Шкатула Лариса. Дар юной княжны

   - А мне - нет! - твердо сказал Ян.
   - Ты - из другого теста, - то ли одобрительно, то ли насмешливо сказала Юлия. - Беата тоже, кстати, такая оказалась нежная: стала нервными припадками страдать. Пришлось доктору Вальтеру ею заняться. Правда, у него очень уж жесткое лечение. Она так кричала, что пришлось вмешаться, забрать Беату у него. Неделю она потом во сне вздрагивала. Но такой оказалась понятливой. Видно, боялась, что назад к доктору её верну. Я было привязалась к этой хорошенькой чертовке. Но потом у нас стали бывать немецкие офицеры, отец стал забирать Беату на приемы, для обслуживания господ. Это было уж слишком! Я к ней охладела. И вот теперь она решила, что в память о былой... дружбе я её прощу. Глупая! Что было, то прошло. Каждый сверчок знай свой шесток. Она будет строго наказана!
   Но Юлия осеклась, встретив взгляд Яна. Он смотрел не мигая, и в глубине его зрачков, казалось, бушевало пламя. Юлия отшатнулась: что случилось с темным деревенским парнем, откуда у него это... эта...
   - Молчи!
   И она почувствовала, будто её язык и правда прилип к гортани.
   - А теперь веди меня к Епифану!
   Ян сказал так от отчаяния и страха за доверившуюся ему Беату, такую беспомощную во власти страшного слуги. Он и не предполагал, что Юлия его послушает. Но она не просто послушалась, она полностью оказалась в его власти. Он почувствовал, что может сделать с нею все, что ему угодно!
   В какой-то момент юноша даже растерялся: что с ним происходит, какие колдовские чары сделали его господином над той, чье превосходство казалась ему таким естественным?! Откуда взялась сила, затопившая его с головы до кончиков пальцев на ногах? Сила, которой оказался неспособен противостоять мозг Юлии, сделавшая её покорной игрушкой в руках Яна...
   Они шли темными коридорами, переходами, в которых горели факелы. За одной из дверей взвыла собака, за другой кто-то истошно закричал. Все казалось настолько нереальным, будто Ян вдруг попал в страшную сказку. Юлия шла впереди, безучастная ко всему.
   Если бы деревенский хлопец был знаком с историей, то при взгляде на помещение, в которое они спустились по каменным ступеням, он сразу бы понял: перед ними средневековая камера пыток. Страшная сказка продолжалась. В жаровне горели угли, пахло паленым человеческим мясом. В довершение кошмара Янек увидел... висящую под потолком, подвешенную за руки, обнаженную Беату.
   Нежное тело той, которую совсем недавно ласкал он, было словно истерзано диким зверем: все в синяках и кровоподтеках. На груди чернел ожог.
   Епифан - Ян сразу узнал его, вспомнив видение, - перебирал у жаровни металлические щипцы. При виде Яна он оскалился по-волчьи и даже зарычал, но, поглядев на безучастное лицо Юлии, по-своему истолковал приход парня и торжествующе кивнул ему на висящую Беату.
   Ян посмотрел на Юлию - её лицо ничего не выражало, на Епифана - тот выглядел диким зверем, и какое-то время пытался осмыслить увиденное. Это все происходит в действительности? И перед ним - люди?! Бедная девочка! Он шагнул, намереваясь снять Беату с цепи, - Епифан, рыча, заступил ему дорогу.
   Юноше показалось, что внутри него загорелось пламя. Огонь побежал по всем его членам, просясь наружу. Еще мгновение, и он, кажется, взорвался бы от полыхнувшей из него ненависти. Из его руки никому, кроме Яна, не видимая, вырвалась огненная стрела и ударила пыточного мастера в сердце. Тот покачнулся и рухнул замертво. Ян стал поспешно отвязывать Беату. Девушка была в глубоком обмороке.
   Он не обеспокоился состоянием Епифана. Не думал о том, что с ним, почему он лежит без признаков жизни в такой неудобной позе? Он просто видел, как огненная стрела сожгла сердце Епифана, - а разве человек может жить без сердца? Конечно, он умер. Но убил его не Ян. Волей Яна его убил господь!
