Страница:
На дверях полпредства была вывешена табличка с надписью: «Русское народное посольство». Тут же помещалось консульство, которое именовалось «Русское народное консульство». Сам я присвоил себе титул «русский народный посол». Все эти наименования были моего собственного изобретения, ибо, повторяю, никаких указаний из Москвы, в том числе и указаний о моем официальном титуле, я не имел».
В папке Литвинова обнаружен экземпляр визитной карточки с «титулом» и распорядком работы «Русского народного посольства» на Виктория-стрит, 82. Посольство было открыто для посетителей с 11 до 13 и с 16 до 17 часов, а по субботам только в утренние часы.
Прежде чем продолжить рассказ Литвинова, снова мысленно перенесемся в его дом и посмотрим, что там происходило через две недели после назначения. Об этом поведала английская журналистка Марион Райян, опубликовавшая 20 января' 1918 года в газете «Уикли диспетч» статью «Литвиновы у себя дома».
Журналистка писала: «Некоторые люди носят на себе печать величия. Таким человеком является Максим Литвинов, нынешний представитель русского народа в Лондоне.
Два года назад он женился на молодой девушке-англичанке Айви Лоу, многообещающей писательнице-романистке и той именно женщине, с которой мог делиться своими надеждами и мечтами.
Литвиновы жили самой уединенной и спокойной жизнью в крохотном домике в Западном Хемпстэде. Почтальон заходил сюда часто, но визитеров бывало мало, в основном русские. Здесь не звенел телефонный звонок, не пыхтели проезжавшие мимо такси. Их дом был таким же сонным, как и все дома на этой улице.
Но г-н и г-жа Литвиновы были энергичными людьми. В России происходили великие события, и мечты г-на Литвинова были, по-видимому, близки к тому, чтобы осуществиться. Изгнанники снова держали путь домой, но он оставался в Лондоне. Он близко знал Ленина и писал о нем как о человеке талантливом и энергичном.
А затем совершенно неожиданно этот милый, спокойный господин, который похож на английского государственного деятеля и которого считали на Хилфилд-роуд скромным ученым, преданным своей молодой жене и хорошенькому беби, был назначен на пост представителя русского народа, неофициально признанного посла с определенно неофициальным посольством. Большевики остановили на нем свой выбор ввиду его убеждений, из-за долгого его пребывания в Англии и из-за прекрасного знания им языков.
С этого момента жизнь в литвиновской семье совершенно переменилась, и эта перемена сказалась на всей жизни улицы Хилфилд-роуд. Сейчас здесь можно видеть в течение всего дня и такси, и визитеров, и репортеров, и мальчиков-посыльных, а соседи Литвиновых непрерывно находятся в состоянии напряженного ожидания и волнения. Величие бросило свой отсвет также и на них, и если вы позвоните в колокольчик у дверей Литвиновых, но никто не выйдет на ваш звонок, то какой-нибудь дружелюбный сосед сможет сказать вам в точности, когда они вышли из дома и когда, по всей вероятности, вернутся.
Когда я, с трудом бредя по покрытым слякотью улицам сквозь ветер и дождь, стремившиеся выяснить друг У друга, что из них может быть наиболее неприятным, нашла наконец их маленький домик, звонок мой был услышан. Г-жа Литвинова была дома и приняла меня в маленькой комнатке, служащей одновременно и рабочим кабинетом, и гостиной, и столовой, и комнатой для игр годовалого Миши Литвинова.
Госпожа Литвинова – высокая и стройная молодая женщина с подвижными чертами лица, темными глазами и с волосами, подстриженными по моде, которую Челси позаимствовал несколько лет назад у России.
– Нам не хочется, чтобы о нас писали в газетах, – сказала она жалобно. – И я абсолютно не желаю обсуждать с вами политические вопросы или наши планы, вместо этого я напою вас чаем и покажу вам моего сына.
Слово «посольство» наводит на мысль о мраморных лестницах, обширных вестибюлях и гостиных, наполненных ароматом дорогих цветов, – добавила она, становясь на колени перед огнем, чтобы поджарить кусочек хлеба. – Поэтому вам незачем называть наш дом «посольством» – неофициальным или каким-нибудь еще – и незачем вам также говорить обо мне как о неофициальной жене посла, ибо я ни чуточки не похожа на таковую, даже неофициальную. Мой муж – представитель русского народа. Этого вполне достаточно.
Мы попытаемся снять дом немного попросторнее, с телефоном, поскольку это необходимо. По правде говоря, я никогда не думала, какая необходимая вещь – телефон. Я поняла это только две недели назад.
Я не могу даже побольше рассказать вам о муже, потому что ему бы это не понравилось. Он просто хочет заниматься своей работой и чтобы ему никто в этом не мешал, но теперь он лишен этого удобства. Эта маленькая комнатка всегда была для него прибежищем, где он мог укрыться, но сейчас это уже не так, ибо, хотя у него и есть служебное помещение в Сити, люди все же упорно приезжают сюда, и даже все мои усилия наилучшим образом выполнять роль полицейского, стоящего на страже его покоя, не всегда оказываются эффективными.
Я не являюсь в действительности его секретарем, хоть и помогаю ему в его переписке. Он великолепно говорит и пишет по-английски, но у него столько дел, что он не может справиться со всей этой писаниной.
До замужества я не очень-то интересовалась политикой. Симпатии мои склонялись в сторону социализма, но боюсь, что у меня не было никаких сколько-нибудь четко определенных взглядов.
Однако русские мужья более широко посвящают своих жен в свою жизнь и свои убеждения, чем английские мужья, и поэтому я много узнала и интересуюсь всем, что делает мой муж.
Видите ли, русские женщины высокообразованны и. умны, а русский муж ищет в жене не столько хорошую хозяйку, сколько умного человека. Вот почему многие русские женщины занимаются какой-либо профессиональной деятельностью, будучи одновременно женами и матерями. Идеал их мужей – иметь жену, которая являлась бы и товарищем, и вместе с тем хорошей хозяйкой.
