Страница:
Через два часа германские делегаты снова приехали в «Палаццо империале», а еще примерно через час договор был подписан, и все вышли из салона».
На следующий день, 17 апреля 1922 года, Литвинов сообщил телеграфно в Москву для информации правительства: «Наши полуприватные переговоры с Верховным советом вселили тревогу в души немцев, и Ратенау ни жив ни мертв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине».
Заключение Рапалльского договора потрясло весь мир. Газеты писали, что документ, подписанный в «Палаццо империале», произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Русские, кричала западная печать, «выкинули необычайный театральный трюк», преподнесли союзникам «пасхальное яичко». Немецкая буржуазия разделилась на два лагеря: одни негодовали, другие усматривали в Рапалльском договоре путь к миру и хозяйственному восстановлению Германии. В официальных германских кругах было заявлено, что заключение русско-германского договора является фактором, благоприятным не только для обеих стран, но и в известной степени облегчает работу конференции, указывая ей верный путь к урегулированию спорных вопросов с Россией и достижению всеобщего мира.
Через много лет бывший рейхсканцлер Вирт справедливо заметил: «К великому сожалению, Германия впоследствии сошла с пути, на который мы стали в Рапалло. Это принесло немецкому народу несчастье и катастрофу. История с неумолимой логикой доказала, что дружба и сотрудничество Германии с Россией жизненно необходимы немцам». [36]
Так была одержана победа «мимо Генуи». Разбив единый фронт капиталистических государств, советская дипломатия под руководством Ленина осуществила выход Советской России на мировую арену.
Прорыв внешнеполитической блокады в 1922 году был осуществлен дипломатами ленинской школы. Под руководством Ленина, направляемые его гением на всех этапах подготовки к Генуе и во время самой конференции, советские дипломаты настойчиво шли к поставленной цели. И они ее достигли, выполнив ответственнейшее задание Коммунистической партии и Советского правительства.
Для Чичерина как главы советской делегации в Генуе и для его заместителя Литвинова Генуэзская конференция была важнейшим этапом в их деятельности и великим экзаменом. Конференция выявила громадный дипломатический талант Чичерина. Наряду с другими нашими дипломатами выдающуюся роль в Генуе, несомненно, сыграл Литвинов.
«Основная организаторская работа советской делегации по всем вопросам политики и дипломатии была в руках М. М. Литвинова. Он давал указания экспертам подготовить соответствующие материалы. М. М. Литвинов был в Генуе участником ряда комиссий… где он активно выступал по важнейшим политическим и экономическим вопросам… Опыт революционной работы в эмигрантские годы в Англии и последующая деятельность как советского дипломата еще до Генуи придали ему авторитет не только среди членов и всего аппарата советской делегации, но и среди многих отдельных делегатов западных держав». Таково свидетельство Н. Н. Любимова.
Конечно, Литвинов оставался верен своим привычкам и принципам в большом и малом. В Генуе он ведал финансами делегации. Как и в Копенгагене, не разрешал никаких лишних расходов. Не только сотрудники, но и члены правительственной делегации ничего не могли с ним поделать. Секретарь Чичерина И. И. Левин, который исполнял обязанности кассира, выдавал лиры или другую валюту точно по указанию Литвинова. Когда на него наседали, он говорил: «Идите к Литвинову», а Литвинов отвечал: «Никаких лишних расходов». Как-то народный комиссар иностранных дел Армении А. А. Бекзадян сказал Литвинову: «Максим Максимович, не прижимайте нас. Посмотрите вокруг: солнце, море, сплошная красота… Душа жаждет хоть немного веселья. Раскошельтесь, дорогой Максим Максимович». Литвинов пробурчал: «Нет». Бекзадян пожаловался Георгию Васильевичу. Чичерин сокрушенно вздохнул: «Ничего не могу поделать. Вы же знаете, кто и какие полномочия дал Максиму Максимовичу». Через много лет Бекзадян с юмором рассказывал об этом эпизоде в кругу друзей. Делегация продолжала вести скромный образ жизни, который мало отличался от образа жизни Литвинова и его сотрудниц Милановой и Зарецкой в датской столице в 1919–1920 годах.
19 мая после заключительного заседания Генуэзской конференции большая часть советской делегации во главе с Литвиновым выехала в Москву. Настроение у всех было отличное, радостное. Хороший подарок везли дипломаты своему народу.
Для Литвинова международные переговоры не кончились. Через шесть недель в Гааге должна была открыться новая конференция, на которой предполагалось обсудить вопросы, не решенные в Генуе.
Советское правительство понимало, что серьезной надежды договориться по экономическим вопросам нет, но Ленин счел полезным продолжить диалог с западным миром. Еще в конце апреля Владимир Ильич телеграфировал Чичерину в Геную: «Новая конференция месяца через три для нас самая выгодная вещь». Ленин имел в виду дать на этой новой конференции бой по вопросу о долгах и частной собственности, предложить концессии иностранным фирмам на выгодных для Советской России условиях.
Нелегким был тот год. Интервенция кончилась, но империалисты не расстались с намерениями организовать новый поход против Советской России. В июне члены фашистской немецкой организации «Консул» убили Вальтера Ратенау, подписавшего Рапалльский договор. В Германии начался разгул антисоветизма.
Трудным было положение и в самой России. Правда, за четыре года Советская власть доказала свою жизнеспособность и утверждающую могучую силу, которая в будущем создаст достойную жизнь для всех. Уже начала осуществляться новая экономическая политика. Впервые появились хорошие виды на урожай. Но нельзя было за такой короткий срок ликвидировать все беды, порожденные мировой и гражданской войнами, интервенцией и разрухой. Еще умирали от голода тысячи людей в Поволжье и на Урале. Еще брели по дорогам тысячи бездомных. Еще бесчинствовали банды наймитов. Но так сильна была Советская, народная власть, такую уверенность и историческую справедливость принесла она трудящимся самим своим появлением, что ничто не страшило их. Партия прямо говорила народу обо всех самых сложных и острых вопросах, веря в здравый смысл и мудрость его. Ни на минуту не утихали бои с трудностями на внутреннем фронте, и победы здесь обеспечивали условия для успеха на мировой арене.
