Страница:
Лаудсвильский присел на подлокотник кресла и, понизил голос почти до шепота, произнес:
– В Храме есть люди, заинтересованные в нашей дружбе.
Грольф недовольно фыркнул:
– У нас своих забот хватает, Рекин.
Лаудсвильский не обратил никакого внимания на выпад Агмундского. Благородного Грольфа вообще трудно стронуть с места, но, раз сорвавшись, он катится потом со страшной силой тяжелого валуна, сметая все на своем пути. Сейчас главным было то, как воспримет это заявление Брандомский.
– Дружба – дело доброе, – заметил Бьерн. – Вопрос, какие выгоды мы получим от этой дружбы?
– Золото, коней, оружие, да мало ли чего.
Ярл Грольф стал проявлять некоторый интерес к разговору – этот проныра Рекин иной раз предлагал выгодные предприятия.
– Что нужно сделать?
– Убрать мальчишку.
– И все? – удивился Грольф.
– У мальчишки нужно изъять амулет в виде сцепившихся скорпионов. В Храме есть немало людей, готовых выложить любую сумму, чтобы заполучить эту игрушку.
– А с кем мы заключаем союз?
– С тем, кто больше заплатит, – усмехнулся Рекин.
– Не так глупо, – коротко хохотнул Грольф.
– Меченый служит Храму? – спросил Брандомский, задумчиво разглядывая свои покрытые густой сетью морщин и шрамов руки.
– Да. И его покровители могущественные люди.
– Сдается мне, что ты пытаешься втравить нас в опасную игру, Рекин.
Лаудсвильский пожал плечами:
– Ничто не дается даром, дорогой Бьерн. Посвященный Чирс человек опасный, но и у него есть враги. Кюрджи намекнул мне в дружеском разговоре на вечную благодарность посвященного Нумилина, Зоркого ока Храма, если я добуду сведения, порочащие Чирса.
– И ты собираешься продать Чирса Нумилину? – На губах Агмундского появилась ехидная усмешка.
– Я же сказал: продам тому, кто больше заплатит. У нас широкое поле для маневра. И есть время, чтобы подумать. Вряд ли Чирс будет слишком оплакивать племянника, если получит в качестве компенсации желанную реликвию.
– А зачем им нужен амулет?
– Трудно сказать, но у Чирса глаза горели, когда он говорил об этой штуке, да и Кюрджи уже который год за ней охотится.
Брандомский недоверчиво посмотрел на старого друга. Знает Рекин, конечно, больше, чем говорит. Впрочем, дело, похоже, действительно выгодное.
– Убрать волчонка – это и в наших интересах, и в интересах короля. Какой у тебя план, благородный Рекин?
Бес поднял голову и прислушался: неясный шум за спиной был мало похож на нервный шепот ночного леса. Кто-то бесцеремонно ломился сквозь заросли, не слишком заботясь о том, что его могут услышать. Зверь так по лесу не ходит, тем более ночью. Бес покосился на побледневшую Елену. В ней он был уверен. Оставался дорогой друг Рекин. Этот не прочь всадить нож в спину и жрецу Ахаю, и меченому Бесу. Будь у достойного Ахая под рукой пешки – Лаудсвильскому не поздоровилось бы. Хотя благородный владетель, кажется, не из тех охотников, которые бросаются на потревоженного вепря в первых рядах.
Шум раздавался уже не только позади, но и слева, и справа. Преследователи не торопились, уверенные в успехе предпринятой затеи. Скорее всего впереди Беса ждет засада, уж очень грамотно его гонят именно в этом направлении. Бес подосадовал, что не захватил арбалет. Дорогой друг обещал полную безопасность, а у жреца Ахая не было причин ему не доверять. Зато они были у меченого Беса, но, похоже, спящий проснулся слишком поздно.
– Он не посмеет обмануть посвященного Чирса, – прошептала Елена и испуганно сжала руку Беса.
– Чирс далеко, а Рекин свою выгоду не упустит. За мою голову ему хорошо заплатят.
Пущенная чьей-то меткой рукой стрела просвистела мимо уха Беса и впилась в дерево за его спиной. Благородный Рекин подтверждал тем самым выводы на свой счет. Верить нельзя никому: ни в Храме, ни в Ожском бору. Очень жаль, что жрец Ахай забыл об этом в самый неподходящий момент, видимо, дальняя дорога по бескрайней степи подействовала на него расслабляюще.
– Вперед, – крикнул Бес Елене и хлестнул вставшего на дыбы коня плетью.
Надеяться можно было только на удачу, да на свое умение ориентироваться в ночном лесу. Топот лошадей за спиной показал, что их бегство не застало преследователей врасплох. Бес метнулся вправо, но град стрел, обрушившийся на него из темноты, заставил повернуть коня.
– К оврагу, – крикнул он Елене, уверенный, что она последует за ним. Но Елена поникла в седле, уткнувшись лицом в потную шею гнедого, ее черные волосы смешались с длинной гривой коня. Бес похолодел – оперенная стрела торчала из спины женщины.
– Елена! – крикнул Бес в полный голос. В ответ на его полный ярости и боли крик лес засвистел, захохотал, заулюлюкал на сотни голосов. Он поддержал покачнувшуюся женщину и погнал лошадей прямо через кусты, не слишком надеясь на удачу, готовый в любую минуту обнажить мечи. То ли преследователи замешкались, то ли на минуту потеряли его из виду, но Бес успел доскакать до края оврага. Ни секунды ни медля, меченый подхватил Елену из седла и ринулся вниз. Кони с диким ржанием понеслись вдоль оврага, ломая кусты. Видимо, производимый ими шум сбил преследователей с толку. Бес услышал удаляющийся топот доброго десятка коней.
Он скатился на самое дно оврага, придерживая одной рукой потерявшую сознание женщину, и замер в двух шагах от ручья, тяжело переводя дух и прислушиваясь. Елена застонала, Бес метнулся к ручью, набрал в ладони воду и вылили на ее пылающее лицо.
– Уходи, Бес, – едва слышно прошептала она.
– Нет, – отчаянно затряс он головой и до крови закусил губу.
Положение Елены было безнадежным. Бес это знал, но смириться не захотел, а все пытался удержать теплом своих рук ускользающую из ее тела жизнь.
– Там, на острове, остался мальчик, – она дышала со свистом и в уголках ее губ появилась кровавая пена. – Это твой сын.
Она вдруг шумно вздохнула, дернулась всем телом и затихла. Длинные волосы Елены рассыпались по земле.
