Страница:
— Хорошо, Кори.
Безмерно обрадованный Аффлек бросился исполнять поручение патрона.
Монтейн навернулся к Никлину, на губах его играла сухая улыбка.
— Джим, поскольку вы решили почтить нас в этом полете своим присутствием, я надеюсь, вы не станете даром есть свой хлеб. Немедленно начинайте обход палуб и выясните, кто из посторонних проник на борт. Составьте список этих лиц и принесите мне. Я решу, где их разместить.
— Хорошо, Кори.
— И передайте им, что я желаю поговорить с каждым в отдельности сразу же, как только у меня появится свободная минута.
— Слушаюсь и повинуюсь!
Горячий душ принес такое наслаждение, какого Джим давно уже не испытывал.
Новоявленный путешественник проспал почти семь часов, во время которых его лишь изредка беспокоили сны, в которых он куда-то падал. Никлин очнулся, испытывая два сильнейших чувства — голод и жгучее желание вымыться. Мысль о завтраке представлялась очень соблазнительной, но Джим резонно решил, что еда принесет гораздо больше удовольствия, если он примется за нее после хорошего душа.
Никлин спустился вниз, на двадцать четвертую палубу, где находились прачечная и душевые. Горячая вода подавалась из расположенных рядом двигательных цилиндров. Никлин выстирал белье, оставил его в сушилке, а сам отправился в душевую кабинку.
Наступила благословенная минута, когда он мог пассивно и бездумно отдаться тугим, обжигающим струям воды. Блаженствуя под ними, Джим внезапно осознал, что в самое ближайшее время у него возникнут проблемы с одеждой — ведь полет продлится немало месяцев. Многие из тех, кто оказался на борту «Тары» не имели ничего, кроме того, что на них было надето в момент старта.
Никлин улыбнулся, представив Монтейна в подобной ситуации. В мире идеальных христиан богатые должны с готовностью поделиться своим добром с обездоленными, но Джим как истинный циник, подозревал, что в реальности все окажется совсем иначе.
К счастью, сам Кори Монтейн был избавлен от проблем, действительно отделяющих имущих от неимущих. Запасы консервированных продуктов уже в течение нескольких недель доставлялись на борт, а некоторый их недостаток полностью компенсировался тем, что на борту «Тары» находилась лишь половина от запланированного числа пассажиров.
Переселенцев, оплативших билет до Нового Эдема, насчитывалось шестьдесят, из членов общины лишь двадцать пять человек сумели в этот ужасный час попасть на борт Ковчега; остальные в этот момент либо находились в отпуске, либо выполняли какие-нибудь поручения Монтейна. Произведенный Никлином осмотр всех палуб выявил, что кроме семьи Уайтов на борту корабля находятся три портовых охранника, а также группа из семи мужчин и женщин, которые оказались вблизи корабля в момент старта.
В итоге на борту насчитывалось сто восемь человек. Эта цифра означала, что «Тара» в случае необходимости может находиться в полете не менее двух лет. Никлин решительно отогнал все мысли о том, что их ждет по истечении этого срока, если подходящий мир не будет найден. Его и раньше тревожило будущее переселенцев, особенно судьба детей, но он утешался мыслью, что как бы далеко ни улетел корабль, всегда есть возможность вернуться в исходную точку. Странная математика сверхсветового полета делала все объекты во Вселенной приблизительно равноудаленными и в равной степени доступными — но какой смысл было возвращаться назад теперь, когда все двери за ними захлопнулись.
Пока его тело благодарно принимало горячие струи, мозг Никлина посетила еще одна беспокойная мысль. Что, если все происшествия последнего времени — лишь переходные процессы, временное явление, возникающее в тот момент, когда порталы должны захлопнуться? Это было бы злой насмешкой судьбы, лучшей из проделок Великого Шутника. Если дело обстоит именно так, то жизнь в таких местах как Оринджфилд, вероятно, уже, вернулась в свое обычное сонное состояние. В «Оринджфилдском Обозревателе», наверное, готовят занимательные передовицы о любопытных происшествиях в столице; парочки все также чинно прогуливаются по переулку Четырех Лошадей; как обычно распахнуты в ожидании редких гостей двери отеля «Виктория»; кафе-мороженое мистера Чикли все также залито ярким светом неоновых ламп. Пройдет несколько лет, и сам факт существования порталов сотрется из памяти большинства людей, и никто не вспомнит, как корабль-призрак скользнул в черную пустоту, находящуюся непосредственно под их ногами, за тонкой непроницаемой оболочкой Орбитсвиля. Воображение так живо и правдоподобно нарисовало эту картину, что Никлину стало вдруг очень неуютно. Он поспешно выбрался из душа и лихорадочно начал растираться полотенцем. Кроме него в душевой в этот момент находился лишь Лэн Хуэртас, который, как обычно, проигнорировал присутствие Никлина. Джим молча оделся, провел эпилятором по подбородку и вышел.
Поднимаясь по лестнице, он заметил, что затрачивает гораздо меньше усилий, чем обычно. Перед тем, как он лег спать, именно в тот час, который Никлин условно окрестил «вечером», ускорение корабля составляло примерно 0,5 «g». Теперь же оно, похоже, уменьшилось, хотя Никлин и не смог бы сказать, составляет ли оно половину, треть или четверть от нормального. Означает ли такое изменение ускорения то, что генераторы захватывающих полей действительно неисправны? Или корабль просто попал в область, бедную межзвездной пылью?
Донесшийся из столовой (или трапезной, как именовал ее Монтейн) аромат свежего кофе мгновенно отвлек Никлина от раздумий на эту тему. Ужасающий повар Карлос Кемпсон остался в Бичхеде и он с некоторым стыдом поймал себя на том, что искренне радуется этому счастливому факту. Один из переселенцев, профессиональный кулинар, вызвался взять на себя стряпню, скрасив тем самым перспективу долгого путешествия.
На тех уровнях, которые Никлин уже миновал, царило относительное спокойствие. Пассажиров попросили оставаться в своих каютах до 9:00 по корабельному времени. Несколько ребятишек играли на площадке, куда выходили двери четырех кают. Обычно жизнерадостные и весьма шумные, сейчас они были молчаливы и хмуры — суровость пластикового интерьера и искусственный свет неоновых ламп еще не стали для них привычной средой обитания.
На десятой палубе Никлин услышал знакомый голос. Он оглянулся — в дверях каюты стояла Зинди Уайт. Она разговаривала с девочкой-подростком, поселившейся, по всей видимости, в соседней каюте. Никлин приветственно поднял руку, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Зинди скрылась в своей каюте. На лице ее собеседницы появилось недоуменное и обиженное выражение.
