Страница:
Запомните!
Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, — знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком. Если идете, помните: вы сами решились на это"
Анна-Селена недовольно фыркнула. Написанная крупным и чётким детским почерком записка выглядела откровенно глупой шуткой. А потом девочка поняла: знакомые буквы, родной язык. Она всё-таки вернулась в свой мир. Не маленькой вампирочкой, зато маленькой безиндой. Эх, если бы шутка незнакомых ребят могла обернуться правдой. А вдруг? Ведь и Олаф и боги в один голос утверждали, что в этом мире очень мало что на самом деле невозможно…
Та часть города, в которой располагался вокзал оказалась более людной. Наверное потому, что над жилыми домами здесь преобладали разного рода общественные заведения: лавчонки и магазины, пивнушки и таверны, гостиницы и постоялые дворы. Поражало разнообразие фасонов одежды — от античного до прямо-таки футуристического, причём всеми это воспринималось как должное. Хотя со стороны было трудно удержаться от улыбки, наблюдая оживлённую беседу кудрявой длинноволосой девушки в белом пеплосе и сандалиях с бритым наголо юношей в бермудах и майке-сетке. А уж если добавить, что череп юноши был обильно татуирован, то для того, чтобы воздержаться от смеха требовались воистину героические усилия.
У молодого поколения как Серёжкиного, так и Сашкиного возраста большим почётом пользовались тельняшки. Похоже, матросская одежда оказалась воистину интернациональной, хотя, с другой стороны, на Вейтаре моряки в полосатом им как-то не встречались.
Серёжка, проводив завистливым взглядом очередную стайку своих легко одетых сверстников, решительно скинул куртку и пояснил:
— Зажарюсь.
— Смотри, продует и схватишь ангину посреди лета, — скорее для проформы, чем всерьёз пригрозил Мирон.
— На такой скорости? Издеваетесь? — усмехнулся мальчишка, но тут же стал серьёзным. — Ой, Анька и Женька свои вещи оставили.
— И правда, — с досадой согласился Нижниченко, глядя на стоявшие на полу заплечные мешки. — Вот незадача. Гиви, вернуться надо.
— Зачем вернуться, дорогой? Они, наверное, дома уже, их теперь не найдёшь.
— Дома им это не нужно, — поддержал Сашка.
— А нам что с этим грузом делать? — поинтересовался Мирон.
— Продать, конечно, — объяснил чёрный эльф. — В каждом городе торговля вещами из разных миров — одно из самых доходных занятий. Верно, Саша?
Подросток пожал плечами.
— Наверное. Я просто в городах мало был. Я ж прямо на Дороге живу. Но торгуют, конечно. Михаил-Махмуд рассказывал, и вообще…
— Понятно, — резюмировал Нижниченко. — Гиви, а ты что скажешь?
— Дорогой, всё покупается, всё продаётся. Кроме совести, конечно.
— Кое-кто и совесть продаёт, — хмуро дополнил Гаяускас.
— Э, дорогой, если кто совесть продаёт, у него ничего покупать нельзя. А купишь — в убытке останешься. Верно говорю, врать не стану.
— Верим, Гиви, верим, — торопливо вмешался Мирон, не желавший, чтобы с обсуждения конкретной проблем разговор свернул в сферы высокой морали. Во-первых, по Сашке было видно, что от общения с богами подросток ещё не отошел, а, во-вторых, вопрос с забытыми вещами требовал именно практического решения. — Но, раз ты в городе живёшь, так посоветуй нам честного торговца.
— У нас в Эннинге, дорогой, нечестные торговцы не приживаются. А продать вещи лучше всего Мартику, у него магазин как раз напротив гостиницы Трелина. Сейчас Мирона на поезд посадим — и в гостинцу отвезу.
— Погоди, Гиви, почему меня на поезд, а остальных — в гостиницу?
— Аой, дорогой, сам подумай, откуда мне знать? Я между мирами ходить не умею, что говорят, то и делаю. Смотри, вот вокзал, вот Кайра стоит, у неё твой билет. Хочешь — её спрашивай.
— Её? — изумился Нижниченко.
Сашка и Серёжка дружно зажали рты обеими руками, заменив таким образом обидный смех утробным хрюканьем. И только Гаяускас остался невозмутим. Каждый по-своему с ума сходит. Водитель предпочёл хоть и оригинальный, но довольно безобидный способ: отозвался как о женщине про невысокого крепыша с пышными и густыми чёрными бакенбардами. Серёжке вспомнился надсмотрщик из того города, где они познакомились с Шипучкой, но грустные воспоминания мальчишка сразу прогнал подальше. Тем более, что Гиви, вполне серьёзно обиделся:
— Аой, дорогой, зачем так сказал? Думаешь, если Кайра женщина, так ей ничего доверить нельзя, да? Зря так думаешь. Не знаю, как в других мирах, а наши гномьи женщины не только красивы, но и умны!
— У каждого народа своё понятие о женской красоте, — дипломатично заметил Наромарт.
Серёжка в изнеможении сполз на пол пассажирского салона. Сашка старался сдержаться — всё-таки считал себя взрослым, но получалось это у него из рук вон плохо. Мирон смеялся профессионально — без малейшего звука, но неудержимо. И только Гаяускас хранил непроницаемую серьезность. Впрочем, на то, чтобы что-то сказать не хватало и его. Выручил Наромарт:
— Что ж, Мирон, счастливо добраться. Рад был знакомству, очень надеюсь, что ещё увидимся.
— Я тоже надеюсь, — кивнул Нижниченко. — А уж если не увидимся, то, поверь, никогда тебя не забуду.
Человек протянул чёрному эльфу руку. Тот мгновение удивлённо смотрел, потом изувеченное лицо осветила улыбка.
— Совсем забыл. Это человеческий обычай.
Мирон мысленно выругался. Лучше бы целитель не понял жеста. Правая рука Наромарта по-прежнему была безжизненной, какое уж тут рукопожатие.
Но эльф без заминки вышел из положение, пожав левой рукой запястье правой руки Мирона. Нижниченко повернулся к Серёжке.
— До свидания, дружище. И смотри, Сашу слушайся. А то узнаю, что безобразничаешь, найду и… накажу.
Серёжка улыбнулся и протянул свою маленькую ладошку.
— Саша…
— Мирон Павлинович, Вы на меня совсем не сердитесь? За самолёт?
— Я думал, мы это уже решили и забыли.
— Нет, Вы скажите… — упрямо произнёс казачонок.
— Не сержусь. Но, если я тебя убедил, что ты был не совсем прав…
— Убедили. Вы меня во многом убедили… и многому научили.