   Ян снял с себя рубашку, кое-как прикрыл неподвижную Беату и понес её на руках, бросив Юлии:
   - Иди за мной!
   Юлия, по-прежнему покорная, пошла за ним.
   - Сиди, охраняй, - скомандовал он Юлии, как прежде дворовому псу, укладывая Беату на роскошную кровать хозяйки. И пошел искать Ивана, смутно надеясь, что это - единственный человек в замке, который может ему помочь.
   На подходе к комнате камердинера он услышал стоны и бормотания. Ускорил шаги и рывком распахнул дверь. Иван сидел на стуле, обхватив голову руками, и глухо стонал.
   - Иван, очнись, Иван!
   Тот с трудом поднял на Яна измученные, налитые кровью глаза.
   - Ян... Прости, не до тебя... О-о-о, голова... опять! Будто грызет кто изнутри!
   Ян поднес руку к его голове. И правда, показалось, что-то маленькое и злобное сидит в черепе у слуги и грызет его мозг. Ян сделал движение и как будто ухватил это существо. Оно упиралось, цеплялось лапками, причиняло Ивану боль, но Ян упорно тащил, даже взмок, - вырвал и с размаху ударил о стену.
   - Ух! - облегченно выдохнул Иван и недоверчиво потрогал затылок. Неужто не болит? Как ты это сделал?
   - Не знаю. Я эту твою боль просто увидел, вырвал её и выбросил. Как осот в огороде.
   Иван улыбнулся сравнению - оно звучало совсем по-мальчишески.
   - Вот не думал, не гадал, что ухаживаю за знахарем. Мог бы тогда сам себя лечить.
   - Да, понимаешь, раньше я за собой такого не замечал. Мать говорила, прабабка у меня ведьмой была. Шутила, наверное... Но дело сейчас не в этом. Тут я в такой переплет попал, не знаю, как и выпутаюсь. Когда лежал, так при необходимости за веревку дергал... сонетку эту... ты приходил и помогал. Считай, я сейчас дернул, как бы я такой же лежачий и беспомощный.
   - Ну ты и нагородил! Волнуешься, что ли? Конкретнее давай: что у тебя случилось?
   - Нужно срочно помочь Беате! Она в комнате Юлии, без сознания.
   - Ну, а я тут при чем? Ты вон и сам знахарствуешь - любой позавидует!
   - Да не пойму я, что с ней. Для врачебного дела всё-таки учиться надо! И как узнать, если она меня не слышит. Я же ещё не все сказал... Такое дело, понимаешь, Епифан умер.
   - Вот это новость! Хозяйская собака сдохла. Не пришлось ему - такая жалость! - меня на своем крюке повесить. В пыточной... Но от чего он умер? Был же здоров, как бык!
   - Так это я...того... случайно!
   Иван, который все же откликнулся на просьбу Яна пойти с ним и уже разговаривал на ходу, от изумления даже остановился в коридоре.
   - Что? Ты убил Епифана? Как же это произошло?
   Ян сбивчиво рассказал о случившемся.
   - Значит, Юлия видела и ничего не сказала?
   - А как она могла что-нибудь сказать? Я же приказал ей молчать!
   - Неужели ты - медиум?
   - Не знаю, как это называется, но раньше я за собой такого не замечал.
   Они подошли к комнате Юлии.
   Беата по-прежнему лежала на кровати без сознания. Юлия сидела, безучастно глядя перед собой. На пришедшего Ивана она не обратила никакого внимания. А тот никак не мог оторвать глаз от непривычной картины: взбалмошная, горделивая паненка, не признававшая никого, кроме отца, сидела, укрощенная простым сельским хлопцем.
   - Да-а, - покачал головой Иван, - сам не увидел бы, ни за что не поверил... Все-таки отправь её отсюда, я пока Беату осмотрю.
