Сименон Жорж. Друг детства Мегрэ

   — Вроде того: за что он только не брался в своей жизни. И все упустил. Тем не менее пользуется у женщин некоторым успехом.
   — Мы почти одного возраста…
   — Если не считать разницы в два года… Его преимущество перед вами в том, что он под рукой и днем и ночью. Кроме того, ничего не принимает всерьез. С ним что ни день, то белая страница, заполняемая по своему усмотрению и настроению.
   У самого Паре были и совесть, и угрызения совести, и ответственность за других. Его лицо, повадки запечатлели всю важность, какую придают жизни иные люди.
   Можно было сказать, что он чуть ли не несет на плечах свой отдел, если не все министерство, и Мегрэ с трудом мог вообразить себе его свидания с Жозе.
   К счастью, она отличалась кротким нравом. И, должно быть, была способна не один час с улыбкой выслушивать излияния мужчины, сломленного судьбой и житейскими невзгодами.
   Мегрэ вдруг стал яснее представлять ее себе. Она обладала практической жилкой, умела считать. Купила дом на Монмартре, хранила в тайнике сорок восемь тысяч франков. Не стояла ли на очереди покупка еще одного дома, а затем еще одного?
   Иные женщины считают свое состояние домами, словно камень для них — единственная прочная вещь в мире.
   — У вас никогда не возникало предчувствия, что должно случиться какое-нибудь несчастье, господин Паре?
   — И в мыслях не было. Я не знал ничего более прочного, чем она сама, образ ее жизни, обстановка ее квартиры.
   — Она не говорила вам, откуда она родом?
   — Из Пуатье, если не ошибаюсь.
   Должно быть, она из осторожности называла им всем разные места.
   — Она казалась вам образованной?
   — Она сдала экзамен на бакалавра, затем некоторое время работала секретарем у адвоката.
   — Вы не назовете его имя?
   — Я пропустил его мимо ушей.
   — Была ли она замужем?
   — На моей памяти, нет.
   — Вас не удивлял круг ее чтения?
   — Она была сентиментальной, довольно-таки наивной в глубине души и потому предпочитала дешевые романы.
   И первая смеялась над этой своей прихотью.
   — Впредь я не стану тревожить вас без особой на то надобности. Но прошу вас поразмыслить, попытаться вспомнить. Какая-нибудь незначительная на первый взгляд фраза, деталь могли бы помочь нам.
   Расправляя свое большое, тяжелое тело, Франсуа Паре колебался, стоит ли подавать руку.
   — В данный момент мне в голову ничего не приходит. — Затем нерешительно, более глухо спросил: — Она долго страдала?
   — Судя по заключению судебного эксперта, смерть наступила мгновенно.
   Губы его зашевелились. Должно быть, он молился.
   — Благодарю вас за проявленный такт. Остается лишь сожалеть, что мы не встретились при других обстоятельствах.
   — Мне тоже жаль, господин Паре.
   Уф! Очутившись на лестнице, Мегрэ стал отдуваться.
   У него было такое ощущение, что он вышел из туннеля на свежий воздух, в реальный мир.
   Конечно, беседа с чиновником из министерства не дала ему какой-то точной, немедленно срабатывающей информации, однако она сделала для него образ молодой женщины более живым.
   Интересно, было ли составление письма в добропорядочном кафе ее излюбленной тактикой при знакомстве или простой случайностью?
   Первый из ее любовников, известных Мегрэ, Фернан Курсель, кажется, познакомился с ней, когда ей было двадцать пять лет. Чем она тогда занималась? Мегрэ никак не удавалось вообразить ее себе, такую благоразумную, на тротуарах близ площади Мадлен или Елисейских полей.
   Была ли она и впрямь чьей-то секретаршей — адвоката или кого-либо другого?
   От легкого ветерка затрепетала листва на деревьях бульвара Сен-Жермен; Мегрэ выглядел как человек, вышедший глотнуть утренней прохлады. На ведущей к набережным улочке он поравнялся со старомодным бистро, перед которым сгружали бочки с вином.