Здешние друзья моего мужа были в основном такими же русскими эмигрантами, как и он сам, в настоящее время многие из них возвратились на родину. Некоторых из них я знала хорошо и очень хотела бы, чтобы все англичане так же хорошо знали русских, как я. Эти эмигранты, мужчины и женщины, были интересными, даже блестящими людьми. Жили они в бедности, боролись за право заработать себе на хлеб, но никогда не жаловались и всегда мечтали и надеялись, что в конце концов их жертвы окажутся ненапрасными.
Большинство англичан чрезвычайно невежественно в том, что касается России. Ведь даже англичане и англичанки, считающие себя хорошо начитанными, скажут вам, что ничего не знают о русской литературе, одной из величайших, если не самой великой литературе в мире. А как можно знать народ, если не знать ничего о его литературе?
Но тут Миша, восседающий на своем высоком стуле, пролепетал что-то невнятное, и г-жа Литвинова дала ему корочку хлеба и сказала несколько ласковых слов по-русски.
– Я еще плохо знаю русский язык, – ответила она на мой вопрос. – Я начала изучать его с помощью мужа, но теперь нам пришлось бросить наши занятия. Само собой разумеется, мы хотим и собираемся поехать в Россию, и мне хотелось бы хотя бы примитивно овладеть русским языком.
В этот момент снова послышался звонок, и г-же Литвиновой пришлось выразить свое сочувствие двум русским женщинам, которые проделали неблизкий путь от Хаммерсмита сюда, чтобы повидать народного представителя. Она была очень любезна и всячески старалась им помочь, сообщив им его адрес и номер телефона в Сити, после чего, утешенные, но сопровождая свой уход целым потоком слов, они вышли на залитую слякотью улицу.
Последнее, что я увидела, оглянувшись назад, была гражданка Литвинова, стоящая на пороге своего дома с ребенком на руках. Она выглядела очень юной, но счастливой и оживленной. Ее рабочий день не закончился еще и наполовину, поскольку ей предстояло уложить своего непоседливого сынишку спать, затем приготовить ужин для себя и народного посла и обсудить вместе с ним материал, опубликованный в разделе информации шести газет, которые они прочитывали ежедневно, и, наконец, помочь ему справиться с его корреспонденцией».
Теперь снова возвратимся к рассказу Литвинова. «Каковы были мои отношения с английским правительством и английской общественностью? В этом отношении резко различаются два периода: до и после подписания Брестского договора. До заключения Брестского мира отношение ко мне со стороны официальной и неофициальной Англии было, учитывая время и обстоятельства, сравнительно благожелательным… Сношения со мной английский МИД в дальнейшем поддерживал через Рэкса Липера. Он был знаком со мной раньше. Теперь МИД решил использовать мое старое знакомство с Липером для дипломатических целей. Первоначально мои деловые встречи с Липером были не лишены некоторого „романтизма“, мы виделись с ним то в кафе или ресторане, то в каком-либо из лондонских парков.
Само собой разумеется, что, получив от Бальфура признание де-факто, я решил сделать попытку ликвидировать еще существовавшее в Лондоне старое царское посольство. Я написал письмо Константину Набокову, числившемуся тогда поверенным в делах, и потребовал от него прекращения этой комедии и передачи мне Чешем-хауз (здание посольства). Я направил к Набокову с письмом одного из моих сотрудников. Набоков принял его и в довольно вежливой форме ответил, что, если бы Советское правительство было официально признано британским правительством, он не замедлил бы уйти в отставку и сдать мне царское посольство. Но пока такого признания нет, он считает мои притязания необоснованными. Аналогичное письмо я направил также еще остающемуся в Лондоне царскому генеральному консулу г-ну Ону. Консул оказался человеком гораздо более грубым, чем Набоков, и предложил моему посланцу поскорее убраться восвояси. Зато в другом отношении я имел большой успех: я отправил в Английский банк письмо с требованием наложения ареста на все суммы, внесенные туда царским правительством для выплаты своему посольству и царской военно-закупочной миссии в Лондоне. Банк принял мое письмо к исполнению, и царское посольство и военно-закупочная миссия перестали получать деньги.
Что же касается отношения ко мне печати и общественного мнения, то в первый период (до подписания Брестского мира), опять-таки с учетом условий и обстоятельств, у меня не было оснований особенно жаловаться. Меня без конца интервьюировали и снимали, подробно описывали родственников моей жены и сравнительно мало ругали и поносили».
И даже приглашали на приемы; хотя Советская Россия не была признана, однако ее могучее влияние проникало и в официальный, чопорный Лондон. А. В. Литвинова вспоминала: «Надо было соблюдать требования приличия, и, поскольку „миссис Литвинофф“ существовала, ее тоже приглашали на обеды и ленчи и вВестминстер, и в фешенебельный Мейфер, а однажды даже и на Даунинг-стрит. Меня посадили рядом с Рамзеем Макдональдом, напротив Бертрана Рассела. Перегнувшись через стол, я спросила его, что он думает о Фрейде? На мгновение философ остановил свой орлиный взор на моем лице, но не удостоил дерзкую ответом. Впрочем, все были со мной отменно любезны. Моя соседка по правую руку завязала со мной разговор. „Я думаю, вы очень должны были удивиться, миссис Литвинофф, – сказала она ласково, – когда из вашей тихой жизни с мужем и малышом в Вест-Хемпстэде вы вдруг попали в водоворот мировых событий. Мы представили себе, как утром за завтраком вы наливаете мужу чай, а он протягивает вам „Таймc“ и говорит: «Поздравляю тебя, дорогая, ты, оказывается, жена посла!“
Я уверила свою соседку, что эту новость мы узнали не из газет».
В беседе с корреспондентом «Дейли кроникл» Литвинов сказал, что одна из главнейших его задач – рассеять пелену лжи о Советской России. И он использовал для этого любую возможность: проводил широкую разъяснительную работу в печати и на собраниях и решительно выступал против продолжения войны, опубликовал ряд статей об Октябрьской революции в органе независимой рабочей партии «Лейбор лидер» и некоторых других журналах и газетах, отпечатал и распространил большое количество всякого рода листовок и памфлетов.
