Страница:
После переговоров был устроен прием в честь англичан. Все сидели сумрачные, царила гнетущая атмосфера. Было ясно, что переговоры закончились безрезультатно. Сталин произнес большую речь, которая никем не ожидалась, а потому не была застенографирована. Ее содержание сохранили в памяти лишь те, кто присутствовал на этом приеме:
[46]
– Не надо бояться немцев, не так страшен черт, как его малюют. Случается, что и плохая разведка приводит к проигрышу сражений. Я напомню вам эпизод, относящийся к периоду первой мировой войны. На Дарданелльском фронте, где англичане стояли лицом к лицу с турками, намечалось довольно крупное сражение. Однако в последний момент турецкой разведке стало известно, что англичане намереваются отвести войска. Этот же маневр собиралось осуществить и турецкое командование, но, узнав о намерениях англичан, отказалось от своего плана. Английское командование, ничего не зная о турецких планах, отвело свои войска. Поле боя осталось за турками.
Сталин изложил этот исторический эпизод, не уточнив одного факта, а именно того, что военно-морским министром Англии в тот период был не кто иной, как Черчилль.
Черчилль сидел багровый, не смотрел в сторону Сталина. После речи Сталина из-за стола поднялся английский посол Криппс, который, как полагается по протоколу, намеревался произнести речь. Черчилль вышел из себя, дернул Крип-пса за пиджак, зло проворчал:
– Никаких речей.
Обед окончательно расстроился. Когда все поднялись, Сталин подошел к Черчиллю, дружелюбно сказал ему:
– Хотя мы с вами и не договорились, прошу зайти ко мне в гости. Там побеседуем.
Черчилль несколько мгновений угрюмо молчал, потом согласился. Сталин, Черчилль и переводчик Павлов спустились вниз, в квартиру Сталина. Там началась беседа, длившаяся около шести часов.
В результате этой беседы и было подписано упомянутое выше коммюнике.
«Тесное содружество и взаимопонимание» – формула коммюнике, принятая Черчиллем, была, конечно, очень важной, но отнюдь не означала, что второй фронт будет открыт в 1942 году. По-прежнему Красная Армия несла на своих плечах все бремя войны. После разгрома немцев под Москвой Рузвельт в общих чертах изложил Литвинову планы войны против Германии. Президент говорил о форсировании военных усилий в промышленности и накоплении войск. Военные советники Рузвельта выдвинули тогда же проект ограниченной высадки во Франции в 1942 году с последующим открытием второго фронта в 1943 году. Но осуществить эту задачу можно было только при помощи фронтального наступления через Францию. Такова была суть «трансламаншской стратегии» Соединенных Штатов. Позже американские историки утверждали, будто бы США вели по этому вопросу бескомпромиссную борьбу за реализацию планов скорейшего вторжения в Западную Европу. Однако на очередном совещании представителей США и Англии в июле 1942 года в Лондоне было принято решение: вместо высадки в Северной Франции осуществить в 1942 году десантную операцию в Северной Африке, так называемый план «Торч».
Литвинов, который имел возможность заглянуть за кулисы американской политики, полагал, что в основе такой переориентировки США лежало стремление не обострять отношений с Англией и, в частности, с Черчиллем, который носился с идеей нанесения удара по Германии через Балканы – «мягкое подбрюшье Европы». Разгром немцев в Африке сулил успех этим планам, позволял Англии в будущем осуществлять свою традиционную политику закрепления на Балканах и Ближнем Востоке. Но Рузвельт согласился с планом «Торч», веря, что его успех приблизит открытие второго фронта в Европе.
В этих условиях Литвинов видел свою задачу в том, чтобы, склоняя президента к открытию второго фронта в Европе, в максимальной степени форсировать отправку в Советский Союз вооружения, продовольствия и медикаментов. И в то же время напрячь все усилия для мобилизации общественного мнения в пользу скорейшего открытия второго фронта.
События лета 1942 года требовали самых энергичных действий. Замысел гитлеровского командования стал предельно ясен. Вермахт рвался к Сталинграду. Под угрозой оказался Кавказ с его нефтяными ресурсами, кубанская и ставропольская житницы Советского Союза. Подписанная Гитлером директива № 45 от 23 июля 1942 года сформулировала задачу, выполнение которой было возложено на группы армий «А» и «Б», в которые входили отборные дивизии вермахта. Группа армий «А» должна была наступать на западный Кавказ и вдоль Черноморского побережья, а также захватить Майкоп и Грозный, перекрыть дороги через горные перевалы Центрального Кавказа и прорваться к Баку.
Задача группы армий «Б» состояла в том, чтобы нанести удар по Сталинграду, разгромить там советские армии, захватить город и перерезать междуречье Дона и Волги в его наиболее узком месте, прервать движение судов по Волге. Вслед за тем армии гитлеровского вермахта должны были вдоль Волги выйти к Астрахани и там перекрыть главное русло– Волги. Наступила одна из самых критических фаз войны.
В те дни, до краев наполненные острой тревогой, Литвинов и сотрудники посольства не знали отдыха. Они разъезжали по стране, выступали на митингах, устанавливали контакты с новыми группами населения и политическими деятелями.
Для выступлений советских дипломатов организация «Уор раша релиф» обычно снимала в городах помещение какого-нибудь отеля на два-три часа. Много выступал в ту пору и сам Литвинов. Входная плата на его выступления устанавливалась в три доллара. Нередко они проходили в Мэдисон-Сквер-гарден и в других больших залах. Средства, поступающие в распоряжение посольства после таких митингов, не только возмещали затраты, но и позволяли дополнительно закупать продовольствие и медикаменты для Советского Союза.
И без того частые контакты Литвинова с Рузвельтом стали еще более тесными, приобрели конкретную направленность – поставки вооружения и военного снаряжения, продовольствия, медикаментов, значение которых возрастало в связи с летним наступлением немцев на советско-германском фронте.
И здесь снова большую роль сыграли дипломатический опыт Литвинова, его авторитет. В любой момент советский посол мог позвонить в Белый дом, и президент сразу же принимал его.
