Когда поиски были завершены и детали поездки разработаны в мельчайших подробностях, осталось сделать последнее: порвать с Алеком.
Решать, когда должен состояться разрыв с человеком, с которым прожила несколько лет, так же неприятно, как записываться на прием к гинекологу для того, чтобы у тебя в очередной раз взяли тест-мазок на диагностирование рака шейки матки: всегда хочется отложить это. Вы рады любому поводу оттянуть разрыв, в ход идут доводы типа «Скоро ведь Новый год» или «У него только что был день рождения». А если уж календарь не предоставляет вам такой возможности, вы прибегаете к рассуждениям вроде «Я не могу сделать это сегодня, мне ведь еще нужно расположить в альбоме фотографии, привезенные нами из Микронезии; если я отложу это на потом, то после того, как мы с ним расстанемся, мне и смотреть на них не захочется, и они так и будут валяться».
Но, в конце концов, вы берете себя в руки и делаете решительный шаг; так и я, наконец, выбрала время, которое сочла подходящим: возвращение с нашего четвертого ежегодного «Тура смерти».
«Туром смерти» называлась однодневная поездка вокруг озера Тахо в Неваде. Ее устраивали раз в году. Предстояло преодолеть на велосипеде 130 миль по пяти горным перевалам, из них 16 000 футов приходилось на крутой подъем. Люди несведущие подумают, что для этого лучше подойдет автомобиль, но для нас с Алеком и еще трех тысяч человек, готовых выложить пятьдесят баксов за день страданий, «Тур смерти» представлялся недурным развлечением: завтрак в 4 утра, в 5. 15 – старт, а затем около полусуток езды на велосипеде. Все зависело оттого, сколько вы тренировались, быстро ли перекусите, идет ли дождь или град, дует ли порывистый ветер, стоит ли изнурительная жара. А вечером мы с Алеком ели рагу из барашка в баскском ресторанчике и говорили о том, как чудесно провели сегодняшний день.
Моя подруга Кейт, всегда пытавшаяся защитить меня от меня самой, считала, что даже один раз совершить «Тур смерти» – никуда не годное занятие, повторять его – безумие, а уж пускаться на такие мучения за день до разрыва с Алеком – и вовсе ни в какие ворота не лезет. «Тебе что, проблем не хватает? Хочешь загнать себя до смерти? – удивилась она. – Ну на кой оно тебе сейчас нужно?»
В ее словах была своя правда, но мне казалось, что время выбрано верно. Отсчет нашей с Алеком совместной жизни можно было вести именно от «Тура смерти» – та поездка состоялась через два месяца после того, как мы с ним познакомились. Если мы завершим наши отношения тем же путешествием, они обретут форму рондо. «К тому же, – сказала я Кейт, – я ведь уже сделала взнос, а к концу тура они всегда подают шикарное мороженое».
Когда время «Тура смерти» настало и мы стартовали, я была раздражена и подавлена. Я знала, что, если не случится чудо, эта поездка – последняя, которую мы совершаем вместе. Чтобы совсем не расклеиться, я изо всех сил жала на педали. У Алека лило из носа, и он целый день высмаркивал на обочину зеленые сопли. Однако, закончив поездку, он выглядел таким бодрым, будто четверть часа побегал трусцой. Я была совершенно здорова, но, как обычно, выглядела так, будто провела полсуток на велосипеде.
После тягостной ночи (для секса мы оба слишком устали, и это было весьма кстати, поскольку одна мысль о том, чтоб «помянуть старые добрые времена», заставляла меня терзаться угрызениями совести) я проснулась с твердым намерением осуществить свой план. Как только мы сели в джип Алека и покинули озеро Тахо, сердце мое учащенно заколотилось. Я убавила громкость радиоприемника, передававшего музыку кантри, и с наигранной бодростью сказала:
– Что ж, пожалуй, мне пора. По всему видно, – пояснила я, – что жениться мы не собираемся, а поскольку мне это необходимо, выбора у меня не остается. Через пару недель, – добавила я, – я собираюсь поехать на Запад и найти там себе новый дом.
Признаюсь, вопреки всему я все же таила надежду, что Алек воскликнет: «Подожди! Куда ты! Ты – лучшая из всех, кого я встречал! Давай поедем вместе в Узбекистан!»……
Но он покачал головой и, не выразив ни удивления, ни сожаления, ответил:
– Такого, как я, ты больше никогда не найдешь.
«Господи, – подумала я, – да я лучше тебя найду!» – хотя в тот момент совсем не была уверена в этом.
Алек не спрашивал меня о том, давно ли я решила, что нам надо разойтись, ни о том, куда я поеду, ни о том, каково мне сейчас. Он вел себя так, будто я сообщила: «Что ж, думаю, мне пора… на прием к стоматологу». Мы поговорили о том, как у нас болят мышцы, о его насморке и о том, уйдет ли его начальник на пенсию раньше времени. Равнодушие Алека убедило меня, что я приняла правильное решение. Но, несмотря на это, мне по-прежнему хотелось, чтобы он попросил меня остаться.
– Я позвоню тебе завтра, – сказал Алек, высаживая меня из машины.
Но не позвонил. После этого мы виделись с ним лишь однажды, в спортзале. Я сидела на велотренажере и читала «Возмутительное беззаконие: Пять причин, почему О. Джей Симпсону удалось, остаться безнаказанным» – и тут увидела, что Алек направляется ко мне. «Я не девчонка, – твердила я мысленно, изо всех сил давя на педали. Мы расстались как цивилизованные люди и сейчас просто поздороваемся».
– Привет, – сказал Алек, и я тут же разразилась слезами.
Он никогда не знал, как на это реагировать.
– Да ладно, я ведь ничего не обещал. – Пожав плечами, Алек отошел.
Я захлопнула книгу, соскочила с тренажера и бросилась вон из зала.
За ночь перед тем, как покинуть город, я оставила Алеку сообщение. Наверное, все еще надеялась на какую-то видимость примирения или хотя бы на что-то вроде «Никто не займет твоего места в моем сердце» (в его исполнении это, возможно, прозвучало бы как «Что ж, рад был с тобой познакомиться»). Но он так и не позвонил. Зачем, все ведь и так было лучше некуда. Глупо, что я на это надеялась. Я слишком часто думала о том, что бы хотела от него услышать, хотя знала наверняка, что он произнесет на самом деле. Крах-таки наступил, но между приступами рыданий, душивших меня, я все же сосредоточилась на выполнении своих планов, которые окрестила «Обана-Сюза!».
