Страница:
Разве можно заниматься подобным ремеслом в приличном доме, где есть дети? Что ни день, то другой, я уж стала узнавать их по тому, как они звонят в дверь. Хромой заявлялся в субботу днем, сразу после обеда. Его походку легко отличить. Да еще вызванивал в определенном ритме: та-тата-та… та-та! Вот дурачок! Думает, наверное, что он у нее единственный свет в окошке…»
— А что-нибудь еще о нем ты узнал?
— Ему лет пятьдесят, приезжает в такси.
— А Рыжий?
— Это новенький. Появился всего несколько недель назад. Он моложе других, лет тридцать — тридцать пять, по лестнице поднимается, перепрыгивая через ступеньку.
— У него есть ключ?
— Нет. Ни у кого, кроме Флорантена, ключа нет, кстати, мать семейства называет Флорантена сутенером с хорошими манерами. Вот ее слова: «Я предпочитаю сутенеров с Пигаль. Те по крайней мере рискуют. И ни на что другое уже не годны. А ведь этот-то, должно быть, из хорошей семьи, образован…»
Мегрэ не удержался и улыбнулся, сожалея о том, что не самолично опросил весь дом.
— В квартире справа никого. На пятом я попал в разгар семейной сцены. «Если ты не скажешь, где была и с кем…» — рычал муж. «Я что, не могу выйти за покупками, не отчитываясь перед тобой за все магазины, где побывала? Может, тебе еще справки от продавцов представлять?» — «Думаешь, я поверю, что тебе понадобилось полдня, чтобы купить себе туфли? Отвечай: кто?» — «Что кто?» — «С кем ты была?» В общем, я предпочел ретироваться. Напротив квартира пожилой дамы. В этом квартале просто жуткое количество стариков. Эта ничего не знает. Наполовину глуха, в квартире пахнет чем-то прогорклым. На всякий случай подкатился к привратнице.
Она только взглянула на меня своими рыбьими глазами и ни гугу.
— Я тоже не смог из нее ничего вытянуть, если тебя это может утешить. Утверждает, что между тремя и четырьмя в дом никто не входил.
— Она в этом уверена. Еще уверяет, что не отлучалась, а незамеченным никому мимо нее не пройти. Она и перед присяжными будет упорно это твердить. Чем мне теперь заняться?
— Иди домой, завтра увидимся на службе.
— Спокойной ночи, шеф.
Только Мегрэ повесил трубку и собрался доесть свой кусок дыни, как вновь раздался звонок. На этот раз звонил Лапуэнт. Он был возбужден.
— Шеф, я уже четверть часа пытаюсь связаться с вами, но все время занято. До этого звонил на службу. Сейчас я в табачном киоске. Есть новости.
— Выкладывай.
— Когда мы вышли из полиции, он был прекрасно осведомлен о том, что за ним следят, и, спускаясь по лестнице, даже обернулся и подмигнул мне. Я шел за ним на расстоянии трех-четырех метров. У площади Дофина он подумал-подумал и направился к пивной «У дофины». И все как будто ждал, чтобы я подошел к нему. Видя, что я держусь на отдалении, сам двинулся мне навстречу. «Я собираюсь пропустить стаканчик. Почему бы нам не выпить вместе?» Вид у него при этом был такой, словно он смеется надо мной. Вообще он шутник. Я ответил, что на службе не пью, и он вошел один. Осушил подряд три или четыре рюмки коньяку. Затем, убедившись, что я на месте, и вновь подмигнув мне, направился к Новому мосту. В этот час на улицах было многолюдно, на дороге образовались пробки, шоферы сигналили. Мы приближались — он впереди, я сзади — к набережной Межиесерн, как вдруг он взобрался на парапет и сиганул в Сену. Это произошло так стремительно, что лишь немногие прохожие, те, что были поближе к нему, заметили это. Вынырнул он метрах в трех от стоящей на приколе баржи, уже стали собираться зеваки, и тут произошло нечто почти комическое. Матрос с баржи схватил тяжелый багор и протянул его конец Флорантену. Тот ухватился за него, и так был вытащен из воды. Прибежал полицейский и склонился над лжеутопленником. Я продрался сквозь толпу, спустился к Сене и приблизился к барже. Повсюду было полно зевак, словно произошло что-то важное.
Я предпочел не вмешиваться и издали наблюдал за происходящим. Вдруг среди собравшихся оказался бы журналист… Ни к чему полошить прессу. Не знаю, правильно ли я поступил.
— Молодец. Знай, что Флорантен ничем не рисковал, в детстве, когда мы купались в Алье, он был среди нас лучшим пловцом. А что было дальше?
— Матрос, добрая душа, поднес ему стакан водки, не подозревая, что тот только что накачал себя коньяком.
Затем полицейский увел Флорантена в участок на Центральном рынке. Входить я не стал, все по той же причине. Его, должно быть, спросили, кто он такой, где живет, ну и все, что положено. Выйдя оттуда, он меня не видел: я как раз ел сандвич в бистро напротив. Он выглядел таким жалким в наброшенном на плечи одеяле, которое ему одолжили полицейские. Подозвав такси, он поехал к себе. Переоделся. Мне было видно его через окна мастерской. Вновь выйдя на улицу, он заметил меня. И я снова удостоился подмигивания и смешной гримасы; он зашагал в сторону площади Бланш и там зашел в ресторан.
Полчаса назад он вернулся, предварительно купив газету; когда я уходил, он читал ее, лежа на кровати.
Мегрэ в явном ошеломлении выслушал рассказ Лапуэнта.
— Ты ужинал?
— Съел сандвич. Передо мной целый поднос с сандвичами, пожалуй, съем еще пару. Торранс должен сменить меня в два часа утра.
— Неплохо устроился, — вздохнул Мегрэ.
— Звонить вам, если что-то изменится?
— Да, в любое время.
Он чуть было совсем не забыл о десерте. Квартира мало-помалу погружалась в темноту; пока мадам Мегрэ убирала со стола, он пристроился у окна, где стоя и доел дыню.
Было ясно: у Флорантена и в мыслях не было покушаться на свою жизнь, хорошему пловцу почти невозможно утопиться в Сене в разгар июня на глазах у сотен зевак. Да еще в нескольких метрах от баржи!
Почему тогда его старый приятель прыгнул в реку?
Чтобы дать понять, в каком он отчаянии из-за возводимых на него подозрений?
— Как Лапуэнт?
Мегрэ улыбнулся. Он догадывался, куда клонит жена.