Бес долго выбирал сухие листья из этих волос, старательно счищал следы грязи с ее одежды и даже омыл ее лицо водой из ручья. Он потерял счет времени, и шум, производимый преследователями, его больше не волновал. Эти люди переговаривались о чем-то над головой меченого, но он не слышал их криков. И только когда пущенная кем-то стрела воткнулась в землю в полуметре от головы Елены, он очнулся и посмотрел вверх. Стрела, скорее всего, была выпущена наудачу. Два силуэта четко вырисовывались на краю обрыва, и если бы Бес способен был дотянуться до них сейчас, он вцепился бы в им глотки зубами. Преследователи постояли и, видимо, успокоенные тишиной удалились. Бес ткнулся лицом в залитую кровью грудь Елены и завыл глухо и безнадежно.
Ночная охота относительно дорого обошлась Брандомскому, мало того, что потерял двух человек, сорвавшихся в овраг с крутого обрыва, так еще и едва не выбил себе глаз о подвернувшуюся ветку.
– Черт бы побрал этого Рекина. – Ярл Агмундский обессилено рухнул в кресло, с наслаждением вытягивая ноги в заляпанных грязью кожаных сапогах.
Брандомский захлебываясь пил вино из огромного серебряного кубка. Вино кровавой струйкой бежало по подбородку, теряясь в густой бороде, которую Бьерн отрастил на старости лет. Грольф смотрел на эту бороду неодобрительно, – во-первых, седа, а во-вторых, делает владетеля похожим на смерда.
– Такие прогулки уже не для нас с тобой, Грольф.
– Будь он проклят, этот волчонок, – Агмундский застонал, растирая негнущуюся спину. – Будем надеяться, что Рекин договорится с храмовиками и они перехватят мальчишку в степи.
Брандомский с сомнением покачал головой. Достойный Санлукар человек осторожный, а в крепости за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы настрочить донос, если их начальник совершит оплошность. Одно дело, придушить достойного жреца в темном углу, и совсем другое – открыто выступить против Меча Храма, не доказав его вины. Нет, Санлукар на это не пойдет.
– Нужно предупредить Гарольда и самим быть начеку, Брандомский мрачно кивнул:
– Я напишу письмо в Бург, как только вернется Рекин.
– Зачем же откладывать столь важное дело, – раздался вдруг спокойный голос. Тяжелая портьера отодвинулась в сторону, и перед изумленными владетелями предстал рослый молодой человек с бледным мрачным лицом и большими темными глазами. Рука Брандомского потянулась к колокольчику.
– Не надо, Бьерн, – попросил незнакомец, и рука владетеля бессильно повисла на полпути к цели.
– Какого черта... – начал было туго соображавший Грольф, но, разглядев отвисшую челюсть Брандомского, растерянно умолк.
– Почему бы и тебе, Агмундский, не написать письмо зятю Ульфу? Заодно и попрощаешься с ним.
– Меченый! – выдохнул потрясенный Грольф. – Но как ты сюда попал?
– Надеюсь, вы не забыли, кому принадлежит этот замок? Так стоит ли удивляться, когда хозяин приходит, чтобы поприветствовать гостей.
Брандомский тяжело дышал, мелкие капельки пота покрывали его лицо. Черные глаза меченого колдуна безжалостно высасывали из его тела жизнь, каплю за каплей. И не было сил сопротивляться этому, не было сил даже на крик, на последнее прости ускользающему из-под ног миру.
– Нам даже поговорить с тобой не о чем, Бьерн, – сказал Бес, и кривая усмешка заиграла на его губах.
Ярл Грольф с ужасом наблюдал, как набухает кровью лицо Брандомского. Казалось совершенно немыслимым, что их с Бьерном жизни оборвутся по воле какого-то щенка – жизни самых могущественных людей Приграничья! В это трудно было поверить, в это нельзя было верить, да это просто не могло произойти! Нет в Приграничье стен более надежных, чем стены Ожского замка, как же этот человек смог сюда проникнуть? Почему никто не задержал его? Ведь у Бьерна лучшая дружина во всем Лэнде. Это просто сон, это не может быть реальностью!
– Крол, – окликнул Бес молчаливого спутника, – займись ярлом, а то ему скучно следить за нашей с Бьерном беседой.
Неуклюжая фигура отделилась от стены и стала за спинкой кресла Агмундского. Тонкая удавка захлестнула его шею.
– Будь ты... – прохрипел ярл, и это были его последние в жизни слова.
Гарольд, король Нордлэнда и Приграничья, пребывал в прекрасном расположении духа. Пока что все на удивление спокойно складывалось в обоих его королевствах, даже буржские скептики, осуждавшие короля за авантюру с Приграничьем, примолкли по той простой причине, что ни бунтов черни, ни выступлений беспокойных приграничных владетелей против королевской власти не последовало. А все это потому, что на плечах у Гарольда голова, а не кочан капусты, как у некоторых его оппонентов. Он не стал форсировать события: объединение двух королевств должно идти постепенно, шаг за шагом, на протяжении многих лет, пока приграничные владетели не свыкнутся с мыслью, что ими правит твердая рука, способная не только одаривать землями и замками, но и больно бить в случае неповиновения. А пока в Приграничье вполне достаточно и Бьерна Брандомского, человека умного, преданного короне и лично Гарольду, знающему, когда отпустить вожжи, а когда потянуть их на себя.
Слуга, появившийся на пороге, привлек внимание короля:
– Гонец? Из замка Ож?
Сигрид обиженно надула губы. Ей не хотелось расставаться с Гарольдом в эту минуту. В конце концов, ну что там может быть такого важного в этом Приграничье? Неужели гонец не может подождать хотя бы полчаса, пока король закончит завтрак.
– Это вести от твоего отца, он обещал приехать, полюбоваться внуком.
Сигрид не выразила по этому поводу радости, зато с гордостью посмотрела на годовалого сына Рагнвальда. Она не любила разговоров о Приграничье, и даже имя отца вызывало у нее нерадостные воспоминания. Последняя ее поездка на родину была ужасной, и королеве очень хотелось забыть все, что было с ней связано. К сожалению, прошлое слишком часто напоминало о себе и отравляло их, в остальном такую счастливую, семейную жизнь.
– Ты можешь остаться с сыном, – Гарольд бросил на красавицу жену любящий взгляд. Сигрид отрицательно покачала головой и упрямо тряхнула светлыми волосами: у королевы тоже есть свои обязанности, и она не должна ими пренебрегать. К тому же было бы невежливо игнорировать посланника собственного отца. Незачем давать лишний повод к пересудам дворцовым сплетникам.