С чувством удовлетворения должна сообщить, что родители мои ни о чем не знали. Все, что я им сказала о переменах в моей жизни, сводилось к следующему: я отправляюсь в путешествие с подругой, которой нужно оправиться после недавнего развода. Это объясняло, почему Алек не едет со мной (чему они, конечно, обрадовались), и вместе с тем намекало на то, что «недавний развод», пожалуй, еще хуже, чем безбрачие.
И вот рано утром во вторник я собрала вещи в свой джип и пустилась в дорогу. Подъезжая к шоссе, я уже чувствовала, что небеса надо мной немного проясняются. После долгих месяцев колебаний и страха я все же сделала то, что было необходимо, и теперь вновь продвигалась вперед. Всего через пару недель я узнаю, где начнется моя новая жизнь.
Первой остановкой на моем пути был Эшленд, городок в южном Орегоне с населением в двадцать тысяч жителей, известный своим Шекспировским фестивалем, продолжающимся чуть ли не круглый год. Я уехала оттуда почти сразу. Слишком много книжных магазинов, торгующих литературой духовного содержания. Слишком много мелодических побрякушек на дверях. Слишком много салата аругула. Слишком мал выбор канцелярских товаров.
Два дня спустя я перевалила через Каскадные горы и въехала в Бенд – симпатичный городок в тридцать пять тысяч жителей под солнечным орегонским небом. Я бродила по очаровательным окрестностям, вдыхала запах хвои, осматривала со вкусом построенные коттеджи, магазины, торгующие велосипедами, по-домашнему уютные кафе. Пристроившись на удобном диванчике одного из таких кафе, я не торопясь ела только что испеченный овсяный хлебец и лениво изучала афишки: живая музыка в какой-то из городских пиццерий, бесплатные концерты под открытым небом. Самый воздух здесь источал благодушие. Мне нравилось общее дружелюбие, непритязательность и то, что буквально каждый – и стар и млад – носил жилет из овечьей шерсти. Но это было не все.
Внезапно меня осенило: волосы! До сих пор у меня были, как говорится, проблемы с волосами. В Лос-Анджелесе я многие годы проходила с копной непослушных темно-русых кудряшек. Когда я переехала во влажный климат Сан-Франциско, ситуация ухудшилась: мои волосы превратились во всклокоченную непокорную массу, которую проще было измерить по ширине, чем по длине.
Но сухой воздух Бенда сотворил чудо: казалось, впервые за тридцать лет судорожных корчей мои волосы обрели то, что им было нужно всегда. Они стали мягкими. Струящимися. Гладкими. Улыбаясь, шествовала я по центральному парку, и волосы у меня развевались, как у девушек с рекламных картинок. «Что за чудо, – думала я, – и надо же было попасть в такое место, где начинаешь выглядеть лучше, не прилагая для этого никаких усилий».
Так вышло, что мой приезд в Бенд совпал с ежемесячным собранием еврейской общины, проводившимся в подвале методистской церкви. Я узнала об этих собраниях, когда рылась в Интернете в поисках сведений об этническом составе жителей города. Наудачу набрала я на клавиатуре слова «евреи» и «Бенд», Ожидая, что результат будет столь же плодотворным и бестолковым, как, скажем, на запрос «снежный баран» или «американский торговый центр». Но компьютер выдал адрес веб-сайта еврейской общины центрального Орегона, тесной группки, насчитывающей около семидесяти пяти семейств. Этого достаточно для того, чтобы периодически проводить службу, но слишком мало для собственной синагоги и раввина. Позвонив по указанному телефону, я поговорила с добродушным адвокатом по имени Стив. Когда я спросила его, каково быть евреем в городе, где нет даже кошерной закусочной, он пригласил меня на службу.
Нет, я не так уж жаждала духовного обновления. Нельзя сказать и того, что я искала себе обязательно парня-еврея. Если бы это было так, моя «Обана-Сюза!» превратилась бы в круиз по нотариальным конторам, ортопедическим кабинетам, риелторским агентствам и включала бы поездку в Лос-Анджелес, Чикаго и на Манхэттен. Просто мне казалось, что пообщаться с местными евреями – верный способ завести друзей, ведь примерно так же поступают, например, фанаты «Денвер бронкос», выезжая за пределы штата: они всегда находят друг друга в спортивных барах, когда играют их кумиры.
В методистской церкви на раскладных стульях сидели члены общины в жилетах; они зачитывали места из молитвенников, отпечатанных на фотобумаге, и слушали приехавшего из Портленда раввина. Когда служба завершилась, полдюжины человек дали мне свои телефонные номера на случай, если я захочу еще что-нибудь узнать о Бенде. Вот, значит, какова жизнь в маленьком городе! Я здесь всего два дня, а уже имею успех!
Бенд очаровал меня; через два дня я уже представляла себе мою жизнь здесь. Все же я решила не совершать поспешных шагов и, согласно своему плану, устремилась в Бойсе, штат Айдахо: не помню уже почему, но в конце девяностых жить в этом городе считалось модным. Там я встретилась с двумя приятелями своей подруги – возможно, самой странной парой во всем Айдахо: Джек – высокий, лысый, лет пятидесяти, преподаватель литературы с вкрадчивым голосом, и его взвинченный тридцатилетний бойфренд-тунисец по имени Рауф. На голове Рауфа были выбриты концентрические круги, и он носил футболку с аббревиатурой Департамента полиции Нью-Йорка. Обращались они со мной как с путешествующей особой королевской крови и во время подробнейшей экскурсии по городу не отходили от меня ни на шаг.
Джек и Рауф очень настаивали, чтобы я посетила ярмарку; там я нанесла визит беременной гадалке с чудовищно огромным животом; звали ее Марта, и гадала она по картам Таро. В самом деле: в жизни у меня наметился поворотный момент, так, может, Марта снабдит меня какими-то инструкциями?
– Где я буду жить? – спросила я Марту.
Одним движением сметя мои пятнадцать баксов, она перевернула несколько из разложенных на столе карт.
– На Востоке, – без тени сомнений заявила она.
Имела ли она в виду восточное Айдахо или, например, Ньюарк, осталось загадкой. Еще я спросила Марту, видит ли она в моем будущем нового жениха. Тут у нее вроде бы начались схватки, и она замахала на меня руками. Рассудив, что эти судорожные движения вызваны, скорее всего, естественными причинами и мне не стоит принимать их за ответ, я нашла Джека и Рауфа, и мы вместе отправились на выставку гигантских огурцов.