Добравшись до столовой, Джим обнаружил там несколько членов общины, в том числе Дани Фартинг и Герла Кингсли, сидевших за одним из длинных столов. Увидев Никлина, Кингсли скривил свое лицо в жутковато-гротескной улыбке, остальные же демонстративно проигнорировали его появление. Прием был обычный, Никлин давно уже привык к такому отношению, даже получал от него какое-то извращенное удовлетворение. В таких случаях он обычно протискивался в самую гущу и вклинивался в разговор, но на этот раз мощь молчаливого неприятия одержала над ним победу.
Никлин взял в автомате порцию кофе и сел за отдельный стол. «Что-то происходит со мной, — отстраненно думал Джим, глотая горячий кофе, — и началось это со вчерашнего утра, когда Зинди убежала от меня».
Подобно пьянице, пытающемуся восстановить события вчерашней попойки, Джим вспоминал встречу с Зинди, шаг за шагом, детально анализируя каждую мелочь. Его глазам предстал незнакомец… Незнакомец, внешне как две капли воды похожий на него, Джима Никлина. Незнакомец, являющийся Джимом Никлином… для всех остальных. Как зачарованный, он с ужасом и страхом наблюдал, как захватчик, овладевший его телом, творит свое черное дело, притворяясь живым, хотя в нем давным-давно погасла та главная искра, что делает человека человеком. Наблюдать за встречей этого чужака с Зинди Уайт было тяжело и больно. Никлин с горечью признал, что он сам и этот уродливый незнакомец — одно и то же лицо, что они едины и вместе несут ответственность за содеянное.
«Я был мертв! Я был ходячим трупом… Зинди явилась из того благословенного времени, которое я утратил… Она напомнила мне обо всем хорошем и чистом, чего я лишился, а я… как я отплатил ей за это напоминание?»
Никлин почувствовал, как кровь приливает к лицу. Кофе стыл в чашке, рука замерла не донеся его до рта. Через какое-то время Джим почувствовал на себе чей-то взгляд. Из-за соседнего стола на него задумчиво смотрела Дани. Он улыбнулся, словно только что вспомнил о чем-то очень важном, поспешно вскочил и вышел из столовой.
На тесной площадке у лестницы Никлин на мгновение замер, затем направился к рубке управления. Добравшись до третьей палубы, которую легко было узнать по люку капсулы, Джим взглянул на двери кают Монтейна и Воорсангера. Красные лампочки свидетельствовали о том, что каюты заперты изнутри. По всей видимости, оба еще спали — один в обществе своей давно почившей жены, другой, лишенный общества своей живой жены. «Характерный штрих, о, Газообразное Позвоночное».
На второй палубе, где располагалась каюта пилота, Никлин обнаружил Нибза Аффлека, охранявшего путь наверх. Когда он проходил мимо, Аффлек едва заметно кивнул. Войдя в рубку, Никлин обнаружил там Хепворта и Флейшер. Они сидели в креслах перед основным экраном, куда вновь подавалось изображение с хвостовой камеры, но теперь экран заполняла вовсе не кромешная тьма.
Корабль ускорялся уже в течение пятнадцати часов, так что камера охватывала гораздо большую область Орбитсвиля; картина изменилась самым кардинальным образом. Весь экран заполняли светящиеся зеленые линии, образуя сложные кривые, напоминающие переплетения причудливых цветов. Орбитсвиль походил на работу художника, решившего покрыть гигантскую поверхность ярко светящимися неоновыми трубками. На вспомогательных экранах эти яркие нити тянулись во всех направлениях, образуя облако холодного зеленого сияния.
— Каково зрелище, а, Джим?
Хепворт повернулся вместе с креслом и взглянул на Никлина. Он выглядел изможденным и усталым — похоже, так и не ложился спать. Вчерашней враждебности как не бывало.
— Никогда не видел ничего подобного, — ответил Джим, радуясь тому, что добродушный физик не способен таить неприязнь. Приятно сознавать, что не все отшатнулись от тебя.
— Да, старушка решила показать нам напоследок роскошное представление.
Хепворт извлек из бокового кармана куртки серебристую фляжку и протянул Никлину:
— Хочешь выпить?
Никлин взглянул на Меган Флейшер, та спала глубоким сном, хотя и сидела абсолютно прямо.
— Нет, спасибо.
— Смотри, больше не попробуешь, Джим. У меня не осталось ни одной бутылки. Когда закончится эта, мы усядемся на строжайшую диету из какао, морковного сока и прочей дряни. — Гримаса отвращения мелькнула на толстом лице Хепворта. — Боже! Возможно, мне даже придется хлебать этот чертов чай!
Никлин усмехнулся и протянул руку за фляжкой. Неразбавленный теплый джин — какая мерзость! — но это знак дружбы, а именно в дружбе он сейчас так нуждался.
«Знак дружбы, — Никлин глотнул теплую противную жидкость. — Несколько лет нас было двое, только двое. Пара атеистов, пара циников. Пара последователей Газообразного Позвоночного, подкидывающего монетку случая в окружении благочестивых святош. Но именно мы возродили этот корабль. Именно мы».
— Садись, — хлопнул по соседнему креслу Хепворт. — Ее милость сейчас не станет возражать.
— Хорошо. — Никлин сел рядом с приятелем и вернул ему фляжку.
Он вновь уставился на фантастический узор, сияющий на основном экране.
— Что, по-твоему, произошло там?
Хепворт глотнул джина и пожал плечами.
— Если хочешь знать мое мнение, это еще не конец. Нутром чую, Джим. Это совершенно ненаучно, я знаю, но я нутром чую, что все только начинается.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Никлин не мог оторвать взгляда от экрана. — Эти линии должны быть очень яркими, если мы видим их с такого расстояния. Я хочу сказать… Как далеко мы удалились от Орбитсвиля?
— Недавно прошли двухмиллионную отметку.
— Никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное. Джеймс Никлин — космический путешественник!
Надеясь, что наконец-то разговор перешел к предмету, допускающему естественное объяснение, он попытался разобраться, почему от названной Хепвортом цифры у него по спине пробежал неприятный холодок. Пятнадцать часов лету с ускорением, скажем, 0.5 «g» составят… Способность к умственной деятельности, казалось, покинула Джима, когда он осознал, что к настоящему моменту на звездолете должна установиться нормальная сила тяжести, так как с ростом скорости двигатели начинают работать все более эффективно, обеспечивая все больший захват реактивной массы. Но сейчас ускорение, согласно его внутренним ощущениям, составляло треть или даже четверть от нормального. А пока он спал, ускорение могло колебаться, от чего ему и снились бесконечные падения в пустоту.