Она никогда не задавала ему прямых вопросов по поводу его работы, но при этом ей случалось помочь ему.
— С ним все в порядке. Ему придется еще несколько часов проторчать в подворотне на бульваре Рошешуар.
— Из-за твоего приятеля по лицею?
— Да. Он устроил небольшое представление прохожим на Новом мосту, ни с того ни с сего бросившись в Сену.
— Ты не допускаешь, что он хотел покончить с собой?
— Уверен в противном.
Зачем Флорантену понадобилось привлекать к себе внимание? Хотел ли он попасть в газеты? Это было немыслимо, однако от него можно ожидать чего угодно.
— Не прогуляться ли нам?
Хотя еще окончательно не стемнело, фонари на бульваре Ришар-Ленуар уже зажглись. Супруги Мегрэ были не единственными, кто вышел прогуляться, не спеша глотнуть вечерней прохлады после душного дня.
В одиннадцать они легли спать. А на следующее утро, когда они проснулись, солнце было уже на своем посту и воздух опять разогрет. С улицы доносился легкий запах гудрона, появляющийся жарким летом, когда плавится асфальт.
Рабочий день Мегрэ начал с просмотра огромной почты, затем отчитался перед начальством. Утренние газеты дали сообщение о преступлении на улице Нотр-Дамде-Лоретт; он вкратце изложил то, что было известно.
— Он не признался?
— Нет.
— У вас есть улики против него?
— Только предположения.
Он не счел нужным добавлять, что знаком с Флорантеном с детства. Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ вызвал Жанвье.
— В конечном счете нам известно, что у Жозефины Папе было четверо постоянных любовников. Двое из них, Франсуа Паре и некий Курсель, идентифицированы, и я сегодня же утром намерен ими заняться. Ты берись за двоих других. Поговори с соседями, поспрашивай в ближайших лавках, делай, что хочешь, но добудь мне их имена и адреса.
Жанвье не удержался от улыбки: Мегрэ ведь прекрасно понимал, что задача эта почти невыполнима.
— Рассчитываю на тебя.
— Да, шеф.
После этого Мегрэ связался с судебно-медицинским экспертом. К большому его сожалению, им оказался не его добрый старый знакомый доктор Поль, что получал удовольствие, рассказывая собеседнику за ужином об очередном вскрытии.
— Вы нашли пулю, доктор?
Тот принялся читать ему свое заключение, над которым как раз трудился. Жозефина Папе была здоровой женщиной в расцвете сил. Все ее органы прекрасно функционировали и содержались в отменном состоянии.
Выстрел был произведен с расстояния меньше метра, но больше пятидесяти сантиметров.
— Пуля была послана по чуть наклонной снизу вверх траектории и засела в черепе.
Мегрэ непроизвольно представил себе высокую фигуру Флорантена. Стрелял ли он из сидячего положения?
Комиссар счел нужным задать вопрос:
— Означает ли, что кто-то сидя…
— Нет. Речь не идет о таком большом угле. Я сказал: чуть наклонно. Я послал пулю на экспертизу Гастинн-Ренетту. Мне кажется, стреляли не из автоматического оружия, а из револьвера с барабаном довольно старого образца.
— Смерть наступила мгновенно?
— Думаю, секунд через двадцать-тридцать.
— Так что вряд ли можно было ее спасти?
— Наверняка нельзя.
— Благодарю вас, доктор.
С дежурства вернулся Торранс. Его подменил новенький, по фамилии Дьедонне.
— Чем он занят?
— Встал в половине восьмого, побрился, кое-как привел себя в порядок и прямо в тапках отправился в кафе на углу, где выпил две чашки кофе и съел несколько рогаликов. Затем вошел в телефонную будку. Постоял там и вышел, так никому и не позвонив. Несколько раз оглянулся, чтобы разглядеть меня. Не знаю, каков он обычно, но мне он показался усталым, упавшим духом. В газетном киоске на Бланш купил газеты и тут же у киоска просмотрел несколько из них. Потом, вернулся домой. Тут подоспел Дьедонне. Я его проинструктировал и пришел сюда доложить вам.
— Он с кем-нибудь разговаривал?
— Ни с кем. Хотя нет, разговаривал, если это только можно назвать разговором. Пока он ходил за газетами, пришел художник, работающий по соседству. Не знаю, где он ночует, но точно не в мастерской. Флорантен ему бросил: «Все в порядке?» Тот в ответ повторил те же самые слова, после чего с любопытством уставился на меня. Видно, задумался, чего это мы ходим друг за другом. То же любопытство выказал он и по отношению к Дьедонне.
Мегрэ взялся за шляпу и вышел. Он мог бы прихватить с собой одного из инспекторов и отправиться на одной из служебных черных машин, выстроившихся вдоль здания уголовной полиции.
Но он предпочел отправиться пешком и, перейдя через мост Сен-Мишель, пошел по направлению к бульвару Сен-Жермен. Ни разу еще не представлялся ему случай побывать в министерстве общественных работ, и потому он в нерешительности остановился перед множеством лестниц, каждая из которых носила буквенное обозначение.
— Вы что-то ищете?
— Отдел судоходства.
— Лестница В, верхний этаж.
Лифта он не нашел. Лестница была такой же неприглядной, как и в его родном управлении. На каждом этаже черные стрелки на стенах указывали, где что расположено.
На четвертом этаже он увидел нужную стрелку и толкнул дверь с надписью: «Входите без стука».
Нескольких чиновников отделяла от посетителей балюстрада.
Стены были увешаны пожелтевшими картами, как некогда в муленском лицее.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы поговорить с господином Паре.
— Ваше имя?
Он поразмыслил и, не желая компрометировать начальника — может быть, неплохого малого — в глазах подчиненных, не подал визитку.
— Меня зовут Мегрэ…
Молодой человек нахмурил брови, повнимательней вгляделся в него и удалился, пожимая плечами.
Отсутствовал он несколько секунд, а когда возвратился, открыл дверцу балюстрады.
— Господин Паре примет вас.
Войдя, Мегрэ оказался перед немолодым, дородным и держащимся с большим достоинством мужчиной, встретившим его стоя и не без некоторой торжественности указавшим ему на стул.
— Я ждал вас, господин Мегрэ.
Перед ним лежал утренний выпуск газеты. Он медленно, словно совершая некий ритуал, опустился в кресло и положил руки на подлокотники.
— Вряд ли стоит говорить, что я оказался в весьма неприятной ситуации.