Я поняла, что Бойсе мне не подходит, и уехала на день раньше, чтобы, преодолев 350 миль, добраться до Солт-Лейк-Сити. Познакомившись со столькими людьми и городами менее чем за две недели, я стала спокойнее относиться к нашему разрыву с Алеком. Но в дни, подобные этому, когда мне долго приходилось катить по пустынному шоссе, я снова начинала плакать. (Душевному спокойствию не способствовало и то, что в те дни одним из самых популярных хитов на радио кантри была песня дуэта Брукс-Данн «Когда я уеду, ты будешь скучать».) Слезы приносят забвение. Все, что в этом «измененном состоянии» могла вспомнить я, это какие у Алека ямочки на щеках и как обворожительно он говорил: «Ну что, ты хорошо трудишься?» – всякий раз, когда звонил мне из полицейской машины. Полностью вытеснилось из памяти его отношение к Дню святого Валентина, суть которого выражала фраза: «Ну, напиши сама себе какую хочешь открытку, а я подпишу».
Вскоре я поймала себя на том, что занимаюсь самобичеванием: да, может, Алек и был паршивцем, но он, по крайней мере, был моим паршивцем. Да, он имел недостатки, но ведь и я не совершенство. Может, все, что нам требовалось, – это еще немного времени? Может, я сумела бы найти способ все изменить? Может, если бы я не была такой нетерпимой, раздражительной, узколобой… может… может, все это было моей виной!
Кончался этот поток самобичевания тем, что ко мне возвращалась способность рассуждать, я утирала слезы и еще больше укреплялась в решимости найти мужчину, для которого день четырнадцатого февраля означал бы любовь и цветы, а не открытие ежегодных автогонок «Дейтона-500».
Солт-Лейк-Сити – самый крупный из городов моего маршрута – оказался кишащей машинами путаницей автострад, над которой висело плотное покрывало смога. Вскоре начало моросить, волосы у меня стали беспорядочно курчавиться, и я двинулась в Рино. Застолбив место в дешевом мотеле и посетив местный гимнастический зал, я отправилась в синагогу. Там за столом сидела женщина-раввин. Я рассказала ей, что пережила разрыв с любимым человеком, хочу начать новую жизнь, никого в городе не знаю и прошу совета, стоит ли мне обосноваться в Рино.
– Не делайте этого, – сказала она. – Рино – плохое место для одиноких женщин.
Не имея семи пядей во лбу, я все же поняла, что раввин городка с небольшой еврейской диаспорой не стал бы противиться ее пополнению без веских на то оснований.
Так мое турне оборвалось на неожиданной ноте: меня отринул раввин Рино. С чувством выполненного долга я вернулась в Беркли за вещами. Я переезжаю в Бенд, и этот город – именно то, что мне нужно. Тщательно продуманный план принес плоды.
Я позвонила родным, намереваясь сообщить им о разрыве с Алеком и переезде в город, о котором они, конечно, никогда не слышали. Я надеялась, что пораженные новостями родные не подвергнут особой критике мое решение.
– Бент? – переспросила сестра. – Ты переезжаешь в Бент, штат Орегон?
– Нет, – сказала я. – Бенд. С «д». Как в слове «дом».
– Бенд? – спросил отец. – Это что, город для бедных?
Желаемый эффект был достигнут. Мои новости выбили родню из колеи. Но стоило мне начать расписывать найденный мною райский уголок, как мама тут же устремилась в атаку.
– А там хотя бы есть одинокие мужчины? – сурово осведомилась она.
– Ну конечно, есть, – ответила я, злясь, что мама спросила об этом, а заодно и на себя, поскольку не имела об этом ни малейшего понятия.
Так как большинство друзей знали о моей «Обана-Сюза!», я рассчитывала на более позитивную реакцию с их стороны, но чаще всего она выражалась словами: «Ты что, девка, охренела?» Они начали заключать пари, сколько я там протяну, и почти все сошлись во мнении, что даже не продлю годовой абонемент в гимнастический зал.
Нэнси вкатила мне двойную дозу откровенностей. Мне пора вернуться в лоно семьи, считала она, а не отгораживаться от всего мира в выбранном наудачу городишке – да еще таком, откуда до ближайшего крупного города (Портленда) надо добираться три часа, к тому же через гигантскую горную цепь (Каскадные горы). Но этот совет дала женщина, снимавшая восемнадцать лет одну и ту же квартиру.
– Ты ведь никого там не знаешь, никого во всем штате, – убеждала меня Нэнси, – ты даже не ходишь на лыжах. Ну скажи мне еще раз: зачем тебе переезжать в этот Бенд?
Не зная этого и сама, я бормотала что-то о шикарном магазине одежды (там «Эдди Бауэр» – улет!), о дешевой регистрации автомобилей и, конечно, о своих волосах.
– Итак, – заключила Нэнси, – ты едешь в Бенд за красивыми волосами?
Я понятия не имела, что ждет меня в Бенде – найду ли я там друзей, буду ли счастлива, встречу ли настоящую любовь. Но возражать не хотела – я действительно испытывала удовлетворение при мысли, что мои волосы будут выглядеть великолепно.
6
Решать, когда должен состояться разрыв с человеком, с которым прожила несколько лет, так же неприятно, как записываться на прием к гинекологу для того, чтобы у тебя в очередной раз взяли тест-мазок на диагностирование рака шейки матки: всегда хочется отложить это. Вы рады любому поводу оттянуть разрыв, в ход идут доводы типа «Скоро ведь Новый год» или «У него только что был день рождения». А если уж календарь не предоставляет вам такой возможности, вы прибегаете к рассуждениям вроде «Я не могу сделать это сегодня, мне ведь еще нужно расположить в альбоме фотографии, привезенные нами из Микронезии; если я отложу это на потом, то после того, как мы с ним расстанемся, мне и смотреть на них не захочется, и они так и будут валяться».
Но, в конце концов, вы берете себя в руки и делаете решительный шаг; так и я, наконец, выбрала время, которое сочла подходящим: возвращение с нашего четвертого ежегодного «Тура смерти».