— Смотри, не перегрей мозги, — дружески заметил Хепворт и снова протянул фляжку Никлину — верный признак, что он не собирается спорить. — При нормальных условиях мы находились бы сейчас гораздо дальше.
— Я… не решался спросить тебя об этом.
— Я понял. Что-то ты стал слишком тактичным. — Хепворт недоуменно вздернул брови. — Никогда прежде не замечал за тобой особой дипломатичности. Что случилось, Джим, ты случаем не заболел?
Никлин вымученно улыбнулся.
— Решил взять выходной. Так что ты говоришь о двигателях?
— О двигателях? Ничего! Ни слова! Ни звука! Ни писка! Двигатели в отличном состоянии.
— Но ведь ты сказал…
— Я сказал, что при нормальных условиях корабль преодолел бы гораздо большее расстояние.
— Так что же неисправно?
— Само пространство неисправно. — Хепворт был совершенно спокоен. — Ты должен помнить — мы теперь находимся во Вселенной, состоящей из антиматерии. В Антивселенной, Джим. Многое теперь иначе. И скоро я смогу сказать, что именно иначе. Перемены, скорее всего, касаются плотности и распределения межзвездной пыли, но, может быть, и чего-нибудь более существенного. Если есть отличия в ядерных взаимодействиях, как в случае с кобальтом-60, то могут измениться и какие-то характеристики корабля. Например, наше захватывающее поле может оказаться частично проницаемым для античастиц. Говорю тебе, Джим, — перед нами открываются целые области неисследованного.
Никлин глотнул теплого джина.
«Я полностью доверюсь этому человеку, — он постарался не скривиться, когда алкоголь обжег ему горло, — я приму все, что он скажет. Я целиком поверю в него, потому что никто, даже Великий Шутник, не отправит сотню человеческих душ в путешествие на корабле, который не способен летать».
Он снова падал во сне.
В одном из снов корабль находился на орбите зеленой планеты. На планете не было видно ни облаков, ни океанов, ни полярных льдов. Меган Флейшер призналась Джиму, что не умеет управлять капсулой. И он заменил ее. Никлину снилось — он сидит в кресле пилота. Небольшой аппарат нырнул, швыряемый из стороны в сторону, в направлении ярко-зеленой елочной игрушки. Джим взглянул на пульт управления, и ужас объял его, ибо он понял, что все эти рукоятки и индикаторы лишены для него всякого смысла. Он ничего не понимал в летном деле, абсолютно ничего! Какая безумная сила заставила его решить, что он справится с любым летательным аппаратом? Ядовито-зеленая поверхность опрокинулась, увеличиваясь в размерах и вращаясь перед глазами Джима. Теперь он видел, что это болото, булькающее, колеблющееся, зловонное болото. Оно неслось ему навстречу со скоростью, во много раз превышающей скорость звука.
И ему ничего не оставалось, как приготовиться к смерти…
Наступило утро второго дня полета. Проснувшись, Никлин пришел к выводу, что выжить в длительном путешествии и сохранить здравый рассудок можно, лишь занявшись чем-нибудь полезным. Выработанная за последние годы привычка к напряженному труду поддерживала его весь утомительный год, пока «Тара» метр за метром преодолевала путь от Альтамуры до Бичхеда. Этот опыт мог пригодиться ему и сейчас.
— Ты можешь довериться работе, — громко произнес Никлин в пустоту комнаты. — Работа не изменит тебе и не предаст тебя. Работа никогда не подведет тебя.
Никлин знал, что есть занятие как раз для него, для его способностей и знаний. Джок Крейг, имевший репутацию мастера на все руки, был выдвинут Монтейном по соображениям, ведомым лишь одному проповеднику, на должность «ответственного за техническое состояние». В его обязанность входил ремонт всевозможных устройств, от выключателей до вентиляторов, но Крейг оказался среди оставшихся на Орбитсвиле, так что вакансия была свободна.
Насколько Никлин знал, за первые часы полета ничего не сломалось, но, тем не менее, имелась работа, требовавшая незамедлительного внимания. Трап, проходивший по всем палубам корабля, являлся жизненно необходимым элементом, когда корабль находился в наземном доке и лежал на боку. Теперь же он лишь мешал передвижению по единственной продольной лестнице, и его необходимо было убрать как можно скорее.
Примерно через час Никлин разыскал Монтейна и предложил себя в качестве ответственного за техническое состояние.
Трап частично состоял из металлических листов, частично из обычных досок. Никлин начал работу сверху, снимая секции, разрезая их на куски и складывая в пустую каюту на пятой палубе. После освобождения от трапа очередной палубы он проверял, насколько легко открывается пожарный люк. В работе ему помогала малая гравитация, но зато очень мешали многочисленные пассажиры, так и снующие по лестнице. Потратив день на то, чтобы приспособиться к окружающей обстановке и привыкнуть к мысли, что они находятся теперь в открытом космосе, переселенцы начали обустраивать свой быт в расчете на многомесячный полет.
Находясь на лестнице, Никлин мог видеть все, что происходило на палубах. Сквозь лестничные пролеты он наблюдал, как люди мельтешат между двумя уровнями, предназначенными для общественного пользования — столовой и душевой, оживленно беседуют, толпятся на площадках у кают; всюду он видел детей, осваивавших новый мир, родители непрерывно отчитывали своих расшалившихся отпрысков — жизнь шла своим чередом.
Хотя непрерывное движение по лестнице и доставляло Никлину большие неудобства, он был рад наблюдать за столь вескими доказательствами неукротимости человеческого духа. Многие переселенцы приветливо заговаривали с ним, некоторые, более осведомленные о его роли в отправке корабля, останавливались и начинали горячо благодарить. Эти мужчины и женщины явно лучше представляли себе реальную ситуацию, чем ожидал Никлин. Мысль, что они окажутся способными организовать жизнеспособную колонию в новом мире, постепенно перестала казаться ему такой уж нелепой.
Два раза мимо проскальзывала Зинди. Не находя в себе мужества встретиться с ней взглядом, Джим отходил подальше от лестницы и отворачивался, делая вид, что не замечает девушку. В первый раз он еще надеялся, что она сама заговорит с ним, но этого не произошло.
