У дверей прокурорского коттеджа я вдруг отчетливо разглядел всю смехотворную подноготную нашего положения. Очень может быть, сказал я себе, что это семена. Да, очень похоже на семена. Несколько чрезвычайно вредоносных семечек залетели на матушку-землю, проросли бетоном, медведями и прочей гадостью. Им тут вольготно, сытно, вкусно. А людишкам скоро не понадобятся ружья, им даже кислорода не оставят. Его в атмосфере и так все меньше и меньше...
   Сержант толкнул дверь, и мы вошли.

22

ДЕДУШКА ДЕТКАМ КУПИЛ АНАНАС,
ЭТО БЫЛ СТАРЫЙ ГЕРМАНСКИЙ ФУГАС...
 
   ... Мы почти подготовились к походу. Зиновий раздобыл офицерский кортик и пистолет. Пистолет, конечно, одно название, пугач. Я могу похвастаться банкой с персиками, двумя банками шпрот и целым ананасом! Да, удивительно, но ананасу ничего не повредило, мы съедим его на десерт... Зато дети припрятали несколько банок консервов, маленькие жулики, и раздобыли воду. Да, черт подери, почти четыре литра дистиллята из гаража! Кто бы мог подумать, там десять раз прошерстили, а дистиллят прятался в банке с надписью «масло»...
   Эту воду заберут только через мой труп...
   Впрочем, следует излагать по порядку, я снова сбиваюсь. Очевидно, распыленные в атмосфере добавки действуют, как легкий наркотик. Две женщины вообще не встают, впали в транс, бормочут и смеются. Поголовно все скинули обувь, пальцы ног не помещаются. На каком-то этапе пальцы прекратили рост, хоть это радует. Доктор Белкин угрожал гранатой всем, кто посмеет обидеть его супругу. Теперь, когда его супруге уже никто не сумеет нанести вред, я радуюсь хотя бы тому, что внешние изменения протекают у всех примерно одновременно.
   Сегрегации не произойдет. Никто не обзовет соседа «чернозадой обезьяной», или еще как. Я вынужден пользоваться лексиконом Жана Сергеевича.
   Незаметно деградирую. Литературным языком все тяжелее выражать мысли. Чернозадые мы потому, что цвет нашей кожи никак нельзя обозначить словосочетанием «сильный загар». Бледнолицые стремительно превращаются в краснокожих, у блондинок корни волос стали цвета красного золота, темноволосые также рыжеют. Антонина, доселе слепая старушенция, вполне сносно читает и самостоятельно добирается до отхожего места. Подружки следят за ней, выпучив глаза. Кстати, нам повезло с туалетом. Отчим Элички выстроил во дворе сарайчик для гостей, с туалетом типа «очко». В отсутствие воды домашние удобства пришлось заколотить досками.
   Впрочем, эпидемий мы можем не бояться. По крайней мере, тех эпидемий, что угрожали немытому человечеству неделю назад. Нет ни мух, ни прочих насекомых. В предельно сухом, жарком воздухе царапины затягиваются за несколько часов. Я случайно поранил себе ногу, когда измерял длину пальцев; кстати, восемь сантиметров. И язвы на спине ведут себя странно. Не болят и не разрастаются дальше.
   Чернозадая обезьяна. Скорее, краснозадая.
   Автор сих корявых строк выглядит смешнее прочих. Пока еще я седой, но буйный рост рыжей подпуши на макушке уже не спрячешь...
   Черт возьми. Меня прервали, ритуал раздачи воды. Хорошей воды, настоящей, оставшейся от времен христианства и демократии. Настолько ответственное дело, что просыпаются все, даже умалишенные... Я и сам слегка слабоумен, ха-ха... Перед тем как произнести длинное предложение, собираюсь с мыслями.
   Так о чем я? А, об их идиотской вылазке. Жан Сергеевич сказал, что бинокль Валентина слабоват, но в него видно, как розовые шары летают далеко над лесом. Их много, и ни разу, пока он следил, «гирлянды» не кидались к земле. Казалось, им просто некого атаковать.