В начале второй декады июня 1922 года в Москве был опубликован состав правительственной делегации Советской России на Гаагской конференции. Главой делегации был назначен М. М. Литвинов, членами делегации – Председатель Совнаркома Украины X. Г. Раковский, народный комиссар внешней торговли Л. Б. Красин, полпред РСФСР в Германии Н. Н. Крестинский, заместитель народного комиссара финансов Г. Я. Сокольников, секретарем – Б. Е. Штейн.
Необходимо подчеркнуть, что Литвинов стал главой советской делегации по предложению Владимира Ильича и решению, им же подписанному, хотя совсем незадолго до этого назначения в Генуе имел место факт, вызвавший резкое недовольство Ленина Чичериным и Литвиновым. Дело в том, что Красин, заявляя о невозможности получить заем на основе директив ЦК, предлагал пойти на серьезные уступки по вопросу о частной собственности иностранных капиталистов, конфискованной после Октябрьской революции. В Москве появилось опасение, что Чичерин и Литвинов могут пойти на уступки, не предусмотренные директивами ЦК. 2 мая Владимир Ильич написал записку в Политбюро с проектом телеграммы Чичерину: «Крайне жалеем, что и Чичерин и частью Литвинов скатились до нелепостейКрасина». ЦК категорически потребовал выполнения директив.
Чичерин и Литвинов во время последующих переговоров полностью выполнили указания ЦК, а их деятельность, как и всей делегации, получила высокую оценку. Но факт, имевший место в Генуе, не мог быть предан забвению. Тем не менее, когда возникла необходимость назначить руководителя советской делегации на Гаагской конференции, где предстояло дать бой именно по вопросу о частной собственности, конфискованной в России, Владимир Ильич предложил, чтобы главой делегации стал Литвинов, а членом делегации – Красин.
Накануне отъезда в Гаагу Литвинов дал интервью корреспонденту «Известий». «Гаага. – сказал он, – продолжение Генуи. Гаагской конференции предстоит продолжать работу, начатую в Генуе, и с того именно места, на котором в Генуе остановились. Возвращаться к исходным пунктам генуэзских переговоров, как этого требует Франция, значило бы совершать сизифову работу, не ведущую ни к какой цели. Если в Генуе не было достигнуто окончательного соглашения, то все же можно констатировать, что по некоторым пунктам мы со своими противниками договорились, правда условно».
Литвинов прекрасно понимал, что интервью его будет под микроскопом рассматриваться партнерами по переговорам, и сразу же поставил все точки над 1. О восстановлении частной собственности не может быть и речи. Концессии Советская республика предоставит, но сделает это лишь в том случае, если они будут соответствовать ее интересам. Кредиты нужны, даже очень нужны. Но ради них в кабалу российский пролетариат не пойдет. Свое интервью Литвинов закончил следующими словами: «Во всяком случае, делегация ^выезжает в Гаагу с таким же твердым намерением отстаивать завоевания революции, суверенитет рабоче-крестьянского правительства и охранять интересы трудящихся масс, с каким она выезжала в Геную. Россия и Советская власть крепнут с каждым днем. Кредиты ей, конечно, пригодились бы и помогли бы ускорить восстановление хозяйственной жизни России, но проживет она и без кредитов, если их нельзя будет получить иначе, как закабалением страны или взваливанием на нее непомерного бремени налогов».
19 июня советская делегация выехала из Москвы в Гаагу. Красин проводил в Москве совещание уполномоченных Наркомвнешторга и несколько задержался с отъездом. В Берлине к делегации присоединился Крестинский.
К Гаагской конференции деятельно готовились и по другую сторону незримого фронта. Была предпринята попытка выработать единую линию западных государств. За десять дней до начала конференции состоялось совещание представителей капиталистических стран. Они сошлись на том, что Россию надо во что бы то ни стало заставить возвратить национализированную иностранную частную собственность. Выработали и своеобразную тактику заседания. Если западные делегации заседают вместе с советской, это называется «русской комиссией». Если же заседают только западные представители, то комиссия называется «нерусской».
Уже сам состав делегаций западных стран говорил о том, что в Гаагу прибыли представители деловых кругов и они будут драться до конца за возвращение своих капиталов. Бельгию, например, представлял директор банка Катье, в руках которого в России были ранее сосредоточены огромные капиталы, Англию – бывший директор правления Русско-Азиатского банка Лесли Уркарт, владевший золотыми приисками на Лене. И хотя возглавлял английскую делегацию министр внешней торговли Ллойд Грим, главную роль в ней играл Уркарт. По такому же принципу был подобран состав и других западных делегаций. К началу конференции в Гаагу примчался полковник Вейль, который представлял интересы нефтяного концерна «Шелл».
26 июня советские дипломаты прибыли в Гаагу, и в тот же день Литвинов предпринял шаг, который завоевал советским дипломатам симпатии журналистов. Западные делегации неизменно отказывали им в какой бы то ни было информации. Литвинов же устроил большую пресс-конференцию, на которой присутствовало шестьдесят журналистов, представлявших европейские и американские газеты.
