Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   - А мне такая работа не нравится!
   - Вот потому Миша кушает в дорогих ресторанах, а ты своей девушке не купишь и стакан семечек!
   - Заработаю и куплю!
   - Темнота. Чем ты заработаешь? Дрова колоть, ножи точить? Кстати, даже ножи точить и то умение нужно. К нам во двор ходил Степка-точильщик. Как он точил ножи! Симфония.
   - Подумаешь, ты-то что умеешь! - с опозданием обиделся Ян.
   - Я тоже мало что умею, но я сообразительный.
   Я вот нашего Голуба послушал и понял: комиссаром быть нетрудно. Главное-хороший голос иметь, чтоб с народом говорить. Из меня выйдет-таки неплохой комиссар.
   Яков выдвинул ногу вперед, одной рукой подбоченился, другую вытянул ладонью вверх:
   - Товарищи, мировая революция в опасности! Все к оружию!
   - Вот я сейчас возьму тебя за задницу да всыплю по первое число, сразу забудешь, как к оружию народ призывать! - донесся из кустов голос Ионы, отдыхавшего после обеда.
   "Комиссар" понизил голос.
   - Ну как, чувствуешь подъем?
   - Вроде, чувствую. Значит, ты решил на всю жизнь стать комиссаром?
   - Может, не сразу получится... С грамотой у меня слабовато. Оттого, что я ленивый. Как подумаю: за книжку садиться, всякие задачи-примеры писать, - так желание комиссарить пропадает. Тогда начинаю думать, а не остаться ли мне рядовым красноармейцем? Накормят, напоят, что делать расскажут. А за это иной раз пострелять придется, - вот и все дела!
   - Яшка, никогда не пойму, шутишь ты или всерьез говоришь?
   - Какая разница? - Яков сладко потянулся. - В каждой шутке, как говорят, есть доля правды. Так и понимай.
   - Все равно, я тебя до конца понять не смогу, - признался Ян. - Думать вслед за тобой - мозги испекутся, как в печке. То ты к мировой революции призываешь, то вору завидуешь. Разве революционеры не должны быть честными людьми?
   - Ничего ты не понял. Миша - хоть и вор, а человек честный: ему можно было деньги на хранение как в банк отдавать! А что ворует, - так ты рот не разевай!
   Ян присвистнул, невольно копируя Яшку.
   - Ну ты даешь!
   - А что, жизнь такая: будешь слабым - любой тебя схарчит, будешь сильным - сам любого слопаешь.
   - Да не хочу я никого лопать! - рассердился Ян.
   - Знаю-знаю, для тебя главное - чтобы в брюхе не урчало. Примитивный ты, Поплавский, человек... А вот я хочу многого! К примеру, чего я за большевиками потянулся? Они всем столько обещают! По секрету тебе скажу: даже если половина из этого - брехня, то и от оставшейся половины голова закружится, - как красиво! Я люблю все красивое. "Мир хижинам, война дворцам!" Здорово?
   - Значит, дворцы разрушать будут?
   - А на кой нам дворцы? У буржуев дворцы были для праздной жизни. По двадцать комнат! Дай тебе такой дворец - кто его убирать будет? Придется слуг нанимать. И ты, простой бедняк, станешь гнусным эксплуататором чужого труда. Хорошая жизнь любого испортит. Потому дворцы надо снести, а на их месте построить бараки. Жить в них всем вместе, и все, что заработано, делить поровну.
   - Тогда непонятно, как же с красотой? Дворцы - это ведь красиво.
   Яшка почесал в затылке.
   - Наверно, я послушаюсь командира и поеду в Москву на учебу. Сам чувствую, не дотягиваю до комиссара.
   - А я бы хотел быть врачом. Врачи и лечить могут, и по латыни разговаривают. Вот послушай: дум спиро, спэро (Пока дышу, надеюсь (лат.).). Если дышишь, живешь. Здорово?
   - Здорово. У нас в порту иностранцев, как собак нерезаных. Как начнут лопотать: уно барка - квадро маринеро (Один корабль - четыре моряка (итал. искаж.).).
   - А как это по-нашему?