— Значит, всё это было не зря, — подвёл итог Нижниченко. — Раз так, то стоило потрепать нервы. Ладно, вещи я тоже оставлю, на развитие здешней торговли.
Мирон выбрался из троллеконки, следом выпрыгнул Балис.
— Ну, давай, дружище…
Мужчины крепко обнялись.
— Ещё увидимся…
— Обязательно… Если уж мы один раз проврались через все эти барьеры, то по второму-то даже легче будет.
— Точно…
— Счастливо.
И ещё одно крепкое рукопожатие на дорогу. А оборачиваться назад Мирон Павлинович Нижниченко не стал.
Поезд, в который его усадила гномья женщина Кайра, напоминал кинофильмы про дореволюционные времена. Деревянные вагоны внешне выглядели унылыми и непрезентабельными, зато внутри впечатляли роскошью отделки и размерами купе: если уж не втрое больше стандартных советских, так вдвое точно. Почти сразу после отправления поезда Мирона сморила усталость. Широкая полка, высокая мягкая подушка и накрахмаленное бельё пришлись как нельзя к стати. Заснул Нижниченко мгновенно.
А вот пробуждение получилось не из приятных. Поначалу сквозь сон пробился какой-то дискомфорт в горле, который постепенно становился всё сильнее и сильнее. "Простыл я, что ли?" — недовольно подумал Мирон Павлинович, всё ещё пребывая в пелене сновидений. Он попробовал проглотить застрявший в горле ком, но не тут-то было. Это был уже не ком, а цельный кол.
Да что же это такое!
Мирон попытался пошевелиться, но получилось у него плохо. Генерал с изумлением осознал, что его руки привязаны к ложу. Ничего себе поворот событий. Он рванулся всем телом и вдруг услышал над собой незнакомый женский голос.
— Мирон Павлинович, вы меня слышите? Если да, то моргните один раз.
Нижниченко дисциплинированно моргнул и увидел совсем рядом женское лицо, точнее, его частицу: прядь чёрных волос, загорелый лоб, перечёркнутый почти незаметными линиями неглубоких морщин и огромные чёрные глаза. Остальное скрывали накрахмаленный серый колпак с вышитой эмблемой медиков одной шестой части суши — обвившейся вокруг чаши змеёй, и белая марлевая повязка.
— Вы находитесь в госпитале, в реанимационном отделении. У Вас во рту трубка, которая помогает Вам дышать, — продолжала врач.
Про трубку — Мирон и сам понял. Кем надо быть, чтобы не догадаться, если второй конец трубки и подходящий к нему от мерно шипящего аппарата шланг болтаются перед самыми глазами.
— Я вызвала врача, — сообщила женщина. — Сейчас он подойдёт.
Значит, он ошибся, приняв женщину за доктора. Медсестра. Логично. Не может врач около каждого больного сидеть.
Впрочем, доктор появился почти тут же. Пожилой, с выбивавшейся из-под маски седеющей бородкой, и в круглых очках. Тут же забросал сестру непонятными Мирону вопросами, на которые быстро и уверенно следовали ничуть не более понятные ответы. Сам же доктор всё отлично понял и принял решение:
— Экстубируем.
После чего нагнулся над больным и ласково, словно общался с капризным ребёнком, проговорил:
— Мирон Павлинович, сейчас я выну эту трубку. Вы должны по моей команде сделать глубокий вдох. А потом — выдох. Если поняли меня, то моргните один раз.
Мирон моргнул.
— Вот и отличненько, — с профессиональной бодростью заключил врач. — Поехали. Вдо-ох. Выдох.
Нижниченко чуть не вывернуло наизнанку. Обслюнявленная трубка полетела в таз, а больной зашелся в приступе кашля. Прокашлявшись, генерал поинтересовался:
— Где я?
— В Медицинской Академии, в отделении реанимации.
— Киев, бульвар Леси Украинки?
— Точно, — кивнул доктор. — Вы, конечно, помните, кто Вы и что с Вами произошло?
Помнил Мирон много чего. По совокупности это тянуло на пожизненное заключение в самой серьёзной психиатрической лечебнице Юго-Западной Федерации. Впрочем, никто из него признаний сейчас не тянул.
— Мирон Павлинович Нижниченко. Генерал-майор, заместитель Начальника Службы Безопасности ЮЗФ. Зачем меня связали?
— Господь с Вами, Мирон Павлинович. Не связали, а привязали. Такие правила у нас в реанимации. Так Вы помните, что с Вами случилось?
— Не очень…
— А как себя чувствуете? Болит что-нибудь?
— Горло саднит…
— Ну, после интубации это нормально. А кроме горла? Голова? Живот? Трудно дышать?
Мирон честно прислушался к своим ощущениям.
— Вроде нет.
— Слабость? Тошнота?
Чувствовалось, что врач любил свою работу. А как же иначе. В Академии все были трудоголиками, другие там не выживали, уходили в более спокойные места.
— Да нет…
— Позвольте.
Доктор бесцеремонно оттянул генералу веко сначала на одном глазу, потом на другом, удовлетворённо хмыкнул и повернулся к сестре.
— Хорошие показатели. Продолжайте наблюдение.
— Руки-то развяжите, — напомнил Мирон.
— Конечно-конечно, — согласился доктор уже в дверях палаты.
Через час его перевезли из реанимации в одноместную палату-люкс с холодильником и телевизором. Правда, пульт от телевизора не выдали.
А ещё через час генерал-лейтенант СБ ЮЗФ Мыкола Хомыч Лыбедь, возбуждённо расхаживая от окна к двери и обратно, посвящал Нижниченко в историю его чудесного спасения.
— Літак тільки почав заходити на посадку — і раптом буквально розлітається на шматки в повітрі. В Управлінні усі шоковані були. Експертиза нічого зрозуміти не може. Чорні скриньки досліджували — всі бортові системи працювали нормально. А підривники повторюють — не було міни на борті і все тут. Одні папери пишуть, інші пишуть, а користі ніякої.
— На сусідів, либонь, грішив? — устало поинтересовался Мирон.
Кое-кто из коллег Мыколы Хомыча общался с ним на втором государственном столь же принципиально, сколь сам генерал Лыбедь всегда и везде говорил только на украинском. Мирону подобное поведение всегда казалось неоправданным расходом энергии, вроде обогревания улицы в зимние холода. Сколько батарею не топи, за окном теплее не станет. Любой государственно мыслящий человек понимает, что два госязыка в Юго-Западной Федерации — единственное разумное решение. Оставить государственным только один (неважно какой) — прежде всего, крупно нагадить своей стране. А уж людей, не способных отличить патриотизм от идиотизма, в Киеве к реальной политике не подпускали на пушечный выстрел. Демократия — хорошая штука только тогда, когда отлажен скрытый от посторонних глаз механизм реального принятия решений. К счастью, в ЮЗФ этот механизм отлаживали настоящие специалисты.