Бюро печати при советской делегации передало ь Москву телеграмму о пресс-конференции Литвинова, и 28 июня она появилась в «Правде». «Журналисты, – говорилось в ней, – с большим вниманием выслушали заявление Литвинова. Последний категорически опроверг лживые слухи… об изменениях во внешней и внутренней политике Советского правительства и т. д. Он ясно подчеркнул, что политика Советской России в отношении Запада та же, что и в Генуе, но в отличие от Генуи российская делегация рассматривает данную конференцию как исключительно деловую и посвященную главным образом вопросам кредитов.
Ответив на многие вопросы, Литвинов поделился с журналистами информацией и о видах на урожай, и о процессе эсеров. По общим отзывам, заявления Литвинова произвели своей ясностью и отчетливостью наилучшее впечатление. Можно ожидать, что в Гааге, как и в Генуе, российская делегация явится центром внимания».
В Гааге капиталистический мир еще раз попытался достичь того, чего ему не удалось добиться в Генуе, хотя его наиболее дальновидные представители понимали, что это безнадежная затея. 29 июня собралась подкомиссия частной собственности. Председательствует Ллойд Грим, рядом с ним французские, итальянские, бельгийские дипломаты, а по другую сторону стола Литвинов, Красин, Крестинский. Начинается полемика. Английский делегат предлагает включить в повестку дня вопрос о возвращении прежним собственникам их предприятий или имущества и в нетерпении спрашивает у Литвинова, каковы будут условия, при которых лицо, владеющее фабрикой или другим каким-либо предприятием, сможет пустить его в ход. Он так и говорит: «владеющее», а не «владевшее». Однако трезвость на мгновение берет верх, и сэр Ллойд Грим заявляет: «Но было бы, очевидно, преждевременно и, пожалуй, бесполезно обсуждать условия, в которых собственники смогут возобновить свои предприятия, прежде чем будет установлен факт восстановления их во владении их предприятиями».
Литвинов даже не считает нужным отвечать Ллойд Гриму на вопрос о возвращении частной собственности. Этот вопрос ясен и так. Советский народ национализировал все заводы, фабрики, шахты. И национализировал навсегда. Вот о концессиях говорить можно. И Литвинов заявляет: «Для ясности я хотел бы указать, что главной заботой Российского правительства вовсе не является сдача некоторых предприятий в аренду частным арендаторам. Российское правительство не руководствуется соображениями о том, принадлежали ли эти предприятия частным лицам, государству или какой-нибудь организации. Оно руководствуется исключительно полезностью, интересами Российской республики». Он, Литвинов, упоминает об этом мимоходом, во избежание всякого недоразумения. Ллойд Грим делает вид, что ему не все понятно в выступлении Литвинова. Он снова и снова высказывает надежду, что, может быть, частная собственность будет возвращена их владельцам. Он знает, что в Генуе на этот вопрос советские дипломаты дали ясный и недвусмысленный ответ, но все же…
Представитель Бельгии Катье спешит внести ясность: Литвинов, говорит он, весьма откровенно заявил, что Советское правительство не намерено восстановить право собственности. Так ли это? Да, так. Литвинов подтверждает это со всей твердостью.
Так день за днем шли заседания в комиссиях и подкомиссиях. И постепенно даже самые твердолобые начали уяснять, что возвращения национализированной советским народом собственности не будет никогда. Когда дипломаты, сидевшие по другую сторону стола, наконец поняли это, советская делегация заявила, что Советская Россия готова предоставить иностранному капиталу концессии. Этот проект еще до отъезда делегации в Гаагу рассматривался в Москве: было решено предложить капиталистической Европе взять концессии в нефтяной, угольной, железнодорожной и некоторых других отраслях промышленности. При этом Литвинов еще раз повторил, что выгода Советской России – главное условие предоставления концессии.
На вопрос, какие предприятия предполагается сдать в концессию, советская делегация вручила своим партнерам по переговорам разработанный список. Но он был составлен так, что не мог вызвать восторга у прежних владельцев. Штейн рассказывал: «Когда этот список был вручен, началась невероятная суматоха. Нам на память пришел рассказ одного греческого писателя. В рассказе описывается двор греческого царя в Пирее. При этом дворе была обезьяна, которую научили плясать. Однажды, когда обезьяна плясала, кто-то бросил ей горсть орехов. Обезьяна забыла все на свете и бросилась подбирать орехи. Она снова стала обезьяной. Вот такое зрелище и являла собой конференция, когда советская делегация представила список концессионных предприятий. Все лихорадочно бросились на этот список, выискивая в нем „свои“ предприятия. Но список выглядел весьма странно. Например, предприятия Уркарта были разделены на три разных концессионных объекта, причем все они принадлежали разным отраслям советской промышленности. Так началась свалка между будущими концессионерами».
На этом урок, преподнесенный будущим концессионерам, не кончился. Красин на одном из заседаний конференции прочитал популярную лекцию на тему о невозможности восстановления частной собственности в Советской России. Лекция эта длилась сорок минут и произвела огромное впечатление. Красин и Литвинов пояснили, что концессии в принципе будут предоставлены, но на условиях, выгодных Советской России. Взбешенный Лесли Уркарт внес проект резолюции, в которой указывалось, что ни один капиталист не должен брать концессии в Советской России до тех пор, пока не будет возвращена частная собственность. А о кредитах и вообще не может быть речи.
Следуя указаниям Ленина, советские дипломаты проявили большую гибкость с целью получить кредиты от капиталистических стран. Если в Генуе советская делегация просила правительственные займы, то в Гааге Литвинов поставил вопрос иначе. Он предложил, чтобы промышленники капиталистических стран предоставили Советской России гарантированные своими правительствами товарные кредиты.
За действиями советских дипломатов с тревогой следило американское правительство, опасавшееся, что кто-нибудь из участников конференции может пойти на соглашение с Россией. 15 июля посол США в Гааге Сассдорф без обиняков предупредил западных участников конференции, что Соединенные Штаты не допустят какого-либо соглашения с Россией.
