Всего за два дня мы, потратив на удивление скромную сумму, подобрали полный комплект мебели и аксессуаров: подержанные сосновые стулья, лоскутные одеяла, лампы, сделанные из колесных ступиц, фотографии местных рек. Последним штрихом стала зеленая металлическая «С», по типу литеры «М» у Мэри Тайлер Мур; ее я прибила на стену в своей спальне. Буквально за какие-то мгновения мой дом стал выглядеть так, будто я прожила в нем много-много лет.
Через несколько недель после того, как уехала Джен, родители решили предпринять паломничество в Бенд, и я была рада, что могу показать им, как моя новая жизнь обретает форму. Как и Джен, они вышли из здания аэропорта, кутаясь в яркие шотландские пледы, хоть и не стремились во что бы то ни стало обратить на это мое внимание.
Мама несла какой-то большой пластиковый пакет, и когда она приблизилась, я разглядела то, что было внутри: матрац. Моя мама пролетела 1300 миль, чтобы привезти мне полиэстровый матрац.
– Я не знала, есть ли такие в Бенде! – объяснила она, показывая свой чудовищно толстый сверток.
– Да, мам, у них есть даже водопровод! – заверила я ее, добавив, что есть здесь и сливочный сыр с низким содержанием холестерина, о чем она уже спрашивала меня по телефону.
Родители провели у меня выходные, и я не стала показывать им водопады, озера и лесные тропы Бенда, потому что, принадлежа к клану Шлосбергов, знала: им это неинтересно. Родителям хотелось увидеть, какой платяной шкаф в комнате для гостей; папа встревожился, обнаружив, что вешалки там не деревянные. (Он считал, что пластиковые вешалки так же отвратительны, как искусственные цветы.) Маму огорчило, что я никак не обозначила, чем отличаются полотенца для гостей в ванной комнате.
– Если у тебя все полотенца одного цвета, – говорила мама, – то как же твои гости поймут, какие твои, а какие повешены специально для них?
Пришлось признаться: об этом я не подумала. Я предложила восполнить пробелы в моем домашнем хозяйстве и познакомиться с культурной жизнью центрального Орегона, совершив поход в универмаг «Уолмарт». Родители насторожились: я явно толкала их на неисследованную территорию.
– Но они такие большие, – сказала пораженная ужасом мама, а папа кивнул.
Все же мне удалось убедить их, что в «Уолмарте» самый лучший выбор вешалок и полотенец, и они неохотно согласились пойти со мной. В универмаге я поняла, что вызвало их тревогу: они попали в окружение вещей, о которых не имели ни малейшего понятия.
Ленточно-шлифовальные станки, раскряжевочные пилы, керосиновые плитки – все это не было в ходу у лос-анджелесских арт-дилеров.
Мы приобрели вешалки и полотенца без каких-либо проблем, и мама даже похвалила местный выбор тостеров. Выйдя из универмага, родители сфотографировались у вывески «Уолмарта», улыбаясь при этом так широко, будто только что высадились на Борнео.
Вернувшись домой, мама развесила гостевые полотенца, а папа решил, чего бы это ни стойло, добиться от моего электрического камина, чтобы пламя поднималось перпендикулярно искусственным поленьям. Для этого он повернул до предела ручку термостата, не обращая внимания на то, что у меня и без того жарко.
– Это же так уютно! – сказал он, любуясь пламенем.
Родители были очарованы местными кафе, обедами в складчину, устраиваемыми местной еврейской общиной, магазинами, где продавали пижамы с орнаментом из сосновых веточек. Уезжая из Бенда, они, судя по всему, думали, что я живу в Диснейленде, по соседству с дружелюбными плюшевыми мишками.
Их визит я отнесла на счет своих успехов. Не возникло никаких неприятных разговоров, связанных с Алеком. К моему великому облегчению, родители даже не упоминали о нем. Впрочем, это неудивительно, поскольку они предпочитали говорить о деле, а не о «проблемах». Я была в восторге от того, что они благосклонно отнеслись к моему новому месту жительства, и как никогда уверена, что сделала правильный выбор.
7
8
Через несколько недель после того, как уехала Джен, родители решили предпринять паломничество в Бенд, и я была рада, что могу показать им, как моя новая жизнь обретает форму. Как и Джен, они вышли из здания аэропорта, кутаясь в яркие шотландские пледы, хоть и не стремились во что бы то ни стало обратить на это мое внимание.
Мама несла какой-то большой пластиковый пакет, и когда она приблизилась, я разглядела то, что было внутри: матрац. Моя мама пролетела 1300 миль, чтобы привезти мне полиэстровый матрац.
– Я не знала, есть ли такие в Бенде! – объяснила она, показывая свой чудовищно толстый сверток.
– Да, мам, у них есть даже водопровод! – заверила я ее, добавив, что есть здесь и сливочный сыр с низким содержанием холестерина, о чем она уже спрашивала меня по телефону.
Родители провели у меня выходные, и я не стала показывать им водопады, озера и лесные тропы Бенда, потому что, принадлежа к клану Шлосбергов, знала: им это неинтересно. Родителям хотелось увидеть, какой платяной шкаф в комнате для гостей; папа встревожился, обнаружив, что вешалки там не деревянные. (Он считал, что пластиковые вешалки так же отвратительны, как искусственные цветы.) Маму огорчило, что я никак не обозначила, чем отличаются полотенца для гостей в ванной комнате.
– Если у тебя все полотенца одного цвета, – говорила мама, – то как же твои гости поймут, какие твои, а какие повешены специально для них?
Пришлось признаться: об этом я не подумала. Я предложила восполнить пробелы в моем домашнем хозяйстве и познакомиться с культурной жизнью центрального Орегона, совершив поход в универмаг «Уолмарт». Родители насторожились: я явно толкала их на неисследованную территорию.
– Но они такие большие, – сказала пораженная ужасом мама, а папа кивнул.
Все же мне удалось убедить их, что в «Уолмарте» самый лучший выбор вешалок и полотенец, и они неохотно согласились пойти со мной. В универмаге я поняла, что вызвало их тревогу: они попали в окружение вещей, о которых не имели ни малейшего понятия.
Ленточно-шлифовальные станки, раскряжевочные пилы, керосиновые плитки – все это не было в ходу у лос-анджелесских арт-дилеров.