Он не улыбался. Должно быть, он вообще не часто улыбался. Это был спокойного нрава уравновешенный человек, обдумывающий каждое свое слово.
Глава 3
— А что-нибудь еще о нем ты узнал?
— Ему лет пятьдесят, приезжает в такси.
— А Рыжий?
— Это новенький. Появился всего несколько недель назад. Он моложе других, лет тридцать — тридцать пять, по лестнице поднимается, перепрыгивая через ступеньку.
— У него есть ключ?
— Нет. Ни у кого, кроме Флорантена, ключа нет, кстати, мать семейства называет Флорантена сутенером с хорошими манерами. Вот ее слова: «Я предпочитаю сутенеров с Пигаль. Те по крайней мере рискуют. И ни на что другое уже не годны. А ведь этот-то, должно быть, из хорошей семьи, образован…»
Мегрэ не удержался и улыбнулся, сожалея о том, что не самолично опросил весь дом.
— В квартире справа никого. На пятом я попал в разгар семейной сцены. «Если ты не скажешь, где была и с кем…» — рычал муж. «Я что, не могу выйти за покупками, не отчитываясь перед тобой за все магазины, где побывала? Может, тебе еще справки от продавцов представлять?» — «Думаешь, я поверю, что тебе понадобилось полдня, чтобы купить себе туфли? Отвечай: кто?» — «Что кто?» — «С кем ты была?» В общем, я предпочел ретироваться. Напротив квартира пожилой дамы. В этом квартале просто жуткое количество стариков. Эта ничего не знает. Наполовину глуха, в квартире пахнет чем-то прогорклым. На всякий случай подкатился к привратнице.
Она только взглянула на меня своими рыбьими глазами и ни гугу.
— Я тоже не смог из нее ничего вытянуть, если тебя это может утешить. Утверждает, что между тремя и четырьмя в дом никто не входил.
— Она в этом уверена. Еще уверяет, что не отлучалась, а незамеченным никому мимо нее не пройти. Она и перед присяжными будет упорно это твердить. Чем мне теперь заняться?
— Иди домой, завтра увидимся на службе.
— Спокойной ночи, шеф.
Только Мегрэ повесил трубку и собрался доесть свой кусок дыни, как вновь раздался звонок. На этот раз звонил Лапуэнт. Он был возбужден.
— Шеф, я уже четверть часа пытаюсь связаться с вами, но все время занято. До этого звонил на службу. Сейчас я в табачном киоске. Есть новости.
— Выкладывай.
— Когда мы вышли из полиции, он был прекрасно осведомлен о том, что за ним следят, и, спускаясь по лестнице, даже обернулся и подмигнул мне. Я шел за ним на расстоянии трех-четырех метров. У площади Дофина он подумал-подумал и направился к пивной «У дофины». И все как будто ждал, чтобы я подошел к нему. Видя, что я держусь на отдалении, сам двинулся мне навстречу. «Я собираюсь пропустить стаканчик. Почему бы нам не выпить вместе?» Вид у него при этом был такой, словно он смеется надо мной. Вообще он шутник. Я ответил, что на службе не пью, и он вошел один. Осушил подряд три или четыре рюмки коньяку. Затем, убедившись, что я на месте, и вновь подмигнув мне, направился к Новому мосту. В этот час на улицах было многолюдно, на дороге образовались пробки, шоферы сигналили. Мы приближались — он впереди, я сзади — к набережной Межиесерн, как вдруг он взобрался на парапет и сиганул в Сену. Это произошло так стремительно, что лишь немногие прохожие, те, что были поближе к нему, заметили это. Вынырнул он метрах в трех от стоящей на приколе баржи, уже стали собираться зеваки, и тут произошло нечто почти комическое. Матрос с баржи схватил тяжелый багор и протянул его конец Флорантену. Тот ухватился за него, и так был вытащен из воды. Прибежал полицейский и склонился над лжеутопленником. Я продрался сквозь толпу, спустился к Сене и приблизился к барже. Повсюду было полно зевак, словно произошло что-то важное.
Я предпочел не вмешиваться и издали наблюдал за происходящим. Вдруг среди собравшихся оказался бы журналист… Ни к чему полошить прессу. Не знаю, правильно ли я поступил.
— Молодец. Знай, что Флорантен ничем не рисковал, в детстве, когда мы купались в Алье, он был среди нас лучшим пловцом. А что было дальше?
— Матрос, добрая душа, поднес ему стакан водки, не подозревая, что тот только что накачал себя коньяком.
Затем полицейский увел Флорантена в участок на Центральном рынке. Входить я не стал, все по той же причине. Его, должно быть, спросили, кто он такой, где живет, ну и все, что положено. Выйдя оттуда, он меня не видел: я как раз ел сандвич в бистро напротив. Он выглядел таким жалким в наброшенном на плечи одеяле, которое ему одолжили полицейские. Подозвав такси, он поехал к себе. Переоделся. Мне было видно его через окна мастерской. Вновь выйдя на улицу, он заметил меня. И я снова удостоился подмигивания и смешной гримасы; он зашагал в сторону площади Бланш и там зашел в ресторан.
Полчаса назад он вернулся, предварительно купив газету; когда я уходил, он читал ее, лежа на кровати.
Мегрэ в явном ошеломлении выслушал рассказ Лапуэнта.
— Ты ужинал?
— Съел сандвич. Передо мной целый поднос с сандвичами, пожалуй, съем еще пару. Торранс должен сменить меня в два часа утра.
— Неплохо устроился, — вздохнул Мегрэ.
— Звонить вам, если что-то изменится?
— Да, в любое время.
Он чуть было совсем не забыл о десерте. Квартира мало-помалу погружалась в темноту; пока мадам Мегрэ убирала со стола, он пристроился у окна, где стоя и доел дыню.
Было ясно: у Флорантена и в мыслях не было покушаться на свою жизнь, хорошему пловцу почти невозможно утопиться в Сене в разгар июня на глазах у сотен зевак. Да еще в нескольких метрах от баржи!
Почему тогда его старый приятель прыгнул в реку?
Чтобы дать понять, в каком он отчаянии из-за возводимых на него подозрений?
— Как Лапуэнт?
Мегрэ улыбнулся. Он догадывался, куда клонит жена.
Она никогда не задавала ему прямых вопросов по поводу его работы, но при этом ей случалось помочь ему.
— С ним все в порядке. Ему придется еще несколько часов проторчать в подворотне на бульваре Рошешуар.
— Из-за твоего приятеля по лицею?
— Да. Он устроил небольшое представление прохожим на Новом мосту, ни с того ни с сего бросившись в Сену.
