнул древесину. Председатель повернул лицо к психологу:
– Я согласен с вами, Александр, в том отношении, что наш друг – человек неординарный. И потенциал его весьма велик. Но дело в том, что ему предстоит длительное время провести во враждебной среде. Сумеет он выстоять?
– В логове врага? – с улыбкой произнес психолог.
– В общем – да, – кивнул Председатель.
– Насколько длительное время?
– Трудно сказать. Возможно, пару месяцев, возможно, год.
Психолог подумал, что его предположение: Африканца готовят в «десант на нары», – кажется, подтверждается. Но Председателю он этого не сказал. А сказал только:
– Год, конечно, это большой срок. Но и человеческий «материал» исключительного качества. Хотя… длительное пребывание в экстремальных условиях без психологической поддержки не способствует поддержанию боевого духа. Если бы я имел возможность раз в два-три месяца встречаться с Африканцем, то я мог бы…
– Это исключено, – жестко отрезал Председатель. В организации он лучше всех понимал, чем они рискуют. – Это исключено, Саша. Как вы думаете: пытку Африканец сумеет вынести?
– М-м-м… кратковременную – да. Но длительное истязание ломает волю. Гарантировать не могу.
– А если у него будет выбор: предательство или самоубийство – что он выберет?
Психолог ответил не задумываясь:
– При наличии выбора он, несомненно, поступит согласно своим представлениям о чести.
– Благодарю вас, доктор, – сказал Председатель.
После этого разговора Председатель пришел к выводу, что у Африканца всегда, в каждый конкретный момент, должно быть под рукой средство для свободного выбора… что ж, нужно дать ему это средство.
* * *
Хирург снял перчатки, небрежно швырнул их в раковину и сказал:– Одевайтесь, молодой человек. Ваша «торпеда» на месте. Сейчас след еще немножко виден, но через три-четыре дня никто ничего не поймет. Даже опытный хирург подумает, что это всего лишь заживающая царапина. Вы же при необходимости сумеете вырвать капсулу зубами.
Таранов осмотрел место посадки «торпеды» – действительно незаметно… От мысли, что под кожу вшита капсула со смертельным ядом, стало не по себе. Председатель, передавая невзрачный серый цилиндрик диаметром миллиметров пять, сказал:
– Даст бог, не понадобится. Но если понадобится, то, Иван Сергеич, можешь быть спокоен – хватит, чтобы убить слона. Мгновенно и безболезненно… Я и сам такую ношу.
От мысли, что в тело имплантирована смертельная доза яда, кожа покрылась мурашками.
– Спасибо, доктор, – сказал Африканец.
– Не за что, – улыбнулся врач. – Желаю, чтобы она никогда вам не пригодилась.
* * *
– Я не уверен, Игорь, что мы поступаем правильно, – сказал Председатель. – Может, отменить командировку Африканца?– «Караван» – твое детище, Евгений Дмитриевич. Тебе и решать. Но что, собственно, тебя беспокоит? – отозвался Лидер. Они сидели в сауне, завернутые в простыни, пили пиво.
– Побег, Игорь Палыч, побег… я не убежден, что мы сумеем это осуществить.
– Я тоже.
– Тогда – отменяем?
– А зачем? Сам выберется. Африканец сам выберется. Мы, конечно, поможем, но… спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– А если не выберется?
– Значит, судьба такая.
– Тебе не кажется, Игорь, что мы с тобой превращаемся в монстров?
– Дай, Евгений Дмитрич, пивка, пожалуйста… Спасибо. – Лидер открыл пиво, налил его в бокал. – В монстров? Возможно, Женя, возможно. Но кто-то должен чистить землю от мерзости. Что же касается Африканца, то, извини, он просто опасен. Он же неуправляем, Женя… Я считаю, что его нужно поставить в предельно жесткие условия. В безвыходные условия. Сумеет вырваться – молодец. Не сумеет – слава героям… Но, я думаю, он вырвется. Он по складу характера такой человек – чем сложнее обстоятельства, тем больше он мобилизуется. Он – подожди – еще создаст нам проблем. – Лидер сделал глоток, спросил: – Ну что? Будешь отменять?
Председатель молчал. Долго молчал. Потом произнес:
– И все-таки мы превращаемся в монстров.
