Страница:
– Они рухнут и умрут. Но это будет ненастоящая смерть, потому что индивидуальность, разум, «я», которое осознает себя Эдгаром Лумисом, уцелеет.
– Так, я разобралась, – сказала Джиллиам. – И я отвечу – нет!
– Простите, я не понял.
– Он так легко от меня не отделается!
– О чем вы говорите?
– Этот фокус у вас не пройдет! – усмехнулась она презрительно. – Он что, в самом деле собирается удрать от меня, умертвив свое тело и отправив свою так называемую личность таскаться по дальним планетам? Фигушки, братишка, на-кось выкуси! Наверняка найдется такой закон, который не позволит превращать моего законного супруга черт знает в кого! А иначе чего стоит супружеский обет? Любой суд в Галактике подтвердит мои права.
И прежде, чем Кромптон успел ответить – если у него было что ответить, – она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Глава 13
Глава 14
Часть третья
Глава 1
Глава 2
– Так, я разобралась, – сказала Джиллиам. – И я отвечу – нет!
– Простите, я не понял.
– Он так легко от меня не отделается!
– О чем вы говорите?
– Этот фокус у вас не пройдет! – усмехнулась она презрительно. – Он что, в самом деле собирается удрать от меня, умертвив свое тело и отправив свою так называемую личность таскаться по дальним планетам? Фигушки, братишка, на-кось выкуси! Наверняка найдется такой закон, который не позволит превращать моего законного супруга черт знает в кого! А иначе чего стоит супружеский обет? Любой суд в Галактике подтвердит мои права.
И прежде, чем Кромптон успел ответить – если у него было что ответить, – она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Глава 13
Спустя несколько дней Кромптон встретился с Лумисом за ленчем в «Каза Ортодонтия», единственном на Эйе мексиканском ресторане. Кромптон немного припозднился, и к столику его проводил хозяин, величавый и дородный Эл Данте, бывший стоматолог из Эльмиры, штат Нью-Йорк.
– Заставляете ждать себя, – упрекнул его Лумис.
Как всегда, он был прекрасно одет. На нем был ворсистый джемпер в стиле Тони из Пимлико, ботинки от «Харбингера и Омена» позвякивали колокольчиками, встроенными в каблуки, а разноцветный пояс, сплетенный из крыльев японских жучков, великолепно подходил к синим клетчатым подтяжкам. Но несмотря на всю свою элегантность, Лумис выглядел неважно: нижняя губа его дрожала, выдавая внутреннее смятение.
Изучив меню, Кромптон заказал довольно старомодную комбинацию под номером два. Лумис предпочел экзотический тридцать седьмой номер. Они обменялись несколькими светскими фразами, но в конце концов Лумис не выдержал:
– Послушайте, Кромптон, прекратите наконец все это.
Кромптон вопросительно поднял брови.
– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Об этом белобрысом придурке, которого вы натравили на меня.
– Вы имеете в виду Билли Берсеркера?
– Теперь он зовет себя Сэмми Слик, – сказал Лумис. – Думаю, вам интересно будет узнать, что он живет с моей женой. И это единственное, что меня утешает во всем этом безобразии. Я принадлежу себе только в те, к сожалению, редкие мгновения, когда он с ней. А так он прилип ко мне ближе, чем моя собственная тень – даже ночью он рядом!
– У этого юноши серьезные намерения, – сказал Кромптон.
– Но из него никогда ничего приличного не получится. Трущобные ворюги – вот его компания, пусть с ними и якшается.
– Что ж вы сами-то не посоветовали ему это?
– Он просто записал мой совет в блокнот и продолжает преследовать меня. Кромптон, вы должны избавить меня от него! Я ничего не могу делать, когда он рядом. Как я могу выполнять мою работу – обольщать богатых женщин, – когда он толчется у меня под ногами! Элистер, как бы сильно вы ни обижались на меня, все равно это несправедливо – лишать человека средств к существованию.
Кромптон тщательно прожевал энчиладу, приготовленную из моркови и грецких орехов, потом аккуратно вытер губы.
– Лумис, – сказал он, – ваши доводы совершенно неуместны в данной ситуации. Наши разногласия – это не разногласия между двумя людьми. Это ссора между двумя частями одного человека. Согласен, обстоятельства весьма необычные, но в этом-то и есть суть проблемы. Для разрешения внутриличностных конфликтов не существует никаких правил.
– А я думаю иначе, – сказал Лумис. – Вы многое упускаете из виду. Да, мы части одной личности, но в то же время я живу отдельно и самостоятельно, и закон признает как мое право на такое существование, так и мое неотъемлемое право отказаться от реинтеграции, если я ее не желаю.
– Я много думал об этом, – сказал Кромптон. – Да, вы имеете законное право поступать как вам нравится – но не моральное право. Иначе говоря, я морально обязан свести всех нас воедино.
– Не вижу оснований, – возразил Лумис.
– Я считаю, – сказал Кромптон, – что жить надо по законам эволюции: организм должен постоянно обновляться, иначе наступает вырождение и смерть. Закон жизни – простите мою выспренность – побуждает меня восстановить утерянное. И ни о каком желании или нежелании не может идти речи. Если бы это зависело только от моего вкуса, я, скорее всего, постарался бы забыть обо всем и жить в согласии с самим собой. Но жизнь предоставила мне возможность излечиться, и я должен воспользоваться ею, хотим мы этого или не хотим.
Некоторое время они молча поглощали пищу. Кромптону не понравились жирные манча-мантеки, а вот поджаренной фасолью в тыквенном соусе он остался доволен. Лумис же с алчностью аллигатора заглатывал груши, фаршированные горячими маринованными перепелиными язычками, и запивал их из большого графина фруктовым «Антраша'44». Эл Данте с чопорным лицом и бегающими выпученными глазами бизнесмена подошел поинтересоваться, удовлетворены ли дорогие клиенты, а потом отправился обслуживать Билли Берсеркера, который уселся за соседний столик с блокнотом и огрызком карандаша в руках. Лумис сосредоточенно потыкал вилкой кусочек цапли. Потом холодно посмотрел на Кромптона, подчеркнуто медленно выговаривая слова:
– Теперь послушайте меня внимательно, Элистер. По характеру я легкомысленный, беззаботный, незлопамятный человек. И не в моих правилах иметь на кого-то зуб или – упаси Бог! – применить против кого-то насилие. Но в данном случае я готов изменить своим правилам. Вы слишком сильно прижали меня, будь я проклят.