— Ты не допускаешь, что он хотел покончить с собой?
— Уверен в противном.
Зачем Флорантену понадобилось привлекать к себе внимание? Хотел ли он попасть в газеты? Это было немыслимо, однако от него можно ожидать чего угодно.
— Не прогуляться ли нам?
Хотя еще окончательно не стемнело, фонари на бульваре Ришар-Ленуар уже зажглись. Супруги Мегрэ были не единственными, кто вышел прогуляться, не спеша глотнуть вечерней прохлады после душного дня.
В одиннадцать они легли спать. А на следующее утро, когда они проснулись, солнце было уже на своем посту и воздух опять разогрет. С улицы доносился легкий запах гудрона, появляющийся жарким летом, когда плавится асфальт.
Рабочий день Мегрэ начал с просмотра огромной почты, затем отчитался перед начальством. Утренние газеты дали сообщение о преступлении на улице Нотр-Дамде-Лоретт; он вкратце изложил то, что было известно.
— Он не признался?
— Нет.
— У вас есть улики против него?
— Только предположения.
Он не счел нужным добавлять, что знаком с Флорантеном с детства. Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ вызвал Жанвье.
— В конечном счете нам известно, что у Жозефины Папе было четверо постоянных любовников. Двое из них, Франсуа Паре и некий Курсель, идентифицированы, и я сегодня же утром намерен ими заняться. Ты берись за двоих других. Поговори с соседями, поспрашивай в ближайших лавках, делай, что хочешь, но добудь мне их имена и адреса.
Жанвье не удержался от улыбки: Мегрэ ведь прекрасно понимал, что задача эта почти невыполнима.
— Рассчитываю на тебя.
— Да, шеф.
После этого Мегрэ связался с судебно-медицинским экспертом. К большому его сожалению, им оказался не его добрый старый знакомый доктор Поль, что получал удовольствие, рассказывая собеседнику за ужином об очередном вскрытии.
— Вы нашли пулю, доктор?
Тот принялся читать ему свое заключение, над которым как раз трудился. Жозефина Папе была здоровой женщиной в расцвете сил. Все ее органы прекрасно функционировали и содержались в отменном состоянии.
Выстрел был произведен с расстояния меньше метра, но больше пятидесяти сантиметров.
— Пуля была послана по чуть наклонной снизу вверх траектории и засела в черепе.
Мегрэ непроизвольно представил себе высокую фигуру Флорантена. Стрелял ли он из сидячего положения?
Комиссар счел нужным задать вопрос:
— Означает ли, что кто-то сидя…
— Нет. Речь не идет о таком большом угле. Я сказал: чуть наклонно. Я послал пулю на экспертизу Гастинн-Ренетту. Мне кажется, стреляли не из автоматического оружия, а из револьвера с барабаном довольно старого образца.
— Смерть наступила мгновенно?
— Думаю, секунд через двадцать-тридцать.
— Так что вряд ли можно было ее спасти?
— Наверняка нельзя.
— Благодарю вас, доктор.
С дежурства вернулся Торранс. Его подменил новенький, по фамилии Дьедонне.
— Чем он занят?
— Встал в половине восьмого, побрился, кое-как привел себя в порядок и прямо в тапках отправился в кафе на углу, где выпил две чашки кофе и съел несколько рогаликов. Затем вошел в телефонную будку. Постоял там и вышел, так никому и не позвонив. Несколько раз оглянулся, чтобы разглядеть меня. Не знаю, каков он обычно, но мне он показался усталым, упавшим духом. В газетном киоске на Бланш купил газеты и тут же у киоска просмотрел несколько из них. Потом, вернулся домой. Тут подоспел Дьедонне. Я его проинструктировал и пришел сюда доложить вам.
— Он с кем-нибудь разговаривал?
— Ни с кем. Хотя нет, разговаривал, если это только можно назвать разговором. Пока он ходил за газетами, пришел художник, работающий по соседству. Не знаю, где он ночует, но точно не в мастерской. Флорантен ему бросил: «Все в порядке?» Тот в ответ повторил те же самые слова, после чего с любопытством уставился на меня. Видно, задумался, чего это мы ходим друг за другом. То же любопытство выказал он и по отношению к Дьедонне.
Мегрэ взялся за шляпу и вышел. Он мог бы прихватить с собой одного из инспекторов и отправиться на одной из служебных черных машин, выстроившихся вдоль здания уголовной полиции.
Но он предпочел отправиться пешком и, перейдя через мост Сен-Мишель, пошел по направлению к бульвару Сен-Жермен. Ни разу еще не представлялся ему случай побывать в министерстве общественных работ, и потому он в нерешительности остановился перед множеством лестниц, каждая из которых носила буквенное обозначение.
— Вы что-то ищете?
— Отдел судоходства.
— Лестница В, верхний этаж.
Лифта он не нашел. Лестница была такой же неприглядной, как и в его родном управлении. На каждом этаже черные стрелки на стенах указывали, где что расположено.
На четвертом этаже он увидел нужную стрелку и толкнул дверь с надписью: «Входите без стука».
Нескольких чиновников отделяла от посетителей балюстрада.
Стены были увешаны пожелтевшими картами, как некогда в муленском лицее.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы поговорить с господином Паре.
— Ваше имя?
Он поразмыслил и, не желая компрометировать начальника — может быть, неплохого малого — в глазах подчиненных, не подал визитку.
— Меня зовут Мегрэ…
Молодой человек нахмурил брови, повнимательней вгляделся в него и удалился, пожимая плечами.
Отсутствовал он несколько секунд, а когда возвратился, открыл дверцу балюстрады.
— Господин Паре примет вас.
Войдя, Мегрэ оказался перед немолодым, дородным и держащимся с большим достоинством мужчиной, встретившим его стоя и не без некоторой торжественности указавшим ему на стул.
— Я ждал вас, господин Мегрэ.
Перед ним лежал утренний выпуск газеты. Он медленно, словно совершая некий ритуал, опустился в кресло и положил руки на подлокотники.
— Вряд ли стоит говорить, что я оказался в весьма неприятной ситуации.
Он не улыбался. Должно быть, он вообще не часто улыбался. Это был спокойного нрава уравновешенный человек, обдумывающий каждое свое слово.
Глава 3
Кабинет, в который вошел Мегрэ, в точности напоминал ему его собственный до модернизации помещений уголовной полиции; на камине стояли часы в корпусе из черного мрамора: точно такие же круглый день тикали у него самого перед глазами, и ему никак не удавалось отладить их.
