Страница:
– Может быть ты внесешь в свой диплом ноту городских настроений? – предложила Джеанна
– Ни в коем случае, – пробормотал я. – Я пытаюсь создать радостное, жизнеутверждающее произведение, рождающее в слушателе только светлое и чистое…
– Ты? – с сомнением переспросила Джеанна, поднимая стопку исписанных листков и вглядываясь в них. Я отобрал у нее добычу.
– Оставьте свой скептицизм, сударыня… Что ты забыла в Городе?
– Есть у меня небольшое срочное дело.
– Возьми в сопровождающие кого-нибудь из своих м-м… поклонников…
– Я не хочу брать с собой никого из моих «м-м-поклонников», – прохладно ответила Джеанна, – иначе я бы не стала разыскивать тебя в этих кустах, – она поднялась на ноги, – но, безусловно, если ты так занят, что не можешь…
Я неохотно встал вслед за ней, отряхивая налипшие прошлогодние травинки, и пробормотал:
– С другой стороны, элементы меланхолии, нервозности и безосновательной агрессин в моей симфонии внесут свежую струю в произведение и подчеркнут общее впечатление счастья и всеблагости…
Город изменился. Теперь это не смели отрицать даже самые оптимистично настроенные или закоренелые скептики. Город насторожился и притих, выжидая. Город молчал, глядя на окружающий мир темными окнами, за которыми таился страх и тревога. Он готовился к чему-то…
Внешне – все, как всегда. По сути – совсем иначе.
Обычно перед Праздником Город заполняли скоморохи, цыгане, фокусники и прочий подобный люд. Сейчас их тоже хватало, но недоставало оживления и веселья, которым сопровождалось их появление на улицах. Горожане косились на них в лучшем случае с недоумением и досадой. В худшем с угрюмым раздражением или злостью. Даже дети старались обходить чужаков подальше, не дожидаясь материнского окрика. Куда-то исчезли, словно провалились, карманные воришки из пронырливого мелкого народца, настоящий бич большого города. Видимо судьба их наспех утопленных в бочках с дождевой водой собратьев подействовала лучше любых пустых угроз сил правопорядка. Причем, в проточную воду окунали неудачливых воришек и раньше, да только не до смерти…
Появилось оружие. Не бестолковое, парадное, коим любили бряцать в праздничные времена ветераны очисток северных лесов и гор от разной нечисти, а незаметное, скромно притороченное к поясам, но оттого лишь более эффективное – ножи, трости с шипами или спрятанными лезвиями, Я заметил даже один самострел. Много оружия привезли в Город прибывающие на Праздник люди, вынужденные по дороге необычайно часто защищать себя от расплодившейся за зиму нежити. Собственно, для того и горожане вооружились – нечисть осмелела, поговаривали, что отдельных представителей ночной армии вылавливали даже в центре. Врали, скорее всего, но…
Впрочем, к Празднику Город тоже успевал готовиться. Улицы расчищали и украшали. Заново подкрашивали дома. Оборудовали ночлеги для ежедневно прибывающих гостей. Все же требовалось нечто большее, чтобы разрушить вековую традицию отмечать день Растаявшего Снега. Считается, что именно в этот день был подписан договор о союзе между людьми и драконами. Название, конечно, символическое, обозначающее скорее окончание холодных времен, чем смену погоды, но издавна начало Праздника старались назначить на день, когда снег и впрямь везде исчезал.
Только отчего-то в этом году и начало Праздника смазывалось, хотя давно уже зазеленели деревья, и трава поднялась во весь рост. Магистрат, не надеясь на природу, утвердил дату начала торжества, приготовление шли полным ходом, приезжие начали стекаться, но в лощине, возле реки, в тени старых деревьев все еще лежал грязный, ноздреватый, серый и упорный снег. И все ждали, пока он, наконец, истечет мутными ручейками. Особо нетерпеливые предлагали даже вручную разгрести его и вынести на солнце… Но это противоречило традиции, и пока все честно наблюдали.
– Прелестная барышня, позвольте подарить вам этот цветок, увы, слишком невзрачный и не достойный вашего восхитительного взора… – Высокий, сутулый человек с небесно-голубыми, серьезными глазами, протянул улыбнувшейся Джеанне поздний белоснежный превозвесник, отвесил светский поклон и пошел дальше, опустив голову и рассматривая мостовую у себя под ногами.
– А ты знаешь, что превозвесник гибнет в ту же секунду, как его сорвали, если его сорвать с корыстной целью? – задумчиво спросила Джеанна, поглаживая пальцем свежие, узкие лепестки. – Цветок еще называют Слезой Хранящего и по преданию, наш мир разрушится в тот миг, когда умрет последний цветок…
– Я слышал, что превозвесник служит основным компонентом в составе одного из самых сильнодействующих дурманящих сборов, и что человек, попробовавший экстракт из этого растения, лишается собственной воли, – сообщил я рассеянно, строя самую мрачную из возможных гримасу и строго глядя на раскрывшего рот паренька с молочным бидоном, который в свою очередь таращился на мою спутницу. – Говорят, до Войны его пытались разводить, но безуспешно. Превозвесник невозможно вырастить искусственно… К счастью, наверное.
Джеанна недоверчиво хмыкнула и вплела цветок в прядку волос. Зеленые глаза сверкали отраженными солнечными искрами, на губах девушка таяла мечтательная и оттого вдвойне притягательная улыбка, завораживающая не хуже иного дурмана. Даже мелкий рогатый пушистик, устроившийся на наружном подоконнике ближайшего дома, присвистнул, приподнялся на задних лапках и едва не кувыркнулся вниз.
Паренек уронил бидон, густо побагровел и, косолапя, помчался догонять гремящий сосуд, прытко покатившийся по слегка наклонной мостовой.
… На площади Воронов мы с любопытством задержались возле уличного лектора, кои наводнили город с началом весны. Говорят, по распоряжению самого городского Главы, Для общего просвещения масс и снятия напряженности.
Гнездо оторопело промолчало в ответ на такую неожиданную инициативу. И, похоже, напрасно…
Вокруг щуплого, невысокого человека в лекторской мантии и остроконечной шапке скопилось человек пятнадцать. В основном домохозяйки и приезжие. Лениво слушали, позевывая и сплевывая шелуху от семечек. Пытались простодушно угостить семечками лектора. Тот сбивался и виновато тер лоб с залысинами, видно пытаясь наскрести нужную мысль.
Паузой воспользовался некто любопытный.
– Скажите, пожалуйста, господин лектор, а это правда, что все владельца драконов должны быть… э-э, чисты перед ними? Ну, то есть все плотские контакты им запрещены? – начинавшая расползаться аудитория внезапно встрепенулась, услышав вопрос.