Часто Рузвельт приглашал советского дипломата зайти к нему вечером. Литвинов приходил. И они беседовали в кабинете Рузвельта. Вдвоем. Без посторонних. Без советника. Без переводчика. У ног президента лежала его любимая собака Фалла. Мерно текла беседа миллионера-аристократа и бывшего агента ленинской «Искры», «водворителя оружия». Теперь оружие было необходимо для защиты его Родины. И он настойчиво подводил президента к мысли, что это оружие надо дать Советскому Союзу.
Через полгода после приезда Литвинова в Вашингтон продуманная политика Советского правительства, переговоры в Москве и Вашингтоне привели к важным результатам. США с конца 1941 года распространили на Советский Союз поставки товаров и помощь по ленд-лизу, которая затем осуществлялась на основе советско-американского соглашения 1942 года.
Свидетельствует А. И. Микоян: «Очень большую роль сыграл Литвинов во время Отечественной войны, когда он был послом в Соединенных Штатах Америки. В то время я вел переговоры о ленд-лизе с Америкой. С американской стороны в переговорах участвовал Аверелл Гарриман, а с английской – лорд Бивербрук. Надо сказать, что с англичанами в этом вопросе было легче договариваться. Переговоры затянулись. Как-то Бивербрук спросил меня, почему я такой хмурый. Я ответил, что радости мало оттого, что переговоры не увенчиваются успехом. Партнеры хитрили, выставляли все новые условия. Я же не имел поручения Советского правительства менять первоначально выработанные наметки. В этих условиях Литвинов сумел найти подход к Америке. Он успешно провел там переговоры, добился поставок вооружения и других товаров. Успеху переговоров способствовала личность Литвинова. Он сыграл очень большую роль. С ним считались в Соединенных Штатах Америки. Он мог воздействовать на американцев, на государственных деятелей Соединенных Штатов».
11 июня 1942 года Литвинов и Хэлл подписали соглашение о принципах, применимых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии. Правительство США подтвердило, что оно и впредь будет оказывать Советскому Союзу в борьбе против общего врага оборонную помощь вооружением и другими военными материалами.
Предстояло решить вопрос и о торговом соглашении, которое Советский Союз и Соединенные Штаты подписали еще в 1937 году и в последующий период ежегодно возобновляли. Теперь надо было обеспечить подписание более долгосрочного торгового соглашения. 31 июля Литвинов и Хэлл обменялись нотами о продлении торгового соглашения до 6 августа 1943 года. Американская сторона приняла предложение Советского Союза: если это соглашение не будет заменено более обширным договором, то оно останется в силе и после этого срока.
Когда немецкие армии прорвались к Сталинграду, возникла срочная необходимость добиться протокола о военных поставках в соответствии с имевшимся уже официальным соглашением. Такой документ конкретизировал условия поставок. Литвинов вел по этому вопросу переговоры с заместителем государственного секретаря Уэллесом и английским посланником Кэмпбеллом. 6 октября был подписан «протокол относительно поставки Соединенными Штатами и Англией Советскому Союзу военного снаряжения, боеприпасов и сырья».
Все чаще из Америки в Советский Союз стали уходить караваны судов с самолетами, танками, орудиями, военным снаряжением и стратегическим сырьем.
Все поставки, которые Красная Армия получила по ленд-лизу, составили около 4 процентов советского промышленного производства в годы войны, однако они сыграли определенную положительную роль в борьбе СССР с фашистскими агрессорами.
К сожалению, случались срывы или искусственные сокращения поставок. Например, в сентябре 1942 года Черчилль своей властью снял с американского каравана, направлявшегося в Мурманск, 154 самолета «Эйркобра».
Враги Советской страны брюзжали, что Литвинов «открыл в Белом доме филиал советского посольства». Участились выпады против Литвинова лично. В газетах стали появляться пасквили, карикатуры на Литвинова. Вспоминали его революционное прошлое, экспроприацию, проведенную Камо на Кавказе в 1907 году, пытаясь представить советского дипломата сторонником крайних действий. Все делалось для того, чтобы дискредитировать Литвинова в глазах американского обывателя.
Не останавливались и перед прямыми провокациями. Как-то вечером на одной из вашингтонских улиц на Литвинова набросилась неизвестная женщина, начала браниться, кричать: вот большевик, который погубит Америку. Собралась толпа. Скандал казался неизбежным. Литвинов спокойно заметил:
– Эта дама говорит с ясно выраженным немецким акцентом.
Немка скрылась.
Наступление гитлеровских войск противники Советского Союза пытались использовать для усиления кампании против помощи СССР. В газетах появилось много скептических статей, в которых на все лады высказывалось мнение, что Советский Союз находится на грани поражения и вообще оно неизбежно. В частности, изоляционисты утверждали, что всякая помощь России напрасна, она, дескать, бьет по карману американского налогоплательщика. Разгром России не является несчастьем для Америки. Находясь за Атлантическим океаном, можно договориться с Гитлером.
Пожалуй, никогда Литвинов не ездил по городам Соединенных Штатов Америки так часто, как осенью 1942 года, не считался ни со здоровьем, ни с возрастом. 11 сентября он писал жене, выехавшей из Вашингтона в Нью-Йорк, где она выступала на очередном митинге: «Только что получил приглашение на обед к миссис и мистеру Хэлл. Я ответил, что, по-видимому, ты не вернешься к этому времени, и отказался от приглашения… Простуда моя идет на убыль, и я себя чувствую здоровым. Накопилось много писем и телеграмм за время моего отсутствия… Последние две ночи мало спал – не было времени».
Выступления неизменно собирали громадные аудитории, задавали много вопросов о положении на фронтах, желали Удачи, передавали сувениры для советских солдат.
Литвинов написал в Москву, просил прислать в Америку кого-либо из женщин-героинь, отличившихся на фронте. Считал, что поездка такой советской представительницы принесет большую пользу. В октябре 1942 года в Соединенные Штаты приехала Людмила Павличенко. В газетах появилось множество статей о знаменитом советском снайпера Писали, что 26-летняя Людмила Павличенко, лейтенант Красной Армии, мстит за погибших советских людей, мстит за свою страну. Газеты запестрели портретами советской героини. Первое время Павличенко появлялась только в военной форме. Это производило огромное впечатление на публику. Но когда на концерте симфонической музыки, устроенном по программе «Помощи России», Людмила появилась в элегантном туалете в сопровождении Леопольда Стоковского и Айви Литвиновой, зал устроил ей овацию.