18 июля, когда уже окончательно выяснилось, что получение кредитов невозможно, Литвинов изложил в письме в НКИД обстановку, сложившуюся в Гааге. Он писал: «При данном составе иностранных делегаций, в особенности английской, при явном стремлении французов и бельгийцев во что бы то ни стало сорвать конференцию ожидать каких-либо результатов от Гааги было трудно. Более глубокой причиной является внезапно выдвинувшаяся во всей своей катастрофичности германская проблема, поглотившая все внимание английского правительству. Для решения этой проблемы Ллойд Джорджу требуется на время сблизиться с Францией, и, как раньше бывало в подобных случаях, первой уступкой со стороны Ллойд Джорджа является русский вопрос».
И хотя ясно, что не удастся получить кредиты, как не удастся решить и другие вопросы, рвать с западными партнерами Литвинов не спешит. Он как бы прокладывает мостик в будущее, предлагает продолжить диалог в дальнейшем. На заседании конференции 19 июля он выступает с речью, в которой подводит итоги проделанной работы. Советская Россия, говорит Литвинов, готова идти на известные уступки, если западные страны согласятся на кредиты. Но представители союзников заявили, что они кредитов не дадут. Таким образом, они сорвали базу для переговоров, созданную в Генуе.
22 июля «Правда» посвятила речи Литвинова статью, в которой писала, что «выступление тов. Литвинова сорвало маски с союзных экспертов, занятых сдиранием шкуры… Советская делегация сделала хорошо, что установила, кто против мира между Советской Россией и капиталистическими странами. Эта правда послужит делу Советской России в разоблачении хищнической политики держав, которые „собрались восстанавливать русское и мировое хозяйство“, сдирая шкуру с русского крестьянина и рабочего».
Советская Россия внимательно следила за борьбой своих дипломатов в Гааге. 23 июля Демьян Бедный опубликовал на первой полосе «Правды» басню «Антантовская лиса и советский журавль». В доходчивой форме баснописец нарисовал обстановку в Гааге:
Еще до отъезда из Гааги Литвинов, Красин и Крестинский послали Совету Народных Комиссаров доклад о ходе переговоров и результатах Гаагской конференции. В этом документе делался следующий вывод: «Российская делегация констатирует, что в гаагских переговорах были две различные стадии. Первая стадия характеризуется тем, что российская делегация представляла запрашиваемые у нее информационные сведения. В этой стадии работа шла спокойно, деловым образом, без каких-либо осложнений и толчков извне. Во второй стадии, когда перешли к обсуждению взаимных конкретных предложений и требований, при обсуждении начало обнаруживаться различие интересов отдельных участников Нерусской комиссии. Тогда вдруг началось форсирование работ конференции с определенной тенденцией в сторону ее срыва. Было совершенно ясно, что некоторые участники Нерусской комиссии, наиболее возражавшие в Генуе против созыва Гаагской конференции, пытавшиеся в промежутке между Генуей и Гаагой сорвать конференцию, наиболее заинтересованные в продлении финансово-экономической блокады России и являющиеся главным препятствием к хозяйственному восстановлению Европы, стремятся возможно скорее ликвидировать конференцию, опасаясь, в случае ее продления, распада своего антирусского фронта. Это им удалось, конференция прервана преждевременно, не закончив своей работы и не выполнив стоявших перед ней задач. Но российская делегация твердо убеждена, что эти задачи в ближайшем будущем найдут свое разрешение иным, не менее, если не более удобным для Советской России путем».
Жизнь подтвердила правоту советской политики. Через полтора месяца после Гаагской конференции Уркарт, автор резолюции, призвавшей не иметь дела с большевиками, попытался получить в концессию Ленские и Кыштымские рудники. Совнарком по предложению Ленина отклонил договор с Уркартом, отметив его экономическую невыгодность для РСФСР, но предоставил концессии другим фирмам. Экономические отношения с Западом стали развиваться.
25 июля 1922 года советская делегация выехала из Гааги и в тот же день прибыла в германскую столицу. Литвинов решил сделать остановку в Берлине и провести там большую пресс-конференцию для иностранных журналистов.
Литвинов не случайно выбрал для этой цели Берлин. Еще до подписания Рапалльского договора сестра последнего российского императора Николая II Ксения Александровна учинила иск германскому правительству, требуя, чтобы ей в судебном порядке возвратили здание бывшего царского посольства в Берлине на Унтерден-Линден. Свой иск великая княгиня мотивировала, в частности, тем, что это здание Николай I еще в 1837 году приобрел у герцогини Курляндской. Имперский суд тянул с решением вопроса. Немецкие государственные деятели, заинтересованные в установлении отношений с Советской Россией, не склонны были удовлетворить иск сестры свергнутого царя. Сразу же после подписания Рапалльского договора ей в иске отказали. Немецкие монархисты и белогвардейская русская эмиграция подняли вой. И вот тогда-то Литвинов решил провести пресс-конференцию советской делегации именно в Берлине, и не где-нибудь, а в здании полпредства – на суверенной советской территории.
На следующий день, 17 апреля 1922 года, Литвинов сообщил телеграфно в Москву для информации правительства: «Наши полуприватные переговоры с Верховным советом вселили тревогу в души немцев, и Ратенау ни жив ни мертв прибежал к нам вчера и предложил, не сходя с места, подписать то самое соглашение, от которого он уклонился при нашем проезде в Берлине».
Заключение Рапалльского договора потрясло весь мир. Газеты писали, что документ, подписанный в «Палаццо империале», произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Русские, кричала западная печать, «выкинули необычайный театральный трюк», преподнесли союзникам «пасхальное яичко». Немецкая буржуазия разделилась на два лагеря: одни негодовали, другие усматривали в Рапалльском договоре путь к миру и хозяйственному восстановлению Германии. В официальных германских кругах было заявлено, что заключение русско-германского договора является фактором, благоприятным не только для обеих стран, но и в известной степени облегчает работу конференции, указывая ей верный путь к урегулированию спорных вопросов с Россией и достижению всеобщего мира.