Хозяин кабинета был под стать часам. Повадки выдавали в нем высокопоставленного чиновника, осторожного, уверенного в себе и, должно быть, глубоко униженного тем положением подозреваемого, в котором он оказался.
Черты его лица расплылись. Темные поредевшие волосы были зачесаны на плешь, которую закрывали лишь частично; слишком темные усы наверняка были крашеными. На белых руках росли длинные волосы.
— Я признателен вам, господин Мегрэ, за то, что вы не вызвали меня в полицию и лично потрудились прийти.
— Я стараюсь не раздувать случившееся.
— Утренние газеты и впрямь слишком распространяются…
— Как давно вы знакомы с Жозефиной Папе?
— Года три. Извините, что я вздрогнул, когда вы произнесли ее имя, для меня она была просто Жозе. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем я узнал ее настоящее имя.
— Понимаю. При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?
— При самых банальных. Мне пятьдесят пять лет, господин комиссар. В ту пору мне было пятьдесят два; вы вряд ли мне поверите, если я скажу вам, что до того никогда не изменял жене. А между тем вот уже десять лет она больна, и отношения наши складываются не лучшим образом, поскольку у нее развилась неврастения.
— У вас есть дети?
— Три дочери. Старшая замужем за судовладельцем из Ла-Рошели. Средняя — преподавательница лицея в Тунисе, а младшая, также замужем, живет в Париже, в XVI округе. У меня пять внуков, старшему из них скоро исполнится двенадцать. Мы с женой вот уже три десятка лет живем в Версале, все в том же доме. Как видите, я долго вел обычную, ничем не примечательную жизнь прилежного служаки.
Как весьма осторожный человек, он говорил медленно, подбирая слова. В словах его, как и в выражении лица, не было и тени юмора. Смеялся ли он вообще когда-нибудь от души? Это казалось невероятным. Если он и улыбался, то, должно быть, слабой, угасающей улыбкой.
— Вы спрашиваете, как мы познакомились. Иногда после работы я заглядываю в кафе на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сольферино. Так было и в тот день. Шел дождь, я помню, как по оконным стеклам текла вода.
Я сел на свое привычное место, официант, знающий меня уже не первый год, принес мне портвейн.
За соседним столиком молодая женщина писала письмо, что-то у нее не ладилось. Видимо, чернила в чернильнице загустели, и она не могла писать поданным ей пером. Это была весьма достойная дама в ладно сидящем скромном костюме цвета морской волны.
«— Официант, нет ли у вас другого пера?
— Увы, мадам, это единственное. Теперь все приходят со своими ручками».
Без какой бы то ни было задней мысли я протянул ей свою ручку.
«— Если позволите предложить вам…»
Она взглянула на меня и с признательностью улыбнулась. Так все началось. Она быстро покончила с письмом и принялась пить чай.
«— Вы часто здесь бываете? — спросила она меня, возвращая ручку.
— Почти каждый день.
— Мне нравится атмосфера этих старых кафе с их завсегдатаями.
— Вы живете неподалеку?
— Нет. Я живу на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, но часто бываю на Левом берегу[1]».
Он, казалось, вложил в свой взгляд все простодушие, на какое только был способен.
— Вот видите, как неожиданна была наша встреча. На следующий день она в кафе не появилась. А еще через день, войдя, я застал ее на прежнем месте, и она едва заметно улыбнулась мне.
Она выглядела спокойной, кроткой, в ее поведении и манере выражаться было нечто внушающее доверие.
Мы разговорились. Я рассказал ей, что живу в Версале, и, кажется, уже тогда поведал о жене и дочерях. Она наблюдала, как, выйдя из кафе, я сел в свой автомобиль.
Наверное, я вас удивлю, сказав, что так длилось больше месяца и что в те дни, когда она не приходила, я чувствовал себя обманутым.
Она стала для меня чем-то вроде друга, я и не помышлял тогда ни о чем ином. С женой я привык следить за каждым своим словом, чтобы оно не было превратно истолковано и не спровоцировало кризис.
Когда дети были маленькие, в доме царили жизнерадостность и оживление, а жена была веселой и энергичной. Вы и представить себе не можете, что испытываешь, возвращаясь в огромную пустую квартиру, где тебя поджидают полные тревоги, недоверчивые глаза.
Раскуривая трубку, Мегрэ протянул собеседнику кисет.
— Благодарю. Я давно бросил. Только не думайте, что я пытаюсь оправдать свое поведение.
Каждую среду я имел обыкновение посещать собрание благотворительного общества, членом которого являюсь.
В одну из сред я туда не пошел: мадемуазель Папе отвезла меня к себе.
Она рассказала мне, что живет одна на очень скромную ренту, оставленную ей родителями, и отчаялась устроиться на работу.
— Сообщила ли она вам что-нибудь о своей семье?
— Ее отец, офицер, был убит на войне, когда она была совсем крошкой, вырастила ее мать, где-то в провинции.
У нее есть брат.
— Вы его видели?
— Один раз. Он инженер, много разъезжает. Однажды в среду я приехал раньше обычного и застал его у нее, чем Жозе и воспользовалась, чтобы представить нас друг другу. Весьма достойный, интеллигентный человек, много старше ее. Он внедрил новый способ удаления токсических веществ в выхлопных газах автомобилей.
— Он такой высокий, худой, с подвижным лицом и светлыми глазами?
Франсуа Паре, казалось, был удивлен.
— Вы его знаете?
— Имел случай встречаться. Скажите, много ли денег вы давали Жозе?
Чиновник покраснел и отвел глаза.
— Я отнюдь не стеснен в средствах и даже более того.
Дядя оставил мне две фермы в Нормандии, я давно мог подать в отставку. Но чем мне было занять себя?
— А можно ли сказать, что вы ее содержали?
— Это не совсем точно. Я давал ей возможность не экономить на мелочах, окружить себя немного большим комфортом.
— Вы виделись только по средам?
— Это единственный день недели, когда у меня есть причина задержаться вечером в Париже. Чем больше мы с женой стареем, тем больше она ревнует.
— Вашей жене никогда не приходило в голову следить за вами по окончании рабочего дня?
— Нет. Она никуда не выходит. Она так похудела, что едва держится на ногах, врачи один за другим отказываются ее лечить.
— Говорила ли вам мадемуазель Папе, что вы ее единственный любовник?
— Должен заметить, мы никогда даже не произносили это слово. В определенном смысле оно точно, поскольку, не скрою, мы состояли в интимных отношениях.