Литвинов попросил Людмилу посетить Калифорнию, где особенно были сильны симпатии к Советской стране. В Лос-Анджелесе был устроен митинг, на который собралось множество людей. Выступали американцы, потом говорила Павличенко. Она поблагодарила за помощь, которую Соединенные Штаты оказывают Советскому Союзу, но сказала, что этого недостаточно: необходимо открытие второго фронта.
После возвращения из Калифорнии Людмилу Павличенко ждал в советском посольстве в Вашингтоне необычный прием. Литвинов встретил ее на парадной лестнице в полной форме, вместе с ним были сотрудники посольства. В руках Литвинов держал серебряный поднос, на котором лежал какой-то конверт. Павличенко, несколько сконфуженная и удивленная неожиданной церемонией, поднималась по лестнице. Литвинов сделал ей навстречу несколько шагов и вручил конверт. В нем оказалось письмо калифорнийского миллионера, в котором он делал советской героине предложение – просил ее руки и сердца. Литвинов сказал, что он, как посол, обязан сообщить ей об этом официально.
Шутливая церемония, устроенная Литвиновым, вызвала много веселья и шуток. Вскоре Людмила Павличенко вернулась на Родину. Калифорнийский миллионер так и не получил ответа на свое предложение.
Осенью 1942 года гитлеровцы подошли к стенам Сталинграда. Весь мир понимал, что там, в сущности, решается исход войны. Американские газеты печатали как советские, так и германские военные сводки. Разнобой в сообщениях был очень большой, и дезинформированный американский обыватель плохо ориентировался в обстановке. Советское посольство приняло все возможные меры, чтобы в ведущих органах американской печати появились подробные, обстоятельные статьи, в которых разъяснялось положение на советско-германском фронте.
Серьезность положения заставила Литвинова высказать свое мнение о том, как сложится обстановка, если падет Сталинград. Во время сугубо конфиденциальной беседы с Рузвельтом Литвинов в более категоричном тоне сказал президенту то, что он раньше избегал говорить: падение Сталинграда, если таковое произойдет, приведет к затяжке войны. Советский Союз никогда не капитулирует и будет драться до победы. Но следует иметь в виду и ту позицию, которую займут некоторые союзники Германии в случае падения Сталинграда. Несомненно, очень усложнится положение Соединенных Штатов. Необходимо оттянуть гитлеровские дивизии с Восточного фронта и форсировать поставки вооружений.
Неожиданным образом содержание этой беседы попало на страницы американской печати, правда в несколько искаженном виде. Литвинов поручил сотруднику посольства В. В. Пастоеву выяснить, кто повинен в разглашении его беседы с Рузвельтом. Ответить на этот вопрос оказалось не очень трудно: агентство Юнайтед Пресс разослало во все органы печати статьи о положении на Сталинградском фронте. Узнав, что Литвинов должен быть в тот день у Рузвельта, агентство решило, что темой беседы может быть только битва на Волге и ее возможные последствия. И выводы по собственной инициативе приписало Литвинову…
Празднование 25-й годовщины Октябрьской революции дало возможность Литвинову еще раз приковать внимание американской общественности к советско-германскому фронту. При содействии Рузвельта и мэра Нью-Йорка Ла-Гардиа 8 ноября 1942 года Америка отметила как День Сталинграда. В нью-йоркском Мэдисон-Сквер-гарден состоялся конгресс американо-советской дружбы. На него прибыли представители рабочих организаций, писатели, ученые, промышленники, деятельницы женского движения. Рузвельт не смог явиться на конгресс, но прислал в его адрес приветствие. Выступили вице-президент Генри Уоллес и другие ораторы. Все говорили о великом подвиге Красной Армии и советского народа. Литвинов вышел на трибуну под гром оваций. Говорил о необходимости крепить антигитлеровскую коалицию, о том, что слова поддержки и восхищения «дойдут до сердец воинов Красной Армии, сражающихся среди руин Сталинграда и на других фронтах. Они найдут также глубокий отклик у всех советских людей, работающих в условиях неописуемых трудностей во имя свободы человечества».
Симпатии к Советскому Союзу росли не только в Соединенных Штатах, но и в других странах Западного полушария. Еще в июне 1942 года дипломатические отношения с Советским Союзом установила Канада. В разгар немецкого наступления на Сталинград решение восстановить дипломатические отношения с СССР приняла Мексика. Литвинов вел по этому вопросу переговоры с мексиканским послом в Соединенных Штатах. В 1943 году были восстановлены дипломатические отношения с Уругваем. Все это говорило о росте авторитета Советской страны, о признании всеми народами ее громадных заслуг перед человечеством.
Ноябрь и декабрь 1942 года принесли решающий перелом в битве на Волге. Красная Армия взяла немецкие войска в железные клещи и начала уничтожение армии Паулюса. В эти месяцы в советском посольстве не умолкали телефоны, каждый день почта приносила сотни писем и телеграмм от американцев. Они интересовались новостями, желали скорейшей победы. Исход событий был уже ясен. В ночь на 1 февраля американские радиостанции передали сообщение Советского информбюро о полном и окончательном разгроме немцев под Сталинградом.
В газетах публиковались статьи и комментарии, печатались снимки советских военачальников, руин Сталинграда, плененных немецких генералов. Вашингтонская «Стар» писала, что «битва за Сталинград является одной из величайших в истории. Она закончилась полной победой русских и тяжелой катастрофой для держав оси. В сталинградском сражении русские показали, какие огромные препятствия можно преодолеть напряжением человеческой воли. Сталинград стал для немцев мясорубкой, еще более страшной, чем Верден в прошлую мировую войну».