   - Черт его знает! Но красиво. Вот ты не любишь, когда я про Мишу рассказываю, а слышал бы ты, как он с этими моряками разговаривает! Остановит, сигаретку попросит, а попутно и бумажник стырит.
   - Хороший, нечего сказать, будет из тебя, Яшка, комиссар. Соберешь красноармейцев на митинг и скажешь им: учитесь, чтобы сподручнее было людей грабить...
   - Прямой ты, Янек, как столб. Никакой в тебе хитрости, хоть ты и крестьянин! Я к чему тебе про Мишку рассказывал? Чтобы ты понял: он человек талантливый, а революция таким дорогу открывает. Он теперь может быть кем угодно, хоть и государством управлять.
   - Управитель - по карманам шарить!
   Яков терпеливо вздохнул.
   - Ладно, не буду про Мишку...
   Над лесом прокатился звук трубы. Бойцы вскочили, поспешно приводя себя в порядок, и построились.
   Это был уже не тот лес, в котором неделю назад Ян встретился с красноармейцами. Отряд прошел не один десяток километров, избегая оживленных путей, предпочитая останавливаться на заброшенных хуторах или, как сейчас, опять в лесу. Бывало, бойцы совершали марш-броски ночью и отсыпались днем. Они шли на соединение с Украинской Красной Армией, а Андрей Гойда берег своих людей.
   Теперь, видимо, в планах командования что-то не заладилось, и "Сбор!" сыграли среди дня.
   - Бойцы! Товарищи! - Андрей Гойда одним прыжком вскочил на обозную телегу, точно молодой тигр. - Враг наступает. Это - добровольцы, одна из деникинских частей. Их командир пообещал стереть нас в порошок!
   Красноармейцы возмущенно загудели.
   - Вы знаете, я старался избегать встреч с беляками: патронов у нас мало. шестнадцать необстрелянных бойцов, некоторые впервые держат в руках оружие. Но вечно так продолжаться не могло; и сегодня наш дозор нарвался на засаду...
   Кто-то из бойцов испуганно охнул. Гойда метнул сердитый взгляд в его сторону.
   - Мало того, что наши бойцы позорно бежали; они привели врагов на хвосте прямо к лагерю! Если бы не Ион Кодряну...
   И только тут Ян заметил, что молодой командир буквально сражен горем. Он до крови кусал губы, сжимал руки в кулаки и глядел вбок, чтобы никто не видел блестевших в его глазах слез. Наконец он крикнул поверх голов:
   - Несите сюда!
   Два красноармейца сквозь расступившуюся толпу внесли шинель, на которой лежало безжизненное тело Ионы.
   - Закрыл... собой, - прошептал Андрей Гойда, но его шепот услышали все, - мы отомстим, слышишь, Иона?
   - Отомстим! - прошелестело по поляне. Стоявший в строю Ян поймал себя на том, что он тоже сжал кулаки и тоже вместе со всеми повторяет как клятву: "Отомстим!"
   Гойда окинул взглядом потупившихся бойцов.
   - Товарищи. - начал говорить он, остановившись у тела Ионы, и в ту же секунду в центре поляны, на которой собрались красноармейцы, разорвался снаряд. На месте телеги, на которой минуту назад стоял командир, дымилась воронка. У края её ещё крутилось колесо и валялся какой-то окровавленный комок.
   - Без паники! - закричал Гойда. - Всем рассредоточиться! Командирам рот обеспечить порядок. Приготовиться к атаке! Закончится артподготовка, и деникинцы пойдут в наступление. Мы должны их опередить!
   Красноармейцы стали спешно выходить из леса, слыша за спиной разрывы снарядов: противник продолжал обстреливать поляну. Но когда "гойдовцы" выскочили из леса, навстречу им уже шли цепи добровольцев.
   - Эх, жизнь - копейка, - стиснув зубы, проговорил Яшка. Он придвинулся к Янеку. - Видел, дядю Архипа в клочья разнесло? Вот так и нас долбанет. И пожить не успели!
   Он всхлипнул.
   - Ты что, Яшенька, - испугался за товарища Ян. - Погоди раньше смерти умирать. Мы ещё повоюем!