– Можете сыграть это на своей машине самовыражения, – с некоторой долей ставшей уже привычной жестокости произнес Кромптон.
У Лумиса задрожали и побелели ноздри. Он встал, стараясь сохранить достоинство.
– Ладно, Элистер. Вы думаете, только вы обладаете силой воли и решительностью? Посмотрим. Помните, я предупредил вас.
Он вышел из ресторана в сопровождении Берсеркера, который оглянулся в дверях и подмигнул Кромптону.
– Заставляете ждать себя, – упрекнул его Лумис.
Как всегда, он был прекрасно одет. На нем был ворсистый джемпер в стиле Тони из Пимлико, ботинки от «Харбингера и Омена» позвякивали колокольчиками, встроенными в каблуки, а разноцветный пояс, сплетенный из крыльев японских жучков, великолепно подходил к синим клетчатым подтяжкам. Но несмотря на всю свою элегантность, Лумис выглядел неважно: нижняя губа его дрожала, выдавая внутреннее смятение.
Изучив меню, Кромптон заказал довольно старомодную комбинацию под номером два. Лумис предпочел экзотический тридцать седьмой номер. Они обменялись несколькими светскими фразами, но в конце концов Лумис не выдержал:
– Послушайте, Кромптон, прекратите наконец все это.
Кромптон вопросительно поднял брови.
– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Об этом белобрысом придурке, которого вы натравили на меня.
– Вы имеете в виду Билли Берсеркера?
– Теперь он зовет себя Сэмми Слик, – сказал Лумис. – Думаю, вам интересно будет узнать, что он живет с моей женой. И это единственное, что меня утешает во всем этом безобразии. Я принадлежу себе только в те, к сожалению, редкие мгновения, когда он с ней. А так он прилип ко мне ближе, чем моя собственная тень – даже ночью он рядом!
– У этого юноши серьезные намерения, – сказал Кромптон.
– Но из него никогда ничего приличного не получится. Трущобные ворюги – вот его компания, пусть с ними и якшается.
– Что ж вы сами-то не посоветовали ему это?
– Он просто записал мой совет в блокнот и продолжает преследовать меня. Кромптон, вы должны избавить меня от него! Я ничего не могу делать, когда он рядом. Как я могу выполнять мою работу – обольщать богатых женщин, – когда он толчется у меня под ногами! Элистер, как бы сильно вы ни обижались на меня, все равно это несправедливо – лишать человека средств к существованию.
Кромптон тщательно прожевал энчиладу, приготовленную из моркови и грецких орехов, потом аккуратно вытер губы.
– Лумис, – сказал он, – ваши доводы совершенно неуместны в данной ситуации. Наши разногласия – это не разногласия между двумя людьми. Это ссора между двумя частями одного человека. Согласен, обстоятельства весьма необычные, но в этом-то и есть суть проблемы. Для разрешения внутриличностных конфликтов не существует никаких правил.
– А я думаю иначе, – сказал Лумис. – Вы многое упускаете из виду. Да, мы части одной личности, но в то же время я живу отдельно и самостоятельно, и закон признает как мое право на такое существование, так и мое неотъемлемое право отказаться от реинтеграции, если я ее не желаю.
– Я много думал об этом, – сказал Кромптон. – Да, вы имеете законное право поступать как вам нравится – но не моральное право. Иначе говоря, я морально обязан свести всех нас воедино.
– Не вижу оснований, – возразил Лумис.
– Я считаю, – сказал Кромптон, – что жить надо по законам эволюции: организм должен постоянно обновляться, иначе наступает вырождение и смерть. Закон жизни – простите мою выспренность – побуждает меня восстановить утерянное. И ни о каком желании или нежелании не может идти речи. Если бы это зависело только от моего вкуса, я, скорее всего, постарался бы забыть обо всем и жить в согласии с самим собой. Но жизнь предоставила мне возможность излечиться, и я должен воспользоваться ею, хотим мы этого или не хотим.
Некоторое время они молча поглощали пищу. Кромптону не понравились жирные манча-мантеки, а вот поджаренной фасолью в тыквенном соусе он остался доволен. Лумис же с алчностью аллигатора заглатывал груши, фаршированные горячими маринованными перепелиными язычками, и запивал их из большого графина фруктовым «Антраша'44». Эл Данте с чопорным лицом и бегающими выпученными глазами бизнесмена подошел поинтересоваться, удовлетворены ли дорогие клиенты, а потом отправился обслуживать Билли Берсеркера, который уселся за соседний столик с блокнотом и огрызком карандаша в руках. Лумис сосредоточенно потыкал вилкой кусочек цапли. Потом холодно посмотрел на Кромптона, подчеркнуто медленно выговаривая слова:
– Теперь послушайте меня внимательно, Элистер. По характеру я легкомысленный, беззаботный, незлопамятный человек. И не в моих правилах иметь на кого-то зуб или – упаси Бог! – применить против кого-то насилие. Но в данном случае я готов изменить своим правилам. Вы слишком сильно прижали меня, будь я проклят.
– Можете сыграть это на своей машине самовыражения, – с некоторой долей ставшей уже привычной жестокости произнес Кромптон.
У Лумиса задрожали и побелели ноздри. Он встал, стараясь сохранить достоинство.
– Ладно, Элистер. Вы думаете, только вы обладаете силой воли и решительностью? Посмотрим. Помните, я предупредил вас.
Он вышел из ресторана в сопровождении Берсеркера, который оглянулся в дверях и подмигнул Кромптону.
Глава 14
В тот же вечер, когда Кромптон собирался выйти прогуляться, дверь его комнаты неожиданно распахнулась. Вошел Лумис, оглядел все вокруг, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.
– Ладно, ваша взяла, – сказал он. – Я решил согласиться на реинтеграцию.
Внезапное подозрение заглушило первый порыв радости Кромптона.
– Почему вы передумали?
– Это имеет какое-то значение? Разве мы не договорились обо всем?
– Прежде всего я хочу знать, почему вы решились.
– Это трудновато объяснить. Может, поговорим об этом после…
Раздался громкий стук в дверь.
– Я знаю, что ты тут, Лумис! – пробасил за дверью Берсеркер. – Выходи, или я сейчас войду!
У Лумиса затряслись руки.
– Мне угрожают физическим насилием. В конце-то концов, он куда здоровее меня, Элистер! Пожалуйста!