Мы приобрели вешалки и полотенца без каких-либо проблем, и мама даже похвалила местный выбор тостеров. Выйдя из универмага, родители сфотографировались у вывески «Уолмарта», улыбаясь при этом так широко, будто только что высадились на Борнео.
Вернувшись домой, мама развесила гостевые полотенца, а папа решил, чего бы это ни стойло, добиться от моего электрического камина, чтобы пламя поднималось перпендикулярно искусственным поленьям. Для этого он повернул до предела ручку термостата, не обращая внимания на то, что у меня и без того жарко.
– Это же так уютно! – сказал он, любуясь пламенем.
Родители были очарованы местными кафе, обедами в складчину, устраиваемыми местной еврейской общиной, магазинами, где продавали пижамы с орнаментом из сосновых веточек. Уезжая из Бенда, они, судя по всему, думали, что я живу в Диснейленде, по соседству с дружелюбными плюшевыми мишками.
Их визит я отнесла на счет своих успехов. Не возникло никаких неприятных разговоров, связанных с Алеком. К моему великому облегчению, родители даже не упоминали о нем. Впрочем, это неудивительно, поскольку они предпочитали говорить о деле, а не о «проблемах». Я была в восторге от того, что они благосклонно отнеслись к моему новому месту жительства, и как никогда уверена, что сделала правильный выбор.
7
Секс в маленьком городе
В течение нескольких недель после переезда в Бенд моя жизнь – и в стенах моего нового дома, и вне его – совершенно преобразилась. В Беркли я редко выбиралась из пижамы раньше четырех часов, когда облачалась в тренировочный костюм, и часто вела деловые разговоры по телефону в купальном халате, надетом на мокрое тело, и в наскоро сооруженном тюрбане. (Мои собеседники имели крайне неприятную привычку звонить, когда я только-только выходила из душа.) Теперь я вставала рано, одевалась и шла в «Чудо-чашку», уютный кафетерий, где удобно устраивалась на пуфике, потягивала имбирно-персиковый молочный коктейль и читала «Ю-Эс-Эй тудей». Затем я неторопливо брела домой мимо магазинчиков, где продавалось снаряжение для сноуборда, мимо кафе, торгующих свежевыжатыми соками, и садилась работать. Я по-прежнему писала статьи о целлюлите и шелушении кожи, но старалась разделаться с ними побыстрее, желая остальное время наслаждаться всем, что меня теперь окружало.
К чему-то, конечно, пришлось приспосабливаться. Вскоре после переезда я всерьез забеспокоилась: мне показалось, что у меня садится зрение. Когда убедилась, что по вечерам с трудом разбираю дорожные знаки, я пошла к офтальмологу. Но все тесты показали, что со зрением у меня все в порядке.
– Тогда почему же я плохо вижу? – спросила я врача.
– Потому что здесь темно, – ответил он.
Я смутилась: надо же, а я и не заметила, что в Бенде нигде, кроме центра, нет уличных фонарей. Чтобы с двадцати пяти метров разглядеть поворот на мою улицу, надо было иметь бионический чудо-глаз полковника Стива Остина.
Но я таки приспособилась и уже через несколько недель почувствовала, что почти не уступаю в дееспособности коренным жителям Бенда. Моя стратегия состояла в том, чтобы заглянуть в каждый уголок; я стремилась к максимальной самореализации. Я вступила в организацию «свободных художников», работающих только на себя – дизайнеров, плотников и т. п., – и на общественных началах взялась преподавать журналистику на курсах для взрослых при местном колледже.
В ожидании первого снегопада я записалась на занятия по лыжной ходьбе, надеясь, что встречу там других, таких, как я, новичков. Да и потом, жить в Бенде и не иметь понятия хотя бы об одном зимнем виде спорта было все равно, что не уметь плавать на Гавайях. От горных лыж пришлось отказаться сразу. Ребенком я не продвинулась дальше обычных ледянок, и все эти девушки, которым впору рекламировать гигиеническую помаду и которые, возможно, начали кататься на лыжах раньше, чем ходить, сразу затмят меня. С обычной ходьбой на лыжах, требующей не столько координации, сколько выносливости, я справлюсь куда лучше.
Довершало список мое участие в различных мероприятиях, организуемых местной еврейской общиной; большинство ее членов предпочли Бенд Лос-Анджелесу. Вскоре после моего приезда в Бенд начался Йомкипур, и я очень обрадовалась, обнаружив, что дружелюбие прихожан со времени моего первого визита не уменьшилось. Одна пара даже пригласила меня сразу после службы к себе на ужин. Когда я ушла от них, меня переполняли такие теплые чувства, что на следующей неделе я записалась на проводимые общиной занятия по изучению иврита.
Конечно же, не случайно все, чем я занималась в Бенде, увеличивало мои шансы познакомиться с одинокими мужчинами. Все, кроме иврита. Единственному мужчине на этих Занятиях, нашему преподавателю Стиву, перевалило за пятьдесят, он был женат и телосложением напоминал грушу.
Чувствуя вдохновение, уверенность в собственных силах и гордясь своими присмиревшими волосами, я даже начала посещать два Гимнастических зала. В одном было новейшее оборудование, но окна выходили на автостоянку – вид унылый и не дающий простора воображению. В другом клубе тренажеры уже поскрипывали, зато планировка была не в пример лучше, и я со своего «Стэйрмастера» видела все, что происходит вокруг.
Думаю, найдутся люди, готовые объяснить мой всплеск активности приближением к тому печальному состоянию одинокой тридцатилетней женщины, которое принято называть «отчаянием». Но я решительно не согласна с этим. Отчаяние означает, что вы уже не верите в возможность встретить мужчину своей мечты и надеетесь лишь найти того, кого можно просто терпеть, а я была очень далека от этого. Меня переполняла решимость не упустить ни малейшего шанса, и все, что я делала, было мне интересно. Когда вам тридцать и вы живете в незнакомом городе, знайте: Сказочный Принц не постучится к вам в дверь, тем более что стучится к вам только мальчик, разносящий газеты, и тетка из службы почтовой доставки «Федэкс». (Такая уж у меня судьба. Ведь наверняка у них, в «Федэкс», есть и парни.)