– О, это одна из самых распространенных иллюзий о драконах, – оживился в свою очередь владелец важной, хотя и слегка побитой молью мантии. – Она имеет под собой некоторые реальные обоснования, но, боюсь, совсем не те, что привыкли вкладывать в них обыватели…
– Говорят, что драконы ревнивы? – звонко спросила какая-то нарядная девушка, выжидающе покосившись на своего кавалера.
– Именно! – обрадовался невесть чему лектор. – Но опять-таки совсем не в общепринятом смысле! Поясню поподробнее… Людская молва давно твердит, что драконы требуют от своих всадником девственности, самоотверженности, одиночества. Всадник служит дракону, дракон служит всаднику. Это истинная правда, но только понятие девственности, самоотверженности, одиночества следует брать широко. Не в прямом смысле. Иначе у владельцев драконов никогда бы не появлялись дети… – Лектор умолк на пару секунд, надеясь вызвать смех зала, но наткнувшись на внимательные и серьезные взгляды, скомкал нарождающуюся улыбку и поспешил продолжить. – Девственность в данном случае следует рассматривать не в плотском, а в духовном смысле. Совершенно не имеет значения, какую жизнь ведет творец, если это не мешает его творчеству. Но зачастую та энергия, что уходит у человека на, например, любовь является по сути той же самой энергией, что нужна творцу для работы. Вот как раз это и не приемлют драконы. Как говорится, у художника каждый ребенок – это ненаписанная картина. То же касается самоотверженности. Как много соблазнов для людей в этом мире… От каких удовольствий зачастую отказываются владельцы драконов, чтобы творить? А одиночество? Вы замечали, что даже в толпе мы иногда безошибочно способны увидеть того, кто отмечен драконом? У него даже взгляд иной… Ведь не зря же дар драконов иногда зовут проклятьем. Творчество поглощает тебя целиком, забирая все силы, внимание, энергию, заставляет отдаваться всей своей сутью, забывая обо всем ином. Как любовь. Как ненависть…
– Это он чего говорит? – тихонько шепнула женщина с корзинкой полной зелени своей подруге. – Что-то я не пойму…
– Это он про то, что они дите променяют на картину! – авторитетно ответила ей подруга.
– То есть вы хотите сказать, что владельцы драконов не способны полюбить никого, кроме своих драконов? – спросил торговец с лотком карамели на шее, остановившийся, чтобы передохнуть.
– Не совсем так. Просто тому, кто хочет жить с владельцем дракона, придется мириться с тем, что и делить любимого всегда придется с драконом.
– Но зачем отказываться от всего ради… Ради чего?
– Те в ком течет кровь дракона, могут управлять великой силой. Практически божественной. Они способны творить. Способны познать «полет», наслаждение им. Могут создать нечто Иное, что не существовало до них. Разве это не прерогатива всевышних? Но богам, как известно, не подходит бывшее в употреблении, а посему они требуют от человека всю его суть навсегда в единоличное владение…
– Я ж говорю – нелюди… – пробормотал кто-то удовлетворенно.
На кон нам это самое «иное». Пусть чего полезного создадут…
– Значит, сказки верно говорят. Для драконов люди – рабы?
Лектор растерялся.
– Нет, нет! Это не рабство! Это… другое. – Он беспомощно и смятенно вглядывался в аудиторию, машинально оглаживая залысины. Как объяснить то, что необъяснимо? И к тому же… А вдруг они правы?
Джеанна потащила меня прочь. На ее лице стремительно таяло странное выражение. Кажется, она давилась смехом.
Раньше я такого не замечал, но сейчас люди в городе норовили сбиться в стайки, стекались другу к другу, образуя небольшие или весьма обширные толкучки, как масло в чашке с водой. Здесь обменивались новостями; там о чем-то кричали, размахивая руками и обдавая друг друга хлесткими ругательствами, как нечистотами и каждый даже случайный прохожий шел дальше, будто испачкавшись; вот тут вроде бы мирно веселились, катая детей на деревянных лошадках, а уже за следующим поворотом угрюмо митинговали… Обходя очередную такую ощетиненную и ощеренную амебу посреди проспекта, мы вынужденно взобрались по пологим ступеням Большой Городской Библиотеки.
– Наконец-то! – на нас налетела какая-то взбудораженная женщина. – Вас Дано послал? Списки в шестой комнате…
– Какие списки?
– Вы же в оцепление?
– Нет, мы просто случайно…
– А, – разочарованная женщина отступилась. – Простите, я подумала, что вы оцепление…
– Какое еще оцепление?
Три дня назад какие-то мерзавцы пытались разорить и поджечь Библиотеку, – неохотно сообщила женщина, уже высматривая кого-то в крикливой толпе неподалеку. – Об этом еще в газетах писали, не читали? Так со всего города к нам добровольцы приходят, чтобы стеречь библиотеку по ночам.
– А чем им библиотека-то не угодила?
– Ну как же, – удивилась женщина. – Первейший рассадник заразы.
– В Гнезде знают?
– При чем тут Гнездо? – неожиданно угрюмо осведомился какой-то парень, поднимавшийся по ступенькам к библиотеке и ухвативший конец разговора. – Мы тут и сами разберемся. Или по-вашему в городе нет нормальных людей, которые не позволят всяким уродам жечь книги?
… Городские улицы пустеют только под утро, да и то не окончательно, а сегодня днем, за несколько дней до Праздника здесь было не протолкнуться. Это только Джеанна могла не замечать толпы, легко лавируя между людьми, как юркая лодочка в стремнине горной реки. В самом худшем случае она небрежно отодвигала нерасторопного в сторону, и тот, в ярости обернувшись, тут же смолкал, жадно рассматривая ее и плотоядно облизываясь. Естественно, я бы этот фокус вряд ли сумел бы воспроизвести. Лучше не пытаться. Поэтому, когда мне вконец надоело извиняться или обмениваться с наглецами гневными взорами, я выдернул Джеанну из столпотворения и вытащил ее в проулок.
– Куда нам? К центру? Пойдем в обход…
На набережной, увидев скопление людей, молчаливо рассматривающих что-то, я испытал непреодолимое и неприятное ощущение повторяющегося сна. Сначала цветы, потом набережная, потом… Новый труп?
Дурные предчувствия оправдались. На берегу лежало тело. Не совсем там, где в прошлый раз. Точнее совсем не там. Да и тело на этот раз было хоть и обезображено, но узнаваемо – женщина, довольно молодая. Ее вытащили из воды, поэтому крови совсем не было, несмотря на страшные разверстые раны. Похоже, нашли ее только что, и угрюмые стражники с баграми продолжали бродить вдоль забранной в камень кромки берега, пытаясь обнаружить еще что-нибудь в взбаламученной воде. Один из стражей беседовал в сторонке с рыдающей пожилой женщиной, прижимающей к себе беловолосого мальчишку, который норовил вывернуться из захвата и поглазеть на лежащее тело.