«Вот так, — мрачно сказал он себе, — если использовать одно из лучших клише Кори: что посеешь, то и пожнешь».
Разборка трапа не требовала никакого умственного напряжения, но Никлин постарался полностью сосредоточиться на работе, надеясь, что тяжелый физический труд принесет облегчение. Выкинув из своей личной вселенной все, кроме болтов, скоб и канатов, он испытал тупое удивление, когда увидел, что с верхней палубы ему нетерпеливо машет рукой Нибз Аффлек.
Убедившись, что в его отсутствие никто не поломает себе ноги, Джим поднялся на палубу управления, гадая по дороге, зачем он мог понадобиться. Никлин знал, что Меган Флейшер очень беспокоится по поводу слишком малого ускорения, проводя время в бесконечных спорах на эту тему с Хепвортом, но сам он в этом ничего не понимал. Может Монтейн, озабоченный мелочами корабельной жизни, решил обсудить с ним освещение звездолета или график дежурств на кухне? Или… может…
Орбитсвиль!
Неожиданное предчувствие уступило место цепенящей уверенности в тот момент, когда он переступил порог рубки управления.
Несмотря на увеличенный масштаб изображения, экран сейчас показывал гораздо большую часть Орбитсвиля. В результате было видно, что узор зеленых линий еще более замысловат, чем можно было предположить. На равные расстояния друг от друга отстояли клубки зеленых линий, откуда, подобно лепесткам цветов, исходили побеги переплетающихся кривых. Свечение было столь ярким, что начинали болеть глаза. Усилилась не только яркость, изображение теперь пульсировало с частотой примерно один раз в секунду. С каждой вспышкой ослепительный свет заливал рубку управления, фиксируя застывшие в креслах фигуры.
— Взгляни на это, Джим, — сказал Хепворт, не поворачивая головы. — Что-то должно произойти.
Никлин встал за креслом физика.
— Когда начались пульсации?
— Пару минут назад, и их частота растет.
Пульсации превратились в слепящее неистовство, промежутки между вспышками уже почти не фиксировались глазом. И вот экран залило равномерное, невыносимо яркое зеленое сияние.
Прошла секунда, вторая, третья…
«Скотт оказался прав. — Никлин почувствовал, как от мрачного предчувствия у него ослабели колени. — Что-то должно произойти».
Вдруг фантастический огненно-зеленый узор исчез. Его место заняла совсем другая картина.
Весь экран заполнили сине-голубые полумесяцы. Ряд за рядом, слой за слоем. Самые большие располагались в центре экрана, на краях они превращались в точечные бусины. Чем дальше от центра экрана, тем больше было полумесяцев и тем меньше их размеры. В целом они образовывали концентрические сферы, вложенные одна в другую, а в центре располагалось маленькое желтое солнце.
Никлин сосредоточил внимание на одном из самых крупных шаров. Не успели еще его глаза как следует сосредоточиться на удивительном образовании, как он уже понял: голубые и зеленые пятна на шаре — это океаны и континенты. Внутренний голос настойчиво твердил ему — они стали свидетелями рождения новых планет.
Орбитсвиль, площадь которого в миллионы раз превышала площадь Земли, сам стал миллионами планет.
19
Безмерно обрадованный Аффлек бросился исполнять поручение патрона.
Монтейн навернулся к Никлину, на губах его играла сухая улыбка.
— Джим, поскольку вы решили почтить нас в этом полете своим присутствием, я надеюсь, вы не станете даром есть свой хлеб. Немедленно начинайте обход палуб и выясните, кто из посторонних проник на борт. Составьте список этих лиц и принесите мне. Я решу, где их разместить.
— Хорошо, Кори.
— И передайте им, что я желаю поговорить с каждым в отдельности сразу же, как только у меня появится свободная минута.
— Слушаюсь и повинуюсь!
Горячий душ принес такое наслаждение, какого Джим давно уже не испытывал.
Новоявленный путешественник проспал почти семь часов, во время которых его лишь изредка беспокоили сны, в которых он куда-то падал. Никлин очнулся, испытывая два сильнейших чувства — голод и жгучее желание вымыться. Мысль о завтраке представлялась очень соблазнительной, но Джим резонно решил, что еда принесет гораздо больше удовольствия, если он примется за нее после хорошего душа.
Никлин спустился вниз, на двадцать четвертую палубу, где находились прачечная и душевые. Горячая вода подавалась из расположенных рядом двигательных цилиндров. Никлин выстирал белье, оставил его в сушилке, а сам отправился в душевую кабинку.
Наступила благословенная минута, когда он мог пассивно и бездумно отдаться тугим, обжигающим струям воды. Блаженствуя под ними, Джим внезапно осознал, что в самое ближайшее время у него возникнут проблемы с одеждой — ведь полет продлится немало месяцев. Многие из тех, кто оказался на борту «Тары» не имели ничего, кроме того, что на них было надето в момент старта.
Никлин улыбнулся, представив Монтейна в подобной ситуации. В мире идеальных христиан богатые должны с готовностью поделиться своим добром с обездоленными, но Джим как истинный циник, подозревал, что в реальности все окажется совсем иначе.
К счастью, сам Кори Монтейн был избавлен от проблем, действительно отделяющих имущих от неимущих. Запасы консервированных продуктов уже в течение нескольких недель доставлялись на борт, а некоторый их недостаток полностью компенсировался тем, что на борту «Тары» находилась лишь половина от запланированного числа пассажиров.
Переселенцев, оплативших билет до Нового Эдема, насчитывалось шестьдесят, из членов общины лишь двадцать пять человек сумели в этот ужасный час попасть на борт Ковчега; остальные в этот момент либо находились в отпуске, либо выполняли какие-нибудь поручения Монтейна. Произведенный Никлином осмотр всех палуб выявил, что кроме семьи Уайтов на борту корабля находятся три портовых охранника, а также группа из семи мужчин и женщин, которые оказались вблизи корабля в момент старта.
В итоге на борту насчитывалось сто восемь человек. Эта цифра означала, что «Тара» в случае необходимости может находиться в полете не менее двух лет. Никлин решительно отогнал все мысли о том, что их ждет по истечении этого срока, если подходящий мир не будет найден. Его и раньше тревожило будущее переселенцев, особенно судьба детей, но он утешался мыслью, что как бы далеко ни улетел корабль, всегда есть возможность вернуться в исходную точку. Странная математика сверхсветового полета делала все объекты во Вселенной приблизительно равноудаленными и в равной степени доступными — но какой смысл было возвращаться назад теперь, когда все двери за ними захлопнулись.
