Семенов Юлиан Семенович. ТАСС уполномочен заявить

Степанов

   «Несколько дней тому назад органы народной полиции Нагонии арестовали трех работников городской электростанции: двух техников и наладчика.
   Сегодня ночью арестованные были привезены в прокуратуру, где состоялась пресс-конференция, на которую пригласили представителей газет: Джимми Рэйвза из Нью-Йорка, Халеба Ар-Рауда из Марокко и вашего корреспондента.
   После пресс-конференции мы отправились в отель «Континенталь» и передали наши развернутые корреспонденции одновременно. Материал Халеба Ар-Рауда был напечатан с некоторыми сокращениями; репортаж Джимми Рэйвза, как он и предполагал, урезали до десяти строк и дали петитом на пятнадцатой полосе: «В Нагонии продолжаются аресты среди лиц, не согласных с режимом Грисо». Поэтому я считаю своим долгом привести подробный отчет о нашей пресс-конференции.
 
   Рэйвз: За что вас арестовали?
   Веласко (наладчик электростанции): Меня взяли за то, что я поддерживал связь с Гансом Крюгером.
   Кристофоро (техник электростанции): Меня арестовали во время радиопередачи из Луисбургского разведцентра ЦРУ.
   Диаш (техник электростанции): Я был арестован за связь с пресс-аташе китайского посольства Го Иня.
   Ар-Рауд: Какого рода связь вы поддерживали с Го Иня?
   Диаш: Меня взяли, когда я передавал ему информацию об энергетических ресурсах Нагонии.
   Степанов: Кто вам дал задание собирать такого рода информацию?
   Диаш: Го Иня. Его интересовало, сколько времени мы сможем продержаться, если прекратится помощь русских.
   Рэйвз: Как давно вы связаны с Го Иня?
   Диаш: Два месяца.
   Рэйвз: Вам платили?
   Диаш: Отказываюсь отвечать на этот вопрос.
   Ар-Рауд: Господин Кристофоро, какие данные вы передавали в Луисбургский разведцентр ЦРУ?
   Кристофоро: Я еще ничего им не передал. Они поставили передо мной вопросы о том, каким образом мы снабжаем электроэнергией радиостанцию, телевизионный центр и военные казармы.
   Рэйвз: Почему ЦРУ интересовал этот вопрос?
   Кристофоро: Не знаю.
   Степанов: Когда вас завербовали?
   Кристофоро: Я работал на них еще до победы нынешнего режима. Они помогли мне получить образование, дали бесплатный билет в Балтимор, там я учился год на электростанции фирмы «Ворлдз даймондс».
   Ар-Рауд: Кто вас вербовал?
   Кристофоро: Меня завербовал в Луисбурге Джон Глэбб. Он был акционером нашей электрокомпании до победы нынешнего режима. Я знал его, когда он приезжал в Нагонию по делам своей фирмы. Он привозил сюда проектировщиков, потому что хотел вложить деньги в строительство второй электростанции, которая бы работала исключительно на алмазные рудники. «Ворлдз даймондс» хотела продолжать поиски алмазных трубок вдоль по границе с Луисбургом, и Глэбб возил туда инженеров-проектировщиков. Я их сопровождал.
   Рэйвз: Мистер Глэбб принуждал вас к сотрудничеству с ЦРУ?
   Кристофоро: Нет. Он просто предложил мне помогать ему. И сказал, что отблагодарит меня, поможет получить образование.
   Степанов: Хочу спросить техника Веласко — вы знаете, кто такой Крюгер?
   Веласко: Он инженер.
   Степанов: Что вам еще известно о нем?
   Веласко: Он говорил, что представляет здесь Зеппа Шанца, люди которого принесут нам свободу.
   Ар-Рауд: Кто такой Зепп Шанц?
   Веласко: Человек, который привозит к Марио Огано легионеров из Европы. По словам Крюгера, этот Зепп дружит с ЦРУ. Он говорил мне, что «Шанц — могучий человек, у него есть родственник, американец, он вертит большими делами в ЦРУ и в ближайшее время прибудет сюда».
   Степанов: Вам известна фамилия родственника Зеппа Шанца?
   Диаш: Крюгер не назвал его по имени.
   Степанов: Но он знает его?
   Диаш: Мне это неизвестно.
   Рэйвз: На чем вас завербовал Крюгер?
   Диаш: Мой младший брат работает на заводе «Ворлдз даймондс» в Мюнхене, у них там есть какой-то филиал. Крюгер сказал, что моего брата обвиняют в изнасиловании белой женщины. Он сказал, что, если я хочу спасти брата, мне придется начать сбор информации…
   Ар-Рауд: Какой информации?
   Диаш: Крюгера интересовало все, связанное с военными аэродромами и мотопарком армии. Он также дал мне задание выяснить, кто проектирует строительство морского порта, по какой трассе туда пойдет линия электропередачи.
   Рэйвз: Вы не получили иных заданий, кроме сбора информаций?
   Диаш: Он сказал, что я должен быть готов к действиям.
   Рэйвз: К каким действиям вы должны быть готовы?
   Диаш: Крюгер сказал во время нашей последней встречи, что послезавтра ко мне придут трое от Огано с динамитом. Я должен был спрятать их у себя в доме. Лично мне он не давал заданий, связанных с диверсиями и террором. Я категорически отверг это обвинение на предварительном следствии.
   Ар-Рауд: Во время следствия к вам применялись пытки?
   Диаш: Нет.
   Рэйвз: Почему вы признали свою вину?
   Диаш: А как ее не признаешь, если у меня в кармане нашли инструкцию Крюгера?
   Степанов: Сколько времени вы должны были прятать у себя дома людей Огано?
   Диаш: Не знаю. Крюгер сказал, что не долго. «Несколько дней они поживут у тебя» — это все, что он сказал мне.
   Рэйвз: Вы получали деньги от Крюгера?
   Диаш: Да.
   Рэйвз: Сколько?
   Диаш: При аресте у меня отобрали триста марок. Я даже не успел пересчитать, они были в конверте».
 