Митинги и собрания солидарности с Советским Союзом состоялись во многих городах США. Выступали Альберт Эйнштейн, Эрнест Хемингуэй, известный полярный исследователь адмирал Бэрд и многие другие. Теодор Драйзер прислал приветствие Советскому Союзу, обошедшее крупнейшие американские газеты. «Считаю честью, – писал Драйзер, – выразить свою благодарность русскому народу за его гигантские труды на благо всего человечества, за его поразительные социальные достижения, за его героическую оборону родины от нападения сумасшедшего Гитлера. С 1917 года я следил за социальным строительством в России и всегда был убежден в том, что… надежды цивилизации в настоящее время покоятся на достойных знаменах мужественной Красной Армии, а также на разуме, природной гуманности и социальном благородстве русского народа».
Президент Соединенных Штатов тоже считал необходимым дать оценку подвигу советских армий. Рузвельт писал: «Сто шестьдесят два дня эпической борьбы за город… будут одной из самых прекрасных глав в этой войне народов, объединившихся против нацизма и его подражателей».
Разгром гитлеровских армий под Сталинградом вызвал и еще один весьма любопытный отклик. Его автором был… А. Ф. Керенский. Бывший глава Временного правительства последние четверть века провел в эмиграции в США. Его пророчества о неизбежной гибели большевиков и Советской власти давно уже быльем поросли. И теперь этот враг Советского государства, бежавший из революционного Петрограда, люто ненавидевший социалистический строй, всю жизнь боровшийся против него, изумленный мужеством советских солдат, просил приема у Литвинова.
Максим Максимович прочитал письмо, повертел его в руках. Бросил на стол. Затем губы его брезгливо сжались. Он молча ходил по кабинету, думал. Может быть, вспомнил то далекое лондонское лето 1918 года и собрание, на котором выступал Керенский, обливая потоками грязной клеветы Ленина и большевиков. Он прибыл тогда в Лондон, чтобы заручиться военной поддержкой Антанты и с ее помощью задушить Советскую власть.
В разгар выступления Керенского в зал вошел Литвинов. Присутствующие устроили ему овацию, в которой совершенно потонул одинокий голос оратора…
Максим Максимович решительно повернулся к вошедшему сотруднику и сказал:
– Некоему Керенскому на его письмо не отвечать…
Литвинов внимательно следил за нарастанием симпатий к своей стране. Теперь, выступая на крупнейших собраниях и митингах, он стал подчеркивать необходимость установления прочного и длительного мира после войны, все чаще говорил Рузвельту, что на Советском Союзе и Соединенных Штатах будет лежать особая ответственность за поддержание этого мира.
В начале апреля 1943 года Литвинова вызвали в Москву.
Сообщения о предстоящем отъезде советского посла появились на страницах газет. Корреспонденты осаждали Литвинова расспросами. Он коротко отвечал, что едет по вызову правительства, а его жена остается в Вашингтоне.
Литвинов решил не откладывать отъезд. Подготовил необходимые инструкции для работы посольства. Позвонил Рузвельту, сказал, что уезжает в ближайшие дни. Президент, разумеется, уже знал об этом.
В канун отъезда Литвинов пришел к Рузвельту прощаться. Рузвельт долго молчал, потом спросил:
– Вы не вернетесь?
Литвинов пожал плечами. Заговорил о военных поставках, о втором фронте.
Так была прервана высокополезная для Советской страны деятельность Литвинова в Соединенных Штатах Америки, деятельность, в которой проявились огромная энергия и ум многоопытного дипломата…
После разгрома армии Роммеля можно было лететь на Родину через «черный континент». Всем, кто летит в Африку, полагалось делать прививки против чумы, холеры и других опасных болезней. Литвинов отправился в военное министерство, где находился специальный медицинский пункт.
Мрачное пятиугольное здание произвело на Литвинова тягостное впечатление. В военно-медицинском пункте врач долго и придирчиво осматривал и выслушивал Литвинова, а затем сказал, что полет не разрешает. Максиму Максимовичу было шестьдесят семь лет, авиация тогда была далеко не совершенной, и длительное воздушное путешествие через океан и пустыни могло тяжело сказаться на его здоровье, если не окончиться трагически. Литвинов настоял, чтобы ему сделали прививку.
Неожиданно возникло и другое препятствие. Решено было, что с Литвиновым в Москву полетит Петрова. Но военное ведомство воспротивилось: военные летчики ни за что не хотели брать в самолет женщину. Это считалось дурным предзнаменованием. После долгих препирательств договорились, что в документах Литвинова будет написано: «Следует советский посол с секретарем». Секретарь мог быть и мужчиной.
Сборы в дорогу, как обычно, были недолгими. Из Вашингтона летели на гражданском самолете до Майами. Оттуда – уже на военно-транспортном самолете до Тегерана.
Во время перелета, который вместе с остановками длился двенадцать суток, Литвинов познакомился с жизнью американских и английских гарнизонов, разбросанных на огромном пространстве от Майами до Багдада. Впечатления складывались в гигантскую мозаику, очень пеструю и поучительную.
Союзники устроились с большим комфортом. Казармы были хорошо защищены от москитов, разделены на комнаты, рассчитанные на двух человек. В солдатских и офицерских столовых кормили, как в первоклассных ресторанах. А в это время на фронте в три тысячи километров от Мурманска до Кавказа Красная Армия вела тяжелые бои с фашистскими ордами.
Во время остановок в гарнизонах Литвинов выступал с докладами. Рассказывал о положении на советско-германском фронте, о тяготах, которые переживают советские люди, о героизме солдат и офицеров Красной Армии. Говорил о неизбежности победы СССР над гитлеровской Германией. И всегда заканчивал свою речь призывом к скорейшему открытию второго фронта. Слушали внимательно, с интересом, задавали много вопросов.
В Тегеране Литвинов, не задерживаясь, пересел на советский самолет и вылетел в Баку. Здесь фронт был уже близко, затемненный город ощетинился зенитными орудиями. Литвинов хотел сразу же вылететь в Москву, но пришлось ждать ночи, чтобы избежать нападения фашистских самолетов.
В Москву Литвинов прилетел утром. На аэродроме его встречала дочь Татьяна.
Литвинов не знал, что ждет его впереди. Конечно, он понимал, что формально уже давно подошел к тому возрасту, который называют пенсионным, но он никогда не представлял себя вне работы, а те два года вынужденной отставки рассматривал как досаднейший эпизод в своей жизни. Он работал, как работали все люди его склада и образа мышления, не думая ни о возрасте, ни о здоровье.
