Шведов Сергей. Ведун Сар

   – Но, быть может, он сделал это втайне от своих сторонников.
   – В таком случае мы напрасно обвиняем Эмилия в измене, – сделал вывод Орест. – Если бы он действовал по сговору с Туррибием и Ратмиром, то наверняка не стал бы просить у Льва Маркелла поддержки в войне с вандалами.
   – Ты хочешь сказать, патрикий, что Ратмир ничего не знает о союзе Авита и Льва? – насторожился Эгидий.
   – Скорее всего, да, – кивнул головой Орест. – Конечно, Эмилий многим обязан Туррибию, но ведь свои долги он оплатил. Расторопный агент вандалов буквально заставил патрикия жениться на Климентине. Но вряд ли этот брак Эмилию по душе. А теперь, заслужив расположение императора и став магистром двора, Эмилий вполне способен поставить на место старого Туррибия, если тот вздумает на него давить.
   Дидий с Афранием переглянулись. Орест рассуждал вполне здраво. Будет большой потерей для Великого Рима, если этот сильный и бесспорно умный человек не займет подобающее ему место в свите императора. В конце концов, в империи осталось не так уж много умных людей, чтобы разбрасываться ими налево и направо.
   – Надо внедрить в окружение Эмилия и Климентины своего человека, – подсказал Дидий префекту. – Лучше всего женщину.
   – Спасибо за подсказку, комит, – самодовольно усмехнулся Афраний. – Но я уже успел это сделать.
   Сиятельный Афраний, еще будучи префектом анноны, создал обширную сеть осведомителей, помогавших ему в делах отнюдь не самых благовидных. А теперь, став главой огромного города, он наверняка сумеет воспользоваться открывшимися возможностями, дабы увеличить свое влияние на дела империи.
   – Мне нужен надежный человек в Паризии, – вопросительно глянул на Афрания комит Эгидий.
   Префект Рима с готовностью кивнул:
   – Есть у меня на примете некий Скудилон. Отец у него галл, мать римлянка. Торговец не из самых крупных, но пронырлив. Франков ненавидит, но умеет с ними ладить.
   – А почему он франков ненавидит? – спросил Орест.
   – Его дед владел крупным поместьем в окрестностях Паризия, но с приходом франков он свои земли утратил, оставив сына прозябать в нищете. Внуку же от былого богатства остались крохи.
   – Есть у меня к тебе еще одна просьба, сиятельный Афраний, – сказал Эгидий, задумчиво поглаживая подбородок. – Найди мне княжича Сара, двоюродного брата Ладорекса.
   – Сара я знаю, – удивленно глянул на комита Орест. – Зачем он тебе понадобился?
   – У него больше прав на власть, чем у сына Меровоя.
   Орест с сомнением покачал головой. В свое время даже кагану Аттиле не удалось вернуть Паризий под руку сыновей Кладовоя, правда, противостоял ему в том беспримерном походе даже не Меровой, а Аэций, один из самых талантливых полководцев в истории Великого Рима.
   – Уж не собираешься ли ты, высокородный Эгидий, выиграть новую Каталонскую битву? – насмешливо спросил Орест.
   – Я собираюсь прибрать к рукам Паризий, – спокойно отозвался сын Авита, – дабы обезопасить границы империи. А для достижения этой цели все средства хороши.
 
   После Константинополя и Рима город Паризий показался комиту Эгидию жуткой дырой. Паризий был даже меньше Орлеана, в котором сыну божественного Авита пришлось прожить немало лет. Тем не менее этот расположенный в медвежьем углу город был когда-то форпостом на границе Римской империи, и внушительности его стен могли позавидовать не только Рим и Медиолан, но и неприступная Ровена. В Паризии проживало никак не менее двадцати тысяч жителей, и франки составляли здесь явное меньшинство, но меньшинство вооруженное. Галлам римляне запретили носить оружие еще во времена первых императоров, что во многом и предопределило судьбу этих земель. Как только Рим ослаб, воинственные варвары, населявшие соседнюю Фризию, прибрали к рукам и город, и окружающие его поместья. В сущности, для римлян Северная Галлия, заросшая лесами и славная разве что охотой, стала бы скорее обузой, чем подспорьем, но нельзя было оставлять без присмотра воинственных франков, вторгаясь в цветущие испанские провинции.
