Страница:
И тут вахтёр, слегка помявшись, ответил:
— Знаете, тот товарищ, что проехал перед вами, посоветовал мне проверить у вас багажник.
На другой день утром Веселов в лётной комнате при всех подошёл к Ножницыну:
— Василь, за такие штуки в прошлом веке били публично перчаткой по лицу!
Но каково же было удивление, когда Ножницын, расхохотавшись совершенно обворожительно, с подкупающей непосредственностью стал рассказывать лётчикам, что Веселов вздумал обижаться на пустяковый розыгрыш, но он, Ножницын, затеяв его, твёрдо знал, что у Евграфа в багажнике ничего нет. И, не давая никому опомниться, как это делает дошлый студент перед усталым экзаменатором, все говорил и говорил, сам потешаясь над своей шуткой, уверяя, что среди лётчиков бывают и не такие розыгрыши… И тут выдал историю, как Бубнова на заводе разыграли, насыпав в пепельницу в его машине окурков, измазанных губной помадой. Бубнову пришлось перед женой на коленях ползать, доказывая, что это «подшутили» друзья…
Это, разумеется, отвлекло лётчиков от первоначальной «шутки» и пробудило в памяти другие, не менее потешные моменты, и каждый заторопился поделиться ими, и все теперь то и дело взрывались смехом, да и Евграф как-то незаметно для себя развеселился. И тут Киса выкарабкался словно бы почти чистеньким…
Здесь надобно сказать, что ещё со времени отклонения научно-техническим советом проекта Стремнина его идея подцепки самолёта к самолёту в воздухе нашла в Майкове убеждённого сторонника, и теперь, назначенный в группу Сергея ведущим инженером, Майков включился в дело со всей своей энергией и организованностью.
Прежде всего, досконально изучив чертежи и технологию, он смог подменять Сергея в руководстве рабочей бригадой, когда тому приходилось заниматься полётами. И эта помощь Майкова оказалась особенно существенной, поскольку в бригаде Сергея работали такие первоклассные мастера, как Федя Арапченков, Николай Уключин и Ваня Сидоркин, для которых малейший простой из-за возможных неувязок в чертежах был совершенно нетерпим. Попутно, заботясь о надёжности и безопасности лётных испытаний, Майков занялся моделированием на пилотажном стенде «Икс» манёвров для подцепки, а затем смог провести тренировку лётчиков — Стремнина, Хасана, Тамарина и Отарова, — добиваясь чёткости пилотирования в моменты сближения, контакта, подцепки и расцепки. Понятно, приобретённые на электронном стенде навыки не были абсолютно идентичны тому, что предстояло лётчикам при настоящей подцепке в воздухе, но полезность таких тренировок не вызывала ни у кого сомнения. В этой работе Майкову многое помог сделать его большой друг Генрих Берг, причём исключительно из-за сочувствия делу, так сказать, «за счёт своих внутренних резервов» времени.
Вот и сейчас, пока Стремнин по пути к Майкову заглянул в мастерские узнать, как там идут дела и нет ли «утыков», Майков и Берг у стола с ворохом миллиметровок отбирали наиболее характерные графики для технического отчёта. И тут у них возник разговор о Стремнине. Берг согласился, что завидная целеустремлённость Сергея в работе — и от любви к летанию, и от сознания долга, самодисциплины, и, конечно же, от его творческого горения — качества, по убеждению Берга, «редкостного не только среди нашей инженерной братии, — как он выразился, — но даже в квадриге служителей муз».
Последнее обобщение Берга Майков вроде бы пропустил мимо ушей, продолжая разглядывать очередной график.
— Да нет, этот не пойдёт, — заметил ему Берг, — здесь точки как-то неуютно себя чувствуют, возьми лучше вон тот… — И, уже отвернувшись от графиков, Берг продолжил прерванную мысль: — И знаешь, Юрий Антонович, почему все же в глазах его мы иногда видим глубочайшую обиду?.. Да потому, что этакая… «двужильность», что ли, творческих людей вечно кого-нибудь да раздражает. Ну вот если уж мы заговорили о Стремнине… И среди некоторых его коллег лётчиков, и среди инженеров его «двужильная работа» вызывает то ли чувство раздражения, то ли зависти. Мол, если ты такой прекрасный инженер, то и будь им и не высовывайся, не лезь в лётчики; если же ты лётчик-испытатель — летай и не давай нам повода думать, что ты чем-то лучше других!.. Ну и ещё более странно то, что сия «двужильность» Стремнина, не прибавив ему ни заработка, ни званий, заметно насторожила к нему руководство…
— Ну, это-то как раз меня не удивляет, — оторвался наконец от графиков Майков, — пока он работал в лаборатории Опойкова, руководителя, в присутствии которого «невежливо быть талантливым», как говорил сатирик, ему нельзя было рассчитывать на поддержку. Вот был бы жив Градецкий — и Серёжа Стремнин был бы известен всей стране!
— То Градецкий! Разве ты не помнишь, что его любимым изречении было: «Друзья, мой коллектив должен состоять из единиц, а не из нулей!.. Ибо, сколько ни складывай нули, так и останется нуль!»
— Доказательств не надо, — кивнул Майков, — но позволь, Генрих, я закончу свою мысль… «Двужильность» Стремнина создала ему и двойное подчинение… О научном руководстве говорить не будем — это тебе известно. Что же касается его ближайшего лётного начальника…
— Ножницына? — усмехнулся Берг. — Этот из тех ядовитых грибов, которые вечно стремятся быть на виду у солнца!..
— И, заметь, светило их больше согревает…
— И вроде бы даже способствует приобретению привлекательной окраски!
— Не стану спорить, хотя и не убеждён, что последнее так уж зависит от светила, — возразил Майков. — Но коль скоро мы упомянули Ножницына, как и тут не вспомнить его любимой формулы: «Что ты все ходишь по разным инстанциям?.. Ты бы ко мне пришёл!.. Я тебе ни шута не дам, а ты всё же уйдёшь от меня удовлетворённый!»
Берг рассмеялся:
— Не он ли был автором той самой «шутихи»?.. Помнишь?
Как не помнить! Майков отлично все помнил. Как только по институту расползся слух, будто Крымов заинтересовался проектом стремнинской «подцепки» для будущего «Икса», тут в коридорах и стали шушукаться. Одни определённо радовались за Стремнина, другие в своём ключе высказывали сомнения: мол, чепуха все это! Раз Понтий зарубил (а Понтием в институте нарекли председателя НТС Пантелеймона Сократовича Островойтова) — осуществить проект все равно не удастся!