   - Отступить! Назад, в лес! - раздалась команда.
   - Чего рты разинули? - гаркнул у них над ухом неизвестно откуда взявшийся Савелий. - Кому сказано. назад!
   И, как баранов, погнал их в лес.
   "Добровольцы" наступали. Они шли в атаку в полный рост, молча. Черные, страшные. И только барабан выбивал дробь.
   Ян почувствовал в сердце холодок.
   - Залечь за деревья, стрелять по команде, беречь патроны! - кричал Андрей Гойда, стоя на виду у всех.
   - Спрячься, командир, подстрелят! - крикнул один из красноармейцев.
   Гойда нехотя отошел под прикрытие молодого дуба. "Спокойнее, - говорил себе Ян. - Как учил Иона? Оружие спешки не любит. Не волноваться! Господи, почему так дрожат руки?! Почему никто не командует: "Огонь!" Они ведь так близко!"
   И тут же раздалось: "Огонь!" Началась стрельба. Под свист пуль Ян вдруг успокоился, будто кто-то внутри сказал ему: "Это не твоя смерть!"
   Он стрелял, рядом стреляли. Черные фигуры, как на картинке, падали и подымались. Казалось, это никогда не кончится. Но вот все стихло, и Ян остался один.
   Когда, в какой момент боя он потерял связь с отрядом? Почему он не слышал ни команд, ни движения людей? Засел в этом неглубоком овражке и стрелял, пока не кончились патроны.
   Парень поднялся во весь рост и огляделся: никого. Вокруг - трупы. Вперемешку серые шинели с черными. Красноармейцы, судя по всему, отступили, не выдержав лобовой атаки. "Добровольцы" шли вперед, не обращая внимания на потери, будто это были не люди, а ожившие куклы, у которых в жизни было лишь одно дело: убивать!
   Вдруг Янеку послышался чей-то стон. Он затаил дыхание. Стон повторился. Это же совсем рядом! Он пошел на поиски. Никогда бы ему такого не видеть! Его лучший и единственный друг, неловко завалившись за дерево, лежал и глухо стонал. Левой рукой он зажимал рану на животе, - рука была красной от крови, а правой продолжал держать уже ненужное ружье.
   - Яшка, - присел над ним Ян, - это я, ты меня слышишь?
   Раненый открыл глаза.
   - Пришел... Говорят, ты у нас большой лекарь. Давай,лечи.
   - Сейчас, потерпи, я перевяжу тебя, - Ян суетливо огляделся: у убитого черношинельника в вещмешке наверняка найдется что-нибудь для перевязки.
   - Да погоди ты, - Яков с улыбкой потянулся было к нему, но гримаса боли исказила его лицо; он отдышался и почти прошептал: - Пропадешь ты без меня, Янек, доверчивый, как ребенок. Я пошутил, тут никакой лекарь не поможет. У меня сестричка знакомая в госпитале работала, я знаю, как это называется, - проникающее ранение в брюшную полость. Доброволец, сука, штыком...
   На его лбу выступил пот.
   - Помолчи, - Ян буквально выталкивал слова из горла, перехваченного жалостью к другу. - Я что-нибудь придумаю, ты только потерпи!
   - Не суетись. Пока я могу говорить, обещай, что выполнишь... последнюю просьбу.
   - Обещаю. Только ты держись, береги силы.
   - Не мешай говорить... С такой раной я могу промучиться очень долго. Поклянись, что поможешь мне... Памятью матери поклянись!
   - Клянусь!
   - Ты должен пристрелить меня.
   - Что? Яшка, не требуй от меня такого!
   - Ты поклялся! Ты друг, Янек, даже лошадям... помогают, чтоб не мучились.
   - Яшка, я не смогу, - он горько заплакал, роняя слезы на бледное лицо друга.
   Как же так?! Иван говорил, что его способности - дар божий. Зачем ему такой дар, если нельзя спасти человека от смерти, а можно его только убить? Ян вытер мокрый лоб друга и слегка задержал свою ладонь.
   - Не убирай, подержи так... Твоя рука... как мама, в детстве... Как хорошо, хочется спать. Тепло.