– …жила она тут неподалеку, – говорил скорбный старушечий голос. – Травница известная. Умелица редкая, да нрава склочного. Говорили же ей не ходить одной, а она только усмехалась. Даже палку с собой никогда не брала. Твердила, что травы не любят, мол, мертвого…
– Будь с ней хоть самострел, а от такого чудища не убережешься, – возразили старухе.
– А что за чудище? – заинтересовался кто-то из опоздавших. – Неужто видали кого?
– Вон Ринна и видала, – крепкий рыжий, как огонь, мужчина кивнул в сторону рыдающей женщины. – Да и не она одна.
– Что? Что видала? – в толпе заметно оживились.
– «Что, что», – огрызнулся он недовольно, явно не желая развивать тему самостоятельно. – Будто сами не знаете. Кто еще мог так погрызть бедняжку?
– Лиходак, что ли? – неуверенно предположил какой-то человек в полосатой куртке, явно из приезжих, и на него немедленно зацыкали и зашипели, поливая презрением.
– Сам ты «лиходак»!.. Скажешь тоже, деревня!.. Эх, ты, темнота! Вот такие вечно и попадаются им…
– Кому? – шепотом спросил ошеломленный Полосатый, но на него уже не обращали внимания.
– … кто ж их знает?.. А по-твоему, почему он кружат над головами день за днем? Уж не добычу ли высматривают?.. Ладно, может я и хватил, но ведь непонятно же ничего!.. Смута от них, и беды… Урожай плохой, а кто говорил… Не все, но многие из них, обратились во тьму, служат ей, а тьма – известное дело, требует жертв… у кого еще есть такие зубы?.. А ты лично знаешь, что им потребно?..
– И то верно! Кто знает, может, они уже давно и не люди, а так, куклы драконов? Вот я сам слыхал, как один сознавался – мол, его будто некая сила свыше заставляет стихи писать. Будто нашептывает то ночью, то днем. Он говорит, это вдохновение. А чье? Вдохнул-то кто?
Слушатели внимали благоговейно и с наслаждением ужасались, передавая друг другу взгляды, выражение лиц и жесты, как заразу. Еще минуту назад кто-то недоуменно пожимал плечами, но захваченный общим настроением теперь уже цокал языком, округлял глаза и беспокойно кивал, торопясь поддакнуть.
– Правильно! Они ж иной раз такое сотворят, что простому человеческому умишке-то и сроду не додуматься…
Джеанна смотрела на них. Зеленые глаза недобро сощурились. Вся она в этот момент была, как напружиненная, свернувшаяся змея, готовая к атаке. Миг – и она вонзит ядовитый зуб в нерасторопного олуха. Я отрицательно качнул головой, но она лишь усмехнулась уголком рта.
– Все беды от них, – негромко говорила невысокая женщина средних лет, зябко кутающаяся в шерстяную кофту грубой домашней вязки. Ее соседи слушали, изредка косясь на хмурых стражей у воды и на обмякшее тело на камнях набережной. – Всегда так было, только никто не помнит уже. И Война-то началась от того, что люди не мог ли уже выносить засилье проклятых тварей. Только потом забыли об этом. Выставили их мучениками. А ведь они чужие! Что им наши страдания? Она даже своих выкормышей ненавидят, это всем известно…
– Что вам известно? – едва не шипя от злости, осведомилась Джеанна, оборачиваясь к женщине.
– А все! – ничуть не смутившись отозвалась та, спокойно и самодовольно встретив взгляд девушки. – И о нравах в Гнездах, и о рабах безмозглых и надменных, которые воображают себя хозяевами, и о том, как крылатые твари извращают и развращают тех, кто служит им и какой ценой плачено за власть… Про то знающие люди завсегда говорили.
– Какую власть? – выдохнула Джеанна. – Какие рабы? Как вам не стыдно нести такую чепуху?
– А ты, видно, из них? – совсем негромко спросила женщина, но отчего-то все другие разговоры внезапно смолкли, – Конечно, из них. Значок спрятала и думала никто не признает?
Джеанна задохнулась от гнева. Значок с драконом она не носила почти никогда, но в день, когда ректорат рекомендовал снять значки с полетных курток, в избежание возможных неприятных инцидентов (в тот день стало известно, что нашли Маркра, с вырезанным сердцем), Джеанна демонстративно нацепила значок, мотивировав это тем, что желает отличаться от подонков, которые сотворили это с десятилетним мальчиком и от трусливых мерзавцев, которые не посмели остановить их. С тех пор она не снимала его, но сегодня, забрав из стирки комбинезон, просто забыла прицепить драконника обратно.
– И нечего эыркать на меня, ишь вызверилась, бесстыжая, – все так же ровно проговорила маленькая женщина, глядя на Джеанну снизу вверх. – Юбку сначала надень, вместо штанов. Ты же девица… или, кто ты там, – пробормотала она себе под нос.
Почему-то именно это вдруг успокоило Джеанну. Она и в самом деле перестала сверкать глазами, прикрыла жесткую зелень взора ресницами, почти улыбнулась. Кажется, только я заметил, как побелели ее стиснутые кулаки.
– Вы не правы, – мягко сказала она. – Не правы, пытаясь оскорбить меня, и дважды не правы, пытаясь оскорбить драконов.
– Это почему же она не права? – осведомился рыжий мужчина, тут же смешался и уточнил: – То есть, я хотел сказать, что на ваш счет она может и не права, но вот драконы…
– А что – «драконы»? – спросили у меня из-за спины. Мельком обернувшись, я увидел худощавого, непривычно большеглазого парня в компании приятеля такого же облика.
– Ну, знающие люди говорят, вроде они договорились с Тьмой… – без особой уверенности ответил рыжий. – Вроде как они поклялись служить ей…
– И это после веков, в течении которых они стерегли Тьму? Днем и ночью охраняли Рубеж? – произнесла Джеанна, возмущенно уставившись прямо на него.
– Да кто его видел, этот Рубеж? – невнятно проворчал рыжий, пятясь.
– Если нет Рубежа, нет соответственно и Тьмы, – заявил большеглазый парень, темные волосы которого почти не прикрывали заостренные и раздвоенные уши полукровки. – А если нет Тьмы, то как с ней договорились драконы? – Он благожелательно оскалился двумя рядами острейших зубов, заставив находившихся поблизости нервно шевельнуться.
– Вот я и говорю, дармоеды, – встрял стоящий рядом с женщиной в кофте человек, востроносый и суетливый, как мышь. – А сосед твердит…
– Да погодите вы с вашим соседом, – отмахнулись от него. – Люди же видели!