Через много лет бывший рейхсканцлер Вирт справедливо заметил: «К великому сожалению, Германия впоследствии сошла с пути, на который мы стали в Рапалло. Это принесло немецкому народу несчастье и катастрофу. История с неумолимой логикой доказала, что дружба и сотрудничество Германии с Россией жизненно необходимы немцам». [36]
Так была одержана победа «мимо Генуи». Разбив единый фронт капиталистических государств, советская дипломатия под руководством Ленина осуществила выход Советской России на мировую арену.
Прорыв внешнеполитической блокады в 1922 году был осуществлен дипломатами ленинской школы. Под руководством Ленина, направляемые его гением на всех этапах подготовки к Генуе и во время самой конференции, советские дипломаты настойчиво шли к поставленной цели. И они ее достигли, выполнив ответственнейшее задание Коммунистической партии и Советского правительства.
Для Чичерина как главы советской делегации в Генуе и для его заместителя Литвинова Генуэзская конференция была важнейшим этапом в их деятельности и великим экзаменом. Конференция выявила громадный дипломатический талант Чичерина. Наряду с другими нашими дипломатами выдающуюся роль в Генуе, несомненно, сыграл Литвинов.
«Основная организаторская работа советской делегации по всем вопросам политики и дипломатии была в руках М. М. Литвинова. Он давал указания экспертам подготовить соответствующие материалы. М. М. Литвинов был в Генуе участником ряда комиссий… где он активно выступал по важнейшим политическим и экономическим вопросам… Опыт революционной работы в эмигрантские годы в Англии и последующая деятельность как советского дипломата еще до Генуи придали ему авторитет не только среди членов и всего аппарата советской делегации, но и среди многих отдельных делегатов западных держав». Таково свидетельство Н. Н. Любимова.
Конечно, Литвинов оставался верен своим привычкам и принципам в большом и малом. В Генуе он ведал финансами делегации. Как и в Копенгагене, не разрешал никаких лишних расходов. Не только сотрудники, но и члены правительственной делегации ничего не могли с ним поделать. Секретарь Чичерина И. И. Левин, который исполнял обязанности кассира, выдавал лиры или другую валюту точно по указанию Литвинова. Когда на него наседали, он говорил: «Идите к Литвинову», а Литвинов отвечал: «Никаких лишних расходов». Как-то народный комиссар иностранных дел Армении А. А. Бекзадян сказал Литвинову: «Максим Максимович, не прижимайте нас. Посмотрите вокруг: солнце, море, сплошная красота… Душа жаждет хоть немного веселья. Раскошельтесь, дорогой Максим Максимович». Литвинов пробурчал: «Нет». Бекзадян пожаловался Георгию Васильевичу. Чичерин сокрушенно вздохнул: «Ничего не могу поделать. Вы же знаете, кто и какие полномочия дал Максиму Максимовичу». Через много лет Бекзадян с юмором рассказывал об этом эпизоде в кругу друзей. Делегация продолжала вести скромный образ жизни, который мало отличался от образа жизни Литвинова и его сотрудниц Милановой и Зарецкой в датской столице в 1919–1920 годах.
19 мая после заключительного заседания Генуэзской конференции большая часть советской делегации во главе с Литвиновым выехала в Москву. Настроение у всех было отличное, радостное. Хороший подарок везли дипломаты своему народу.
Для Литвинова международные переговоры не кончились. Через шесть недель в Гааге должна была открыться новая конференция, на которой предполагалось обсудить вопросы, не решенные в Генуе.
Советское правительство понимало, что серьезной надежды договориться по экономическим вопросам нет, но Ленин счел полезным продолжить диалог с западным миром. Еще в конце апреля Владимир Ильич телеграфировал Чичерину в Геную: «Новая конференция месяца через три для нас самая выгодная вещь». Ленин имел в виду дать на этой новой конференции бой по вопросу о долгах и частной собственности, предложить концессии иностранным фирмам на выгодных для Советской России условиях.
Нелегким был тот год. Интервенция кончилась, но империалисты не расстались с намерениями организовать новый поход против Советской России. В июне члены фашистской немецкой организации «Консул» убили Вальтера Ратенау, подписавшего Рапалльский договор. В Германии начался разгул антисоветизма.
Трудным было положение и в самой России. Правда, за четыре года Советская власть доказала свою жизнеспособность и утверждающую могучую силу, которая в будущем создаст достойную жизнь для всех. Уже начала осуществляться новая экономическая политика. Впервые появились хорошие виды на урожай. Но нельзя было за такой короткий срок ликвидировать все беды, порожденные мировой и гражданской войнами, интервенцией и разрухой. Еще умирали от голода тысячи людей в Поволжье и на Урале. Еще брели по дорогам тысячи бездомных. Еще бесчинствовали банды наймитов. Но так сильна была Советская, народная власть, такую уверенность и историческую справедливость принесла она трудящимся самим своим появлением, что ничто не страшило их. Партия прямо говорила народу обо всех самых сложных и острых вопросах, веря в здравый смысл и мудрость его. Ни на минуту не утихали бои с трудностями на внутреннем фронте, и победы здесь обеспечивали условия для успеха на мировой арене.
В начале второй декады июня 1922 года в Москве был опубликован состав правительственной делегации Советской России на Гаагской конференции. Главой делегации был назначен М. М. Литвинов, членами делегации – Председатель Совнаркома Украины X. Г. Раковский, народный комиссар внешней торговли Л. Б. Красин, полпред РСФСР в Германии Н. Н. Крестинский, заместитель народного комиссара финансов Г. Я. Сокольников, секретарем – Б. Е. Штейн.