Пока его тело благодарно принимало горячие струи, мозг Никлина посетила еще одна беспокойная мысль. Что, если все происшествия последнего времени — лишь переходные процессы, временное явление, возникающее в тот момент, когда порталы должны захлопнуться? Это было бы злой насмешкой судьбы, лучшей из проделок Великого Шутника. Если дело обстоит именно так, то жизнь в таких местах как Оринджфилд, вероятно, уже, вернулась в свое обычное сонное состояние. В «Оринджфилдском Обозревателе», наверное, готовят занимательные передовицы о любопытных происшествиях в столице; парочки все также чинно прогуливаются по переулку Четырех Лошадей; как обычно распахнуты в ожидании редких гостей двери отеля «Виктория»; кафе-мороженое мистера Чикли все также залито ярким светом неоновых ламп. Пройдет несколько лет, и сам факт существования порталов сотрется из памяти большинства людей, и никто не вспомнит, как корабль-призрак скользнул в черную пустоту, находящуюся непосредственно под их ногами, за тонкой непроницаемой оболочкой Орбитсвиля. Воображение так живо и правдоподобно нарисовало эту картину, что Никлину стало вдруг очень неуютно. Он поспешно выбрался из душа и лихорадочно начал растираться полотенцем. Кроме него в душевой в этот момент находился лишь Лэн Хуэртас, который, как обычно, проигнорировал присутствие Никлина. Джим молча оделся, провел эпилятором по подбородку и вышел.
Поднимаясь по лестнице, он заметил, что затрачивает гораздо меньше усилий, чем обычно. Перед тем, как он лег спать, именно в тот час, который Никлин условно окрестил «вечером», ускорение корабля составляло примерно 0,5 «g». Теперь же оно, похоже, уменьшилось, хотя Никлин и не смог бы сказать, составляет ли оно половину, треть или четверть от нормального. Означает ли такое изменение ускорения то, что генераторы захватывающих полей действительно неисправны? Или корабль просто попал в область, бедную межзвездной пылью?
Донесшийся из столовой (или трапезной, как именовал ее Монтейн) аромат свежего кофе мгновенно отвлек Никлина от раздумий на эту тему. Ужасающий повар Карлос Кемпсон остался в Бичхеде и он с некоторым стыдом поймал себя на том, что искренне радуется этому счастливому факту. Один из переселенцев, профессиональный кулинар, вызвался взять на себя стряпню, скрасив тем самым перспективу долгого путешествия.
На тех уровнях, которые Никлин уже миновал, царило относительное спокойствие. Пассажиров попросили оставаться в своих каютах до 9:00 по корабельному времени. Несколько ребятишек играли на площадке, куда выходили двери четырех кают. Обычно жизнерадостные и весьма шумные, сейчас они были молчаливы и хмуры — суровость пластикового интерьера и искусственный свет неоновых ламп еще не стали для них привычной средой обитания.
На десятой палубе Никлин услышал знакомый голос. Он оглянулся — в дверях каюты стояла Зинди Уайт. Она разговаривала с девочкой-подростком, поселившейся, по всей видимости, в соседней каюте. Никлин приветственно поднял руку, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Зинди скрылась в своей каюте. На лице ее собеседницы появилось недоуменное и обиженное выражение.
Добравшись до столовой, Джим обнаружил там несколько членов общины, в том числе Дани Фартинг и Герла Кингсли, сидевших за одним из длинных столов. Увидев Никлина, Кингсли скривил свое лицо в жутковато-гротескной улыбке, остальные же демонстративно проигнорировали его появление. Прием был обычный, Никлин давно уже привык к такому отношению, даже получал от него какое-то извращенное удовлетворение. В таких случаях он обычно протискивался в самую гущу и вклинивался в разговор, но на этот раз мощь молчаливого неприятия одержала над ним победу.
Никлин взял в автомате порцию кофе и сел за отдельный стол. «Что-то происходит со мной, — отстраненно думал Джим, глотая горячий кофе, — и началось это со вчерашнего утра, когда Зинди убежала от меня».
Подобно пьянице, пытающемуся восстановить события вчерашней попойки, Джим вспоминал встречу с Зинди, шаг за шагом, детально анализируя каждую мелочь. Его глазам предстал незнакомец… Незнакомец, внешне как две капли воды похожий на него, Джима Никлина. Незнакомец, являющийся Джимом Никлином… для всех остальных. Как зачарованный, он с ужасом и страхом наблюдал, как захватчик, овладевший его телом, творит свое черное дело, притворяясь живым, хотя в нем давным-давно погасла та главная искра, что делает человека человеком. Наблюдать за встречей этого чужака с Зинди Уайт было тяжело и больно. Никлин с горечью признал, что он сам и этот уродливый незнакомец — одно и то же лицо, что они едины и вместе несут ответственность за содеянное.
«Я был мертв! Я был ходячим трупом… Зинди явилась из того благословенного времени, которое я утратил… Она напомнила мне обо всем хорошем и чистом, чего я лишился, а я… как я отплатил ей за это напоминание?»
Никлин почувствовал, как кровь приливает к лицу. Кофе стыл в чашке, рука замерла не донеся его до рта. Через какое-то время Джим почувствовал на себе чей-то взгляд. Из-за соседнего стола на него задумчиво смотрела Дани. Он улыбнулся, словно только что вспомнил о чем-то очень важном, поспешно вскочил и вышел из столовой.
На тесной площадке у лестницы Никлин на мгновение замер, затем направился к рубке управления. Добравшись до третьей палубы, которую легко было узнать по люку капсулы, Джим взглянул на двери кают Монтейна и Воорсангера. Красные лампочки свидетельствовали о том, что каюты заперты изнутри. По всей видимости, оба еще спали — один в обществе своей давно почившей жены, другой, лишенный общества своей живой жены. «Характерный штрих, о, Газообразное Позвоночное».
На второй палубе, где располагалась каюта пилота, Никлин обнаружил Нибза Аффлека, охранявшего путь наверх. Когда он проходил мимо, Аффлек едва заметно кивнул. Войдя в рубку, Никлин обнаружил там Хепворта и Флейшер. Они сидели в креслах перед основным экраном, куда вновь подавалось изображение с хвостовой камеры, но теперь экран заполняла вовсе не кромешная тьма.