Забрызганный грязью гонец одиноко стоял у входа, глядя затравленными глазами на придворных. В руках он держал не то мешок, не то сверток, прижимая его к груди. Гарольд с неудовольствием оглядел посланца. Каким бы спешным ни было письмо, но являться в королевский замок в грязном плаще и сапогах было верхом неприличия. Однако он подавил раздражение и почти приветливо кивнул гонцу, который нетвердой походкой приблизился к королевскому креслу.
– Пьян, мерзавец, – зло прошипел Ульф Хаарский, стоявший за спиной у Гарольда.
Сигрид брезгливо поморщилась. Отец мог бы подобрать посланца поприличнее. Пора бы ему уже привыкнуть, что дочь у него королева, и подобные просчеты отражаются на ее авторитете в Бурге, где и без того считают благородных владетелей Приграничья мужланами.
Гонец молча развернул свой нелепый сверток. Гарольд отшатнулся, Сигрид закричала, Ульф Хаарский побледнел и схватился за рукоять меча. Только старый Бент Хаслумский сохранил спокойствие и почти равнодушно смотрел, как по полу катятся головы ярла Грольфа и владетеля Бьерна. Он же взял из рук полусумасшедшего гонца бумагу.
– «Королю Нордлэнда, – четко и громко прочитал Бент, – от владетеля Ожского, Нидрасского и Хаарского: улыбайся, Гарольд! »
Мертвая тишина воцарилась в зале, даже Сигрид перестала всхлипывать.
– Что за чушь! – Бледный король с ужасом смотрел в мертвые глаза Бьерна Брандомского.
– Привет от Беса, – хрипло проговорил Ульф, и кривая улыбка появилась на его подрагивающих губах.
– Этот юнец хорошей породы, – спокойно сказал Бент Хаслумский. – Берегись, государь.
Глава 9
– В Храме есть люди, заинтересованные в нашей дружбе.
Грольф недовольно фыркнул:
– У нас своих забот хватает, Рекин.
Лаудсвильский не обратил никакого внимания на выпад Агмундского. Благородного Грольфа вообще трудно стронуть с места, но, раз сорвавшись, он катится потом со страшной силой тяжелого валуна, сметая все на своем пути. Сейчас главным было то, как воспримет это заявление Брандомский.
– Дружба – дело доброе, – заметил Бьерн. – Вопрос, какие выгоды мы получим от этой дружбы?
– Золото, коней, оружие, да мало ли чего.
Ярл Грольф стал проявлять некоторый интерес к разговору – этот проныра Рекин иной раз предлагал выгодные предприятия.
– Что нужно сделать?
– Убрать мальчишку.
– И все? – удивился Грольф.
– У мальчишки нужно изъять амулет в виде сцепившихся скорпионов. В Храме есть немало людей, готовых выложить любую сумму, чтобы заполучить эту игрушку.
– А с кем мы заключаем союз?
– С тем, кто больше заплатит, – усмехнулся Рекин.
– Не так глупо, – коротко хохотнул Грольф.
– Меченый служит Храму? – спросил Брандомский, задумчиво разглядывая свои покрытые густой сетью морщин и шрамов руки.
– Да. И его покровители могущественные люди.
– Сдается мне, что ты пытаешься втравить нас в опасную игру, Рекин.
Лаудсвильский пожал плечами:
– Ничто не дается даром, дорогой Бьерн. Посвященный Чирс человек опасный, но и у него есть враги. Кюрджи намекнул мне в дружеском разговоре на вечную благодарность посвященного Нумилина, Зоркого ока Храма, если я добуду сведения, порочащие Чирса.
– И ты собираешься продать Чирса Нумилину? – На губах Агмундского появилась ехидная усмешка.
– Я же сказал: продам тому, кто больше заплатит. У нас широкое поле для маневра. И есть время, чтобы подумать. Вряд ли Чирс будет слишком оплакивать племянника, если получит в качестве компенсации желанную реликвию.
– А зачем им нужен амулет?
– Трудно сказать, но у Чирса глаза горели, когда он говорил об этой штуке, да и Кюрджи уже который год за ней охотится.
Брандомский недоверчиво посмотрел на старого друга. Знает Рекин, конечно, больше, чем говорит. Впрочем, дело, похоже, действительно выгодное.
– Убрать волчонка – это и в наших интересах, и в интересах короля. Какой у тебя план, благородный Рекин?
Бес поднял голову и прислушался: неясный шум за спиной был мало похож на нервный шепот ночного леса. Кто-то бесцеремонно ломился сквозь заросли, не слишком заботясь о том, что его могут услышать. Зверь так по лесу не ходит, тем более ночью. Бес покосился на побледневшую Елену. В ней он был уверен. Оставался дорогой друг Рекин. Этот не прочь всадить нож в спину и жрецу Ахаю, и меченому Бесу. Будь у достойного Ахая под рукой пешки – Лаудсвильскому не поздоровилось бы. Хотя благородный владетель, кажется, не из тех охотников, которые бросаются на потревоженного вепря в первых рядах.
Шум раздавался уже не только позади, но и слева, и справа. Преследователи не торопились, уверенные в успехе предпринятой затеи. Скорее всего впереди Беса ждет засада, уж очень грамотно его гонят именно в этом направлении. Бес подосадовал, что не захватил арбалет. Дорогой друг обещал полную безопасность, а у жреца Ахая не было причин ему не доверять. Зато они были у меченого Беса, но, похоже, спящий проснулся слишком поздно.
– Он не посмеет обмануть посвященного Чирса, – прошептала Елена и испуганно сжала руку Беса.
– Чирс далеко, а Рекин свою выгоду не упустит. За мою голову ему хорошо заплатят.
Пущенная чьей-то меткой рукой стрела просвистела мимо уха Беса и впилась в дерево за его спиной. Благородный Рекин подтверждал тем самым выводы на свой счет. Верить нельзя никому: ни в Храме, ни в Ожском бору. Очень жаль, что жрец Ахай забыл об этом в самый неподходящий момент, видимо, дальняя дорога по бескрайней степи подействовала на него расслабляюще.
– Вперед, – крикнул Бес Елене и хлестнул вставшего на дыбы коня плетью.
Надеяться можно было только на удачу, да на свое умение ориентироваться в ночном лесу. Топот лошадей за спиной показал, что их бегство не застало преследователей врасплох. Бес метнулся вправо, но град стрел, обрушившийся на него из темноты, заставил повернуть коня.