Брошюра об Октябрьской революции к началу 1918 года была завершена. Он назвал ее «Большевистская революция, ее значение и смысл». Одно только перечисление глав этой брошюры – кроме предисловия и авторского вступления в ней шесть глав – показываем широкий круг проблем и вопросов, которые осветил Литвинов: 1. «Первая революция (1905)», 2. «Война», 3. «Февральская революция 1917 года», 4. «Антибольшевизм наступает», 5. «Большевистская революция». Последнюю, шестую главу автор назвал «Большевистская программа мира».
Литвинов дал анализ трех русских революций, разоблачил роль контрреволюции, раскрыл величайшую роль Ленина в освободительной борьбе российского пролетариата и интернациональный характер Октябрьской революции.
По просьбе Литвинова предисловие к его работе написал известный в ту пору лейбористский деятель Е. К. Ферчайлд, который призвал рабочий класс Англии прочитать книгу Литвинова и постараться понять суть событий, происшедших в России в октябре 1917 года.
Брошюра была напечатана в типографии лейбористской партии, и первое ее издание, видимо, вышло в феврале 1918 года. А через два месяца в Лондоне появилось второе издание. Таким образом, книга Литвинова была первой после Октябрьской революции работой большевика-марксиста, опубликованной за рубежом, в цитадели капиталистического мира. Она сыграла значительную роль в деле распространения правды об Октябрьской революции и способствовала возникновению в Англии комитетов «Руки прочь от Советской России!». [33]
В начале августа 1918 года поздно вечером в лондонской квартире Литвинова раздался звонок. Литвинов пошел открывать дверь:
– Кто там?
Ответили не по-английски – по-русски:
– Максим Максимович?
– Я!.. А кто вы?
– Из Москвы. От Владимира Ильича.
Это был курьер с особым поручением. И тут надо мысленно вернуться назад, в Москву лета 1918 года. Именно тогда, 19 июля, был опубликован текст первой Конституции РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов. Владимир Ильич попросил Бонч-Бруевича, если можно, переслать текст Конституции Литвинову в Лондон. Может быть, Максиму Максимовичу удастся ознакомить английский рабочий класс с этим документом.
Литвинов читал и перечитывал тонкие листы с текстом Конституции, обдумывал, как и где ее издать. И он издал. Потом брошюру уничтожили. Но осталась английская гранка предисловия к Конституции, написанного Литвиновым. Сверху на гранке – подпись на английском языке: «Максим Литвинов».
Даже небольшой отрывок из предисловия позволяет понять, каким языком Литвинов говорил в ту пору с трудящимися Англии, какими мыслями он руководствовался, будучи полномочным представителем своей страны. «В революционных ситуациях, особенно в ситуациях, столь чреватых социальным переустройством, какой является нынешняя ситуация в России, высшие интересы революции и революционных классов – это и есть наивысшая справедливость…
Мир видел много конституций, но ни одна из них не похожа на ту, текст которой напечатан на нижеследующих страницах. Это первая Конституция первого социалистического государства. То, что было мечтой целых поколений социалистов, стало в ноябре 1917 года свершившимся фактом в России. Социалистический интернационал – или то, что осталось от него в эти дни повального бегства из его рядов и наступившей в его рядах глубокой деморализации, – может сейчас увидеть, как рабочий класс, взявший власть в свои руки, попытался построить государственную машину на следующий же день после победы социалистической революции. Ибо эта конституция – не плод индивидуального мозга ученого-теоретика или даже государственного деятеля-практика, а в полном смысле слова органический продукт, стихийное творение революции, воля коллективного созидательного гения русских трудящихся масс». И далее, говоря о роли Советов депутатов в трех русских революциях, Литвинов пишет: «Никому, кроме Ленина, никогда и в голову не приходило, что этой чисто революционной деловой организации, носившей, казалось бы, только временный характер, суждено было стать краеугольным камнем будущей организации российского социалистического содружества наций. Но именно такова была ее судьба, как это предвидел Ленин еще в начале апреля…
Таким образом, настоящая Конституция, хотя она и является письменным документом, представляет собой Конституцию не бумажную, а живую, наполненную горячей пульсирующей кровью, мыслями, чувствами и, разрешите нам также сказать, страстями трудящихся революционных масс России».
Литвинов уже снял здание для полпредства и начал выполнять одну из тех задач, которую Чичерин в беседе с английским журналистом Рэнсомом определил так: «Роль Литвинова в Англии… заключалась прежде всего в том, чтобы установить связи с промышленным и торговым миром».
В те месяцы он устанавливает контакты со многими английскими фирмами, промышленниками, деловыми людьми в Лондоне и других городах. По его поручению назначенный им советский консул в Глазго шотландец Маклин проводит эту же работу в Шотландии. Пусть не сразу, но эта деятельность Литвинова принесла свои плоды, и скоро авторитетнейшие промышленные круги Англии выступят за развитие торговли с Советской Россией, а затем и за ее признание.
И конечно, Литвинов со всей энергией продолжает свою политическую деятельность, особенно трудную в период, когда руководители Антанты решили начать открытую интервенцию в Страну Советов. Возвратимся к его воспоминаниям: «Я выступил с речью на 17-й конференции лейбористской партии в Ноттингеме. Неоднократно мне приходилось сражаться с противниками Октябрьской революции на больших митингах. Из них мне особенно запомнилось собрание, устроенное в Кокстон-Холл. История его такова. Летом 1918 года в Лондон приехал Керенский, произнесший погромную речь против большевиков на лейбористской конференции, где председательствовал Артур Гендерсон. Я присутствовал на этой конференции, но мне не дали слова для ответа Керенскому, несмотря на громкие требования этого со стороны аудитории. Тогда несколько дней спустя левые лейбористы совместно с некоторыми радикальными депутатами парламента (Джозеф Кинг и др.) созвали специальное собрание в Кокстон-Холл, где я был главным оратором. Зал был битком набит народом, настроение было чрезвычайно приподнятое, принятые резолюции весьма резки».
