– Иншаллах! – последовал ответ, и дверь закрылась.
Человек, еще не отдышавшись от быстрой ходьбы, направился обратно…
…Матиас не сделал и двух десятков шагов, как чьи-то жесткие руки сильно сдавили ему горло. У него мгновенно почернело в глазах…
Другая человеческая фигура с кинжалом в руке притаилась на верху дувала. В большом, красивом саду забита царила тишина и покой, лишь вдоль дувала, в тени, сторож Осман быстро шел к дому. Идущего нельзя было видеть, лишь его белая чалма чуть колыхалась во мраке. Человек с кинжалом спрыгнул с дувала в сад… Удар был молниеносен: пораженный в сердце Осман поник возле куста белых роз. Мститель перескочил назад через дувал и в следующий миг был около своего товарища. Полузадушенный Матиас лежал без сознания.
– Ну, что там, Захариас? Ты успел настичь того, за оградой?
– С ним покончено. Бежим!
– Спасибо тебе, друг! Значит, Али-Магомет проспит до утра. Но этот негодяй должен еще кое-что рассказать нам.
Сначала оттащим его подальше от дороги.
Лежащий застонал и пошевелился. Перед самым носом он увидел кинжал.
– Не вздумай кричать! Захариас, вяжи ему руки назад. Ну, поднимайся, и чуть что – смерть, понял? Ступай, гадина!
– Куда ты хочешь вести его, Николо?
– К часовне. Наверное, мы встретим наших уже на пути к морю. До рассвета Константину нужно отчалить и укрыться в бухте.
…Между тем в часовне Василий Баранщиков гвоздем нацарапал на двух оловянных колечках, что нашлись в ризнице, имена новобрачных. Часовня еще не знала столь короткого свадебного обряда. После венчания Константин помог жене переодеться в костюм юнги. В матросской одежде Зоя выглядела теперь стройным кудрявым мальчиком.
Часовня опустела, только священник с аптекарем еще задержались в ризнице, приводя в порядок ее нехитрый инвентарь.
Панайот Зуриди и Василий Баранщиков потихоньку пошли навстречу Николо и Захариасу. Константин Варгас на руках понес молодую жену к шаланде. Осторожно он спускался к морю по крутому южному склону холма. Было решено, что Варгас отведет шаланду сперва в тайное место – укромную бухту неподалеку от поселка. Там Зоина мать должна была проститься с дочерью перед разлукой.
Константин намеревался увезти жену в Италию и начать там новую жизнь…
…Встреча Панайота Зуриди с "другом Матвеем" произошла на дороге, близ кладбища, и явилась большой неожиданностью для честного грека. Когда Николо и Захариас объяснили ему, почему они привели "российского купца" связанным, Зоин отец плюнул предателю в лицо и молча пожал руку Баранщикову.
– Где твоя лошадь? – сурово обратился Николо к связанному. Матиас зябко поежился, но не ответил.
И хотя луна уже зашла и наступила самая темная, предрассветная пора южной ночи, лошадь все-таки отыскали. За седлом висели две увесистые переметные сумы. Их оттащили в кусты, но в эту минуту наверху, со стороны кладбища, на дороге показался огонек. Там шли двое, освещая дорогу перед собой.
Николо Зуриди коленом прижал к земле тело связанного предателя.
– Если издашь хоть звук – убью! – прошипел он Матиасу на ухо. – Лежи, не шевелись!
Остальные притихли в кустах.
– Да ведь это отец Иоанн! – первым встрепенулся Баранщиков. – С вашим аптекарем. Домой идут из часовни.
Через минуту здесь, прямо в кустах, при свете фонаря удалось рассмотреть содержимое переметных сум. Там оказалось немало всевозможных предметов одежды, мужской и дамской, пудра, духи, много дорогих украшений и три паспорта – итальянский, британский и польский, последний на имя Матиаса Гленского из Данцига. По-английски он значился Метью Гленом, по-итальянски – Метто Гленни. В потайном отделении обнаружили кожаную тетрадь с записями, крупные бумажные деньги и ценные бумаги.
Наконец, в особом, очень нарядном турецком кошельке звякнули червонцы. Кошелек был тяжел.
– Сколько их? – спросил Николо у владельца. Тот по-прежнему молчал.
– Я спрашиваю, сколько здесь иудиных сребреников, собака?
Говори, за сколько ты продал нас?
– Нет, нет! Это деньги – не мои! Это – задаток капитану "Валетты" за… товар для здешнего забита. Здесь ровно тысяча дукатов, господа.
– А что это за товар и где он сейчас? – спросил Николо.
– В канцелярии забита, господа, под надежной охраной.
– Значит, это – живые люди. Кто они? Отвечай, собака!
– Это – всего одна девушка, проданная ему нашим капитаном. Я даже не знаю хорошенько ее имени и видел лишь мельком… Я просто казначей в этом деле, пощадите меня. Я могу оказать вам бесценные услуги!
– Кто эта девушка? Гречанка?
– Нет, нет, она не здешняя. Это – молодая итальянка, только…
– Веди нас к ней, в канцелярию. Ты явишься туда от лиц Али-Магомета, чтобы охрана отпустила с тобой пленницу.
– Но, господа, ее сторожат не только турки, но и наши матросы с корабля, оставшегося на стамбульском рейде. Они не отпустят ее со мною без уплаты всей цены, назначенной за нее.
– А какова цена?
– Капитан наш требует за нее две тысячи дукатов сверх задатка, который вы у меня… Турецкие часовые караулят помещение снаружи, а наши матросы – изнутри. Они вооружены.
– Сколько их там?
– Трое.
– Плохо! Но все равно, идемте. На месте решим, что делать для ее спасения. Смотрите, друзья, кажется, Константин вышел в море. Значит, через час он будет уже около Кючюк-Чекмедже, в Тихой бухте.
Еле различимый силуэт греческого паруса смутно обрисовался на воде. Он был еще у самого берега. В ночном безмолвии каждый звук доносился с моря так ясно, будто он раздавался здесь, совсем рядом, в темных кустах при дороге. Скрипнул блок… А вот чьи-то осторожные руки укладывают на деревянной корме якорную цепь…
– Эй, вы там, райи на лодке! – раздался с берега ленивый и грубый оклик. – Фирман у вас есть на ночной выход в море?
– Разумеется, есть, аскер-ага! – отвечает спокойный голос Константина Варгаса. – Наш фирман подписан новым начальником санджака Чаталджи, эффенди Дели-Хасаном. Может быть, вы соизволите взглянуть? Но тогда я должен снова пристать к берегу, а это сулит неудачу в ловле!
– Ты один там, на лодке?
– Со мной здешний мальчик, ага.
– Куда пойдете ловить?