Корабль ускорялся уже в течение пятнадцати часов, так что камера охватывала гораздо большую область Орбитсвиля; картина изменилась самым кардинальным образом. Весь экран заполняли светящиеся зеленые линии, образуя сложные кривые, напоминающие переплетения причудливых цветов. Орбитсвиль походил на работу художника, решившего покрыть гигантскую поверхность ярко светящимися неоновыми трубками. На вспомогательных экранах эти яркие нити тянулись во всех направлениях, образуя облако холодного зеленого сияния.
— Каково зрелище, а, Джим?
Хепворт повернулся вместе с креслом и взглянул на Никлина. Он выглядел изможденным и усталым — похоже, так и не ложился спать. Вчерашней враждебности как не бывало.
— Никогда не видел ничего подобного, — ответил Джим, радуясь тому, что добродушный физик не способен таить неприязнь. Приятно сознавать, что не все отшатнулись от тебя.
— Да, старушка решила показать нам напоследок роскошное представление.
Хепворт извлек из бокового кармана куртки серебристую фляжку и протянул Никлину:
— Хочешь выпить?
Никлин взглянул на Меган Флейшер, та спала глубоким сном, хотя и сидела абсолютно прямо.
— Нет, спасибо.
— Смотри, больше не попробуешь, Джим. У меня не осталось ни одной бутылки. Когда закончится эта, мы усядемся на строжайшую диету из какао, морковного сока и прочей дряни. — Гримаса отвращения мелькнула на толстом лице Хепворта. — Боже! Возможно, мне даже придется хлебать этот чертов чай!
Никлин усмехнулся и протянул руку за фляжкой. Неразбавленный теплый джин — какая мерзость! — но это знак дружбы, а именно в дружбе он сейчас так нуждался.
«Знак дружбы, — Никлин глотнул теплую противную жидкость. — Несколько лет нас было двое, только двое. Пара атеистов, пара циников. Пара последователей Газообразного Позвоночного, подкидывающего монетку случая в окружении благочестивых святош. Но именно мы возродили этот корабль. Именно мы».
— Садись, — хлопнул по соседнему креслу Хепворт. — Ее милость сейчас не станет возражать.
— Хорошо. — Никлин сел рядом с приятелем и вернул ему фляжку.
Он вновь уставился на фантастический узор, сияющий на основном экране.
— Что, по-твоему, произошло там?
Хепворт глотнул джина и пожал плечами.
— Если хочешь знать мое мнение, это еще не конец. Нутром чую, Джим. Это совершенно ненаучно, я знаю, но я нутром чую, что все только начинается.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Никлин не мог оторвать взгляда от экрана. — Эти линии должны быть очень яркими, если мы видим их с такого расстояния. Я хочу сказать… Как далеко мы удалились от Орбитсвиля?
— Недавно прошли двухмиллионную отметку.
— Никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное. Джеймс Никлин — космический путешественник!
Надеясь, что наконец-то разговор перешел к предмету, допускающему естественное объяснение, он попытался разобраться, почему от названной Хепвортом цифры у него по спине пробежал неприятный холодок. Пятнадцать часов лету с ускорением, скажем, 0.5 «g» составят… Способность к умственной деятельности, казалось, покинула Джима, когда он осознал, что к настоящему моменту на звездолете должна установиться нормальная сила тяжести, так как с ростом скорости двигатели начинают работать все более эффективно, обеспечивая все больший захват реактивной массы. Но сейчас ускорение, согласно его внутренним ощущениям, составляло треть или даже четверть от нормального. А пока он спал, ускорение могло колебаться, от чего ему и снились бесконечные падения в пустоту.
— Смотри, не перегрей мозги, — дружески заметил Хепворт и снова протянул фляжку Никлину — верный признак, что он не собирается спорить. — При нормальных условиях мы находились бы сейчас гораздо дальше.
— Я… не решался спросить тебя об этом.
— Я понял. Что-то ты стал слишком тактичным. — Хепворт недоуменно вздернул брови. — Никогда прежде не замечал за тобой особой дипломатичности. Что случилось, Джим, ты случаем не заболел?
Никлин вымученно улыбнулся.
— Решил взять выходной. Так что ты говоришь о двигателях?
— О двигателях? Ничего! Ни слова! Ни звука! Ни писка! Двигатели в отличном состоянии.
— Но ведь ты сказал…
— Я сказал, что при нормальных условиях корабль преодолел бы гораздо большее расстояние.
— Так что же неисправно?
— Само пространство неисправно. — Хепворт был совершенно спокоен. — Ты должен помнить — мы теперь находимся во Вселенной, состоящей из антиматерии. В Антивселенной, Джим. Многое теперь иначе. И скоро я смогу сказать, что именно иначе. Перемены, скорее всего, касаются плотности и распределения межзвездной пыли, но, может быть, и чего-нибудь более существенного. Если есть отличия в ядерных взаимодействиях, как в случае с кобальтом-60, то могут измениться и какие-то характеристики корабля. Например, наше захватывающее поле может оказаться частично проницаемым для античастиц. Говорю тебе, Джим, — перед нами открываются целые области неисследованного.
Никлин глотнул теплого джина.
«Я полностью доверюсь этому человеку, — он постарался не скривиться, когда алкоголь обжег ему горло, — я приму все, что он скажет. Я целиком поверю в него, потому что никто, даже Великий Шутник, не отправит сотню человеческих душ в путешествие на корабле, который не способен летать».
Он снова падал во сне.
В одном из снов корабль находился на орбите зеленой планеты. На планете не было видно ни облаков, ни океанов, ни полярных льдов. Меган Флейшер призналась Джиму, что не умеет управлять капсулой. И он заменил ее. Никлину снилось — он сидит в кресле пилота. Небольшой аппарат нырнул, швыряемый из стороны в сторону, в направлении ярко-зеленой елочной игрушки. Джим взглянул на пульт управления, и ужас объял его, ибо он понял, что все эти рукоятки и индикаторы лишены для него всякого смысла. Он ничего не понимал в летном деле, абсолютно ничего! Какая безумная сила заставила его решить, что он справится с любым летательным аппаратом? Ядовито-зеленая поверхность опрокинулась, увеличиваясь в размерах и вращаясь перед глазами Джима. Теперь он видел, что это болото, булькающее, колеблющееся, зловонное болото. Оно неслось ему навстречу со скоростью, во много раз превышающей скорость звука.
И ему ничего не оставалось, как приготовиться к смерти…
Наступило утро второго дня полета. Проснувшись, Никлин пришел к выводу, что выжить в длительном путешествии и сохранить здравый рассудок можно, лишь занявшись чем-нибудь полезным. Выработанная за последние годы привычка к напряженному труду поддерживала его весь утомительный год, пока «Тара» метр за метром преодолевала путь от Альтамуры до Бичхеда. Этот опыт мог пригодиться ему и сейчас.