В Москве с тревогой следили за борьбой Литвинова в Лондоне. Чичерин докладывал VII Всероссийскому съезду Советов в декабре 1919 года: «В июне 1918 года на лондонской рабочей конференции Керенский был встречен враждебными возгласами, и конференция устроила овацию тов. Литвинову, которому не разрешено было говорить… На грандиозных митингах в Лондоне… при всеобщем энтузиазме присутствующих принимались резолюции с требованием: „Руки прочь от Советской России!“
Вот что говорилось в одной из листовок того времени: «Полученные нами в последнее время сведения говорят о том, что английские войска высадились в Ревеле и наступают на Петроград. Это требует от рабочих Великобритании немедленных действий. Надо обсудить, какие меры необходимо предпринять, чтобы заставить правительства союзников вывести все свои войска с русской территории… Ничто не оправдывает продолжение войны против первой социалистической республики».
Митинг в Лондоне, принявший текст этой листовки, призвал всех трудящихся Великобритании подняться на борьбу против империалистической интервенции в Советской России.
Но главные трудности были еще впереди. Англия начала открыто проводить политику интервенции, и это сразу же сказалось на положении Литвинова. Он рассказывал об этом: «Явившись однажды утром в полпредство, я нашел его запертым на замок. Оказалось, что хозяин дома на Виктория-стрит, 82, решил раз и навсегда ликвидировать столь опасное учреждение, как советское полпредство, и с полным нарушением заключенного между нами контракта самовольно повесил замок на двери. Я обратился в суд. Суд разбирал мою жалобу и нашел, что владелец дома действительно нарушил подписанный им контракт. Этот последний аргументировал тем, что я-де занимаюсь в Англии опасной „пропагандой против короля и отечества“. Суд открыто стал на сторону владельца дома и в своем решении признал, что хотя заключенный контракт был односторонне нарушен хозяином дома, но все-таки мне надлежит отказать. Апеллировать против этого решения в высшие судебные инстанции при сложившихся обстоятельствах я считал бесполезным и потому дальнейшее ведение дела прекратил. В результате „Русское народное посольство“ на Виктория-стрит, 82, перестало существовать, и мне пришлось перевести его в собственную квартиру на Бигвуд-авеню, 11, Голдерс Грин, С. 3.».
Сложившаяся тяжелая для Литвинова обстановка отразилась и на положении его семьи. У Литвиновых родился второй ребенок – дочь, которую назвали Татьяной. А. В. Литвинова свидетельствует: «Недели через две после моего возвращения из родильного дома наша приходящая работница Шарлотта перестала приходить, и мне пришлось хозяйничать одной с двумя малышами, из которых один был грудной, а другой вступил в тот возраст, когда нельзя спускать глаз с ребенка ни на минуту. Моя тетя Эдит ринулась к Шарлотте, чтобы узнать, в чем дело. В это время свирепствовала испанка, и мы подумали, что Шарлотта подцепила эту болезнь. Но Шарлотта была на ногах. Она сама открыла дверь и впустила миссис Идер. Нет, нет, она не может больше ходить к миссис Литвинофф, она никогда ничего такого себе не позволяла и не желает, чтобы люди видели ее входящей и выходящей из дома, над которым учрежден полицейский надзор. Вот уже несколько дней, как она заметила, что у фонаря напротив их окон околачиваются сыщики и, как только мистер Литвинофф выходит из дому, следуют за ним по пятам. Она не представляет себе, в чем он мог провиниться перед властями, он такой спокойный и вежливый джентльмен, но, как бы там ни было, она не желает связываться с полицией».
30 августа 1918 года в Москве было совершено покушение на Ленина. Английская реакция бесновалась, ждала гибели революции, злорадствовала. Положение Литвинова стало еще более сложным. Правительственные круги больше не желали мириться с тем, что в Англии находится даже полуофициальный представитель Советской России. Шарлотта была права. За Литвиновым давно уже была установлена негласная слежка. Однако вскоре формальное приличие было отброшено как ненужный атрибут. 1 сентября в Москве за контрреволюционную деятельность арестовали Брюса Локкарта. Сразу же в лондонских газетах появилось следующее сообщение: «Сегодня к советскому „посольству“ прикрепили представителя Скотланд-Ярда, и за действиями г-на Литвинова ведется тщательное наблюдение.
Г-н Литвинов заявил, что у него нет прямой информации относительно ареста г-на Локкарта. Он сказал также, что установленное полицейскими властями наблюдение за ним, естественно, весьма затрудняет его работу».
Работа Литвинова не просто была затруднена, его арестовали. «Английское правительство в виде ответной репрессии, – вспоминал Литвинов, – 6 сентября произвело обыск в моей квартире и арестовало меня. Одновременно со мной были обысканы и арестованы почти все работники полпредства. Посажен я был в Брикстонскую тюрьму».
Но посол есть посол, даже формально не признанный. На дверь тюремной камеры, в которую посадили Литвинова, была повешена табличка: «Гость его величества». А «гость» без устали шагал по камере – три шага туда, три обратно – и думал, что ему предпринять, чтобы скорее оказаться на воле. Оттуда приходили недобрые вести. Газеты требовали самых строгих мер по отношению к красному послу. В папке Литвинова хранилась газетная статья, автор которой требовал сообщить Ленину, что «при малейшем насилии, примененном к Локкарту, Литвинов будет расстрелян». Это место в статье Литвинов подчеркнул красным карандашом.
О дальнейших событиях Максим Максимович рассказал следующее: «Спустя несколько дней после моего ареста ко мне в тюрьму явился Липер. Причина его визита была такова. До моего заключения английский МИД имел возможность сноситься с Советским правительством через меня. Никаких других способов сношений с Москвой в тот момент у него не было (ведь Локкарт уже сидел в тюрьме). Со дня моего ареста эта единственная ниточка между Лондоном и Москвой была оборвана. А между тем в связи с арестом Локкарта Лондон вынужден был начать какие-то переговоры с Москвой – прежде всего в целях освобождения Локкарта. Как это было сделать? Тогда в МИД вспомнили обо мне и прислали ко мне Липера. Липер просил меня послать в Москву шифровку и передать предложение британского правительства обменять меня на Локкарта.