   …Итак, ни в одной американской газете не было напечатано сообщение Джимми Рэйвза.
   Почему?
   Да потому, что такого рода материал доказывает со всей очевидностью все более усиливающуюся активность ЦРУ против Нагонии.
   По поводу Зеппа Шанца. У него действительно есть родственник. Его зовут Джон Глэбб. Подробный материал об этом странном родстве готовит американский киножурналист. Материал появится в ближайшее время — если не в США, то в тех европейских странах, которые рискнут опубликовать правду о связях сотрудника ЦРУ с неонацистом.
   Пресс-служба США распространила в Нагонии бюллетень, в котором утверждается, что сообщения о поддержке ЦРУ и Пекином банд Огано — «вымысел русских и кубинцев».
   Как увязать показания арестованных агентов с официальным документом пресс-службы посольства США?
   ЦРУ пытается превратить африканский континент в поле битвы; изобретаются новые рецепты для ведения «холодной войны»; вооружают людей Огано; готовят диверсии.
   …Посеявший ветер — пожнет бурю.

Штрих к «ВПК» (III)

   Саймон Чжу знал, что вице-президент корпорации «ПЛБ» Гарольд Уилки связан с Майклом Вэлшем многолетней дружбой: они вместе воевали в Корее, потом Уилки ушел в бизнес, а Вэлш остался работать у Даллеса.
   Поэтому, получив приглашение на коктейль к Уилки, сделав несколько уточняющих звонков, Саймон Чжу, адвокат и негласный руководитель китайского лобби, знал уже — в общих, конечно же, чертах, о чем может пойти речь.
   И — не ошибся.
   Когда гости разбились на группы по интересам (строители — финансисты — архитекторы; авиастроители — военные — дипломаты; фермеры — футурологи — люди из кругов, близких к правительству), когда коктейль пошел, Уилки, обойдя всех приглашенных, взял под руку Чжу и отвел его к беседке — прием он устроил в своей нью-йоркской квартире, напротив Сентрал Парка; он очень гордился тем, что к его дому примыкал сад раза в два больший, чем у Гаррисона Солсбери.
   — Послушайте, Саймон, у вас нет желания сделать стремительный вояж на мэйнлэнд? — спросил Уилки.
   — Смотря что я смогу им предложить…
   — Все-таки кровь — неистребима, — рассмеялся Уилки. — Мы сразу же берем быка за рога, вы — осторожничаете.
   — Кто это «мы», Гарольд?
   — Американцы.
   — А «вы»?
   — Китайцы, Саймон, китайцы.
   — Я бы внес коррективу, — заметил Чжу, — я бы сказал иначе: «американские граждане китайского происхождения».
   — Ну это — для прессы, Саймон; мы же с вами люди дела, нам нет смысла вязать рождественские бантики. Речь идет о Нагонии, о позиции ваших сородичей.
   — Всю жизнь мой отец и я положили на то, чтобы стать американцами, а вы, тем не менее, постоянно укоряете меня сородичами. Это обижает, Гарольд.
   — Будет вам… Укорять можно алкоголизмом или триппером, национальностью не укоряют, ее констатируют, как данность.
   — Что я привезу в Пекин? — странно усмехнувшись, спросил Чжу. — Если предлагать, то предлагать следует то, что принесет выгоды моей фирме.
   — Хорошо сказали, люблю двузначность, это — по правилам. Вашей фирме это принесет выгоду в недалеком будущем. Речь идет о позиции Пекина — в самом широком смысле. От реакции на сообщения прессы, что в Нагонии задействованы люди некоего мальчика, связанного с наци, до выступления посла в ООН по поводу возможных стычек на границе с Луисбургом.
   — Видимо, вас, прежде всего, интересует первая позиция, Гарольд. Зепп Шанц — вы, мне сдается, его имели в виду, — действительно, одиозная фигура, это вызовет раздражение в Европе, там еще кое-кто помнит Гитлера… Что касается выступления посла Китайской Народной Республики в ООН, то, думаю, у нас есть иные каналы для согласования этого вопроса с Пекином.
   — Ну что ж, вы славно ответили, ведете в счете, Саймон.
   — Спасибо, Гарольд. С чем я поеду в Пекин? Я имею в виду формальный предлог.
   — А нужно? — рассмеялся Уилки. — Я полагал, что вы вхожи туда в любое время. Мои друзья убеждены, что вы открываете там дверь левой ногой.
   — Нога ногою, но мне приходится платить заработную плату служащим.
   — Вот это по-американски. Хорошо, я предлагаю вам отвезти в Пекин контракт: сорокакратная оптика, очень нужна на северной границе, русские оценят это незамедлительно.
   — Когда я встречусь с вашими людьми, чтобы оговорить детали контракта?
   — Контракт в папке, папка здесь, в моем сейфе. Там же билет на самолет. Он улетает сегодня ночью, Саймон. Детали оговорим после вашего возвращения, процент от сделки — в нашу пользу, хотя, в принципе, мне следовало бы взять с вас два процента, потому что Пекин уплатит вам столько, сколько вы попросите, — мы точно взвесили, что предложить вам.
 