– Не надо бояться немцев, не так страшен черт, как его малюют. Случается, что и плохая разведка приводит к проигрышу сражений. Я напомню вам эпизод, относящийся к периоду первой мировой войны. На Дарданелльском фронте, где англичане стояли лицом к лицу с турками, намечалось довольно крупное сражение. Однако в последний момент турецкой разведке стало известно, что англичане намереваются отвести войска. Этот же маневр собиралось осуществить и турецкое командование, но, узнав о намерениях англичан, отказалось от своего плана. Английское командование, ничего не зная о турецких планах, отвело свои войска. Поле боя осталось за турками.
Сталин изложил этот исторический эпизод, не уточнив одного факта, а именно того, что военно-морским министром Англии в тот период был не кто иной, как Черчилль.
Черчилль сидел багровый, не смотрел в сторону Сталина. После речи Сталина из-за стола поднялся английский посол Криппс, который, как полагается по протоколу, намеревался произнести речь. Черчилль вышел из себя, дернул Крип-пса за пиджак, зло проворчал:
– Никаких речей.
Обед окончательно расстроился. Когда все поднялись, Сталин подошел к Черчиллю, дружелюбно сказал ему:
– Хотя мы с вами и не договорились, прошу зайти ко мне в гости. Там побеседуем.
Черчилль несколько мгновений угрюмо молчал, потом согласился. Сталин, Черчилль и переводчик Павлов спустились вниз, в квартиру Сталина. Там началась беседа, длившаяся около шести часов.
В результате этой беседы и было подписано упомянутое выше коммюнике.
«Тесное содружество и взаимопонимание» – формула коммюнике, принятая Черчиллем, была, конечно, очень важной, но отнюдь не означала, что второй фронт будет открыт в 1942 году. По-прежнему Красная Армия несла на своих плечах все бремя войны. После разгрома немцев под Москвой Рузвельт в общих чертах изложил Литвинову планы войны против Германии. Президент говорил о форсировании военных усилий в промышленности и накоплении войск. Военные советники Рузвельта выдвинули тогда же проект ограниченной высадки во Франции в 1942 году с последующим открытием второго фронта в 1943 году. Но осуществить эту задачу можно было только при помощи фронтального наступления через Францию. Такова была суть «трансламаншской стратегии» Соединенных Штатов. Позже американские историки утверждали, будто бы США вели по этому вопросу бескомпромиссную борьбу за реализацию планов скорейшего вторжения в Западную Европу. Однако на очередном совещании представителей США и Англии в июле 1942 года в Лондоне было принято решение: вместо высадки в Северной Франции осуществить в 1942 году десантную операцию в Северной Африке, так называемый план «Торч».
Литвинов, который имел возможность заглянуть за кулисы американской политики, полагал, что в основе такой переориентировки США лежало стремление не обострять отношений с Англией и, в частности, с Черчиллем, который носился с идеей нанесения удара по Германии через Балканы – «мягкое подбрюшье Европы». Разгром немцев в Африке сулил успех этим планам, позволял Англии в будущем осуществлять свою традиционную политику закрепления на Балканах и Ближнем Востоке. Но Рузвельт согласился с планом «Торч», веря, что его успех приблизит открытие второго фронта в Европе.
В этих условиях Литвинов видел свою задачу в том, чтобы, склоняя президента к открытию второго фронта в Европе, в максимальной степени форсировать отправку в Советский Союз вооружения, продовольствия и медикаментов. И в то же время напрячь все усилия для мобилизации общественного мнения в пользу скорейшего открытия второго фронта.
События лета 1942 года требовали самых энергичных действий. Замысел гитлеровского командования стал предельно ясен. Вермахт рвался к Сталинграду. Под угрозой оказался Кавказ с его нефтяными ресурсами, кубанская и ставропольская житницы Советского Союза. Подписанная Гитлером директива № 45 от 23 июля 1942 года сформулировала задачу, выполнение которой было возложено на группы армий «А» и «Б», в которые входили отборные дивизии вермахта. Группа армий «А» должна была наступать на западный Кавказ и вдоль Черноморского побережья, а также захватить Майкоп и Грозный, перекрыть дороги через горные перевалы Центрального Кавказа и прорваться к Баку.
Задача группы армий «Б» состояла в том, чтобы нанести удар по Сталинграду, разгромить там советские армии, захватить город и перерезать междуречье Дона и Волги в его наиболее узком месте, прервать движение судов по Волге. Вслед за тем армии гитлеровского вермахта должны были вдоль Волги выйти к Астрахани и там перекрыть главное русло– Волги. Наступила одна из самых критических фаз войны.
В те дни, до краев наполненные острой тревогой, Литвинов и сотрудники посольства не знали отдыха. Они разъезжали по стране, выступали на митингах, устанавливали контакты с новыми группами населения и политическими деятелями.
Для выступлений советских дипломатов организация «Уор раша релиф» обычно снимала в городах помещение какого-нибудь отеля на два-три часа. Много выступал в ту пору и сам Литвинов. Входная плата на его выступления устанавливалась в три доллара. Нередко они проходили в Мэдисон-Сквер-гарден и в других больших залах. Средства, поступающие в распоряжение посольства после таких митингов, не только возмещали затраты, но и позволяли дополнительно закупать продовольствие и медикаменты для Советского Союза.
И без того частые контакты Литвинова с Рузвельтом стали еще более тесными, приобрели конкретную направленность – поставки вооружения и военного снаряжения, продовольствия, медикаментов, значение которых возрастало в связи с летним наступлением немцев на советско-германском фронте.
И здесь снова большую роль сыграли дипломатический опыт Литвинова, его авторитет. В любой момент советский посол мог позвонить в Белый дом, и президент сразу же принимал его.