В папке Литвинова обнаружен экземпляр визитной карточки с «титулом» и распорядком работы «Русского народного посольства» на Виктория-стрит, 82. Посольство было открыто для посетителей с 11 до 13 и с 16 до 17 часов, а по субботам только в утренние часы.
Прежде чем продолжить рассказ Литвинова, снова мысленно перенесемся в его дом и посмотрим, что там происходило через две недели после назначения. Об этом поведала английская журналистка Марион Райян, опубликовавшая 20 января' 1918 года в газете «Уикли диспетч» статью «Литвиновы у себя дома».
Журналистка писала: «Некоторые люди носят на себе печать величия. Таким человеком является Максим Литвинов, нынешний представитель русского народа в Лондоне.
Два года назад он женился на молодой девушке-англичанке Айви Лоу, многообещающей писательнице-романистке и той именно женщине, с которой мог делиться своими надеждами и мечтами.
Литвиновы жили самой уединенной и спокойной жизнью в крохотном домике в Западном Хемпстэде. Почтальон заходил сюда часто, но визитеров бывало мало, в основном русские. Здесь не звенел телефонный звонок, не пыхтели проезжавшие мимо такси. Их дом был таким же сонным, как и все дома на этой улице.
Но г-н и г-жа Литвиновы были энергичными людьми. В России происходили великие события, и мечты г-на Литвинова были, по-видимому, близки к тому, чтобы осуществиться. Изгнанники снова держали путь домой, но он оставался в Лондоне. Он близко знал Ленина и писал о нем как о человеке талантливом и энергичном.
А затем совершенно неожиданно этот милый, спокойный господин, который похож на английского государственного деятеля и которого считали на Хилфилд-роуд скромным ученым, преданным своей молодой жене и хорошенькому беби, был назначен на пост представителя русского народа, неофициально признанного посла с определенно неофициальным посольством. Большевики остановили на нем свой выбор ввиду его убеждений, из-за долгого его пребывания в Англии и из-за прекрасного знания им языков.
С этого момента жизнь в литвиновской семье совершенно переменилась, и эта перемена сказалась на всей жизни улицы Хилфилд-роуд. Сейчас здесь можно видеть в течение всего дня и такси, и визитеров, и репортеров, и мальчиков-посыльных, а соседи Литвиновых непрерывно находятся в состоянии напряженного ожидания и волнения. Величие бросило свой отсвет также и на них, и если вы позвоните в колокольчик у дверей Литвиновых, но никто не выйдет на ваш звонок, то какой-нибудь дружелюбный сосед сможет сказать вам в точности, когда они вышли из дома и когда, по всей вероятности, вернутся.
Когда я, с трудом бредя по покрытым слякотью улицам сквозь ветер и дождь, стремившиеся выяснить друг У друга, что из них может быть наиболее неприятным, нашла наконец их маленький домик, звонок мой был услышан. Г-жа Литвинова была дома и приняла меня в маленькой комнатке, служащей одновременно и рабочим кабинетом, и гостиной, и столовой, и комнатой для игр годовалого Миши Литвинова.
Госпожа Литвинова – высокая и стройная молодая женщина с подвижными чертами лица, темными глазами и с волосами, подстриженными по моде, которую Челси позаимствовал несколько лет назад у России.
– Нам не хочется, чтобы о нас писали в газетах, – сказала она жалобно. – И я абсолютно не желаю обсуждать с вами политические вопросы или наши планы, вместо этого я напою вас чаем и покажу вам моего сына.
Слово «посольство» наводит на мысль о мраморных лестницах, обширных вестибюлях и гостиных, наполненных ароматом дорогих цветов, – добавила она, становясь на колени перед огнем, чтобы поджарить кусочек хлеба. – Поэтому вам незачем называть наш дом «посольством» – неофициальным или каким-нибудь еще – и незачем вам также говорить обо мне как о неофициальной жене посла, ибо я ни чуточки не похожа на таковую, даже неофициальную. Мой муж – представитель русского народа. Этого вполне достаточно.
Мы попытаемся снять дом немного попросторнее, с телефоном, поскольку это необходимо. По правде говоря, я никогда не думала, какая необходимая вещь – телефон. Я поняла это только две недели назад.
Я не могу даже побольше рассказать вам о муже, потому что ему бы это не понравилось. Он просто хочет заниматься своей работой и чтобы ему никто в этом не мешал, но теперь он лишен этого удобства. Эта маленькая комнатка всегда была для него прибежищем, где он мог укрыться, но сейчас это уже не так, ибо, хотя у него и есть служебное помещение в Сити, люди все же упорно приезжают сюда, и даже все мои усилия наилучшим образом выполнять роль полицейского, стоящего на страже его покоя, не всегда оказываются эффективными.
Я не являюсь в действительности его секретарем, хоть и помогаю ему в его переписке. Он великолепно говорит и пишет по-английски, но у него столько дел, что он не может справиться со всей этой писаниной.
До замужества я не очень-то интересовалась политикой. Симпатии мои склонялись в сторону социализма, но боюсь, что у меня не было никаких сколько-нибудь четко определенных взглядов.
Однако русские мужья более широко посвящают своих жен в свою жизнь и свои убеждения, чем английские мужья, и поэтому я много узнала и интересуюсь всем, что делает мой муж.
Видите ли, русские женщины высокообразованны и. умны, а русский муж ищет в жене не столько хорошую хозяйку, сколько умного человека. Вот почему многие русские женщины занимаются какой-либо профессиональной деятельностью, будучи одновременно женами и матерями. Идеал их мужей – иметь жену, которая являлась бы и товарищем, и вместе с тем хорошей хозяйкой.