— Перевіряли таку версію. Так тільки там же не дурні остатні — тебе підривати. Політичною фігурою, вибач вже, ти ніколи не був…
— За правду не перепрошують.
— От. Немає їм резону тебе підривати. А неприємностей уникнути.
— Так вже… Як подумаю, що міг стати приводом для війни…
— Якої війни? Бережи Боже, приводів і без тебе досить. Он до нас у ПЗФ рветься, Кубань. Усім Москва кісткою в горлянці. Та тільки руки в нас зв'язані. Сам знаєш, стабільність насамперед.
— Знаю… Гай, пропустимо сусідів. Так що із нами було?
— Так я ж тобі говорю: літак розлетівся на шматки на висоті біля двох кілометрів. Катапультуватись пілоти не встигли. Ясна справа, думали, що ніхто не врятувався. Газети навіть устигли повідомлення дати, що загинули усі. А потім знаходять вас у байраці. Як у казці: всі троє вкупі, внутрішні органи не ушкоджені. Ніхто пояснити не може, як таке може бути. Лікарі щось там бурмочуть латиною, бурмочуть, а притиснеш, тільки і скажуть: "Не розуміємо".
— Виходить, усі троє… - задумчиво произнёс Мирон.
Что ж спасибо Адаму, не соврал, спас всех. Хотя игры у этих богов… Хоть бы Геракл, что ли, какой на них нашелся и объяснил, что нельзя так с людьми. Не мышки же подопытные.
— Троє, - кивнул Мыкола Хомыч. — Усі живі. Ти от сьогодні отямився Тучкін, Кравець — без змін. Я перед тим, як до тебе зайти, лікарів питав.
– І скільки днів ми так лежали?
— Сьогодні дванадцятий. Другий тиждень.
— Ясно.
— А мені нічого не ясно. Мирон, поясни, що там було?
Нижниченко вздохнул. С тем, что правду не расскажет никому и никогда, он определился ещё в реанимации. Но и врать тоже не собирался. Хотя бы потому, что был профессионалом и знал, как легко попадаются на вранье.
— Що ти хочеш, Миколо? Розповіді про те, як нас абордажувала літаюча тарілка, і з неї вирлоокі чужопланетяни? Не було цього. А може й було, тільки я нічого такого не пам'ятаю. Летіли як звичайно. Чаювали з Тучкіним, я його в салон запрошував. Потім він пішов: посадка почалася. І усе.
— Що — все?
— Так просто — все. Більш нічого.
— Мироне, — почти жалобно произнёс генерал Лыбедь. — Так адже не буває. Ну не виживають люди, якщо падають з висоти двох кілометрів.
— Чуєш, Миколо, а ти в Бога віруєш?
— Що? — опешил собеседник.
— У Бога ти віруєш, питаю? — повторил Нижниченко.
— Так это, — неуверенно забормотал Мыкола Хомыч, — хрещений я… греко-католик… вірю, звичайно.
— Так чого ж ти тоді в мене запитуєш? Ти Його запитай…
Когда троллеконка отъехала от вокзала, Гаяускас поинтересовался:
— Так что, Гиви, ты, выходит, гном?
— Аой, дорогой, ты что, вчера родился? И я — гном, и папа мой был гном, и мама гном, и все в роду гномы были. Неужели непонятно? А ты меня за кого принял?
— За человека, конечно.
— Дорогой, ты думай, прежде чем говорить, да. Какой я тебе человек?
От возмущения водитель даже выпустил из рук штурвал.
— Балис просто никогда в жизни гномов не видел, — пояснил Наромарт.
— Аой, дорогой, ты меня совсем не уважаешь, да? — окончательно озверевший Гиви тормознул так резко, что лёгкий Серёжка словно пёрышко слетел с сидения и чуть не впечатался в сидящего напротив Балиса.
— Гномов не видел, да? По Дороге путешествует, а гномов не видел?!
Лицо обернувшегося водителя источало праведный гнев.
— Так получилось, — спокойно ответил Балис.
Гиви изумлённо хлопнул глазами.
— Ты что, серьёзно?
Гаяускас кивнул.
— Извини, дорогой, — озадаченно проговорил гном. Весь его запал сразу куда-то улетучился.
— Ничего, бывает. Только ты, пожалуйста, больше так резко не тормози, ладно. Детей ведь везёшь, не кирпичи.
— Извини, дорогой, — повторил Гиви, развернувшись обратно к штурвалу. — Думал, смеешься надо мною. Обидно, понимаешь, да?
— Ладно, считаем, что вопрос закрыт.
Остаток дороги до отеля молчали, благо ехать было сосем недалеко. Минут через пять троллеконка остановилась возле длинного дома. Первый этаж здания был сложен из светло-розового кирпича, над которым были надстроены ещё два деревянных.
— Гостиница Трелина, — пояснил Гиви. — Вас здесь ждут. А магазин — напротив.
Действительно, над одной из дверей дома на противоположной стороне улицы красовалась надпись: "Одежда и обувь из разных миров".
— Сначала устроимся, а потом уж в магазин, — решил Балис, подхватывая заодно поклажу Мирона и Женьки. Дорожный мешок Анны-Селены взял Серёжка.
За двустворчатыми деревянными дверями оказался небольшой холл. Из дверей в его правой стене доносился аромат жареного мяса, а возле левой стены за конторкой сидел ещё один бородач в такой же рубахе с коротким рукавом, как и у Гиви, только ярко-красного цвета.
— Керлин, гости доставлены, — сообщил с порога вошедший последним Гиви. — Размещай.
— Какие номера господа желают? — бас у Керлина оказался ещё более хриплым, чем у его сородича.
— А какие есть? — озадаченно поинтересовался Балис, привыкший к немного другому сервису. Дежурным ответом администратора советской гостиницы являлась фраза из двух слов: "Мест нет". Дальше следовало незаметно сунуть рубль, а то и трёшку. После этого места обычно появлялись. Но чтобы можно было выбирать… Не то, чтобы такого совсем не бывало, но, если уж случалось, то проходило по категории "маленькое чудо".
А на Вейтаре вопросы организации постоя неизменно выпадали на долю Йеми.
— Одноместные, двухместные. Можно большую комнату на четверых, — совершенно серьёзно ответил длиннобородый портье.
Путешественники переглянулись.
— Мы вместе, — сообщил Сашка. Серёжка согласно кивнул.
— А мы по одноместным, — предположил Гаяускас. Наромарт кивком подтвердил своё согласие на такую диспозицию.
— Если только карман выдержит, — добавил офицер.
— Вещи продадим и расплатимся, — оптимистично предположил казачонок.