   …Через двадцать три часа Саймон Чжу прилетел в Пекин. На аэродроме его ждал «мерседес» заместителя министра внешней торговли Го Любо. Генерал из разведслужбы, новый заместитель министра внешней торговли, занимался вопросами проникновения Китая на Запад.
   Выслушав Чжу, генерал Го закурил ментоловый «Салем», пожал плечами:
   — Глупят на каждом шагу, право. Зачем нужно было втягивать в дело этого Уилки? Он — одиозен, воевал в Корее, мы подвергали его критике. Почему именно он должен был торговать с вами Зеппа? Я иногда поражаюсь Вэлшу — умный человек, а ошибается, как юный корсар…
   Папку с контрактом генерал Го отправил экспертам, предложил Саймону Чжу наговорить на диктофон все те соображения, которые представляются ему новыми (более всего генерал ценил улавливание тенденции, это интересовало его больше фактиков, на них, на фактах, сидели нижние этажи разведки и — главное — читчики прессы); отменив обед с представителем «Бритиш петролеум», Го выехал в ЦК, сообщив предварительно тему предстоящей беседы министру национальной безопасности, верному сыну великого кормчего, ближайшему соратнику председателя Хуа, выдающемуся стратегу и борцу.
   Вечером того же дня в отдел печати ЦК были вызваны редакторы ведущих газет КНР, руководители радио и ТВ.
   Инструктаж был коротким:
   — Мы должны потребовать у европейских союзников США ответа: действительно ли неонацисты поддерживают свободолюбивую борьбу товарища Марио Огано? И если такого рода факты не подтвердятся — а они, видимо, в настоящее время не получат однозначного подтверждения, — мы получим возможность начать кампанию против Москвы и Гаваны в том плане, что они клевещут на лидеров освободительного движения, на товарища Огано, верного борца против колониализма и гегемонизма некоторых сверхдержав. При этом следует подбирать все данные на Зеппа Шанца и его людей, дабы в нужный для нас момент ударить вашингтонскую администрацию. В нужный момент, подчеркиваем мы, тогда, видимо, когда придет время вышвырнуть из Африки как янки, так и их европейских сателлитов, когда настанет час водрузить над черным континентом знамя великого кормчего. Есть какие-нибудь вопросы?
   Ночью, провожая Саймона Чжу на аэродром — он возвращался в Штаты через Японию, там хорошо стыковались рейсы, — генерал Го, не выпуская изо рта «Салем», говорил раздраженно, пытаясь, впрочем, это свое раздражение скрыть:
   — Надо понять до конца точно, кто стоит за теми группами политиков и бизнесменов, которые пугают Америку нашим мифическим непостоянством и возможным — в недалеком, по их словам, будущем — китайским гегемонизмом? Кто? Имена, названия корпораций, контролируемые ими органы массовой информации. Это меня интересует в первую очередь, товарищ Чжу.
   — Непостоянство действительно мифическое, товарищ Го?
   — Вы задали этот вопрос так, словно вы не китаец, товарищ Чжу. Мне странно слышать этот вопрос от вас. Опасайтесь растворения, берегитесь этого, как огня. Работая в Париже, — а вы знаете, каким рестораном там я командовал, подразделение самого высокого класса, — я сделал в своих апартаментах выгородку и жил как китаец, товарищ Чжу.
   — Если я стану жить в Штатах как китаец, товарищ Го, ни Уилки, никто другой не обратится ко мне с предложением…
   — Вы имеете в виду его контракт? Мы отвергаем этот контракт, передайте, что мы уже заключили сделку на оптику… Не говорите только, — Го усмехнулся, — что мы купили оптику у той фирмы, которая финансирует Зеппа Шанца и его движение. Передайте ему, что мы не станем иметь дело с ним — пусть создаст другую фирму и подставит иного человека. Мы готовы заключить контракт миллионов на пятьсот, если он сможет предложить нам «под ключ» завод расчетно-наводящих устройств. О нашей позиции в ООН. Скажите, что все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические контакты. Объясните им, что мы не получили ответа, устраивающего нас, — они поймут, что я имею в виду. Мы готовы уступать, но интересы Китая в Африке никак при этом не могут быть затронуты. Мои слова следует передавать текстуально, здесь важны нюансы, ясно? Повторить еще раз, или вы запомнили?