Необходимо подчеркнуть, что Литвинов стал главой советской делегации по предложению Владимира Ильича и решению, им же подписанному, хотя совсем незадолго до этого назначения в Генуе имел место факт, вызвавший резкое недовольство Ленина Чичериным и Литвиновым. Дело в том, что Красин, заявляя о невозможности получить заем на основе директив ЦК, предлагал пойти на серьезные уступки по вопросу о частной собственности иностранных капиталистов, конфискованной после Октябрьской революции. В Москве появилось опасение, что Чичерин и Литвинов могут пойти на уступки, не предусмотренные директивами ЦК. 2 мая Владимир Ильич написал записку в Политбюро с проектом телеграммы Чичерину: «Крайне жалеем, что и Чичерин и частью Литвинов скатились до нелепостейКрасина». ЦК категорически потребовал выполнения директив.
Чичерин и Литвинов во время последующих переговоров полностью выполнили указания ЦК, а их деятельность, как и всей делегации, получила высокую оценку. Но факт, имевший место в Генуе, не мог быть предан забвению. Тем не менее, когда возникла необходимость назначить руководителя советской делегации на Гаагской конференции, где предстояло дать бой именно по вопросу о частной собственности, конфискованной в России, Владимир Ильич предложил, чтобы главой делегации стал Литвинов, а членом делегации – Красин.
Накануне отъезда в Гаагу Литвинов дал интервью корреспонденту «Известий». «Гаага. – сказал он, – продолжение Генуи. Гаагской конференции предстоит продолжать работу, начатую в Генуе, и с того именно места, на котором в Генуе остановились. Возвращаться к исходным пунктам генуэзских переговоров, как этого требует Франция, значило бы совершать сизифову работу, не ведущую ни к какой цели. Если в Генуе не было достигнуто окончательного соглашения, то все же можно констатировать, что по некоторым пунктам мы со своими противниками договорились, правда условно».
Литвинов прекрасно понимал, что интервью его будет под микроскопом рассматриваться партнерами по переговорам, и сразу же поставил все точки над 1. О восстановлении частной собственности не может быть и речи. Концессии Советская республика предоставит, но сделает это лишь в том случае, если они будут соответствовать ее интересам. Кредиты нужны, даже очень нужны. Но ради них в кабалу российский пролетариат не пойдет. Свое интервью Литвинов закончил следующими словами: «Во всяком случае, делегация ^выезжает в Гаагу с таким же твердым намерением отстаивать завоевания революции, суверенитет рабоче-крестьянского правительства и охранять интересы трудящихся масс, с каким она выезжала в Геную. Россия и Советская власть крепнут с каждым днем. Кредиты ей, конечно, пригодились бы и помогли бы ускорить восстановление хозяйственной жизни России, но проживет она и без кредитов, если их нельзя будет получить иначе, как закабалением страны или взваливанием на нее непомерного бремени налогов».
19 июня советская делегация выехала из Москвы в Гаагу. Красин проводил в Москве совещание уполномоченных Наркомвнешторга и несколько задержался с отъездом. В Берлине к делегации присоединился Крестинский.
К Гаагской конференции деятельно готовились и по другую сторону незримого фронта. Была предпринята попытка выработать единую линию западных государств. За десять дней до начала конференции состоялось совещание представителей капиталистических стран. Они сошлись на том, что Россию надо во что бы то ни стало заставить возвратить национализированную иностранную частную собственность. Выработали и своеобразную тактику заседания. Если западные делегации заседают вместе с советской, это называется «русской комиссией». Если же заседают только западные представители, то комиссия называется «нерусской».
Уже сам состав делегаций западных стран говорил о том, что в Гаагу прибыли представители деловых кругов и они будут драться до конца за возвращение своих капиталов. Бельгию, например, представлял директор банка Катье, в руках которого в России были ранее сосредоточены огромные капиталы, Англию – бывший директор правления Русско-Азиатского банка Лесли Уркарт, владевший золотыми приисками на Лене. И хотя возглавлял английскую делегацию министр внешней торговли Ллойд Грим, главную роль в ней играл Уркарт. По такому же принципу был подобран состав и других западных делегаций. К началу конференции в Гаагу примчался полковник Вейль, который представлял интересы нефтяного концерна «Шелл».
26 июня советские дипломаты прибыли в Гаагу, и в тот же день Литвинов предпринял шаг, который завоевал советским дипломатам симпатии журналистов. Западные делегации неизменно отказывали им в какой бы то ни было информации. Литвинов же устроил большую пресс-конференцию, на которой присутствовало шестьдесят журналистов, представлявших европейские и американские газеты.
Бюро печати при советской делегации передало ь Москву телеграмму о пресс-конференции Литвинова, и 28 июня она появилась в «Правде». «Журналисты, – говорилось в ней, – с большим вниманием выслушали заявление Литвинова. Последний категорически опроверг лживые слухи… об изменениях во внешней и внутренней политике Советского правительства и т. д. Он ясно подчеркнул, что политика Советской России в отношении Запада та же, что и в Генуе, но в отличие от Генуи российская делегация рассматривает данную конференцию как исключительно деловую и посвященную главным образом вопросам кредитов.
Ответив на многие вопросы, Литвинов поделился с журналистами информацией и о видах на урожай, и о процессе эсеров. По общим отзывам, заявления Литвинова произвели своей ясностью и отчетливостью наилучшее впечатление. Можно ожидать, что в Гааге, как и в Генуе, российская делегация явится центром внимания».