– В Бююк-Чекмедже, ага! Утром вернемся с уловом.
– Проваливайте!
Уж не забыл ли сардар о пленнице? Нет, конечно, нет!
Просто он мудр и не желает выказывать нетерпения, чтобы эти гяуры умерили свою наглость. Впрочем, правду говоря, их маленькая Ева действительно и молода, и недурна собою. Три тысячи дукатов? Гм? Что ж, пожалуй… Старик уже несколько раз выходил наружу и со скуки вступал в беседу со сторожем, охраняющим, как всегда, канцелярию. Времени уже – половина четвертого. Скоро рассвет.
Но вот сторожа кто-то окликает. В сенях слышатся шаги. А, это Метью Глен! Значит, он от самого забита. Может быть, Еву поведут сейчас показать новому владельцу? Беда в одном: она еще не поняла, кажется, своего положения и может расплакаться, когда поймет. Забит этого не любит!
– Селям алейкум, эффенди Глен! Не жалует ли следом сам сардар? Но что случилось с вами, эффенди? Вы сильно утомились или вас посетила печаль? Кого вы привели сюда?
– Алейкум селям, Сулейман-ата! – упавшим голосом отвечает Метью Глен. – Со мною двое слуг сардара, пусть посидят в сенях. У меня дурные вести, Сулейман. Оказывается, мы напрасно старались для вашего забита. Али-Магомет отказывается от пленницы. Мы увезем ее назад в Стамбул. Сейчас и отчалим.
Матросы бросили игру. Никто из них не обратил внимания на странную возню в сенях – так удивила матросов и старого Сулеймана новость, сообщенная Метью Гленом. А в эти самые минуты Василий Баранщиков успел оглушить и накрепко связать сторожа-турка. С кляпом во рту тот остался лежать под крыльцом.
Если бы в этот миг работорговцы с "Валетты" догадались посмотреть в окно, они увидели бы за слюдой окошка пистолетное дуло: это Николо Зуриди держал на прицеле Метью Глена. Но матросов интересовала сейчас только неудавшаяся сделка с заказчиком. По-турецки они понимали плохо.
Один из них крикнул Глену:
– О чем ты болтаешь старому идолу, Метью? Твой заказчик отказывается? Или я неверно понял твою тарабарщину?
– Да, ребята. Он отказывается. Говорит, берите назад.
– Как же так? А… задаток в тысячу дукатов? Ты вернул их, что ли?
– Пока они у меня. Я сказал, что мы подождем с отъездом до завтра. Может быть, он передумает?
Матрос, по прозвищу Бобби-постник, стукнул по столику так, что в соседнем помещении проснулась Ева.
– Какого черта нам торчать здесь до завтра? Где золото?
Меть Глен хлопнул по кожаному кошельку у пояса. Мелодичный звон произвел на всю компанию действие магическое. Матросы вскочили с мест, готовые немедленно покинуть канцелярию. Писец отлично усвоил ситуацию и запротестовал решительно:
– Я не позволю увести пленницу, пока золото не будет возвращено сардару! Назад от ее дверей! Эй, сторож, слуги! Сюда! Держите гяуров!
Выкрикнув эти слова, старик вскочил со своего места и заслонил собою дверь в кабинет. В ту же минуту из сеней в комнату шагнули два рослых незнакомца с пистолетами.
– Ребята! – тихо проговорил Метью Глен по-английски. – Это вовсе не слуги забита, а мои друзья, греки. Неужели вы не управитесь с одним старым турком? Сверните ему побыстрее шею, хватайте девочку и – путь свободен!
Схватка была короткой. С ножом под сердцем старый Сулейман рухнул на порог кабинета. Дверь распахнулась. Полураздетая Ева сидела на ковре, в ужасе взирая на потасовку. Матросы подхватили ее и кинулись к пристани. Сзади бежали Николо Зуриди и Василий Баранщиков; за спинами у них болтались мешки. От канцелярии до пристани было не более пятисот шагов. Шлюпка с надписью "Валетта" колыхалась на волнах, привязанная к причалу.
Прибоя почти не было. Весла с уключинами валялись на песке, брошенный тут матросами накануне.
У самого берега беглецы умерили шаг. На пристани дежурит часовой! Но, на счастье беглецов, окрика не последовало: часовой мирно храпел, убаюканный шелестом волн. Через три минуты шлюпка с семью людьми уже отдалилась от берега. Теперь на каждом весле сидело по отличному гребцу. Николо и Василий поместились на задней банке. Еву, дрожащую от страха и холода, положили на корме, укрыв пледом.
– Теперь, ребята, слушайте, что я вам скажу! – шепотом заговорил Метью Глен. – Если мы пойдем на этой шлюпке в Стамбул, нас обязательно перехватят. Тревога, вероятно, поднимется на рассвете, через несколько минут. Как турки поступят с нами, угадать не очень трудно – говорят, они положительно недолюбливают, чтобы у них увозили золото, вязали часовых и резали чиновников. Неподалеку отсюда есть укромная бухта. Там мы затопим шлюпку, поделим деньги, переменим одежду и разными дорогами будем пробираться в Стамбул, на "Валетту", или… куда глаза глядят.
– Гм! У твоей мельницы, Метью, неплохо крутятся жернова, клянусь невыпитым джином! Он прав, ребята, надо идти в эту бухту. Только кто нам ее покажет?
– Я! – отвечал Николо Зуриди.
– А где мы возьмем другую одежду? – проворчал кто-то.
– Здесь, в мешках, – пояснил Зуриди.
Шлюпка пошла вдоль берега и завернула за мыс. Поселок, пристань и залив исчезли из поля зрения. Гребцы одолели первую милю пути. И тогда порозовели легкие облака над морем, только берег оставался еще одноцветным и темным.
– Еще миля, ребята, и мы у цели. Бухта – вон за тем мыском.
– Быстро тает южная ночь! Коротки здесь и сумерки, и зори! Но вот уже и мысок. За полоской прибрежной гальки – кусты и песчаные холмы. Берег – вот он, рукой подать.
Николо Зуриди и Василий Баранщиков привстали, бросив весла. Громким голосом Николо приказывает гребцам:
– Держите сюда, к устью ручья. Сейчас покажем удобную стоянку.
Грек уже разглядел мачту спрятанной здесь шаланды. Теперь – предупредить Константина о неожиданном обороте событий.
Вложив пальцы в рот, Николо засвистал. С берега, совсем близко, раздался ответный свист. Зашевелились кусты над водой… Зуриди и Баранщиков выскочили из лодки и выхватили пистолеты.
– Бросай весла! Руки вверх!
Из-за укрытия показался Константин, тоже с пистолетом в руке. Позади него Баранщиков разглядел Панайота и Захариаса.
– Выходите из лодки поодиночке!