Однако между нами существовала другая связь, гораздо более важная. Мы оба были одинокими, стремящимися достойно противостоять судьбе людьми. Не знаю, понятно ли это вам. Мы могли обо всем искренне говорить друг с другом. Она была другом мне, я был другом ей.
— Вы ревновали?
Он вздрогнул, взгляд его посуровел, словно этот вопрос задел его.
— Я уже признался вам, что за всю свою жизнь ни разу не увлекался. Вам известны мои года. Я не скрываю от вас всю важность, которую имели для меня эти доверительные дружеские отношения. Я с нетерпением ждал среды. Я жил только будущим вечером среды. Это позволяло мне переносить все остальное.
— Следовательно, известие о том, что у нее есть другой, явилось бы для вас тяжелым ударом?
— Несомненно. Это было бы концом.
— Концом чего?
— Всего. Того маленького счастья, которое выпало на мою долю в последние три года.
— Вы только раз виделись с ее братом?
— Да.
— У вас не возникло подозрений?
— А что, собственно, я должен был заподозрить?
— Вы никого больше не встречали у нее?
Он слабо улыбнулся.
— Один раз, несколько недель назад. Когда я поднялся на лифте, из квартиры выходил молодой человек.
— Он был рыжий?
— Откуда вы знаете? — поразился собеседник Мегрэ. — В таком случае вам, наверное, также известно, что это страховой агент. Признаюсь, я пошел за ним следом и увидел, как он вошел в бар на улице Фонтен, как будто был завсегдатаем.
Когда я спросил о нем Жозе, она нисколько не смутилась и объяснила это следующим образом: «Он уже третий раз приходит ко мне, чтобы заключить со мной договор о страховании жизни. Кому же я плачу страховку?
Где-то у меня завалялась его визитка».
Она порылась в ящиках и действительно нашла визитную карточку на имя Жана Люка Бодара, представляющего компанию «Континенталь» с авеню Опера. Компания не очень большая, но с превосходной репутацией. Я связался с заведующим кадрами, который подтвердил, что Жан Люк Бодар состоит у них на службе.
Мегрэ не спеша, небольшими затяжками курил трубку, стараясь выиграть время, поскольку стоящая перед ним задача была не из приятных.
— Вы были вчера на Нотр-Дам-де-Лоретт?
— Как всегда. Я немного опоздал, меня задержал начальник секретариата министра. Я позвонил, никто не открыл, чему я очень удивился. Снова позвонил, постучал, безрезультатно.
— У вас не появилось желания расспросить привратницу?
— Эта женщина наводит на меня ужас, и я стараюсь как можно меньше общаться с ней. Домой я вернулся не сразу. Зашел поужинать в ресторан у Версальской заставы, нужно ведь было сохранить видимость, что я на заседании благотворительного общества.
— Когда вы узнали о случившемся?
— Сегодня утром, когда брился. Передали по радио, но без подробностей. Только придя на работу, я прочел заметку в газете. Я совершенно раздавлен. Не могу взять в толк…
— Вы не заходили на квартиру мадемуазель Папе между тремя и четырьмя?
— Понимаю, что вы имеете в виду, — желчно ответил Паре. — Нет, я не выходил из своего кабинета во второй половине дня, и мои сотрудники подтвердят вам это. Однако мне хотелось бы, чтобы мое имя не упоминалось…
Бедняга! Он был встревожен, напуган, потрясен. Все, за что он цеплялся на старости лет, рушилось, но он как мог сохранял свое человеческое достоинство.
— Я так и думал, что привратница или брат, если он в Париже, расскажут вам обо мне.
— Никакого брата нет, господин Паре.
Тот недоверчиво нахмурился, готовый обидеться.
— Мне очень тяжело разочаровывать вас, но я обязан сказать вам правду. Того, кто был вам представлен под именем Леона Папе, на самом деле зовут Леон Флорантен; так случилось, что мы с ним вместе учились в лицее в Мулене.
— Не понимаю…
— Стоило вам выйти от Жозефины Папе, как он тут же проникал в ее квартиру, от которой у него был ключ.
А у вас был когда-нибудь ключ от ее квартиры?
— Нет. Я не просил. Мне и в голову бы не пришло…
— Он постоянно проживал у нее и исчезал лишь на время, когда она ждала кого-нибудь из посетителей.
— Вы сказали «посетители», во множественном числе.
Я правильно вас понял?
Он сидел в своем кресле очень бледный, неподвижный, как скала.
— Вас было четверо, не считая Флорантена.
— Вы хотите сказать…
— Что Жозефина Папе была на содержании четырех любовников. Один из них появился у нее задолго до вас и много лет назад почти постоянно проживал в этой квартире.
— Вы видели его?
— Пока нет.
— Кто он?
В глубине души Франсуа Паре все еще не верил словам Мегрэ.
— Некто по имени Фернан Курсель, пополам с братом владеющий предприятием по производству шарикоподшипников. Сам завод в Руане, в Париже, на бульваре Вольтера, находится его представительство. Он должен быть примерно одних с вами лет и весьма грузным.
— Я с трудом этому верю.
— Его днем был четверг, он единственный оставался у нее на ночь.
— Надеюсь, это не ловушка?
— Что вы имеете в виду?
— Почем я знаю! Говорят, полиция пускает иногда в ход неожиданные методы. Все это кажется мне настолько невероятным.
— Есть еще один, субботний посетитель. О нем мало что известно, знаю только, что он хромает.
— А четвертый?
Он пытался не терять самообладания, но, несмотря на все усилия, его покрытые длинными волосами руки с такой силой вцепились в подлокотники, что суставы побелели.
— Это тот самый рыжий парнишка, страховой агент, с которым вы однажды столкнулись.
— Но он на самом деле страховой агент. Я лично в этом удостоверился.
— Можно быть страховым агентом и в то же время любовником красивой женщины.
— Ничего не понимаю. Вы не знали ее, иначе были бы столь же недоверчивы, как и я. Никогда не встречал я такой разумной, простой и уравновешенной женщины. У меня три дочери, и они научили меня разбираться в женщинах. Я скорей бы доверился Жозе, чем одной из своих дочерей.
— Я крайне сожалею о том, что пришлось открыть вам глаза.
— Полагаю, вы уверены в том, что сказали мне?
— Если хотите, я заставлю Флорантена подтвердить все это.
— У меня нет ни малейшего желания видеться с этим господином, как и с тремя остальными. Если я правильно понимаю, этот Флорантен был, что называется, ее сердечным другом?