Часто Рузвельт приглашал советского дипломата зайти к нему вечером. Литвинов приходил. И они беседовали в кабинете Рузвельта. Вдвоем. Без посторонних. Без советника. Без переводчика. У ног президента лежала его любимая собака Фалла. Мерно текла беседа миллионера-аристократа и бывшего агента ленинской «Искры», «водворителя оружия». Теперь оружие было необходимо для защиты его Родины. И он настойчиво подводил президента к мысли, что это оружие надо дать Советскому Союзу.
Через полгода после приезда Литвинова в Вашингтон продуманная политика Советского правительства, переговоры в Москве и Вашингтоне привели к важным результатам. США с конца 1941 года распространили на Советский Союз поставки товаров и помощь по ленд-лизу, которая затем осуществлялась на основе советско-американского соглашения 1942 года.
Свидетельствует А. И. Микоян: «Очень большую роль сыграл Литвинов во время Отечественной войны, когда он был послом в Соединенных Штатах Америки. В то время я вел переговоры о ленд-лизе с Америкой. С американской стороны в переговорах участвовал Аверелл Гарриман, а с английской – лорд Бивербрук. Надо сказать, что с англичанами в этом вопросе было легче договариваться. Переговоры затянулись. Как-то Бивербрук спросил меня, почему я такой хмурый. Я ответил, что радости мало оттого, что переговоры не увенчиваются успехом. Партнеры хитрили, выставляли все новые условия. Я же не имел поручения Советского правительства менять первоначально выработанные наметки. В этих условиях Литвинов сумел найти подход к Америке. Он успешно провел там переговоры, добился поставок вооружения и других товаров. Успеху переговоров способствовала личность Литвинова. Он сыграл очень большую роль. С ним считались в Соединенных Штатах Америки. Он мог воздействовать на американцев, на государственных деятелей Соединенных Штатов».
11 июня 1942 года Литвинов и Хэлл подписали соглашение о принципах, применимых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии. Правительство США подтвердило, что оно и впредь будет оказывать Советскому Союзу в борьбе против общего врага оборонную помощь вооружением и другими военными материалами.
Предстояло решить вопрос и о торговом соглашении, которое Советский Союз и Соединенные Штаты подписали еще в 1937 году и в последующий период ежегодно возобновляли. Теперь надо было обеспечить подписание более долгосрочного торгового соглашения. 31 июля Литвинов и Хэлл обменялись нотами о продлении торгового соглашения до 6 августа 1943 года. Американская сторона приняла предложение Советского Союза: если это соглашение не будет заменено более обширным договором, то оно останется в силе и после этого срока.
Когда немецкие армии прорвались к Сталинграду, возникла срочная необходимость добиться протокола о военных поставках в соответствии с имевшимся уже официальным соглашением. Такой документ конкретизировал условия поставок. Литвинов вел по этому вопросу переговоры с заместителем государственного секретаря Уэллесом и английским посланником Кэмпбеллом. 6 октября был подписан «протокол относительно поставки Соединенными Штатами и Англией Советскому Союзу военного снаряжения, боеприпасов и сырья».
Все чаще из Америки в Советский Союз стали уходить караваны судов с самолетами, танками, орудиями, военным снаряжением и стратегическим сырьем.
Все поставки, которые Красная Армия получила по ленд-лизу, составили около 4 процентов советского промышленного производства в годы войны, однако они сыграли определенную положительную роль в борьбе СССР с фашистскими агрессорами.
К сожалению, случались срывы или искусственные сокращения поставок. Например, в сентябре 1942 года Черчилль своей властью снял с американского каравана, направлявшегося в Мурманск, 154 самолета «Эйркобра».
Враги Советской страны брюзжали, что Литвинов «открыл в Белом доме филиал советского посольства». Участились выпады против Литвинова лично. В газетах стали появляться пасквили, карикатуры на Литвинова. Вспоминали его революционное прошлое, экспроприацию, проведенную Камо на Кавказе в 1907 году, пытаясь представить советского дипломата сторонником крайних действий. Все делалось для того, чтобы дискредитировать Литвинова в глазах американского обывателя.
Не останавливались и перед прямыми провокациями. Как-то вечером на одной из вашингтонских улиц на Литвинова набросилась неизвестная женщина, начала браниться, кричать: вот большевик, который погубит Америку. Собралась толпа. Скандал казался неизбежным. Литвинов спокойно заметил:
– Эта дама говорит с ясно выраженным немецким акцентом.
Немка скрылась.
Наступление гитлеровских войск противники Советского Союза пытались использовать для усиления кампании против помощи СССР. В газетах появилось много скептических статей, в которых на все лады высказывалось мнение, что Советский Союз находится на грани поражения и вообще оно неизбежно. В частности, изоляционисты утверждали, что всякая помощь России напрасна, она, дескать, бьет по карману американского налогоплательщика. Разгром России не является несчастьем для Америки. Находясь за Атлантическим океаном, можно договориться с Гитлером.
Пожалуй, никогда Литвинов не ездил по городам Соединенных Штатов Америки так часто, как осенью 1942 года, не считался ни со здоровьем, ни с возрастом. 11 сентября он писал жене, выехавшей из Вашингтона в Нью-Йорк, где она выступала на очередном митинге: «Только что получил приглашение на обед к миссис и мистеру Хэлл. Я ответил, что, по-видимому, ты не вернешься к этому времени, и отказался от приглашения… Простуда моя идет на убыль, и я себя чувствую здоровым. Накопилось много писем и телеграмм за время моего отсутствия… Последние две ночи мало спал – не было времени».
Выступления неизменно собирали громадные аудитории, задавали много вопросов о положении на фронтах, желали Удачи, передавали сувениры для советских солдат.
Литвинов написал в Москву, просил прислать в Америку кого-либо из женщин-героинь, отличившихся на фронте. Считал, что поездка такой советской представительницы принесет большую пользу. В октябре 1942 года в Соединенные Штаты приехала Людмила Павличенко. В газетах появилось множество статей о знаменитом советском снайпера Писали, что 26-летняя Людмила Павличенко, лейтенант Красной Армии, мстит за погибших советских людей, мстит за свою страну. Газеты запестрели портретами советской героини. Первое время Павличенко появлялась только в военной форме. Это производило огромное впечатление на публику. Но когда на концерте симфонической музыки, устроенном по программе «Помощи России», Людмила появилась в элегантном туалете в сопровождении Леопольда Стоковского и Айви Литвиновой, зал устроил ей овацию.