Ошеломленные матросы с поднятыми руками выбирались на берег. Их по одному обезоруживали и вязали. Такая же участь постигла Метью Глена.
– Константин, выноси эти мешки. Руби дно у шлюпки! И пусть она идет на дно, к морскому дьяволу!
Связанные матросы молча следили, как их шлюпка погрузилась в розовые от зари волны. Бобби-постник проворчал злобно:
– Ты предал нас грекам, Метью Глен! Узнаю твою работу. Но это был твой последний обман, клянусь невыпитым джином! Эй ты, грек Николо, или как тебя там: что вы сделаете с нами?
– Это вы сейчас узнаете. Константин, веди их всех в кубрик на шаланду.
…Четырех связанных пленников усадили в кубрике, удивившем матросов "Валетты" своим нарядным убранством. В этом диковинном для рыбачьей шаланды кубрике матросы "Валетты" встретили совсем молодого юнгу с очень красивым лицом и пожилую заплаканную женщину.
Следом за пленниками в кубрик втиснулись и сами победители. Сюда же ввели Еву.
– Скажи нам, девушка, откуда похитили тебя эти пираты? – спросил Николо Зуриди.
Василий Баранщиков исполнял роль переводчика с турецкого на итальянский.
– Эти люди спасли меня от гибели в море, после кораблекрушения…
– Спасли, чтобы продать в турецкое рабство! Для этой цели они и привезли тебя сюда, в Агиос Стефанос, или, как вы, итальянцы, говорите, Сан-Стефано. Ты предназначалась в подарок важному паше и, наверное, действительно погибла бы. И спасли тебя от гибели не эти работорговцы, а мы, греческие братья-клефты из дружины Александра Арматола, нашего капитана.
– Что же будет теперь со мной и этими людьми?
– Решай сама, девушка, с кем из нас тебе по пути! Я должен вернуться в свою дружину. Моего русского друга Василия, который помог нам в трудный час, наши люди проводят по ту сторону Балкан. Вот эта чета новобрачных направится сегодня же морем в Галлиполи, за сотню миль отсюда, чтобы какой-нибудь сговорчивый шкипер взял их обоих на свой корабль, прошел Геллеспонт и высадил где-нибдь под небом твоей Италии. Ты можешь попытаться бежать с ними, Ева… А работорговцев мы предоставим божьему суду! Ради твоего спасения мы отменили смертную казнь вот этому предателю, и он разделит участь своих матросов, работорговцев. Я намерен по пути в Галлиполи спустить их за борт. Мы пойдем в двадцати милях от берега. Коли бог захочет – он спасет их. Или даст им утонуть, на то его воля!
– Дай мне сказать слово, Николо! – заговорил один из матросов. – Мы – люди грешные. На совести у нас немало темных дел, и пощады мы не просим. Но ты, Николо, не должен смешивать нас, матросов, вот с этим Метью Гленом. Он предал нас, своих товарищей, в ваши руки. Дай нам самим и судить его!
– Это вы сделаете в воде, – сказал Николо.
– Слушай, Николо, а не возьмешь ли ты меня в свою дружину, если там все ребята похожи на тебя? Я ведь на "Валетте" недавно, и мне там чертовски не по душе. Если возьмешь – не пожалеешь!
– А меня, Николо, – заявил старший из матросов, – лучше прикончи здесь, сразу. Я плохо плаваю, а для дружины твоей слишком стар и грешен. Незачем мне выходить с тобой в это плаванье!
Только Бобби-постник ничего не сказал. Он предпочитал купанье в обществе Метью Глена, чтобы в воде разделаться с этим франтом. Бобби смерил Глена таким взглядом, что у того сразу задергалась щека.
– Сейчас – все на борт шаланды! – приказал Константин Варгас. – Здесь не место для казней. Дорога каждая минута. Прощайте, папа Панайот, мама Анастасия. До лучших времен.
Парус развернулся, шаланда быстро набрала ход. Вскоре маленький юнга перестал различать прощальный взмахи белого платка на берегу и сквозь слезы улыбнулся своему капитану.
Для бегства с Зоей Константин Варгас выбрал лучшую из рыболовных шаланд в артели своего отца. У нее был хороший ход – даже в сравнительно тихую погоду она могла покрыть сотню миль до Галлиполи за девять часов. Но прийти туда следовало в темноте, и Константин не очень спешил.
Его друг, Николо Зуриди, показывал берега родной страны Василию Баранщикову.
– Видишь, вот этот поселок у залива – это Кючюк-Чекмедже. Там, за мысом, будет Бююк-Чекмедже. Вон, вдоль моря, пошла дорога на Силиврию, родину Константина. А там, повыше, в горах – городок Чаталджа, главный город нашего санджака. Туда на днях прибыл новый начальник, офицер Дели-Хасан, чей фирман позволяет нам выход в море.
– Знал бы он, что его фирман помогает янычару Селиму выбраться из эдакой каши! – про себя пробормотал Василий Баранщиков.
Когда солнце перевалило за полдень, берег почти исчез из виду. До него было верст двадцать – двадцать пять. Полуденное марево делало берег призрачным, как мираж. Шаланда шла на траверзе Текирдага и приближалась к Газикею. Сейчас расстояние до берега начнет уменьшаться. Пришел час "божьего суда" над работорговцами.
Молодого матроса, который попросился в дружину, Николо решил не спускать в море, а провести к предводителю, чтобы испытать в первом же бою. Старшего из матросов-работорговцев решено было тоже увести в горы как пленника, чтобы не подвергать его неминуемой гибели в море. Пусть дружина решит его участь! Обоих же приговоренных к купанию, Бобби-постника и Метью Глена, снабдили ножами и несколькими червонцами. Ни тот, ни другой не просили пощады.
Первым ушел за борт Бобби. Плавал он, как настоящая акула.
Уйдя под воду, он долго не выныривал на поверхность, опасаясь выстрела: он судил о людях по себе! потом, проводив глазами парус, выбрал направление, перевернулся на спину и, чуть шевеля ногами, стал двигаться к берегу. Ветер ему помогал, но пловец решил не торопиться: выйти на берег можно было только в темноте.
Через пятнадцать минут окунулся в море и второй осужденный, Метью Глен, или, точнее, Матиас Гленский. С борта долго еще видели в волнах его рыжеватую голову. Шансов спастись у этого пловца было мало: он уже начинал толстеть, изнеженное тело отвыкло от усилий. Вот уже потеряна из виду его голова…
Никто из оставшихся на борту так никогда и не узнал, какая участь постигла в море этого человека…
А спасенная пленница лишь теперь поняла окончательно, что за судьба ждала ее в Стамбуле. И когда ей опять предложили разделить с Константином и Зоей риск ночного побега через Дарданеллы на чужом корабле, она, подумав, отказалась, поглядевши в глаза Николо Зуриди. Ведь она была теперь совсем одна на свете, а горная Греция… разве она хуже прекрасной Италии?