   Мозг Юлии был точно сонная рыба в аквариуме. Она все слышала, но звуки доносились будто издалека, и она не могла стряхнуть колдовское оцепенение; двигалась, как во сне, в липкой паутине ограничивающих приказов Яна. "Иди в зеленую комнату и спи, - сказал он ей. - Приду - разбужу". Она не хотела идти, не хотела спать, но пошла; не раздеваясь, легла и заснула, будто в пропасть упала.
   - Что же с нашей стрекозой? - говорил как бы про себя Иван, осматривая Беату. - Боже, да у неё болевой шок! Эта тварь вывернула ей руки.
   Он вправил Беате вывихи, но она даже не шевельнулась. Ян подозрительно посмотрел на Ивана.
   - Что-то мало ты на слугу похож! Меня лечил. И с Беатой обращаешься, как... пан Вальтер.
   - Не сравнивай меня с этим ублюдком!.. Что ж, в наблюдательности тебе не откажешь, что, впрочем, приводит меня к неутешительным выводам: наблюдательным можешь быть не ты один... Но обо мне потом. Посмотри, что этот зверь с девочкой сделал! Искусал ей спину, пожег грудь... Делал все, на что было способно его больное воображение. А чего стесняться, паненка разрешила... Я давно подозревал, что Епифан - психически ненормален. Случай с Беатой - ещё одно тому доказательство. Впрочем, именно таким он и устраивал своих хозяев: живой ужас замка!.. Одного не могу понять, чем же это так провинилась Беата, что Юлия отдала её Епифану?
   Ян смутился - ему вовсе не хотелось давать какие бы то ни было разъяснения, тем более, что в глубине души он считал себя виноватым в случившемся с Беатой, и он не придумал ничего другого, как сменить тему этого щекотливого разговора.
   - Одного я, Иван, здесь не понимаю: почему такое терпит Беата? Она же не собственность Юлии или пана Зигмунда?
   - Еще один феномен. Добровольное рабство. Одни лишают себя жизни, другие - души. И свой мученический венец несут с удовольствием. А над ними - те, что получают удовольствие от их мучений. Такой вот странный симбиоз.
   - Мне кажется, - тихо сказал Ян, - что в этом замке, как в заколдованном королевстве, все разом сошли с ума.
   Беата зашевелились.
   - Наверное, ты прав. Но больная приходит в себя. Нам нужно торопиться: скоро найдут Епифана. Надеюсь, тебя никто не заподозрит. Я отнесу Беату в её комнату, а ты Юлию отпусти. Не стоит так долго держать её под гипнозом. Упаси бог, Вальтер заметит, не знаешь, чем это может кончиться.
   Ян вернулся в зеленую комнату, в которой так безмятежно провел ночь, а наступивший день превратил его в мужчину. Отсюда начался его путь к познанию собственной души. Беата была теперь вне опасности, напряжение отпустило Яна, и он стал находить некоторую приятность в обретенной способности повелевать.
   - Юлия, встань! - приказал он, подойдя к кровати, на которой безмятежно почивала первая жертва его новой одаренности.
   Юлия послушно поднялась.
   - Юлия, ты меня любишь? Скажи, что ты меня любишь!
   - Люблю.
   "Нет, - решил Ян. - это сказано без должного огня, без чувства!"
   - Поцелуй меня.
   Но и поцелуй вышел пресным, ненастоящим. Ян подумал, что это неинтересно, что-то, видимо, он делает не так! Надо вывести её из этого сонного состояния.
   - Юлия, очнись, приди в себя!
   В глазах Юлии загорелись наконец огни жизни.
   - А теперь поцелуй меня как следует. Сама. Покажи, как ты меня любишь!
   - Пся крев! - она с размаху влепила ему пощечину. - Что ты себе позволяешь, байстрюк! Возомнил о себе много, так?
   И вышла, хлопнув дверью.
   - Что-то не заладилось, - размышлял Ян, потирая ударенную щеку. - Надо попробовать ещё раз...
   Да, я и забыл - Иван собирался мне что-то рассказать.
   Он пошел к камердинеру. Тот взволнованно ходил по комнате, потирая руки.