– Рассказывайте, – неумолимо потребовал Кромптон.
На лбу у Лумиса выступили капли пота.
– Сегодня зашла ко мне Джиллиам, ну и… В общем, сами знаете, как это бывает…
– Я знаю, как это бывает с вами,– сказал Кромптон. – И что же случилось потом?
– Этот ненормальный Берсеркер застал нас в постели и совсем спятил от ревности. Представляете? Меня чуть не убили за то, что я сплю с собственной женой! Все это было бы смешно, когда бы не было так страшно. Знали бы вы, что этот псих хотел сделать со мной!
Дверь начала поддаваться под тяжелыми ударами.
Кромптон повернулся лицом к своему компоненту.
– Давайте, – сказал он, – будем реинтегрироваться.
Оба они твердо посмотрели в глаза друг другу: две части, взыскующие целостности, два края пропасти, соединенные мостками; новая gestalten,[21] трепещущая на пороге бытия. Лумис вздохнул, и его дюрьерово тело, словно тряпичная кукла, рухнуло на пол. В тот же миг колени у Кромптона подогнулись, как будто ему на плечи взвалили тяжелый груз.
Не выдержали и петли у двери, и Билли Берсеркер ввалился в комнату.
– Где он? – заорал Билли.
Кромптон указал на распростертое на полу тело.
– О! – в замешательстве произнес Берсеркер. – А впрочем, так ему и надо, этому паршивому ублюдку. Но к кому теперь мне идти учиться, Профессор? Что мне делать?
– Возвращайтесь к своему прежнему занятию – калечить людей, – посоветовал Кромптон. – Это вам лучше всего удается.
– Ладно, ваша взяла, – сказал он. – Я решил согласиться на реинтеграцию.
Внезапное подозрение заглушило первый порыв радости Кромптона.
– Почему вы передумали?
– Это имеет какое-то значение? Разве мы не договорились обо всем?
– Прежде всего я хочу знать, почему вы решились.
– Это трудновато объяснить. Может, поговорим об этом после…
Раздался громкий стук в дверь.
– Я знаю, что ты тут, Лумис! – пробасил за дверью Берсеркер. – Выходи, или я сейчас войду!
У Лумиса затряслись руки.
– Мне угрожают физическим насилием. В конце-то концов, он куда здоровее меня, Элистер! Пожалуйста!
– Рассказывайте, – неумолимо потребовал Кромптон.
На лбу у Лумиса выступили капли пота.
– Сегодня зашла ко мне Джиллиам, ну и… В общем, сами знаете, как это бывает…
– Я знаю, как это бывает с вами,– сказал Кромптон. – И что же случилось потом?
– Этот ненормальный Берсеркер застал нас в постели и совсем спятил от ревности. Представляете? Меня чуть не убили за то, что я сплю с собственной женой! Все это было бы смешно, когда бы не было так страшно. Знали бы вы, что этот псих хотел сделать со мной!
Дверь начала поддаваться под тяжелыми ударами.
Кромптон повернулся лицом к своему компоненту.
– Давайте, – сказал он, – будем реинтегрироваться.
Оба они твердо посмотрели в глаза друг другу: две части, взыскующие целостности, два края пропасти, соединенные мостками; новая gestalten,[21] трепещущая на пороге бытия. Лумис вздохнул, и его дюрьерово тело, словно тряпичная кукла, рухнуло на пол. В тот же миг колени у Кромптона подогнулись, как будто ему на плечи взвалили тяжелый груз.
Не выдержали и петли у двери, и Билли Берсеркер ввалился в комнату.
– Где он? – заорал Билли.
Кромптон указал на распростертое на полу тело.
– О! – в замешательстве произнес Берсеркер. – А впрочем, так ему и надо, этому паршивому ублюдку. Но к кому теперь мне идти учиться, Профессор? Что мне делать?
– Возвращайтесь к своему прежнему занятию – калечить людей, – посоветовал Кромптон. – Это вам лучше всего удается.
Часть третья
Глава 1
Путь от Эйи до Йигги далек, как его ни измеряй: субъективным ли временем или в световых годах. На этой трассе еще не использовались новые навигационные устройства, так что кораблю – западно-галактическому клиперу – пришлось медленно, по старинке преодолевать расстояние с помощью побочных спиралей в псевдопространственных структурах.
Кромптон не имел ничего против такого неспешного способа передвижения. Оно обеспечивало ему так необходимый после неурядиц на Эйе отдых и предоставляло возможность поближе познакомиться с персоной, с которой он теперь делил свою голову.
Реинтеграции в полном смысле слова, то есть слияния разрозненных частей в единое целое, конечно, не произошло, поскольку такое возможно лишь при наличии всех составляющих данной личности, да и то результаты бывают разные.
В первый день Лумис был молчалив и подавлен. Кромптон его почти не чувствовал. Но после хорошего сна Лумис явно оправился. Он принял предложение Кромптона, чтобы каждый из них по очереди брал на себя контроль над телом. Они были очень вежливы и предупредительны друг с другом, словно двое незнакомцев, вынужденных временно делить ночлег.
«Медовый месяц» кончился на третьи сутки в полдень. Кромптон съел легкий завтрак, подремал, принял холодный душ и уселся за кроссворд.
Немного спустя Лумис заявил:
– Мне скучно.
– Почему бы тебе не помочь мне с кроссвордом? – предложил Кромптон. – Это колоссальное удовольствие.
– Ну уж нет! – сказал Лумис с таким отвращением, что Кромптон содрогнулся.
– Тогда чем бы ты хотел заняться?
Лумис сразу повеселел.
– А что, если пойти в бар и подобрать там себе какое-нибудь дельце?
– Дельце?
– Ну женщин. Или женщину. Я забыл, что нам с тобой и одной хватит.
Кромптон подскочил как ошпаренный и сказал сдавленным голосом:
– Ни в каких женщинах мы не нуждаемся.
– Ни в каких?
– Абсолютно ни в каких.
– Да в чем дело, ты что – гомик? Тогда, конечно, придется что-нибудь придумать.
– У меня нормальные сексуальные наклонности, – отрезал Кромптон. – Но в настоящее время я не собираюсь этим заниматься.
– Почему? – кротко поинтересовался Лумис.
– У меня на это есть свои причины.
– Понятно, – спокойно согласился Лумис. – Ну что ж, дело твое, конечно.
– Меня радует твое благоразумие.