Разумеется, слыша негромкое тиканье часов, я старалась удвоить и утроить усилия и не чуждалась математических подсчетов, известных веем одиноким женщинам за тридцать как «наилучший расклад». Выглядит это примерно так: «Если я встречу Мистера То-Что-Надо прямо сегодня – ну, скажем, после обеда, – то мы с ним не поженимся раньше, чем через полтора года: год на то, чтоб влюбиться, поругаться, почти расстаться, помириться, познакомить наши семьи, отойти от знакомства семьями; еще полгода на помолвку: пусть друзья и родственники увидят, что это действительно брак по любви, а не спонтанный, необдуманный поступок, который через месяц обернется полным фиаско. Теперь нужно прибавить еще год, а лучше два на то, чтобы привыкнуть к замужней жизни и еще хоть разок прокатиться на Таити, а уж потом я попытаюсь забеременеть. Если удастся сделать это за год, то через пять с половиной лет рожу своего первого чудо-младенца – вот так-то – и это в случае благоприятнейшего развития событий – пять с половиной лет, считая с этой самой минуты».
Конечно, я не относилась к этим вычислениям серьезно. Я не сомневалась, что у меня достаточно времени на пару-тройку веселых интрижек и расставаний – до тех пор, пока я не встречу, наконец, достойного кандидата на роль мужа.
Моя бурная деятельность пока не дала мне возможностей для флирта, но я познакомилась с несколькими женщинами, предложившими свести меня с «подходящими» парнями. Обычно я отклоняла подобные предложения, потому что уже имела представление о «свиданиях вслепую» – все они неизменно кончались полным провалом. Одним из наихудших было свидание с мохелем – человеком, который производит ритуальное обрезание у еврейских младенцев мужского пола. Он был акушером, но свернул свою практику и объяснял это так: «Женщины рожают долго, и часто к тому же ночью. А тут – чик-чик, полштуки баксов, и я пошел».
Но поскольку я приехала в Бенд ослепленная открывающейся передо мной перспективой, то не находила ничего невероятного в том, чтобы познакомиться с «подходящим» мужчиной в том числе и таким путем. Надежды переполняли меня, я горела желанием не упустить ни одну из предоставившихся мне возможностей.
Одним из первых, с кем меня свели, был фотограф – мужчина остроумный и привлекательный, но с длинной, до пояса косой, и мне не удавалось не обращать на нее внимания. Но на второе свидание он не явился: ему пришлось вызывать шерифа, потому что его бывшая жена нарушила судебное предписание о неприближении. Я так и не получила официальных извинений и думаю, что это к лучшему.
Дважды я ужинала со страховым агентом – симпатягой-блондином, но разговор, в конце концов, свелся к обсуждению страховки на случай нетрудоспособности. Не теряя надежды, я отправилась в пиццерию с по-мальчишески привлекательным инженером, но его одолевала страсть к ходьбе на лыжах. Каждый раз он подсчитывал, сколько дней из 365 провел на лыжах и сколько месяцев подряд этим занимается (получалось семьдесят восемь месяцев), а однажды употребил местоимение «мы» – что-то вроде «мы вчера гуляли по окрестностям» – применительно к себе и своим лыжам.
Первая искра надежды зажглась у меня с программистом. Он был умен, с ним я легко нашла общий язык и к тому же – так уж вышло – он тоже оказался евреем. Программист был на редкость худощав, и его волнистые волосы до плеч я не назвала бы слишком привлекательными. Все же я, пожалуй, не хотела бы, чтоб он их остриг, потому что только в них – из всей его внешности – просматривался хоть какой-то объем. Словом, парень, которого я обозначила как «Длинноволосого Еврея», чтобы при разговорах с подругами отличать его от «Длинноволосого Фотографа», с первого взгляда не слишком мне понравился, но я все-таки решила дать ему шанс. Ведь как с самого начала влекло меня к Алеку – и что из этого вышло?
Встретившись с «Длинноволосым Евреем» четвертый раз, мы поехали на «лавовые дорожки» – аттракцион «Космический боулинг» считался одним из лучших развлечений в Бенде в субботу вечером, когда устанавливались светящиеся в темноте кегли. Не знаю, потому ли, что свет был приглушен, а я уже несколько месяцев изнывала без секса, но в ту ночь ягодицы «Длинноволосого Еврея» выглядели довольно аппетитно. Когда он пригласил меня зайти к нему домой, я призналась, что нахожу его привлекательным. Он улыбнулся, взял меня за руку и повел к себе в спальню: Мы разделись и уже начали ощупывать друг друга под одеялом, как вдруг он остановился.
– Понимаешь, – сказал он, – я уже три недели выбираю себе машину и так устал… – Мне показалось, что я чего-то не понимаю, но он быстро внес ясность: – Хочется поберечь силы. Следующую машину я возьму уже насовсем. – Он явно считал, что я – не та модель, которую он ищет.
Я лишилась дара речи, не зная, чем оскорблена больше: тем, что меня сравнили с тачкой, или тем, что меня отверг мужчина, в чьей постели я лежала обнаженная. Он предложил мне остаться, но предупредил, что сексом заниматься со мной не будет. Если бы не было три часа ночи, а на дворе не стояла глухая зима, я бы тотчас же ушла. Но я еще не совсем привыкла к здешним морозам и не чувствовала в себе достаточно энергии, чтобы снова натянуть четыре слоя одежды и потом еще сидеть десять минут в машине и ждать, пока прогреется мотор. И я, еле сдерживая ярость, выбрала путь наименьшего сопротивления: повернулась к стене и заснула. Нелепое это свидание завершилось утром, когда я и «Длинноволосый Еврей» согласились остаться друзьями, которыми никогда не были.
Да, «Длинноволосый Еврей» оказался козлом, но я напомнила себе, что это первый козлина, встреченный мной в Бенде. Я поздравила себя с тем, что это происшествие не выбило меня из колеи, но одно обстоятельство подпортило мне настроение. Паучьи руки «Длинноволосого Еврея» и его возмутительные автомобильные аналогии напомнили, чего я лишилась в Беркли. Признаюсь, я не могла удержаться оттого, чтобы не сравнивать всех моих здешних знакомцев с Алеком. Конечно, и он имел свои завихрения, но по крайней мере у него не было психованной экс-жены, он не считал, что лыжи – его друзья, и не доводил волосы до такого состояния, как у Шегги из «Скуби-Ду».
Я полагала, что, убежав от прошлого и бросив все силы на то, чтобы построить новую жизнь, безболезненно переживу расставание. Но нет, я лишь оттягивала неизбежное. Через пару месяцев после переезда стало очевидно, что я в когтях Постразрывного Синдрома.