И, как дымок от непогашенного окурка, тут же поползла «пикантная шутиха»: «Слыхали новость?!. Стремнин-то наш — парень не промах!.. Женится, говорят, на дочке Крымова!»
Даже довод, что у Крымова и дочки-то нет, далеко не сразу притушил шутиху.
— Ты прав, конечно, Генрих: только зависть могла подбить людей, в общем-то и неплохих и творческих, к ошельмованию Сергея Стремнина.
— Страшная колдунья — зависть! — закивал Берг. — Не самый ли утончённый и непримиримый наш порок?.. А если она овладевает умом и сердцем человека образованного, вознамерившегося проявить себя в науке или искусстве — тут зависть может быть пуще кровной мести!.. Беспощадней и изобретательней ревности!.. Сгущаю краски? Ничуть? Историю Моцарта и Сальери принято считать легендой, но верим же мы Пушкину!
— А вот и он, как говорится, лёгок на помине! — сказал Майков.
Сергей спросил:
— Никак обо мне речь? Надеюсь, не костили?
— Нет.
Берг подыграл:
— Разве что самую малость.
— Малость?.. Это можно. Вот Киса меня сейчас царапнул так царапнул!
— А!.. Плюнь, Сергей Афанасьевич. — Генрих положил Сергею руку на плечо. — Завтра слетаете!
— Злобствует Василь, — поддержал Майков, — и это ли не значит, что дело у нас идёт как надо?!
Берг вдруг рассмеялся, заставив присутствовавших посмотреть на себя с удивлением.
— Да нет, я не к тому… Вспомнилось, как Кису в командировке ткнули носом… Едем мы к аэродрому, а тут вол на переезде разлёгся. Шофёр жмёт на клаксон, а тот знай себе хлещет хвостом по бокам, отгоняя слепней. «Ладно уж, — говорит штурман Морской, — скажу ему пару слов, он живо уйдёт с дороги!» В самом деле, глядим, подошёл к волу, взял его за ухо и сказал что-то. И видим: вол встаёт и направляется в сторону. Ну мы, конечно, посмеялись всласть, едем, а Ножницын тут возьми и спроси: «А все же, Лев, что ты ему сказал?» — «Кому, волу?.. — улыбнулся Морской. — Да ничего особенного… Припугнул: если не сойдёт с дороги, мы его в свой отряд зачислим, под твоё командование, Василь!»
Ну, как вы понимаете, хохот тут такой поднялся, что не слышно стало лязганья рессор!.. И только Киса обескураженно улыбался, не зная, что и сказать.
Позже я узнал: если вола взять за ухо, он становится послушным!
— Как и человек! — взглянул красноречиво Майков, и все опять расхохотались.
Сергей подошёл к столу и при виде вороха графиков посерьёзнел:
— Однако… Как это поётся в опере: «За дело, господа, за карты!..» Ну рассказывайте, что нам здесь осталось сделать?..
Майков и Берг придвинули стулья.
Майков взглянул лукаво:
— А не боишься попасть впросак, как Киса с волом?..
— А… была не была!
— Просто-напросто философствовали слегка…
— Философы, как тарелки, сказал сатирик, либо глубокие, либо мелкие… Вы какие?
— Мы глубоки, как солдатские алюминиевые миски, — усмехнулся Берг. — А говорили мы, Сергей Афанасьевич, о таком парадоксе, что сослуживцы, друзья и тем паче родные нетерпимей относятся к проявлению в нас творческих начал, чем незнакомые лица. Мне, например, жена как-то сказала: «Генрих, тебе лечиться надо!..» После этого я уже не делился с нею своими идеями… Правда, потом уж ничего путного вроде бы и в голову не приходило.
Сергей вздохнул совершенно искренне:
— Наверно, именно поэтому от меня и сбежала жена!
— Относительно жён, впрочем, понятно, — продолжал Берг, — малейшее отвлечение от дома, от семьи воспринимается чуть ли не изменой… А вот сыновья почему к творчеству отцов относятся пренебрежительно?.. Я как-то разговорился с известным прозаиком на литературном вечере. Он и говорит: «Вот вы меня согрели, а сын считает графоманом!.. „Отец, — заявил он, — напрасно ты потратил годы на писанину. Лучше б был пекарем, токарем, водопроводчиком…“ — „А книги он ваши читал?“ — спросил я. „Нет, зачем, я ему и без книг предельно ясен“, — ответил он горько.
Майков со Стремниным переглянулись.
— Да-с, приласкал сыночек папочку! — Сергей покривился.
Все трое помолчали. Потом Майков сказал:
— Пожалуй, и это можно объяснить… «Великое вблизи неразличимо»… Мы общаемся с писателем через его книги, в которых он нас то и дело удивляет, и воспринимаем его необыкновенным человеком. А для сына, привыкшего видеть отца с вечно отсутствующей физиономией, скрюченным за письменным столом и черкающим в листах своих рукописей, чтобы вписывать что-то и снова вычёркивать, он просто-напросто идиотски упорный неудачник…
— Вот, вот, — с усмешкой подхватил Берг, — да к тому же изрекающий иногда за столом самые скучнейшие слова: «И опять заботы… Нужно бы то Ване купить, нужно бы это… А деньжат нету.». И не у кого их перехватить!..»
— Ещё Оскар Уайльд заметил, — задумчиво сказал Сергей, — «талантливые люди живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны».
— Ну и хватит об этом, а то грустно стало, — встрепенулся Майков. — Пора бы нам в цех спуститься, взглянуть, как там у Феди Арапченкова идут дела?..
Накануне Майков подробно рассмотрел с лётчиками все моменты, начиная от сближения самолётов до подцепки и расцепки и взаимодействия при этом экипажей. Много внимания было уделено разбору возможных экстремальных ситуаций, и чётко договорились, как в таких случаях действовать, не закрывая глаза и на положения, когда лётчикам ничего другого не остаётся, как покинуть обе машины.
Наконец подошли к последнему: кому на чём в первом полёте идти. Стремнину самому хотелось лететь на малом самолёте, чтобы первым выполнить подцепку. Он объяснил это не взыгравшим в нём честолюбием, а желанием взять на себя всю полноту ответственности. На что Майков позволил себе заметить с усмешкой:
— Ну да, Сергей Афанасьевич, ты надумал поступить как Луи Пастер: в случае неудачи — ценой собственной жизни…
Сергей взглянул на него серьёзно:
— Если хочешь — пусть так.