Здешние друзья моего мужа были в основном такими же русскими эмигрантами, как и он сам, в настоящее время многие из них возвратились на родину. Некоторых из них я знала хорошо и очень хотела бы, чтобы все англичане так же хорошо знали русских, как я. Эти эмигранты, мужчины и женщины, были интересными, даже блестящими людьми. Жили они в бедности, боролись за право заработать себе на хлеб, но никогда не жаловались и всегда мечтали и надеялись, что в конце концов их жертвы окажутся ненапрасными.
Большинство англичан чрезвычайно невежественно в том, что касается России. Ведь даже англичане и англичанки, считающие себя хорошо начитанными, скажут вам, что ничего не знают о русской литературе, одной из величайших, если не самой великой литературе в мире. А как можно знать народ, если не знать ничего о его литературе?
Но тут Миша, восседающий на своем высоком стуле, пролепетал что-то невнятное, и г-жа Литвинова дала ему корочку хлеба и сказала несколько ласковых слов по-русски.
– Я еще плохо знаю русский язык, – ответила она на мой вопрос. – Я начала изучать его с помощью мужа, но теперь нам пришлось бросить наши занятия. Само собой разумеется, мы хотим и собираемся поехать в Россию, и мне хотелось бы хотя бы примитивно овладеть русским языком.
В этот момент снова послышался звонок, и г-же Литвиновой пришлось выразить свое сочувствие двум русским женщинам, которые проделали неблизкий путь от Хаммерсмита сюда, чтобы повидать народного представителя. Она была очень любезна и всячески старалась им помочь, сообщив им его адрес и номер телефона в Сити, после чего, утешенные, но сопровождая свой уход целым потоком слов, они вышли на залитую слякотью улицу.
Последнее, что я увидела, оглянувшись назад, была гражданка Литвинова, стоящая на пороге своего дома с ребенком на руках. Она выглядела очень юной, но счастливой и оживленной. Ее рабочий день не закончился еще и наполовину, поскольку ей предстояло уложить своего непоседливого сынишку спать, затем приготовить ужин для себя и народного посла и обсудить вместе с ним материал, опубликованный в разделе информации шести газет, которые они прочитывали ежедневно, и, наконец, помочь ему справиться с его корреспонденцией».
Теперь снова возвратимся к рассказу Литвинова. «Каковы были мои отношения с английским правительством и английской общественностью? В этом отношении резко различаются два периода: до и после подписания Брестского договора. До заключения Брестского мира отношение ко мне со стороны официальной и неофициальной Англии было, учитывая время и обстоятельства, сравнительно благожелательным… Сношения со мной английский МИД в дальнейшем поддерживал через Рэкса Липера. Он был знаком со мной раньше. Теперь МИД решил использовать мое старое знакомство с Липером для дипломатических целей. Первоначально мои деловые встречи с Липером были не лишены некоторого „романтизма“, мы виделись с ним то в кафе или ресторане, то в каком-либо из лондонских парков.
Само собой разумеется, что, получив от Бальфура признание де-факто, я решил сделать попытку ликвидировать еще существовавшее в Лондоне старое царское посольство. Я написал письмо Константину Набокову, числившемуся тогда поверенным в делах, и потребовал от него прекращения этой комедии и передачи мне Чешем-хауз (здание посольства). Я направил к Набокову с письмом одного из моих сотрудников. Набоков принял его и в довольно вежливой форме ответил, что, если бы Советское правительство было официально признано британским правительством, он не замедлил бы уйти в отставку и сдать мне царское посольство. Но пока такого признания нет, он считает мои притязания необоснованными. Аналогичное письмо я направил также еще остающемуся в Лондоне царскому генеральному консулу г-ну Ону. Консул оказался человеком гораздо более грубым, чем Набоков, и предложил моему посланцу поскорее убраться восвояси. Зато в другом отношении я имел большой успех: я отправил в Английский банк письмо с требованием наложения ареста на все суммы, внесенные туда царским правительством для выплаты своему посольству и царской военно-закупочной миссии в Лондоне. Банк принял мое письмо к исполнению, и царское посольство и военно-закупочная миссия перестали получать деньги.
Что же касается отношения ко мне печати и общественного мнения, то в первый период (до подписания Брестского мира), опять-таки с учетом условий и обстоятельств, у меня не было оснований особенно жаловаться. Меня без конца интервьюировали и снимали, подробно описывали родственников моей жены и сравнительно мало ругали и поносили».
И даже приглашали на приемы; хотя Советская Россия не была признана, однако ее могучее влияние проникало и в официальный, чопорный Лондон. А. В. Литвинова вспоминала: «Надо было соблюдать требования приличия, и, поскольку „миссис Литвинофф“ существовала, ее тоже приглашали на обеды и ленчи и вВестминстер, и в фешенебельный Мейфер, а однажды даже и на Даунинг-стрит. Меня посадили рядом с Рамзеем Макдональдом, напротив Бертрана Рассела. Перегнувшись через стол, я спросила его, что он думает о Фрейде? На мгновение философ остановил свой орлиный взор на моем лице, но не удостоил дерзкую ответом. Впрочем, все были со мной отменно любезны. Моя соседка по правую руку завязала со мной разговор. „Я думаю, вы очень должны были удивиться, миссис Литвинофф, – сказала она ласково, – когда из вашей тихой жизни с мужем и малышом в Вест-Хемпстэде вы вдруг попали в водоворот мировых событий. Мы представили себе, как утром за завтраком вы наливаете мужу чай, а он протягивает вам „Таймc“ и говорит: «Поздравляю тебя, дорогая, ты, оказывается, жена посла!“
Я уверила свою соседку, что эту новость мы узнали не из газет».
В беседе с корреспондентом «Дейли кроникл» Литвинов сказал, что одна из главнейших его задач – рассеять пелену лжи о Советской России. И он использовал для этого любую возможность: проводил широкую разъяснительную работу в печати и на собраниях и решительно выступал против продолжения войны, опубликовал ряд статей об Октябрьской революции в органе независимой рабочей партии «Лейбор лидер» и некоторых других журналах и газетах, отпечатал и распространил большое количество всякого рода листовок и памфлетов.