— Ты можешь довериться работе, — громко произнес Никлин в пустоту комнаты. — Работа не изменит тебе и не предаст тебя. Работа никогда не подведет тебя.
Никлин знал, что есть занятие как раз для него, для его способностей и знаний. Джок Крейг, имевший репутацию мастера на все руки, был выдвинут Монтейном по соображениям, ведомым лишь одному проповеднику, на должность «ответственного за техническое состояние». В его обязанность входил ремонт всевозможных устройств, от выключателей до вентиляторов, но Крейг оказался среди оставшихся на Орбитсвиле, так что вакансия была свободна.
Насколько Никлин знал, за первые часы полета ничего не сломалось, но, тем не менее, имелась работа, требовавшая незамедлительного внимания. Трап, проходивший по всем палубам корабля, являлся жизненно необходимым элементом, когда корабль находился в наземном доке и лежал на боку. Теперь же он лишь мешал передвижению по единственной продольной лестнице, и его необходимо было убрать как можно скорее.
Примерно через час Никлин разыскал Монтейна и предложил себя в качестве ответственного за техническое состояние.
Трап частично состоял из металлических листов, частично из обычных досок. Никлин начал работу сверху, снимая секции, разрезая их на куски и складывая в пустую каюту на пятой палубе. После освобождения от трапа очередной палубы он проверял, насколько легко открывается пожарный люк. В работе ему помогала малая гравитация, но зато очень мешали многочисленные пассажиры, так и снующие по лестнице. Потратив день на то, чтобы приспособиться к окружающей обстановке и привыкнуть к мысли, что они находятся теперь в открытом космосе, переселенцы начали обустраивать свой быт в расчете на многомесячный полет.
Находясь на лестнице, Никлин мог видеть все, что происходило на палубах. Сквозь лестничные пролеты он наблюдал, как люди мельтешат между двумя уровнями, предназначенными для общественного пользования — столовой и душевой, оживленно беседуют, толпятся на площадках у кают; всюду он видел детей, осваивавших новый мир, родители непрерывно отчитывали своих расшалившихся отпрысков — жизнь шла своим чередом.
Хотя непрерывное движение по лестнице и доставляло Никлину большие неудобства, он был рад наблюдать за столь вескими доказательствами неукротимости человеческого духа. Многие переселенцы приветливо заговаривали с ним, некоторые, более осведомленные о его роли в отправке корабля, останавливались и начинали горячо благодарить. Эти мужчины и женщины явно лучше представляли себе реальную ситуацию, чем ожидал Никлин. Мысль, что они окажутся способными организовать жизнеспособную колонию в новом мире, постепенно перестала казаться ему такой уж нелепой.
Два раза мимо проскальзывала Зинди. Не находя в себе мужества встретиться с ней взглядом, Джим отходил подальше от лестницы и отворачивался, делая вид, что не замечает девушку. В первый раз он еще надеялся, что она сама заговорит с ним, но этого не произошло.
«Вот так, — мрачно сказал он себе, — если использовать одно из лучших клише Кори: что посеешь, то и пожнешь».
Разборка трапа не требовала никакого умственного напряжения, но Никлин постарался полностью сосредоточиться на работе, надеясь, что тяжелый физический труд принесет облегчение. Выкинув из своей личной вселенной все, кроме болтов, скоб и канатов, он испытал тупое удивление, когда увидел, что с верхней палубы ему нетерпеливо машет рукой Нибз Аффлек.
Убедившись, что в его отсутствие никто не поломает себе ноги, Джим поднялся на палубу управления, гадая по дороге, зачем он мог понадобиться. Никлин знал, что Меган Флейшер очень беспокоится по поводу слишком малого ускорения, проводя время в бесконечных спорах на эту тему с Хепвортом, но сам он в этом ничего не понимал. Может Монтейн, озабоченный мелочами корабельной жизни, решил обсудить с ним освещение звездолета или график дежурств на кухне? Или… может…
Орбитсвиль!
Неожиданное предчувствие уступило место цепенящей уверенности в тот момент, когда он переступил порог рубки управления.
Несмотря на увеличенный масштаб изображения, экран сейчас показывал гораздо большую часть Орбитсвиля. В результате было видно, что узор зеленых линий еще более замысловат, чем можно было предположить. На равные расстояния друг от друга отстояли клубки зеленых линий, откуда, подобно лепесткам цветов, исходили побеги переплетающихся кривых. Свечение было столь ярким, что начинали болеть глаза. Усилилась не только яркость, изображение теперь пульсировало с частотой примерно один раз в секунду. С каждой вспышкой ослепительный свет заливал рубку управления, фиксируя застывшие в креслах фигуры.
— Взгляни на это, Джим, — сказал Хепворт, не поворачивая головы. — Что-то должно произойти.
Никлин встал за креслом физика.
— Когда начались пульсации?
— Пару минут назад, и их частота растет.
Пульсации превратились в слепящее неистовство, промежутки между вспышками уже почти не фиксировались глазом. И вот экран залило равномерное, невыносимо яркое зеленое сияние.
Прошла секунда, вторая, третья…
«Скотт оказался прав. — Никлин почувствовал, как от мрачного предчувствия у него ослабели колени. — Что-то должно произойти».
Вдруг фантастический огненно-зеленый узор исчез. Его место заняла совсем другая картина.
Весь экран заполнили сине-голубые полумесяцы. Ряд за рядом, слой за слоем. Самые большие располагались в центре экрана, на краях они превращались в точечные бусины. Чем дальше от центра экрана, тем больше было полумесяцев и тем меньше их размеры. В целом они образовывали концентрические сферы, вложенные одна в другую, а в центре располагалось маленькое желтое солнце.
Никлин сосредоточил внимание на одном из самых крупных шаров. Не успели еще его глаза как следует сосредоточиться на удивительном образовании, как он уже понял: голубые и зеленые пятна на шаре — это океаны и континенты. Внутренний голос настойчиво твердил ему — они стали свидетелями рождения новых планет.
Орбитсвиль, площадь которого в миллионы раз превышала площадь Земли, сам стал миллионами планет.
19
Несколько минут в рубке управления стояла абсолютная тишина. А процесс на экране продолжался.
Не в силах оторвать взгляд от невероятного зрелища, Никлин на ощупь обогнул соседнее с Хепвортом кресло и сел. По мере того, как его глаза постепенно привыкали к яркому свечению, он начинал различать детали и подробности удивительной картины, узнавая отдельные ее элементы.