   Нет, Ян не будет стрелять в своего друга, а поможет ему... уснуть! Он положил руку на сердце Яшки и услышал, как оно бьется под рукой тише, тише... Раненый вытянулся: на его лице появилось выражение блаженства и покоя.
   - Спи, Яшка! - Ян поцеловал умершего в лоб.
   Потом он копал яму и разговаривал с мертвым другом. "Я научусь, Яшка, я буду лечить людей так, чтобы они не умирали молодыми. Я стану помогать каждому, кому понадобится моя помощь Чтобы не копать могилы, а вместе смотреть на голубое небо, на весну, на эту желтую птичку, что провожает тебя в последний путь".
   У Яна не было карандаша, ни чего другого, чтобы пометить могилу друга, потому он просто положил поверх холмика земли буденовку, перекрестил и пошел, как прежде, на восток.
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   Кибитка снаружи не казалась большой, но все артисты смогли разместиться в ней на ночлег. Они долго не могли угомониться: с глаз Аренского постоянно кто-то пропадал. То он разыскивал Герасима с Катериной. "Молодых" - как в шутку он их назвал - уже с час не было не видно и не слышно.
   - Герасим! Катерина! - кричал в темноту Аренский.
   - Идем мы, идем, чего раскричался! - вполголоса увещевал его Герасим, выходя из-за кустов со смущенной Катериной. - Уже и прогуляться нельзя...
   - Как маленькие, ей-богу, - сердился Аренский, - война, на кого угодно наткнуться можно; незнакомый лес, неразорвавшийся снаряд, мина, наконец...
   - Ведмидь, - подсказала хихикнувшая Катерина.
   - Есть кое-что и пострашнее медведей, - не унимался тот. - Один поручик дисциплинированный. Лежит себе...
   - А с удовольствием побегал бы, - проговорил сквозь зубы Зацепин, все тело которого к ночи превратилось в комок пульсирующей боли; он так мечтал, что придет Ольга, положит на лоб прохладную ладонь, а она исчезла куда-то на целую вечность!..
   Ольга стояла поодаль и, не видимая в темноте товарищам, разговаривала с Татьяной.
   - Почему такая таинственность? - удивилась было она, когда цыганка неслышно тронула её за плечо и шепнула на ухо:
   - Отойдем!
   - Кого-нибудь боитесь?
   - Нет... но муж не любит, когда я разговариваю с гадже .. просто так. Не гадаю, не зарабатываю деньги... Детей-то кормить надо...
   - Так у вас женщины деньги зарабатывают?
   Татьяна усмехнулась.
   - А ты думала, для своего удовольствия мы гадаем, попрошайничаем. Многие хорошие цыганки и детей, и мужа кормят...
   - А вы... хорошая цыганка?
   - Ромы, что чужаков жалеют, - плохие. Табор смеется, ром бьет.
   - Как - бьет?!
   - Кнутом, моя золотая, кнутом... Потому и пришла к тебе, хоронясь. Больно к сердцу ты мне припала. И не хочу думать, а думаю... Карты даже на твою жизнь бросила. Видно, душа моя по дочери тоскует: восемь сыновей у меня, а дочки - ни одной... По делу я пришла, мазь твоему раненому принесла.
   - Какой же он - мой? - смутилась Ольга.
   - Если и не твой, то захочешь - твоим станет... Совсем ребенок ты, от пустяка смущаешься. Я в твоем возрасте уже двух сыновей родила... Ладно, не буду. Займемся делом: пусть ваш большой мужчина положит больного к костру, да сучьев подбросьте. Покажу вам, как больному мазь втирать. Через два дня он совсем здоровым станет.
   Забравшиеся было в кибитку Катерина с Герасимом охотно включились в хлопоты по лечению поручика, женщины быстро соорудили у костра импровизированную лежанку, а Герасим, как ребенка, положил на неё принесенного на руках Зацепина, невзирая на отчаянные протесты последнего.
   Татьяна стала снимать повязку с раненого, мимоходом поинтересовавшись у Ольги:
   - Кто его перевязывал?
   - Мы с Катериной.