Брошюра об Октябрьской революции к началу 1918 года была завершена. Он назвал ее «Большевистская революция, ее значение и смысл». Одно только перечисление глав этой брошюры – кроме предисловия и авторского вступления в ней шесть глав – показываем широкий круг проблем и вопросов, которые осветил Литвинов: 1. «Первая революция (1905)», 2. «Война», 3. «Февральская революция 1917 года», 4. «Антибольшевизм наступает», 5. «Большевистская революция». Последнюю, шестую главу автор назвал «Большевистская программа мира».
Литвинов дал анализ трех русских революций, разоблачил роль контрреволюции, раскрыл величайшую роль Ленина в освободительной борьбе российского пролетариата и интернациональный характер Октябрьской революции.
По просьбе Литвинова предисловие к его работе написал известный в ту пору лейбористский деятель Е. К. Ферчайлд, который призвал рабочий класс Англии прочитать книгу Литвинова и постараться понять суть событий, происшедших в России в октябре 1917 года.
Брошюра была напечатана в типографии лейбористской партии, и первое ее издание, видимо, вышло в феврале 1918 года. А через два месяца в Лондоне появилось второе издание. Таким образом, книга Литвинова была первой после Октябрьской революции работой большевика-марксиста, опубликованной за рубежом, в цитадели капиталистического мира. Она сыграла значительную роль в деле распространения правды об Октябрьской революции и способствовала возникновению в Англии комитетов «Руки прочь от Советской России!». [33]
В начале августа 1918 года поздно вечером в лондонской квартире Литвинова раздался звонок. Литвинов пошел открывать дверь:
– Кто там?
Ответили не по-английски – по-русски:
– Максим Максимович?
– Я!.. А кто вы?
– Из Москвы. От Владимира Ильича.
Это был курьер с особым поручением. И тут надо мысленно вернуться назад, в Москву лета 1918 года. Именно тогда, 19 июля, был опубликован текст первой Конституции РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов. Владимир Ильич попросил Бонч-Бруевича, если можно, переслать текст Конституции Литвинову в Лондон. Может быть, Максиму Максимовичу удастся ознакомить английский рабочий класс с этим документом.
Литвинов читал и перечитывал тонкие листы с текстом Конституции, обдумывал, как и где ее издать. И он издал. Потом брошюру уничтожили. Но осталась английская гранка предисловия к Конституции, написанного Литвиновым. Сверху на гранке – подпись на английском языке: «Максим Литвинов».
Даже небольшой отрывок из предисловия позволяет понять, каким языком Литвинов говорил в ту пору с трудящимися Англии, какими мыслями он руководствовался, будучи полномочным представителем своей страны. «В революционных ситуациях, особенно в ситуациях, столь чреватых социальным переустройством, какой является нынешняя ситуация в России, высшие интересы революции и революционных классов – это и есть наивысшая справедливость…
Мир видел много конституций, но ни одна из них не похожа на ту, текст которой напечатан на нижеследующих страницах. Это первая Конституция первого социалистического государства. То, что было мечтой целых поколений социалистов, стало в ноябре 1917 года свершившимся фактом в России. Социалистический интернационал – или то, что осталось от него в эти дни повального бегства из его рядов и наступившей в его рядах глубокой деморализации, – может сейчас увидеть, как рабочий класс, взявший власть в свои руки, попытался построить государственную машину на следующий же день после победы социалистической революции. Ибо эта конституция – не плод индивидуального мозга ученого-теоретика или даже государственного деятеля-практика, а в полном смысле слова органический продукт, стихийное творение революции, воля коллективного созидательного гения русских трудящихся масс». И далее, говоря о роли Советов депутатов в трех русских революциях, Литвинов пишет: «Никому, кроме Ленина, никогда и в голову не приходило, что этой чисто революционной деловой организации, носившей, казалось бы, только временный характер, суждено было стать краеугольным камнем будущей организации российского социалистического содружества наций. Но именно такова была ее судьба, как это предвидел Ленин еще в начале апреля…
Таким образом, настоящая Конституция, хотя она и является письменным документом, представляет собой Конституцию не бумажную, а живую, наполненную горячей пульсирующей кровью, мыслями, чувствами и, разрешите нам также сказать, страстями трудящихся революционных масс России».
Литвинов уже снял здание для полпредства и начал выполнять одну из тех задач, которую Чичерин в беседе с английским журналистом Рэнсомом определил так: «Роль Литвинова в Англии… заключалась прежде всего в том, чтобы установить связи с промышленным и торговым миром».
В те месяцы он устанавливает контакты со многими английскими фирмами, промышленниками, деловыми людьми в Лондоне и других городах. По его поручению назначенный им советский консул в Глазго шотландец Маклин проводит эту же работу в Шотландии. Пусть не сразу, но эта деятельность Литвинова принесла свои плоды, и скоро авторитетнейшие промышленные круги Англии выступят за развитие торговли с Советской Россией, а затем и за ее признание.
И конечно, Литвинов со всей энергией продолжает свою политическую деятельность, особенно трудную в период, когда руководители Антанты решили начать открытую интервенцию в Страну Советов. Возвратимся к его воспоминаниям: «Я выступил с речью на 17-й конференции лейбористской партии в Ноттингеме. Неоднократно мне приходилось сражаться с противниками Октябрьской революции на больших митингах. Из них мне особенно запомнилось собрание, устроенное в Кокстон-Холл. История его такова. Летом 1918 года в Лондон приехал Керенский, произнесший погромную речь против большевиков на лейбористской конференции, где председательствовал Артур Гендерсон. Я присутствовал на этой конференции, но мне не дали слова для ответа Керенскому, несмотря на громкие требования этого со стороны аудитории. Тогда несколько дней спустя левые лейбористы совместно с некоторыми радикальными депутатами парламента (Джозеф Кинг и др.) созвали специальное собрание в Кокстон-Холл, где я был главным оратором. Зал был битком набит народом, настроение было чрезвычайно приподнятое, принятые резолюции весьма резки».