Литвинов попросил Людмилу посетить Калифорнию, где особенно были сильны симпатии к Советской стране. В Лос-Анджелесе был устроен митинг, на который собралось множество людей. Выступали американцы, потом говорила Павличенко. Она поблагодарила за помощь, которую Соединенные Штаты оказывают Советскому Союзу, но сказала, что этого недостаточно: необходимо открытие второго фронта.
После возвращения из Калифорнии Людмилу Павличенко ждал в советском посольстве в Вашингтоне необычный прием. Литвинов встретил ее на парадной лестнице в полной форме, вместе с ним были сотрудники посольства. В руках Литвинов держал серебряный поднос, на котором лежал какой-то конверт. Павличенко, несколько сконфуженная и удивленная неожиданной церемонией, поднималась по лестнице. Литвинов сделал ей навстречу несколько шагов и вручил конверт. В нем оказалось письмо калифорнийского миллионера, в котором он делал советской героине предложение – просил ее руки и сердца. Литвинов сказал, что он, как посол, обязан сообщить ей об этом официально.
Шутливая церемония, устроенная Литвиновым, вызвала много веселья и шуток. Вскоре Людмила Павличенко вернулась на Родину. Калифорнийский миллионер так и не получил ответа на свое предложение.
Осенью 1942 года гитлеровцы подошли к стенам Сталинграда. Весь мир понимал, что там, в сущности, решается исход войны. Американские газеты печатали как советские, так и германские военные сводки. Разнобой в сообщениях был очень большой, и дезинформированный американский обыватель плохо ориентировался в обстановке. Советское посольство приняло все возможные меры, чтобы в ведущих органах американской печати появились подробные, обстоятельные статьи, в которых разъяснялось положение на советско-германском фронте.
Серьезность положения заставила Литвинова высказать свое мнение о том, как сложится обстановка, если падет Сталинград. Во время сугубо конфиденциальной беседы с Рузвельтом Литвинов в более категоричном тоне сказал президенту то, что он раньше избегал говорить: падение Сталинграда, если таковое произойдет, приведет к затяжке войны. Советский Союз никогда не капитулирует и будет драться до победы. Но следует иметь в виду и ту позицию, которую займут некоторые союзники Германии в случае падения Сталинграда. Несомненно, очень усложнится положение Соединенных Штатов. Необходимо оттянуть гитлеровские дивизии с Восточного фронта и форсировать поставки вооружений.
Неожиданным образом содержание этой беседы попало на страницы американской печати, правда в несколько искаженном виде. Литвинов поручил сотруднику посольства В. В. Пастоеву выяснить, кто повинен в разглашении его беседы с Рузвельтом. Ответить на этот вопрос оказалось не очень трудно: агентство Юнайтед Пресс разослало во все органы печати статьи о положении на Сталинградском фронте. Узнав, что Литвинов должен быть в тот день у Рузвельта, агентство решило, что темой беседы может быть только битва на Волге и ее возможные последствия. И выводы по собственной инициативе приписало Литвинову…
Празднование 25-й годовщины Октябрьской революции дало возможность Литвинову еще раз приковать внимание американской общественности к советско-германскому фронту. При содействии Рузвельта и мэра Нью-Йорка Ла-Гардиа 8 ноября 1942 года Америка отметила как День Сталинграда. В нью-йоркском Мэдисон-Сквер-гарден состоялся конгресс американо-советской дружбы. На него прибыли представители рабочих организаций, писатели, ученые, промышленники, деятельницы женского движения. Рузвельт не смог явиться на конгресс, но прислал в его адрес приветствие. Выступили вице-президент Генри Уоллес и другие ораторы. Все говорили о великом подвиге Красной Армии и советского народа. Литвинов вышел на трибуну под гром оваций. Говорил о необходимости крепить антигитлеровскую коалицию, о том, что слова поддержки и восхищения «дойдут до сердец воинов Красной Армии, сражающихся среди руин Сталинграда и на других фронтах. Они найдут также глубокий отклик у всех советских людей, работающих в условиях неописуемых трудностей во имя свободы человечества».
Симпатии к Советскому Союзу росли не только в Соединенных Штатах, но и в других странах Западного полушария. Еще в июне 1942 года дипломатические отношения с Советским Союзом установила Канада. В разгар немецкого наступления на Сталинград решение восстановить дипломатические отношения с СССР приняла Мексика. Литвинов вел по этому вопросу переговоры с мексиканским послом в Соединенных Штатах. В 1943 году были восстановлены дипломатические отношения с Уругваем. Все это говорило о росте авторитета Советской страны, о признании всеми народами ее громадных заслуг перед человечеством.
Ноябрь и декабрь 1942 года принесли решающий перелом в битве на Волге. Красная Армия взяла немецкие войска в железные клещи и начала уничтожение армии Паулюса. В эти месяцы в советском посольстве не умолкали телефоны, каждый день почта приносила сотни писем и телеграмм от американцев. Они интересовались новостями, желали скорейшей победы. Исход событий был уже ясен. В ночь на 1 февраля американские радиостанции передали сообщение Советского информбюро о полном и окончательном разгроме немцев под Сталинградом.
В газетах публиковались статьи и комментарии, печатались снимки советских военачальников, руин Сталинграда, плененных немецких генералов. Вашингтонская «Стар» писала, что «битва за Сталинград является одной из величайших в истории. Она закончилась полной победой русских и тяжелой катастрофой для держав оси. В сталинградском сражении русские показали, какие огромные препятствия можно преодолеть напряжением человеческой воли. Сталинград стал для немцев мясорубкой, еще более страшной, чем Верден в прошлую мировую войну».
Митинги и собрания солидарности с Советским Союзом состоялись во многих городах США. Выступали Альберт Эйнштейн, Эрнест Хемингуэй, известный полярный исследователь адмирал Бэрд и многие другие. Теодор Драйзер прислал приветствие Советскому Союзу, обошедшее крупнейшие американские газеты. «Считаю честью, – писал Драйзер, – выразить свою благодарность русскому народу за его гигантские труды на благо всего человечества, за его поразительные социальные достижения, за его героическую оборону родины от нападения сумасшедшего Гитлера. С 1917 года я следил за социальным строительством в России и всегда был убежден в том, что… надежды цивилизации в настоящее время покоятся на достойных знаменах мужественной Красной Армии, а также на разуме, природной гуманности и социальном благородстве русского народа».