Новые греческие друзья помогли Василию Баранщикову выбраться с побережья Мраморного моря на адрианопольскую дорогу. Горными тропами они проводили Василия до переправы через речку Эргене и вывели в долину Марицы. Здесь беглец простился со своими спутниками: те переплыли Марицу на челне, чтобы углубиться в Родопские горы, а Василий Баранщиков, едва опомнившись от пережитых треволнений, остался один на большой дороге, в тридцати верстах от города Адрианополя, или по-турецки Эдирне. Беглец отнюдь не чувствовал себя покинутым: он теперь отлично знал, кого и где разыскивать в древнем граде, второй столице Османской империи.
И даже идти пешком по солнцепеку пришлось недолго! Когда Василий догнал пару длиннорогих, мохнатых буйволов, впряженных в небольшую турецкую арбу, старик-возница жестом пригласил путника занять место в повозке рядом с собою. Не останавливая буйволов, старик подгреб к задку арбы сенца, бросил поверх него кошму верблюжьей шерсти и даже пособил Василию перебраться через высокую деревянную спинку. Возница оказался чифчией – турецким крестьянином-земледельцем из Чорлы.
– Сидеть лучше, чем идти, хотя хуже, чем лежать! – сказал он доброжелательно. – Откуда бредешь, путник? Наверное, грек с Фанара?
Беглец добросовестно повторил все, что ему подсказали Панайот Зуриди и поп Иоанн. Дескать, он грек, по имени – Михаил, афонский монастырский послушник, торгует крестиками, иконками и ладанками, собирает доброхотные даяния с мирян в пользу обители.
При этом Василий указал собеседнику на свою холщовую сумку с некоторым количеством богоугодного товара. Поп Иоанн предусмотрительно снабдил Василия этой сумкой со всем содержимым, оставив, правда, у себя кошелек с янычарскими пиастрами. Карманы у Василия почти опустели.
Старый турецкий крестьянин покосился на "амулеты" и сразу поинтересовался, не обладают ли они и лечебными свойствами – жена мучается зубной болью.
– А много ли у тебя всех жен-то? – поинтересовался Баранщиков.
– Одна.
– Что ж так мало? Скучно тебе небось с одной?
– Шутишь ты, путник Михаил! Разве бывает у бедняка много жен? Это только у богатых, а бедный не знает, как одну-то прокормить. Одеть надо, лечить вот тоже надо. Ребятишек кормить надо.
– Твои-то ребятишки, наверное, уже выросли давно.
– Выросли! Было два сына – обоих русские убили на войне, десять лет назад. Чифт[33] совсем плохой стал. Буйволы худые, старые, не тянут. Субаши[34] у нас – настоящий шайтан, хуже последнего гяура. Требует с нас, чифчиев, джизирь[35] даже за маленьких детей. Не сделал я ему подарка, проклятому субаши, так он солдата привел ко мне на постой. Самим нам со старухой житья нет, говорит – корми еще и солдата. А чем кормить солдата, если каждый день четыре часа нужно отработать для тимарли[36]. А тут еще старуха заболела… Ты дай мне, Михаил, амулет от зубной боли для нее. Дашь, а?
Василий порылся в суме, выбрал ладанку с "чудотворными" мощами (цена – десять пиастров!) и протянул старику.
– Поможет? – с надеждой спросил тот.
– Должно помочь! – неуверенно отвечал "чудотворец".
– Рахмат, кунак!
Старик поглубже спрятал "амулет" и на радостях даже подстегнул буйволов ременным бичом. Это не произвело на быков ни малейшего впечатления. Однообразное поскрипывание плохо смазанных осей клонило Василия в сон. А турецкий возница все бормотал рядом о своих заботах, о шайтане-субаши, о жадном владельце тимара – тимарли, богатом помещике, живущем в Стамбуле. Десять лет назад этот хозяин тимара снарядил для султанской армии двадцать боевых всадников, все из сыновей чифчиев, самый цвет села. И ни один из двадцати не пришел назад к своей семье, все полегли за Дунаем, от русских пуль и штыков…
…Когда Василий проснулся, арба оказалась распряженной на речном берегу, буйволы недвижно стояли в воде, хозяин повозки сидел на камне и сосредоточенно, со всех сторон, натирал чесноком сухую корку. А над собственной головой Баранщиков увидел нечто вроде полога, сооруженного с помощью палки и тряпья для защиты спящего от солнца.
– Сладко ты спишь! – сказал старик. – Значит, имеешь спокойную совесть и живешь без заботы. Подкрепись лепешкой с чесноком, больше у меня ничего нет.
Василий огляделся. В просторной долине раскинулся большой восточный город, напоминающий своими строениями Стамбул. Арба остановилась у самого слияния двух рек – Марицы и Тунджи.
Лесистые горы казались очень близкими, солнце уже клонилось к их вершинам. Там, где оно собиралось сесть, зеленела еще одна красивая долина – ложе реки Арды. Справа, над крышами городских домов, высились колокольни христианских церквей и минареты многих мечетей. Сразу бросился в глаза огромный купол мечети Селимье, похожей на константинопольскую Айю-Софию. Но здешняя, адрианопольская мечеть была еще сажени на три выше стамбульского каменного чуда, а минареты Селимье вонзались прямо в облака.
Расставшись с добрым турецким возницей, Баранщиков вступил в город. Дома, по большей части деревянные, как и в столице, были очень красиво выкрашены какими-то особенно блестящими и яркими масляными красками. Дворы и улицы затеняли старые платаны, тополя, раскидистые буки и вечнозеленые кипарисы.
Миновав мечеть Селимье с ее минаретами и порфировыми колоннами, подпирающими величественный купол, Василий прошел мимо крытого рынка, построенного из тесаного камня и вмещавшего до сотни лавок под своими сводами. Город понравился Василию. Он казался гостеприимным благодаря обилию кофеен, домов для приезжих, общественных колодцев и красивых фонтанов. Наконец близ набережной Тунджи путник отыскал заранее известную ему церковь Вознесения.
День был субботний. Василий вошел в скромный храм вместе с прихожанами – греками и болгарами. В левом приделе церкви он увидел картину: крылатый архистратиг летел в луче, прорезавшем тучу, над гибнущими в море кораблями. Николо Зуриди говорил Василию, что греческий живописец изобразил под видом библейского сюжета Чесменский бой. Справа от картины стоял канделябр перед темным ликом византийской иконы.