   Мы так думали тогда. Мы сильно ошибались.
   Художник Дима предположил, что если выйти группой, то можно найти способ ускользнуть от шаров. Двое будут все время следить за небом, а остальные — за возможным появлением медведей. Тут встрял сержант Комаров. Комарову было недостаточно предыдущих смертей. Ему было недостаточно, что не вернулся никто из ушедших на станцию. Кстати, про тех, кто ушел на станцию...
   Вот так, я стал забывать целыми кусками. На станцию ушли пятеро или шестеро из тех, кто отсиживался в коттедже Зинчуков. Молодые ребята и девчонки, горячие головы, такие же нетерпеливые, как Жан и наша молодежь. Они нас не звали, и об их походе мы проведали гораздо позже, от тех, кто остался в доме. Остались две сестры Харитоновы, обе в возрасте. Я их тоже вписал в общий список и, несмотря на возражения, добился, чтобы они перешли в наш коттедж. Забавно было наблюдать, как в первый день обе сестры, Люда и Лидия, сокрушались, что не покинули укрытие вместе с молодыми ребятами. На второе утро их энтузиазм угас, а после они, уже не скрывая, благодарили бога, что не отважились уйти.
   Возможно, они проживут чуть дольше. Как и все мы.
   Сержант Комаров тоже знал, что шестеро не вернулись. Надо попытаться добраться до райотдела, нудил сержант, там есть оружие, хороший бинокль и вода. И телефон. И вообще, сколько можно торчать в подвале, как крысы? Комаров был прав, что в подвале нельзя провести жизнь, но к вылазке следовало готовиться. Однако меня не слушали, зато слушали блондинку Тамару, завернутую в одеяло. Она не могла ни спать, ни есть и все твердила, что провода задушат нас во сне. Провода никого не душили, и Тамаре никто не верил, пока Нильс не отправился спасать дочку прокурора. Мы же про нее совсем забыли, а девочка не могла вылезти из инвалидной коляски...
   Мне неприятно писать такое, но лучше бы девчонка умерла с голоду.
   Черт побери, я снова сбиваюсь с мысли на мысль. Голова работает отвратительно, плюс жара, плюс давление. Комарова послушали, после того как мы похоронили Марину Анатольевну, никто не знал ее фамилии, славная женщина. Была ее очередь дежурить наверху, в паре еще с одной дамой. Поднялась по лесенке и упала: кровоизлияние в мозг.
   Так вот, ситуация обострилась. Как только Саша-Нильс и Валя с дробовичком покидают коттедж, дисциплина падает, возникают свары, практически без повода. А после того как люди послушали старшего сержанта Комарова, нас стало гораздо меньше. Из этого не следует вывод, что я сумею спасти тех, кто еще жив. Старому дурню поздновато спасать человечество, однако я попытаюсь спасти тех, кто этого достоин.
   Ведь наши шансы гораздо выше, чем раньше. Мы попробуем выжить. Хороший вопрос, кстати: а кто достоин, ха-ха...
   В течение трех суток прокатилось шестнадцать стеклянных «волн». Я имею в виду наши «старые», обычные сутки. Потому что сиреневое солнце восходит каждые два часа с минутами. Я полагаю, что Зиновий прав. Именно столько длятся сутки на той планете.
   На той планете, где должны расти цементные поганки и где из люков вылезает всякая мерзость...
   Мы с Зиновием слишком поздно спохватились, что надо не только считать, но и все записывать. Записывает девочка, она молодчина. Эля не струсила, поднялась наверх и принесла несколько блокнотов. Ее никто не заставлял, девочка проявила качества истинного журналиста. Язык не поворачивается так говорить, но благодаря ей у нас сохранились последние предсмертные письма тех, кто погиб.
   Опять начинается боль в висках, это давление. Сохранилась упаковка андипала. Сейчас придет смена дежурных, и можно будет поспать. Мне надо успеть рассказать о первых часах, потому что это важно. Это летопись. Кроме того, если со мной что-то случится, если жара доконает мои сосуды, люди должны знать маршрут, которым мы пошли.