Президент Соединенных Штатов тоже считал необходимым дать оценку подвигу советских армий. Рузвельт писал: «Сто шестьдесят два дня эпической борьбы за город… будут одной из самых прекрасных глав в этой войне народов, объединившихся против нацизма и его подражателей».
Разгром гитлеровских армий под Сталинградом вызвал и еще один весьма любопытный отклик. Его автором был… А. Ф. Керенский. Бывший глава Временного правительства последние четверть века провел в эмиграции в США. Его пророчества о неизбежной гибели большевиков и Советской власти давно уже быльем поросли. И теперь этот враг Советского государства, бежавший из революционного Петрограда, люто ненавидевший социалистический строй, всю жизнь боровшийся против него, изумленный мужеством советских солдат, просил приема у Литвинова.
Максим Максимович прочитал письмо, повертел его в руках. Бросил на стол. Затем губы его брезгливо сжались. Он молча ходил по кабинету, думал. Может быть, вспомнил то далекое лондонское лето 1918 года и собрание, на котором выступал Керенский, обливая потоками грязной клеветы Ленина и большевиков. Он прибыл тогда в Лондон, чтобы заручиться военной поддержкой Антанты и с ее помощью задушить Советскую власть.
В разгар выступления Керенского в зал вошел Литвинов. Присутствующие устроили ему овацию, в которой совершенно потонул одинокий голос оратора…
Максим Максимович решительно повернулся к вошедшему сотруднику и сказал:
– Некоему Керенскому на его письмо не отвечать…
Литвинов внимательно следил за нарастанием симпатий к своей стране. Теперь, выступая на крупнейших собраниях и митингах, он стал подчеркивать необходимость установления прочного и длительного мира после войны, все чаще говорил Рузвельту, что на Советском Союзе и Соединенных Штатах будет лежать особая ответственность за поддержание этого мира.
В начале апреля 1943 года Литвинова вызвали в Москву.
Сообщения о предстоящем отъезде советского посла появились на страницах газет. Корреспонденты осаждали Литвинова расспросами. Он коротко отвечал, что едет по вызову правительства, а его жена остается в Вашингтоне.
Литвинов решил не откладывать отъезд. Подготовил необходимые инструкции для работы посольства. Позвонил Рузвельту, сказал, что уезжает в ближайшие дни. Президент, разумеется, уже знал об этом.
В канун отъезда Литвинов пришел к Рузвельту прощаться. Рузвельт долго молчал, потом спросил:
– Вы не вернетесь?
Литвинов пожал плечами. Заговорил о военных поставках, о втором фронте.
Так была прервана высокополезная для Советской страны деятельность Литвинова в Соединенных Штатах Америки, деятельность, в которой проявились огромная энергия и ум многоопытного дипломата…
После разгрома армии Роммеля можно было лететь на Родину через «черный континент». Всем, кто летит в Африку, полагалось делать прививки против чумы, холеры и других опасных болезней. Литвинов отправился в военное министерство, где находился специальный медицинский пункт.
Мрачное пятиугольное здание произвело на Литвинова тягостное впечатление. В военно-медицинском пункте врач долго и придирчиво осматривал и выслушивал Литвинова, а затем сказал, что полет не разрешает. Максиму Максимовичу было шестьдесят семь лет, авиация тогда была далеко не совершенной, и длительное воздушное путешествие через океан и пустыни могло тяжело сказаться на его здоровье, если не окончиться трагически. Литвинов настоял, чтобы ему сделали прививку.
Неожиданно возникло и другое препятствие. Решено было, что с Литвиновым в Москву полетит Петрова. Но военное ведомство воспротивилось: военные летчики ни за что не хотели брать в самолет женщину. Это считалось дурным предзнаменованием. После долгих препирательств договорились, что в документах Литвинова будет написано: «Следует советский посол с секретарем». Секретарь мог быть и мужчиной.
Сборы в дорогу, как обычно, были недолгими. Из Вашингтона летели на гражданском самолете до Майами. Оттуда – уже на военно-транспортном самолете до Тегерана.
Во время перелета, который вместе с остановками длился двенадцать суток, Литвинов познакомился с жизнью американских и английских гарнизонов, разбросанных на огромном пространстве от Майами до Багдада. Впечатления складывались в гигантскую мозаику, очень пеструю и поучительную.
Союзники устроились с большим комфортом. Казармы были хорошо защищены от москитов, разделены на комнаты, рассчитанные на двух человек. В солдатских и офицерских столовых кормили, как в первоклассных ресторанах. А в это время на фронте в три тысячи километров от Мурманска до Кавказа Красная Армия вела тяжелые бои с фашистскими ордами.
Во время остановок в гарнизонах Литвинов выступал с докладами. Рассказывал о положении на советско-германском фронте, о тяготах, которые переживают советские люди, о героизме солдат и офицеров Красной Армии. Говорил о неизбежности победы СССР над гитлеровской Германией. И всегда заканчивал свою речь призывом к скорейшему открытию второго фронта. Слушали внимательно, с интересом, задавали много вопросов.
В Тегеране Литвинов, не задерживаясь, пересел на советский самолет и вылетел в Баку. Здесь фронт был уже близко, затемненный город ощетинился зенитными орудиями. Литвинов хотел сразу же вылететь в Москву, но пришлось ждать ночи, чтобы избежать нападения фашистских самолетов.
В Москву Литвинов прилетел утром. На аэродроме его встречала дочь Татьяна.
Литвинов не знал, что ждет его впереди. Конечно, он понимал, что формально уже давно подошел к тому возрасту, который называют пенсионным, но он никогда не представлял себя вне работы, а те два года вынужденной отставки рассматривал как досаднейший эпизод в своей жизни. Он работал, как работали все люди его склада и образа мышления, не думая ни о возрасте, ни о здоровье.