   - Неправильно. Побоялись сделать больно? А ему так ещё хуже: чуть вздохнет или повернется, - все больно.
   Но тут же потрепала Ольгу по плечу.
   - Мы, цыгане, всю жизнь сами себя лечим, лекарские знания от семьи к семье передаются. Рецепту этой мази много-много лет. Она и боль снимет, и раны заживит...
   Она осторожно стала втирать содержимое баночки в грудь поручика.
   - Теперь туго-натуго перетянем, ребро - к ребру. Потерпи, милый, здоровье к тебе через боль вернется.
   Вадим не издал ни звука, но, когда Татьяна закончила перевязку, лоб поручика был покрыт испариной.
   Герасим опять ухватил крякнувшего поручика на руки и понес к кибитке, где Татьяна наскоро перестилала приготовленное Катериной мягкое ложе.
   - Никаких подушек - пусть на досках спит. Коврик только оставлю, а то ребра срастутся неправильно..
   И, спохватившись, цыганка стала торопливо прощаться.
   - Возьми за работу! - Катерина сунула ей завернутое в тряпицу сало.
   А Ольга протянула последний неиспользованный кусок французского мыла. Татьяна прижала к груди "заработок" и исчезла в ночи.
   Уставший от напряжения Зацепин с удивлением почувствовал, как боль действительно понемногу отпускает его. Вскоре он вовсе перестал чувствовать больные ребра и незаметно для себя заснул.
   Аренский сразу понял, что больной находится в надежных руках и опять занялся перекладыванием их скарба, чтобы наутро можно было без задержки отправляться в путь. Лес пугал его своей мрачностью, а, главное, тем, что буквально за каждым кустом их могла подстерегать опасность.
   - Быстро в кибитку! - прикрикнул он на замешкавшегося Герасима. - Как наседка гоняюсь тут за каждым цыпленком!
   - Особенно Герасим - хорош цыпленок! - хмыкнул из-под кибитки Алька. Скорее, рождественский гусь.
   - А ты бы вообще помолчал! - прикрикнул на него Аренский и пожаловался товарищам: - Ни в какую не хочет в повозке спать: душно ему, видите ли! Тоже два часа болтался неизвестно где .. Это же лес, незнакомый... Самостоятельный больно стал! Думаешь, за уши не оттаскаю? Ночи холодные, а ему, видите ли, жарко!
   Он с треском задернул полог.
   - Да не переживай ты так, - успокаивал его Герасим. - Я сплю чутко, что не так - услышу... Да и у цыган всю ночь костер гореть будет...
   - Успокоил? - продолжал сердиться директор труппы. - Думаешь, тачанку на кибитку обменяли. так теперь друзья навек?
   - Спи, Вася, - не выдержала и Катерина, - хоть и цыгане, а не звери...
   А Алька впервые в жизни не мог заснуть от волнения. Впервые покой его юного сердца был нарушен. Он вертел на пальце серебряное колечко и вспоминал маленькую цыганку. Значит, и у него теперь есть невеста?
   Утром ответственный Василий Ильич проснулся чуть свет и "сыграл побудку" на маленькой свирельке из циркового реквизита. Его товарищи с недовольными, невыспавшимися лицами нехотя вылезали из кибитки. Один Алька, помня о предстоящей разлуке с Радой, быстро собрался и умылся из котелка талой водой. Поручика, несмотря на его уверения в отличном самочувствии, опять вынесли из повозки и положили под деревьями.
   Артисты работали споро, командовал всем Аренский: что где поладить, как увязать. Они уже считали работу законченной, как появился цыганский баро и категорически заявил:
   - Не пойдет!
   Аренский хотел было возмутиться, но вспомнил, как сам часто повторял, что учиться никогда не поздно. Видимо, и вправду совершенству не было предела. Под руководством цыгана вещи переложили так. что на них можно было не только сидеть, а при необходимости - и спать в дороге.
   Василий Ильич рассыпался было в благодарностях, но явно торопящийся молчаливый баро лишь что-то неразборчиво буркнул в ответ и ушел к своим.
   Табор уходил из леса. Мимо apтистов постукивали повозки, полные смуглой детворы и женщин. Следом шли мужчины.