Хозяин кабинета был под стать часам. Повадки выдавали в нем высокопоставленного чиновника, осторожного, уверенного в себе и, должно быть, глубоко униженного тем положением подозреваемого, в котором он оказался.
Черты его лица расплылись. Темные поредевшие волосы были зачесаны на плешь, которую закрывали лишь частично; слишком темные усы наверняка были крашеными. На белых руках росли длинные волосы.
— Я признателен вам, господин Мегрэ, за то, что вы не вызвали меня в полицию и лично потрудились прийти.
— Я стараюсь не раздувать случившееся.
— Утренние газеты и впрямь слишком распространяются…
— Как давно вы знакомы с Жозефиной Папе?
— Года три. Извините, что я вздрогнул, когда вы произнесли ее имя, для меня она была просто Жозе. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем я узнал ее настоящее имя.
— Понимаю. При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?
— При самых банальных. Мне пятьдесят пять лет, господин комиссар. В ту пору мне было пятьдесят два; вы вряд ли мне поверите, если я скажу вам, что до того никогда не изменял жене. А между тем вот уже десять лет она больна, и отношения наши складываются не лучшим образом, поскольку у нее развилась неврастения.
— У вас есть дети?
— Три дочери. Старшая замужем за судовладельцем из Ла-Рошели. Средняя — преподавательница лицея в Тунисе, а младшая, также замужем, живет в Париже, в XVI округе. У меня пять внуков, старшему из них скоро исполнится двенадцать. Мы с женой вот уже три десятка лет живем в Версале, все в том же доме. Как видите, я долго вел обычную, ничем не примечательную жизнь прилежного служаки.
Как весьма осторожный человек, он говорил медленно, подбирая слова. В словах его, как и в выражении лица, не было и тени юмора. Смеялся ли он вообще когда-нибудь от души? Это казалось невероятным. Если он и улыбался, то, должно быть, слабой, угасающей улыбкой.
— Вы спрашиваете, как мы познакомились. Иногда после работы я заглядываю в кафе на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сольферино. Так было и в тот день. Шел дождь, я помню, как по оконным стеклам текла вода.
Я сел на свое привычное место, официант, знающий меня уже не первый год, принес мне портвейн.
За соседним столиком молодая женщина писала письмо, что-то у нее не ладилось. Видимо, чернила в чернильнице загустели, и она не могла писать поданным ей пером. Это была весьма достойная дама в ладно сидящем скромном костюме цвета морской волны.
«— Официант, нет ли у вас другого пера?
— Увы, мадам, это единственное. Теперь все приходят со своими ручками».
Без какой бы то ни было задней мысли я протянул ей свою ручку.
«— Если позволите предложить вам…»
Она взглянула на меня и с признательностью улыбнулась. Так все началось. Она быстро покончила с письмом и принялась пить чай.
«— Вы часто здесь бываете? — спросила она меня, возвращая ручку.
— Почти каждый день.
— Мне нравится атмосфера этих старых кафе с их завсегдатаями.
— Вы живете неподалеку?
— Нет. Я живу на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, но часто бываю на Левом берегу[1]».
Он, казалось, вложил в свой взгляд все простодушие, на какое только был способен.
— Вот видите, как неожиданна была наша встреча. На следующий день она в кафе не появилась. А еще через день, войдя, я застал ее на прежнем месте, и она едва заметно улыбнулась мне.
Она выглядела спокойной, кроткой, в ее поведении и манере выражаться было нечто внушающее доверие.
Мы разговорились. Я рассказал ей, что живу в Версале, и, кажется, уже тогда поведал о жене и дочерях. Она наблюдала, как, выйдя из кафе, я сел в свой автомобиль.
Наверное, я вас удивлю, сказав, что так длилось больше месяца и что в те дни, когда она не приходила, я чувствовал себя обманутым.
Она стала для меня чем-то вроде друга, я и не помышлял тогда ни о чем ином. С женой я привык следить за каждым своим словом, чтобы оно не было превратно истолковано и не спровоцировало кризис.
Когда дети были маленькие, в доме царили жизнерадостность и оживление, а жена была веселой и энергичной. Вы и представить себе не можете, что испытываешь, возвращаясь в огромную пустую квартиру, где тебя поджидают полные тревоги, недоверчивые глаза.
Раскуривая трубку, Мегрэ протянул собеседнику кисет.
— Благодарю. Я давно бросил. Только не думайте, что я пытаюсь оправдать свое поведение.
Каждую среду я имел обыкновение посещать собрание благотворительного общества, членом которого являюсь.
В одну из сред я туда не пошел: мадемуазель Папе отвезла меня к себе.
Она рассказала мне, что живет одна на очень скромную ренту, оставленную ей родителями, и отчаялась устроиться на работу.
— Сообщила ли она вам что-нибудь о своей семье?
— Ее отец, офицер, был убит на войне, когда она была совсем крошкой, вырастила ее мать, где-то в провинции.
У нее есть брат.
— Вы его видели?
— Один раз. Он инженер, много разъезжает. Однажды в среду я приехал раньше обычного и застал его у нее, чем Жозе и воспользовалась, чтобы представить нас друг другу. Весьма достойный, интеллигентный человек, много старше ее. Он внедрил новый способ удаления токсических веществ в выхлопных газах автомобилей.
— Он такой высокий, худой, с подвижным лицом и светлыми глазами?
Франсуа Паре, казалось, был удивлен.
— Вы его знаете?
— Имел случай встречаться. Скажите, много ли денег вы давали Жозе?
Чиновник покраснел и отвел глаза.
— Я отнюдь не стеснен в средствах и даже более того.
Дядя оставил мне две фермы в Нормандии, я давно мог подать в отставку. Но чем мне было занять себя?
— А можно ли сказать, что вы ее содержали?
— Это не совсем точно. Я давал ей возможность не экономить на мелочах, окружить себя немного большим комфортом.
— Вы виделись только по средам?
— Это единственный день недели, когда у меня есть причина задержаться вечером в Париже. Чем больше мы с женой стареем, тем больше она ревнует.
— Вашей жене никогда не приходило в голову следить за вами по окончании рабочего дня?
— Нет. Она никуда не выходит. Она так похудела, что едва держится на ногах, врачи один за другим отказываются ее лечить.
— Говорила ли вам мадемуазель Папе, что вы ее единственный любовник?
— Должен заметить, мы никогда даже не произносили это слово. В определенном смысле оно точно, поскольку, не скрою, мы состояли в интимных отношениях.