– К оврагу, – крикнул он Елене, уверенный, что она последует за ним. Но Елена поникла в седле, уткнувшись лицом в потную шею гнедого, ее черные волосы смешались с длинной гривой коня. Бес похолодел – оперенная стрела торчала из спины женщины.
– Елена! – крикнул Бес в полный голос. В ответ на его полный ярости и боли крик лес засвистел, захохотал, заулюлюкал на сотни голосов. Он поддержал покачнувшуюся женщину и погнал лошадей прямо через кусты, не слишком надеясь на удачу, готовый в любую минуту обнажить мечи. То ли преследователи замешкались, то ли на минуту потеряли его из виду, но Бес успел доскакать до края оврага. Ни секунды ни медля, меченый подхватил Елену из седла и ринулся вниз. Кони с диким ржанием понеслись вдоль оврага, ломая кусты. Видимо, производимый ими шум сбил преследователей с толку. Бес услышал удаляющийся топот доброго десятка коней.
Он скатился на самое дно оврага, придерживая одной рукой потерявшую сознание женщину, и замер в двух шагах от ручья, тяжело переводя дух и прислушиваясь. Елена застонала, Бес метнулся к ручью, набрал в ладони воду и вылили на ее пылающее лицо.
– Уходи, Бес, – едва слышно прошептала она.
– Нет, – отчаянно затряс он головой и до крови закусил губу.
Положение Елены было безнадежным. Бес это знал, но смириться не захотел, а все пытался удержать теплом своих рук ускользающую из ее тела жизнь.
– Там, на острове, остался мальчик, – она дышала со свистом и в уголках ее губ появилась кровавая пена. – Это твой сын.
Она вдруг шумно вздохнула, дернулась всем телом и затихла. Длинные волосы Елены рассыпались по земле.
Бес долго выбирал сухие листья из этих волос, старательно счищал следы грязи с ее одежды и даже омыл ее лицо водой из ручья. Он потерял счет времени, и шум, производимый преследователями, его больше не волновал. Эти люди переговаривались о чем-то над головой меченого, но он не слышал их криков. И только когда пущенная кем-то стрела воткнулась в землю в полуметре от головы Елены, он очнулся и посмотрел вверх. Стрела, скорее всего, была выпущена наудачу. Два силуэта четко вырисовывались на краю обрыва, и если бы Бес способен был дотянуться до них сейчас, он вцепился бы в им глотки зубами. Преследователи постояли и, видимо, успокоенные тишиной удалились. Бес ткнулся лицом в залитую кровью грудь Елены и завыл глухо и безнадежно.
Ночная охота относительно дорого обошлась Брандомскому, мало того, что потерял двух человек, сорвавшихся в овраг с крутого обрыва, так еще и едва не выбил себе глаз о подвернувшуюся ветку.
– Черт бы побрал этого Рекина. – Ярл Агмундский обессилено рухнул в кресло, с наслаждением вытягивая ноги в заляпанных грязью кожаных сапогах.
Брандомский захлебываясь пил вино из огромного серебряного кубка. Вино кровавой струйкой бежало по подбородку, теряясь в густой бороде, которую Бьерн отрастил на старости лет. Грольф смотрел на эту бороду неодобрительно, – во-первых, седа, а во-вторых, делает владетеля похожим на смерда.
– Такие прогулки уже не для нас с тобой, Грольф.
– Будь он проклят, этот волчонок, – Агмундский застонал, растирая негнущуюся спину. – Будем надеяться, что Рекин договорится с храмовиками и они перехватят мальчишку в степи.
Брандомский с сомнением покачал головой. Достойный Санлукар человек осторожный, а в крепости за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы настрочить донос, если их начальник совершит оплошность. Одно дело, придушить достойного жреца в темном углу, и совсем другое – открыто выступить против Меча Храма, не доказав его вины. Нет, Санлукар на это не пойдет.
– Нужно предупредить Гарольда и самим быть начеку, Брандомский мрачно кивнул:
– Я напишу письмо в Бург, как только вернется Рекин.
– Зачем же откладывать столь важное дело, – раздался вдруг спокойный голос. Тяжелая портьера отодвинулась в сторону, и перед изумленными владетелями предстал рослый молодой человек с бледным мрачным лицом и большими темными глазами. Рука Брандомского потянулась к колокольчику.
– Не надо, Бьерн, – попросил незнакомец, и рука владетеля бессильно повисла на полпути к цели.
– Какого черта... – начал было туго соображавший Грольф, но, разглядев отвисшую челюсть Брандомского, растерянно умолк.
– Почему бы и тебе, Агмундский, не написать письмо зятю Ульфу? Заодно и попрощаешься с ним.
– Меченый! – выдохнул потрясенный Грольф. – Но как ты сюда попал?
– Надеюсь, вы не забыли, кому принадлежит этот замок? Так стоит ли удивляться, когда хозяин приходит, чтобы поприветствовать гостей.
Брандомский тяжело дышал, мелкие капельки пота покрывали его лицо. Черные глаза меченого колдуна безжалостно высасывали из его тела жизнь, каплю за каплей. И не было сил сопротивляться этому, не было сил даже на крик, на последнее прости ускользающему из-под ног миру.
– Нам даже поговорить с тобой не о чем, Бьерн, – сказал Бес, и кривая усмешка заиграла на его губах.
Ярл Грольф с ужасом наблюдал, как набухает кровью лицо Брандомского. Казалось совершенно немыслимым, что их с Бьерном жизни оборвутся по воле какого-то щенка – жизни самых могущественных людей Приграничья! В это трудно было поверить, в это нельзя было верить, да это просто не могло произойти! Нет в Приграничье стен более надежных, чем стены Ожского замка, как же этот человек смог сюда проникнуть? Почему никто не задержал его? Ведь у Бьерна лучшая дружина во всем Лэнде. Это просто сон, это не может быть реальностью!
– Крол, – окликнул Бес молчаливого спутника, – займись ярлом, а то ему скучно следить за нашей с Бьерном беседой.
Неуклюжая фигура отделилась от стены и стала за спинкой кресла Агмундского. Тонкая удавка захлестнула его шею.
– Будь ты... – прохрипел ярл, и это были его последние в жизни слова.