– Что видели?
– Да дракона! Который напал на эту несчастную! Вон Ринна видела, и Ор Мучник, и…
– Вы лжете! – сорвавшийся голос Джеанны взвился, пронзив всеобщий галдеж. Даже стражники возле воды заинтересованно подняли головы.
Разрозненная, разноголосая толпа людей как-то нехорошо сошлась, вокруг нас, сомкнулась, царапая неприязненными взглядами.
– Ты обвиняешь нас во лжи? – медленно произнесла женщина в кофте. Я никак не мог рассмотреть цвет ее глаз, прикрытых тяжелыми веками. – Ты смеешь обвинять во лжи честных граждан в их собственном Городе, в их доме?..
Так. Я незаметно постарался передислоцироваться, встав поудобнее, чтобы в случае необходимости отгородить Джеанну от остальных. И краем глаза засек, что остроухий парень и похожий на него приятель сделали то же самое.
– Эй, да они тут одна небось компания! – немедленно среагировал кто-то такой же наблюдательный. – Житья не стало от полукровок, а они туда же! Голос подавать! Небось чуют защиту-то сверху…
– А вот сейчас и поглядим, кто первый поспеет уши скруглить кому надо и лжецов отучить языком-то хлестать… – хищно облизнулись в толпе.
– Ай, нехорошо… – одними губами произнес остроухий. – Ты посмотри, до чего наглый народ стал, ничего не боится! Сейчас вас побьют. И нас за компанию. Было бы разумно унести ноги, если, конечно, вы не безумцы, обожающие сражаться с разъяренными соотечественниками…
– Они не посмеют, рядом стража, – отозвался его друг.
– Пожалуй, я бы на это не рассчитывал. Наши доблестные стражи всегда уступают праведному гневу добропорядочных горожан. Да и не убьют эти увальни нас, но потрепать могут. Смею вас заверить, это не особенно приятно…
Оснований не доверять ему не было ни у меня, ни у Джеанны. Мы переглянулись, а услышав брошенную кем-то из недовольных горожан реплику: «А не проверить ли этих умников в участке?..», Джеанна схватила меня за край рукава и потащила вверх, по ближайшей лестнице.
Поначалу горожане опешили, явно не ожидая такой быстрой и бескровной победы, но потом донеслось разочарованно-негодующее: «Эй! Смотрите! Они удирают…»
– Бежим! – воскликнула Джеанна и припустила со всех ног, в сторону ближайших дворов.
Я помчался за ней, чувствуя себя несколько глупо, но стараясь не отставать. И был чрезвычайно удивлен, услышав, что кто-то с тяжелым топотом и азартными вскриками спешит за нами следом. Хватило одного короткого взгляда через плечо, чтобы убедиться, что на этот раз ленивые увальни-горожане не отмахнулись привычно, а не сочли за труд размять ноги и попробовать догнать охальников и нахалов, то есть нас. Человек десять-двенадцать, часть из которых успели подобрать палки, запыхиваясь и сопя, но с искренним энтузиазмом тянулись за нами.
Ух, ты! – подумал я, мигом догнал Джеанну, схватил ее за руку и прибавил скорость, вынудив ее сделать то же самое. Через полминуты мы оставили далеко за спиной и за сплетением проулков, проходных дворов и заборов преследователей, прислонились к ближайшей стене и пытались отдышаться.
Джеанна смеялась. Растрепанная, взъерошенная, выдохшаяся она смеялась, утыкаясь лбом мне в плечо. Остатки злости и негодования выплескивались наружу вместе с безудержным весельем. Размазывая выступившие слезы ладонями, девушка опустилась на землю и некоторое время обессилено вздыхала, перемежая всхлипы со сдавленным смехом.
– С-сумас-сшедшие… – наконец, выдавила она. – И они, и мы…
– А ты в особенности, – хмыкнул я, опускаясь с ней рядом. – Что это на тебя нашло?..
Она, улыбаясь, мотнула головой.
– Обожаю дразнить гусей… Таких жирных, напуганных, тупых… – Джеанна помолчала, вытирая мокрую от слез щеку, потом вдруг остро взглянула на меня; – Ты думаешь, это правда? То, что они говорили?
– Не имею понятия, – ответил я, пожимая плечами. – Но похоже на правду…
– То есть? – она возмущенно приподнялась. – Ты всерьез хочешь предположить, что ту несчастную женщину загрыз дракон? Ты?
– Не знаю, кто ее загрыз, – сказал я мрачно. – Но прошлой осенью я видел нечто подобное тому, что описывали эти люди. Дракона-призрака… Неподалеку тоже нашли труп.
Несколько мгновений Джеанна изучающе рассматривала меня, явно намереваясь продолжать расспросы, но отчего-то раздумала и встала на ноги:
– Пойдем. Мы и так задержались…
Не знаю почему, но из всех изменений, произошедших за зиму в Городе, меня особенно задело закрытие «Мышеловки», Я никогда не был ее завсегдатаем и заглядывал туда не больше двух-трех раз за сезон, но, узнав, что «Мышеловка» больше не ждет гостей, заметно расстроился. Было в этом довольно заурядном событии нечто символическое и тоскливое. Никто не заставлял владельца «Мышеловки» закрывать ее. Никто не принуждал. Но хитрец почуял откуда дует ветер и прикрыл заведение на некий, совершенно немотивированный ремонт, который начался сразу после Зимних Бурь и тянется до сей поры. Не посмев прикрыть свою лавочку официально (чтобы ни в коем случае не портить открыто отношения с по-прежнему могущественным Гнездом), тем не менее хозяин постарался сберечь и свою репутацию в глазах соседей.
Мы с Джеанной как раз проходили мимо в тот момент, когда два сумрачных плечистых парня, стаскивали вывеску с дверей. Сбоку от них была прислонена к стене другая, но я так и не сумел прочесть надпись на ней.
– Ты не встречал больше свою сказочную незнакомку? – обратилась ко мне Джеанна, окинув бывшую «Мышеловку» рассеянным взглядом.
– Увы, – ответил я. – Склонен признать, что, скорее всего, она мне почудилась. Особенно после того, как спасатели убедили меня, что в лабиринте они не нашли ничьих следов, кроме моих.
– Очень жаль, – усмехнулась Джеанна. – Хотела бы я повидать девушку, способную тебя очаровать.
– Загляни в зеркало, – посоветовал я, усмехнувшись.