В Гааге капиталистический мир еще раз попытался достичь того, чего ему не удалось добиться в Генуе, хотя его наиболее дальновидные представители понимали, что это безнадежная затея. 29 июня собралась подкомиссия частной собственности. Председательствует Ллойд Грим, рядом с ним французские, итальянские, бельгийские дипломаты, а по другую сторону стола Литвинов, Красин, Крестинский. Начинается полемика. Английский делегат предлагает включить в повестку дня вопрос о возвращении прежним собственникам их предприятий или имущества и в нетерпении спрашивает у Литвинова, каковы будут условия, при которых лицо, владеющее фабрикой или другим каким-либо предприятием, сможет пустить его в ход. Он так и говорит: «владеющее», а не «владевшее». Однако трезвость на мгновение берет верх, и сэр Ллойд Грим заявляет: «Но было бы, очевидно, преждевременно и, пожалуй, бесполезно обсуждать условия, в которых собственники смогут возобновить свои предприятия, прежде чем будет установлен факт восстановления их во владении их предприятиями».
Литвинов даже не считает нужным отвечать Ллойд Гриму на вопрос о возвращении частной собственности. Этот вопрос ясен и так. Советский народ национализировал все заводы, фабрики, шахты. И национализировал навсегда. Вот о концессиях говорить можно. И Литвинов заявляет: «Для ясности я хотел бы указать, что главной заботой Российского правительства вовсе не является сдача некоторых предприятий в аренду частным арендаторам. Российское правительство не руководствуется соображениями о том, принадлежали ли эти предприятия частным лицам, государству или какой-нибудь организации. Оно руководствуется исключительно полезностью, интересами Российской республики». Он, Литвинов, упоминает об этом мимоходом, во избежание всякого недоразумения. Ллойд Грим делает вид, что ему не все понятно в выступлении Литвинова. Он снова и снова высказывает надежду, что, может быть, частная собственность будет возвращена их владельцам. Он знает, что в Генуе на этот вопрос советские дипломаты дали ясный и недвусмысленный ответ, но все же…
Представитель Бельгии Катье спешит внести ясность: Литвинов, говорит он, весьма откровенно заявил, что Советское правительство не намерено восстановить право собственности. Так ли это? Да, так. Литвинов подтверждает это со всей твердостью.
Так день за днем шли заседания в комиссиях и подкомиссиях. И постепенно даже самые твердолобые начали уяснять, что возвращения национализированной советским народом собственности не будет никогда. Когда дипломаты, сидевшие по другую сторону стола, наконец поняли это, советская делегация заявила, что Советская Россия готова предоставить иностранному капиталу концессии. Этот проект еще до отъезда делегации в Гаагу рассматривался в Москве: было решено предложить капиталистической Европе взять концессии в нефтяной, угольной, железнодорожной и некоторых других отраслях промышленности. При этом Литвинов еще раз повторил, что выгода Советской России – главное условие предоставления концессии.
На вопрос, какие предприятия предполагается сдать в концессию, советская делегация вручила своим партнерам по переговорам разработанный список. Но он был составлен так, что не мог вызвать восторга у прежних владельцев. Штейн рассказывал: «Когда этот список был вручен, началась невероятная суматоха. Нам на память пришел рассказ одного греческого писателя. В рассказе описывается двор греческого царя в Пирее. При этом дворе была обезьяна, которую научили плясать. Однажды, когда обезьяна плясала, кто-то бросил ей горсть орехов. Обезьяна забыла все на свете и бросилась подбирать орехи. Она снова стала обезьяной. Вот такое зрелище и являла собой конференция, когда советская делегация представила список концессионных предприятий. Все лихорадочно бросились на этот список, выискивая в нем „свои“ предприятия. Но список выглядел весьма странно. Например, предприятия Уркарта были разделены на три разных концессионных объекта, причем все они принадлежали разным отраслям советской промышленности. Так началась свалка между будущими концессионерами».
На этом урок, преподнесенный будущим концессионерам, не кончился. Красин на одном из заседаний конференции прочитал популярную лекцию на тему о невозможности восстановления частной собственности в Советской России. Лекция эта длилась сорок минут и произвела огромное впечатление. Красин и Литвинов пояснили, что концессии в принципе будут предоставлены, но на условиях, выгодных Советской России. Взбешенный Лесли Уркарт внес проект резолюции, в которой указывалось, что ни один капиталист не должен брать концессии в Советской России до тех пор, пока не будет возвращена частная собственность. А о кредитах и вообще не может быть речи.
Следуя указаниям Ленина, советские дипломаты проявили большую гибкость с целью получить кредиты от капиталистических стран. Если в Генуе советская делегация просила правительственные займы, то в Гааге Литвинов поставил вопрос иначе. Он предложил, чтобы промышленники капиталистических стран предоставили Советской России гарантированные своими правительствами товарные кредиты.
За действиями советских дипломатов с тревогой следило американское правительство, опасавшееся, что кто-нибудь из участников конференции может пойти на соглашение с Россией. 15 июля посол США в Гааге Сассдорф без обиняков предупредил западных участников конференции, что Соединенные Штаты не допустят какого-либо соглашения с Россией.
18 июля, когда уже окончательно выяснилось, что получение кредитов невозможно, Литвинов изложил в письме в НКИД обстановку, сложившуюся в Гааге. Он писал: «При данном составе иностранных делегаций, в особенности английской, при явном стремлении французов и бельгийцев во что бы то ни стало сорвать конференцию ожидать каких-либо результатов от Гааги было трудно. Более глубокой причиной является внезапно выдвинувшаяся во всей своей катастрофичности германская проблема, поглотившая все внимание английского правительству. Для решения этой проблемы Ллойд Джорджу требуется на время сблизиться с Францией, и, как раньше бывало в подобных случаях, первой уступкой со стороны Ллойд Джорджа является русский вопрос».