Гарольд, король Нордлэнда и Приграничья, пребывал в прекрасном расположении духа. Пока что все на удивление спокойно складывалось в обоих его королевствах, даже буржские скептики, осуждавшие короля за авантюру с Приграничьем, примолкли по той простой причине, что ни бунтов черни, ни выступлений беспокойных приграничных владетелей против королевской власти не последовало. А все это потому, что на плечах у Гарольда голова, а не кочан капусты, как у некоторых его оппонентов. Он не стал форсировать события: объединение двух королевств должно идти постепенно, шаг за шагом, на протяжении многих лет, пока приграничные владетели не свыкнутся с мыслью, что ими правит твердая рука, способная не только одаривать землями и замками, но и больно бить в случае неповиновения. А пока в Приграничье вполне достаточно и Бьерна Брандомского, человека умного, преданного короне и лично Гарольду, знающему, когда отпустить вожжи, а когда потянуть их на себя.
Слуга, появившийся на пороге, привлек внимание короля:
– Гонец? Из замка Ож?
Сигрид обиженно надула губы. Ей не хотелось расставаться с Гарольдом в эту минуту. В конце концов, ну что там может быть такого важного в этом Приграничье? Неужели гонец не может подождать хотя бы полчаса, пока король закончит завтрак.
– Это вести от твоего отца, он обещал приехать, полюбоваться внуком.
Сигрид не выразила по этому поводу радости, зато с гордостью посмотрела на годовалого сына Рагнвальда. Она не любила разговоров о Приграничье, и даже имя отца вызывало у нее нерадостные воспоминания. Последняя ее поездка на родину была ужасной, и королеве очень хотелось забыть все, что было с ней связано. К сожалению, прошлое слишком часто напоминало о себе и отравляло их, в остальном такую счастливую, семейную жизнь.
– Ты можешь остаться с сыном, – Гарольд бросил на красавицу жену любящий взгляд. Сигрид отрицательно покачала головой и упрямо тряхнула светлыми волосами: у королевы тоже есть свои обязанности, и она не должна ими пренебрегать. К тому же было бы невежливо игнорировать посланника собственного отца. Незачем давать лишний повод к пересудам дворцовым сплетникам.
Забрызганный грязью гонец одиноко стоял у входа, глядя затравленными глазами на придворных. В руках он держал не то мешок, не то сверток, прижимая его к груди. Гарольд с неудовольствием оглядел посланца. Каким бы спешным ни было письмо, но являться в королевский замок в грязном плаще и сапогах было верхом неприличия. Однако он подавил раздражение и почти приветливо кивнул гонцу, который нетвердой походкой приблизился к королевскому креслу.
– Пьян, мерзавец, – зло прошипел Ульф Хаарский, стоявший за спиной у Гарольда.
Сигрид брезгливо поморщилась. Отец мог бы подобрать посланца поприличнее. Пора бы ему уже привыкнуть, что дочь у него королева, и подобные просчеты отражаются на ее авторитете в Бурге, где и без того считают благородных владетелей Приграничья мужланами.
Гонец молча развернул свой нелепый сверток. Гарольд отшатнулся, Сигрид закричала, Ульф Хаарский побледнел и схватился за рукоять меча. Только старый Бент Хаслумский сохранил спокойствие и почти равнодушно смотрел, как по полу катятся головы ярла Грольфа и владетеля Бьерна. Он же взял из рук полусумасшедшего гонца бумагу.
– «Королю Нордлэнда, – четко и громко прочитал Бент, – от владетеля Ожского, Нидрасского и Хаарского: улыбайся, Гарольд! »
Мертвая тишина воцарилась в зале, даже Сигрид перестала всхлипывать.
– Что за чушь! – Бледный король с ужасом смотрел в мертвые глаза Бьерна Брандомского.
– Привет от Беса, – хрипло проговорил Ульф, и кривая улыбка появилась на его подрагивающих губах.
– Этот юнец хорошей породы, – спокойно сказал Бент Хаслумский. – Берегись, государь.
Глава 9
ТЕНИ
Кюрджи беспокойно огляделся по сторонам: ночь давно уже вступила в свои права, и здесь, у подножия Чистилища, тьма казалась особенно непроглядной. В сотне метров позади горели факелы его охраны, но сюда им дороги нет. И если враждебная рука вынырнет сейчас из темноты, чтобы поразить сердце достойного жреца, ему останется только одно – принять смиренно выпавший жребий. Сердце Кюрджи билось гулко и часто где-то у самого горла, заглушая стук шагов. Еще не поздно повернуть назад и бежать из Хянджу, забиться в щель и доживать жизнь бездомным псом, отлученным от хозяйской ласки. Он провел рукой по взмокшему от пота лицу и перевел дух. Надо успокоиться. Выбор уже сделан. Его ждут почести, высокое положение, личная благодарность посвященного Геронта. Был и другой вариант развития событий, но о нем лучше не думать. Будь он проклят, этот хитрый северянин Рекин Лаудсвильский, втравивший достойного Кюрджи в столь опасное дело! Жрец тяжело вздохнул и нерешительно шагнул прямо в распахнувшийся перед ним черный провал. Двери бесшумно сомкнулись за его спиной. Теперь уже действительно все – назад Хода нет, а значит, придется пить эту чашу до конца, не зная, что она ему принесет – хмельную радость или мучительную смерть. Два служителя в желтом шагали по бокам, освещая жрецу путь едва тлеющими светильниками. Каменный пол был отполирован тысячами ног, но Кюрджи то и дело спотыкался на ровном месте и испуганно оглядывался на молчаливых спутников. Переходы, переходы, переходы – настоящий лабиринт, в котором новичок рискует заблудиться с первых шагов, если ему придет в голову шальная мысль прогуляться здесь в одиночестве, не говоря уже о сотне ловушек, в которые попадали обреченные посвященными на медленную мучительную смерть послушники. Об этом иногда говорили, но только шепотом, пугливо озираясь по сторонам. Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, свое дело знал, и слишком несдержанный на язык служитель в любой момент рисковал предстать пред его грозные очи.
Кюрджи неожиданно для себя оказался в огромном зале освещенном пылающим в гигантской чаше огнем. Сердце Чистилища – догадался он, и ему стало не по себе. Человек в черном одеянии обернулся, и Кюрджи сломался в подобострастном поклоне – это был Геронт, Правая рука Великого, светоч и надежда всех непосвященных этого мира. – Что скажешь, достойный Кюрджи? – В голосе Геронта не было теплоты.
Кюрджи впервые видел наместника Великого вблизи. Лицо Геронта было слишком подвижным для горданца. Изрезанное тысячью мелких морщин, оно напоминало скорее печеное яблоко, чем холодный мраморный лик статуи. Маленькие острые глазки посвященного впились в обомлевшего Кюрджи. Быть может, правы были те, кто утверждал, что посвященный Геронт не горданец, а полукровка, хитростью пробравшийся к власти по трупам неосторожных благодетелей. Кюрджи с ужасом отогнал эти непрошеные и неуместные мысли.