– Каждому свое, как говорил один философ. Мне спешить некуда. Почему бы тебе не вздремнуть часок-другой, а я пока займусь нашим телом и своими делами?
– Ну нет, – сказал Кромптон. – Ни в коем случае.
– Минуточку, – сказал Лумис. – А что, у меня нет права решать, что хочет наше тело?
– Конечно есть, – сказал Кромптон. – Во всех других вопросах я буду куда сговорчивее, вот увидишь. А пока займись чем-нибудь другим – каким-нибудь хобби, например.
– Единственное мое хобби – это секс, – заявил Лумис. – Кроме того, это единственное мое занятие. Да пойми же, Эл, секс – это нормальная физиологическая потребность, такая же, как потребность в еде, и никто не заставит меня думать иначе!
– Я все прекрасно понимаю, – сказал Кромптон. – Но я считаю, что отношения с любимым человеком не сводятся к половому акту; это дело святое, кульминация любви, и поэтому совершаться это должно в атмосфере красоты и спокойствия.
– Элистер, ты что, взаправду девственник? – спросил Лумис.
– Какое это имеет значение? – возмутился Кромптон.
– Я так и думал, – с грустью сказал Лумис. – Пожалуй, придется просветить тебя насчет секса. Это действительно, как ты только что сказал, вещь великолепная, высокодуховная. Но кое-что ты упустил из виду.
– Что?
– А то, что секс – это еще и развлечение. Ты хоть раз в жизни развлекался по-настоящему?
– Я только мечтал об этом, – с тоской в голосе признался Кромптон.
– Так к черту мечтания! Дай мне на время контроль над телом. Развлечения – это моя стихия! Ты заметил, какая блондиночка сидела напротив, когда мы завтракали? Или сначала поищем кого-нибудь еще?
– То, на что ты намекаешь, просто исключено! – заорал Кромптон.
– Но Эл, ради моего здоровья и спокойствия духа…
– Хватит об этом, – сказал Кромптон. – Это мое тело, не правда ли? Я постараюсь утешить тебя как-нибудь иначе, но о сексе забудь.
Лумис больше не выступал, и Кромптон решил, что с этой деликатной темой покончено. Но очень скоро, когда они обедали в главном ресторане корабля, его заблуждение развеялось.
– Не ешь креветок, – сказал Лумис, когда подали закуску.
– Почему? Ты же любишь креветки. Мы оба их любим.
– Не важно. Мы не будем их есть.
– Но почему?
– Потому что они трейф.
– Не понял?
– Трейф – это еврейское слово, означающее нечистую пищу, евреям ее есть не полагается.
– Но Эдгар, ты же не еврей.
– Я только что обратился.
– Что? Что ты сказал?
– Я только что стал иудеем. К тому же ортодоксальным – не каким-нибудь современным неряшливым обрезком, благодарю покорно!
– Эдгар, это просто смешно! Невероятно! Не можешь же ты вот так, с бухты-барахты стать евреем?
– Почему нет? Или ты думаешь, что я не способен на религиозное откровение?
– Ничего более безумного в жизни не слыхал! Черт возьми, зачем тебе все это? – спросил Кромптон.
– Чтобы сделать тебе подлянку, или цорес, как говаривали мои предки по новообретенной религии. Боюсь, что вся эта еда нам не подходит.
– Почему?
– Это же не кошерная пища.[22] Давай позовем стюарда и поговорим с ним. У них должны быть блюда, пригодные для верующих иудеев.
– Не стану я никого звать из-за твоего дурацкого богохульного заскока! Абсурд какой-то!
– Конечно, для такого гоя,[23] как ты, это всего лишь абсурд. Слушай, как ты думаешь, на этой посудине есть шул?[24] Если я буду соблюдать диету согласно нашим законам, помолиться ведь тоже не помешает, а? И я хочу узнать у капитана, есть ли на корабле мои земляки-единоверцы: может, наберется миньян,[25] а нет – так хотя бы сыграем в бридж.
– Мы ни с кем не будем говорить! Я в этом не участвую!
– Ты запрещаешь мне исповедовать мою веру?
– Я не позволю тебе делать из меня дурака и издеваться над религией!
– Значит, ты вдруг стал высшим судьей в вопросах религии? – сказал Лумис. – Теперь, Кромптон, я знаю, кто ты такой, ты – неотесанный казак! Ой, за что мне этот мазел[26] – надо же было попасть в башку такого фанатика! Кстати, ты не будешь оскорблен в лучших чувствах, если я возьму Библию в судовой библиотеке и почитаю ее про себя? Я займусь этим в каюте, чтобы не поставить тебя в неловкое положение.
– Лумис, хватит играть у меня на нервах! На меня уже и так люди смотрят. – Диалог Лумиса и Кромптона проходил неслышно, само собой разумеется, но на лице Кромптона, особенно в глазах, отражались возникавшие во время разговора эмоции, и в самый разгар беседы лицо его дергалось, словно счетчик спидометра. – Давай спокойно закончим обед, а потом обсудим, хм… все сразу.
– Что значит все сразу?
– Только то, что я сказал.
– Кромптон, уж не хочешь ли ты отлучить меня от вновь обретенной религии?
– Ни в коем случае. Я просто считаю, что мы можем прийти к согласию… хм… по всем вопросам. Давай есть суп.
– А что за суп?
– Куриный бульон с ячменным отваром. Ну попробуй хотя бы.
– Ладно, только бисел.[27] Но если ты думаешь, что это значит, что…
– Потом, потом потолкуем, – сказал Кромптон. – А теперь, пожалуйста, ешь суп.
Дальше обед проходил спокойно, только при переменах блюд Лумис неустанно поминал свою еврейскую маму. Покончив с обедом, Кромптон расслабился, задремал и в рассеянности упустил контроль над телом.
Лумис ловко воспользовался случаем и тотчас вступил в разговор со смешливой рыжеволосой дамой за соседним столиком. Она оказалась женой дизайнера по шлюзам с планеты Дрюиль V, а на Йиггу летела к родителям отдохнуть. Звали ее Алиса-Джун Нети. Небольшого роста, очень живая, с сияющими глазами и стройной, но округлой фигуркой, она тоже скучала в этом долгом космическом путешествии.