Человек, еще не отдышавшись от быстрой ходьбы, направился обратно…
…Матиас не сделал и двух десятков шагов, как чьи-то жесткие руки сильно сдавили ему горло. У него мгновенно почернело в глазах…
Другая человеческая фигура с кинжалом в руке притаилась на верху дувала. В большом, красивом саду забита царила тишина и покой, лишь вдоль дувала, в тени, сторож Осман быстро шел к дому. Идущего нельзя было видеть, лишь его белая чалма чуть колыхалась во мраке. Человек с кинжалом спрыгнул с дувала в сад… Удар был молниеносен: пораженный в сердце Осман поник возле куста белых роз. Мститель перескочил назад через дувал и в следующий миг был около своего товарища. Полузадушенный Матиас лежал без сознания.
– Ну, что там, Захариас? Ты успел настичь того, за оградой?
– С ним покончено. Бежим!
– Спасибо тебе, друг! Значит, Али-Магомет проспит до утра. Но этот негодяй должен еще кое-что рассказать нам.
Сначала оттащим его подальше от дороги.
Лежащий застонал и пошевелился. Перед самым носом он увидел кинжал.
– Не вздумай кричать! Захариас, вяжи ему руки назад. Ну, поднимайся, и чуть что – смерть, понял? Ступай, гадина!
– Куда ты хочешь вести его, Николо?
– К часовне. Наверное, мы встретим наших уже на пути к морю. До рассвета Константину нужно отчалить и укрыться в бухте.
…Между тем в часовне Василий Баранщиков гвоздем нацарапал на двух оловянных колечках, что нашлись в ризнице, имена новобрачных. Часовня еще не знала столь короткого свадебного обряда. После венчания Константин помог жене переодеться в костюм юнги. В матросской одежде Зоя выглядела теперь стройным кудрявым мальчиком.
Часовня опустела, только священник с аптекарем еще задержались в ризнице, приводя в порядок ее нехитрый инвентарь.
Панайот Зуриди и Василий Баранщиков потихоньку пошли навстречу Николо и Захариасу. Константин Варгас на руках понес молодую жену к шаланде. Осторожно он спускался к морю по крутому южному склону холма. Было решено, что Варгас отведет шаланду сперва в тайное место – укромную бухту неподалеку от поселка. Там Зоина мать должна была проститься с дочерью перед разлукой.
Константин намеревался увезти жену в Италию и начать там новую жизнь…
…Встреча Панайота Зуриди с "другом Матвеем" произошла на дороге, близ кладбища, и явилась большой неожиданностью для честного грека. Когда Николо и Захариас объяснили ему, почему они привели "российского купца" связанным, Зоин отец плюнул предателю в лицо и молча пожал руку Баранщикову.
– Где твоя лошадь? – сурово обратился Николо к связанному. Матиас зябко поежился, но не ответил.
И хотя луна уже зашла и наступила самая темная, предрассветная пора южной ночи, лошадь все-таки отыскали. За седлом висели две увесистые переметные сумы. Их оттащили в кусты, но в эту минуту наверху, со стороны кладбища, на дороге показался огонек. Там шли двое, освещая дорогу перед собой.
Николо Зуриди коленом прижал к земле тело связанного предателя.
– Если издашь хоть звук – убью! – прошипел он Матиасу на ухо. – Лежи, не шевелись!
Остальные притихли в кустах.
– Да ведь это отец Иоанн! – первым встрепенулся Баранщиков. – С вашим аптекарем. Домой идут из часовни.
Через минуту здесь, прямо в кустах, при свете фонаря удалось рассмотреть содержимое переметных сум. Там оказалось немало всевозможных предметов одежды, мужской и дамской, пудра, духи, много дорогих украшений и три паспорта – итальянский, британский и польский, последний на имя Матиаса Гленского из Данцига. По-английски он значился Метью Гленом, по-итальянски – Метто Гленни. В потайном отделении обнаружили кожаную тетрадь с записями, крупные бумажные деньги и ценные бумаги.
Наконец, в особом, очень нарядном турецком кошельке звякнули червонцы. Кошелек был тяжел.
– Сколько их? – спросил Николо у владельца. Тот по-прежнему молчал.
– Я спрашиваю, сколько здесь иудиных сребреников, собака?
Говори, за сколько ты продал нас?
– Нет, нет! Это деньги – не мои! Это – задаток капитану "Валетты" за… товар для здешнего забита. Здесь ровно тысяча дукатов, господа.
– А что это за товар и где он сейчас? – спросил Николо.
– В канцелярии забита, господа, под надежной охраной.
– Значит, это – живые люди. Кто они? Отвечай, собака!
– Это – всего одна девушка, проданная ему нашим капитаном. Я даже не знаю хорошенько ее имени и видел лишь мельком… Я просто казначей в этом деле, пощадите меня. Я могу оказать вам бесценные услуги!
– Кто эта девушка? Гречанка?
– Нет, нет, она не здешняя. Это – молодая итальянка, только…
– Веди нас к ней, в канцелярию. Ты явишься туда от лиц Али-Магомета, чтобы охрана отпустила с тобой пленницу.
– Но, господа, ее сторожат не только турки, но и наши матросы с корабля, оставшегося на стамбульском рейде. Они не отпустят ее со мною без уплаты всей цены, назначенной за нее.
– А какова цена?
– Капитан наш требует за нее две тысячи дукатов сверх задатка, который вы у меня… Турецкие часовые караулят помещение снаружи, а наши матросы – изнутри. Они вооружены.
– Сколько их там?
– Трое.
– Плохо! Но все равно, идемте. На месте решим, что делать для ее спасения. Смотрите, друзья, кажется, Константин вышел в море. Значит, через час он будет уже около Кючюк-Чекмедже, в Тихой бухте.
Еле различимый силуэт греческого паруса смутно обрисовался на воде. Он был еще у самого берега. В ночном безмолвии каждый звук доносился с моря так ясно, будто он раздавался здесь, совсем рядом, в темных кустах при дороге. Скрипнул блок… А вот чьи-то осторожные руки укладывают на деревянной корме якорную цепь…
– Эй, вы там, райи на лодке! – раздался с берега ленивый и грубый оклик. – Фирман у вас есть на ночной выход в море?
– Разумеется, есть, аскер-ага! – отвечает спокойный голос Константина Варгаса. – Наш фирман подписан новым начальником санджака Чаталджи, эффенди Дели-Хасаном. Может быть, вы соизволите взглянуть? Но тогда я должен снова пристать к берегу, а это сулит неудачу в ловле!
– Ты один там, на лодке?
– Со мной здешний мальчик, ага.
– Куда пойдете ловить?
– В Бююк-Чекмедже, ага! Утром вернемся с уловом.
– Проваливайте!