В Москве с тревогой следили за борьбой Литвинова в Лондоне. Чичерин докладывал VII Всероссийскому съезду Советов в декабре 1919 года: «В июне 1918 года на лондонской рабочей конференции Керенский был встречен враждебными возгласами, и конференция устроила овацию тов. Литвинову, которому не разрешено было говорить… На грандиозных митингах в Лондоне… при всеобщем энтузиазме присутствующих принимались резолюции с требованием: „Руки прочь от Советской России!“
Вот что говорилось в одной из листовок того времени: «Полученные нами в последнее время сведения говорят о том, что английские войска высадились в Ревеле и наступают на Петроград. Это требует от рабочих Великобритании немедленных действий. Надо обсудить, какие меры необходимо предпринять, чтобы заставить правительства союзников вывести все свои войска с русской территории… Ничто не оправдывает продолжение войны против первой социалистической республики».
Митинг в Лондоне, принявший текст этой листовки, призвал всех трудящихся Великобритании подняться на борьбу против империалистической интервенции в Советской России.
Но главные трудности были еще впереди. Англия начала открыто проводить политику интервенции, и это сразу же сказалось на положении Литвинова. Он рассказывал об этом: «Явившись однажды утром в полпредство, я нашел его запертым на замок. Оказалось, что хозяин дома на Виктория-стрит, 82, решил раз и навсегда ликвидировать столь опасное учреждение, как советское полпредство, и с полным нарушением заключенного между нами контракта самовольно повесил замок на двери. Я обратился в суд. Суд разбирал мою жалобу и нашел, что владелец дома действительно нарушил подписанный им контракт. Этот последний аргументировал тем, что я-де занимаюсь в Англии опасной „пропагандой против короля и отечества“. Суд открыто стал на сторону владельца дома и в своем решении признал, что хотя заключенный контракт был односторонне нарушен хозяином дома, но все-таки мне надлежит отказать. Апеллировать против этого решения в высшие судебные инстанции при сложившихся обстоятельствах я считал бесполезным и потому дальнейшее ведение дела прекратил. В результате „Русское народное посольство“ на Виктория-стрит, 82, перестало существовать, и мне пришлось перевести его в собственную квартиру на Бигвуд-авеню, 11, Голдерс Грин, С. 3.».
Сложившаяся тяжелая для Литвинова обстановка отразилась и на положении его семьи. У Литвиновых родился второй ребенок – дочь, которую назвали Татьяной. А. В. Литвинова свидетельствует: «Недели через две после моего возвращения из родильного дома наша приходящая работница Шарлотта перестала приходить, и мне пришлось хозяйничать одной с двумя малышами, из которых один был грудной, а другой вступил в тот возраст, когда нельзя спускать глаз с ребенка ни на минуту. Моя тетя Эдит ринулась к Шарлотте, чтобы узнать, в чем дело. В это время свирепствовала испанка, и мы подумали, что Шарлотта подцепила эту болезнь. Но Шарлотта была на ногах. Она сама открыла дверь и впустила миссис Идер. Нет, нет, она не может больше ходить к миссис Литвинофф, она никогда ничего такого себе не позволяла и не желает, чтобы люди видели ее входящей и выходящей из дома, над которым учрежден полицейский надзор. Вот уже несколько дней, как она заметила, что у фонаря напротив их окон околачиваются сыщики и, как только мистер Литвинофф выходит из дому, следуют за ним по пятам. Она не представляет себе, в чем он мог провиниться перед властями, он такой спокойный и вежливый джентльмен, но, как бы там ни было, она не желает связываться с полицией».
30 августа 1918 года в Москве было совершено покушение на Ленина. Английская реакция бесновалась, ждала гибели революции, злорадствовала. Положение Литвинова стало еще более сложным. Правительственные круги больше не желали мириться с тем, что в Англии находится даже полуофициальный представитель Советской России. Шарлотта была права. За Литвиновым давно уже была установлена негласная слежка. Однако вскоре формальное приличие было отброшено как ненужный атрибут. 1 сентября в Москве за контрреволюционную деятельность арестовали Брюса Локкарта. Сразу же в лондонских газетах появилось следующее сообщение: «Сегодня к советскому „посольству“ прикрепили представителя Скотланд-Ярда, и за действиями г-на Литвинова ведется тщательное наблюдение.
Г-н Литвинов заявил, что у него нет прямой информации относительно ареста г-на Локкарта. Он сказал также, что установленное полицейскими властями наблюдение за ним, естественно, весьма затрудняет его работу».
Работа Литвинова не просто была затруднена, его арестовали. «Английское правительство в виде ответной репрессии, – вспоминал Литвинов, – 6 сентября произвело обыск в моей квартире и арестовало меня. Одновременно со мной были обысканы и арестованы почти все работники полпредства. Посажен я был в Брикстонскую тюрьму».
Но посол есть посол, даже формально не признанный. На дверь тюремной камеры, в которую посадили Литвинова, была повешена табличка: «Гость его величества». А «гость» без устали шагал по камере – три шага туда, три обратно – и думал, что ему предпринять, чтобы скорее оказаться на воле. Оттуда приходили недобрые вести. Газеты требовали самых строгих мер по отношению к красному послу. В папке Литвинова хранилась газетная статья, автор которой требовал сообщить Ленину, что «при малейшем насилии, примененном к Локкарту, Литвинов будет расстрелян». Это место в статье Литвинов подчеркнул красным карандашом.
О дальнейших событиях Максим Максимович рассказал следующее: «Спустя несколько дней после моего ареста ко мне в тюрьму явился Липер. Причина его визита была такова. До моего заключения английский МИД имел возможность сноситься с Советским правительством через меня. Никаких других способов сношений с Москвой в тот момент у него не было (ведь Локкарт уже сидел в тюрьме). Со дня моего ареста эта единственная ниточка между Лондоном и Москвой была оборвана. А между тем в связи с арестом Локкарта Лондон вынужден был начать какие-то переговоры с Москвой – прежде всего в целях освобождения Локкарта. Как это было сделать? Тогда в МИД вспомнили обо мне и прислали ко мне Липера. Липер просил меня послать в Москву шифровку и передать предложение британского правительства обменять меня на Локкарта.