Теперь он видел, что солнце окружает вовсе не чернота космоса. Многочисленные слои планет на переднем плане не позволили ему разглядеть сразу, что солнце находится в центре голубого диска. По поверхности диска двигались муаровые узоры более бледного оттенка, и, несмотря на совершенно чуждую для человеческого глаза природу всей этой картины, диск казался до боли знакомым.
— Это небо, — выдохнул Никлин. — Я хочу сказать… Мы смотрим внутрь Орбитсвиля.
— Ты прав. — Голос Хепворта звучал бесстрастно и холодно. Ученый в нем оттеснил человека. — Любуйся этой картиной, мой мальчик, пока есть такая возможность. В твоем распоряжении чуть больше восемнадцати минут. Затем все, что ты видишь, исчезнет.
— Восемнадцать минут? — Парадоксальность этой цифры ужаснула Никлина.
— Откуда ты знаешь?
— По всей видимости, оболочка Орбитсвиля превратилась в небольшие сферы, каждая размером со среднюю планету. — Хепворт взглянул на остальных. — Вы согласны? Никто не станет утверждать, что все это лишь оптический обман?
Флейшер кивнула. Монтейн и Воорсангер, во все глаза глядевшие на экран, казалось, ничего не расслышали.
— Я полагаю, можно допустить, что превращение произошло со всей оболочкой, — продолжал Хепворт ровным голосом. — Во всяком случае, мне это кажется наиболее вероятным. Вся оболочка разрушилась в одно мгновение и в одно же мгновение превратилась в небольшие сферы, но для нас все это выглядит не так, ибо Орбитсвиль имел в диаметре восемнадцать световых минут. Для нас превращение происходит последовательно…
Никлин перестал вслушиваться в слова Хепворта, когда понял, что тот хочет сказать. Как зачарованный, он смотрел на экран, где увеличивался в размерах голубой диск — его край, казалось, растворялся в состоящем из планет тумане. Диск с причудливым узором из дневных и ночных полос представлял собой залитую солнцем внутреннюю часть Орбитсвиля — Орбитсвиля, которого больше не существовало. Никлин знал, что видит лишь оптический призрак того, что произошло еще тогда, когда он сам возился с трапом на нижних палубах.
Впервые в жизни Никлин осознал истинный масштаб Орбитсвиля. Огромная сфера уже окончила свое существование, но благодаря своим гигантским размерам, все еще цеплялась за свой образ, со скоростью светового луча неохотно отдавая его во власть небытия.
«Вот я превращаюсь в новое и странное…» — продекламировал про себя Никлин.
Узорчатый голубой диск заполнил весь экран. Флейшер тронула панель телекамер, убрав увеличение и расширив в десять раз поле зрения. Диск продолжал расти, выплевывая в серебристый туман миллионы новых миров. Скорость роста замедлялась по мере приближения размеров диска к размерам оболочки. Свет по-прежнему создавал изображение обреченного Орбитсвиля, уничтожая его для зрителей со скоростью 300.000 километров в секунду. Но теперь процесс происходил преимущественно параллельно оси зрения, а поперечное изменение почти прекратилось.
Не в силах оторвать взгляд от невероятного зрелища, Никлин на ощупь обогнул соседнее с Хепвортом кресло и сел. По мере того, как его глаза постепенно привыкали к яркому свечению, он начинал различать детали и подробности удивительной картины, узнавая отдельные ее элементы.
Теперь он видел, что солнце окружает вовсе не чернота космоса. Многочисленные слои планет на переднем плане не позволили ему разглядеть сразу, что солнце находится в центре голубого диска. По поверхности диска двигались муаровые узоры более бледного оттенка, и, несмотря на совершенно чуждую для человеческого глаза природу всей этой картины, диск казался до боли знакомым.
— Это небо, — выдохнул Никлин. — Я хочу сказать… Мы смотрим внутрь Орбитсвиля.
— Ты прав. — Голос Хепворта звучал бесстрастно и холодно. Ученый в нем оттеснил человека. — Любуйся этой картиной, мой мальчик, пока есть такая возможность. В твоем распоряжении чуть больше восемнадцати минут. Затем все, что ты видишь, исчезнет.
— Восемнадцать минут? — Парадоксальность этой цифры ужаснула Никлина.
— Откуда ты знаешь?
— По всей видимости, оболочка Орбитсвиля превратилась в небольшие сферы, каждая размером со среднюю планету. — Хепворт взглянул на остальных. — Вы согласны? Никто не станет утверждать, что все это лишь оптический обман?
Флейшер кивнула. Монтейн и Воорсангер, во все глаза глядевшие на экран, казалось, ничего не расслышали.
— Я полагаю, можно допустить, что превращение произошло со всей оболочкой, — продолжал Хепворт ровным голосом. — Во всяком случае, мне это кажется наиболее вероятным. Вся оболочка разрушилась в одно мгновение и в одно же мгновение превратилась в небольшие сферы, но для нас все это выглядит не так, ибо Орбитсвиль имел в диаметре восемнадцать световых минут. Для нас превращение происходит последовательно…
Никлин перестал вслушиваться в слова Хепворта, когда понял, что тот хочет сказать. Как зачарованный, он смотрел на экран, где увеличивался в размерах голубой диск — его край, казалось, растворялся в состоящем из планет тумане. Диск с причудливым узором из дневных и ночных полос представлял собой залитую солнцем внутреннюю часть Орбитсвиля — Орбитсвиля, которого больше не существовало. Никлин знал, что видит лишь оптический призрак того, что произошло еще тогда, когда он сам возился с трапом на нижних палубах.
Впервые в жизни Никлин осознал истинный масштаб Орбитсвиля. Огромная сфера уже окончила свое существование, но благодаря своим гигантским размерам, все еще цеплялась за свой образ, со скоростью светового луча неохотно отдавая его во власть небытия.
«Вот я превращаюсь в новое и странное…» — продекламировал про себя Никлин.
Узорчатый голубой диск заполнил весь экран. Флейшер тронула панель телекамер, убрав увеличение и расширив в десять раз поле зрения. Диск продолжал расти, выплевывая в серебристый туман миллионы новых миров. Скорость роста замедлялась по мере приближения размеров диска к размерам оболочки. Свет по-прежнему создавал изображение обреченного Орбитсвиля, уничтожая его для зрителей со скоростью 300.000 километров в секунду. Но теперь процесс происходил преимущественно параллельно оси зрения, а поперечное изменение почти прекратилось.