– Я отыскал след реликвии Храма. – Кюрджи с трудом передернул пересохшим горлом и продолжал более уверенно: – Я не считал себя вправе скрыть это от посвященного Нумилина.
– Речь идет о двух скорпионах, не так ли, – небрежно обронил Геронт, но глаза его при этом цепко следили за Кюрджи. – Что ты знаешь об этой реликвии?
– Я знаю, что она исчезла из Храма много лет тому назад и что рука непосвященного не вправе касаться ее.
– Ты знаешь достаточно, продолжай.
– От одного варвара из Приграничья я узнал, что есть люди, готовые платить золотом за право владеть ею.
– А что варвар знал об этой реликвии?
– Он считал, что это семейная реликвия, так ему сказали.
– Имена?
– Он назвал имя Чирса.
– Чирс горданец и посвященный, не забывай этого, жрец Кюрджи.
– Поначалу я полагал, что он действует с твоего ведома, посвященный Геронт.
– И все-таки сообщил о действиях Чирса Зоркому оку Храма? – насмешливая улыбка появилась на губах Геронта.
– Это мой долг, посвященный.
– Нумилин умеет подбирать людей, – Геронт благо склонно кивнул головой. – Продолжай.
– Варвар из Приграничья не сумел завладеть реликвией. Два могущественных северных владетеля поплатились головами за эту попытку, а похититель исчез.
– Имя?
– Жрец Ахай, Первый Меч Храма.
Геронт молча прошелся по залу, заложив тяжелые руки за спину. Отблески священного огня падали на его лицо неровными тенями, отчего оно казалось еще более уродливым, чем было на самом деле.
– Ты подозреваешь посвященного Чирса?
Вопрос застал Кюрджи врасплох, он отступил на шаг и вновь склонился в поклоне – момент был ответственным.
– Я не сомневаюсь в его преданности Храму, – тихо произнес Кюрджи, – но я не верю в его преданность по священному Геронту, Правой руке Великого.
– А разве это не одно и то же? – надменно произнес Геронт.
– Увы, не для всех, посвященный. Кое-кто, занимая высокое положение, надеется на большее.
– Мечтать о величии может каждый, – усмехнулся Геронт, – даже такое ничтожество, как ты, суранец.
– Я лишь грязный червь у твоих ног, посвященный. В твоей воле подарить мне свет или отнять жизнь.
– Почему ты молчал так долго, жрец. – Геронт стоял спиной к Кюрджи, и голос его звучал глухо. – Быть может, потому, что посвященный Чирс человек щедрый?
Наместник Великого протянул руки к священному огню, хотя в зале было нестерпимо жарко. Пот градом катился по лицу Кюрджи и падал на каменные плиты пола. Руки Геронта медленно приближались к огню. Кюрджи едва не закричал от ужаса, когда эти руки опустились в пылающую неугасимым огнем священную чашу. Геронт так же медленно вынул руки из огня и провел ими по лицу, его узкие, словно из кости выточенные ладони продолжали сверкать первозданной белизной.
– Чистые помыслы – чистые руки, – наместник Великого обернулся к оцепеневшему от ужаса жрецу. – Твои помыслы так же чисты, суранец?
– Я не был уверен, – залепетал Кюрджи. – Я узнал об этом недавно. У меня не было доказательств.
– А сейчас они у тебя есть?
Кюрджи опустил голову, не в силах больше выдерживать взгляд посвященного Геронта. В эту минуту ему показалось, что его жизнь кончилась и никогда ему больше уже не вырваться на свободу из каменных объятий Чистилища.
– Я не мог больше молчать и поделился сомнениями с посвященным Нумилином.
Геронт вернулся к священному огню и замер, погруженный в невеселые мысли. Кюрджи боялся пошевелиться, дабы не потревожить наместника Великого даже жестом. Возможно сейчас, как раз в это мгновение, решается его судьба. Взмах ресниц Геронта, и тело Кюрджи взорвется болью в лапах страшного жреца Халукара.
Посвященный наконец поднял голову:
– Великий не забывает преданных слуг. Иди и помни – чистые помыслы.
Кюрджи, пятясь задом, выскользнул из зала. Его крепкие узловатые руки подрагивали от страха, а ослабевшие ноги почти не держали тело. Кто знает, что решил Геронт, быть может, эти шаги Кюрджи по темным переходам Чистилища окажутся последними шагами в его жизни.
Чья-то тяжелая рука легла на плечо суранца, жрец вздрогнул всем телом и замер, готовый принять смерть во славу Великого.
– Я ждал тебя, достойный, – услышал он бесцветный голос страшного жреца Халукара.
Кюрджи медленно развернулся на непослушных ногах и с ужасом уставился в холодные глаза посвященного.
– Я слышал твой разговор с Геронтом. – Жрец Халукар, Чуткое ухо Храма, смотрел на Кюрджи почти дружелюбно. – Ты обошел меня в этот раз, но я не держу на тебя зла.
– Лишь важность дела и невозможность отыскать тебя, посвященный, заставили меня обратиться к посвященному Нумилину.
– Твои поиски длились больше года, но я рад, что они столь удачно завершились, – Халукар подхватил Кюрджи под руку и скорее потащил, чем повел вниз, по узкой винтовой лестнице. – Ты познакомишь меня с этим варваром, достойный. Кажется, его зовут Рекин Лаудсвильский?
Кюрджи едва не потерял сознание от страха, пока спускался в подземелье. Слава о страшных пыточных казематах Чистилища передавалась из уст в уста, так же как и слухи об усердии посвященного Халукара, лично пытавшего ослушников даже невысокого ранга.
Халукар вдоволь насладился страхами достойного Кюрджи, но, видимо, пытки в этот раз не входили в его планы. Суранцу лишь позволили с содроганием полюбоваться на острые крючья, свисающие с потолка, и темные пятна под ними.
– К сожалению, не для всех путь к Великому – сладостный путь, – тяжело вздохнул Халукар. – У Храма много врагов и далеко не всех удается наставить на праведный путь обычными средствами. Внутренний враг страшнее внешнего. Опасно, когда вредные мысли поселяются в подобных головах. – Посвященный небрежно постучал пальцами по бритому черепу гостя.
В подвале посвященный Халукар держался куда более свободно и раскованно, чем наверху, позволяя себе даже пошутить в полной уверенности, что почерневшие от копоти и времени стены его не подведут.