Главный его симптом – навязчивое и неослабевающее желание снять трубку и позвонить. Словно заядлый курильщик, который пытается завязать, вы колеблетесь и рассуждаете: «Ну что такого, если я просто скажу «привет»? Может, ему интересно, как у меня дела. Может, ему хочется позвонить, да он не решается. Или… да! Может, я забыла у него дома какую-нибудь нужную вещь?»
Каждый раз, когда моя рука тянулась к телефону, я напоминала себе, как плохо все у нас закончилось. Словно анонимный алкоголик, которому, чтобы не взяться снова за бутылку, необходимо обсудить свои проблемы, я звонила кому-нибудь из членов своего Кабинета – за дополнительным напоминанием. Все подруги согласились стоять на страже.
И вот, прожив в Бенде несколько месяцев, я прибегла к самому изощренному способу, чтобы только не звонить Алеку. Вместо этого я позвонила в городскую полицию. Сказав, что хочу лучше познакомиться с городом, я записалась на совместное патрулирование в субботу вечером. Я надеялась, что вечер, проведенный с полицейским, излечит меня от воспоминаний о моем полицейском. Возможно, мне даже повезет, и он окажется вполне привлекательным парнем, готовым сделать что-то, не входящее в его служебные обязанности.
Я воспряла духом, увидев, что мне прислали молодого мускулистого, стриженного под полубокс парня, но уже с первых минут в патрульной машине он начал радостно трещать про свою жену, четырехгодовалого ребенка и «еще малыша». Следующие пять часов мне пришлось изображать интерес к работе полицейского управления Бенда, вспоминать полицейский жаргон, которого я набралась у Алека, и задавать вопросы типа «Так как вы обычно задерживаете автоугонщиков?» или «А часто ваши офицеры сами выезжают на патрулирование?», тогда как на самом деле мне хотелось знать только одно: «А есть у вас неженатые полицейские, которые не прочь потрахаться?»
Рейд наш был до безобразия скуп на происшествия. Мы остановили двух велосипедистов, забывших включить передние фонари, и приняли сообщение о том, что у кого-то из машины стащили магнитолу. Лучше б я сидела дома и смотрела «Копов».
Тяжелее всего мне пришлось в канун Нового года – праздника не для одиноких, запертых в маленьких городках женщин, не имеющих абсолютно никаких планов на вечер. Заранее струсив, я заказала в закусочной ужин, купила в «Молочной королеве» свой любимый торт-мороженое, а потом пошла домой и три с половиной часа смотрела «Короткие истории» Роберта Олтмана – фильм о супружеской неверности, убийствах, насилии, пьянстве, издевательстве над женами, страхе, скуке, одиночестве и страдании.
Утром первого января, подавленная и издерганная, я засунула в джип дорожный атлас, сумку со спальными принадлежностями и устремилась на юг, через пустыню, по безлюдному шоссе, не имея перед собой никакой определенной цели. Взглянув на карту, я обнаружила, что нахожусь в четырехстах милях от Виннемуки, штат Невада, расположенного на отшибе, живущего рудниками и азартными играми городка, где мы с Алеком однажды заночевали.
Так вот она – цель, и какая! Виннемука – жалкая дыра с полудюжиной дешевеньких мотелей. Но было что-то родное и соблазнительное в том, чтобы приехать туда, где нам с Алеком было хорошо, – все равно что зайти в старый дом, когда-то принадлежавший тебе. Вновь обретя цель, я сильнее жала на газ. Восемью часами позже, встретив на своем пути всего шесть машин и одну автозаправку и осознав, что, если я перевернусь на обледенелой дороге, меня не найдут до второго пришествия, я подъехала к городу. Гигантские черные буквы на указателе гласили: «ВИННЕМУКА. ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЬ».
Для меня жизнь в Виннемуке началась с круглосуточной закусочной, где я была единственным клиентом. Пухлые, с хриплым голосом официантки, не выпускающие изо рта сигарету, подали мне жирный, запеченный в гриле сандвич с сыром и блюдо увядшего салата «Айсберг». Затем я записалась в мотель «Супер-8», собрав в кулак волю, чтобы не пойти в те самые «Пиренеи», где мы когда-то ночевали с Алеком, и, оказавшись в номере, сразу заснула. Утром я сходила в единственный в Виннемуке гимнастический зал и немного поиграла на автомате в почти безлюдном казино. Затем я вновь устремилась через пустыню и, делая по 90 миль, приехала в Бенд через 31 час после своего отъезда – как раз вовремя, чтобы успеть посмотреть «Убийцу».
Когда я позвонила Нэнси, чтобы рассказать о своей поездке, она не поверила мне.
– Погоди-ка, – удивилась она, – так ты проехала девятьсот миль для того, чтобы сходить в спортзал?
– Ну, там, в мотеле, есть еще кабельное телевидение… – начала я, но она оборвала меня.
– Я так до сих пор и не знаю, где находится Бенд, но сваливай-ка ты оттуда.
– Почему? Я только что приехала.
Я мгновенно встала на защиту Бенда. Что ни говори, унылая Виннемука помогла мне по-новому взглянуть на мой дом, я стала больше ценить его непритязательные радости – сосновые леса, тихие озера, молочные коктейли, привлекательных (пусть и длинноволосых) мужчин. Я начала доказывать Нэнси, что встретила здесь много дружелюбных людей и узнала, как приятно походить по горам на лыжах. Муж и жена из Лос-Анджелеса даже открыли в Бенде первую еврейскую закусочную, где можно купить настоящий бейгель, а не то круглое не-пойми-что, продающееся в супермаркетах «Сей-фуэй».
Кроме того, волосы у меня выглядели лучше некуда: морозный зимний воздух превратил мои кудряшки в чудесные локоны, и я нашла Роберта, талантливого парикмахера, который брал за стрижку и укладку всего 24 доллара.
Но Нэнси была неумолима:
– Ас кем ты собираешься лечь в постель? Со своим преподавателем иврита?
Содрогнувшись при мысли о грушевидном Стиве, я призналась, что мои успехи в этой области невелики.
Следующие несколько недель я думала об Алеке чаще, чем обычно. В середине февраля, наконец, случилось то, что я сочла первой действительно веской причиной позвонить ему: я установила новый личный рекорд в толкании штанги. Мы с ним столько времени провели вместе, поднимая тяжести, что, конечно, он с интересом услышит об этой важной вехе в моей жизни. Не сомневаясь, что дождалась подходящего момента, я не стала звонить стоящим на страже подругам, а оставила Алеку сообщение. Он сразу же перезвонил и сказал, что думал обо мне.