— Номера на три ночи за счёт агентства, — прогудел Керлин. — Дальнейшее проживание оплачивается из расчёта одна золотая монета в день за одноместный номер и полторы — за два места в двухместном. При оплате вперёд длительного проживания у нас действует гибкая система скидок. И ещё.
Портье бросил на конторку кожаный кошелёк.
— Это ваше. Двадцать золотых монет. По пять на каждого.
— За какие заслуги? — холодно поинтересовался Балис.
— Меня это не касается, — тем же тоном ответил Керлин. В отличие от Гиви, он ни коим образом темпераментного грузина не напоминал. Скорее уж, веяло от него чем-то родным, балтийским. Да, совсем разные люди эти гномы. — Деньги переведены — извольте получить.
— Кем переведены-то? — не унимался Гаяускас.
Портье слегка наклонил голову, словно собирался боднуть собеседника, строго посмотрел на офицера из-под густых бровей а-ля Леонид Ильич Брежнев, и внушительно изрёк:
— Наша фирма неукоснительно придерживается соблюдения коммерческой тайны.
— Мой друг раньше не имел дела с гномами, — поспешил вмешаться Наромарт. И добавил несколько непонятных слов. Услышав их, Керлин просиял, выложил на стойку три фигурных медных ключа, каждый из которых любой краеведческий музей оторвал бы с руками, и напыщенно произнёс:
— Желаю вам приятного отдыха в нашем прекрасном городе.
— Спасибо на добром слове, — откликнулся Сашка.
— Аой, дорогой, граппу пить будем? — от дверей поинтересовался у эльфа шофёр.
— Непременно, только вечером, — обернулся Наромарт.
— Конечно, вечером, как иначе, — согласился Гиви. — Сейчас работать надо. Я зайду.
— Буду ждать.
Гиви вышел на улицу, а путешественники поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
— Гномы очень щепетильны в денежных вопросах, — в пол голоса объяснил морпеху целитель. — Если не хотят говорить — не заставишь.
— Это точно, — кивнул Сашка.
— А ты раньше гномов встречал? — немедленно заинтересовался Серёжка.
— Сколько раз. Чудные мужики, но правильные.
— Так, друзья, надо решить, что дальше делать. Гостиница, деньги — это всё прекрасно, но…
— Не беспокойся, Балис. В городе два места большого стыка: парк и вокзал.
— А откуда вы узнали про вокзал? — изумился Сашка. — Я же ничего не сказал.
— Но я прав?
— Да…
— Отлично. Похоже, я теперь тоже могу чувствовать места соприкосновения Граней.
— Великолепно! — искренне восхитился подросток.
— Про вокзал говорил Гиви, — охладил восторг Гаяускас.
— Серьёзно? — Наромарт резко погрустнел.
— Было дело. Но это неважно. Дальше-то что делать? — Балис пока что не понимал хода мыслей более опытных путешественников между мирами.
Эльф охотно пояснил:
— Дальше — найдём те миры, куда нам нужно. Сами. А сегодня, я полагаю, мы заслужили отдых. Лично я уже вижу себя в главной городской библиотеке.
— А вы, что скажете, парни? — офицер хитро посмотрел на мальчишек. Сашка — на Серёжку. Тот лукаво улыбнулся и с надеждой предположил:
— На море?
— В яблочко, — кивнул казачонок и ободряюще улыбнулся. — Кто как, а мы пойдём купаться.
— Библиотека — это здорово, — с невозмутимой серьёзностью рассудил вслух Балис. — Но я, пожалуй, тоже на пляж. Только, сначала надо наведаться в магазин, продать ненужные вещи. А может, и прикупить чего.
— Тогда — до вечера, — подытожил Наромарт, скрываясь в дверях своего номера.
Магазинчик оказался ещё более странным, чем предполагал Балис. Помимо средневековой одежды на любой фасон в неё оказалось немало вещей, которые можно было встретить в магазинах «Одежда» крупных городов Советского Союза. Или — похожих на такие вещи. А ещё больше было такой одежды, которую граждане СССР до Перестройки видели только в передаче "Международная панорама" или фильмах про жизнь за рубежом. Кому-то посчастливилось втридорога купить что-то такое с рук, а особо «продвинутые» не покупали, продавали. Это называлось фацевать от слова «фарца», то есть искаженного английского for sale — на продажу. Начинающих фарцовщиков стыдили на комсомольских собраниях, законченных — судили за спекуляцию, но явление, естественно не умирало. А в Перестройку спекуляция стала солидным и даже почётным занятием, и импортная одежда появилась в стране в изобилии. Только почему-то по больше части такого качества, что не заслуживала иного названия, чем «шмотьё». Ну, а качественные вещи стоили столько, что для большинства населения оставались столь же недоступным, как и в во времена предшествовавшего Перестройке "застоя".
Здесь, в магазинчике вещи тоже было разного качества, что, впрочем, выглядело логичным: раз основным источником товара были приходившие в город путешественники, приходившие из самых разных мест, то и одежда с обувью на них должна быть самая разная во всех отношениях.
Продавцы — улыбчивая молодая женщина в лёгком светлом платьице и строгий низенький мужчина с крупным носом, быстро рассортировали предложенные к продаже вещи, после чего мужчина, бывший здесь за главного, предложил за всё четыре золотых. Балис торговаться не стал: сумма хорошо делилась на число оставшихся путешественников. И потом, как торговать в месте, про которое не знаешь практически ничего? Может, стареющий проныра и крепко обсчитал чужеземцев, только как это поймёшь? Пусть уж обман, если таковой действительно произошел, остаётся на его совести. К тому же, при виде ассортимента одежды у Гаяускаса окончательно укрепилось желание не только продать, но и закупиться. Уж теперь слупить с них за одежду втридорога здесь не сумеют.
Услышав просьбу офицера, продавцы с огромным старанием принялись демонстрировать имеющийся товар. Сашку магазин не впечатлил, а вот Серёжка впал в совершенный восторг. За пару минут он подобрал себе фиолетовую футболку, короткие синие шорты и сандалии, почти такие же старые, как и те, что были на нём в тот день, когда мальчишка попал на Дорогу. После чего посмотрел на Балиса такими умоляющими глазами, с какими обычно маленькие дети выпрашивают у родителей "ещё одну игрушку".
— Серёжка, неужели тебе этого настолько хочется? — изумился Гаяускас.
— Ага, — простодушно кивнул мальчишка и пояснил: — Жарко же, я уже весь запарился.
На взгляд офицера, парнишка изрядно преувеличивал свои страдания: рубаха и штаны — это не меховой тулуп. Но, раз уж деньги есть, так надо их тратить, а не солить. И тратить лучше на дело, например, на привычную одежду.
Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, — знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком. Если идете, помните: вы сами решились на это"
Анна-Селена недовольно фыркнула. Написанная крупным и чётким детским почерком записка выглядела откровенно глупой шуткой. А потом девочка поняла: знакомые буквы, родной язык. Она всё-таки вернулась в свой мир. Не маленькой вампирочкой, зато маленькой безиндой. Эх, если бы шутка незнакомых ребят могла обернуться правдой. А вдруг? Ведь и Олаф и боги в один голос утверждали, что в этом мире очень мало что на самом деле невозможно…
Та часть города, в которой располагался вокзал оказалась более людной. Наверное потому, что над жилыми домами здесь преобладали разного рода общественные заведения: лавчонки и магазины, пивнушки и таверны, гостиницы и постоялые дворы. Поражало разнообразие фасонов одежды — от античного до прямо-таки футуристического, причём всеми это воспринималось как должное. Хотя со стороны было трудно удержаться от улыбки, наблюдая оживлённую беседу кудрявой длинноволосой девушки в белом пеплосе и сандалиях с бритым наголо юношей в бермудах и майке-сетке. А уж если добавить, что череп юноши был обильно татуирован, то для того, чтобы воздержаться от смеха требовались воистину героические усилия.
У молодого поколения как Серёжкиного, так и Сашкиного возраста большим почётом пользовались тельняшки. Похоже, матросская одежда оказалась воистину интернациональной, хотя, с другой стороны, на Вейтаре моряки в полосатом им как-то не встречались.
Серёжка, проводив завистливым взглядом очередную стайку своих легко одетых сверстников, решительно скинул куртку и пояснил:
— Зажарюсь.
— Смотри, продует и схватишь ангину посреди лета, — скорее для проформы, чем всерьёз пригрозил Мирон.
— На такой скорости? Издеваетесь? — усмехнулся мальчишка, но тут же стал серьёзным. — Ой, Анька и Женька свои вещи оставили.
— И правда, — с досадой согласился Нижниченко, глядя на стоявшие на полу заплечные мешки. — Вот незадача. Гиви, вернуться надо.
— Зачем вернуться, дорогой? Они, наверное, дома уже, их теперь не найдёшь.
— Дома им это не нужно, — поддержал Сашка.
— А нам что с этим грузом делать? — поинтересовался Мирон.
— Продать, конечно, — объяснил чёрный эльф. — В каждом городе торговля вещами из разных миров — одно из самых доходных занятий. Верно, Саша?
Подросток пожал плечами.
— Наверное. Я просто в городах мало был. Я ж прямо на Дороге живу. Но торгуют, конечно. Михаил-Махмуд рассказывал, и вообще…
— Понятно, — резюмировал Нижниченко. — Гиви, а ты что скажешь?
— Дорогой, всё покупается, всё продаётся. Кроме совести, конечно.
— Кое-кто и совесть продаёт, — хмуро дополнил Гаяускас.
— Э, дорогой, если кто совесть продаёт, у него ничего покупать нельзя. А купишь — в убытке останешься. Верно говорю, врать не стану.
— Верим, Гиви, верим, — торопливо вмешался Мирон, не желавший, чтобы с обсуждения конкретной проблем разговор свернул в сферы высокой морали. Во-первых, по Сашке было видно, что от общения с богами подросток ещё не отошел, а, во-вторых, вопрос с забытыми вещами требовал именно практического решения. — Но, раз ты в городе живёшь, так посоветуй нам честного торговца.
— У нас в Эннинге, дорогой, нечестные торговцы не приживаются. А продать вещи лучше всего Мартику, у него магазин как раз напротив гостиницы Трелина. Сейчас Мирона на поезд посадим — и в гостинцу отвезу.
— Погоди, Гиви, почему меня на поезд, а остальных — в гостиницу?
— Аой, дорогой, сам подумай, откуда мне знать? Я между мирами ходить не умею, что говорят, то и делаю. Смотри, вот вокзал, вот Кайра стоит, у неё твой билет. Хочешь — её спрашивай.
— Её? — изумился Нижниченко.
Сашка и Серёжка дружно зажали рты обеими руками, заменив таким образом обидный смех утробным хрюканьем. И только Гаяускас остался невозмутим. Каждый по-своему с ума сходит. Водитель предпочёл хоть и оригинальный, но довольно безобидный способ: отозвался как о женщине про невысокого крепыша с пышными и густыми чёрными бакенбардами. Серёжке вспомнился надсмотрщик из того города, где они познакомились с Шипучкой, но грустные воспоминания мальчишка сразу прогнал подальше. Тем более, что Гиви, вполне серьёзно обиделся:
— Аой, дорогой, зачем так сказал? Думаешь, если Кайра женщина, так ей ничего доверить нельзя, да? Зря так думаешь. Не знаю, как в других мирах, а наши гномьи женщины не только красивы, но и умны!
— У каждого народа своё понятие о женской красоте, — дипломатично заметил Наромарт.
Серёжка в изнеможении сполз на пол пассажирского салона. Сашка старался сдержаться — всё-таки считал себя взрослым, но получалось это у него из рук вон плохо. Мирон смеялся профессионально — без малейшего звука, но неудержимо. И только Гаяускас хранил непроницаемую серьезность. Впрочем, на то, чтобы что-то сказать не хватало и его. Выручил Наромарт:
— Что ж, Мирон, счастливо добраться. Рад был знакомству, очень надеюсь, что ещё увидимся.
— Я тоже надеюсь, — кивнул Нижниченко. — А уж если не увидимся, то, поверь, никогда тебя не забуду.
Человек протянул чёрному эльфу руку. Тот мгновение удивлённо смотрел, потом изувеченное лицо осветила улыбка.
— Совсем забыл. Это человеческий обычай.
Мирон мысленно выругался. Лучше бы целитель не понял жеста. Правая рука Наромарта по-прежнему была безжизненной, какое уж тут рукопожатие.
Но эльф без заминки вышел из положение, пожав левой рукой запястье правой руки Мирона. Нижниченко повернулся к Серёжке.
— До свидания, дружище. И смотри, Сашу слушайся. А то узнаю, что безобразничаешь, найду и… накажу.
Серёжка улыбнулся и протянул свою маленькую ладошку.
— Саша…
— Мирон Павлинович, Вы на меня совсем не сердитесь? За самолёт?
— Я думал, мы это уже решили и забыли.
— Нет, Вы скажите… — упрямо произнёс казачонок.
— Не сержусь. Но, если я тебя убедил, что ты был не совсем прав…
— Убедили. Вы меня во многом убедили… и многому научили.
— Значит, всё это было не зря, — подвёл итог Нижниченко. — Раз так, то стоило потрепать нервы. Ладно, вещи я тоже оставлю, на развитие здешней торговли.