— Я думаю, ты не прав, — продолжал Майков. — Система в работоспособности не вызывает сомнения, а с точки зрения убедительной объективности — ей-богу, мы правильней поступим, если доверим первую подцепку выполнить Хасану!
— Полагаю, он-то спокойней при этом себя поведёт, — заметил Берг, — хоть он, как и все мы, болельщик, а все же не автор идеи!..
— Словом, мы с Генрихом предлагаем распределить роли так, — заулыбался Майков, — Хасан летит на малом самолёте с выполнением подцепки, ты, Сергей Афанасьевич, и Георгий Тамарин летите на большом, Серафим Отаров — на киносъёмщике… В последующих полётах будете меняться ролями.
Сергей, помедлив немного, кивнул:
— Быть посему.
Договорились вылетать пораньше утром, до начала работы в институте, чтоб на аэродроме не было зевак. На том и разошлись.
Когда Сергей шёл к линейке, где стояли их самолёты, солнце успело только наполовину приподняться над соснами, обрамлявшими аэродром, и самолёты, как бы приветствуя лётчика, протянули к нему длинные руки-тени, а скошенная комендантом и вновь зазеленевшая трава искрилась мириадами росинок. Справа от реки тянуло настырным холодком, и Сергей поёживался, чувствуя, что и в кожанке ему сегодня почему-то зябко.
А на самолётах работа кипела. Механики, вышагивая по крыльям, сворачивали брезенты чехлов, Федя Арапченков со стремянки осматривал механизмы подцепки на носителе, Николай Уключин сидел верхом на малом самолёте, очевидно проверяя вновь и вновь основной замок подцепки. Сергей крикнул им нарочито весело:
— Привет энтузиастам неба!
— А!.. Здравствуйте, Сергей Афанасьевич! — осклабился Федя. Уключин тоже взглянул довольно приветливо, что совсем ободрило Сергея.
— Здорово, Сергей Афанасьевич! — рыкнул он со спины фюзеляжа.
— Здравствуйте, здравствуйте, друзья!.. Ну как тут у вас?..
— Да ведь… Как часы на Спасской башне!.. Только что у нас не играет музыка!.. — весело заключил Федя, и все, кто мог его слышать — механики, электрики, прибористы, — рассмеялись, и Сергею как-то сразу стало теплее.
И тут на «рафике» подкатили Хасан, Отаров и Тамарин — все трое в кожаных костюмах, с гермошлемами под мышкой, готовые к полёту. Из хвостовой кабины носителя выбрался Майков и, пожимая всем руки, деловито сказал, что на машинах все готово к эксперименту, можно лететь.
Сергей спросил Хасана, тот с чуть заметной улыбкой ответил ему взглядом.
— Ну как, Хасанчик?.. Начнём, что ли?..
— Я как штык… Понеслись!
Хасан сказал это с таким выражением на лице, будто речь шла о пробежке трусцой вокруг сквера. Тамарин и Отаров, глядя на него, заулыбались.
— Вопросы у кого-нибудь есть? — спросил Сергей.
— Да нет вроде…
— Всё ясно.
— Ну, по коням!
— Ну что?.. Начинать?
— Начинай, у нас все готово, — сказал Сергей.
— Есть начинать!
Хасан сразу же отстал, исчез позади и внизу за крылом носителя; Отаров на киносъёмщике тоже отошёл несколько левее и ниже в сторону, но его все же Сергею было видно. Через несколько секунд Майков сказал:
— «Первый» подходит на контакт.
— Вижу, — ответил Сергей. Через систему зеркал ему стало видно сближение позади-внизу самолёта Хасана.
Секунд десять Хасан прицеливался к конусу и вдруг сказал:
— Есть контакт!
В тот же миг на пульте у Сергея вспыхнула синяя лампочка.
— «Первый» сконтактировался, — доложил Майков.
— Продолжайте работу! — скомандовал Сергей.
— «Первый», начинаю подбирать! — сказал Майков.
— Я готов, — ответил Хасан.
Фал с подцепленным к нему самолётом Хасана стал укорачиваться, самолёт подходил все ближе и ближе.
— Есть! — воскликнул Хасан, когда конус вплотную подвёл его самолёт к упору сцепочной платформы носителя, и Стремнин тоже увидел второй сигнал вспыхнувшей лампы.
— Командир, можно выполнять подцепку, — доложил Майков, — у меня все готово. — Заметно было, что старается говорить спокойно.
— «Первый», ты как? — спросил Сергей.
— Я готов! — ответил Хасан.
— Тогда действуйте, Юра! — скомандовал Сергей.
— Есть!
Майков нажал на тумблер, и в ту же секунду самолёт Хасана словно бы присосался к брюху носителя сложившейся фермой, спина его фюзеляжа притиснулась к опорам, а проушина вошла в замок подцепки. На приборной доске Хасана, на пульте у Майкова и перед глазами Стремнина вспыхнули одновременно жёлтые лампочки: «Самолёт подцеплен!»
— Готово! Замок сработал, порядок! — выпалил Хасан, для себя даже очень эмоционально.
— Командир, докладываю: подцепка произведена, все механизмы сработали исправно! — Голос Майкова клокотал.
— Хорошо! — прошептал Сергей, хмурясь, чтобы скрыть от Тамарина свою ребяческую радость. Жос, сидя от него справа за штурвалом, взглянул радостно:
— Поздравляю, Серёжа!
Сергей подмигнул, не поворачивая головы. Ещё не вполне веря в происходящее, он сжался весь, затаился, ему хотелось не дышать, чтоб не спугнуть свою звёздную минуту. Он вслушивался в новые звуки самолёта. Воздух, взбудораженный предельно сблизившимися самолётами, вызывал небольшую пульсацию на фюзеляжной обшивке, и Сергей спросил Хасана:
— «Первый», как у тебя на машине?.. Нет ли тряски?
— Есть небольшие хлопки… А в общем — нормально.
— И я чувствую лёгкое биение воздуха по обшивке, — сказал Майков, — но по нагружениям в силовых точках все в пределах нормы.
— Спасибо самолётам и на этом! — сказал Стремнин.
— И механизмам подцепки тоже! — добавил Майков. — Пройдём так с минуту, и можно отцепляться.
— Да. Для первого раза хватит, — сказал Сергей.