***
В заднем кабинете канцелярии спала на ковре итальянская пленница. В передней комнате остервенело резались в карты трое матросов. Тут же дремал личный писец забита, старый турок Сулейман. Ему хотелось по-настоящему уснуть, страшно надоели гяурские рожи, их галдеж и отвратительная ругань во время игры.Уж не забыл ли сардар о пленнице? Нет, конечно, нет!
Просто он мудр и не желает выказывать нетерпения, чтобы эти гяуры умерили свою наглость. Впрочем, правду говоря, их маленькая Ева действительно и молода, и недурна собою. Три тысячи дукатов? Гм? Что ж, пожалуй… Старик уже несколько раз выходил наружу и со скуки вступал в беседу со сторожем, охраняющим, как всегда, канцелярию. Времени уже – половина четвертого. Скоро рассвет.
Но вот сторожа кто-то окликает. В сенях слышатся шаги. А, это Метью Глен! Значит, он от самого забита. Может быть, Еву поведут сейчас показать новому владельцу? Беда в одном: она еще не поняла, кажется, своего положения и может расплакаться, когда поймет. Забит этого не любит!
– Селям алейкум, эффенди Глен! Не жалует ли следом сам сардар? Но что случилось с вами, эффенди? Вы сильно утомились или вас посетила печаль? Кого вы привели сюда?
– Алейкум селям, Сулейман-ата! – упавшим голосом отвечает Метью Глен. – Со мною двое слуг сардара, пусть посидят в сенях. У меня дурные вести, Сулейман. Оказывается, мы напрасно старались для вашего забита. Али-Магомет отказывается от пленницы. Мы увезем ее назад в Стамбул. Сейчас и отчалим.
Матросы бросили игру. Никто из них не обратил внимания на странную возню в сенях – так удивила матросов и старого Сулеймана новость, сообщенная Метью Гленом. А в эти самые минуты Василий Баранщиков успел оглушить и накрепко связать сторожа-турка. С кляпом во рту тот остался лежать под крыльцом.
Если бы в этот миг работорговцы с "Валетты" догадались посмотреть в окно, они увидели бы за слюдой окошка пистолетное дуло: это Николо Зуриди держал на прицеле Метью Глена. Но матросов интересовала сейчас только неудавшаяся сделка с заказчиком. По-турецки они понимали плохо.
Один из них крикнул Глену:
– О чем ты болтаешь старому идолу, Метью? Твой заказчик отказывается? Или я неверно понял твою тарабарщину?
– Да, ребята. Он отказывается. Говорит, берите назад.
– Как же так? А… задаток в тысячу дукатов? Ты вернул их, что ли?
– Пока они у меня. Я сказал, что мы подождем с отъездом до завтра. Может быть, он передумает?
Матрос, по прозвищу Бобби-постник, стукнул по столику так, что в соседнем помещении проснулась Ева.
– Какого черта нам торчать здесь до завтра? Где золото?
Меть Глен хлопнул по кожаному кошельку у пояса. Мелодичный звон произвел на всю компанию действие магическое. Матросы вскочили с мест, готовые немедленно покинуть канцелярию. Писец отлично усвоил ситуацию и запротестовал решительно:
– Я не позволю увести пленницу, пока золото не будет возвращено сардару! Назад от ее дверей! Эй, сторож, слуги! Сюда! Держите гяуров!
Выкрикнув эти слова, старик вскочил со своего места и заслонил собою дверь в кабинет. В ту же минуту из сеней в комнату шагнули два рослых незнакомца с пистолетами.
– Ребята! – тихо проговорил Метью Глен по-английски. – Это вовсе не слуги забита, а мои друзья, греки. Неужели вы не управитесь с одним старым турком? Сверните ему побыстрее шею, хватайте девочку и – путь свободен!
Схватка была короткой. С ножом под сердцем старый Сулейман рухнул на порог кабинета. Дверь распахнулась. Полураздетая Ева сидела на ковре, в ужасе взирая на потасовку. Матросы подхватили ее и кинулись к пристани. Сзади бежали Николо Зуриди и Василий Баранщиков; за спинами у них болтались мешки. От канцелярии до пристани было не более пятисот шагов. Шлюпка с надписью "Валетта" колыхалась на волнах, привязанная к причалу.
Прибоя почти не было. Весла с уключинами валялись на песке, брошенный тут матросами накануне.
У самого берега беглецы умерили шаг. На пристани дежурит часовой! Но, на счастье беглецов, окрика не последовало: часовой мирно храпел, убаюканный шелестом волн. Через три минуты шлюпка с семью людьми уже отдалилась от берега. Теперь на каждом весле сидело по отличному гребцу. Николо и Василий поместились на задней банке. Еву, дрожащую от страха и холода, положили на корме, укрыв пледом.
– Теперь, ребята, слушайте, что я вам скажу! – шепотом заговорил Метью Глен. – Если мы пойдем на этой шлюпке в Стамбул, нас обязательно перехватят. Тревога, вероятно, поднимется на рассвете, через несколько минут. Как турки поступят с нами, угадать не очень трудно – говорят, они положительно недолюбливают, чтобы у них увозили золото, вязали часовых и резали чиновников. Неподалеку отсюда есть укромная бухта. Там мы затопим шлюпку, поделим деньги, переменим одежду и разными дорогами будем пробираться в Стамбул, на "Валетту", или… куда глаза глядят.
– Гм! У твоей мельницы, Метью, неплохо крутятся жернова, клянусь невыпитым джином! Он прав, ребята, надо идти в эту бухту. Только кто нам ее покажет?
– Я! – отвечал Николо Зуриди.
– А где мы возьмем другую одежду? – проворчал кто-то.
– Здесь, в мешках, – пояснил Зуриди.
Шлюпка пошла вдоль берега и завернула за мыс. Поселок, пристань и залив исчезли из поля зрения. Гребцы одолели первую милю пути. И тогда порозовели легкие облака над морем, только берег оставался еще одноцветным и темным.
– Еще миля, ребята, и мы у цели. Бухта – вон за тем мыском.
– Быстро тает южная ночь! Коротки здесь и сумерки, и зори! Но вот уже и мысок. За полоской прибрежной гальки – кусты и песчаные холмы. Берег – вот он, рукой подать.
Николо Зуриди и Василий Баранщиков привстали, бросив весла. Громким голосом Николо приказывает гребцам:
– Держите сюда, к устью ручья. Сейчас покажем удобную стоянку.
Грек уже разглядел мачту спрятанной здесь шаланды. Теперь – предупредить Константина о неожиданном обороте событий.
Вложив пальцы в рот, Николо засвистал. С берега, совсем близко, раздался ответный свист. Зашевелились кусты над водой… Зуриди и Баранщиков выскочили из лодки и выхватили пистолеты.
– Бросай весла! Руки вверх!
Из-за укрытия показался Константин, тоже с пистолетом в руке. Позади него Баранщиков разглядел Панайота и Захариаса.