   - Все в порядке? Ну, слава богу! А я, видишь ли, все не могу успокоиться после твоего рассказа. Мне. как врачу... да-да, я - врач. Только диплом получить не успел, война помешала. Я был безмерно увлечен своими исследованиями работы головного мозга. Моя монография о способности некоторых людей передавать мысли на расстояние вызвала интерес многих ученых. Некоторые называли меня шарлатаном от науки. Вообще-то, если честно, таких было большинство. Мне писали такие известные врачи... Кажется, я увлекся. Вряд ли тебе это интересно... С Юлией все в порядке?
   - Не совсем. Что-то я неправильно сделал. Но я только хотел, чтобы она себя как взаправду вела, а то будто неживая.
   - Подожди, я ничего не понял. Объясни, что ты от неё хотел?
   - Да просто чтобы поцеловала! А она дерется.
   Сама же давеча приходила, гладила по-всякому. Я думал, любит.
   - Господи, Янек. какой ты глупый! "Погладила, значит, любит!" Она погладила, как свою кошку. Кошка царапнула - она ударила.
   - Ты так мне назло говоришь?
   - Ладно, не ершись. Скажи лучше, ты приказал ей обо всем забыть?
   - А разве нужно было?
   - О, господи, конечно же!.. Горе с этими дилетантами. Теперь уже ничего не поделаешь, одна надежда на её шляхетскую гордыню; не захочет признаться. что высокородная уступила нищему крестьянину... Эх, разобраться бы во всем этом, изучить; что послужило причиной такой метаморфозы? Неужели контузия? Выходит, не было бы счастья, да несчастье помогло?
   - Да объясни ты мне все, Иван! Что ты бормочешь про себя, как деревенский дурачок.
   - То, что с тобой случилось, - моя подтвержденная гипотеза; я высказал её ещё перед войной: человеческие органы чувств, как я считаю, со временем настолько усовершенствуются, что человек получит возможность видеть на расстоянии, сквозь землю и прочие препятствия, сможет читать мысли и передавать их на расстояния. Тогда меня высмеяли, как самонадеянного мальчишку. Более того, некоторые ученые утверждали, что человек не только не будет совершенствоваться, а наоборот, начнет деградировать по причине открытий, двигающих прогресс и постепенно освобождающих человека от естественного физического труда. Вследствие контузии, я думаю, у тебя произошел разрыв эволюционной цепочки, а при выздоровлении она замкнулась накоротко. Какие захватывающие возможности для человечества могут открыться! Понимаешь?
   - Не все. То, что ты - большой врач, я понял, но что ты делаешь в замке Беков, прислуживая им?
   - Это вовсе не замок Беков. Это замок Головиных!
   - Юлия рассказывала, что все они умерли, наследников не было, потому замок им и достался.
   - Им бы очень хотелось, чтобы наследников не было, но я пока ещё жив! Послушай, Ян, возможно, у нас больше не будет времени спокойно поговорить... Потрогай у меня на голове шрам. Чувствуешь? Сюда вошла пуля. Выходного отверстия нет. Так что, друг мой, осот ты вырвал, а корень остался. Я знаю, в Германии есть врач, который делает операции на мозге, но собой заниматься у меня нет времени.
   Иван машинально тронул голову, будто пуля опять напомнила о себе.
   - Хочешь знать, кто меня этой пулей наградил? Пан Зигмунд собственной рукой... Наука наукой, а Головины всегда состояли на государевой воинской службе. Началась война, и я поехал на фронт. В одном из боев ранило меня в ногу. Хоть и отстреливались мы до последнего, но патроны кончились, а немцы тут как тут, окружили и взяли в плен. Согнали нас, русских, в чистое поле за колючую проволоку. Медикаментов никаких. К счастью, было лето: нашел я подорожник, ромашку - словом, рана благополучно затянулась. Начали мы с товарищами побег готовить, да тут на беду мою пан Зигмунд появился. Как выяснилось, он давно меня разыскивал, а судьба возьми да преподнеси меня ему, как сыр на блюдечке. Он сначала даже поверить не мог: правда ли, что я - граф; правда ли, что замок мой; действительно ли я - единственный наследник по мужской линии? Знал бы я, чем вызван его интерес, то вырвал бы себе язык!