«Туром смерти» называлась однодневная поездка вокруг озера Тахо в Неваде. Ее устраивали раз в году. Предстояло преодолеть на велосипеде 130 миль по пяти горным перевалам, из них 16 000 футов приходилось на крутой подъем. Люди несведущие подумают, что для этого лучше подойдет автомобиль, но для нас с Алеком и еще трех тысяч человек, готовых выложить пятьдесят баксов за день страданий, «Тур смерти» представлялся недурным развлечением: завтрак в 4 утра, в 5. 15 – старт, а затем около полусуток езды на велосипеде. Все зависело оттого, сколько вы тренировались, быстро ли перекусите, идет ли дождь или град, дует ли порывистый ветер, стоит ли изнурительная жара. А вечером мы с Алеком ели рагу из барашка в баскском ресторанчике и говорили о том, как чудесно провели сегодняшний день.
Моя подруга Кейт, всегда пытавшаяся защитить меня от меня самой, считала, что даже один раз совершить «Тур смерти» – никуда не годное занятие, повторять его – безумие, а уж пускаться на такие мучения за день до разрыва с Алеком – и вовсе ни в какие ворота не лезет. «Тебе что, проблем не хватает? Хочешь загнать себя до смерти? – удивилась она. – Ну на кой оно тебе сейчас нужно?»
В ее словах была своя правда, но мне казалось, что время выбрано верно. Отсчет нашей с Алеком совместной жизни можно было вести именно от «Тура смерти» – та поездка состоялась через два месяца после того, как мы с ним познакомились. Если мы завершим наши отношения тем же путешествием, они обретут форму рондо. «К тому же, – сказала я Кейт, – я ведь уже сделала взнос, а к концу тура они всегда подают шикарное мороженое».
Когда время «Тура смерти» настало и мы стартовали, я была раздражена и подавлена. Я знала, что, если не случится чудо, эта поездка – последняя, которую мы совершаем вместе. Чтобы совсем не расклеиться, я изо всех сил жала на педали. У Алека лило из носа, и он целый день высмаркивал на обочину зеленые сопли. Однако, закончив поездку, он выглядел таким бодрым, будто четверть часа побегал трусцой. Я была совершенно здорова, но, как обычно, выглядела так, будто провела полсуток на велосипеде.
После тягостной ночи (для секса мы оба слишком устали, и это было весьма кстати, поскольку одна мысль о том, чтоб «помянуть старые добрые времена», заставляла меня терзаться угрызениями совести) я проснулась с твердым намерением осуществить свой план. Как только мы сели в джип Алека и покинули озеро Тахо, сердце мое учащенно заколотилось. Я убавила громкость радиоприемника, передававшего музыку кантри, и с наигранной бодростью сказала:
– Что ж, пожалуй, мне пора. По всему видно, – пояснила я, – что жениться мы не собираемся, а поскольку мне это необходимо, выбора у меня не остается. Через пару недель, – добавила я, – я собираюсь поехать на Запад и найти там себе новый дом.
Признаюсь, вопреки всему я все же таила надежду, что Алек воскликнет: «Подожди! Куда ты! Ты – лучшая из всех, кого я встречал! Давай поедем вместе в Узбекистан!»……
Но он покачал головой и, не выразив ни удивления, ни сожаления, ответил:
– Такого, как я, ты больше никогда не найдешь.
«Господи, – подумала я, – да я лучше тебя найду!» – хотя в тот момент совсем не была уверена в этом.
Алек не спрашивал меня о том, давно ли я решила, что нам надо разойтись, ни о том, куда я поеду, ни о том, каково мне сейчас. Он вел себя так, будто я сообщила: «Что ж, думаю, мне пора… на прием к стоматологу». Мы поговорили о том, как у нас болят мышцы, о его насморке и о том, уйдет ли его начальник на пенсию раньше времени. Равнодушие Алека убедило меня, что я приняла правильное решение. Но, несмотря на это, мне по-прежнему хотелось, чтобы он попросил меня остаться.
– Я позвоню тебе завтра, – сказал Алек, высаживая меня из машины.
Но не позвонил. После этого мы виделись с ним лишь однажды, в спортзале. Я сидела на велотренажере и читала «Возмутительное беззаконие: Пять причин, почему О. Джей Симпсону удалось, остаться безнаказанным» – и тут увидела, что Алек направляется ко мне. «Я не девчонка, – твердила я мысленно, изо всех сил давя на педали. Мы расстались как цивилизованные люди и сейчас просто поздороваемся».
– Привет, – сказал Алек, и я тут же разразилась слезами.
Он никогда не знал, как на это реагировать.
– Да ладно, я ведь ничего не обещал. – Пожав плечами, Алек отошел.
Я захлопнула книгу, соскочила с тренажера и бросилась вон из зала.
За ночь перед тем, как покинуть город, я оставила Алеку сообщение. Наверное, все еще надеялась на какую-то видимость примирения или хотя бы на что-то вроде «Никто не займет твоего места в моем сердце» (в его исполнении это, возможно, прозвучало бы как «Что ж, рад был с тобой познакомиться»). Но он так и не позвонил. Зачем, все ведь и так было лучше некуда. Глупо, что я на это надеялась. Я слишком часто думала о том, что бы хотела от него услышать, хотя знала наверняка, что он произнесет на самом деле. Крах-таки наступил, но между приступами рыданий, душивших меня, я все же сосредоточилась на выполнении своих планов, которые окрестила «Обана-Сюза!».
С чувством удовлетворения должна сообщить, что родители мои ни о чем не знали. Все, что я им сказала о переменах в моей жизни, сводилось к следующему: я отправляюсь в путешествие с подругой, которой нужно оправиться после недавнего развода. Это объясняло, почему Алек не едет со мной (чему они, конечно, обрадовались), и вместе с тем намекало на то, что «недавний развод», пожалуй, еще хуже, чем безбрачие.
И вот рано утром во вторник я собрала вещи в свой джип и пустилась в дорогу. Подъезжая к шоссе, я уже чувствовала, что небеса надо мной немного проясняются. После долгих месяцев колебаний и страха я все же сделала то, что было необходимо, и теперь вновь продвигалась вперед. Всего через пару недель я узнаю, где начнется моя новая жизнь.
Первой остановкой на моем пути был Эшленд, городок в южном Орегоне с населением в двадцать тысяч жителей, известный своим Шекспировским фестивалем, продолжающимся чуть ли не круглый год. Я уехала оттуда почти сразу. Слишком много книжных магазинов, торгующих литературой духовного содержания. Слишком много мелодических побрякушек на дверях. Слишком много салата аругула. Слишком мал выбор канцелярских товаров.