   – Говорят, что Паризий отбил у римлян Гусирекс, тогда еще совсем юный княжич, и потом передал его родичу Гвидону, – поведал гостям занятную историю торговец Скудилон, в доме которого остановились знатные путешественники. Впрочем, о том, что они знатные, не ведал никто, кроме хозяина. Эгидий и Орест прибыли в город под видом галльских купцов, озабоченных только прибылью.
   – Выходит, Янрекс – князь Вандалии и Ладорекс – князь Франкии от одного корня свой род ведут? – уточнил Орест.
   – Выходит, так, – усмехнулся Скудилон, – чтобы им обоим пусто было.
   – Не любишь ты своего князя, – усмехнулся Эгидий, обводя глазами убогую обстановку небольшого двухъярусного дома, где ему предстояло прожить несколько дней, а то и недель. Украшением этой берлоги могли считаться разве что облинявшие до неприличия гобелены на стенах да сплетенные из соломы циновки, которыми был устлан каменный пол. Едва ли не половину атриума занимал очаг, поражавший глаз не только своими размерами, но и толстым слоем сажи, покрывающим его стены. Климат в Северной Галлии был куда суровее, чем в Италии, римляне уже успели это отметить, проделав по здешним заснеженным дорогам немалый путь.
   – Язычник! – процедил сквозь зубы христолюбивый Скудилон.
   Дело, впрочем, было не столько в вере, сколько в жене торговца, юной особе двадцати лет. Прелестная Ириния имела неосторожность попасться на глаза князю Ладо, проезжавшему по узкой улочке Паризия со своими верными антрусами. Любвеобильный Ладорекс не мог допустить, чтобы столь прекрасные ножки пачкались в паризийских нечистотах, растекающихся прямо по мостовой. Ириния даже ахнуть не успела, как была подхвачена в седло расторопным князем. Вернули ее мужу только через две недели, до слез расстроенную происшествием, да еще вдобавок беременную. Плод страсти князя и жены торговца сейчас качался в люльке, подвешенной к несущей балке недалеко от очага, и издавал довольно громкие крики, требуя к себе повышенного внимания.
   – Заплатил? – полюбопытствовал Орест.
   – Прислал сотню денариев, – вздохнул обиженный Скудилон. – Да разве ж в деньгах дело. После смерти князя Меровоя его сынок совсем распоясался. Мало ему простых жен и девок, так он ведь и дочерей знатных франков не обходит вниманием. Вводит их в грех почем зря.
   – А какая в том печаль, коли франки язычники? – удивился Эгидий.
   – Нравы-то у них строгие, – не согласился Скудилон. – Прежде за прелюбодеяние живыми в землю закопать могли. Да и ныне обидчику никто спуску не даст. Но князь – другое дело. Он ведь у них вроде святого. От его волос-де сияние исходит.
   – Исходит, – неожиданно вступила в разговор доселе молчавшая Ириния. – Мою мать князь Меровой вылечил от горячки простым прикосновением.
   – Неужели правда? – покосился на хозяина Эгидий.
   – Про Меровоя худого слова не скажу, – вздохнул Скудилон. – Многих он от недугов излечил. И правителем был справедливым. Зато сынок его – исчадье ада.
   Возможно, у прелестной Иринии на этот счет было иное мнение, но высказывать его вслух она не стала. Выставив на грубо сработанный стол приготовленную еду, она прихватила ребенка из люльки и удалилась на женскую половину.
   – Прежде я двух служанок держал и конюха, – извинился перед гостями хозяин, – но ныне дела мои совсем захирели. Два воза с товарами я потерял во время войны князя Ладо с сиятельным Майорином. Двести динариев словно корова языком слизнула.
   – Здесь пятьсот, – бросил на стол увесистый кожаный мешок Эгидий. – В возмещение за понесенные убытки и в награду за еще не оказанную услугу.
   – Лоб разобью, – просиял ликом Скудилон, прижимая к груди подаренное золото, – а дело сделаю, высокородный патрикий.
   – У кого из знатных франков самый большой зуб на князя Ладо? – спросил Эгидий.
   – Обиженных много, – обнадежил гостей догадливый хозяин. – Но более всех досадил Ладорекс благородному Венцелину. Можно сказать, на посмешище всему городу выставил. А ведь Венцелин среди франков человек не последний, то ли боярин, то ли барон, не скажу точно, как у них знатные мужи прозываются. Уж больно мудрены франкские слова для галльского уха.
   – А в чем обида-то?