   Он помолчал.
   - С той поры меня все мысль гложет, что гибель родных на моей совести. Ведь мог сказать, что однофамилец: мало ли Головиных по белу свету! Может, и не спасло бы их это... Меня убить ему было несложно: спровоцировали попытку к бегству, да и выстрелили в спину. А для верности пан Зигмунд дострелил: в голову.
   - Значит, пан Зигмунд не знает, кто его камердинер?
   - До последнего времени так думал. Я ведь при встрече с ним заросшим был, бородатым, да и больным, - болезнь никого не красит. Никогда не забуду: я лежал на снегу и кровь медленно вытекала из меня. Пан Бек подошел, пнул ногой и злорадно причмокнул: "Думал, роду Головиных конца не будет? Жаль, отец твой, Глеб Головин, не дожил. Говорил я ему: изведу твой род, могилы предков с землей сровняю, а в твоем замке мои дети и внуки жить будут. Гордец, он только смеялся мне в лицо..." Я умирал, но маленький огонек ещё теплился во мне: мать, сестры, они в опасности, - стучало в моем сердце, не давая ему остановиться.
   - И все-таки ты не смог Зигмунду помешать?
   - Не смог, хотя Провидение и помогало мне. Ночью, смертельно раненный, смог доползти до ближайшего села и свалился в горячке. Одна добрая женщина, рискуя собой, подобрала и вылечила меня. Прошло не меньше полугода, пока я смог наконец подняться и отправиться к замку. Никому не пожелаю узнать то, что стало известно мне: бандиты поленились даже убрать трупы родных; их только через неделю похоронили жители ближайшего села. Мне рассказали, что мать закололи штыком прямо в постели, а над сестрами надругались и потом изрезали на куски. Убили всех слуг, не пожалели даже двухлетнего сына кухарки. Имена бандитов остались неизвестными, но я-то знал, кто за всем этим стоял...
   - За что же пан Зигмунд вас так ненавидел?
   - Мне рассказали, что в юности отец с Зигмундом были приятелями и, как водится, любили одну и ту же девушку.
   - И твой отец женился на ней?
   - В том-то и дело, что нет. На ней женился Зигмунд. Он устроил так, что отец Анны - так звали девушку - оказался на грани разорения и молодой Бек предложил ему спасительный выход в обмен на руку девушки.
   - Непонятно: Зигмунд добился, чего хотел. Твой отец, раз ты появился на свет, женился на другой. Откуда ненависть? Может, твой отец с Анной тайно встречался?
   - Вряд ли. Та его любовь была первым юношеским чувством. Она прошла как весенний дождь. Отец искренне любил мою мать. А вот Анна, похоже, его не забыла. Через год после рождения Юлии она умерла при странных обстоятельствах. Думаю, Зигмунд убил её в припадке ревности. Впрочем, это только мои предположения.
   - И давно ты в замке?
   - Почти год,
   - Что же ты так долго тянешь со своей местью?
   - Месть - не такое простое дело; при том, что Зигмунда его псы охраняют круглосуточно. А я хочу, чтобы даже птенцов в этом гнезде не осталось!
   - И ты тоже станешь, как они, штыком в постели?
   - Не знаю. Но жалости во мне нет ни к кому!
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Кажется, совсем недавно Ольга клялась и божилась, что никогда не вернется к прежним привычкам. Но то ли черт её дергает за язык, то ли никак не повзрослеет, а только она заразила Альку, как прежде её дядя Николя, игрой в рифмование слов, и мальчишка так увлекся, что рифмует все подряд.
   Василий Ильич между прочим заметил:
   - Что-то много нынче ворон. Алька тут же:
   - Как бы не было похорон. Ольга толкнула его в бок.
   - Прекрати! А тот:
   - Иначе не будет пути?
   - Тьфу, - плюнул Аренский-старший, - я уже и себя ловлю на том, что к любому вашему слову тут же рифму ищу. Ну, Ольга, удружила!
   - Золотая жила.