– Ты не дурак, суранец, умеешь наблюдать и делать выводы. Справишься с посвященным Чирсом – быть тебе моим помощником.
Кюрджи задохнулся от неожиданности: ни о чем подобном он и мечтать не смел – это было неслыханное возвышение.
– А если дотянешься до Вара, то быть тебе посвященным.
– Но я всего лишь жалкий суранец, – робко отозвался Кюрджи.
– Чушь, – узкие глаза Халукара холодно блеснули. – Моими родителями были простые степняки, мир их праху. Преданность Храму искупает все.
Кюрджи сломался в раболепном поклоне – ни согласиться, ни возразить всесильному жрецу он не посмел.
– Следует потрясти этого юнца Ахая, – задумчиво произнес Халукар, – от него ниточка потянется к Чирсу и Вару.
Кюрджи смотрел на грозного владыку подземелья с ужасом. Посвященный Вар, Левая рука Великого, начальник всех Мечей Храма мог раздавить Кюрджи одним взмахом ресниц, да и посвященному Халукару не поздоровится. Правда, за спиной Халукара стоит Геронт, но так ли уж уверенно наместник Великого сидит на хрустальном троне, чтобы замахиваться на двух столь могущественных жрецов Храма? И что об этом скажут другие посвященные?
– Мне бы только зацепиться, – с каким-то страстным придыханием произнес Халукар. Узкие глаза степняка горели такой ненавистью, что суранец невольно поежился.
– С жрецом Ахаем справиться будет непросто, – робко заметил Кюрджи.
– И не такие гордецы ломались в этих руках. Мечта у меня есть, достойный Кюрджи, – толстые губы Халукара сломались в усмешке. – Хочу отправить на тот свет посвященного горданца по всем писаным законам Храма. Резать их из-за угла мне доводилось, но это совсем другое дело.
Чуткое ухо Храма посмотрел на ошалевшего от его признаний жреца с трескучим смехом:
– Шучу я, суранец.
– Посвященный Вар не позволит арестовать одного из его ближайших помощников, да еще и без всяких доказательств вины, а в Храме не найдется человека, который осмелится нарушить волю Левой руки Великого.
– А кто говорит о людях, достойный? – Халукар перестал смеяться. – Я повелеваю не людьми, а тенями.
Кюрджи знал о тенях Храма достаточно, чтобы сердце его сжалось от страха и отвращения.
– Ты, суранец, выведешь их на жреца Ахая. Меч Храма, и горчивший непослушанием Геронта, должен умереть. Но не сразу, – Халукар поднял вверх указательный палец, – смерть его будет не самой легкой.
Посвященный не спеша отхлебнул из стоящего перед ним на столе кувшина. Острый запах спиртного ударил в ноздри Кюрджи, и достойный жрец Храма отшатнулся. Употребление подобных напитков запрещалось в Храме, а преступившие запрет жестоко карались.
Кюрджи неожиданно для себя оказался в огромном зале освещенном пылающим в гигантской чаше огнем. Сердце Чистилища – догадался он, и ему стало не по себе. Человек в черном одеянии обернулся, и Кюрджи сломался в подобострастном поклоне – это был Геронт, Правая рука Великого, светоч и надежда всех непосвященных этого мира. – Что скажешь, достойный Кюрджи? – В голосе Геронта не было теплоты.
Кюрджи впервые видел наместника Великого вблизи. Лицо Геронта было слишком подвижным для горданца. Изрезанное тысячью мелких морщин, оно напоминало скорее печеное яблоко, чем холодный мраморный лик статуи. Маленькие острые глазки посвященного впились в обомлевшего Кюрджи. Быть может, правы были те, кто утверждал, что посвященный Геронт не горданец, а полукровка, хитростью пробравшийся к власти по трупам неосторожных благодетелей. Кюрджи с ужасом отогнал эти непрошеные и неуместные мысли.
– Я отыскал след реликвии Храма. – Кюрджи с трудом передернул пересохшим горлом и продолжал более уверенно: – Я не считал себя вправе скрыть это от посвященного Нумилина.
– Речь идет о двух скорпионах, не так ли, – небрежно обронил Геронт, но глаза его при этом цепко следили за Кюрджи. – Что ты знаешь об этой реликвии?
– Я знаю, что она исчезла из Храма много лет тому назад и что рука непосвященного не вправе касаться ее.
– Ты знаешь достаточно, продолжай.
– От одного варвара из Приграничья я узнал, что есть люди, готовые платить золотом за право владеть ею.
– А что варвар знал об этой реликвии?
– Он считал, что это семейная реликвия, так ему сказали.
– Имена?
– Он назвал имя Чирса.
– Чирс горданец и посвященный, не забывай этого, жрец Кюрджи.
– Поначалу я полагал, что он действует с твоего ведома, посвященный Геронт.
– И все-таки сообщил о действиях Чирса Зоркому оку Храма? – насмешливая улыбка появилась на губах Геронта.
– Это мой долг, посвященный.
– Нумилин умеет подбирать людей, – Геронт благо склонно кивнул головой. – Продолжай.
– Варвар из Приграничья не сумел завладеть реликвией. Два могущественных северных владетеля поплатились головами за эту попытку, а похититель исчез.
– Имя?
– Жрец Ахай, Первый Меч Храма.
Геронт молча прошелся по залу, заложив тяжелые руки за спину. Отблески священного огня падали на его лицо неровными тенями, отчего оно казалось еще более уродливым, чем было на самом деле.
– Ты подозреваешь посвященного Чирса?
Вопрос застал Кюрджи врасплох, он отступил на шаг и вновь склонился в поклоне – момент был ответственным.
– Я не сомневаюсь в его преданности Храму, – тихо произнес Кюрджи, – но я не верю в его преданность по священному Геронту, Правой руке Великого.
– А разве это не одно и то же? – надменно произнес Геронт.
– Увы, не для всех, посвященный. Кое-кто, занимая высокое положение, надеется на большее.
– Мечтать о величии может каждый, – усмехнулся Геронт, – даже такое ничтожество, как ты, суранец.
– Я лишь грязный червь у твоих ног, посвященный. В твоей воле подарить мне свет или отнять жизнь.
– Почему ты молчал так долго, жрец. – Геронт стоял спиной к Кюрджи, и голос его звучал глухо. – Быть может, потому, что посвященный Чирс человек щедрый?