На некоторое время все замолкли, потом Сергей обратился к Хасану:
— «Первый», установи рули так, чтобы уравнять давление в точках опор, чтобы сигнальные лампы не мигали, а двигатель выведи на 87 процентов.
— Есть!.. Готово.
— Тогда… что ж… Хасанчик, — в горле Сергея запершило от волнения, — открывай замок и ступай себе с богом!
— Есть!.. Открываю!
Тамарин вёл машину строго по прямой, и Стремнин мог, глядя в зеркало, видеть момент отцепки Хасана. Малый самолёт чуть вздрогнул при открытии замка и стал медленно проседать, отставая, а когда между самолётами было уже не менее ста метров, Хасан вдруг повалился вправо на крыло и выскочил из поля зрения. Сергей спросил беспокойно:
— Что там у него?!
— Да у меня порядок! — громыхнул с хрипотцой Хасан. — Я от тебя справа!
Сергей и Жос одновременно повернули головы вправо и увидели совсем рядом пристроившегося Хасана. Довольный своей проделкой, он беззвучно смеялся.
— Браво, Хасан! — сказал Жос.
— Спасибо, брат, за ювелирную работу! — взволнованно добавил Сергей.
— Ну молодец так молодец! — не выдержал, тихонько вклинился голос Серафима Отарова.
— Будет вам! — буркнул Хасан. — Это тебе, Серёжка, браво!
Перед тем как закрыть совещание, Стужев объявил, что завтра прилетает Борис Иванович Крымов. Он уже осведомлён об успешно выполненной подцепке и хочет просмотреть на киноэкране, как всё это было в полёте.
— Так что, Сергей Афанасьевич и Юрий Антонович, позаботьтесь, чтобы плёнка была проявлена без задержки и смонтирована. Борис Иванович обещал быть в два часа дня.
— До этого, Валентин Сергеевич, мы ещё раз успеем слетать!
Стоя за столом, Стужев вглядывался в Сергея.
— А кто на чём пойдёт, договорились?..
— Я — на малом самолёте — буду выполнять подцепку. Хасан и Отаров пойдут на носителе, а Тамарин на киносъёмщике… В последующих полётах на подцепку пойдут Серафим и Жос.
Стужев неторопливо посмотрел на каждого из лётчиков, но спросил Майкова:
— У вас, Юрий Антонович, на этот счёт нет никаких добавлений!
Майков встал:
— Нет. К выполнению подцепки все названные товарищи готовы, задание досконально проработано, а действовать будем в названном порядке.
— Тогда в час добрый!.. Ни пуха, как говорится, ни пера! — Стужев рассмеялся.
— К чёрту, к чёрту! — забубнили все со смехом и стали расходиться.
— Сергей Афанасьевич, поздравляю вас с первым успехом!.. Как ваш болельщик — помните разговор в лесу? — хочу высказать своё восхищение вашей организацией труда!..
— Спасибо на добром слове, Родион Савельич! — потупился Сергей.
— Вы знаете, — продолжал Правдин, — нормировщики подсчитали, что на монтажные работы по вашей теме нужно не менее полугода, а вы оборудовали самолёты за полтора месяца… Нормировщиков это совершенно сбило с толку, и есть мнение поговорить на парткоме о секретах работы людей вашей бригады…
Сергеи улыбнулся:
— Поговорить, конечно, можно… Но у нас нет никаких секретов. Впрочем, я ведь тогда делился с вами своими мыслями… А теперь прямо скажу: просто удалось увлечь товарищей этой идеей настолько, что они восприняли её своим кровным делом. Вот, собственно, и все!
Правдин некоторое время смотрел на Стремнина с изумлением, потом сказал:
— А все же, Сергей Афанасьевич, надо поговорить обо всём этом основательно на парткоме!.. Ваш опыт работы с людьми заслуживает самого пристального внимания.
— Я готов рассказать все, как понимаю. Но, мне кажется, ещё интересней будет послушать, что скажут сами рабочие — Арапченков, Сидоркин и Уключин… Ведь идеи, в конечном счёте, воплощают в жизнь их умелые руки!
— Да, да, конечно! — закивал Правдин. — И в одном случае они могут воплотить в металл идею за полтора месяца, а в другом — будут канителиться с нею полгода!.. Этого-то и не могут понять нормировщики… И не только они, об этом мы и поговорим на парткоме.
Глава четвёртая
— Знаете, тот товарищ, что проехал перед вами, посоветовал мне проверить у вас багажник.
На другой день утром Веселов в лётной комнате при всех подошёл к Ножницыну:
— Василь, за такие штуки в прошлом веке били публично перчаткой по лицу!
Но каково же было удивление, когда Ножницын, расхохотавшись совершенно обворожительно, с подкупающей непосредственностью стал рассказывать лётчикам, что Веселов вздумал обижаться на пустяковый розыгрыш, но он, Ножницын, затеяв его, твёрдо знал, что у Евграфа в багажнике ничего нет. И, не давая никому опомниться, как это делает дошлый студент перед усталым экзаменатором, все говорил и говорил, сам потешаясь над своей шуткой, уверяя, что среди лётчиков бывают и не такие розыгрыши… И тут выдал историю, как Бубнова на заводе разыграли, насыпав в пепельницу в его машине окурков, измазанных губной помадой. Бубнову пришлось перед женой на коленях ползать, доказывая, что это «подшутили» друзья…
Это, разумеется, отвлекло лётчиков от первоначальной «шутки» и пробудило в памяти другие, не менее потешные моменты, и каждый заторопился поделиться ими, и все теперь то и дело взрывались смехом, да и Евграф как-то незаметно для себя развеселился. И тут Киса выкарабкался словно бы почти чистеньким…
* * *
Переодевшись и заполнив полётный лист, где записал коротко, не испытывая никаких эмоций: «задание выполнено, замечаний нет», Стремнин направился в лабораторию к Майкову.Здесь надобно сказать, что ещё со времени отклонения научно-техническим советом проекта Стремнина его идея подцепки самолёта к самолёту в воздухе нашла в Майкове убеждённого сторонника, и теперь, назначенный в группу Сергея ведущим инженером, Майков включился в дело со всей своей энергией и организованностью.