   Первая вылазка, н-да...
   Не прошло и часа после того, как над нами прокатилось стекло. Девочка принесла бумагу, зажгла фонарик. Я предложил всем назвать свое имя, возраст, записаться, чтобы не возникло путаницы. В известном смысле, я оказался самым подготовленным к катаклизму, я ведь ехал в Питер, когда все началось. Паспорт с собой, часы, зажигалка, ножик складной, деньги...
   Хотя кому теперь нужны деньги?
   Тем не менее, я видел тех, кто над ними продолжает увлеченно трястись. Товарищ Мартынюк, к примеру. Товарищ Мартынюк не стал записываться в общий список, он протолкался к нам и сообщил, что пойдет в город один. Раз милиция не в состоянии обеспечить элементарный порядок, он найдет тех, кто это сделает с лучшими результатами.
   Старший сержант Комаров сидел в углу на корточках и ничего не ответил. А Нильс обиделся и вознамерился стукнуть депутата затылком о трубу, женщины ему помешали. А подружка депутата, секретарша, была совсем никакая, ее стошнило несколько раз. Мы так и не смогли добиться, как же ее зовут, а, тут Мартынюк обнаружил, что секретарша посеяла его портфель с макулатурой. Он так разорался, что Нильс снова полез драться. Тут даже Жан Сергеевич встрял и велел депутату «заткнуть хлебало».
   Откровенно говоря, меня совсем не обрадовало, что Жан очутился с нами в одной компании; он тяжелый, недобрый человек и порядком измучил меня в лесу. У меня словно в груди заныло, когда его увидел. Так и почуял, что добром не кончится.
   И не кончилось.
   Тамару мы в одеяло завернули, несчастную эту блондинку, что в одном халатике прибежала, ноги все порезала. Врач Белкин потребовал воды, чтобы промыть ей раны, но тут девочка удивила всех. Эля — молодец, она первая сказала, что возле холодильников надо установить дежурство. Она же первая сказала, что воду следует беречь и ни в коем случае не пить бесконтрольно. Вначале ей не поверили, тетки начали кричать, что обойдутся без подачек, что как-нибудь напьются в другом месте, но вскоре кто-то вернулся от колодца.
   Вода в колодце превратилась в камень. И во всех остальных колодцах тоже. Эля полила доктору из канистры, и женщины разом вскрикнули. Упавшие на пол капли воды превратились в камешки, а струйка тоже застыла, как будто выкованная из прозрачного металла. Мы стояли вокруг, и никто не решался прикоснуться к каменной воде.
   Первым отважился Муслим. Он вообще активный мужик, живчик такой, и рук замарать не боится. Попросил у Эли кувалду и несколько раз саданул по застывшей воде. От таких ударов раскрошился бы металл, но с теплым льдом ничего не случилось.
   Тогда я впервые подумал, что Оно меняет молекулярную структуру материи. Причем методами, до которых земной науке еще тянуться и тянуться. Ника кого отношения к разработкам Пентагона наши приключения иметь не могли. Я никому не сказал ни слова, только вечером поделился с Зиновием. Я подумал, что не вправе раздувать панику. Тем более что среди тех, кто еще способен был соображать, восторжествовала военная теория. В гараже, в центре кружка заплаканных женщин, разглагольствовал седой дядька в пижаме; в полумраке поблескивали его золотые коронки. Выяснилось, что он записался, как генерал Томченко, то ли танкист, то ли зенитчик, туману напустил немало, но, как ни странно, народ начал успокаиваться. Уже после дебатов этот Томченко мне подмигнул, мокрый весь, волосы слиплись, и я подумал, что мужик молодец. Он убедил народ, что мы попали в центр военных маневров и присутствуем на испытаниях секретного оружия. И ничего опасного не произойдет, скоро все разъяснится; якобы он видел тайные документы в Генштабе, еще когда служил.