Отстраненный, витающий в облаках Кромптон затуманенным взором наблюдал за развитием интимных отношений, за их подмигиваниями и кивками, жестами и легкими, не всегда пристойными намеками. Вскоре они уже танцевали, а потом Лумис великодушно отступил и предоставил Кромптону контроль над телом. Кромптон нервничал, краснел, ноги порой не слушались его, но он был безмерно доволен собой. И обратно к столику провожал ее уже Кромптон, и поговорил с нею немного тоже Кромптон, и Кромптон касался ее руки, в то время как вероломный Макиавелли-Лумис посматривал на них со стороны.
В три часа ночи по корабельному времени бар закрыли. После прощального обмена любезностями с дамой Кромптон, пошатываясь, добрался до своей каюты на палубе Б и, счастливый, свалился в койку. Это был самый веселый день в его жизни. И теперь ему хотелось поваляться в постели и посмаковать свои впечатления.
Но это не входило в намерения Лумиса.
– Ну? – спросил Лумис.
– Что?
– Быстренько посикаем и – вперед! Нас же пригласили!
– Я не слышал никакого приглашения, – сказал озадаченный Кромптон.
– Она же недвусмысленно назвала номер своей каюты, – сказал Лумис. – А если учесть события этого вечера, то это было даже не приглашение, это было требование.
– Неужели все так и делается? – спросил Кромптон.
– Да, обычно именно так.
– Не могу поверить!
– Честное слово, Элистер, уж у меня-то есть опыт в этих делах. Так пошли?
Кромптон заставил себя подняться, но тут же снова свалился поперек постели.
– Нет, не хочу… не могу… То есть я хочу сказать, у меня нет…
– Да в таких делах отсутствие опыта – вовсе не проблема, – сказал Лумис, усаживая Кромптона на кровати. – Природа щедро помогает всякому раскрыть тайны важного, с ее точки зрения, акта, который совершают все живые существа, оказавшись вместе. Должен обратить твое внимание на то, что бобры, еноты, гремучие змеи, скарабеи и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего интеллекта, легко справляются с тем, что тебе представляется непреодолимым затруднением. Ты не должен унижать род человеческий, Эл!
Кромптон встал, вытер пот со лба и сделал два нерешительных шага по направлению к двери. Потом вернулся и снова сел на кровать.
– Нет, это невозможно.
– Но почему?
– Это неэтично. Молодая леди замужем.
– Женитьба, – стал спокойно объяснять ему Лумис, – как свидетельствует вся история гомо сапиенс, изобретена совсем недавно. Задолго до этого существовали мужчины и женщины, и, соответственно, были между ними и определенные сексуальные отношения. Законы природы всегда выше и сильнее законов человеческих.
– И все же я считаю это аморальным, – вяло сопротивлялся Кромптон.
– Но с чего ты так решил? – удивился Лумис. – Ты-то не женат, а значит, твои действия ни у кого не могут вызвать нареканий.
– Однако молодая леди замужем.
– Да, замужем. Но это ее проблемы. В первую очередь она человек, а вовсе не собственность своего мужа. Богом ей дано право распоряжаться собой, и мы должны уважать это право.
– Мне такое и в голову не приходило, – сознался Кромптон.
– Итак, это по поводу жены. А что касается мужа – раз он ничего не узнает, он и не будет страдать. Более того, он даже выиграет. Алиса-Джун, чтобы загладить свою вину, будет с ним нежнее, чем прежде. Он все это отнесет на счет своей сильной личности, и его «я» воспрянет. Вот видишь, в результате всем будет только лучше и никто не пострадает. Разве это не замечательно?
– Все это пустая софистика, – проворчал Кромптон, снова вставая и направляясь к выходу.
– Давай, детка, – сказал Лумис.
Кромптон глупо ухмыльнулся и открыл дверь. И тут же, будто что-то ударило ему в голову, захлопнул дверь и опять улегся в постель.
– Ну что еще? – спросил Лумис.
– Твои доводы, – сказал Кромптон, – могут быть справедливы или несправедливы – не мне о том судить, у меня нет опыта в этих делах. Но одно я знаю точно; ничего такого я делать не буду, пока ты наблюдаешь за мной.
Лумис был ошарашен.
– Будь ты проклят, Эл! Здесь нет ни тебя, ни меня. Я – это ты, и ты – это я. Мы две части одного целого!
– Еще нет, – сказал Кромптон. – Сейчас мы всего-навсего шизоидные компоненты, два разных человека в одном теле. Потом, когда мы воссоединимся с Дэном Стэком и все трое сольемся в настоящей реинтеграции… Тогда другое дело. Но при нынешних обстоятельствах элементарное чувство приличия запрещает мне делать то, что ты предлагаешь. Это просто немыслимо, и оставим эту тему.
Лумис погрузился в гневное молчание. Кромптон разделся, натянул на себя пижаму и лег спать.
Кромптон не имел ничего против такого неспешного способа передвижения. Оно обеспечивало ему так необходимый после неурядиц на Эйе отдых и предоставляло возможность поближе познакомиться с персоной, с которой он теперь делил свою голову.
Реинтеграции в полном смысле слова, то есть слияния разрозненных частей в единое целое, конечно, не произошло, поскольку такое возможно лишь при наличии всех составляющих данной личности, да и то результаты бывают разные.
В первый день Лумис был молчалив и подавлен. Кромптон его почти не чувствовал. Но после хорошего сна Лумис явно оправился. Он принял предложение Кромптона, чтобы каждый из них по очереди брал на себя контроль над телом. Они были очень вежливы и предупредительны друг с другом, словно двое незнакомцев, вынужденных временно делить ночлег.
«Медовый месяц» кончился на третьи сутки в полдень. Кромптон съел легкий завтрак, подремал, принял холодный душ и уселся за кроссворд.
Немного спустя Лумис заявил:
– Мне скучно.
– Почему бы тебе не помочь мне с кроссвордом? – предложил Кромптон. – Это колоссальное удовольствие.
– Ну уж нет! – сказал Лумис с таким отвращением, что Кромптон содрогнулся.
– Тогда чем бы ты хотел заняться?
Лумис сразу повеселел.
– А что, если пойти в бар и подобрать там себе какое-нибудь дельце?
– Дельце?
– Ну женщин. Или женщину. Я забыл, что нам с тобой и одной хватит.
Кромптон подскочил как ошпаренный и сказал сдавленным голосом:
– Ни в каких женщинах мы не нуждаемся.
– Ни в каких?
– Абсолютно ни в каких.
– Да в чем дело, ты что – гомик? Тогда, конечно, придется что-нибудь придумать.
– У меня нормальные сексуальные наклонности, – отрезал Кромптон. – Но в настоящее время я не собираюсь этим заниматься.