   - А это к чему? - вмешался Герасим.
   - Я и сам не пойму.
   - Тогда лучше; чтоб не скучно было.
   - Все ясно, - подвел итог Василий Ильич, - если вы и Герасима заразили, значит, от безделья маетесь: пора за работу приниматься... Послушай, Герка, а чего это ты все вслушиваешься да вглядываешься, будто ищейка... Осталось только следы нюхать!
   - Боюсь я, Василий, непрошеных гостей. Хотя бы и друзей-махновцев. Эти разбираться не будут: чуть подозрительные - в расход!
   - Вот то-то и оно! - нахмурился Аренский. - Думаешь, я даром про работу заговорил? У самого плохие предчувствия... Спрашиваю серьезно: согласен ли ты, Герасим Титов, работать в моем цирке?
   - Да уж возьми за ради Христа, отец родной, век за тебя буду бога молить! Согласен робить за похлебку, да за одежонку какую-никакую.
   Герасим подчеркнуто просительно опустил хитрые повеселевшие глаза. Но Василий Ильич вовсе не был расположен шутить.
   Люди, подобные Аренскому, - рабы своего чувства долга. Никто не просил его, не обязывал, но он уже чувствовал ответственность за них, тех, с кем свела его нелегкая судьба. Василий Ильич размышлял, мучился, страдал и... невольно втягивал окружающих в водоворот своих страданий, подчас раздражая их мелочной опекой и педантизмом.
   - Как раз об одежонке-то и речь, - он машинально пощупал бушлат матроса. - С матросской робой тебе, друг ситцевый, лучше расстаться... Бери пример, Оля - княжна, а по одежке не скажешь. Не её бы умные глаза да аристократические ручки, - так, мещаночка из какой-нибудь Орловской губернии. Только внимательный да знающий глаз заметит, что платьишко на ней не такое уж простое. Видно, поработала над ним модистка высшего класса! Да и материалец недешев.
   Ольга смутилась: зачем он так говорит? Конечно, она подозревала, что её попытки выглядеть простолюдинкой не очень-то удачны, "порода проступает", но что же делать...
   - Да вы, Оленька, не краснейте! Это я так... придираюсь. Кто сейчас станет разбираться, дорогой или дешевый материал? Как говорил Шекспир, "распалась связь времен"! А платье можно на булку хлеба выменять, даже очень дорогое... Помогите-ка лучше Герасиму гардеробчик подобрать. Вот в этом леске мы остановимся, костер разведем, обед сварим - негоже без горячей пищи путешествовать - переоденемся, и за работу!
   Они выбрали место на опушке небольшого леса, где почти стаял снег. Сложили пожитки. С помощью Альки Ольга стала перебирать их и, наконец, нашла то, что искала - это была красная атласная рубаха. Девушка отвернулась, чтобы не смущать переодевавшегося матроса, а когда повернулась вновь, то ахнула от неожиданности - в этой рубахе с наборным пояском Герасим показался ей именно завзятым циркачом. По крайней мере, какими она себе их представляла. Алька подскочил, поднял руку Герасима и провозгласил:
   - Чемпион мира и Европы по французской борьбе - Герберт Титус!
   - Чего это ты меня так обозвал? - удивился Герасим.
   - Это называется - сценический псевдоним. Он есть у всех знаменитых цирковых борцов.
   - A y меня, не будет! Герберт - придумал тоже. Чем плохо - Герасим?
   - Герасим - морда восемь на семь? - тихо пробормотал Алька.
   Но Аренский услышал и отвесил ему подзатыльник.
   - Не обращай на него внимания, Гера: всю жизнь возле взрослых отирается, вот и распустил язык... Я вижу, ты готов? Погодь минутку!
   Он раскатал одну из скаток и расстелил на лужайке довольно потертый цирковой ковер. Скинул пальто и стал в борцовскую стойку.
   - Ну, берегись, Герасим!
   И цыкнул на Альку:
   - Ужо смотри мне, со своими рифмами!
   Ольга подмигнула мальчишке:
   - Борцы!