Два дня спустя я перевалила через Каскадные горы и въехала в Бенд – симпатичный городок в тридцать пять тысяч жителей под солнечным орегонским небом. Я бродила по очаровательным окрестностям, вдыхала запах хвои, осматривала со вкусом построенные коттеджи, магазины, торгующие велосипедами, по-домашнему уютные кафе. Пристроившись на удобном диванчике одного из таких кафе, я не торопясь ела только что испеченный овсяный хлебец и лениво изучала афишки: живая музыка в какой-то из городских пиццерий, бесплатные концерты под открытым небом. Самый воздух здесь источал благодушие. Мне нравилось общее дружелюбие, непритязательность и то, что буквально каждый – и стар и млад – носил жилет из овечьей шерсти. Но это было не все.
Внезапно меня осенило: волосы! До сих пор у меня были, как говорится, проблемы с волосами. В Лос-Анджелесе я многие годы проходила с копной непослушных темно-русых кудряшек. Когда я переехала во влажный климат Сан-Франциско, ситуация ухудшилась: мои волосы превратились во всклокоченную непокорную массу, которую проще было измерить по ширине, чем по длине.
Но сухой воздух Бенда сотворил чудо: казалось, впервые за тридцать лет судорожных корчей мои волосы обрели то, что им было нужно всегда. Они стали мягкими. Струящимися. Гладкими. Улыбаясь, шествовала я по центральному парку, и волосы у меня развевались, как у девушек с рекламных картинок. «Что за чудо, – думала я, – и надо же было попасть в такое место, где начинаешь выглядеть лучше, не прилагая для этого никаких усилий».
Так вышло, что мой приезд в Бенд совпал с ежемесячным собранием еврейской общины, проводившимся в подвале методистской церкви. Я узнала об этих собраниях, когда рылась в Интернете в поисках сведений об этническом составе жителей города. Наудачу набрала я на клавиатуре слова «евреи» и «Бенд», Ожидая, что результат будет столь же плодотворным и бестолковым, как, скажем, на запрос «снежный баран» или «американский торговый центр». Но компьютер выдал адрес веб-сайта еврейской общины центрального Орегона, тесной группки, насчитывающей около семидесяти пяти семейств. Этого достаточно для того, чтобы периодически проводить службу, но слишком мало для собственной синагоги и раввина. Позвонив по указанному телефону, я поговорила с добродушным адвокатом по имени Стив. Когда я спросила его, каково быть евреем в городе, где нет даже кошерной закусочной, он пригласил меня на службу.
Нет, я не так уж жаждала духовного обновления. Нельзя сказать и того, что я искала себе обязательно парня-еврея. Если бы это было так, моя «Обана-Сюза!» превратилась бы в круиз по нотариальным конторам, ортопедическим кабинетам, риелторским агентствам и включала бы поездку в Лос-Анджелес, Чикаго и на Манхэттен. Просто мне казалось, что пообщаться с местными евреями – верный способ завести друзей, ведь примерно так же поступают, например, фанаты «Денвер бронкос», выезжая за пределы штата: они всегда находят друг друга в спортивных барах, когда играют их кумиры.
В методистской церкви на раскладных стульях сидели члены общины в жилетах; они зачитывали места из молитвенников, отпечатанных на фотобумаге, и слушали приехавшего из Портленда раввина. Когда служба завершилась, полдюжины человек дали мне свои телефонные номера на случай, если я захочу еще что-нибудь узнать о Бенде. Вот, значит, какова жизнь в маленьком городе! Я здесь всего два дня, а уже имею успех!
Бенд очаровал меня; через два дня я уже представляла себе мою жизнь здесь. Все же я решила не совершать поспешных шагов и, согласно своему плану, устремилась в Бойсе, штат Айдахо: не помню уже почему, но в конце девяностых жить в этом городе считалось модным. Там я встретилась с двумя приятелями своей подруги – возможно, самой странной парой во всем Айдахо: Джек – высокий, лысый, лет пятидесяти, преподаватель литературы с вкрадчивым голосом, и его взвинченный тридцатилетний бойфренд-тунисец по имени Рауф. На голове Рауфа были выбриты концентрические круги, и он носил футболку с аббревиатурой Департамента полиции Нью-Йорка. Обращались они со мной как с путешествующей особой королевской крови и во время подробнейшей экскурсии по городу не отходили от меня ни на шаг.
Джек и Рауф очень настаивали, чтобы я посетила ярмарку; там я нанесла визит беременной гадалке с чудовищно огромным животом; звали ее Марта, и гадала она по картам Таро. В самом деле: в жизни у меня наметился поворотный момент, так, может, Марта снабдит меня какими-то инструкциями?
– Где я буду жить? – спросила я Марту.
Одним движением сметя мои пятнадцать баксов, она перевернула несколько из разложенных на столе карт.
– На Востоке, – без тени сомнений заявила она.
Имела ли она в виду восточное Айдахо или, например, Ньюарк, осталось загадкой. Еще я спросила Марту, видит ли она в моем будущем нового жениха. Тут у нее вроде бы начались схватки, и она замахала на меня руками. Рассудив, что эти судорожные движения вызваны, скорее всего, естественными причинами и мне не стоит принимать их за ответ, я нашла Джека и Рауфа, и мы вместе отправились на выставку гигантских огурцов.
Я поняла, что Бойсе мне не подходит, и уехала на день раньше, чтобы, преодолев 350 миль, добраться до Солт-Лейк-Сити. Познакомившись со столькими людьми и городами менее чем за две недели, я стала спокойнее относиться к нашему разрыву с Алеком. Но в дни, подобные этому, когда мне долго приходилось катить по пустынному шоссе, я снова начинала плакать. (Душевному спокойствию не способствовало и то, что в те дни одним из самых популярных хитов на радио кантри была песня дуэта Брукс-Данн «Когда я уеду, ты будешь скучать».) Слезы приносят забвение. Все, что в этом «измененном состоянии» могла вспомнить я, это какие у Алека ямочки на щеках и как обворожительно он говорил: «Ну что, ты хорошо трудишься?» – всякий раз, когда звонил мне из полицейской машины. Полностью вытеснилось из памяти его отношение к Дню святого Валентина, суть которого выражала фраза: «Ну, напиши сама себе какую хочешь открытку, а я подпишу».