– Брось, Женя. Мы – напротив – боремся с ними. Я – мент. Я всю жизнь их давил и давить буду столько, сколько смогу. Всеми средствами… Не наша вина в том, что мы живем в противоестественном, опрокинутом мире. Если бы государство нормально исполняло свои функции, то мы с тобой, два пенсионера, могли бы спокойно проводить время на рыбалке. Думаешь, мне хочется кидать Африканца в тюрьму? Нет, не хочется… Но ты отлично знаешь, для чего это делается. Ты лучше меня это знаешь. И должен отдать себе отчет, что на одной чаше весов некие абстрактные представления о гуманизме и судьба Ваньки Таранова, а на другой – миллионы человеческих жизней. Миллионы, Женя!… Если тебе важнее твоя личная пор-р-рядочность, то, конечно, нужно сказать Африканцу: отбой, Иван. Мы, брат, извини, погорячились… А если мы хотим сделать реальное дело и уличить московских кровососов, то – извини – мы обязаны довести «Караван» до конца. Второго такого шанса у нас может просто не быть, Евгений. Решай, Председатель, решай…
Снова повисла тишина. Над полом плыл легкий сквознячок и холодил ноги…
– Пожалуй, – произнес Председатель, – я был не прав, когда сказал, что мы превращаемся в монстров – мы уже в них превратились, Игорь.
* * *
Три последних дня перед «командировкой» он провел со Светланой. Господи, что это были за дни! Потом они будут сниться Таранову.Что это были за дни! Наполненные нежностью и тоской. Особой, хрустальной нежностью… и совершенно особой, нечеловеческой тоской. Наверно, так может тосковать зверь, попавший в капкан. Или преступник, приговоренный к казни. Он знает, что палач придет на рассвете, и смотрит в окно, пытаясь взглядом остановить или хотя бы отсрочить восход…
Никогда еще не любил Иван так обреченно-яростно. И так пронзительно нежно… Светлана всматривалась в его лицо и спрашивала: что с тобой, Ваня?… А он смеялся и говорил: все о’кей, Светка-конфетка… все о’кей.
И вел ее в кафушку. Или в парк. Или просто на берег залива, где тонкая полоска льда вдоль берега, и черная дымящаяся вода дальше… и – совсем далеко – белое карликовое солнце над горизонтом… Или нес ее на руках в ванну, раздевал бережно и опускал в белоснежную пену. Он касался ее тела губами и чувствовал ту истому, что наполняет женщину с волосами цвета спелой пшеницы.
Ах, эти три дня на излете декабря двухтысячного! Легкий морозец, искрящийся снег, счастливые, сияющие глаза Светланы…
Три дня прошли, как будто их и вовсе не было. 25 декабря Таранов объявил Светлане, что срочно уезжает в командировку.
– А когда ты вернешься? – озадаченно спросила Светлана.
– Только в следующем веке, родная, – ответил он, смеясь.
– Ванька! А отказаться было нельзя?
– Нет, отказаться было нельзя… воробьев кормить не забывай.
Он сложил вещи в небольшую спортивную сумку, категорически запретил себя провожать и ушел. В окно Светлана видела, как Таранов энергично пересек улицу, поднял руку и остановил частника. Он ни разу не обернулся, не посмотрел на ее окна, не взмахнул рукой.
В квартире Светланы было тепло, но она стояла у окна, набросив на плечи шаль и обхватив себя за плечи руками. Ей было зябко и очень-очень страшно… А синий «жигуленок», в который сел Иван, выплюнул в снежную пелену черный клубок дыма и увез Таранова… Куда? Зачем?
Водила попался разговорчивый – с ходу обратился к Ивану с каким-то вопросом. Таранов что-то ответил… Водила снова задал вопрос, но Иван сказал:
– Ты давай крути баранку. Скользко нынче, брат.
Водила посмотрел на Ивана сбоку, увидел плотно сжатые губы и желваки на щеках. С вопросами больше не лез. На Финляндском Иван вышел, потолкался, проверяясь, и нырнул в метро. Дважды сменив направление, он вышел на «Лесной», снова поймал частника и поехал на Лиговку. Здесь, на конспиративной точке, его ожидали Председатель и Лидер.
Их беседа продолжалась около сорока минут. Меньшая часть этого времени была посвящена инструктажу о рабочих и запасных каналах связи, паролях и берлогах, где можно отлежаться при возникновении нештатной ситуации. Большая часть – финальному «зомбированию» на выполнение задачи. Таранов хорошо это понимал, и руководители «Анти-клуба» понимали, что он это понимает. Всем было неприятно.