– Правда? – обрадовалась я.
– Да, я думал, как здорово, что в этом году не пришлось никому покупать открытку на День святого Валентина. Ну что, видела новый клип Би-Ди?
По тону Алека я понимала, что он вроде бы шутит, но чувствовала себя раздавленной. Вот так, мой бывший парень счастлив, а я могу похвастаться только тем, что стала поднимать штангу на два «блина» тяжелее, чем прежде.
Мы поговорили минут пятнадцать. Я спросила Алека о его матери, о его грузовичке и о его друге Брюсе, Который перевелся из патрульных в дорожную полицию. Он очень охотно ответил на все вопросы, но больше ничего и не добавил.
Ну вот, я сделала это. Первой пошла на контакт. И в принципе это не слишком отличалось от контакта с инопланетянином. Вновь передо мной встал вечный вопрос: и как это мужчинам удается наглухо подавлять свои эмоции, и почему женщины всегда надеются, что они не сделают этого?
Вы можете возразить, что женщины слишком бурно реагируют на всякие пустяки – упала, скажем, с головы шляпка или показывают по телевизору новую рекламу «Кодака», тогда как у мужчин, похоже, есть врожденное свойство видеть в своих эмоциях неудачное вложение капитала. Стоит ли удивляться, что ожиданиям женщин не суждено сбыться? Романтические дурочки – вот кто мы такие, нам так же трудно сдерживать эмоции, расставаясь с любимым человеком, как в ту пору, когда мы только начинаем встречаться с ним. Вот почему первыми почти всегда звонят женщины, мужчина же звонит лишь в том случае, если забыл в твоем платяном шкафу гаечный ключ от своего велосипеда и теперь хочет получить его. Когда видно, что разрыв неизбежен, мужчина становится невыносимо практичным. Понимая, что все вот-вот оборвется, мужчины не подсчитывают потери, а сразу признают свое эмоциональное банкротство.
Почему у нас все так по-разному? Кто знает? Это как земное притяжение. Это существует. Это неизбежно. Это закон, управляющий нашей жизнью, хотя никто еще не выяснил почему.
Повесив трубку после разговора с Алеком, я имела все основания для того, чтобы подойти к зеркалу и сказать: «Я же тебе говорила», но на самом деле жалеть об этом звонке не стоило. Он напомнил мне, почему я больше не с Алеком, если мне было нужно напоминание, а я думаю, что это так. Но что еще более важно, звонок этот принес исцеление. С того дня мне больше никогда не хотелось набрать его номер.
Полагаю, я могла считать, что преодолела еще один барьер, но радости мне это не доставило. По правде сказать, проведя в Бенде пять месяцев, я чувствовала, что очень устала. Устала выводить себя на прогулки, устала знакомиться с новыми людьми, устала учить иврит. Я по-прежнему хотела куда-то двигаться, но мне надо было найти способ собраться с силами.
К чему-то, конечно, пришлось приспосабливаться. Вскоре после переезда я всерьез забеспокоилась: мне показалось, что у меня садится зрение. Когда убедилась, что по вечерам с трудом разбираю дорожные знаки, я пошла к офтальмологу. Но все тесты показали, что со зрением у меня все в порядке.
– Тогда почему же я плохо вижу? – спросила я врача.
– Потому что здесь темно, – ответил он.
Я смутилась: надо же, а я и не заметила, что в Бенде нигде, кроме центра, нет уличных фонарей. Чтобы с двадцати пяти метров разглядеть поворот на мою улицу, надо было иметь бионический чудо-глаз полковника Стива Остина.
Но я таки приспособилась и уже через несколько недель почувствовала, что почти не уступаю в дееспособности коренным жителям Бенда. Моя стратегия состояла в том, чтобы заглянуть в каждый уголок; я стремилась к максимальной самореализации. Я вступила в организацию «свободных художников», работающих только на себя – дизайнеров, плотников и т. п., – и на общественных началах взялась преподавать журналистику на курсах для взрослых при местном колледже.
В ожидании первого снегопада я записалась на занятия по лыжной ходьбе, надеясь, что встречу там других, таких, как я, новичков. Да и потом, жить в Бенде и не иметь понятия хотя бы об одном зимнем виде спорта было все равно, что не уметь плавать на Гавайях. От горных лыж пришлось отказаться сразу. Ребенком я не продвинулась дальше обычных ледянок, и все эти девушки, которым впору рекламировать гигиеническую помаду и которые, возможно, начали кататься на лыжах раньше, чем ходить, сразу затмят меня. С обычной ходьбой на лыжах, требующей не столько координации, сколько выносливости, я справлюсь куда лучше.
Довершало список мое участие в различных мероприятиях, организуемых местной еврейской общиной; большинство ее членов предпочли Бенд Лос-Анджелесу. Вскоре после моего приезда в Бенд начался Йомкипур, и я очень обрадовалась, обнаружив, что дружелюбие прихожан со времени моего первого визита не уменьшилось. Одна пара даже пригласила меня сразу после службы к себе на ужин. Когда я ушла от них, меня переполняли такие теплые чувства, что на следующей неделе я записалась на проводимые общиной занятия по изучению иврита.
Конечно же, не случайно все, чем я занималась в Бенде, увеличивало мои шансы познакомиться с одинокими мужчинами. Все, кроме иврита. Единственному мужчине на этих Занятиях, нашему преподавателю Стиву, перевалило за пятьдесят, он был женат и телосложением напоминал грушу.
Чувствуя вдохновение, уверенность в собственных силах и гордясь своими присмиревшими волосами, я даже начала посещать два Гимнастических зала. В одном было новейшее оборудование, но окна выходили на автостоянку – вид унылый и не дающий простора воображению. В другом клубе тренажеры уже поскрипывали, зато планировка была не в пример лучше, и я со своего «Стэйрмастера» видела все, что происходит вокруг.