   Только что на наших глазах погибали женщины и дети, но ничего страшного не происходило. Всего лишь не совсем удачные маневры. Генерала послушали и постепенно успокоились. То есть не окончательно успокоились, из подвала выходить боялись, но кое-что изменилось. У нас потихоньку начал налаживаться быт. Принесли свечи, разделили консервы и хлеб, женщины натянули веревочку, разделили подвал покрывалом. Кто-то организовал связь с соседним домом, с засевшими там соратниками по несчастью. Тут-то и выяснилось, что шестеро сбежали на станцию в поисках лучшей доли.
   Кто-то отважно сопровождал Элю наверх, на кухню, кто-то устраивал постель для детей. Плакали, но как-то потише. В основном сконцентрировались вокруг женщины по имени Наташа, у которой погибли сыновья. Спорили о радиации, спорили о синем солнце. Я видел, что долго они так не просидят, что очень скоро люди начнут рваться наружу. Неусидчивый Жан Сергеевич, несмотря на разбитую голову, бегал от окошка к окошку и активно агитировал мужчин на вылазку. Я попытался ему напомнить, чем закончилась его поездка на машине по лесу, но Жан уже командовал. Я понял — это один из таких людей, для которых не существует обстоятельств.
   В тот день они едва не перестреляли друг друга.
   — Жизнь налаживается, — подмигнул мне генерал Томченко. — Главное — не дать бабам снова впасть в панику. Особенно вот этим кликушам. — Он незаметно указал подбородком на группу издерганных потных женщин предпенсионного возраста.
   — А что вы предлагаете? — взвился сбоку депутат, — Снова скрывать от народа правду?!
   При каждом слове от него разлетались капли пота и поднимался ветер. Электричества не было, свечи густо чадили, сгорбленные тени людей раскачивались на шершавых стенах.
   — Да какую правду?.. — поморщился генерал.
   — Кто со мной в Поляны? — громогласно взывал Жан Сергеевич.
   — Мужчины, так и намерены отсиживаться? — встав в позу Родины-матери, вопрошала старушка в шортах и панамке.
   — Вначале мы выйдем и проверим уцелевшие дома на Сосновой, — принял командование Саша-Нильс. — Наверняка там есть те, кто нуждается в помощи...
   — Я иду! — выступил вперед Раду, строитель-молдаванин. Под этим именем он записался.
   — Идиоты! — отчетливо произнес Жан. — Там никого нет, всех сожрали!
   — Там остался ребенок, дочка Завилевых, — возразил генерал.
   — А-а, колясочная! — протянул кто-то из темноты. — Нам только ее не хватало...
   — И так повернуться негде!
   — Совсем сдурели, всех рахитов сюда тащат!
   — Привезешь колясочную сюда — сами выкинем!..
   — Кто сказал? — Нильс оскалился на кликуш и на мгновение стал похож на оборотня.
   — Тупо просто так ждать... Ждать действительно бесполезно, — тихонько рассуждали двое парней в пижамах.
   Они нервно выдыхали дым, стоя у лестницы, ведущей наверх, вооружившись ломами, и убеждали скорее себя, чем окружающих, что надо набраться храбрости и выйти. Их жены застыли рядом, как запасные в почетном карауле. Одна плотная, в красном изодранном сарафане, вторая, напротив, тонконогая, чем-то похожая на циркуль. Тонконогая перекрикивалась через двор со знакомыми, которые прятались в соседнем доме.
   Ко мне сквозь толпу пробился Зиновий.
   — Алексей Александрович, там просека сохранилась, можно попробовать...
   — Где просека? — Я не сразу понял, о чем он толкует.
   — Да справа же, от озера, — нетерпеливо зашептал мальчик. — Мы за ветками ходили, я посмотрел. Проволока на просеку пока не залезла; если повезет, то до самого Белого доберемся. Только можно Эля с нами пойдет?
   Мне стало смешно. Я хотел сказать резкое «нет», а потом подумал: какого, собственно, черта я буду им указывать? Пусть идет девочка. Вместе с Муслимом нас уже четверо...