   — Вы имеете в виду две фразы: «все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические каналы» и «мы готовы»…
   — Верно, — прервал его генерал. — Это все, счастливого полета…

Константинов

   Уснуть он так и не смог; снотворное принимать нельзя — положение таково, что каждую минуту могла возникнуть ситуация; вертелся на диване в кабинете до рассвета; поднялся в четыре часа, вышел на улицу.
   Тишина была осязаемой. Он вспомнил Славина, их последний разговор о мирности. Славин в тюрьме, хороша мирность, а он, Константинов, идет себе по любимому, до щемящей в сердце боли любимому городу и ничего не может сделать для того, чтобы вытащить Виталия из тюрьмы; ЦРУ не придет к «Мосту», потому что не будет сигнала у этого проклятого объекта «Дети». Что за «Дети»? Где?
   Он шел по Лубянке, к бульварному кольцу; в воде, которой машины поливали асфальт, играла радуга. Почувствовав на лице капельки влаги, Константинов шагнул с тротуара на мостовую. Вторая машина проползла еще ближе к нему; Константинов зажмурился, зябко поежился — лицо обдало прохладой, капельки были игольчаты, будто душ «шарко».
   «Ничего, — подумал вдруг Константинов, — ничего. Даже если я не доведу это дело до конца и мне придется уйти, останутся наши ребята… Останется Володя Гречаев, пришел из Бауманского, обрел себя у нас; останется Игорь Трухин, юнга Северного флота, а сейчас ас, истинный ас контрразведки; Стрельцов останется, сын Героя, настоящий человек, хоть и молод еще совсем; и Коновалов останется, начал войну десантником, весь пулями издырявлен, а работает как юноша, увлеченно работает, диву только можно даваться; Гмыря останется, Никодимов, хорошие люди останутся. Страшно уходить тогда только, когда за тобою никого нет; художник — без школы, режиссер — без последователей… Вот тогда действительно страшно. А коли ты убежден, что есть люди, которые смогут продолжить, — тогда не страшно, тогда ничего в жизни не страшно…»
   — Товарищ! — окликнули его.
   Константинов открыл глаза: на другой стороне улицы стояла милицейская «Волга». Лейтенант, вытерев лицо большим платком, покачал головой:
   — Нельзя же на проезжей части стоять. Да еще с закрытыми глазами… Что за пешеходы у нас, а?! Как дети, честное слово. Тем хоть простительно, знаков еще не понимают, а вы?
   Константинов поднялся на тротуар:
   — Простите, пожалуйста.
   — Собьют — кто виноват будет?
   Константинов повторил еще раз:
   — Простите…
   И тут он заметил треугольный знак ГАИ, укрепленный на столбе, — мальчик и девочка бегут через улицу, взявшись за руки. «Дети» — подумал Константинов. — Этот знак называется «Дети». Укреплен на столбе. Может быть, объект «Дети» и есть такой знак? Где?»
   Константинов вернулся в КГБ, вызвал машину, проехал по трем маршрутам, где Ольга показывала ему места остановки Дубова. Он насчитал восемь дорожных знаков «Дети».
   А на каком столбе надо провести черту губной помадой? Вдоль или поперек?
   — Ну-ка, быстренько назад, — попросил Константинов шофера и, сняв трубку телефона, набрал номер Коновалова.
   Тот — по голосу слышно — тоже не спал.
   — Надо поднять из архива фотографии, сделанные капитаном Гречаевым, — сказал Константинов.
   Коновалов кашлянул удивленно, не понял, видно, о чем речь.
   — Помните, два года назад вы распекли Гречаева за излишнюю подозрительность?
   — Я его и потом распекал, — ответил Коновалов, — за излишнее благодушие — в том числе. Напомните, пожалуйста, о чем речь.
   — Он сопровождал Крагера и Вилсона… Ну они еще фотографировали много, транзитники из Токио, оба из отдела планирования ЦРУ, неужели запамятовали?
 