   Все они ненадолго останавливались возле своего вожака - тот стоял у запряженной тачанки, - хлопали его по плечу, что-то гортанно говорили и шли дальше.
   Лишь Татьяна ненадолго приникла к мужу, но он сурово отстранил её и подтолкнул к остановившейся рядом кибитке; хлестнул застоявшихся лошадей, и тачанка застучала в противоположную сторону. Только на ходу крикнул, привстав:
   - Ромалэ!
   И тряхнул непокрытыми седыми кудрями. Из последней кибитки Альке помахала рукой Рада.
   - Помни, что обещал!
   Юный артист перед расставанием увиделся с девочкой наедине. Наверное, с час он бродил вокруг табора, пытаясь определить, где она может быть, как её найти. К счастью для себя, он наткнулся на Татьяну. Эта умная женщина знала, кажется, обо всем.
   - Раду ищешь? - спросила она просто, - отец бы непременно сказал что-нибудь ехидное и снисходительное, и пообещала: - Я позову.
   Почти следом появилась Рада. Она явно торопилась - в таборе шли сборы, - но не стала ни кокетничать, ни притворяться. Только спросила:
   - Кольцо подошло?
   - Подошло.
   - Вот видишь, я сразу поняла, что мама о тебе гадала. У тебя ведь никого нет?
   - Никого.
   - Мне замуж через год можно выходить, а у вас - другие законы.
   Алька вздохнул. Ему хотелось так много сказать Раде, но почему-то в её присутствии он растерял всю свою находчивость и словоохотливость; язык словно замерз во рту, сердце колотилось, ладони вспотели. Наконец он выговорил:
   - Ты сказала, что мы ещё встретимся. А где?
   - Не знаю, - пожала плечами девочка. - Судьба сведет.
   - Ты просто помни, - заторопился Алька, - я там, где цирк.
   Она кивнула.
   - Мне пора.
   Подошла к Альке совсем близко, заглянула в глаза.
   - Прощай... Арнольд Аренский! Видишь, я запомнила твое имя.
   Она убежала. Алька вернулся к своим, и в его душе поселилось чувство огромной потери. Почему-то никому о нем он не хотел рассказывать. Это было его тайной: первой мукой и первым счастьем.
   Никто из взрослых не заметил грустинки в глазах мальчика. Они были заняты делом прозаическим: прикидывали, как одной зеленой краской, позаимствованной у цыган, сделать яркую надпись на кибитке: "Цирк "Шапито".
   Поручик Вадим Зацепин настолько почувствовал себя лучше после чудодейственной цыганской мази - или ласковых ручек Оленьки? - что предложил Аренскому свою помощь.
   - Ты умеешь рисовать?
   - Лучший художник военного училища.
   Аренский восхищенно присвистнул.
   - А мне, веришь ли, легче было бы час на голове простоять. Я обычную рожицу: палка, палка, огуречик, - с трудом нарисовать могу, руки не тем концом вставлены. Полночи не спал, ворочался, все думал, как лучше эту самую надпись сделать!
   "Положим, не полночи, - подумал про себя поручик, которому боль не давала уснуть, - полчасика поворочался, а потом такие рулады выводил!"
   - Только много ли нарисуешь одной зеленой краской?
   - Уголь из костра возьмем, - предложил Вадим, - а это уже два цвета.
   - Уголь смоет первым же дождем!
   - Велика важность, зато он всегда будет под рукой.
   Ольга с Катериной воспользовались передышкой и скрылись в лесу. Они наконец могли приводить себя в порядок, не опасаясь непрошеных свидетелей. Аренский, как всегда, первым заметил их отсутствие, решил, что оно чересчур долгое, и засуетился.
   - Ольга! Катерина! - стал кричать он на весь лес.
   - Да здесь мы, - ответила Катерина совсем рядом. А когда они вышли из кустов, Аренский с Зацепиным так и замерли на месте. Наполовину вылезший из повозки Герасим тоже будто окаменел.