Наместник Великого протянул руки к священному огню, хотя в зале было нестерпимо жарко. Пот градом катился по лицу Кюрджи и падал на каменные плиты пола. Руки Геронта медленно приближались к огню. Кюрджи едва не закричал от ужаса, когда эти руки опустились в пылающую неугасимым огнем священную чашу. Геронт так же медленно вынул руки из огня и провел ими по лицу, его узкие, словно из кости выточенные ладони продолжали сверкать первозданной белизной.
– Чистые помыслы – чистые руки, – наместник Великого обернулся к оцепеневшему от ужаса жрецу. – Твои помыслы так же чисты, суранец?
– Я не был уверен, – залепетал Кюрджи. – Я узнал об этом недавно. У меня не было доказательств.
– А сейчас они у тебя есть?
Кюрджи опустил голову, не в силах больше выдерживать взгляд посвященного Геронта. В эту минуту ему показалось, что его жизнь кончилась и никогда ему больше уже не вырваться на свободу из каменных объятий Чистилища.
– Я не мог больше молчать и поделился сомнениями с посвященным Нумилином.
Геронт вернулся к священному огню и замер, погруженный в невеселые мысли. Кюрджи боялся пошевелиться, дабы не потревожить наместника Великого даже жестом. Возможно сейчас, как раз в это мгновение, решается его судьба. Взмах ресниц Геронта, и тело Кюрджи взорвется болью в лапах страшного жреца Халукара.
Посвященный наконец поднял голову:
– Великий не забывает преданных слуг. Иди и помни – чистые помыслы.
Кюрджи, пятясь задом, выскользнул из зала. Его крепкие узловатые руки подрагивали от страха, а ослабевшие ноги почти не держали тело. Кто знает, что решил Геронт, быть может, эти шаги Кюрджи по темным переходам Чистилища окажутся последними шагами в его жизни.
Чья-то тяжелая рука легла на плечо суранца, жрец вздрогнул всем телом и замер, готовый принять смерть во славу Великого.
– Я ждал тебя, достойный, – услышал он бесцветный голос страшного жреца Халукара.
Кюрджи медленно развернулся на непослушных ногах и с ужасом уставился в холодные глаза посвященного.
– Я слышал твой разговор с Геронтом. – Жрец Халукар, Чуткое ухо Храма, смотрел на Кюрджи почти дружелюбно. – Ты обошел меня в этот раз, но я не держу на тебя зла.
– Лишь важность дела и невозможность отыскать тебя, посвященный, заставили меня обратиться к посвященному Нумилину.
– Твои поиски длились больше года, но я рад, что они столь удачно завершились, – Халукар подхватил Кюрджи под руку и скорее потащил, чем повел вниз, по узкой винтовой лестнице. – Ты познакомишь меня с этим варваром, достойный. Кажется, его зовут Рекин Лаудсвильский?
Кюрджи едва не потерял сознание от страха, пока спускался в подземелье. Слава о страшных пыточных казематах Чистилища передавалась из уст в уста, так же как и слухи об усердии посвященного Халукара, лично пытавшего ослушников даже невысокого ранга.
Халукар вдоволь насладился страхами достойного Кюрджи, но, видимо, пытки в этот раз не входили в его планы. Суранцу лишь позволили с содроганием полюбоваться на острые крючья, свисающие с потолка, и темные пятна под ними.
– К сожалению, не для всех путь к Великому – сладостный путь, – тяжело вздохнул Халукар. – У Храма много врагов и далеко не всех удается наставить на праведный путь обычными средствами. Внутренний враг страшнее внешнего. Опасно, когда вредные мысли поселяются в подобных головах. – Посвященный небрежно постучал пальцами по бритому черепу гостя.
В подвале посвященный Халукар держался куда более свободно и раскованно, чем наверху, позволяя себе даже пошутить в полной уверенности, что почерневшие от копоти и времени стены его не подведут.
– Ты не дурак, суранец, умеешь наблюдать и делать выводы. Справишься с посвященным Чирсом – быть тебе моим помощником.
Кюрджи задохнулся от неожиданности: ни о чем подобном он и мечтать не смел – это было неслыханное возвышение.
– А если дотянешься до Вара, то быть тебе посвященным.
– Но я всего лишь жалкий суранец, – робко отозвался Кюрджи.
– Чушь, – узкие глаза Халукара холодно блеснули. – Моими родителями были простые степняки, мир их праху. Преданность Храму искупает все.
Кюрджи сломался в раболепном поклоне – ни согласиться, ни возразить всесильному жрецу он не посмел.
– Следует потрясти этого юнца Ахая, – задумчиво произнес Халукар, – от него ниточка потянется к Чирсу и Вару.
Кюрджи смотрел на грозного владыку подземелья с ужасом. Посвященный Вар, Левая рука Великого, начальник всех Мечей Храма мог раздавить Кюрджи одним взмахом ресниц, да и посвященному Халукару не поздоровится. Правда, за спиной Халукара стоит Геронт, но так ли уж уверенно наместник Великого сидит на хрустальном троне, чтобы замахиваться на двух столь могущественных жрецов Храма? И что об этом скажут другие посвященные?
– Мне бы только зацепиться, – с каким-то страстным придыханием произнес Халукар. Узкие глаза степняка горели такой ненавистью, что суранец невольно поежился.
– С жрецом Ахаем справиться будет непросто, – робко заметил Кюрджи.
– И не такие гордецы ломались в этих руках. Мечта у меня есть, достойный Кюрджи, – толстые губы Халукара сломались в усмешке. – Хочу отправить на тот свет посвященного горданца по всем писаным законам Храма. Резать их из-за угла мне доводилось, но это совсем другое дело.
Чуткое ухо Храма посмотрел на ошалевшего от его признаний жреца с трескучим смехом:
– Шучу я, суранец.
– Посвященный Вар не позволит арестовать одного из его ближайших помощников, да еще и без всяких доказательств вины, а в Храме не найдется человека, который осмелится нарушить волю Левой руки Великого.
– А кто говорит о людях, достойный? – Халукар перестал смеяться. – Я повелеваю не людьми, а тенями.
Кюрджи знал о тенях Храма достаточно, чтобы сердце его сжалось от страха и отвращения.
– Ты, суранец, выведешь их на жреца Ахая. Меч Храма, и горчивший непослушанием Геронта, должен умереть. Но не сразу, – Халукар поднял вверх указательный палец, – смерть его будет не самой легкой.
Посвященный не спеша отхлебнул из стоящего перед ним на столе кувшина. Острый запах спиртного ударил в ноздри Кюрджи, и достойный жрец Храма отшатнулся. Употребление подобных напитков запрещалось в Храме, а преступившие запрет жестоко карались.