– Ах, разумеется, я вне конкуренции, – состроив капризную гримаску, отозвалась Джеанна. – Нет соперниц совершенству… – Она кокетливо убрала выбившийся локон, поджала губы и, не выдержав, засмеялась. – А тебе известно, доблестный рыцарь, что пока ты гоняешься за призраками, одна вполне конкретная девица желала бы подарить тебе свое нежное сердце…
– Ни в коем случае, – пробормотал я. – Я пытаюсь создать радостное, жизнеутверждающее произведение, рождающее в слушателе только светлое и чистое…
– Ты? – с сомнением переспросила Джеанна, поднимая стопку исписанных листков и вглядываясь в них. Я отобрал у нее добычу.
– Оставьте свой скептицизм, сударыня… Что ты забыла в Городе?
– Есть у меня небольшое срочное дело.
– Возьми в сопровождающие кого-нибудь из своих м-м… поклонников…
– Я не хочу брать с собой никого из моих «м-м-поклонников», – прохладно ответила Джеанна, – иначе я бы не стала разыскивать тебя в этих кустах, – она поднялась на ноги, – но, безусловно, если ты так занят, что не можешь…
Я неохотно встал вслед за ней, отряхивая налипшие прошлогодние травинки, и пробормотал:
– С другой стороны, элементы меланхолии, нервозности и безосновательной агрессин в моей симфонии внесут свежую струю в произведение и подчеркнут общее впечатление счастья и всеблагости…
Город изменился. Теперь это не смели отрицать даже самые оптимистично настроенные или закоренелые скептики. Город насторожился и притих, выжидая. Город молчал, глядя на окружающий мир темными окнами, за которыми таился страх и тревога. Он готовился к чему-то…
Внешне – все, как всегда. По сути – совсем иначе.
Обычно перед Праздником Город заполняли скоморохи, цыгане, фокусники и прочий подобный люд. Сейчас их тоже хватало, но недоставало оживления и веселья, которым сопровождалось их появление на улицах. Горожане косились на них в лучшем случае с недоумением и досадой. В худшем с угрюмым раздражением или злостью. Даже дети старались обходить чужаков подальше, не дожидаясь материнского окрика. Куда-то исчезли, словно провалились, карманные воришки из пронырливого мелкого народца, настоящий бич большого города. Видимо судьба их наспех утопленных в бочках с дождевой водой собратьев подействовала лучше любых пустых угроз сил правопорядка. Причем, в проточную воду окунали неудачливых воришек и раньше, да только не до смерти…
Появилось оружие. Не бестолковое, парадное, коим любили бряцать в праздничные времена ветераны очисток северных лесов и гор от разной нечисти, а незаметное, скромно притороченное к поясам, но оттого лишь более эффективное – ножи, трости с шипами или спрятанными лезвиями, Я заметил даже один самострел. Много оружия привезли в Город прибывающие на Праздник люди, вынужденные по дороге необычайно часто защищать себя от расплодившейся за зиму нежити. Собственно, для того и горожане вооружились – нечисть осмелела, поговаривали, что отдельных представителей ночной армии вылавливали даже в центре. Врали, скорее всего, но…
Впрочем, к Празднику Город тоже успевал готовиться. Улицы расчищали и украшали. Заново подкрашивали дома. Оборудовали ночлеги для ежедневно прибывающих гостей. Все же требовалось нечто большее, чтобы разрушить вековую традицию отмечать день Растаявшего Снега. Считается, что именно в этот день был подписан договор о союзе между людьми и драконами. Название, конечно, символическое, обозначающее скорее окончание холодных времен, чем смену погоды, но издавна начало Праздника старались назначить на день, когда снег и впрямь везде исчезал.
Только отчего-то в этом году и начало Праздника смазывалось, хотя давно уже зазеленели деревья, и трава поднялась во весь рост. Магистрат, не надеясь на природу, утвердил дату начала торжества, приготовление шли полным ходом, приезжие начали стекаться, но в лощине, возле реки, в тени старых деревьев все еще лежал грязный, ноздреватый, серый и упорный снег. И все ждали, пока он, наконец, истечет мутными ручейками. Особо нетерпеливые предлагали даже вручную разгрести его и вынести на солнце… Но это противоречило традиции, и пока все честно наблюдали.
– Прелестная барышня, позвольте подарить вам этот цветок, увы, слишком невзрачный и не достойный вашего восхитительного взора… – Высокий, сутулый человек с небесно-голубыми, серьезными глазами, протянул улыбнувшейся Джеанне поздний белоснежный превозвесник, отвесил светский поклон и пошел дальше, опустив голову и рассматривая мостовую у себя под ногами.
– А ты знаешь, что превозвесник гибнет в ту же секунду, как его сорвали, если его сорвать с корыстной целью? – задумчиво спросила Джеанна, поглаживая пальцем свежие, узкие лепестки. – Цветок еще называют Слезой Хранящего и по преданию, наш мир разрушится в тот миг, когда умрет последний цветок…
– Я слышал, что превозвесник служит основным компонентом в составе одного из самых сильнодействующих дурманящих сборов, и что человек, попробовавший экстракт из этого растения, лишается собственной воли, – сообщил я рассеянно, строя самую мрачную из возможных гримасу и строго глядя на раскрывшего рот паренька с молочным бидоном, который в свою очередь таращился на мою спутницу. – Говорят, до Войны его пытались разводить, но безуспешно. Превозвесник невозможно вырастить искусственно… К счастью, наверное.
Джеанна недоверчиво хмыкнула и вплела цветок в прядку волос. Зеленые глаза сверкали отраженными солнечными искрами, на губах девушка таяла мечтательная и оттого вдвойне притягательная улыбка, завораживающая не хуже иного дурмана. Даже мелкий рогатый пушистик, устроившийся на наружном подоконнике ближайшего дома, присвистнул, приподнялся на задних лапках и едва не кувыркнулся вниз.
Паренек уронил бидон, густо побагровел и, косолапя, помчался догонять гремящий сосуд, прытко покатившийся по слегка наклонной мостовой.
… На площади Воронов мы с любопытством задержались возле уличного лектора, кои наводнили город с началом весны. Говорят, по распоряжению самого городского Главы, Для общего просвещения масс и снятия напряженности.
Гнездо оторопело промолчало в ответ на такую неожиданную инициативу. И, похоже, напрасно…
Вокруг щуплого, невысокого человека в лекторской мантии и остроконечной шапке скопилось человек пятнадцать. В основном домохозяйки и приезжие. Лениво слушали, позевывая и сплевывая шелуху от семечек. Пытались простодушно угостить семечками лектора. Тот сбивался и виновато тер лоб с залысинами, видно пытаясь наскрести нужную мысль.
Паузой воспользовался некто любопытный.
– Скажите, пожалуйста, господин лектор, а это правда, что все владельца драконов должны быть… э-э, чисты перед ними? Ну, то есть все плотские контакты им запрещены? – начинавшая расползаться аудитория внезапно встрепенулась, услышав вопрос.