   Молодые женщины наткнулись на поляну первых весенних цветов и наскоро соорудили себе венки. Их длинные распущенные волосы - русые у Ольги и черные у Катерины. - были не убраны, как обычно, в прически, а свободно сбегали по плечам; умытые талой водой лица раскраснелись; глаза, точно от ощущения собственной красоты, горели, как роса на цветах венка. Каждая по-своему красивая, вместе они составляли удивительный дуэт, способный вдохновить и художника, и поэта.
   Алька, который прежде грустил в сторонке, тоже решил подключиться к такому интересному событию, как расписывание кибитки.
   - А если попробовать старый грим, - предложил он. - Нам он вряд ли понадобится, а рисовать им, наверное, можно.
   Сказал и удивился тому, что на его дельное предложение никто не реагирует.
   - Ой, разукрасились, - заметил он наконец направление мужского внимания. - Кругом война, а они как маленькие, ей-богу!
   Его интонации настолько напоминали отцовскую, так пародировали её мальчишескими устами, что присутствующие, как один, расхохотались. Алька присоединился ко всем, хотя и не понял, что он такого смешного сказал?
   Сообща решили слова "Цирк "Шапито" написать крупно с обоих боков.
   - С правой стороны будет смеющаяся физиономия, - предложил Вадим, - с левой - печальная.
   - Никаких печалей, - запротестовал Аренский.
   - Смех и ещё раз смех!
   - А как же белый клоун? Я читал, в противовес рыжему...
   - Какой там противовес, батенька? Сейчас каждого противовеса ставят к стенке. Мы будем смеяться над извечными бытовыми проблемами, муж, жена, теща, непослушные дети. И никаких цветов, ни белых, ни красных!
   - А зеленый? - вмешался Алька. - Краска-то у нас зеленая!
   - О господи, - простонал Аренский. - Может, мы вообще ничего писать не будем? Углем слово "Цирк" напишем и все.
   - Но уголь - черного цвета, а это - цвет анархии, - съехидничал Вадим.
   - Что вы дурью-то маетесь? - возмутился Герасим. - Вас послушать, так опасно зубы во рту иметь, поскольку белые, а язык - поскольку красный. В дорогу пора собираться, поторопитесь с художеством!
   Кибитку расписали броско: смеющаяся зеленая рожица имела красные щеки, красный язык и белые зубы, и никаких мыслей о подчеркнутом преимуществе того или иного цвета не вызывала Но с тех пор Аренский всегда оглядывал цирковую повозку с некоторой настороженностью, будто она вдруг могла выкинуть что-нибудь непредвиденное.
   И опять потянулась дорога. Путники все ближе подъезжали к Азовскому морю. Уже в окрестных селах за представления расплачивались сушеной таранкой и лещом, что в рацион артистов вносило приятное разнообразие.
   Теперь они по праву могли именоваться актерской цирковой труппой, потому что на манеж выходили все. Неискушенные зрители не требовали от артистов высокого профессионализма. Потому на "ура" проходили номера иллюзиониста, он же поручик Зацепин, он же по документам - Овчаренко, он же по сценическому псевдониму Ринальди. Видя восхищенные взгляды публики, слыша её горячие аплодисменты, двадцатидвухлетний поручик удивлялся, почему никогда прежде ему не приходила в голову мысль стать циркачом и бродить по дорогам?
   Не последнюю роль в таких мыслях играло его все возрастающее чувство к Ольге. Вадим боялся признаться в том, что уже не представляет себе жизни без юной княжны. Вряд ли прежде он, бедный дворянин, осмелился бы мечтать о подобной девушке. Но революция их уравняла, и потому теперь Зацепин был самым горячим её сторонником.
   Ассистенткой иллюзиониста Ринальди стала Катерина. Никакое событие в труппе не проходило без её участия, все ей было интересно, во все она вникала. Проснувшееся в ней любопытство к жизни, точно изголодавшийся зверь, требовало насыщения.
   - Катька - вона така цикава (Цикава - любознательная (укр.).), говорила молодая женщина о себе.
   Поначалу Катерина молча следила за тем, как Аренский обучал начинающего фокусника. Потом подрядилась изготовлять для него нехитрый реквизит, и постепенно сделалась необходимой.