Мирон выбрался из троллеконки, следом выпрыгнул Балис.
— Ну, давай, дружище…
Мужчины крепко обнялись.
— Ещё увидимся…
— Обязательно… Если уж мы один раз проврались через все эти барьеры, то по второму-то даже легче будет.
— Точно…
— Счастливо.
И ещё одно крепкое рукопожатие на дорогу. А оборачиваться назад Мирон Павлинович Нижниченко не стал.
Поезд, в который его усадила гномья женщина Кайра, напоминал кинофильмы про дореволюционные времена. Деревянные вагоны внешне выглядели унылыми и непрезентабельными, зато внутри впечатляли роскошью отделки и размерами купе: если уж не втрое больше стандартных советских, так вдвое точно. Почти сразу после отправления поезда Мирона сморила усталость. Широкая полка, высокая мягкая подушка и накрахмаленное бельё пришлись как нельзя к стати. Заснул Нижниченко мгновенно.
А вот пробуждение получилось не из приятных. Поначалу сквозь сон пробился какой-то дискомфорт в горле, который постепенно становился всё сильнее и сильнее. "Простыл я, что ли?" — недовольно подумал Мирон Павлинович, всё ещё пребывая в пелене сновидений. Он попробовал проглотить застрявший в горле ком, но не тут-то было. Это был уже не ком, а цельный кол.
Да что же это такое!
Мирон попытался пошевелиться, но получилось у него плохо. Генерал с изумлением осознал, что его руки привязаны к ложу. Ничего себе поворот событий. Он рванулся всем телом и вдруг услышал над собой незнакомый женский голос.
— Мирон Павлинович, вы меня слышите? Если да, то моргните один раз.
Нижниченко дисциплинированно моргнул и увидел совсем рядом женское лицо, точнее, его частицу: прядь чёрных волос, загорелый лоб, перечёркнутый почти незаметными линиями неглубоких морщин и огромные чёрные глаза. Остальное скрывали накрахмаленный серый колпак с вышитой эмблемой медиков одной шестой части суши — обвившейся вокруг чаши змеёй, и белая марлевая повязка.
— Вы находитесь в госпитале, в реанимационном отделении. У Вас во рту трубка, которая помогает Вам дышать, — продолжала врач.
Про трубку — Мирон и сам понял. Кем надо быть, чтобы не догадаться, если второй конец трубки и подходящий к нему от мерно шипящего аппарата шланг болтаются перед самыми глазами.
— Я вызвала врача, — сообщила женщина. — Сейчас он подойдёт.
Значит, он ошибся, приняв женщину за доктора. Медсестра. Логично. Не может врач около каждого больного сидеть.
Впрочем, доктор появился почти тут же. Пожилой, с выбивавшейся из-под маски седеющей бородкой, и в круглых очках. Тут же забросал сестру непонятными Мирону вопросами, на которые быстро и уверенно следовали ничуть не более понятные ответы. Сам же доктор всё отлично понял и принял решение:
— Экстубируем.
После чего нагнулся над больным и ласково, словно общался с капризным ребёнком, проговорил:
— Мирон Павлинович, сейчас я выну эту трубку. Вы должны по моей команде сделать глубокий вдох. А потом — выдох. Если поняли меня, то моргните один раз.
Мирон моргнул.
— Вот и отличненько, — с профессиональной бодростью заключил врач. — Поехали. Вдо-ох. Выдох.
Нижниченко чуть не вывернуло наизнанку. Обслюнявленная трубка полетела в таз, а больной зашелся в приступе кашля. Прокашлявшись, генерал поинтересовался:
— Где я?
— В Медицинской Академии, в отделении реанимации.
— Киев, бульвар Леси Украинки?
— Точно, — кивнул доктор. — Вы, конечно, помните, кто Вы и что с Вами произошло?
Помнил Мирон много чего. По совокупности это тянуло на пожизненное заключение в самой серьёзной психиатрической лечебнице Юго-Западной Федерации. Впрочем, никто из него признаний сейчас не тянул.
— Мирон Павлинович Нижниченко. Генерал-майор, заместитель Начальника Службы Безопасности ЮЗФ. Зачем меня связали?
— Господь с Вами, Мирон Павлинович. Не связали, а привязали. Такие правила у нас в реанимации. Так Вы помните, что с Вами случилось?
— Не очень…
— А как себя чувствуете? Болит что-нибудь?
— Горло саднит…
— Ну, после интубации это нормально. А кроме горла? Голова? Живот? Трудно дышать?
Мирон честно прислушался к своим ощущениям.
— Вроде нет.
— Слабость? Тошнота?
Чувствовалось, что врач любил свою работу. А как же иначе. В Академии все были трудоголиками, другие там не выживали, уходили в более спокойные места.
— Да нет…
— Позвольте.
Доктор бесцеремонно оттянул генералу веко сначала на одном глазу, потом на другом, удовлетворённо хмыкнул и повернулся к сестре.
— Хорошие показатели. Продолжайте наблюдение.
— Руки-то развяжите, — напомнил Мирон.
— Конечно-конечно, — согласился доктор уже в дверях палаты.
Через час его перевезли из реанимации в одноместную палату-люкс с холодильником и телевизором. Правда, пульт от телевизора не выдали.
А ещё через час генерал-лейтенант СБ ЮЗФ Мыкола Хомыч Лыбедь, возбуждённо расхаживая от окна к двери и обратно, посвящал Нижниченко в историю его чудесного спасения.
— Літак тільки почав заходити на посадку — і раптом буквально розлітається на шматки в повітрі. В Управлінні усі шоковані були. Експертиза нічого зрозуміти не може. Чорні скриньки досліджували — всі бортові системи працювали нормально. А підривники повторюють — не було міни на борті і все тут. Одні папери пишуть, інші пишуть, а користі ніякої.
— На сусідів, либонь, грішив? — устало поинтересовался Мирон.
Кое-кто из коллег Мыколы Хомыча общался с ним на втором государственном столь же принципиально, сколь сам генерал Лыбедь всегда и везде говорил только на украинском. Мирону подобное поведение всегда казалось неоправданным расходом энергии, вроде обогревания улицы в зимние холода. Сколько батарею не топи, за окном теплее не станет. Любой государственно мыслящий человек понимает, что два госязыка в Юго-Западной Федерации — единственное разумное решение. Оставить государственным только один (неважно какой) — прежде всего, крупно нагадить своей стране. А уж людей, не способных отличить патриотизм от идиотизма, в Киеве к реальной политике не подпускали на пушечный выстрел. Демократия — хорошая штука только тогда, когда отлажен скрытый от посторонних глаз механизм реального принятия решений. К счастью, в ЮЗФ этот механизм отлаживали настоящие специалисты.