– О, это одна из самых распространенных иллюзий о драконах, – оживился в свою очередь владелец важной, хотя и слегка побитой молью мантии. – Она имеет под собой некоторые реальные обоснования, но, боюсь, совсем не те, что привыкли вкладывать в них обыватели…
– Говорят, что драконы ревнивы? – звонко спросила какая-то нарядная девушка, выжидающе покосившись на своего кавалера.
– Именно! – обрадовался невесть чему лектор. – Но опять-таки совсем не в общепринятом смысле! Поясню поподробнее… Людская молва давно твердит, что драконы требуют от своих всадником девственности, самоотверженности, одиночества. Всадник служит дракону, дракон служит всаднику. Это истинная правда, но только понятие девственности, самоотверженности, одиночества следует брать широко. Не в прямом смысле. Иначе у владельцев драконов никогда бы не появлялись дети… – Лектор умолк на пару секунд, надеясь вызвать смех зала, но наткнувшись на внимательные и серьезные взгляды, скомкал нарождающуюся улыбку и поспешил продолжить. – Девственность в данном случае следует рассматривать не в плотском, а в духовном смысле. Совершенно не имеет значения, какую жизнь ведет творец, если это не мешает его творчеству. Но зачастую та энергия, что уходит у человека на, например, любовь является по сути той же самой энергией, что нужна творцу для работы. Вот как раз это и не приемлют драконы. Как говорится, у художника каждый ребенок – это ненаписанная картина. То же касается самоотверженности. Как много соблазнов для людей в этом мире… От каких удовольствий зачастую отказываются владельцы драконов, чтобы творить? А одиночество? Вы замечали, что даже в толпе мы иногда безошибочно способны увидеть того, кто отмечен драконом? У него даже взгляд иной… Ведь не зря же дар драконов иногда зовут проклятьем. Творчество поглощает тебя целиком, забирая все силы, внимание, энергию, заставляет отдаваться всей своей сутью, забывая обо всем ином. Как любовь. Как ненависть…
– Это он чего говорит? – тихонько шепнула женщина с корзинкой полной зелени своей подруге. – Что-то я не пойму…
– Это он про то, что они дите променяют на картину! – авторитетно ответила ей подруга.
– То есть вы хотите сказать, что владельцы драконов не способны полюбить никого, кроме своих драконов? – спросил торговец с лотком карамели на шее, остановившийся, чтобы передохнуть.
– Не совсем так. Просто тому, кто хочет жить с владельцем дракона, придется мириться с тем, что и делить любимого всегда придется с драконом.
– Но зачем отказываться от всего ради… Ради чего?
– Те в ком течет кровь дракона, могут управлять великой силой. Практически божественной. Они способны творить. Способны познать «полет», наслаждение им. Могут создать нечто Иное, что не существовало до них. Разве это не прерогатива всевышних? Но богам, как известно, не подходит бывшее в употреблении, а посему они требуют от человека всю его суть навсегда в единоличное владение…
– Я ж говорю – нелюди… – пробормотал кто-то удовлетворенно.
На кон нам это самое «иное». Пусть чего полезного создадут…
– Значит, сказки верно говорят. Для драконов люди – рабы?
Лектор растерялся.
– Нет, нет! Это не рабство! Это… другое. – Он беспомощно и смятенно вглядывался в аудиторию, машинально оглаживая залысины. Как объяснить то, что необъяснимо? И к тому же… А вдруг они правы?
Джеанна потащила меня прочь. На ее лице стремительно таяло странное выражение. Кажется, она давилась смехом.
Раньше я такого не замечал, но сейчас люди в городе норовили сбиться в стайки, стекались другу к другу, образуя небольшие или весьма обширные толкучки, как масло в чашке с водой. Здесь обменивались новостями; там о чем-то кричали, размахивая руками и обдавая друг друга хлесткими ругательствами, как нечистотами и каждый даже случайный прохожий шел дальше, будто испачкавшись; вот тут вроде бы мирно веселились, катая детей на деревянных лошадках, а уже за следующим поворотом угрюмо митинговали… Обходя очередную такую ощетиненную и ощеренную амебу посреди проспекта, мы вынужденно взобрались по пологим ступеням Большой Городской Библиотеки.
– Наконец-то! – на нас налетела какая-то взбудораженная женщина. – Вас Дано послал? Списки в шестой комнате…
– Какие списки?
– Вы же в оцепление?
– Нет, мы просто случайно…
– А, – разочарованная женщина отступилась. – Простите, я подумала, что вы оцепление…
– Какое еще оцепление?
Три дня назад какие-то мерзавцы пытались разорить и поджечь Библиотеку, – неохотно сообщила женщина, уже высматривая кого-то в крикливой толпе неподалеку. – Об этом еще в газетах писали, не читали? Так со всего города к нам добровольцы приходят, чтобы стеречь библиотеку по ночам.
– А чем им библиотека-то не угодила?
– Ну как же, – удивилась женщина. – Первейший рассадник заразы.
– В Гнезде знают?
– При чем тут Гнездо? – неожиданно угрюмо осведомился какой-то парень, поднимавшийся по ступенькам к библиотеке и ухвативший конец разговора. – Мы тут и сами разберемся. Или по-вашему в городе нет нормальных людей, которые не позволят всяким уродам жечь книги?
… Городские улицы пустеют только под утро, да и то не окончательно, а сегодня днем, за несколько дней до Праздника здесь было не протолкнуться. Это только Джеанна могла не замечать толпы, легко лавируя между людьми, как юркая лодочка в стремнине горной реки. В самом худшем случае она небрежно отодвигала нерасторопного в сторону, и тот, в ярости обернувшись, тут же смолкал, жадно рассматривая ее и плотоядно облизываясь. Естественно, я бы этот фокус вряд ли сумел бы воспроизвести. Лучше не пытаться. Поэтому, когда мне вконец надоело извиняться или обмениваться с наглецами гневными взорами, я выдернул Джеанну из столпотворения и вытащил ее в проулок.
– Куда нам? К центру? Пойдем в обход…
На набережной, увидев скопление людей, молчаливо рассматривающих что-то, я испытал непреодолимое и неприятное ощущение повторяющегося сна. Сначала цветы, потом набережная, потом… Новый труп?
Дурные предчувствия оправдались. На берегу лежало тело. Не совсем там, где в прошлый раз. Точнее совсем не там. Да и тело на этот раз было хоть и обезображено, но узнаваемо – женщина, довольно молодая. Ее вытащили из воды, поэтому крови совсем не было, несмотря на страшные разверстые раны. Похоже, нашли ее только что, и угрюмые стражники с баграми продолжали бродить вдоль забранной в камень кромки берега, пытаясь обнаружить еще что-нибудь в взбаламученной воде. Один из стражей беседовал в сторонке с рыдающей пожилой женщиной, прижимающей к себе беловолосого мальчишку, который норовил вывернуться из захвата и поглазеть на лежащее тело.