– Выходите из лодки поодиночке!
Ошеломленные матросы с поднятыми руками выбирались на берег. Их по одному обезоруживали и вязали. Такая же участь постигла Метью Глена.
– Константин, выноси эти мешки. Руби дно у шлюпки! И пусть она идет на дно, к морскому дьяволу!
Связанные матросы молча следили, как их шлюпка погрузилась в розовые от зари волны. Бобби-постник проворчал злобно:
– Ты предал нас грекам, Метью Глен! Узнаю твою работу. Но это был твой последний обман, клянусь невыпитым джином! Эй ты, грек Николо, или как тебя там: что вы сделаете с нами?
– Это вы сейчас узнаете. Константин, веди их всех в кубрик на шаланду.
…Четырех связанных пленников усадили в кубрике, удивившем матросов "Валетты" своим нарядным убранством. В этом диковинном для рыбачьей шаланды кубрике матросы "Валетты" встретили совсем молодого юнгу с очень красивым лицом и пожилую заплаканную женщину.
Следом за пленниками в кубрик втиснулись и сами победители. Сюда же ввели Еву.
– Скажи нам, девушка, откуда похитили тебя эти пираты? – спросил Николо Зуриди.
Василий Баранщиков исполнял роль переводчика с турецкого на итальянский.
– Эти люди спасли меня от гибели в море, после кораблекрушения…
– Спасли, чтобы продать в турецкое рабство! Для этой цели они и привезли тебя сюда, в Агиос Стефанос, или, как вы, итальянцы, говорите, Сан-Стефано. Ты предназначалась в подарок важному паше и, наверное, действительно погибла бы. И спасли тебя от гибели не эти работорговцы, а мы, греческие братья-клефты из дружины Александра Арматола, нашего капитана.
– Что же будет теперь со мной и этими людьми?
– Решай сама, девушка, с кем из нас тебе по пути! Я должен вернуться в свою дружину. Моего русского друга Василия, который помог нам в трудный час, наши люди проводят по ту сторону Балкан. Вот эта чета новобрачных направится сегодня же морем в Галлиполи, за сотню миль отсюда, чтобы какой-нибудь сговорчивый шкипер взял их обоих на свой корабль, прошел Геллеспонт и высадил где-нибдь под небом твоей Италии. Ты можешь попытаться бежать с ними, Ева… А работорговцев мы предоставим божьему суду! Ради твоего спасения мы отменили смертную казнь вот этому предателю, и он разделит участь своих матросов, работорговцев. Я намерен по пути в Галлиполи спустить их за борт. Мы пойдем в двадцати милях от берега. Коли бог захочет – он спасет их. Или даст им утонуть, на то его воля!
– Дай мне сказать слово, Николо! – заговорил один из матросов. – Мы – люди грешные. На совести у нас немало темных дел, и пощады мы не просим. Но ты, Николо, не должен смешивать нас, матросов, вот с этим Метью Гленом. Он предал нас, своих товарищей, в ваши руки. Дай нам самим и судить его!
– Это вы сделаете в воде, – сказал Николо.
– Слушай, Николо, а не возьмешь ли ты меня в свою дружину, если там все ребята похожи на тебя? Я ведь на "Валетте" недавно, и мне там чертовски не по душе. Если возьмешь – не пожалеешь!
– А меня, Николо, – заявил старший из матросов, – лучше прикончи здесь, сразу. Я плохо плаваю, а для дружины твоей слишком стар и грешен. Незачем мне выходить с тобой в это плаванье!
Только Бобби-постник ничего не сказал. Он предпочитал купанье в обществе Метью Глена, чтобы в воде разделаться с этим франтом. Бобби смерил Глена таким взглядом, что у того сразу задергалась щека.
– Сейчас – все на борт шаланды! – приказал Константин Варгас. – Здесь не место для казней. Дорога каждая минута. Прощайте, папа Панайот, мама Анастасия. До лучших времен.
Парус развернулся, шаланда быстро набрала ход. Вскоре маленький юнга перестал различать прощальный взмахи белого платка на берегу и сквозь слезы улыбнулся своему капитану.
Для бегства с Зоей Константин Варгас выбрал лучшую из рыболовных шаланд в артели своего отца. У нее был хороший ход – даже в сравнительно тихую погоду она могла покрыть сотню миль до Галлиполи за девять часов. Но прийти туда следовало в темноте, и Константин не очень спешил.
Его друг, Николо Зуриди, показывал берега родной страны Василию Баранщикову.
– Видишь, вот этот поселок у залива – это Кючюк-Чекмедже. Там, за мысом, будет Бююк-Чекмедже. Вон, вдоль моря, пошла дорога на Силиврию, родину Константина. А там, повыше, в горах – городок Чаталджа, главный город нашего санджака. Туда на днях прибыл новый начальник, офицер Дели-Хасан, чей фирман позволяет нам выход в море.
– Знал бы он, что его фирман помогает янычару Селиму выбраться из эдакой каши! – про себя пробормотал Василий Баранщиков.
Когда солнце перевалило за полдень, берег почти исчез из виду. До него было верст двадцать – двадцать пять. Полуденное марево делало берег призрачным, как мираж. Шаланда шла на траверзе Текирдага и приближалась к Газикею. Сейчас расстояние до берега начнет уменьшаться. Пришел час "божьего суда" над работорговцами.
Молодого матроса, который попросился в дружину, Николо решил не спускать в море, а провести к предводителю, чтобы испытать в первом же бою. Старшего из матросов-работорговцев решено было тоже увести в горы как пленника, чтобы не подвергать его неминуемой гибели в море. Пусть дружина решит его участь! Обоих же приговоренных к купанию, Бобби-постника и Метью Глена, снабдили ножами и несколькими червонцами. Ни тот, ни другой не просили пощады.
Первым ушел за борт Бобби. Плавал он, как настоящая акула.
Уйдя под воду, он долго не выныривал на поверхность, опасаясь выстрела: он судил о людях по себе! потом, проводив глазами парус, выбрал направление, перевернулся на спину и, чуть шевеля ногами, стал двигаться к берегу. Ветер ему помогал, но пловец решил не торопиться: выйти на берег можно было только в темноте.
Через пятнадцать минут окунулся в море и второй осужденный, Метью Глен, или, точнее, Матиас Гленский. С борта долго еще видели в волнах его рыжеватую голову. Шансов спастись у этого пловца было мало: он уже начинал толстеть, изнеженное тело отвыкло от усилий. Вот уже потеряна из виду его голова…
Никто из оставшихся на борту так никогда и не узнал, какая участь постигла в море этого человека…
А спасенная пленница лишь теперь поняла окончательно, что за судьба ждала ее в Стамбуле. И когда ей опять предложили разделить с Константином и Зоей риск ночного побега через Дарданеллы на чужом корабле, она, подумав, отказалась, поглядевши в глаза Николо Зуриди. Ведь она была теперь совсем одна на свете, а горная Греция… разве она хуже прекрасной Италии?