   Не буду отвлекаться... Скоро стало очевидно, что Жана с компанией не удержать. Они беседовали все громче и все смелее выглядывали во двор. Во дворе было тихо, я бы сказал — мертвецки тихо. Сиреневое солнце начинало свой третий восход. Ближайший черный люк у шлагбаума не шевелился. Асфальт готовился закипеть прямо на дороге. Мертвые головки цветов рассыпались пыльцой по черным трещинам в почве. У водостока валялись несколько дохлых кротов; несчастные зверьки до последнего пытались найти воду.
   Кровожадные шары не показывались. Серые минареты слегка расплывались в знойном мареве над Сосновой аллеей. В распахнутых окнах недвижимо повисли занавески. Прямо перед калиткой торчала дамская босоножка, застрявшая каблуком в горячем асфальте. Где-то за озером раздавался монотонный гул, словно бы повторялась сложная дробь гигантского барабана, завернутого в ткань. Звук был таким низким, что скорее угадывался ногами, чем слухом.
   — Мы только доберемся до магазина...
   — Надо посмотреть, что там на озере...
   — Там девочка, в инвалидной коляске. Мы ее так и не забрали, — настаивал сержант Нильс. — Надо за ней сходить...
   — Не валяйте дурака! — пискнул Мартынюк. — Вы видели, что стало с домами на Сосновой? Живых вы там не найдете!
   — Я пойду, только дайте оружие! — рвался в бой Раду.
   — А мне надо в город... Простите, но мне надо в город... — как сомнамбула, повторял пестро одетый художник. Дмитрий мне нравился все меньше; косичка на его голове расплелась, на лице появились потеки грязи, взгляд застыл. Кто-то мне, помнится, намекал насчет его наркотических пристрастий, но раньше было как-то недосуг задумываться. Да и какое мне дело до семейства Ливен? Однако в ближайшем будущем Дмитрий мог стать проблемой номер один... Я подумал, что пусть идет с Жаном, пусть бросит тут мать и идет куда хочет. Очевидно, у него кончилось зелье, и не терпится в город. Пусть идет, здесь от него будет больше проблем.
   — Огородами лучше... — рассуждал Валентин. — До сторожки бы доползти, там патроны еще...
   Мне смешно их было слушать. Взрослые мужики как будто убеждали друг друга в наличии у них отваги.
   — Не ходите, — подала голос Эля.
   Мужчины точно ждали ее окрика и разом повернулись. Охранник наш Валентин держался за ручку двери, за ним вплотную стояли сержант милиции и отставной генерал с супругой, которая ни за что не хотела отпускать мужа одного. Доктор Белкин вооружился лопатой. Раду мял в огромном кулаке ручку топора и с надеждой поглядывал на автомат сержанта.
   — Гена, ты с нами? — окликнул напарника Нильс.
   Комаров отвел глаза. На губах его плавала неприятная усмешка.
   — Эй, командир, бросай играть в благотворительность! — заворочался Жан. — Пошли вместе в Поляны.
   — Не надо... — Девочка обняла себя за плечи и раскачивалась, словно пьяная; видимо, химия, растворенная в воздухе, действовала на нее, как снотворное. — Не ходите, там что-то еще... Я чувствую, там не только медведи...
   Я ей сразу поверил. Новое неземное солнце окрашивало ее тонкие ручки и лицо в жуткие сиреневы тона; и без того замухрышка, с уродливо выступающей грудной костью, девочка стала похожа на живого мертвеца. Впрочем, сомневаюсь, что мы выглядели намного лучше.
   — Мы не можем сидеть тут вечно, — покачал головой Нильс.
   И толкнул дверь.
   — Стойте, я с вами! — метнулась жена генерала Томченко.
   — Это самоубийство — шататься по поселку! — проворчал депутат Мартынюк.
   — Вы чокнутые! — буркнул Жан Сергеевич. У него снова открылась рана на голове, и женщины пытались промокнуть ему кровь платками. — Не хрен бродить тут, искать на свою жопу отвертку. Я сказал вам — двинем сразу в Поляны, а оттуда в Питер! На крайняк, в лесу сосны, а не эта... порнография.