После рукопожатий и даже предложения «присесть на дорожку», что и было Тарановым сделано с кривой усмешкой, он покинул квартиру на Лиговском. По свеженькому, не истоптанному снегу пешком дошел до Московского вокзала, хлопнул в ресторане два «полтинничка» коньяку и сел в восьмой вагон поезда ? 151 «Родники Удмуртии». В спальном вагоне было чисто, спокойно, уютно.
Соседом по купе оказался мужчина одних с Тарановым лет – полный, ловкий и весьма общительный бизнесмен. Он тоже ехал во Владимир, попутчику обрадовался, сразу извлек из дорожного кофра бутылку «Русского стандарта» и предложил выпить за знакомство.
Таранов отказался и, сославшись на усталость, лег спать. Попутчик пожал плечами, выпил «соточку» и пошел покурить. По дороге он заскочил в туалет, достал сотовый телефон и позвонил Лидеру.
– Все в порядке, – сказал, не называя себя, попутчик. – Выглядит, конечно, несколько угрюмо, на контакт не идет. Но вполне адекватен.
– Хорошо, – отозвался Лидер. – Если вдруг его начнет «клинить»… в общем, все согласно плану. Желаю удачи.
Когда попутчик вернулся в купе, Иван Таранов спал, отвернувшись к стене. Колеса стучали: центр-рал, централ, цент-рал. «Родники Удмуртии» мчались на Москву. Луч электровоза разрезал темень и косо летящий снег.
Глава 11
ОШИБКА ГРАФА
С утра у Шувалова прихватывало сердце. Втайне от Свата он принимал нитроглицерин – помогало не очень… В полдень они вышли из гостиницы, с тем чтобы встретиться через час в Почтовом переулке.
Сват отправился пить кофе, а Граф пошел в Успенский собор – его завораживала звенящая высота храма, притягивала и отпугивала одновременно… Он подолгу смотрел на иконы. Он отдавал себе отчет, что скоро уже, наверно, придет и его время предстать перед Высшим Судом. И когда его спросит строгий голос: как жил ты, человек? – он ответит: я воровал.
…Граф вышел из храма очень спокойный… и сердце отпустило. Он подставил ладонь снегопаду – снежинка опустилась в руку вора и растаяла. Граф пошел на Почтовый. Там его ожидали Сват и Аспирин на машине. Свата Василию Тимофеевичу порекомендовал один из питерских авторитетов.
– Человечек, – сказал он о Свате, – толковый, дело свое знает туго. Но – безбашенный. Да и зоны не нюхал… Вы с ним, Василий Тимофеевич, построже.
«Безбашенный» Сват Графу понравился, хотя, конечно, он предпочел бы работать с более опытным напарником. Но время уже поджимало, и он решил взять Свата на дело.
Квартирку Сват снял с привязи быстро. Более того, он сумел въехать, что сигнализация имеет дублирующую систему. Он ловко обошел обе системы, а Граф за две минуты пятьдесят секунд вскрыл три замка. Еще минута ушла на домашний сейф… В общем, квартирку комсомольца-сутенера сделали чисто, красиво. Из сейфа и нескольких тайничков горстями выгребали добычу – бриллианты, золото и пачки баксов-рублей-фунтов. Было очевидно, что если пошмонать получше, то можно найти вдвое или втрое. Но осторожный Граф сказал: уходим, не исключено, что может появиться любовница хозяина. Или сам хозяин.
– Да и хер с ним, – сказал Сват. – Волыну в бок и…
– Ты что, – перебил Граф, – взял с собой беду ?
– Ну а как иначе? Без волыны на серьезное дело идти – себе дороже. Я на дело без волыны не хожу.
– Дурак ты шилом бритый, Сват. Про волыну забудь, – резко произнес Граф. – Я вор, а не налетчик. Уходим.
Сват оскорбленно замолчал, повесил на плечо сумку с добычей, и они покинули квартиру. На улице, в машине, их ожидал третий – из местных блатарей. Сели и сразу отъехали.