Вскоре я поймала себя на том, что занимаюсь самобичеванием: да, может, Алек и был паршивцем, но он, по крайней мере, был моим паршивцем. Да, он имел недостатки, но ведь и я не совершенство. Может, все, что нам требовалось, – это еще немного времени? Может, я сумела бы найти способ все изменить? Может, если бы я не была такой нетерпимой, раздражительной, узколобой… может… может, все это было моей виной!
Кончался этот поток самобичевания тем, что ко мне возвращалась способность рассуждать, я утирала слезы и еще больше укреплялась в решимости найти мужчину, для которого день четырнадцатого февраля означал бы любовь и цветы, а не открытие ежегодных автогонок «Дейтона-500».
Солт-Лейк-Сити – самый крупный из городов моего маршрута – оказался кишащей машинами путаницей автострад, над которой висело плотное покрывало смога. Вскоре начало моросить, волосы у меня стали беспорядочно курчавиться, и я двинулась в Рино. Застолбив место в дешевом мотеле и посетив местный гимнастический зал, я отправилась в синагогу. Там за столом сидела женщина-раввин. Я рассказала ей, что пережила разрыв с любимым человеком, хочу начать новую жизнь, никого в городе не знаю и прошу совета, стоит ли мне обосноваться в Рино.
– Не делайте этого, – сказала она. – Рино – плохое место для одиноких женщин.
Не имея семи пядей во лбу, я все же поняла, что раввин городка с небольшой еврейской диаспорой не стал бы противиться ее пополнению без веских на то оснований.
Так мое турне оборвалось на неожиданной ноте: меня отринул раввин Рино. С чувством выполненного долга я вернулась в Беркли за вещами. Я переезжаю в Бенд, и этот город – именно то, что мне нужно. Тщательно продуманный план принес плоды.
Я позвонила родным, намереваясь сообщить им о разрыве с Алеком и переезде в город, о котором они, конечно, никогда не слышали. Я надеялась, что пораженные новостями родные не подвергнут особой критике мое решение.
– Бент? – переспросила сестра. – Ты переезжаешь в Бент, штат Орегон?
– Нет, – сказала я. – Бенд. С «д». Как в слове «дом».
– Бенд? – спросил отец. – Это что, город для бедных?
Желаемый эффект был достигнут. Мои новости выбили родню из колеи. Но стоило мне начать расписывать найденный мною райский уголок, как мама тут же устремилась в атаку.
– А там хотя бы есть одинокие мужчины? – сурово осведомилась она.
– Ну конечно, есть, – ответила я, злясь, что мама спросила об этом, а заодно и на себя, поскольку не имела об этом ни малейшего понятия.
Так как большинство друзей знали о моей «Обана-Сюза!», я рассчитывала на более позитивную реакцию с их стороны, но чаще всего она выражалась словами: «Ты что, девка, охренела?» Они начали заключать пари, сколько я там протяну, и почти все сошлись во мнении, что даже не продлю годовой абонемент в гимнастический зал.
Нэнси вкатила мне двойную дозу откровенностей. Мне пора вернуться в лоно семьи, считала она, а не отгораживаться от всего мира в выбранном наудачу городишке – да еще таком, откуда до ближайшего крупного города (Портленда) надо добираться три часа, к тому же через гигантскую горную цепь (Каскадные горы). Но этот совет дала женщина, снимавшая восемнадцать лет одну и ту же квартиру.
– Ты ведь никого там не знаешь, никого во всем штате, – убеждала меня Нэнси, – ты даже не ходишь на лыжах. Ну скажи мне еще раз: зачем тебе переезжать в этот Бенд?
Не зная этого и сама, я бормотала что-то о шикарном магазине одежды (там «Эдди Бауэр» – улет!), о дешевой регистрации автомобилей и, конечно, о своих волосах.
– Итак, – заключила Нэнси, – ты едешь в Бенд за красивыми волосами?
Я понятия не имела, что ждет меня в Бенде – найду ли я там друзей, буду ли счастлива, встречу ли настоящую любовь. Но возражать не хотела – я действительно испытывала удовлетворение при мысли, что мои волосы будут выглядеть великолепно.
6
Дом, милый дом
Когда-то в колледже нам читали курс антропологии, известный в студенческой среде как «требуха» – словцо, означавшее: предмет этот настолько прост, что экзамен по нему с честью выдержит обычная лабораторная крыса. Доверившись общественному мнению, а также потому, что занятия по антропологии начинались в девять утра, когда я обычно еще спала, я редко посещала их и почти никогда не выполняла домашних заданий. Я полагала, что приличную оценку мне поставят просто автоматически. Когда подошел конец семестра, я получила «неуд» за активность, и ко времени экзамена ситуация полностью определилась: чтобы сдать этот предмет, я должна за ночь выучить всю историю эволюции человечества. Как ни печально, несмотря на двадцать часов зубрежки, подкрепляемой кофеином и пирожками тако, мне не удалось внятно объяснить, чем отличается Australopithecus afarensis
[4]от Australopithecus(a) africanus(a),
[5]и я завалила экзамен.
Сейчас, по дороге в Бенд, когда я думала о том, что ждет меня впереди, и вспоминала прошлое, меня вдруг осенила догадка. Внезапно я поняла, что всегда, во всем вела себя так, как перед экзаменом по антропологии, то есть двигалась по инерции. Я никогда не старалась по-настоящему реализовать себя, надеясь, что если просто продолжу делать то малое, к чему привыкла – хвататься за любую подвернувшуюся писанину, заигрывать с каждым мужчиной, показавшимся мне интересным, быть доброй девочкой и позволять бабуле Руфи время от времени обыгрывать меня в скрэббл, – то в конце концов обрету прекрасного мужа, первоклассную работу и интересную жизнь – словом, все то, чего всегда желала.
И что же принесла мне эта стратегия? Цепочку посредственных бойфрендов, интерес к криминальным новостям и юридическим загвоздкам и доход, полученный мной за то, что сотню раз переписывала с бесконечными вариациями популярную книжку «Десять минут ради красоты вашего тела». Но, даже увеличивая тренировочную нагрузку и уделяя больше времени ежедневным упражнениям, я была на грани того, чтобы снова провалить экзамен.
Все же у меня оставалось время, чтобы изменить жизнь, и сейчас я имела для этого превосходную возможность. Хватит двигаться по инерции. С этого момента я буду руководствоваться только одним принципом: жизнь – это то, что создаешь для себя ты. Или, как говорит дедушка Джулиус: «Ты сам выписываешь себе подорожную, потому что, уж будь уверена, никто за тебя этого не сделает».