– …жила она тут неподалеку, – говорил скорбный старушечий голос. – Травница известная. Умелица редкая, да нрава склочного. Говорили же ей не ходить одной, а она только усмехалась. Даже палку с собой никогда не брала. Твердила, что травы не любят, мол, мертвого…
– Будь с ней хоть самострел, а от такого чудища не убережешься, – возразили старухе.
– А что за чудище? – заинтересовался кто-то из опоздавших. – Неужто видали кого?
– Вон Ринна и видала, – крепкий рыжий, как огонь, мужчина кивнул в сторону рыдающей женщины. – Да и не она одна.
– Что? Что видала? – в толпе заметно оживились.
– «Что, что», – огрызнулся он недовольно, явно не желая развивать тему самостоятельно. – Будто сами не знаете. Кто еще мог так погрызть бедняжку?
– Лиходак, что ли? – неуверенно предположил какой-то человек в полосатой куртке, явно из приезжих, и на него немедленно зацыкали и зашипели, поливая презрением.
– Сам ты «лиходак»!.. Скажешь тоже, деревня!.. Эх, ты, темнота! Вот такие вечно и попадаются им…
– Кому? – шепотом спросил ошеломленный Полосатый, но на него уже не обращали внимания.
– … кто ж их знает?.. А по-твоему, почему он кружат над головами день за днем? Уж не добычу ли высматривают?.. Ладно, может я и хватил, но ведь непонятно же ничего!.. Смута от них, и беды… Урожай плохой, а кто говорил… Не все, но многие из них, обратились во тьму, служат ей, а тьма – известное дело, требует жертв… у кого еще есть такие зубы?.. А ты лично знаешь, что им потребно?..
– И то верно! Кто знает, может, они уже давно и не люди, а так, куклы драконов? Вот я сам слыхал, как один сознавался – мол, его будто некая сила свыше заставляет стихи писать. Будто нашептывает то ночью, то днем. Он говорит, это вдохновение. А чье? Вдохнул-то кто?
Слушатели внимали благоговейно и с наслаждением ужасались, передавая друг другу взгляды, выражение лиц и жесты, как заразу. Еще минуту назад кто-то недоуменно пожимал плечами, но захваченный общим настроением теперь уже цокал языком, округлял глаза и беспокойно кивал, торопясь поддакнуть.
– Правильно! Они ж иной раз такое сотворят, что простому человеческому умишке-то и сроду не додуматься…
Джеанна смотрела на них. Зеленые глаза недобро сощурились. Вся она в этот момент была, как напружиненная, свернувшаяся змея, готовая к атаке. Миг – и она вонзит ядовитый зуб в нерасторопного олуха. Я отрицательно качнул головой, но она лишь усмехнулась уголком рта.
– Все беды от них, – негромко говорила невысокая женщина средних лет, зябко кутающаяся в шерстяную кофту грубой домашней вязки. Ее соседи слушали, изредка косясь на хмурых стражей у воды и на обмякшее тело на камнях набережной. – Всегда так было, только никто не помнит уже. И Война-то началась от того, что люди не мог ли уже выносить засилье проклятых тварей. Только потом забыли об этом. Выставили их мучениками. А ведь они чужие! Что им наши страдания? Она даже своих выкормышей ненавидят, это всем известно…
– Что вам известно? – едва не шипя от злости, осведомилась Джеанна, оборачиваясь к женщине.
– А все! – ничуть не смутившись отозвалась та, спокойно и самодовольно встретив взгляд девушки. – И о нравах в Гнездах, и о рабах безмозглых и надменных, которые воображают себя хозяевами, и о том, как крылатые твари извращают и развращают тех, кто служит им и какой ценой плачено за власть… Про то знающие люди завсегда говорили.
– Какую власть? – выдохнула Джеанна. – Какие рабы? Как вам не стыдно нести такую чепуху?
– А ты, видно, из них? – совсем негромко спросила женщина, но отчего-то все другие разговоры внезапно смолкли, – Конечно, из них. Значок спрятала и думала никто не признает?
Джеанна задохнулась от гнева. Значок с драконом она не носила почти никогда, но в день, когда ректорат рекомендовал снять значки с полетных курток, в избежание возможных неприятных инцидентов (в тот день стало известно, что нашли Маркра, с вырезанным сердцем), Джеанна демонстративно нацепила значок, мотивировав это тем, что желает отличаться от подонков, которые сотворили это с десятилетним мальчиком и от трусливых мерзавцев, которые не посмели остановить их. С тех пор она не снимала его, но сегодня, забрав из стирки комбинезон, просто забыла прицепить драконника обратно.
– И нечего эыркать на меня, ишь вызверилась, бесстыжая, – все так же ровно проговорила маленькая женщина, глядя на Джеанну снизу вверх. – Юбку сначала надень, вместо штанов. Ты же девица… или, кто ты там, – пробормотала она себе под нос.
Почему-то именно это вдруг успокоило Джеанну. Она и в самом деле перестала сверкать глазами, прикрыла жесткую зелень взора ресницами, почти улыбнулась. Кажется, только я заметил, как побелели ее стиснутые кулаки.
– Вы не правы, – мягко сказала она. – Не правы, пытаясь оскорбить меня, и дважды не правы, пытаясь оскорбить драконов.
– Это почему же она не права? – осведомился рыжий мужчина, тут же смешался и уточнил: – То есть, я хотел сказать, что на ваш счет она может и не права, но вот драконы…
– А что – «драконы»? – спросили у меня из-за спины. Мельком обернувшись, я увидел худощавого, непривычно большеглазого парня в компании приятеля такого же облика.
– Ну, знающие люди говорят, вроде они договорились с Тьмой… – без особой уверенности ответил рыжий. – Вроде как они поклялись служить ей…
– И это после веков, в течении которых они стерегли Тьму? Днем и ночью охраняли Рубеж? – произнесла Джеанна, возмущенно уставившись прямо на него.
– Да кто его видел, этот Рубеж? – невнятно проворчал рыжий, пятясь.
– Если нет Рубежа, нет соответственно и Тьмы, – заявил большеглазый парень, темные волосы которого почти не прикрывали заостренные и раздвоенные уши полукровки. – А если нет Тьмы, то как с ней договорились драконы? – Он благожелательно оскалился двумя рядами острейших зубов, заставив находившихся поблизости нервно шевельнуться.
– Вот я и говорю, дармоеды, – встрял стоящий рядом с женщиной в кофте человек, востроносый и суетливый, как мышь. – А сосед твердит…
– Да погодите вы с вашим соседом, – отмахнулись от него. – Люди же видели!
– Что видели?