Дороженька дальняя
"Язык до Киева доведет"
Старинная пословица
Новые греческие друзья помогли Василию Баранщикову выбраться с побережья Мраморного моря на адрианопольскую дорогу. Горными тропами они проводили Василия до переправы через речку Эргене и вывели в долину Марицы. Здесь беглец простился со своими спутниками: те переплыли Марицу на челне, чтобы углубиться в Родопские горы, а Василий Баранщиков, едва опомнившись от пережитых треволнений, остался один на большой дороге, в тридцати верстах от города Адрианополя, или по-турецки Эдирне. Беглец отнюдь не чувствовал себя покинутым: он теперь отлично знал, кого и где разыскивать в древнем граде, второй столице Османской империи.
И даже идти пешком по солнцепеку пришлось недолго! Когда Василий догнал пару длиннорогих, мохнатых буйволов, впряженных в небольшую турецкую арбу, старик-возница жестом пригласил путника занять место в повозке рядом с собою. Не останавливая буйволов, старик подгреб к задку арбы сенца, бросил поверх него кошму верблюжьей шерсти и даже пособил Василию перебраться через высокую деревянную спинку. Возница оказался чифчией – турецким крестьянином-земледельцем из Чорлы.
– Сидеть лучше, чем идти, хотя хуже, чем лежать! – сказал он доброжелательно. – Откуда бредешь, путник? Наверное, грек с Фанара?
Беглец добросовестно повторил все, что ему подсказали Панайот Зуриди и поп Иоанн. Дескать, он грек, по имени – Михаил, афонский монастырский послушник, торгует крестиками, иконками и ладанками, собирает доброхотные даяния с мирян в пользу обители.
При этом Василий указал собеседнику на свою холщовую сумку с некоторым количеством богоугодного товара. Поп Иоанн предусмотрительно снабдил Василия этой сумкой со всем содержимым, оставив, правда, у себя кошелек с янычарскими пиастрами. Карманы у Василия почти опустели.
Старый турецкий крестьянин покосился на "амулеты" и сразу поинтересовался, не обладают ли они и лечебными свойствами – жена мучается зубной болью.
– А много ли у тебя всех жен-то? – поинтересовался Баранщиков.
– Одна.
– Что ж так мало? Скучно тебе небось с одной?
– Шутишь ты, путник Михаил! Разве бывает у бедняка много жен? Это только у богатых, а бедный не знает, как одну-то прокормить. Одеть надо, лечить вот тоже надо. Ребятишек кормить надо.
– Твои-то ребятишки, наверное, уже выросли давно.
– Выросли! Было два сына – обоих русские убили на войне, десять лет назад. Чифт[33] совсем плохой стал. Буйволы худые, старые, не тянут. Субаши[34] у нас – настоящий шайтан, хуже последнего гяура. Требует с нас, чифчиев, джизирь[35] даже за маленьких детей. Не сделал я ему подарка, проклятому субаши, так он солдата привел ко мне на постой. Самим нам со старухой житья нет, говорит – корми еще и солдата. А чем кормить солдата, если каждый день четыре часа нужно отработать для тимарли[36]. А тут еще старуха заболела… Ты дай мне, Михаил, амулет от зубной боли для нее. Дашь, а?
Василий порылся в суме, выбрал ладанку с "чудотворными" мощами (цена – десять пиастров!) и протянул старику.
– Поможет? – с надеждой спросил тот.
– Должно помочь! – неуверенно отвечал "чудотворец".
– Рахмат, кунак!
Старик поглубже спрятал "амулет" и на радостях даже подстегнул буйволов ременным бичом. Это не произвело на быков ни малейшего впечатления. Однообразное поскрипывание плохо смазанных осей клонило Василия в сон. А турецкий возница все бормотал рядом о своих заботах, о шайтане-субаши, о жадном владельце тимара – тимарли, богатом помещике, живущем в Стамбуле. Десять лет назад этот хозяин тимара снарядил для султанской армии двадцать боевых всадников, все из сыновей чифчиев, самый цвет села. И ни один из двадцати не пришел назад к своей семье, все полегли за Дунаем, от русских пуль и штыков…
…Когда Василий проснулся, арба оказалась распряженной на речном берегу, буйволы недвижно стояли в воде, хозяин повозки сидел на камне и сосредоточенно, со всех сторон, натирал чесноком сухую корку. А над собственной головой Баранщиков увидел нечто вроде полога, сооруженного с помощью палки и тряпья для защиты спящего от солнца.
– Сладко ты спишь! – сказал старик. – Значит, имеешь спокойную совесть и живешь без заботы. Подкрепись лепешкой с чесноком, больше у меня ничего нет.
Василий огляделся. В просторной долине раскинулся большой восточный город, напоминающий своими строениями Стамбул. Арба остановилась у самого слияния двух рек – Марицы и Тунджи.
Лесистые горы казались очень близкими, солнце уже клонилось к их вершинам. Там, где оно собиралось сесть, зеленела еще одна красивая долина – ложе реки Арды. Справа, над крышами городских домов, высились колокольни христианских церквей и минареты многих мечетей. Сразу бросился в глаза огромный купол мечети Селимье, похожей на константинопольскую Айю-Софию. Но здешняя, адрианопольская мечеть была еще сажени на три выше стамбульского каменного чуда, а минареты Селимье вонзались прямо в облака.
Расставшись с добрым турецким возницей, Баранщиков вступил в город. Дома, по большей части деревянные, как и в столице, были очень красиво выкрашены какими-то особенно блестящими и яркими масляными красками. Дворы и улицы затеняли старые платаны, тополя, раскидистые буки и вечнозеленые кипарисы.
Миновав мечеть Селимье с ее минаретами и порфировыми колоннами, подпирающими величественный купол, Василий прошел мимо крытого рынка, построенного из тесаного камня и вмещавшего до сотни лавок под своими сводами. Город понравился Василию. Он казался гостеприимным благодаря обилию кофеен, домов для приезжих, общественных колодцев и красивых фонтанов. Наконец близ набережной Тунджи путник отыскал заранее известную ему церковь Вознесения.
День был субботний. Василий вошел в скромный храм вместе с прихожанами – греками и болгарами. В левом приделе церкви он увидел картину: крылатый архистратиг летел в луче, прорезавшем тучу, над гибнущими в море кораблями. Николо Зуриди говорил Василию, что греческий живописец изобразил под видом библейского сюжета Чесменский бой. Справа от картины стоял канделябр перед темным ликом византийской иконы.