Мое турне было только началом. Пора приниматься за дело по-настоящему.
Я приехала в Бенд, опьяненная свежим октябрьским воздухом, своей решимостью и новизной серебристо-голубого коттеджа, снятого мною. Его достроили в ту самую неделю, когда мне предстояло въехать. Он чем-то напоминал амбар; сходство довершали красная дверь и сосновая лестница, сделанная из дерева, стоявшего во дворе перед домом и поваленного молнией. Я пришла в восторг от того, что мой двухэтажный, с тремя спальнями дом, расположенный всего в миле от чудесного городского парка и в нескольких минутах от мест, где можно погулять, покататься на велосипеде, походить на лыжах, обошелся мне на четыре сотни в месяц дешевле, чем тесная квартирка, которую я арендовала в Беркли. Я не переставала восхищаться своей прозорливостью.
Первой моей задачей было создать в доме атмосферу, соответствующую духу Бенда (и, конечно, моему обновленному духу!): бодрую, незаурядную, энергичную. Это означало радикальный отход от прежних моих интеръерных ухищрений, которые, если отнестись к ним снисходительно, можно было бы назвать «дешевой распродажей начала девяностых» – или, в более поздние годы, – «дешевой распродажей начала девяностых плюс стильные ночные столики». Многие годы я жила в почти совершенно одинаковых квартирах, обставленных подержанной мебелью, куда входили четыре ветхих стула с мягкой обивкой, виниловые бежевые циновки и самая неудобная кушетка на свете – ее подарили мне дедушка и бабушка. (С годами седалище дедушки Джулиуса стало невероятно костлявым – сам он говорил, что у него «острый задоне-сидитис», и больше не мог пользоваться этой кушеткой.) Я никогда не тратила деньги на меблировку, опасаясь, что, когда буду съезжать, для новой квартиры эти вещи: все равно не подойдут. Но вот настал день, когда я решила потревожить свои сбережения.
Не сомневаясь, что проведу в Бенде долгие годы, если не всю жизнь, я собиралась обставить свой дом так, чтобы он соответствовал моей новой жизни. Но на моем пути стояло одно препятствие: я абсолютно ничего не смыслила в дизайне. Я боялась, что, если пущусь в свободное плавание, мой дом будет не отличить от витрины заурядного универмага. Но я знала, кого позвать на помощь: мою сестру.
Между мной и Джен было всего два года разницы, но в этом состояло наше самое незначительное отличие. Подрастая, мы все более расходились по разным орбитам; особенно это стало заметно в школе. Я проводила подростковые годы в своей комнате, притворяясь, что делаю домашние задания, но вместо этого с азартом смотрела очередную серию «Военно-полевого госпиталя» и все телешоу с участием Ли Мейджорса. [6]В порыве великодушия родители поставили единственный в доме телевизор ко мне в комнату. Они были противниками самой идеи телевидения, хотя не считали, что оно разрушающе действует на психику и вообще отдает пошлятиной. Просто родители чувствовали, что телевизор нарушает гармонию домашнего очага. Держать в гостиной «Сони» с двадцатипятидюймовой диагональю было для них все равно, что поставить туда газонокосилку.
Понятия не имею, чем занималась моя сестра, пока я шесть лет ходила в школу, где учились только девочки, и грезила о супермене, но точно знаю, что в ее школе разделения полов не было, и приоритет там отдавали изучению изящных искусств. Учащиеся там ставили множество школьных спектаклей, курили травку и звали директора «Джим». После того как я поступила в университет, мы с Джен никогда уже не жили в одном городе и встречались нерегулярно. Но мы обе посещали семейные торжества, поэтому понимали, что вылетели из одного гнезда, что у нас одни и те же добропорядочные родители и нуждающиеся в постоянной заботе дед и бабка. Кроме того, с возрастом мы научились ценить таланты друг друга.
Кроме безукоризненного вкуса, унаследованного ею от отца, Джен обладала еще и таким ценным качеством, как творческий подход к делу. Ее дипломная работа «Семейное торжество как действо» доказывала, что семейный праздник – сугубо официальный раут, где все роли заранее распределены. Гостям предписывалось следовать жестким правилам, разговаривать только в определенных местах и только на определенные темы, например, о курении, любви или домашних животных. Я не сомневалась, что мастерство и зоркий глаз Джен сотворят с моим новым домом чудеса.
И вот через несколько недель после переезда я заказала билет для сестры. Вскоре ей предстояло получить магистерскую степень по специальности «новый реализм». Эта дисциплина, насколько я могла судить, помимо всего прочего призывала носить большое количество черных вещей. Джен выскочила из местного крохотного аэропорта, кутаясь в красно-желтую фланелевую рубаху.
– Взяла на время! – задыхаясь, объявила она. – Я так и думала, что в таком месте, как это, носят яркую клетку.
С момента прибытия Джен события разворачивались с головокружительной быстротой. Одним взглядом она оценила мой дом с поваленной сосной («Ладно, сойдет», – сказала Джен), потом схватила ключи от машины, уселась за руль и погнала, не обращая внимания на указатели, ограничивающие скорость движения 25 милями в час; мне оставалось только показывать ей дорогу к многочисленным антикварным магазинчикам центрального Орегона. Способности Джен поражали меня. Когда в магазин заходила я, у меня в глазах рябило от бесконечного разнообразия стульев, шкафов, зеркал, ковриков и подсвечников; мне казалось, я не успею все это хорошенько рассмотреть до того, как магазин закроется. Но Джен, окинув магазин беглым взглядом, тут же устремлялась к чудесному столику из старых посылочных ящиков и объявляла: «Заплати, а я подожду на улице».
Сейчас, по дороге в Бенд, когда я думала о том, что ждет меня впереди, и вспоминала прошлое, меня вдруг осенила догадка. Внезапно я поняла, что всегда, во всем вела себя так, как перед экзаменом по антропологии, то есть двигалась по инерции. Я никогда не старалась по-настоящему реализовать себя, надеясь, что если просто продолжу делать то малое, к чему привыкла – хвататься за любую подвернувшуюся писанину, заигрывать с каждым мужчиной, показавшимся мне интересным, быть доброй девочкой и позволять бабуле Руфи время от времени обыгрывать меня в скрэббл, – то в конце концов обрету прекрасного мужа, первоклассную работу и интересную жизнь – словом, все то, чего всегда желала.