   – Обнадежил Ладорекс Венцелина. Вроде бы как собирался в жены его дочь взять. Многие франки уже завидовали грядущему возвышению боярина. А князь в последний момент возьми да и откажись от невесты. Порченая-де она. Не сумела себя до свадьбы соблюсти. Так ведь он же ее испортил. Вполз девке в душу, колдун проклятый! Улестил посулами и в кусты. Говорят, что князь богине языческой приглянулся. В честь этой Лады его и назвали. Вот она ему и помогает соблазнять женок и девок.
   – А что Венцелин?
   – Почернел с горя, – вздохнул Скудилон. – Шутка сказать, такое пренебрежение.
   – А с дочерью что стало? – спросил заинтересованный Орест.
   – Убил ее Венцелин. Собственной рукой. Я же сказал – у франков нравы суровые. А она своей слабостью и род опозорила, и отца.
   – Варвары, – процедил сквозь зубы Эгидий.
   – Я бы свою тоже прибил, – сверкнул глазами Скудилон, – но ведь нет на ней вины. Не добром же она с ним пошла.
   – Не жене мстить надо, а насильнику, – рассердился на хозяина комит.
   – Ну да, – криво усмехнулся галл. – Где он, а где я. Франки с мечом рождаются, с ним и в могилу ложатся. А я кроме ножа иного оружия в руках не держал. Даже охрану для торгового обоза мы, галлы, не вправе снарядить из своих. Приходится франкам кланяться. А эти такую цену заламывают, что от такой торговли сплошные убытки.
   – Считай, повезло тебе, Скудилон, – усмехнулся Орест. – И будем надеяться, что повезет всему городу Паризию.
   С Венцелином ловкий торговец свел римлян уже на следующий день. Встреча состоялась на загородной вилле, которые в этих краях назывались замками. Замок был обнесен высокой каменной стеной и окружен довольно глубоким рвом, видимо, высокородному франку было чего бояться в этом краю.
   – Так ведь они между собой не мирят, – пояснил удивленным патрикиям Скудилон. – Чуть ли не век обиду помнят. Род на род, племя на племя.
   – А вооруженных людей под началом у Венцелина много?
   – Тысячу человек сможет поднять, – уверенно заявил торговец. – А если другие знатные франки его поддержат, то войско они вмиг соберут.
   Боярин Венцелин был рослым широкоплечим человеком лет сорока, светловолосым, с холодными и удивительно синими глазами. Но гостей эти глаза смотрели с подозрением, но без злобы. Мебель в каменном логове была самая простая – столы, лавки и огромные лари, в которых франки хранили одежду, посуду и припасы. Что удивило Эгидия, так это оружие, развешанное по стенам. Здесь были не только франкские, но и римские мечи, взятые, судя по всему, на поле битвы. Особенно хорош был меч, висевший прямо над головой хозяина. Рукоять его венчала позолоченная голова дракона, с двумя небольшими рубинами вместо глаз, а ножны были столь густо украшены серебряными завитками, что у Эгидия даже в глазах зарябило.
   – С гуннского бека снял, – пояснил хозяин. – На Каталунских полях. Знатное было дело.
   На галльском языке франк Венцелин говорил почти чисто, видимо, перенял его у слуг, в немалом числе проживающих в его обширном замке. Но воинов здесь было еще больше. Все как один в длинных, до колен, белых рубахах, расшитых замысловатыми узорами у ворота и по подолу. За длинный стол, накрытый в большом зале, село вместе с хозяином и гостями более сотни человек. Римлян своим людям Венцелин представлять не стал, но те и без того, похоже, догадались, что к ним в замок залетели важные птицы. Орест, хорошо знавший венедский язык и обычаи варваров, не ударил в грязь лицом и сумел достойно ответить на приветствие хозяина, чем вызвал одобрительный гул среди собравшихся.
   – Я своим людям доверяю, – негромко бросил Венцелин, – но для серьезного разговора время еще не приспело.
   Разговор, впрочем, состоялся в тот же день у весело гудящего очага. Кроме самого Венцелина и двух римлян, в комнате никого не было, так что можно было говорить откровенно.
   – Ты римский комит? – в лоб спросил Эгидия Венцелин.
   – Да, – подтвердил гость. – Божественный Авит поручил мне разрешение проблем, возникших на северных границах империи.
   – И что ты хочешь мне предложить, комит Эгидий?
   – Я предлагаю тебе, благородный Венцелин, и всем франкам союз с Римом.