Прежде всего, досконально изучив чертежи и технологию, он смог подменять Сергея в руководстве рабочей бригадой, когда тому приходилось заниматься полётами. И эта помощь Майкова оказалась особенно существенной, поскольку в бригаде Сергея работали такие первоклассные мастера, как Федя Арапченков, Николай Уключин и Ваня Сидоркин, для которых малейший простой из-за возможных неувязок в чертежах был совершенно нетерпим. Попутно, заботясь о надёжности и безопасности лётных испытаний, Майков занялся моделированием на пилотажном стенде «Икс» манёвров для подцепки, а затем смог провести тренировку лётчиков — Стремнина, Хасана, Тамарина и Отарова, — добиваясь чёткости пилотирования в моменты сближения, контакта, подцепки и расцепки. Понятно, приобретённые на электронном стенде навыки не были абсолютно идентичны тому, что предстояло лётчикам при настоящей подцепке в воздухе, но полезность таких тренировок не вызывала ни у кого сомнения. В этой работе Майкову многое помог сделать его большой друг Генрих Берг, причём исключительно из-за сочувствия делу, так сказать, «за счёт своих внутренних резервов» времени.
Вот и сейчас, пока Стремнин по пути к Майкову заглянул в мастерские узнать, как там идут дела и нет ли «утыков», Майков и Берг у стола с ворохом миллиметровок отбирали наиболее характерные графики для технического отчёта. И тут у них возник разговор о Стремнине. Берг согласился, что завидная целеустремлённость Сергея в работе — и от любви к летанию, и от сознания долга, самодисциплины, и, конечно же, от его творческого горения — качества, по убеждению Берга, «редкостного не только среди нашей инженерной братии, — как он выразился, — но даже в квадриге служителей муз».
Последнее обобщение Берга Майков вроде бы пропустил мимо ушей, продолжая разглядывать очередной график.
— Да нет, этот не пойдёт, — заметил ему Берг, — здесь точки как-то неуютно себя чувствуют, возьми лучше вон тот… — И, уже отвернувшись от графиков, Берг продолжил прерванную мысль: — И знаешь, Юрий Антонович, почему все же в глазах его мы иногда видим глубочайшую обиду?.. Да потому, что этакая… «двужильность», что ли, творческих людей вечно кого-нибудь да раздражает. Ну вот если уж мы заговорили о Стремнине… И среди некоторых его коллег лётчиков, и среди инженеров его «двужильная работа» вызывает то ли чувство раздражения, то ли зависти. Мол, если ты такой прекрасный инженер, то и будь им и не высовывайся, не лезь в лётчики; если же ты лётчик-испытатель — летай и не давай нам повода думать, что ты чем-то лучше других!.. Ну и ещё более странно то, что сия «двужильность» Стремнина, не прибавив ему ни заработка, ни званий, заметно насторожила к нему руководство…
— Ну, это-то как раз меня не удивляет, — оторвался наконец от графиков Майков, — пока он работал в лаборатории Опойкова, руководителя, в присутствии которого «невежливо быть талантливым», как говорил сатирик, ему нельзя было рассчитывать на поддержку. Вот был бы жив Градецкий — и Серёжа Стремнин был бы известен всей стране!
— То Градецкий! Разве ты не помнишь, что его любимым изречении было: «Друзья, мой коллектив должен состоять из единиц, а не из нулей!.. Ибо, сколько ни складывай нули, так и останется нуль!»
— Доказательств не надо, — кивнул Майков, — но позволь, Генрих, я закончу свою мысль… «Двужильность» Стремнина создала ему и двойное подчинение… О научном руководстве говорить не будем — это тебе известно. Что же касается его ближайшего лётного начальника…
— Ножницына? — усмехнулся Берг. — Этот из тех ядовитых грибов, которые вечно стремятся быть на виду у солнца!..
— И, заметь, светило их больше согревает…
— И вроде бы даже способствует приобретению привлекательной окраски!
— Не стану спорить, хотя и не убеждён, что последнее так уж зависит от светила, — возразил Майков. — Но коль скоро мы упомянули Ножницына, как и тут не вспомнить его любимой формулы: «Что ты все ходишь по разным инстанциям?.. Ты бы ко мне пришёл!.. Я тебе ни шута не дам, а ты всё же уйдёшь от меня удовлетворённый!»
Берг рассмеялся:
— Не он ли был автором той самой «шутихи»?.. Помнишь?
Как не помнить! Майков отлично все помнил. Как только по институту расползся слух, будто Крымов заинтересовался проектом стремнинской «подцепки» для будущего «Икса», тут в коридорах и стали шушукаться. Одни определённо радовались за Стремнина, другие в своём ключе высказывали сомнения: мол, чепуха все это! Раз Понтий зарубил (а Понтием в институте нарекли председателя НТС Пантелеймона Сократовича Островойтова) — осуществить проект все равно не удастся!
И, как дымок от непогашенного окурка, тут же поползла «пикантная шутиха»: «Слыхали новость?!. Стремнин-то наш — парень не промах!.. Женится, говорят, на дочке Крымова!»
Даже довод, что у Крымова и дочки-то нет, далеко не сразу притушил шутиху.
— Ты прав, конечно, Генрих: только зависть могла подбить людей, в общем-то и неплохих и творческих, к ошельмованию Сергея Стремнина.
— Страшная колдунья — зависть! — закивал Берг. — Не самый ли утончённый и непримиримый наш порок?.. А если она овладевает умом и сердцем человека образованного, вознамерившегося проявить себя в науке или искусстве — тут зависть может быть пуще кровной мести!.. Беспощадней и изобретательней ревности!.. Сгущаю краски? Ничуть? Историю Моцарта и Сальери принято считать легендой, но верим же мы Пушкину!
— А вот и он, как говорится, лёгок на помине! — сказал Майков.
Сергей спросил:
— Никак обо мне речь? Надеюсь, не костили?
— Нет.
Берг подыграл:
— Разве что самую малость.
— Малость?.. Это можно. Вот Киса меня сейчас царапнул так царапнул!
— А!.. Плюнь, Сергей Афанасьевич. — Генрих положил Сергею руку на плечо. — Завтра слетаете!
— Злобствует Василь, — поддержал Майков, — и это ли не значит, что дело у нас идёт как надо?!
Берг вдруг рассмеялся, заставив присутствовавших посмотреть на себя с удивлением.
— Да нет, я не к тому… Вспомнилось, как Кису в командировке ткнули носом… Едем мы к аэродрому, а тут вол на переезде разлёгся. Шофёр жмёт на клаксон, а тот знай себе хлещет хвостом по бокам, отгоняя слепней. «Ладно уж, — говорит штурман Морской, — скажу ему пару слов, он живо уйдёт с дороги!» В самом деле, глядим, подошёл к волу, взял его за ухо и сказал что-то. И видим: вол встаёт и направляется в сторону. Ну мы, конечно, посмеялись всласть, едем, а Ножницын тут возьми и спроси: «А все же, Лев, что ты ему сказал?» — «Кому, волу?.. — улыбнулся Морской. — Да ничего особенного… Припугнул: если не сойдёт с дороги, мы его в свой отряд зачислим, под твоё командование, Василь!»