   - Жеребцы! - сказал он ей на ухо и покосился на отца: не слышит ли?
   - Держись, Василий, мордой синий! - все же не выдержал и схохмил Герасим. Все расхохотались.
   - Как дети, ей-богу, никакой серьезности, - отворачиваясь, чтобы не видели его улыбки, проворчал Аренский и неожиданно сделал выпад в сторону соперника.
   Тот отпрянул.
   - Ой. напугал!
   И, расставив руки, как медведь, вразвалку пошел на Василия.
   Они выглядели рядом несколько комично: высокий, широкоплечий Герасим, точно глыба, нависал над коренастым, но много ниже его Аренским. Впрочем, разницу в росте тот с лихвой компенсировал мускулистостью и подвижностью.
   Герасим попробовал применить против товарища захват, но не тут-то было! Аренский ловко нырнул под его руку и провел бросок. Герасим упал. Ольга с Алькой зааплодировали.
   Их хлопки подействовали на лежащего, как удар бича. Он вскочил, засопел, всерьез начиная злиться. Неизвестно, чем бы закончилась их встреча, но они услышали топот копыт и не успели опомниться, как на опушку, где расположились артисты, выскочил отряд всадников человек в двадцать. Как подсчитал про себя Алька, - двадцать два.
   - Посмотрите, поручик! - изумленно воскликнул старший из них в форме полковника царской армии. - Вся Россия воюет, а здесь, в лесочке идиллия... Насколько я понимаю, цирковые артисты проводят репетицию?
   Как ни были ошеломлены их появлением циркачи, а первым опомнился Аренский. Он с неожиданным проворством низко поклонился военному.
   - Вы правы, господин полковник! К сожалению, перед вами лишь жалкие остатки былой цирковой труппы. Но и они не могут себе позволить пренебречь единственной профессией, обеспечивающей им кусок хлеба. А для того - ни дня без работы! Таков наш девиз. Прошу любить и жаловать; мой сын, акробат и эксцентрик - Арнольд Аренский! Алька, давай!
   Алька ловко сбросил сапоги и несколько раз прошелся по поляне колесом.
   - Хорошо, - полковник похлопал по крупу гарцующего коня.
   Остальные всадники молча с любопытством разглядывали цирковых артистов.
   - А что может этот молодой атлет?
   - С вашего позволения, монетку разрешите? - Герасим протянул руку.
   Полковник порылся в кармане и вытащил медную монету. Атлет зажал её в левой руке, поднатужился и протянул уже согнутую. Полковник одобрительно кивнул.
   - Браво, такой здоровяк, молодец, что же не в армии? - сощурился он.
   - Правая рука покалечена, ваше благородие, - Герасим показал правую ладонь, которую наискось пересекал глубокий шрам. - Пальцы почти не гнутся. Забракован подчистую. А в цирке я бороться могу...
   Полковник покашлял. Никто из его сопровождения в течение всего "опроса" не проронил ни слова.
   Чувствовалось, что авторитет у командира непререкаемый.
   - Девушка - чья-то родственница или тоже артистка? - он с любопытством оглядел хрупкую фигуру Ольги.
   - Наталья Соловьева - стрелок и фехтовальщица, - Ольга, представляясь, машинально присела в книксен, что, впрочем, выглядело вполне по-цирковому, и удивилась, как легко она произнесла вместо своей чужую фамилию и присвоила чужую профессию.
   - Странно, - произнес полковник, - у такой юной мадемуазель такие мужские наклонности... А вы не могли бы нам что-нибудь продемонстрировать?
   - Отчего же... Вашим браунингом воспользоваться не разрешите? - Ольга обратилась к поручику. - Браунинг мне дается легче, чем маузер.
   Поручик растерянно посмотрел на полковника. Тот согласно кивнул, но расстегнул кобуру и, будто невзначай, положил руку на рукоять своего маузера.
   "Давно мы не тренировались, дядя Николя, - мысленно, как молитву, проговорила Ольга. - Может, не забыла я трюк, которому ты меня научил?"
   - Вон та ворона на ветке вас устроит? - спросила она, прикидывая направление.