   – В таком случае тебе следовало обратиться к князю Ладо, – сухо отозвался на предложение гостя хозяин.
   – Сын Меровоя не устраивает Рим в качестве союзника. Этот человек вздорен и ненадежен. Божественный Авит предпочел бы иметь дело с человеком, имеющим за плечами огромный опыт, а не с зеленым мальчишкой, не способным обуздывать собственные страсти.
   – Ты хочешь устранить князя моими руками? – зло прищурился на комита Венцелин. – Должен сразу предупредить тебя, римлянин, участвовать в убийстве Ладорекса я не буду. Этот вздорный юнец оскорбил мою честь и честь моего рода, но он избранник венедских богов и сын ярмана Меровоя. Его гибели мне не простят ни волхвы, ни бояре, ни даже мои родовичи.
   – А зачем убивать? – вмешался в разговор молчавший до сих пор Орест. – Достаточно просто изгнать из Паризия человека, забывшего обычаи собственного племени. Возможно, с течением лет Ладорекс научится уважать достоинство франкских мужей и считаться с их мнением. И тогда он сможет вернуться, дабы занять подобающее ему место.
   Венцелин задумался. Римляне его не торопили. Этому человеку предстояло принять непростое решение, чреватое для него большими неприятностями, а возможно, и смертью. Ладорекс за короткий срок успел досадить многим знатным мужам своего племени, но князем был все-таки он, и любая попытка лишить его власти неизбежно оборачивалась кровопролитием. А Венцелину, судя по всему, очень не хотелось втягивать франков в новую жестокую усобицу.
   – В случае крайней нужды, благородный Венцелин, я готов поддержать тебя и твоих сторонников. Десять римских легионов выступят по первому же моему сигналу.
   – Я дам тебе окончательный ответ через два дня, комит, – резко выпрямился франк. – А пока тебе лучше уехать из моего замка.
 
   Князь Ладо был завзятым охотником, на этом и строили заговорщики свой расчет. Рано или поздно он должен был покинуть Паризий, дабы отдать дань жестокой забаве, которой знатные франки предавались со страстью, достойной лучшего применения. Во всяком случае, комит Эгидий на месте молодого князя призадумался бы, почему это знатные франки, предпочитающие проводить зиму в поместьях, вдруг изменили своим привычкам и в немалом числе съехались в заснеженный город. Но Ладорекс был настолько уверен в надежности своей дружины и в преданности бояр, что ему даже в голову не пришло позаботиться о защите не только города, но и своего дома, который он оставлял в это морозное январское утро. Князя сопровождали триста антрусов, самых преданных и самых верных его сподвижников. С такой дружиной Ладорекс мог не бояться случайного наскока разбойничьих ватажек, которые в немалом числе промышляли на землях франков. Эгидий и Орест с большим интересом наблюдали, как франки, облаченные в звериные шкуры, при мечах, но без доспехов покидают город.
   – Они что же, охотятся без собак? – спросил Эгидий у Скудилона.
   – У Ладорекса три замка в окрестностях Паризия, – пояснил торговец. – Там он найдет не только собак, но и людей, если потребуется.
   Боярин Венцелин, надо отдать ему должное, действовал со стремительностью истинного стратега. Прежде всего его люди прибрали к рукам городские ворота, практически не прибегая к силе, действуя исключительно хитростью и обманом. Антрусы, оставленные Ладорексом следить за порядком в городе, почувствовали неладное только тогда, когда три тысячи мечников окружили самый роскошный в городе дворец, служивший резиденцией князя. Впрочем, Венцелин и здесь не стал проливать кровь, несмотря на численное превосходство своих сторонников. Он вызвал для переговоров боярина Годлава и настоятельно посоветовал ему убираться из города. Боярин Годлав, рослый, рыжеволосый человек лет двадцати пяти, попробовал было воззвать к совести франков, собравшихся перед княжьим дворцом, но понимания не встретил. Мечники угрюмо отмалчивались, недружелюбно поглядывая на антрусов. Судя по всему, простые франки не слишком жаловали этих холеных, отборных молодцов, гордящихся своей близостью к князю.
   – Пусть нас с Ладо сыном Меровоя рассудит вече, – вскинул правую руку к небу Венцелин. – А в справедливость княжьего суда франки давно уже потеряли веру. Уходи из Паризия без крови, Годлав, и передай Ладорексу, что старейшины племени ждут его в городе для серьезного разговора. О нанесенных нам обидах он знает лучше, чем кто-либо, так пусть придет и ответит по правде венедских богов и по обычаям наших предков.