Ну, как вы понимаете, хохот тут такой поднялся, что не слышно стало лязганья рессор!.. И только Киса обескураженно улыбался, не зная, что и сказать.
Позже я узнал: если вола взять за ухо, он становится послушным!
— Как и человек! — взглянул красноречиво Майков, и все опять расхохотались.
Сергей подошёл к столу и при виде вороха графиков посерьёзнел:
— Однако… Как это поётся в опере: «За дело, господа, за карты!..» Ну рассказывайте, что нам здесь осталось сделать?..
Майков и Берг придвинули стулья.
* * *
— А все же любопытно, — вспомнил Сергей, вставая, — о чём вы тут судачили, когда я вошёл?Майков взглянул лукаво:
— А не боишься попасть впросак, как Киса с волом?..
— А… была не была!
— Просто-напросто философствовали слегка…
— Философы, как тарелки, сказал сатирик, либо глубокие, либо мелкие… Вы какие?
— Мы глубоки, как солдатские алюминиевые миски, — усмехнулся Берг. — А говорили мы, Сергей Афанасьевич, о таком парадоксе, что сослуживцы, друзья и тем паче родные нетерпимей относятся к проявлению в нас творческих начал, чем незнакомые лица. Мне, например, жена как-то сказала: «Генрих, тебе лечиться надо!..» После этого я уже не делился с нею своими идеями… Правда, потом уж ничего путного вроде бы и в голову не приходило.
Сергей вздохнул совершенно искренне:
— Наверно, именно поэтому от меня и сбежала жена!
— Относительно жён, впрочем, понятно, — продолжал Берг, — малейшее отвлечение от дома, от семьи воспринимается чуть ли не изменой… А вот сыновья почему к творчеству отцов относятся пренебрежительно?.. Я как-то разговорился с известным прозаиком на литературном вечере. Он и говорит: «Вот вы меня согрели, а сын считает графоманом!.. „Отец, — заявил он, — напрасно ты потратил годы на писанину. Лучше б был пекарем, токарем, водопроводчиком…“ — „А книги он ваши читал?“ — спросил я. „Нет, зачем, я ему и без книг предельно ясен“, — ответил он горько.
Майков со Стремниным переглянулись.
— Да-с, приласкал сыночек папочку! — Сергей покривился.
Все трое помолчали. Потом Майков сказал:
— Пожалуй, и это можно объяснить… «Великое вблизи неразличимо»… Мы общаемся с писателем через его книги, в которых он нас то и дело удивляет, и воспринимаем его необыкновенным человеком. А для сына, привыкшего видеть отца с вечно отсутствующей физиономией, скрюченным за письменным столом и черкающим в листах своих рукописей, чтобы вписывать что-то и снова вычёркивать, он просто-напросто идиотски упорный неудачник…
— Вот, вот, — с усмешкой подхватил Берг, — да к тому же изрекающий иногда за столом самые скучнейшие слова: «И опять заботы… Нужно бы то Ване купить, нужно бы это… А деньжат нету.». И не у кого их перехватить!..»
— Ещё Оскар Уайльд заметил, — задумчиво сказал Сергей, — «талантливые люди живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны».
— Ну и хватит об этом, а то грустно стало, — встрепенулся Майков. — Пора бы нам в цех спуститься, взглянуть, как там у Феди Арапченкова идут дела?..
* * *
А в бригаде монтажников Феди Арапченкова дела так ладились, что уже в последующие дни удалось приступить к наземным испытаниям системы, и при многократной апробации не обнаружилось существенных неполадок, что ещё больше окрылило всех участников. С этим и стали готовиться к первому вылету.Накануне Майков подробно рассмотрел с лётчиками все моменты, начиная от сближения самолётов до подцепки и расцепки и взаимодействия при этом экипажей. Много внимания было уделено разбору возможных экстремальных ситуаций, и чётко договорились, как в таких случаях действовать, не закрывая глаза и на положения, когда лётчикам ничего другого не остаётся, как покинуть обе машины.
Наконец подошли к последнему: кому на чём в первом полёте идти. Стремнину самому хотелось лететь на малом самолёте, чтобы первым выполнить подцепку. Он объяснил это не взыгравшим в нём честолюбием, а желанием взять на себя всю полноту ответственности. На что Майков позволил себе заметить с усмешкой:
— Ну да, Сергей Афанасьевич, ты надумал поступить как Луи Пастер: в случае неудачи — ценой собственной жизни…
Сергей взглянул на него серьёзно:
— Если хочешь — пусть так.
— Я думаю, ты не прав, — продолжал Майков. — Система в работоспособности не вызывает сомнения, а с точки зрения убедительной объективности — ей-богу, мы правильней поступим, если доверим первую подцепку выполнить Хасану!
— Полагаю, он-то спокойней при этом себя поведёт, — заметил Берг, — хоть он, как и все мы, болельщик, а все же не автор идеи!..
— Словом, мы с Генрихом предлагаем распределить роли так, — заулыбался Майков, — Хасан летит на малом самолёте с выполнением подцепки, ты, Сергей Афанасьевич, и Георгий Тамарин летите на большом, Серафим Отаров — на киносъёмщике… В последующих полётах будете меняться ролями.
Сергей, помедлив немного, кивнул:
— Быть посему.
Договорились вылетать пораньше утром, до начала работы в институте, чтоб на аэродроме не было зевак. На том и разошлись.
* * *
И вот настал ясный августовский день, особенный день воздушного крещения подцепки, день самых больших волнений и, может быть, самой жгучей в жизни Сергея Стремнина радости.Когда Сергей шёл к линейке, где стояли их самолёты, солнце успело только наполовину приподняться над соснами, обрамлявшими аэродром, и самолёты, как бы приветствуя лётчика, протянули к нему длинные руки-тени, а скошенная комендантом и вновь зазеленевшая трава искрилась мириадами росинок. Справа от реки тянуло настырным холодком, и Сергей поёживался, чувствуя, что и в кожанке ему сегодня почему-то зябко.