– Да дракона! Который напал на эту несчастную! Вон Ринна видела, и Ор Мучник, и…
– Вы лжете! – сорвавшийся голос Джеанны взвился, пронзив всеобщий галдеж. Даже стражники возле воды заинтересованно подняли головы.
Разрозненная, разноголосая толпа людей как-то нехорошо сошлась, вокруг нас, сомкнулась, царапая неприязненными взглядами.
– Ты обвиняешь нас во лжи? – медленно произнесла женщина в кофте. Я никак не мог рассмотреть цвет ее глаз, прикрытых тяжелыми веками. – Ты смеешь обвинять во лжи честных граждан в их собственном Городе, в их доме?..
Так. Я незаметно постарался передислоцироваться, встав поудобнее, чтобы в случае необходимости отгородить Джеанну от остальных. И краем глаза засек, что остроухий парень и похожий на него приятель сделали то же самое.
– Эй, да они тут одна небось компания! – немедленно среагировал кто-то такой же наблюдательный. – Житья не стало от полукровок, а они туда же! Голос подавать! Небось чуют защиту-то сверху…
– А вот сейчас и поглядим, кто первый поспеет уши скруглить кому надо и лжецов отучить языком-то хлестать… – хищно облизнулись в толпе.
– Ай, нехорошо… – одними губами произнес остроухий. – Ты посмотри, до чего наглый народ стал, ничего не боится! Сейчас вас побьют. И нас за компанию. Было бы разумно унести ноги, если, конечно, вы не безумцы, обожающие сражаться с разъяренными соотечественниками…
– Они не посмеют, рядом стража, – отозвался его друг.
– Пожалуй, я бы на это не рассчитывал. Наши доблестные стражи всегда уступают праведному гневу добропорядочных горожан. Да и не убьют эти увальни нас, но потрепать могут. Смею вас заверить, это не особенно приятно…
Оснований не доверять ему не было ни у меня, ни у Джеанны. Мы переглянулись, а услышав брошенную кем-то из недовольных горожан реплику: «А не проверить ли этих умников в участке?..», Джеанна схватила меня за край рукава и потащила вверх, по ближайшей лестнице.
Поначалу горожане опешили, явно не ожидая такой быстрой и бескровной победы, но потом донеслось разочарованно-негодующее: «Эй! Смотрите! Они удирают…»
– Бежим! – воскликнула Джеанна и припустила со всех ног, в сторону ближайших дворов.
Я помчался за ней, чувствуя себя несколько глупо, но стараясь не отставать. И был чрезвычайно удивлен, услышав, что кто-то с тяжелым топотом и азартными вскриками спешит за нами следом. Хватило одного короткого взгляда через плечо, чтобы убедиться, что на этот раз ленивые увальни-горожане не отмахнулись привычно, а не сочли за труд размять ноги и попробовать догнать охальников и нахалов, то есть нас. Человек десять-двенадцать, часть из которых успели подобрать палки, запыхиваясь и сопя, но с искренним энтузиазмом тянулись за нами.
Ух, ты! – подумал я, мигом догнал Джеанну, схватил ее за руку и прибавил скорость, вынудив ее сделать то же самое. Через полминуты мы оставили далеко за спиной и за сплетением проулков, проходных дворов и заборов преследователей, прислонились к ближайшей стене и пытались отдышаться.
Джеанна смеялась. Растрепанная, взъерошенная, выдохшаяся она смеялась, утыкаясь лбом мне в плечо. Остатки злости и негодования выплескивались наружу вместе с безудержным весельем. Размазывая выступившие слезы ладонями, девушка опустилась на землю и некоторое время обессилено вздыхала, перемежая всхлипы со сдавленным смехом.
– С-сумас-сшедшие… – наконец, выдавила она. – И они, и мы…
– А ты в особенности, – хмыкнул я, опускаясь с ней рядом. – Что это на тебя нашло?..
Она, улыбаясь, мотнула головой.
– Обожаю дразнить гусей… Таких жирных, напуганных, тупых… – Джеанна помолчала, вытирая мокрую от слез щеку, потом вдруг остро взглянула на меня; – Ты думаешь, это правда? То, что они говорили?
– Не имею понятия, – ответил я, пожимая плечами. – Но похоже на правду…
– То есть? – она возмущенно приподнялась. – Ты всерьез хочешь предположить, что ту несчастную женщину загрыз дракон? Ты?
– Не знаю, кто ее загрыз, – сказал я мрачно. – Но прошлой осенью я видел нечто подобное тому, что описывали эти люди. Дракона-призрака… Неподалеку тоже нашли труп.
Несколько мгновений Джеанна изучающе рассматривала меня, явно намереваясь продолжать расспросы, но отчего-то раздумала и встала на ноги:
– Пойдем. Мы и так задержались…
Не знаю почему, но из всех изменений, произошедших за зиму в Городе, меня особенно задело закрытие «Мышеловки», Я никогда не был ее завсегдатаем и заглядывал туда не больше двух-трех раз за сезон, но, узнав, что «Мышеловка» больше не ждет гостей, заметно расстроился. Было в этом довольно заурядном событии нечто символическое и тоскливое. Никто не заставлял владельца «Мышеловки» закрывать ее. Никто не принуждал. Но хитрец почуял откуда дует ветер и прикрыл заведение на некий, совершенно немотивированный ремонт, который начался сразу после Зимних Бурь и тянется до сей поры. Не посмев прикрыть свою лавочку официально (чтобы ни в коем случае не портить открыто отношения с по-прежнему могущественным Гнездом), тем не менее хозяин постарался сберечь и свою репутацию в глазах соседей.
Мы с Джеанной как раз проходили мимо в тот момент, когда два сумрачных плечистых парня, стаскивали вывеску с дверей. Сбоку от них была прислонена к стене другая, но я так и не сумел прочесть надпись на ней.
– Ты не встречал больше свою сказочную незнакомку? – обратилась ко мне Джеанна, окинув бывшую «Мышеловку» рассеянным взглядом.
– Увы, – ответил я. – Склонен признать, что, скорее всего, она мне почудилась. Особенно после того, как спасатели убедили меня, что в лабиринте они не нашли ничьих следов, кроме моих.
– Очень жаль, – усмехнулась Джеанна. – Хотела бы я повидать девушку, способную тебя очаровать.
– Загляни в зеркало, – посоветовал я, усмехнувшись.
– Ах, разумеется, я вне конкуренции, – состроив капризную гримаску, отозвалась Джеанна. – Нет соперниц совершенству… – Она кокетливо убрала выбившийся локон, поджала губы и, не выдержав, засмеялась. – А тебе известно, доблестный рыцарь, что пока ты гоняешься за призраками, одна вполне конкретная девица желала бы подарить тебе свое нежное сердце…