   – Любо! – рявкнула площадь тысячами голосов. – Пусть придет.
   Антрусов насчитывалось никак не менее двухсот человек, они уже успели облачиться в доспехи и сесть на коней. Теперь они теснились за спиной Годлава, готовые по первому же его зову ринуться на разгоряченную толпу. Толпа, впрочем, состояла не из безоружных галлов, а из природных франков, способных дать нешуточный отпор княжьим любимцам. Эгидий, стоявший неподалеку от места событий, с интересом наблюдал за Годлавом. Если судить по внешнему виду, это был отчаянный головорез, привыкший орудовать мечом даже в тех случаях, когда нормальные люди полагаются на силу убеждения. Но даже он не посмел пренебречь мнением простых франков, выраженным столь недвусмысленно.
   – Хорошо, Венцелин, – произнес Годлав севшим от ненависти голосом, – я передам твои слова князю. Но запомни: боги покарают тебя за вероломство, а их приговор я с удовольствием приведу в исполнение собственными руками.
   Антрусы Годлава покинули Паризий, уведя за собой около трех сотен франков, не согласных, видимо, с решением народного веча. Галлы, потрясенные бескровным переворотом, с изумлением смотрели им вслед. Город притих в ожидании страшных событий, но ничего примечательного не случилось. Не было даже обычных при мятежах и заговорах грабежей. Франки постояли еще немного на площади, обсуждая случившееся, а потом мирно разошлись по домам.
   – Неужели Ладорекс явится на вечевой суд? – обернулся Эгидий к стоящему рядом Оресту.
   – Явится, – усмехнулся нотарий. – Но не раньше чем соберет войско под стенами города.
   – Значит, война?
   – Не исключаю и такого оборота событий, – пожал плечами Орест. – У князя Ладо много сторонников, и вряд ли он так легко отдаст власть боярину Венцелину.
   – И что ты предлагаешь? – нахмурился Эгидий.
   – Ввести на территорию Северной Галлии римские легионы. С согласия Венцелина, разумеется. Думаю, он не будет упрямиться. Либо он признает себя федератом божественного Авита, либо потеряет все, включая собственную жизнь.
   – Хорошо, – кивнул Эгидий. – Пошли десятника Алеппия к Майорину. Пусть дукс готовится к войне.
   Пророчество Ореста сбылось уже через пятнадцать дней. Князь Ладо подошел к стенам Паризия с тысячей конных и тремя тысячами пеших франков. Не приходилось сомневаться, что очень скоро численность его войска вырастет в разы за счет подкреплений, идущих из Фризии и с Рейна. Мятеж боярина Венцелина грозил захлебнуться в крови, без всякой пользы для его немногочисленных сторонников. Одно дело взывать к народному суду, имея перед собой двести антрусов, и совсем другое – противостоять с мечами в руках хорошо вооруженному войску. Тем более войску законного князя. Через месяц-другой такой осады жажда справедливости в душах простых франков сойдет на нет, и Венцелин не может этого не понимать.
   – Чего ты хочешь от меня, комит? – довольно нелюбезно спросил у вошедшего Эгидия Венцелин.
   – Я предлагаю тебе дружбу, боярин, и от своего имени, и от имени божественного Авита.
   Когда-то в этом здании располагалась городская курия, но с тех пор минуло почти восемьдесят лет. В Риме сменилось столько императоров, что Эгидий не рискнул бы сейчас их всех пересчитать. Теперь у римлян появился шанс вернуть не только курию, но и город, потерянный, казалось, навсегда. И тем вселить надежду в сердца слабых духом людей, не верящих в возрождение империи.
   – Одного взмаха моей руки достаточно, чтобы твоя голова слетела с плеч, комит.
   – Я знаю, – спокойно сказал Эгидий, присаживаясь на лавку. – Но следом за моей головой отлетит и твоя, Венцелин. Без моей помощи тебе не удастся удержать город. Твои же сторонники выдадут тебя Ладорексу. Жажда мести завела тебя слишком далеко, боярин. И теперь уже поздно поворачивать назад.
   Венцелин засмеялся, хотя и не слишком весело:
   – Не буду лукавить, комит, я с самого начала рассчитывал на тебя. Была, правда, надежда, что франки отвернутся от сына Меровоя. Но, видимо, многим благородным мужам сытая жизнь дороже чести. Я принимаю твое предложение, римлянин. Где твои обещанные легионы?