А на самолётах работа кипела. Механики, вышагивая по крыльям, сворачивали брезенты чехлов, Федя Арапченков со стремянки осматривал механизмы подцепки на носителе, Николай Уключин сидел верхом на малом самолёте, очевидно проверяя вновь и вновь основной замок подцепки. Сергей крикнул им нарочито весело:
— Привет энтузиастам неба!
— А!.. Здравствуйте, Сергей Афанасьевич! — осклабился Федя. Уключин тоже взглянул довольно приветливо, что совсем ободрило Сергея.
— Здорово, Сергей Афанасьевич! — рыкнул он со спины фюзеляжа.
— Здравствуйте, здравствуйте, друзья!.. Ну как тут у вас?..
— Да ведь… Как часы на Спасской башне!.. Только что у нас не играет музыка!.. — весело заключил Федя, и все, кто мог его слышать — механики, электрики, прибористы, — рассмеялись, и Сергею как-то сразу стало теплее.
И тут на «рафике» подкатили Хасан, Отаров и Тамарин — все трое в кожаных костюмах, с гермошлемами под мышкой, готовые к полёту. Из хвостовой кабины носителя выбрался Майков и, пожимая всем руки, деловито сказал, что на машинах все готово к эксперименту, можно лететь.
Сергей спросил Хасана, тот с чуть заметной улыбкой ответил ему взглядом.
— Ну как, Хасанчик?.. Начнём, что ли?..
— Я как штык… Понеслись!
Хасан сказал это с таким выражением на лице, будто речь шла о пробежке трусцой вокруг сквера. Тамарин и Отаров, глядя на него, заулыбались.
— Вопросы у кого-нибудь есть? — спросил Сергей.
— Да нет вроде…
— Всё ясно.
— Ну, по коням!
* * *
Когда все три самолёта набрали заданную высоту 4 тысячи метров и вышли, оставив солнце за хвостом, в испытательную зону, Отаров и Хасан пристроились к самолёту Стремнина и Тамарина слева и справа, летели так с минуту, находясь очень близко, — Сергею и Жосу были хорошо видны их лица. Потом Хасан буркнул:— Ну что?.. Начинать?
— Начинай, у нас все готово, — сказал Сергей.
— Есть начинать!
Хасан сразу же отстал, исчез позади и внизу за крылом носителя; Отаров на киносъёмщике тоже отошёл несколько левее и ниже в сторону, но его все же Сергею было видно. Через несколько секунд Майков сказал:
— «Первый» подходит на контакт.
— Вижу, — ответил Сергей. Через систему зеркал ему стало видно сближение позади-внизу самолёта Хасана.
Секунд десять Хасан прицеливался к конусу и вдруг сказал:
— Есть контакт!
В тот же миг на пульте у Сергея вспыхнула синяя лампочка.
— «Первый» сконтактировался, — доложил Майков.
— Продолжайте работу! — скомандовал Сергей.
— «Первый», начинаю подбирать! — сказал Майков.
— Я готов, — ответил Хасан.
Фал с подцепленным к нему самолётом Хасана стал укорачиваться, самолёт подходил все ближе и ближе.
— Есть! — воскликнул Хасан, когда конус вплотную подвёл его самолёт к упору сцепочной платформы носителя, и Стремнин тоже увидел второй сигнал вспыхнувшей лампы.
— Командир, можно выполнять подцепку, — доложил Майков, — у меня все готово. — Заметно было, что старается говорить спокойно.
— «Первый», ты как? — спросил Сергей.
— Я готов! — ответил Хасан.
— Тогда действуйте, Юра! — скомандовал Сергей.
— Есть!
Майков нажал на тумблер, и в ту же секунду самолёт Хасана словно бы присосался к брюху носителя сложившейся фермой, спина его фюзеляжа притиснулась к опорам, а проушина вошла в замок подцепки. На приборной доске Хасана, на пульте у Майкова и перед глазами Стремнина вспыхнули одновременно жёлтые лампочки: «Самолёт подцеплен!»
— Готово! Замок сработал, порядок! — выпалил Хасан, для себя даже очень эмоционально.
— Командир, докладываю: подцепка произведена, все механизмы сработали исправно! — Голос Майкова клокотал.
— Хорошо! — прошептал Сергей, хмурясь, чтобы скрыть от Тамарина свою ребяческую радость. Жос, сидя от него справа за штурвалом, взглянул радостно:
— Поздравляю, Серёжа!
Сергей подмигнул, не поворачивая головы. Ещё не вполне веря в происходящее, он сжался весь, затаился, ему хотелось не дышать, чтоб не спугнуть свою звёздную минуту. Он вслушивался в новые звуки самолёта. Воздух, взбудораженный предельно сблизившимися самолётами, вызывал небольшую пульсацию на фюзеляжной обшивке, и Сергей спросил Хасана:
— «Первый», как у тебя на машине?.. Нет ли тряски?
— Есть небольшие хлопки… А в общем — нормально.
— И я чувствую лёгкое биение воздуха по обшивке, — сказал Майков, — но по нагружениям в силовых точках все в пределах нормы.
— Спасибо самолётам и на этом! — сказал Стремнин.
— И механизмам подцепки тоже! — добавил Майков. — Пройдём так с минуту, и можно отцепляться.
— Да. Для первого раза хватит, — сказал Сергей.
На некоторое время все замолкли, потом Сергей обратился к Хасану:
— «Первый», установи рули так, чтобы уравнять давление в точках опор, чтобы сигнальные лампы не мигали, а двигатель выведи на 87 процентов.
— Есть!.. Готово.
— Тогда… что ж… Хасанчик, — в горле Сергея запершило от волнения, — открывай замок и ступай себе с богом!
— Есть!.. Открываю!
Тамарин вёл машину строго по прямой, и Стремнин мог, глядя в зеркало, видеть момент отцепки Хасана. Малый самолёт чуть вздрогнул при открытии замка и стал медленно проседать, отставая, а когда между самолётами было уже не менее ста метров, Хасан вдруг повалился вправо на крыло и выскочил из поля зрения. Сергей спросил беспокойно:
— Что там у него?!
— Да у меня порядок! — громыхнул с хрипотцой Хасан. — Я от тебя справа!
Сергей и Жос одновременно повернули головы вправо и увидели совсем рядом пристроившегося Хасана. Довольный своей проделкой, он беззвучно смеялся.
— Браво, Хасан! — сказал Жос.
— Спасибо, брат, за ювелирную работу! — взволнованно добавил Сергей.
— Ну молодец так молодец! — не выдержал, тихонько вклинился голос Серафима Отарова.