И хотя ясно, что не удастся получить кредиты, как не удастся решить и другие вопросы, рвать с западными партнерами Литвинов не спешит. Он как бы прокладывает мостик в будущее, предлагает продолжить диалог в дальнейшем. На заседании конференции 19 июля он выступает с речью, в которой подводит итоги проделанной работы. Советская Россия, говорит Литвинов, готова идти на известные уступки, если западные страны согласятся на кредиты. Но представители союзников заявили, что они кредитов не дадут. Таким образом, они сорвали базу для переговоров, созданную в Генуе.
22 июля «Правда» посвятила речи Литвинова статью, в которой писала, что «выступление тов. Литвинова сорвало маски с союзных экспертов, занятых сдиранием шкуры… Советская делегация сделала хорошо, что установила, кто против мира между Советской Россией и капиталистическими странами. Эта правда послужит делу Советской России в разоблачении хищнической политики держав, которые „собрались восстанавливать русское и мировое хозяйство“, сдирая шкуру с русского крестьянина и рабочего».
Советская Россия внимательно следила за борьбой своих дипломатов в Гааге. 23 июля Демьян Бедный опубликовал на первой полосе «Правды» басню «Антантовская лиса и советский журавль». В доходчивой форме баснописец нарисовал обстановку в Гааге:
После принятия резолюции Уркарта конференция в Гааге фактически закончила свою работу. Капиталистическая Европа не пожелала предоставить кредиты. Советская Россия не признала долги, отказалась вернуть капиталистам фабрики и заводы. Казалось бы, никакого прогресса в отношениях с Западом. Но на деле Гаага, как и Генуя, была серьезной победой Советской России и ее дипломатии. Капиталистический мир понял, что частная собственность никогда не будет возвращена бывшим владельцам и есть только один путь, сулящий взаимную выгоду: мирное сосуществование с социалистической Россией. Это вынуждены были признать наиболее трезвые представители Запада. Английский еженедельник «Обсервер» писал после Гаагской конференции: «Россия и западные державы могут ждать, но в конце концов когда-нибудь нужно же будет устранить все существующие разногласия. Упорство, с которым Запад настаивает на осуществлении отвлеченной справедливости, должно будет склониться перед более важным интересом, связанным с восстановлением отношений с Россией».
…Литвинов, честь ему и слава,
Смышленый парень и не трус:
Вокруг него шумит облава,
А он сидит, не дует в ус…
Журавль советский осторожен,
Но прям (зачем ему хитрить?)
С лисою, правду говорить,
Не ищет дружбы он интимной.
Но при любезности взаимной
Все ж можно кашу с ним сварить.
Лиса ж в «гаагской» заворошке
На ложной топчется дорожке,
Валяя просто дурака:
К советской тянется окрошке,
Нам… не суля… и молока!!!
Еще до отъезда из Гааги Литвинов, Красин и Крестинский послали Совету Народных Комиссаров доклад о ходе переговоров и результатах Гаагской конференции. В этом документе делался следующий вывод: «Российская делегация констатирует, что в гаагских переговорах были две различные стадии. Первая стадия характеризуется тем, что российская делегация представляла запрашиваемые у нее информационные сведения. В этой стадии работа шла спокойно, деловым образом, без каких-либо осложнений и толчков извне. Во второй стадии, когда перешли к обсуждению взаимных конкретных предложений и требований, при обсуждении начало обнаруживаться различие интересов отдельных участников Нерусской комиссии. Тогда вдруг началось форсирование работ конференции с определенной тенденцией в сторону ее срыва. Было совершенно ясно, что некоторые участники Нерусской комиссии, наиболее возражавшие в Генуе против созыва Гаагской конференции, пытавшиеся в промежутке между Генуей и Гаагой сорвать конференцию, наиболее заинтересованные в продлении финансово-экономической блокады России и являющиеся главным препятствием к хозяйственному восстановлению Европы, стремятся возможно скорее ликвидировать конференцию, опасаясь, в случае ее продления, распада своего антирусского фронта. Это им удалось, конференция прервана преждевременно, не закончив своей работы и не выполнив стоявших перед ней задач. Но российская делегация твердо убеждена, что эти задачи в ближайшем будущем найдут свое разрешение иным, не менее, если не более удобным для Советской России путем».
Жизнь подтвердила правоту советской политики. Через полтора месяца после Гаагской конференции Уркарт, автор резолюции, призвавшей не иметь дела с большевиками, попытался получить в концессию Ленские и Кыштымские рудники. Совнарком по предложению Ленина отклонил договор с Уркартом, отметив его экономическую невыгодность для РСФСР, но предоставил концессии другим фирмам. Экономические отношения с Западом стали развиваться.
25 июля 1922 года советская делегация выехала из Гааги и в тот же день прибыла в германскую столицу. Литвинов решил сделать остановку в Берлине и провести там большую пресс-конференцию для иностранных журналистов.
Литвинов не случайно выбрал для этой цели Берлин. Еще до подписания Рапалльского договора сестра последнего российского императора Николая II Ксения Александровна учинила иск германскому правительству, требуя, чтобы ей в судебном порядке возвратили здание бывшего царского посольства в Берлине на Унтерден-Линден. Свой иск великая княгиня мотивировала, в частности, тем, что это здание Николай I еще в 1837 году приобрел у герцогини Курляндской. Имперский суд тянул с решением вопроса. Немецкие государственные деятели, заинтересованные в установлении отношений с Советской Россией, не склонны были удовлетворить иск сестры свергнутого царя. Сразу же после подписания Рапалльского договора ей в иске отказали. Немецкие монархисты и белогвардейская русская эмиграция подняли вой. И вот тогда-то Литвинов решил провести пресс-конференцию советской делегации именно в Берлине, и не где-нибудь, а в здании полпредства – на суверенной советской территории.