– Почему? – кротко поинтересовался Лумис.
– У меня на это есть свои причины.
– Понятно, – спокойно согласился Лумис. – Ну что ж, дело твое, конечно.
– Меня радует твое благоразумие.
– Каждому свое, как говорил один философ. Мне спешить некуда. Почему бы тебе не вздремнуть часок-другой, а я пока займусь нашим телом и своими делами?
– Ну нет, – сказал Кромптон. – Ни в коем случае.
– Минуточку, – сказал Лумис. – А что, у меня нет права решать, что хочет наше тело?
– Конечно есть, – сказал Кромптон. – Во всех других вопросах я буду куда сговорчивее, вот увидишь. А пока займись чем-нибудь другим – каким-нибудь хобби, например.
– Единственное мое хобби – это секс, – заявил Лумис. – Кроме того, это единственное мое занятие. Да пойми же, Эл, секс – это нормальная физиологическая потребность, такая же, как потребность в еде, и никто не заставит меня думать иначе!
– Я все прекрасно понимаю, – сказал Кромптон. – Но я считаю, что отношения с любимым человеком не сводятся к половому акту; это дело святое, кульминация любви, и поэтому совершаться это должно в атмосфере красоты и спокойствия.
– Элистер, ты что, взаправду девственник? – спросил Лумис.
– Какое это имеет значение? – возмутился Кромптон.
– Я так и думал, – с грустью сказал Лумис. – Пожалуй, придется просветить тебя насчет секса. Это действительно, как ты только что сказал, вещь великолепная, высокодуховная. Но кое-что ты упустил из виду.
– Что?
– А то, что секс – это еще и развлечение. Ты хоть раз в жизни развлекался по-настоящему?
– Я только мечтал об этом, – с тоской в голосе признался Кромптон.
– Так к черту мечтания! Дай мне на время контроль над телом. Развлечения – это моя стихия! Ты заметил, какая блондиночка сидела напротив, когда мы завтракали? Или сначала поищем кого-нибудь еще?
– То, на что ты намекаешь, просто исключено! – заорал Кромптон.
– Но Эл, ради моего здоровья и спокойствия духа…
– Хватит об этом, – сказал Кромптон. – Это мое тело, не правда ли? Я постараюсь утешить тебя как-нибудь иначе, но о сексе забудь.
Лумис больше не выступал, и Кромптон решил, что с этой деликатной темой покончено. Но очень скоро, когда они обедали в главном ресторане корабля, его заблуждение развеялось.
– Не ешь креветок, – сказал Лумис, когда подали закуску.
– Почему? Ты же любишь креветки. Мы оба их любим.
– Не важно. Мы не будем их есть.
– Но почему?
– Потому что они трейф.
– Не понял?
– Трейф – это еврейское слово, означающее нечистую пищу, евреям ее есть не полагается.
– Но Эдгар, ты же не еврей.
– Я только что обратился.
– Что? Что ты сказал?
– Я только что стал иудеем. К тому же ортодоксальным – не каким-нибудь современным неряшливым обрезком, благодарю покорно!
– Эдгар, это просто смешно! Невероятно! Не можешь же ты вот так, с бухты-барахты стать евреем?
– Почему нет? Или ты думаешь, что я не способен на религиозное откровение?
– Ничего более безумного в жизни не слыхал! Черт возьми, зачем тебе все это? – спросил Кромптон.
– Чтобы сделать тебе подлянку, или цорес, как говаривали мои предки по новообретенной религии. Боюсь, что вся эта еда нам не подходит.
– Почему?
– Это же не кошерная пища.[22] Давай позовем стюарда и поговорим с ним. У них должны быть блюда, пригодные для верующих иудеев.
– Не стану я никого звать из-за твоего дурацкого богохульного заскока! Абсурд какой-то!
– Конечно, для такого гоя,[23] как ты, это всего лишь абсурд. Слушай, как ты думаешь, на этой посудине есть шул?[24] Если я буду соблюдать диету согласно нашим законам, помолиться ведь тоже не помешает, а? И я хочу узнать у капитана, есть ли на корабле мои земляки-единоверцы: может, наберется миньян,[25] а нет – так хотя бы сыграем в бридж.
– Мы ни с кем не будем говорить! Я в этом не участвую!
– Ты запрещаешь мне исповедовать мою веру?
– Я не позволю тебе делать из меня дурака и издеваться над религией!
– Значит, ты вдруг стал высшим судьей в вопросах религии? – сказал Лумис. – Теперь, Кромптон, я знаю, кто ты такой, ты – неотесанный казак! Ой, за что мне этот мазел[26] – надо же было попасть в башку такого фанатика! Кстати, ты не будешь оскорблен в лучших чувствах, если я возьму Библию в судовой библиотеке и почитаю ее про себя? Я займусь этим в каюте, чтобы не поставить тебя в неловкое положение.
– Лумис, хватит играть у меня на нервах! На меня уже и так люди смотрят. – Диалог Лумиса и Кромптона проходил неслышно, само собой разумеется, но на лице Кромптона, особенно в глазах, отражались возникавшие во время разговора эмоции, и в самый разгар беседы лицо его дергалось, словно счетчик спидометра. – Давай спокойно закончим обед, а потом обсудим, хм… все сразу.
– Что значит все сразу?
– Только то, что я сказал.
– Кромптон, уж не хочешь ли ты отлучить меня от вновь обретенной религии?
– Ни в коем случае. Я просто считаю, что мы можем прийти к согласию… хм… по всем вопросам. Давай есть суп.
– А что за суп?
– Куриный бульон с ячменным отваром. Ну попробуй хотя бы.
– Ладно, только бисел.[27] Но если ты думаешь, что это значит, что…
– Потом, потом потолкуем, – сказал Кромптон. – А теперь, пожалуйста, ешь суп.
Дальше обед проходил спокойно, только при переменах блюд Лумис неустанно поминал свою еврейскую маму. Покончив с обедом, Кромптон расслабился, задремал и в рассеянности упустил контроль над телом.
Лумис ловко воспользовался случаем и тотчас вступил в разговор со смешливой рыжеволосой дамой за соседним столиком. Она оказалась женой дизайнера по шлюзам с планеты Дрюиль V, а на Йиггу летела к родителям отдохнуть. Звали ее Алиса-Джун Нети. Небольшого роста, очень живая, с сияющими глазами и стройной, но округлой фигуркой, она тоже скучала в этом долгом космическом путешествии.