   …Когда Константинов вернулся, фотографии уже были в его кабинете. Он разложил их на большом столе заседаний ровным, длинным рядом и начал медленно, изучающе, словно карточный игрок, перебирать: Красная площадь, Университет, гостиница «Россия», ГУМ, Манеж.
   Потом он убрал в папку двадцать три фотографии и посмотрел на Коновалова:
   — Какой же молодец наш Гречаев, а?! Повторил — в том же ракурсе — все планы кадров, сделанных гостями! Молодец. Значит, операцию по тайниковой связи с Дубовым они готовили два года назад, — и Константинов ткнул пальцами в фотографии моста через Москву-реку; башни смотрятся четко, и милиционер на набережной, который «обычно уходит после 22.30»; монумент в Парке Победы, куда Дубов ходил накануне, то именно место, где притормаживал Лунц, и, наконец, крупным планом дорожный знак ГАИ «Дети», бегут мальчик с девочкой, шофер, внимание!
   Константинов перевернул фотографию, прочитал:
   — «Улица Крупской, переход у знака ГАИ». Это и есть, убежден, парольный сигнал «Дети». И мотивация хорошая — как раз по улице Крупской лежит путь в дом посольства на Ленинском.
   Потянулся к телефону, набрал номер Проскурина:
   — Вы со мной не хотите прокатиться, а?
 
   …Он прошел мимо столба два раза; движения его были раскованы, отдыхает себе человек, семь утра, самое время для активной прогулки.
   Первый раз Константинов, проходя мимо столба, на котором был установлен знак ГАИ «Дети», провел пальцем поперек.
   «Немотивированно, — отметил он. — Такого рода движение заметят посторонние, надо пробовать иначе».
   Он вернулся, сделал рукой другое движение, продольное; получилось похоже, идет себе человек и балуется.
   — Именно так, — сказал Проскурин, наблюдавший за Константиновым из машины.
   Когда Константинов сел рядом с ним, Проскурин, вечно во всем сомневавшийся, покачал головой:
   — Но почему вы убеждены, что цвет помады должен быть именно таким, какой мы нашли при обыске у Дубова?
   — А почему другой?
   — Может, этой помадой Ольга губы красила. А для условного знака он каждый раз покупал новую.
   — Ольга губы красила, это верно, но они ж у нее не цементные, — сказал Константинов, достав из кармана тюбик с помадой, обнаруженной при обыске. — А этот видите как стерт — явно им чертили.
   — Не знаю, — по-прежнему мрачно возразил Проскурин, — я во все перестал верить.
   — Нервы на пределе, — согласился Константинов, — но верить в успех все-таки мы обязаны.
 