И что же принесла мне эта стратегия? Цепочку посредственных бойфрендов, интерес к криминальным новостям и юридическим загвоздкам и доход, полученный мной за то, что сотню раз переписывала с бесконечными вариациями популярную книжку «Десять минут ради красоты вашего тела». Но, даже увеличивая тренировочную нагрузку и уделяя больше времени ежедневным упражнениям, я была на грани того, чтобы снова провалить экзамен.
Все же у меня оставалось время, чтобы изменить жизнь, и сейчас я имела для этого превосходную возможность. Хватит двигаться по инерции. С этого момента я буду руководствоваться только одним принципом: жизнь – это то, что создаешь для себя ты. Или, как говорит дедушка Джулиус: «Ты сам выписываешь себе подорожную, потому что, уж будь уверена, никто за тебя этого не сделает».
Мое турне было только началом. Пора приниматься за дело по-настоящему.
Я приехала в Бенд, опьяненная свежим октябрьским воздухом, своей решимостью и новизной серебристо-голубого коттеджа, снятого мною. Его достроили в ту самую неделю, когда мне предстояло въехать. Он чем-то напоминал амбар; сходство довершали красная дверь и сосновая лестница, сделанная из дерева, стоявшего во дворе перед домом и поваленного молнией. Я пришла в восторг от того, что мой двухэтажный, с тремя спальнями дом, расположенный всего в миле от чудесного городского парка и в нескольких минутах от мест, где можно погулять, покататься на велосипеде, походить на лыжах, обошелся мне на четыре сотни в месяц дешевле, чем тесная квартирка, которую я арендовала в Беркли. Я не переставала восхищаться своей прозорливостью.
Первой моей задачей было создать в доме атмосферу, соответствующую духу Бенда (и, конечно, моему обновленному духу!): бодрую, незаурядную, энергичную. Это означало радикальный отход от прежних моих интеръерных ухищрений, которые, если отнестись к ним снисходительно, можно было бы назвать «дешевой распродажей начала девяностых» – или, в более поздние годы, – «дешевой распродажей начала девяностых плюс стильные ночные столики». Многие годы я жила в почти совершенно одинаковых квартирах, обставленных подержанной мебелью, куда входили четыре ветхих стула с мягкой обивкой, виниловые бежевые циновки и самая неудобная кушетка на свете – ее подарили мне дедушка и бабушка. (С годами седалище дедушки Джулиуса стало невероятно костлявым – сам он говорил, что у него «острый задоне-сидитис», и больше не мог пользоваться этой кушеткой.) Я никогда не тратила деньги на меблировку, опасаясь, что, когда буду съезжать, для новой квартиры эти вещи: все равно не подойдут. Но вот настал день, когда я решила потревожить свои сбережения.
Не сомневаясь, что проведу в Бенде долгие годы, если не всю жизнь, я собиралась обставить свой дом так, чтобы он соответствовал моей новой жизни. Но на моем пути стояло одно препятствие: я абсолютно ничего не смыслила в дизайне. Я боялась, что, если пущусь в свободное плавание, мой дом будет не отличить от витрины заурядного универмага. Но я знала, кого позвать на помощь: мою сестру.
Между мной и Джен было всего два года разницы, но в этом состояло наше самое незначительное отличие. Подрастая, мы все более расходились по разным орбитам; особенно это стало заметно в школе. Я проводила подростковые годы в своей комнате, притворяясь, что делаю домашние задания, но вместо этого с азартом смотрела очередную серию «Военно-полевого госпиталя» и все телешоу с участием Ли Мейджорса. [6]В порыве великодушия родители поставили единственный в доме телевизор ко мне в комнату. Они были противниками самой идеи телевидения, хотя не считали, что оно разрушающе действует на психику и вообще отдает пошлятиной. Просто родители чувствовали, что телевизор нарушает гармонию домашнего очага. Держать в гостиной «Сони» с двадцатипятидюймовой диагональю было для них все равно, что поставить туда газонокосилку.
Понятия не имею, чем занималась моя сестра, пока я шесть лет ходила в школу, где учились только девочки, и грезила о супермене, но точно знаю, что в ее школе разделения полов не было, и приоритет там отдавали изучению изящных искусств. Учащиеся там ставили множество школьных спектаклей, курили травку и звали директора «Джим». После того как я поступила в университет, мы с Джен никогда уже не жили в одном городе и встречались нерегулярно. Но мы обе посещали семейные торжества, поэтому понимали, что вылетели из одного гнезда, что у нас одни и те же добропорядочные родители и нуждающиеся в постоянной заботе дед и бабка. Кроме того, с возрастом мы научились ценить таланты друг друга.
Кроме безукоризненного вкуса, унаследованного ею от отца, Джен обладала еще и таким ценным качеством, как творческий подход к делу. Ее дипломная работа «Семейное торжество как действо» доказывала, что семейный праздник – сугубо официальный раут, где все роли заранее распределены. Гостям предписывалось следовать жестким правилам, разговаривать только в определенных местах и только на определенные темы, например, о курении, любви или домашних животных. Я не сомневалась, что мастерство и зоркий глаз Джен сотворят с моим новым домом чудеса.
И вот через несколько недель после переезда я заказала билет для сестры. Вскоре ей предстояло получить магистерскую степень по специальности «новый реализм». Эта дисциплина, насколько я могла судить, помимо всего прочего призывала носить большое количество черных вещей. Джен выскочила из местного крохотного аэропорта, кутаясь в красно-желтую фланелевую рубаху.
– Взяла на время! – задыхаясь, объявила она. – Я так и думала, что в таком месте, как это, носят яркую клетку.
С момента прибытия Джен события разворачивались с головокружительной быстротой. Одним взглядом она оценила мой дом с поваленной сосной («Ладно, сойдет», – сказала Джен), потом схватила ключи от машины, уселась за руль и погнала, не обращая внимания на указатели, ограничивающие скорость движения 25 милями в час; мне оставалось только показывать ей дорогу к многочисленным антикварным магазинчикам центрального Орегона. Способности Джен поражали меня. Когда в магазин заходила я, у меня в глазах рябило от бесконечного разнообразия стульев, шкафов, зеркал, ковриков и подсвечников; мне казалось, я не успею все это хорошенько рассмотреть до того, как магазин закроется. Но Джен, окинув магазин беглым взглядом, тут же устремлялась к чудесному столику из старых посылочных ящиков и объявляла: «Заплати, а я подожду на улице».