Думаю, найдутся люди, готовые объяснить мой всплеск активности приближением к тому печальному состоянию одинокой тридцатилетней женщины, которое принято называть «отчаянием». Но я решительно не согласна с этим. Отчаяние означает, что вы уже не верите в возможность встретить мужчину своей мечты и надеетесь лишь найти того, кого можно просто терпеть, а я была очень далека от этого. Меня переполняла решимость не упустить ни малейшего шанса, и все, что я делала, было мне интересно. Когда вам тридцать и вы живете в незнакомом городе, знайте: Сказочный Принц не постучится к вам в дверь, тем более что стучится к вам только мальчик, разносящий газеты, и тетка из службы почтовой доставки «Федэкс». (Такая уж у меня судьба. Ведь наверняка у них, в «Федэкс», есть и парни.)
Разумеется, слыша негромкое тиканье часов, я старалась удвоить и утроить усилия и не чуждалась математических подсчетов, известных веем одиноким женщинам за тридцать как «наилучший расклад». Выглядит это примерно так: «Если я встречу Мистера То-Что-Надо прямо сегодня – ну, скажем, после обеда, – то мы с ним не поженимся раньше, чем через полтора года: год на то, чтоб влюбиться, поругаться, почти расстаться, помириться, познакомить наши семьи, отойти от знакомства семьями; еще полгода на помолвку: пусть друзья и родственники увидят, что это действительно брак по любви, а не спонтанный, необдуманный поступок, который через месяц обернется полным фиаско. Теперь нужно прибавить еще год, а лучше два на то, чтобы привыкнуть к замужней жизни и еще хоть разок прокатиться на Таити, а уж потом я попытаюсь забеременеть. Если удастся сделать это за год, то через пять с половиной лет рожу своего первого чудо-младенца – вот так-то – и это в случае благоприятнейшего развития событий – пять с половиной лет, считая с этой самой минуты».
Конечно, я не относилась к этим вычислениям серьезно. Я не сомневалась, что у меня достаточно времени на пару-тройку веселых интрижек и расставаний – до тех пор, пока я не встречу, наконец, достойного кандидата на роль мужа.
Моя бурная деятельность пока не дала мне возможностей для флирта, но я познакомилась с несколькими женщинами, предложившими свести меня с «подходящими» парнями. Обычно я отклоняла подобные предложения, потому что уже имела представление о «свиданиях вслепую» – все они неизменно кончались полным провалом. Одним из наихудших было свидание с мохелем – человеком, который производит ритуальное обрезание у еврейских младенцев мужского пола. Он был акушером, но свернул свою практику и объяснял это так: «Женщины рожают долго, и часто к тому же ночью. А тут – чик-чик, полштуки баксов, и я пошел».
Но поскольку я приехала в Бенд ослепленная открывающейся передо мной перспективой, то не находила ничего невероятного в том, чтобы познакомиться с «подходящим» мужчиной в том числе и таким путем. Надежды переполняли меня, я горела желанием не упустить ни одну из предоставившихся мне возможностей.
Одним из первых, с кем меня свели, был фотограф – мужчина остроумный и привлекательный, но с длинной, до пояса косой, и мне не удавалось не обращать на нее внимания. Но на второе свидание он не явился: ему пришлось вызывать шерифа, потому что его бывшая жена нарушила судебное предписание о неприближении. Я так и не получила официальных извинений и думаю, что это к лучшему.
Дважды я ужинала со страховым агентом – симпатягой-блондином, но разговор, в конце концов, свелся к обсуждению страховки на случай нетрудоспособности. Не теряя надежды, я отправилась в пиццерию с по-мальчишески привлекательным инженером, но его одолевала страсть к ходьбе на лыжах. Каждый раз он подсчитывал, сколько дней из 365 провел на лыжах и сколько месяцев подряд этим занимается (получалось семьдесят восемь месяцев), а однажды употребил местоимение «мы» – что-то вроде «мы вчера гуляли по окрестностям» – применительно к себе и своим лыжам.
Первая искра надежды зажглась у меня с программистом. Он был умен, с ним я легко нашла общий язык и к тому же – так уж вышло – он тоже оказался евреем. Программист был на редкость худощав, и его волнистые волосы до плеч я не назвала бы слишком привлекательными. Все же я, пожалуй, не хотела бы, чтоб он их остриг, потому что только в них – из всей его внешности – просматривался хоть какой-то объем. Словом, парень, которого я обозначила как «Длинноволосого Еврея», чтобы при разговорах с подругами отличать его от «Длинноволосого Фотографа», с первого взгляда не слишком мне понравился, но я все-таки решила дать ему шанс. Ведь как с самого начала влекло меня к Алеку – и что из этого вышло?
Встретившись с «Длинноволосым Евреем» четвертый раз, мы поехали на «лавовые дорожки» – аттракцион «Космический боулинг» считался одним из лучших развлечений в Бенде в субботу вечером, когда устанавливались светящиеся в темноте кегли. Не знаю, потому ли, что свет был приглушен, а я уже несколько месяцев изнывала без секса, но в ту ночь ягодицы «Длинноволосого Еврея» выглядели довольно аппетитно. Когда он пригласил меня зайти к нему домой, я призналась, что нахожу его привлекательным. Он улыбнулся, взял меня за руку и повел к себе в спальню: Мы разделись и уже начали ощупывать друг друга под одеялом, как вдруг он остановился.
– Понимаешь, – сказал он, – я уже три недели выбираю себе машину и так устал… – Мне показалось, что я чего-то не понимаю, но он быстро внес ясность: – Хочется поберечь силы. Следующую машину я возьму уже насовсем. – Он явно считал, что я – не та модель, которую он ищет.
Я лишилась дара речи, не зная, чем оскорблена больше: тем, что меня сравнили с тачкой, или тем, что меня отверг мужчина, в чьей постели я лежала обнаженная. Он предложил мне остаться, но предупредил, что сексом заниматься со мной не будет. Если бы не было три часа ночи, а на дворе не стояла глухая зима, я бы тотчас же ушла. Но я еще не совсем привыкла к здешним морозам и не чувствовала в себе достаточно энергии, чтобы снова натянуть четыре слоя одежды и потом еще сидеть десять минут в машине и ждать, пока прогреется мотор. И я, еле сдерживая ярость, выбрала путь наименьшего сопротивления: повернулась к стене и заснула. Нелепое это свидание завершилось утром, когда я и «Длинноволосый Еврей» согласились остаться друзьями, которыми никогда не были.