   В 17.30 Гавриков выехал из центра по направлению к улице Крупской. Он остановил машину возле магазина, открыл дверь, взбросил из пачки «Аполло» сигарету, закурил, с ужасом подумав о том, что отец, верно, не дождется его; плакал сегодня утром, наркотики перестали помогать, боль была постоянной, спрашивал шепотом: «Где Митька, Митька где, господи»…
   Гавриков пошел к бочке с квасом; Константинов считал, что это лучше, чем случайный заход в магазин; последние часы сотрудники Коновалова постоянно смотрели за районом, где появился «Дубов», — опыт провала в Парке научил особой осторожности; Константинов полагал, что некто вполне может быть выведен ЦРУ на улицу Крупской в те минуты, когда Дубов должен поставить знак. Поэтому Гаврикову дали микрорацию — в случае, если люди Коновалова установят неизвестного, наблюдающего за ним, особенно если тот будет с фотоаппаратом, курить надо постоянно, сигарета во рту меняет лицо, и очень четко контролировать шерифскую походку Дубова.
   Около столба Гавриков на секунду задержался, мазанул губной помадой черту и сразу услыхал за спиной скрипучий голос:
   — А ну сотри!
   Он обернулся. Рядом с ним стоял старик в соломенной шляпе; в руке у него была сумка, отец такую называл «авоськой».
   — Сотри, говорю, краску, — повторил старик и полез в карман.
   А в это время в маленькой рации, спрятанной в кармане, зашершавил далекий голос:
   — «Первый», немедленно уходите с улицы, отгоняйте «Волгу», из хозяйства в вашем направлении идет машина.
   «Хозяйство» — посольство. По неписаным законам разведки агент не имеет права видеть того, кто идет снимать пароль; если увиделись — сигнал тревоги, встреча отменяется, будь она трижды неладна, эта самая встреча, которую так ждут все!
   — «Первый», вы слышите меня, ответьте немедленно!
   Старик между тем вытащил из кармана свисток — заливистая трель огласила улицу. Любопытные, особенно те, кто толпился около бочки с квасом, обернулись.
   — Дед, родной, я замер делаю, — отчего-то шепотом сказал Гавриков.
   — Я те покажу замер! — крикнул старик и вцепился в рукав пиджака Гаврикова костистыми пальцами.
   — «Первый», «первый», машина вышла на Университетский, вас идут снимать. Немедленно уезжайте!
   — Отец, — сказал Гавриков, — я делаю замер для топографов, вон машина моя стоит, мотор не выключен…
   — Частник! — крикнул старик. — Знаю я вас! Замеры частники не делают!
   — Инженера нашего машина, не моя, отец. Пошли, я только мотор выключу!
   — Нет, ты сначала краску со столба сотри, а потом будешь мотор выключать!
   …Старик Гуськов проснулся сегодня в дурном расположении духа: вчера до позднего вечера сидел в совете ветеранов, утверждали планы, пересобачились все до хрипоты, Шубин нес какую-то ахинею про активизацию работы среди подростков, не хотел, подлец, утвердить выборы председателя секции культработы, бережет для Утина, а тот не вылазит из больницы, два инфаркта перенес и все б ему руководить культурой, он ее и понимать-то никогда не понимал, общепитом занимался, а все равно тянется к руководству, все б ему давать указания художнику Веньке. Поэтому сейчас старик Гуськов был настроен воинственно и сдаваться не был намерен. «Главное — линия, — говаривал он. — Если послабленье давать и до ума дело не доводить, потом молодежь не захомутаешь, больно пошли, понимаешь, смелые».
   — «Первый», «первый», мы не понимаем, что происходит, «первый»!
   — Едем в милицию, дед, — сказал Гавриков и потащил за собою старика. — Едем в милицию, пусть там разберутся!
   — В милицию едем, — согласился старик, — но ты не очень-то гони.
   Гавриков посадил старика в машину, бросился за руль, врубил скорость, пересек осевую линию, потому что в ушах бился негодующий голос офицера из группы Коновалова, въехал под кирпич во двор, завернул за угол, выскочил из машины, перегнулся пополам — вывернуло.
   — Пьяный за рулем! — торжествующе кричал между тем старик и свистел в свой свисток. — Милиция! Пьяный за рулем!
   Милиционер оказался рядом. Он подбежал к Гаврикову, взял его за руку, обернулся к старику:
   — Спасибо тебе, Гуськов, экого нелюдя задержал, а?!
 
   Машина вице-консула американского посольства проехала мимо столба со знаком «Дети», сбросив скорость, — пароль снят.
   — Наблюдение за ней не ведите, — сказал Константинов. — Пусть ездит, где хочет, мы будем ждать у моста.