Все было отлично… Все было бы отлично, если бы местного блатного с погонялом Аспирин не заметил вдруг на перекрестке опер уголовного розыска Лапин по прозвищу Потрошитель. Собственно, Лапин катил себе по своим делам на старенькой «копейке». Ну, заметил Аспирина… ну и что? Но Аспирин, ожидая зеленого света на светофоре, повернул голову налево и вдруг увидел Потрошителя. Дернулся Аспирин, и в глазах его метнулся страх… Вот тогда уже капитан Лапин особым оперским чутьем уловил, что что-то не так, что надо бы Аспирина проверить. Да и его пассажиров тоже. Лапин подмигнул Аспирину и выдвинул «копейку» вперед – вправо, перекрывая путь Аспириновой «девятке». Аспирин матюгнулся.
– В чем дело? – спросил Граф у Аспирина.
– Мусор долбаный, – ответил Аспирин зло.
– Спокойно, – сказал Граф. – Ты нас не знаешь, не видел, взялся подбросить до вокзала. Спокойно, все будет хорошо.
Граф видел, что Аспирин нервничает… и Сват нервничает, а мент в штатском подошел к водительской двери и положил сильную лапу на слегка приспущенное стекло.
Сват отправился пить кофе, а Граф пошел в Успенский собор – его завораживала звенящая высота храма, притягивала и отпугивала одновременно… Он подолгу смотрел на иконы. Он отдавал себе отчет, что скоро уже, наверно, придет и его время предстать перед Высшим Судом. И когда его спросит строгий голос: как жил ты, человек? – он ответит: я воровал.
…Граф вышел из храма очень спокойный… и сердце отпустило. Он подставил ладонь снегопаду – снежинка опустилась в руку вора и растаяла. Граф пошел на Почтовый. Там его ожидали Сват и Аспирин на машине. Свата Василию Тимофеевичу порекомендовал один из питерских авторитетов.
– Человечек, – сказал он о Свате, – толковый, дело свое знает туго. Но – безбашенный. Да и зоны не нюхал… Вы с ним, Василий Тимофеевич, построже.
«Безбашенный» Сват Графу понравился, хотя, конечно, он предпочел бы работать с более опытным напарником. Но время уже поджимало, и он решил взять Свата на дело.
Квартирку Сват снял с привязи быстро. Более того, он сумел въехать, что сигнализация имеет дублирующую систему. Он ловко обошел обе системы, а Граф за две минуты пятьдесят секунд вскрыл три замка. Еще минута ушла на домашний сейф… В общем, квартирку комсомольца-сутенера сделали чисто, красиво. Из сейфа и нескольких тайничков горстями выгребали добычу – бриллианты, золото и пачки баксов-рублей-фунтов. Было очевидно, что если пошмонать получше, то можно найти вдвое или втрое. Но осторожный Граф сказал: уходим, не исключено, что может появиться любовница хозяина. Или сам хозяин.
– Да и хер с ним, – сказал Сват. – Волыну в бок и…
– Ты что, – перебил Граф, – взял с собой беду ?
– Ну а как иначе? Без волыны на серьезное дело идти – себе дороже. Я на дело без волыны не хожу.
– Дурак ты шилом бритый, Сват. Про волыну забудь, – резко произнес Граф. – Я вор, а не налетчик. Уходим.
Сват оскорбленно замолчал, повесил на плечо сумку с добычей, и они покинули квартиру. На улице, в машине, их ожидал третий – из местных блатарей. Сели и сразу отъехали.
Все было отлично… Все было бы отлично, если бы местного блатного с погонялом Аспирин не заметил вдруг на перекрестке опер уголовного розыска Лапин по прозвищу Потрошитель. Собственно, Лапин катил себе по своим делам на старенькой «копейке». Ну, заметил Аспирина… ну и что? Но Аспирин, ожидая зеленого света на светофоре, повернул голову налево и вдруг увидел Потрошителя. Дернулся Аспирин, и в глазах его метнулся страх… Вот тогда уже капитан Лапин особым оперским чутьем уловил, что что-то не так, что надо бы Аспирина проверить. Да и его пассажиров тоже. Лапин подмигнул Аспирину и выдвинул «копейку» вперед – вправо, перекрывая путь Аспириновой «девятке». Аспирин матюгнулся.
– В чем дело? – спросил Граф у Аспирина.
– Мусор долбаный, – ответил Аспирин зло.
– Спокойно, – сказал Граф. – Ты нас не знаешь, не видел, взялся подбросить до вокзала. Спокойно, все будет хорошо.
Граф видел, что Аспирин нервничает… и Сват нервничает, а мент в штатском подошел к водительской двери и положил сильную лапу на слегка приспущенное стекло.