— Будет вам! — буркнул Хасан. — Это тебе, Серёжка, браво!
* * *
Разбор полёта провели у начальника института доктора Стужева. Выслушав всех, Валентин Сергеевич поздравил участников эксперимента с большим успехом, не забыв сказать тёплые слова присутствовавшим здесь же мастерам-монтажникам — Федору Арапченкову, Николаю Уключину и Ивану Сидоркину; Стремнин позаботился, чтобы и они присутствовали на разборе полёта, и Сергей видел, как глубоко тронули слова Стужева рабочих, какой гордостью зажглись их глаза от сознания того, что и их труд не потерялся на фоне яркого лётного успеха.Перед тем как закрыть совещание, Стужев объявил, что завтра прилетает Борис Иванович Крымов. Он уже осведомлён об успешно выполненной подцепке и хочет просмотреть на киноэкране, как всё это было в полёте.
— Так что, Сергей Афанасьевич и Юрий Антонович, позаботьтесь, чтобы плёнка была проявлена без задержки и смонтирована. Борис Иванович обещал быть в два часа дня.
— До этого, Валентин Сергеевич, мы ещё раз успеем слетать!
Стоя за столом, Стужев вглядывался в Сергея.
— А кто на чём пойдёт, договорились?..
— Я — на малом самолёте — буду выполнять подцепку. Хасан и Отаров пойдут на носителе, а Тамарин на киносъёмщике… В последующих полётах на подцепку пойдут Серафим и Жос.
Стужев неторопливо посмотрел на каждого из лётчиков, но спросил Майкова:
— У вас, Юрий Антонович, на этот счёт нет никаких добавлений!
Майков встал:
— Нет. К выполнению подцепки все названные товарищи готовы, задание досконально проработано, а действовать будем в названном порядке.
— Тогда в час добрый!.. Ни пуха, как говорится, ни пера! — Стужев рассмеялся.
— К чёрту, к чёрту! — забубнили все со смехом и стали расходиться.
* * *
В коридоре Стремнина задержал член парткома Правдин. Родион Савельич отвёл Сергея к окну и сказал тихонько:— Сергей Афанасьевич, поздравляю вас с первым успехом!.. Как ваш болельщик — помните разговор в лесу? — хочу высказать своё восхищение вашей организацией труда!..
— Спасибо на добром слове, Родион Савельич! — потупился Сергей.
— Вы знаете, — продолжал Правдин, — нормировщики подсчитали, что на монтажные работы по вашей теме нужно не менее полугода, а вы оборудовали самолёты за полтора месяца… Нормировщиков это совершенно сбило с толку, и есть мнение поговорить на парткоме о секретах работы людей вашей бригады…
Сергеи улыбнулся:
— Поговорить, конечно, можно… Но у нас нет никаких секретов. Впрочем, я ведь тогда делился с вами своими мыслями… А теперь прямо скажу: просто удалось увлечь товарищей этой идеей настолько, что они восприняли её своим кровным делом. Вот, собственно, и все!
Правдин некоторое время смотрел на Стремнина с изумлением, потом сказал:
— А все же, Сергей Афанасьевич, надо поговорить обо всём этом основательно на парткоме!.. Ваш опыт работы с людьми заслуживает самого пристального внимания.
— Я готов рассказать все, как понимаю. Но, мне кажется, ещё интересней будет послушать, что скажут сами рабочие — Арапченков, Сидоркин и Уключин… Ведь идеи, в конечном счёте, воплощают в жизнь их умелые руки!
— Да, да, конечно! — закивал Правдин. — И в одном случае они могут воплотить в металл идею за полтора месяца, а в другом — будут канителиться с нею полгода!.. Этого-то и не могут понять нормировщики… И не только они, об этом мы и поговорим на парткоме.
Глава четвёртая
В первое утро своего пребывания в командировке на южной точке ответственный работник министерства Александр Владимирович Рюриков проснулся в превосходном настроении. И когда позвонил Сергей Стремнин, он сразу же решил принять его у себя в гостиничном коттедже. Через двадцать минут Сергей уже стучал в дверь.
— Входи, входи, Сергей Афанасьевич, не стесняйся!
— Доброе утро, Александр Владимирович.
— Доброе, доброе… Это тебе не Москва, понимаешь, — шум, гам, бесконечные авралы, ночные вызозы; словом, калейдоскоп совещаний, поиск ответственных решений. Не очень-то и выспишься!.. А здесь у вас чудо! Воздух, тишина! Ты что же стоишь, Сергей Афанасьевич? Садись, садись… Я сейчас кофе сварганю, в один момент. Только вот, позволь, приведу себя в порядок. А ты располагайся.
Зажужжала электробритва, Рюриков запел: «И подушка её горяча, и горяч утомительный сон, и, чернеясь, бегут на плеча косы лентой с обеих сторон…» Водя электробритву круговыми движениями, он явно любовался собой, то и дело поглаживая холёные щеки. Стремнин не решался заговорить, чувствуя, что Рюриков в несколько отвлечённом состоянии, но тот вдруг спросил:
— Так что у тебя, говоришь?
— Видите ли, Александр Владимирович, я пришёл замолвить словечко за своего коллегу — изобретателя, способного, одержимого человека… Хочу просить для него вашей помощи.
— Входи, входи, Сергей Афанасьевич, не стесняйся!
— Доброе утро, Александр Владимирович.
— Доброе, доброе… Это тебе не Москва, понимаешь, — шум, гам, бесконечные авралы, ночные вызозы; словом, калейдоскоп совещаний, поиск ответственных решений. Не очень-то и выспишься!.. А здесь у вас чудо! Воздух, тишина! Ты что же стоишь, Сергей Афанасьевич? Садись, садись… Я сейчас кофе сварганю, в один момент. Только вот, позволь, приведу себя в порядок. А ты располагайся.
Зажужжала электробритва, Рюриков запел: «И подушка её горяча, и горяч утомительный сон, и, чернеясь, бегут на плеча косы лентой с обеих сторон…» Водя электробритву круговыми движениями, он явно любовался собой, то и дело поглаживая холёные щеки. Стремнин не решался заговорить, чувствуя, что Рюриков в несколько отвлечённом состоянии, но тот вдруг спросил:
— Так что у тебя, говоришь?
— Видите ли, Александр Владимирович, я пришёл замолвить словечко за своего коллегу — изобретателя, способного, одержимого человека… Хочу просить для него вашей помощи.