Да, «Длинноволосый Еврей» оказался козлом, но я напомнила себе, что это первый козлина, встреченный мной в Бенде. Я поздравила себя с тем, что это происшествие не выбило меня из колеи, но одно обстоятельство подпортило мне настроение. Паучьи руки «Длинноволосого Еврея» и его возмутительные автомобильные аналогии напомнили, чего я лишилась в Беркли. Признаюсь, я не могла удержаться оттого, чтобы не сравнивать всех моих здешних знакомцев с Алеком. Конечно, и он имел свои завихрения, но по крайней мере у него не было психованной экс-жены, он не считал, что лыжи – его друзья, и не доводил волосы до такого состояния, как у Шегги из «Скуби-Ду».
Я полагала, что, убежав от прошлого и бросив все силы на то, чтобы построить новую жизнь, безболезненно переживу расставание. Но нет, я лишь оттягивала неизбежное. Через пару месяцев после переезда стало очевидно, что я в когтях Постразрывного Синдрома.
Главный его симптом – навязчивое и неослабевающее желание снять трубку и позвонить. Словно заядлый курильщик, который пытается завязать, вы колеблетесь и рассуждаете: «Ну что такого, если я просто скажу «привет»? Может, ему интересно, как у меня дела. Может, ему хочется позвонить, да он не решается. Или… да! Может, я забыла у него дома какую-нибудь нужную вещь?»
Каждый раз, когда моя рука тянулась к телефону, я напоминала себе, как плохо все у нас закончилось. Словно анонимный алкоголик, которому, чтобы не взяться снова за бутылку, необходимо обсудить свои проблемы, я звонила кому-нибудь из членов своего Кабинета – за дополнительным напоминанием. Все подруги согласились стоять на страже.
И вот, прожив в Бенде несколько месяцев, я прибегла к самому изощренному способу, чтобы только не звонить Алеку. Вместо этого я позвонила в городскую полицию. Сказав, что хочу лучше познакомиться с городом, я записалась на совместное патрулирование в субботу вечером. Я надеялась, что вечер, проведенный с полицейским, излечит меня от воспоминаний о моем полицейском. Возможно, мне даже повезет, и он окажется вполне привлекательным парнем, готовым сделать что-то, не входящее в его служебные обязанности.
Я воспряла духом, увидев, что мне прислали молодого мускулистого, стриженного под полубокс парня, но уже с первых минут в патрульной машине он начал радостно трещать про свою жену, четырехгодовалого ребенка и «еще малыша». Следующие пять часов мне пришлось изображать интерес к работе полицейского управления Бенда, вспоминать полицейский жаргон, которого я набралась у Алека, и задавать вопросы типа «Так как вы обычно задерживаете автоугонщиков?» или «А часто ваши офицеры сами выезжают на патрулирование?», тогда как на самом деле мне хотелось знать только одно: «А есть у вас неженатые полицейские, которые не прочь потрахаться?»
Рейд наш был до безобразия скуп на происшествия. Мы остановили двух велосипедистов, забывших включить передние фонари, и приняли сообщение о том, что у кого-то из машины стащили магнитолу. Лучше б я сидела дома и смотрела «Копов».
Тяжелее всего мне пришлось в канун Нового года – праздника не для одиноких, запертых в маленьких городках женщин, не имеющих абсолютно никаких планов на вечер. Заранее струсив, я заказала в закусочной ужин, купила в «Молочной королеве» свой любимый торт-мороженое, а потом пошла домой и три с половиной часа смотрела «Короткие истории» Роберта Олтмана – фильм о супружеской неверности, убийствах, насилии, пьянстве, издевательстве над женами, страхе, скуке, одиночестве и страдании.
Утром первого января, подавленная и издерганная, я засунула в джип дорожный атлас, сумку со спальными принадлежностями и устремилась на юг, через пустыню, по безлюдному шоссе, не имея перед собой никакой определенной цели. Взглянув на карту, я обнаружила, что нахожусь в четырехстах милях от Виннемуки, штат Невада, расположенного на отшибе, живущего рудниками и азартными играми городка, где мы с Алеком однажды заночевали.
Так вот она – цель, и какая! Виннемука – жалкая дыра с полудюжиной дешевеньких мотелей. Но было что-то родное и соблазнительное в том, чтобы приехать туда, где нам с Алеком было хорошо, – все равно что зайти в старый дом, когда-то принадлежавший тебе. Вновь обретя цель, я сильнее жала на газ. Восемью часами позже, встретив на своем пути всего шесть машин и одну автозаправку и осознав, что, если я перевернусь на обледенелой дороге, меня не найдут до второго пришествия, я подъехала к городу. Гигантские черные буквы на указателе гласили: «ВИННЕМУКА. ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЬ».
Для меня жизнь в Виннемуке началась с круглосуточной закусочной, где я была единственным клиентом. Пухлые, с хриплым голосом официантки, не выпускающие изо рта сигарету, подали мне жирный, запеченный в гриле сандвич с сыром и блюдо увядшего салата «Айсберг». Затем я записалась в мотель «Супер-8», собрав в кулак волю, чтобы не пойти в те самые «Пиренеи», где мы когда-то ночевали с Алеком, и, оказавшись в номере, сразу заснула. Утром я сходила в единственный в Виннемуке гимнастический зал и немного поиграла на автомате в почти безлюдном казино. Затем я вновь устремилась через пустыню и, делая по 90 миль, приехала в Бенд через 31 час после своего отъезда – как раз вовремя, чтобы успеть посмотреть «Убийцу».
Когда я позвонила Нэнси, чтобы рассказать о своей поездке, она не поверила мне.
– Погоди-ка, – удивилась она, – так ты проехала девятьсот миль для того, чтобы сходить в спортзал?
– Ну, там, в мотеле, есть еще кабельное телевидение… – начала я, но она оборвала меня.
– Я так до сих пор и не знаю, где находится Бенд, но сваливай-ка ты оттуда.
– Почему? Я только что приехала.
Я мгновенно встала на защиту Бенда. Что ни говори, унылая Виннемука помогла мне по-новому взглянуть на мой дом, я стала больше ценить его непритязательные радости – сосновые леса, тихие озера, молочные коктейли, привлекательных (пусть и длинноволосых) мужчин. Я начала доказывать Нэнси, что встретила здесь много дружелюбных людей и узнала, как приятно походить по горам на лыжах. Муж и жена из Лос-Анджелеса даже открыли в Бенде первую еврейскую закусочную, где можно купить настоящий бейгель, а не то круглое не-пойми-что, продающееся в супермаркетах «Сей-фуэй».