Однако между нами существовала другая связь, гораздо более важная. Мы оба были одинокими, стремящимися достойно противостоять судьбе людьми. Не знаю, понятно ли это вам. Мы могли обо всем искренне говорить друг с другом. Она была другом мне, я был другом ей.
— Вы ревновали?
Он вздрогнул, взгляд его посуровел, словно этот вопрос задел его.
— Я уже признался вам, что за всю свою жизнь ни разу не увлекался. Вам известны мои года. Я не скрываю от вас всю важность, которую имели для меня эти доверительные дружеские отношения. Я с нетерпением ждал среды. Я жил только будущим вечером среды. Это позволяло мне переносить все остальное.
— Следовательно, известие о том, что у нее есть другой, явилось бы для вас тяжелым ударом?
— Несомненно. Это было бы концом.
— Концом чего?
— Всего. Того маленького счастья, которое выпало на мою долю в последние три года.
— Вы только раз виделись с ее братом?
— Да.
— У вас не возникло подозрений?
— А что, собственно, я должен был заподозрить?
— Вы никого больше не встречали у нее?
Он слабо улыбнулся.
— Один раз, несколько недель назад. Когда я поднялся на лифте, из квартиры выходил молодой человек.
— Он был рыжий?
— Откуда вы знаете? — поразился собеседник Мегрэ. — В таком случае вам, наверное, также известно, что это страховой агент. Признаюсь, я пошел за ним следом и увидел, как он вошел в бар на улице Фонтен, как будто был завсегдатаем.
Когда я спросил о нем Жозе, она нисколько не смутилась и объяснила это следующим образом: «Он уже третий раз приходит ко мне, чтобы заключить со мной договор о страховании жизни. Кому же я плачу страховку?
Где-то у меня завалялась его визитка».
Она порылась в ящиках и действительно нашла визитную карточку на имя Жана Люка Бодара, представляющего компанию «Континенталь» с авеню Опера. Компания не очень большая, но с превосходной репутацией. Я связался с заведующим кадрами, который подтвердил, что Жан Люк Бодар состоит у них на службе.
Мегрэ не спеша, небольшими затяжками курил трубку, стараясь выиграть время, поскольку стоящая перед ним задача была не из приятных.
— Вы были вчера на Нотр-Дам-де-Лоретт?
— Как всегда. Я немного опоздал, меня задержал начальник секретариата министра. Я позвонил, никто не открыл, чему я очень удивился. Снова позвонил, постучал, безрезультатно.
— У вас не появилось желания расспросить привратницу?
— Эта женщина наводит на меня ужас, и я стараюсь как можно меньше общаться с ней. Домой я вернулся не сразу. Зашел поужинать в ресторан у Версальской заставы, нужно ведь было сохранить видимость, что я на заседании благотворительного общества.
— Когда вы узнали о случившемся?
— Сегодня утром, когда брился. Передали по радио, но без подробностей. Только придя на работу, я прочел заметку в газете. Я совершенно раздавлен. Не могу взять в толк…
— Вы не заходили на квартиру мадемуазель Папе между тремя и четырьмя?
— Понимаю, что вы имеете в виду, — желчно ответил Паре. — Нет, я не выходил из своего кабинета во второй половине дня, и мои сотрудники подтвердят вам это. Однако мне хотелось бы, чтобы мое имя не упоминалось…
Бедняга! Он был встревожен, напуган, потрясен. Все, за что он цеплялся на старости лет, рушилось, но он как мог сохранял свое человеческое достоинство.
— Я так и думал, что привратница или брат, если он в Париже, расскажут вам обо мне.
— Никакого брата нет, господин Паре.
Тот недоверчиво нахмурился, готовый обидеться.
— Мне очень тяжело разочаровывать вас, но я обязан сказать вам правду. Того, кто был вам представлен под именем Леона Папе, на самом деле зовут Леон Флорантен; так случилось, что мы с ним вместе учились в лицее в Мулене.
— Не понимаю…
— Стоило вам выйти от Жозефины Папе, как он тут же проникал в ее квартиру, от которой у него был ключ.
А у вас был когда-нибудь ключ от ее квартиры?
— Нет. Я не просил. Мне и в голову бы не пришло…
— Он постоянно проживал у нее и исчезал лишь на время, когда она ждала кого-нибудь из посетителей.
— Вы сказали «посетители», во множественном числе.
Я правильно вас понял?
Он сидел в своем кресле очень бледный, неподвижный, как скала.
— Вас было четверо, не считая Флорантена.
— Вы хотите сказать…
— Что Жозефина Папе была на содержании четырех любовников. Один из них появился у нее задолго до вас и много лет назад почти постоянно проживал в этой квартире.
— Вы видели его?
— Пока нет.
— Кто он?
В глубине души Франсуа Паре все еще не верил словам Мегрэ.
— Некто по имени Фернан Курсель, пополам с братом владеющий предприятием по производству шарикоподшипников. Сам завод в Руане, в Париже, на бульваре Вольтера, находится его представительство. Он должен быть примерно одних с вами лет и весьма грузным.
— Я с трудом этому верю.
— Его днем был четверг, он единственный оставался у нее на ночь.
— Надеюсь, это не ловушка?
— Что вы имеете в виду?
— Почем я знаю! Говорят, полиция пускает иногда в ход неожиданные методы. Все это кажется мне настолько невероятным.
— Есть еще один, субботний посетитель. О нем мало что известно, знаю только, что он хромает.
— А четвертый?
Он пытался не терять самообладания, но, несмотря на все усилия, его покрытые длинными волосами руки с такой силой вцепились в подлокотники, что суставы побелели.
— Это тот самый рыжий парнишка, страховой агент, с которым вы однажды столкнулись.
— Но он на самом деле страховой агент. Я лично в этом удостоверился.
— Можно быть страховым агентом и в то же время любовником красивой женщины.
— Ничего не понимаю. Вы не знали ее, иначе были бы столь же недоверчивы, как и я. Никогда не встречал я такой разумной, простой и уравновешенной женщины. У меня три дочери, и они научили меня разбираться в женщинах. Я скорей бы доверился Жозе, чем одной из своих дочерей.
— Я крайне сожалею о том, что пришлось открыть вам глаза.
— Полагаю, вы уверены в том, что сказали мне?
— Если хотите, я заставлю Флорантена подтвердить все это.
— У меня нет ни малейшего желания видеться с этим господином, как и с тремя остальными. Если я правильно понимаю, этот Флорантен был, что называется, ее сердечным другом?