— Перевіряли таку версію. Так тільки там же не дурні остатні — тебе підривати. Політичною фігурою, вибач вже, ти ніколи не був…
— За правду не перепрошують.
— От. Немає їм резону тебе підривати. А неприємностей уникнути.
— Так вже… Як подумаю, що міг стати приводом для війни…
— Якої війни? Бережи Боже, приводів і без тебе досить. Он до нас у ПЗФ рветься, Кубань. Усім Москва кісткою в горлянці. Та тільки руки в нас зв'язані. Сам знаєш, стабільність насамперед.
— Знаю… Гай, пропустимо сусідів. Так що із нами було?
— Так я ж тобі говорю: літак розлетівся на шматки на висоті біля двох кілометрів. Катапультуватись пілоти не встигли. Ясна справа, думали, що ніхто не врятувався. Газети навіть устигли повідомлення дати, що загинули усі. А потім знаходять вас у байраці. Як у казці: всі троє вкупі, внутрішні органи не ушкоджені. Ніхто пояснити не може, як таке може бути. Лікарі щось там бурмочуть латиною, бурмочуть, а притиснеш, тільки і скажуть: "Не розуміємо".
— Виходить, усі троє… - задумчиво произнёс Мирон.
Что ж спасибо Адаму, не соврал, спас всех. Хотя игры у этих богов… Хоть бы Геракл, что ли, какой на них нашелся и объяснил, что нельзя так с людьми. Не мышки же подопытные.
— Троє, - кивнул Мыкола Хомыч. — Усі живі. Ти от сьогодні отямився Тучкін, Кравець — без змін. Я перед тим, як до тебе зайти, лікарів питав.
– І скільки днів ми так лежали?
— Сьогодні дванадцятий. Другий тиждень.
— Ясно.
— А мені нічого не ясно. Мирон, поясни, що там було?
Нижниченко вздохнул. С тем, что правду не расскажет никому и никогда, он определился ещё в реанимации. Но и врать тоже не собирался. Хотя бы потому, что был профессионалом и знал, как легко попадаются на вранье.
— Що ти хочеш, Миколо? Розповіді про те, як нас абордажувала літаюча тарілка, і з неї вирлоокі чужопланетяни? Не було цього. А може й було, тільки я нічого такого не пам'ятаю. Летіли як звичайно. Чаювали з Тучкіним, я його в салон запрошував. Потім він пішов: посадка почалася. І усе.
— Що — все?
— Так просто — все. Більш нічого.
— Мироне, — почти жалобно произнёс генерал Лыбедь. — Так адже не буває. Ну не виживають люди, якщо падають з висоти двох кілометрів.
— Чуєш, Миколо, а ти в Бога віруєш?
— Що? — опешил собеседник.
— У Бога ти віруєш, питаю? — повторил Нижниченко.
— Так это, — неуверенно забормотал Мыкола Хомыч, — хрещений я… греко-католик… вірю, звичайно.
— Так чого ж ти тоді в мене запитуєш? Ти Його запитай…
Когда троллеконка отъехала от вокзала, Гаяускас поинтересовался:
— Так что, Гиви, ты, выходит, гном?
— Аой, дорогой, ты что, вчера родился? И я — гном, и папа мой был гном, и мама гном, и все в роду гномы были. Неужели непонятно? А ты меня за кого принял?
— За человека, конечно.
— Дорогой, ты думай, прежде чем говорить, да. Какой я тебе человек?
От возмущения водитель даже выпустил из рук штурвал.
— Балис просто никогда в жизни гномов не видел, — пояснил Наромарт.
— Аой, дорогой, ты меня совсем не уважаешь, да? — окончательно озверевший Гиви тормознул так резко, что лёгкий Серёжка словно пёрышко слетел с сидения и чуть не впечатался в сидящего напротив Балиса.
— Гномов не видел, да? По Дороге путешествует, а гномов не видел?!
Лицо обернувшегося водителя источало праведный гнев.
— Так получилось, — спокойно ответил Балис.
Гиви изумлённо хлопнул глазами.
— Ты что, серьёзно?
Гаяускас кивнул.
— Извини, дорогой, — озадаченно проговорил гном. Весь его запал сразу куда-то улетучился.
— Ничего, бывает. Только ты, пожалуйста, больше так резко не тормози, ладно. Детей ведь везёшь, не кирпичи.
— Извини, дорогой, — повторил Гиви, развернувшись обратно к штурвалу. — Думал, смеешься надо мною. Обидно, понимаешь, да?
— Ладно, считаем, что вопрос закрыт.
Остаток дороги до отеля молчали, благо ехать было сосем недалеко. Минут через пять троллеконка остановилась возле длинного дома. Первый этаж здания был сложен из светло-розового кирпича, над которым были надстроены ещё два деревянных.
— Гостиница Трелина, — пояснил Гиви. — Вас здесь ждут. А магазин — напротив.
Действительно, над одной из дверей дома на противоположной стороне улицы красовалась надпись: "Одежда и обувь из разных миров".
— Сначала устроимся, а потом уж в магазин, — решил Балис, подхватывая заодно поклажу Мирона и Женьки. Дорожный мешок Анны-Селены взял Серёжка.
За двустворчатыми деревянными дверями оказался небольшой холл. Из дверей в его правой стене доносился аромат жареного мяса, а возле левой стены за конторкой сидел ещё один бородач в такой же рубахе с коротким рукавом, как и у Гиви, только ярко-красного цвета.
— Керлин, гости доставлены, — сообщил с порога вошедший последним Гиви. — Размещай.
— Какие номера господа желают? — бас у Керлина оказался ещё более хриплым, чем у его сородича.
— А какие есть? — озадаченно поинтересовался Балис, привыкший к немного другому сервису. Дежурным ответом администратора советской гостиницы являлась фраза из двух слов: "Мест нет". Дальше следовало незаметно сунуть рубль, а то и трёшку. После этого места обычно появлялись. Но чтобы можно было выбирать… Не то, чтобы такого совсем не бывало, но, если уж случалось, то проходило по категории "маленькое чудо".
А на Вейтаре вопросы организации постоя неизменно выпадали на долю Йеми.
— Одноместные, двухместные. Можно большую комнату на четверых, — совершенно серьёзно ответил длиннобородый портье.
Путешественники переглянулись.
— Мы вместе, — сообщил Сашка. Серёжка согласно кивнул.
— А мы по одноместным, — предположил Гаяускас. Наромарт кивком подтвердил своё согласие на такую диспозицию.
— Если только карман выдержит, — добавил офицер.
— Вещи продадим и расплатимся, — оптимистично предположил казачонок.