Кроме того, волосы у меня выглядели лучше некуда: морозный зимний воздух превратил мои кудряшки в чудесные локоны, и я нашла Роберта, талантливого парикмахера, который брал за стрижку и укладку всего 24 доллара.
Но Нэнси была неумолима:
– Ас кем ты собираешься лечь в постель? Со своим преподавателем иврита?
Содрогнувшись при мысли о грушевидном Стиве, я призналась, что мои успехи в этой области невелики.
Следующие несколько недель я думала об Алеке чаще, чем обычно. В середине февраля, наконец, случилось то, что я сочла первой действительно веской причиной позвонить ему: я установила новый личный рекорд в толкании штанги. Мы с ним столько времени провели вместе, поднимая тяжести, что, конечно, он с интересом услышит об этой важной вехе в моей жизни. Не сомневаясь, что дождалась подходящего момента, я не стала звонить стоящим на страже подругам, а оставила Алеку сообщение. Он сразу же перезвонил и сказал, что думал обо мне.
– Правда? – обрадовалась я.
– Да, я думал, как здорово, что в этом году не пришлось никому покупать открытку на День святого Валентина. Ну что, видела новый клип Би-Ди?
По тону Алека я понимала, что он вроде бы шутит, но чувствовала себя раздавленной. Вот так, мой бывший парень счастлив, а я могу похвастаться только тем, что стала поднимать штангу на два «блина» тяжелее, чем прежде.
Мы поговорили минут пятнадцать. Я спросила Алека о его матери, о его грузовичке и о его друге Брюсе, Который перевелся из патрульных в дорожную полицию. Он очень охотно ответил на все вопросы, но больше ничего и не добавил.
Ну вот, я сделала это. Первой пошла на контакт. И в принципе это не слишком отличалось от контакта с инопланетянином. Вновь передо мной встал вечный вопрос: и как это мужчинам удается наглухо подавлять свои эмоции, и почему женщины всегда надеются, что они не сделают этого?
Вы можете возразить, что женщины слишком бурно реагируют на всякие пустяки – упала, скажем, с головы шляпка или показывают по телевизору новую рекламу «Кодака», тогда как у мужчин, похоже, есть врожденное свойство видеть в своих эмоциях неудачное вложение капитала. Стоит ли удивляться, что ожиданиям женщин не суждено сбыться? Романтические дурочки – вот кто мы такие, нам так же трудно сдерживать эмоции, расставаясь с любимым человеком, как в ту пору, когда мы только начинаем встречаться с ним. Вот почему первыми почти всегда звонят женщины, мужчина же звонит лишь в том случае, если забыл в твоем платяном шкафу гаечный ключ от своего велосипеда и теперь хочет получить его. Когда видно, что разрыв неизбежен, мужчина становится невыносимо практичным. Понимая, что все вот-вот оборвется, мужчины не подсчитывают потери, а сразу признают свое эмоциональное банкротство.
Почему у нас все так по-разному? Кто знает? Это как земное притяжение. Это существует. Это неизбежно. Это закон, управляющий нашей жизнью, хотя никто еще не выяснил почему.
Повесив трубку после разговора с Алеком, я имела все основания для того, чтобы подойти к зеркалу и сказать: «Я же тебе говорила», но на самом деле жалеть об этом звонке не стоило. Он напомнил мне, почему я больше не с Алеком, если мне было нужно напоминание, а я думаю, что это так. Но что еще более важно, звонок этот принес исцеление. С того дня мне больше никогда не хотелось набрать его номер.
Полагаю, я могла считать, что преодолела еще один барьер, но радости мне это не доставило. По правде сказать, проведя в Бенде пять месяцев, я чувствовала, что очень устала. Устала выводить себя на прогулки, устала знакомиться с новыми людьми, устала учить иврит. Я по-прежнему хотела куда-то двигаться, но мне надо было найти способ собраться с силами.
8
В Африку!
Я была в «Уолмарте», покупала себе лопату для разгребания снега, когда решение вдруг нашлось: Найроби!
В Найроби уже три года жила моя бывшая однокурсница Джулия, занимаясь исследованиями в области здравоохранения. Их смысл представлялся ей слишком сложным, чтобы его можно было объяснить. Она постоянно разъезжала по таким местам, как Уганда, Малави и Буркина-Фасо, но сообщала в своих электронных посланиях только то, как тяжко пользоваться туалетной бумагой, не отличающейся от оберточной.
Джулия давно уговаривала меня приехать к ней в Кению, но я была поглощена сначала Алеком, потом переездом в Бенд и серьезно к этому не относилась. Но сейчас пришло время спросить себя: если тебе кажется, будто ты топчешься на месте, не значит ли это, что пора куда-нибудь пойти?
Поездка в Виннемуку здорово прочистила мне мозги, но я пробыла там недолго, да и ехать пришлось всего ничего. Мне же хотелось полностью порвать с привычной действительностью, я нуждалась в таком развитии событий, когда не знаешь, с чем придется столкнуться за ближайшим поворотом. Я снова мечтала ощутить, что все возможно. И потом, какое бы удовольствие ни доставляло путешествие, рано или поздно начинаешь скучать по своей постели. Возможно, уехав куда-нибудь подальше, я наконец почувствую, что Бенд – мой дом.
В Найроби уже три года жила моя бывшая однокурсница Джулия, занимаясь исследованиями в области здравоохранения. Их смысл представлялся ей слишком сложным, чтобы его можно было объяснить. Она постоянно разъезжала по таким местам, как Уганда, Малави и Буркина-Фасо, но сообщала в своих электронных посланиях только то, как тяжко пользоваться туалетной бумагой, не отличающейся от оберточной.
Джулия давно уговаривала меня приехать к ней в Кению, но я была поглощена сначала Алеком, потом переездом в Бенд и серьезно к этому не относилась. Но сейчас пришло время спросить себя: если тебе кажется, будто ты топчешься на месте, не значит ли это, что пора куда-нибудь пойти?
Поездка в Виннемуку здорово прочистила мне мозги, но я пробыла там недолго, да и ехать пришлось всего ничего. Мне же хотелось полностью порвать с привычной действительностью, я нуждалась в таком развитии событий, когда не знаешь, с чем придется столкнуться за ближайшим поворотом. Я снова мечтала ощутить, что все возможно. И потом, какое бы удовольствие ни доставляло путешествие, рано или поздно начинаешь скучать по своей постели. Возможно, уехав куда-нибудь подальше, я наконец почувствую, что Бенд – мой дом.