   — На Сосновой могли остаться люди, — упрямо помотал головой Нильс. Его пшеничные волосы свалялись и спутались, как грива. — Мы заберем девочку и вернемся. И тогда подумаем, что делать дальше.
   Они потянулись наружу, но тут захохотала Тамара Маркеловна.
   — Там провода, — сквозь смех произнесла блондинка. — Там провода, они задушат вас всех...

23

МАЛЕНЬКИЙ КОЛЯ ГОНЯЛ НА МОПЕДЕ,
СЛУЧАЙНО ПРОЕХАЛ ПО ЛАПЕ МЕДВЕДЯ...
 
   Мы с братаном с утра пораньше на мопеде на станцию рванули, ну. Чтоб отец не орал. А то он придумает фигню какую-нибудь, типа помогать ему чердак застилать или ограду ставить. Ну, как будто нельзя чучмеков нанять! Толпища их по поселку бродит, в окна лезут, лишь бы халтуру какую срубить. Так нет же, он нас с братаном воспитывает, ну. Надо мной пацаны уже прикалываются, говорят, мол, ты, Зинчук задроченный какой-то, и папачес у тебя чумовой, плантатор, ну. Фигли он тебя пахать заставляет?
   А фигли я им отвечу? Плантатор — он и есть плантатор.
   Ну, короче, как все было. Договорились мы свалить пораньше, чтобы не работать. Вылезли через окно, откатили технику по росе, ноги промочили на фиг.
   Утро — зашибись! Братан, как всегда, по газам, и оторвался, а я сзади плетусь. Когда его видно не стало, я задумал срезать, ну, через распадок. Тропы там толком и нету, но потихоньку на мопеде можно, только толкаться ногами приходится. Зато сразу к развилке вылетаешь, к тому месту, где налево дорога к Белому озеру.
   Ну, скатил я в овраг. И тут сверху вмазало.
   Вмазало так... Будто рельсой по затылку. Очухался, ну, с листьями, с муравьями всякими во рту. Рожей вниз валяюсь, ни хрена не врубаюсь, что стряслось, и где я вообще... Звенит, булькает в ушах, темно и жарко. Тут меня вырвало, черт его знает, едва не задохся.
   Ну, кое-как мозги в кучку собрал, обернулся. Повернуть башку нормально не мог, однако ни один сволочной подонок не стоял позади с палкой. Зато поперек спины на мне лежало бревно. Из бревна торчал острый сук, чуть левее моего уха. Я как этот сук нащупал — чуть не обосрался, потому что повезло офигенно. Маленько в сторону — ну и пишите письма!
   Дерево на меня свалилось, прямо на башку. Шишка там выросла знатная, но крови не было. Мокрый мох, черника, ну, жуки дохлые. Как из-под дерева вылезать, непонятно, и сколько времени я под ним провалялся — тоже непонятно, потому что вокруг звенел мрак. В ушах звенело, но не комары. Вообще ни один комар вокруг не летал, хотя раньше от этой сволочи деваться некуда было. Звенело, и еще мне показалось, что земля вздрагивает. Кое-как вывернулся, поискал глазами мопед. Тут он, мопед, только отъездил свое. Рама буквой «зю», бензобак оторвало, педаль загнуло, тросы вырваны... Мне сразу представилось, как папачес будет орать.
   — Эй! — закричал я. — Эй, народ! Есть кто живой?! Вроде глотку рвал, а сам себя не расслышал. Ну, потом я ко мраку привык и увидел еще упавшие елки. Я вспомнил, ну, что свернул с тропы и спустился в овраг. Овраг глубокий, как раз между двух дорог, боковины крутые, обалдеть, но и на них густо росли всякие долбаные кусты и елки. А теперь вся эта мутотень была вырвана с корнем, перемешана, разодрана в клочья. Короче, я лежал на самом дне, а сверху накидало сраной древесины, ни вздохнуть, ни пернуть...
   Несколько минут, а может, целый час, я ворочался, пытаясь выбраться. Пыхтел, млин, рыл землю, звал на помощь, но чертова елка держала крепко. Сверху шел дождь, не дождь, а настоящий град из колючек и шишек, ну. Долбаные елки или кто они там, роняли иголки, словно их полили кислотой или облучили атомным взрывом. Полный абзац, но я сразу почему-то вспомнил про атомный взрыв...