Отстраненный, витающий в облаках Кромптон затуманенным взором наблюдал за развитием интимных отношений, за их подмигиваниями и кивками, жестами и легкими, не всегда пристойными намеками. Вскоре они уже танцевали, а потом Лумис великодушно отступил и предоставил Кромптону контроль над телом. Кромптон нервничал, краснел, ноги порой не слушались его, но он был безмерно доволен собой. И обратно к столику провожал ее уже Кромптон, и поговорил с нею немного тоже Кромптон, и Кромптон касался ее руки, в то время как вероломный Макиавелли-Лумис посматривал на них со стороны.
В три часа ночи по корабельному времени бар закрыли. После прощального обмена любезностями с дамой Кромптон, пошатываясь, добрался до своей каюты на палубе Б и, счастливый, свалился в койку. Это был самый веселый день в его жизни. И теперь ему хотелось поваляться в постели и посмаковать свои впечатления.
Но это не входило в намерения Лумиса.
– Ну? – спросил Лумис.
– Что?
– Быстренько посикаем и – вперед! Нас же пригласили!
– Я не слышал никакого приглашения, – сказал озадаченный Кромптон.
– Она же недвусмысленно назвала номер своей каюты, – сказал Лумис. – А если учесть события этого вечера, то это было даже не приглашение, это было требование.
– Неужели все так и делается? – спросил Кромптон.
– Да, обычно именно так.
– Не могу поверить!
– Честное слово, Элистер, уж у меня-то есть опыт в этих делах. Так пошли?
Кромптон заставил себя подняться, но тут же снова свалился поперек постели.
– Нет, не хочу… не могу… То есть я хочу сказать, у меня нет…
– Да в таких делах отсутствие опыта – вовсе не проблема, – сказал Лумис, усаживая Кромптона на кровати. – Природа щедро помогает всякому раскрыть тайны важного, с ее точки зрения, акта, который совершают все живые существа, оказавшись вместе. Должен обратить твое внимание на то, что бобры, еноты, гремучие змеи, скарабеи и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего интеллекта, легко справляются с тем, что тебе представляется непреодолимым затруднением. Ты не должен унижать род человеческий, Эл!
Кромптон встал, вытер пот со лба и сделал два нерешительных шага по направлению к двери. Потом вернулся и снова сел на кровать.
– Нет, это невозможно.
– Но почему?
– Это неэтично. Молодая леди замужем.
– Женитьба, – стал спокойно объяснять ему Лумис, – как свидетельствует вся история гомо сапиенс, изобретена совсем недавно. Задолго до этого существовали мужчины и женщины, и, соответственно, были между ними и определенные сексуальные отношения. Законы природы всегда выше и сильнее законов человеческих.
– И все же я считаю это аморальным, – вяло сопротивлялся Кромптон.
– Но с чего ты так решил? – удивился Лумис. – Ты-то не женат, а значит, твои действия ни у кого не могут вызвать нареканий.
– Однако молодая леди замужем.
– Да, замужем. Но это ее проблемы. В первую очередь она человек, а вовсе не собственность своего мужа. Богом ей дано право распоряжаться собой, и мы должны уважать это право.
– Мне такое и в голову не приходило, – сознался Кромптон.
– Итак, это по поводу жены. А что касается мужа – раз он ничего не узнает, он и не будет страдать. Более того, он даже выиграет. Алиса-Джун, чтобы загладить свою вину, будет с ним нежнее, чем прежде. Он все это отнесет на счет своей сильной личности, и его «я» воспрянет. Вот видишь, в результате всем будет только лучше и никто не пострадает. Разве это не замечательно?
– Все это пустая софистика, – проворчал Кромптон, снова вставая и направляясь к выходу.
– Давай, детка, – сказал Лумис.
Кромптон глупо ухмыльнулся и открыл дверь. И тут же, будто что-то ударило ему в голову, захлопнул дверь и опять улегся в постель.
– Ну что еще? – спросил Лумис.
– Твои доводы, – сказал Кромптон, – могут быть справедливы или несправедливы – не мне о том судить, у меня нет опыта в этих делах. Но одно я знаю точно; ничего такого я делать не буду, пока ты наблюдаешь за мной.
Лумис был ошарашен.
– Будь ты проклят, Эл! Здесь нет ни тебя, ни меня. Я – это ты, и ты – это я. Мы две части одного целого!
– Еще нет, – сказал Кромптон. – Сейчас мы всего-навсего шизоидные компоненты, два разных человека в одном теле. Потом, когда мы воссоединимся с Дэном Стэком и все трое сольемся в настоящей реинтеграции… Тогда другое дело. Но при нынешних обстоятельствах элементарное чувство приличия запрещает мне делать то, что ты предлагаешь. Это просто немыслимо, и оставим эту тему.
Лумис погрузился в гневное молчание. Кромптон разделся, натянул на себя пижаму и лег спать.
Глава 2
На следующее утро за кофе Кромптон заявил:
– Мне кажется, нам надо серьезно поговорить.
– Что у тебя на уме, дружище? – насмешливо спросил Лумис.
– Хочу напомнить, что нам предстоит важное и опасное дело. Мы должны разыскать и присоединить к себе Дэна Стэка, и как можно быстрее, поскольку наше положение сейчас в высшей степени ненадежно. И с этой минуты – никаких выпивок и развлечений, отложим все это до лучших времен. Сейчас у нас есть чем заняться. А повторения вчерашнего я не допущу. Тебе ясно?
– Элистер, с тобой нелегко ладить, – устало сказал Лумис с ноткой печали и разочарования в голосе. – Я согласен, все это ужасно серьезно, но сейчас-то мы сидим в звездолете, и делать нам совершенно нечего.
– Я все обдумал, – сказал Кромптон. – Мы с пользой проведем время, занявшись изучением хот-йиггского языка, самого распространенного диалекта на планете Йигга.
– Учить язык, только и всего? У меня нет склонности к таким вещам.
– Тогда ты будешь сидеть тихо, а я позанимаюсь языком.
В корабельной библиотеке Кромптон нашел книгу Бендера «Диалектные варианты общеупотребительных выражений в хот-йиггском языке» и приступил к занятиям. Лумис развлекался, вспоминая подробности прошлого вечера, пока Кромптон не попросил его прекратить, так как это мешало ему сосредоточиться.