   – В десяти милях от Паризия.
   – Ладорекс изъявил готовность предстать перед судом старейшин, – холодно бросил Венцелин, – но потребовал, чтобы я открыл ворота города не только перед ним, но и перед боярами, представляющими интересы своих родов.
   – Большинство из которых выскажутся в его поддержку, – усмехнулся Эгидий.
   – Ты угадал, римлянин.
   – Передай Ладорексу, что согласен впустить его и бояр в город, – посоветовал комит. – Пусть празднует победу. В эту ночь решится его и твоя судьба, Венцелин.
   – Я не уверен в своих людях, комит.
   – Отбери тысячу самых надежных мечников. Этого будет вполне достаточно. Легионы Майорина вдвое превосходят по численности армию Ладорекса. И твой внезапный удар из-за стен города лишь завершит начатое ими дело.
   – Хорошо, – кивнул Венцелин. – Ты получишь все, о чем просишь, римлянин. И пусть не отвернуться от нас венедские боги.

Глава 4
Охота на Патрикия

   Весть о победе сиятельного Майорина над князем франков достигла Рима на исходе зимы. Привез ее нотарий Орест, непосредственный участник знаменательных событий. Его рассказ настолько обрадовал божественного Авита, что он не сходя с места назначил сына Литория комитом императорских агентов. Среди чиновников свиты это назначение вызвало глухой ропот, который тут же и стих, стоило только императору повести бровью. Божественный Авит, принявший империю в пору ее тягчайшего поражения, сумел в течение двух лет доказать привередливым римским сенаторам, что в своем выборе они не ошиблись. Великий Рим медленно поднимался с колен, и победа, одержанная Майорином, была тому еще одним доказательством.
   – Ты должен найти Ратмира, – пристально глянул Авит в глаза высокородного Ореста. – Он самый опасный среди внешних и внутренних врагов империи.
   – Неужели он в Риме? – удивился новоиспеченный комит агентов.
   – Его видели в одном из городских притонов, но не сумели задержать. Этот варвар вполне способен выведать наши планы и предупредить рекса Ярого о вторжении готов.
   – Быть может, следует прижать Туррибия? – предложил Орест.
   – Нет, – покачал головой Авит. – Слишком рано ссориться с вандалами. Ратмир – вот твоя цель, комит. Постарайся захватить его живым, но, в крайнем случае, убей.
   Божественный Авит никогда не отличался красноречием. Зато в его умении плести интриги никто не сомневался. Этот человек в течение десятилетий держал в руках нити едва ли не всех заговоров, сотрясавших империю. Ходили упорные слухи, что он был любовником матроны Пульхерии. Во всяком случае, его связывали с ней теснейшие узы. Не потому ли он так ополчился на ее сына Ратмира? Высокородный Орест, ставший комитом агентов буквально вчера, очень хорошо понимал, какую ношу взвалил себе на плечи. Кроме всего прочего, он был почти чужаком в Риме. Более двух десятков лет сын Литория провел среди варваров, и это обстоятельство не могло не бросать тень на его репутацию. Следовало срочно найти и привлечь на свою сторону человека не просто влиятельного, но посвященного во все тайны Вечного Города. И такой человек на примете у Ореста был. Другое дело, что сиятельный Афраний не принадлежал к когорте тех людей, которые готовы бескорыстно помогать как ближним, так и дальним. А если быть уж совсем откровенным, то более жадного сукиного сына Рим еще не знал. Во всяком случае, так полагал Орест, имевший возможность присмотреться к префекту Вечного Города.
   Афраний не выразил восторга по поводу прибытия незваного гостя, но принял комита агентов с неискренней любезностью, свойственной всем римским патрикиям. Человек раздражительный и желчный, Афраний тем не менее умел в случае надобности обуздывать свои эмоции и даже выказывать расположение людям, не заслуживающим, по его мнению, такой чести. Ореста он считал просто выскочкой и неудачником, пытающимся втереться в доверие к влиятельным людям.
   – Даже не знаю, высокородный Орест, поздравлять тебя с новым назначением или выражать соболезнование.
   – Почему? – искренне удивился таким словам сын Литория.
   – Твоими предшественниками на этом посту были сам божественный Авит и высокородный Туррибий – выдержать сравнение с такими людьми не каждому под силу.
   – Я справлюсь, – спокойно сказал Орест, салютуя хозяину наполненным до краев кубком.