— Номера на три ночи за счёт агентства, — прогудел Керлин. — Дальнейшее проживание оплачивается из расчёта одна золотая монета в день за одноместный номер и полторы — за два места в двухместном. При оплате вперёд длительного проживания у нас действует гибкая система скидок. И ещё.
Портье бросил на конторку кожаный кошелёк.
— Это ваше. Двадцать золотых монет. По пять на каждого.
— За какие заслуги? — холодно поинтересовался Балис.
— Меня это не касается, — тем же тоном ответил Керлин. В отличие от Гиви, он ни коим образом темпераментного грузина не напоминал. Скорее уж, веяло от него чем-то родным, балтийским. Да, совсем разные люди эти гномы. — Деньги переведены — извольте получить.
— Кем переведены-то? — не унимался Гаяускас.
Портье слегка наклонил голову, словно собирался боднуть собеседника, строго посмотрел на офицера из-под густых бровей а-ля Леонид Ильич Брежнев, и внушительно изрёк:
— Наша фирма неукоснительно придерживается соблюдения коммерческой тайны.
— Мой друг раньше не имел дела с гномами, — поспешил вмешаться Наромарт. И добавил несколько непонятных слов. Услышав их, Керлин просиял, выложил на стойку три фигурных медных ключа, каждый из которых любой краеведческий музей оторвал бы с руками, и напыщенно произнёс:
— Желаю вам приятного отдыха в нашем прекрасном городе.
— Спасибо на добром слове, — откликнулся Сашка.
— Аой, дорогой, граппу пить будем? — от дверей поинтересовался у эльфа шофёр.
— Непременно, только вечером, — обернулся Наромарт.
— Конечно, вечером, как иначе, — согласился Гиви. — Сейчас работать надо. Я зайду.
— Буду ждать.
Гиви вышел на улицу, а путешественники поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
— Гномы очень щепетильны в денежных вопросах, — в пол голоса объяснил морпеху целитель. — Если не хотят говорить — не заставишь.
— Это точно, — кивнул Сашка.
— А ты раньше гномов встречал? — немедленно заинтересовался Серёжка.
— Сколько раз. Чудные мужики, но правильные.
— Так, друзья, надо решить, что дальше делать. Гостиница, деньги — это всё прекрасно, но…
— Не беспокойся, Балис. В городе два места большого стыка: парк и вокзал.
— А откуда вы узнали про вокзал? — изумился Сашка. — Я же ничего не сказал.
— Но я прав?
— Да…
— Отлично. Похоже, я теперь тоже могу чувствовать места соприкосновения Граней.
— Великолепно! — искренне восхитился подросток.
— Про вокзал говорил Гиви, — охладил восторг Гаяускас.
— Серьёзно? — Наромарт резко погрустнел.
— Было дело. Но это неважно. Дальше-то что делать? — Балис пока что не понимал хода мыслей более опытных путешественников между мирами.
Эльф охотно пояснил:
— Дальше — найдём те миры, куда нам нужно. Сами. А сегодня, я полагаю, мы заслужили отдых. Лично я уже вижу себя в главной городской библиотеке.
— А вы, что скажете, парни? — офицер хитро посмотрел на мальчишек. Сашка — на Серёжку. Тот лукаво улыбнулся и с надеждой предположил:
— На море?
— В яблочко, — кивнул казачонок и ободряюще улыбнулся. — Кто как, а мы пойдём купаться.
— Библиотека — это здорово, — с невозмутимой серьёзностью рассудил вслух Балис. — Но я, пожалуй, тоже на пляж. Только, сначала надо наведаться в магазин, продать ненужные вещи. А может, и прикупить чего.
— Тогда — до вечера, — подытожил Наромарт, скрываясь в дверях своего номера.
Магазинчик оказался ещё более странным, чем предполагал Балис. Помимо средневековой одежды на любой фасон в неё оказалось немало вещей, которые можно было встретить в магазинах «Одежда» крупных городов Советского Союза. Или — похожих на такие вещи. А ещё больше было такой одежды, которую граждане СССР до Перестройки видели только в передаче "Международная панорама" или фильмах про жизнь за рубежом. Кому-то посчастливилось втридорога купить что-то такое с рук, а особо «продвинутые» не покупали, продавали. Это называлось фацевать от слова «фарца», то есть искаженного английского for sale — на продажу. Начинающих фарцовщиков стыдили на комсомольских собраниях, законченных — судили за спекуляцию, но явление, естественно не умирало. А в Перестройку спекуляция стала солидным и даже почётным занятием, и импортная одежда появилась в стране в изобилии. Только почему-то по больше части такого качества, что не заслуживала иного названия, чем «шмотьё». Ну, а качественные вещи стоили столько, что для большинства населения оставались столь же недоступным, как и в во времена предшествовавшего Перестройке "застоя".
Здесь, в магазинчике вещи тоже было разного качества, что, впрочем, выглядело логичным: раз основным источником товара были приходившие в город путешественники, приходившие из самых разных мест, то и одежда с обувью на них должна быть самая разная во всех отношениях.
Продавцы — улыбчивая молодая женщина в лёгком светлом платьице и строгий низенький мужчина с крупным носом, быстро рассортировали предложенные к продаже вещи, после чего мужчина, бывший здесь за главного, предложил за всё четыре золотых. Балис торговаться не стал: сумма хорошо делилась на число оставшихся путешественников. И потом, как торговать в месте, про которое не знаешь практически ничего? Может, стареющий проныра и крепко обсчитал чужеземцев, только как это поймёшь? Пусть уж обман, если таковой действительно произошел, остаётся на его совести. К тому же, при виде ассортимента одежды у Гаяускаса окончательно укрепилось желание не только продать, но и закупиться. Уж теперь слупить с них за одежду втридорога здесь не сумеют.
Услышав просьбу офицера, продавцы с огромным старанием принялись демонстрировать имеющийся товар. Сашку магазин не впечатлил, а вот Серёжка впал в совершенный восторг. За пару минут он подобрал себе фиолетовую футболку, короткие синие шорты и сандалии, почти такие же старые, как и те, что были на нём в тот день, когда мальчишка попал на Дорогу. После чего посмотрел на Балиса такими умоляющими глазами, с какими обычно маленькие дети выпрашивают у родителей "ещё одну игрушку".
— Серёжка, неужели тебе этого настолько хочется? — изумился Гаяускас.
— Ага, — простодушно кивнул мальчишка и пояснил: — Жарко же, я уже весь запарился.
На взгляд офицера, парнишка изрядно преувеличивал свои страдания: рубаха и штаны — это не меховой тулуп. Но, раз уж деньги есть, так надо их тратить, а не солить. И тратить лучше на дело, например, на привычную одежду.