После ленча Кромптон вздремнул, потом еще час упражнялся в языке, потом поразгадывал кроссворд. Лумис не возражал. Но вечером ему захотелось стаканчик пива. Кромптон с радостью откликнулся на его просьбу – он вовсе не был законченным пуританином.
У пива был немного странный привкус. Кромптон сказал об этом Лумису. Лумис что-то ответил, но его слова растворились в необъятной, оглушающей пустоте, в которую вдруг целиком погрузился Кромптон. Столы, стулья, ярко-желтые салфетки закружились вокруг него хороводом, и он отключился.
Кромптон пришел в себя только на следующее утро. С опухшими глазами, резью в животе и невыносимой головной болью он сел в постели. Каюта выглядела так, как будто Тамерлан и воины Золотой Орды этой ночью отпраздновали в ней свою победу. На полу валялись бутылки, в пепельницах было полно окурков. Кругом были разбросаны различные принадлежности туалета, некоторые из них – явно женские. Ноздри Кромптона заполнил запах дешевых духов, смешанный с острым ароматом запрещенных наркотиков.
Кромптон, покачиваясь, встал на ноги. Левое бедро болело. Наклонившись, он увидел на нем следы укусов. Разглядел он и пятна губной помады у себя на груди. Было немало других признаков половой невоздержанности, о которых Кромптон даже думать стеснялся.
– Лумис, – сказал он, – ты опоил меня наркотиками, использовал мое тело и устроил тут безобразный дебош. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
– Только одно: плевал я на твои приказы, – нагло заявил Лумис. – По какому праву ты командуешь мной? Я тебе не раб! По всем законам я тебе ровня! А потому пусть днем тело принадлежит тебе, а по ночам – мне!
Кромптон с трудом сдерживал себя.
– Тело будет твоим только тогда, когда я тебе позволю!
– Но это несправедливо!
– Я бы с удовольствием уравнял тебя в правах на тело, если бы ты взял на себя также хотя бы минимальные обязанности. Но раз тебе на все наплевать, мне придется самому действовать в наших общих интересах.
– С какой это стати ты берешься судить о наших общих интересах? Типичный образчик свинско-фашистского мышления.
– Выбирай выражения! – предупредил Кромптон.
– Да пошел ты, свинья фашистская!
И тут терпение Кромптона лопнуло. Ярость овладела всем его существом. Его охватило властное желание покончить со своим отвратительным alter ego.[28] Лумис, захваченный врасплох этим потоком разрушительных эмоций, пытался сопротивляться, стараясь восстановить нарушенное психическое равновесие.
– Мне кажется, нам надо серьезно поговорить.
– Что у тебя на уме, дружище? – насмешливо спросил Лумис.
– Хочу напомнить, что нам предстоит важное и опасное дело. Мы должны разыскать и присоединить к себе Дэна Стэка, и как можно быстрее, поскольку наше положение сейчас в высшей степени ненадежно. И с этой минуты – никаких выпивок и развлечений, отложим все это до лучших времен. Сейчас у нас есть чем заняться. А повторения вчерашнего я не допущу. Тебе ясно?
– Элистер, с тобой нелегко ладить, – устало сказал Лумис с ноткой печали и разочарования в голосе. – Я согласен, все это ужасно серьезно, но сейчас-то мы сидим в звездолете, и делать нам совершенно нечего.
– Я все обдумал, – сказал Кромптон. – Мы с пользой проведем время, занявшись изучением хот-йиггского языка, самого распространенного диалекта на планете Йигга.
– Учить язык, только и всего? У меня нет склонности к таким вещам.
– Тогда ты будешь сидеть тихо, а я позанимаюсь языком.
В корабельной библиотеке Кромптон нашел книгу Бендера «Диалектные варианты общеупотребительных выражений в хот-йиггском языке» и приступил к занятиям. Лумис развлекался, вспоминая подробности прошлого вечера, пока Кромптон не попросил его прекратить, так как это мешало ему сосредоточиться.
После ленча Кромптон вздремнул, потом еще час упражнялся в языке, потом поразгадывал кроссворд. Лумис не возражал. Но вечером ему захотелось стаканчик пива. Кромптон с радостью откликнулся на его просьбу – он вовсе не был законченным пуританином.
У пива был немного странный привкус. Кромптон сказал об этом Лумису. Лумис что-то ответил, но его слова растворились в необъятной, оглушающей пустоте, в которую вдруг целиком погрузился Кромптон. Столы, стулья, ярко-желтые салфетки закружились вокруг него хороводом, и он отключился.
Кромптон пришел в себя только на следующее утро. С опухшими глазами, резью в животе и невыносимой головной болью он сел в постели. Каюта выглядела так, как будто Тамерлан и воины Золотой Орды этой ночью отпраздновали в ней свою победу. На полу валялись бутылки, в пепельницах было полно окурков. Кругом были разбросаны различные принадлежности туалета, некоторые из них – явно женские. Ноздри Кромптона заполнил запах дешевых духов, смешанный с острым ароматом запрещенных наркотиков.
Кромптон, покачиваясь, встал на ноги. Левое бедро болело. Наклонившись, он увидел на нем следы укусов. Разглядел он и пятна губной помады у себя на груди. Было немало других признаков половой невоздержанности, о которых Кромптон даже думать стеснялся.
– Лумис, – сказал он, – ты опоил меня наркотиками, использовал мое тело и устроил тут безобразный дебош. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
– Только одно: плевал я на твои приказы, – нагло заявил Лумис. – По какому праву ты командуешь мной? Я тебе не раб! По всем законам я тебе ровня! А потому пусть днем тело принадлежит тебе, а по ночам – мне!
Кромптон с трудом сдерживал себя.
– Тело будет твоим только тогда, когда я тебе позволю!
– Но это несправедливо!
– Я бы с удовольствием уравнял тебя в правах на тело, если бы ты взял на себя также хотя бы минимальные обязанности. Но раз тебе на все наплевать, мне придется самому действовать в наших общих интересах.
– С какой это стати ты берешься судить о наших общих интересах? Типичный образчик свинско-фашистского мышления.
– Выбирай выражения! – предупредил Кромптон.
– Да пошел ты, свинья фашистская!
И тут терпение Кромптона лопнуло. Ярость овладела всем его существом. Его охватило властное желание покончить со своим отвратительным alter ego.[28] Лумис, захваченный врасплох этим потоком разрушительных эмоций, пытался сопротивляться, стараясь восстановить нарушенное психическое равновесие.