   Одним словом, засада. Я охрип орать и уснул. Вырубился, как пьяный, ни хрена не чувствовал. Но, видать пролежал немало, потому что ноги затекли, а картинка вокруг резко поменялась.
   Стало светлее, и сучок не давил больше на шею. Я осторожно покрутил тыквой — вроде не болело. Затем я принюхался и слегка прибалдел. Раньше пахло смолой, клопами лесными, травками, млин, короче, как положено в чащобе, а теперь, млин, воняло кофем. Я задрал башку, поглядел выше елок, а там...
   Ночь, типа, только на половину неба. Звезды голимые, ну обалдеть, и красные шарики в вышине бегают. Точно бусинки, ну. Я зажмурился, типа, чтобы зрение восстановить, но шарики не пропали. Полный абзац, я вспомнил, как выпускали в небо шары на празднике города, типа, похоже.
   Вот только что сегодня за праздник?
   Бревно, что мне спину свалилось, куда-то делось. Кое-как я разогнулся, ощупал себя. Джинсы порвались, рубашка тоже. В глотке пересохло, язык мне казался куском наждака. Я разевал пасть, как немая рыба, но мог только хрипеть. Наверное, начался пожар, иначе какого хрена так жарко? Куда делось бревно? Его будто кто-то подвинул на метра три вперед. Я слегка опух от такого вывода, своим глазам не поверил, но против правды не попрешь.
   Я ж до того не встречал, чтоб деревья сами ползали. Долго пробирался среди поваленных стволов. Периодически, когда позволяли торчащие вокруг колючие ветки, я поднимался на ноги и кричал. На небе творилась полная шиза, то проносились абсолютно черные тучи, то все становилось сиреневого цвета, то вдруг впереди запылало лиловое зарево. Пожара не было, но рожу напекло так, что кожа начала шелушиться.
   Ну, я врубился, что случилась какая-то херня, а может — война, и звать людей — бесполезняк, только связки посадишь. Хреново было еще то, что со дна оврага я не видел творившегося наверху. Здоровенные мохнатые елки попадали сверху, превратив овраг в блиндаж.
   Я снова падал и снова спал. Просто устал продираться до такой степени, что свалился. Спина болела зверски. Может, позвонок повредил, или мышцу какую порвал... Руки и харю ободрал давно до крови, новые царапины слоились поверх старых. Мне даже по фигу было, найдут меня люди или медведь. Обидно только, что папачес не искал, а на него не похоже. Мать пинками погнала бы его, чтоб меня искал. Да и пацаны наши, млин, непременно кинулись бы. Как же, развлекуха!
   Наконец я выбрался, овраг закончился. Тут я упал на спину, на горячую, как сковородка, землю, и взвыл. Ну, забыл, что спина ободрана, дурень..
   Лежал и пялился вверх, как придурок, слушал булькание. Булькало и шипело, точно варилось что-то неподалеку. Я уже ничего не соображал, стал как голимый шлакоблок. На небе крутились звезды, а в лесу было светло, полный абзац! И в сизом, сиреневом свете торчали впереди обглоданные, оборванные верхушки деревьев. Они обломились, как спички, но не все лежали, как раньше, многим удалось выстоять. Я вспомнил, как по ящику гнали передачу про наводнение в Азии. Там так же торчали голые стволы пальм, только здесь не было воды. Елки и сосны торчали, млин, как порванные пальмы после цунами.
   Я сдуру вспомнил про воду и понял, что зверски хочу пить. Потом снял с руки разбившиеся часы и выкинул. Перекатился на живот, поглядел впереди себя, и меня снова потянуло на рвоту. Потому что с долбаной сосны текло вниз багровое. Я даже не сразу врубился, но желудок врубился раньше меня. Я хочу сказать — мне раньше по хрену было, кровь там, или что. Ну, млин, ясное дело, что неприятно, но не так, как сейчас.