   Он вошел, облокотился о стойку и спросил:
   — Что это за вино?
   — «Сансер». Я родом из тех мест, мне поставляет его свояк.
   — Налейте стаканчик.
   Сухое вино сохранило вкус винограда. Стойка в кафе была настоящей оловянной стойкой, а пол, выложенный красной плиткой, был посыпан опилками.
   — Еще вина, будьте добры…
   Ну что за странная у него профессия! Нужно повидать еще троих — троих любовников Жозефины, которая, судя по всему, торговала иллюзиями.
   С трудом сыщет Франсуа Паре вторую такую, которой можно изливать свое переполненное стариковское сердце. Вернется в свою мастерскую на Монмартре, к убогому ложу в комнате без окон Флорантен.
   — Следующий! — вздохнул Мегрэ, выходя из бистро и направляясь к зданию уголовной полиции.
   Предстоит разочаровать, лишить иллюзий еще одного.
   Когда Мегрэ добрался до своего этажа и двинулся по длинному коридору, где располагались помещения уголовной полиции, он непроизвольно бросил взгляд на застекленный зал ожидания, который шутники-инспекторы окрестили аквариумом.
   Каково же было его удивление, когда он увидел Леона Флорантена, сидящего в компании незнакомца на неудобных креслах, обтянутых зеленым бархатом. Этот незнакомец был круглолицый и голубоглазый толстяк невысокого роста; от него просто веяло жизнелюбием.
   Флорантен что-то тихо говорил ему, тот же подносил к глазам скомканный носовой платок.
   Напротив них с безразличным видом устроился инспектор Дьедонне с газетой в руках, раскрытой на странице, посвященной скачкам.
   Ни Флорантен, ни Дьедонне не заметили Мегрэ, и, очутившись в своем кабинете, он нажал на кнопку звонка. Почти тотчас приотворилась дверь и показался старик Жозеф.
   — Ко мне кто-нибудь есть?
   — Двое, господин комиссар.
   — Кто пришел первым?
   — Этот. — Жозеф показал Мегрэ визитку Флорантена.
   — А другой?
   — Он появился минут десять назад, казался очень взволнованным.
   Это был Фернан Курсель, совладелец руанской фирмы «Братья Курсель, шарикоподшипники». На визитке значился также адрес парижского представительства фирмы.
   — Кого позвать первым?
   — Давайте-ка мне господина Курселя.
   Мегрэ устроился за письменным столом и бросил взгляд в открытое окно, в которое струился теплый летний воздух.
   — Входите, прошу вас. Располагайтесь.
   Вошедший господин и впрямь оказался низеньким и упитанным, однако можно было определенно сказать, что это ему идет. От него исходила располагающая к себе жизненная сила, неподдельная сердечность.
   — Вы меня не знаете, господин комиссар.
   — Если бы вы не пришли сегодня утром, я сам наведался бы к вам, господин Курсель.
   Голубые глаза посетителя воззрились на Мегрэ с удивлением, но без испуга.
   — Так, значит, вы в курсе?
   — Я знаю, что вы были очень близким другом мадемуазель Папе и сегодня утром, слушая радио или просматривая газеты, должно быть, были потрясены.
   На лице Курселя появилась гримаса, которая могла предвещать слезы, но он взял себя в руки.
   — Прошу прощения. Я действительно потрясен. Я был для нее больше чем другом.
   — Знаю, знаю.
   — В таком случае я не скажу вам ничего нового, поскольку не имею ни малейшего понятия о том, что могло произойти. Это была самая скромная и кроткая из женщин…
   — Знаком ли вам господин, что вместе с вами дожидался приема?
   Промышленник, так мало похожий на человека, имеющего отношение к шарикоподшипникам, с удивлением уставился на Мегрэ.
   — Так вы не знаете, что у нее был брат?
   — Давно ли вы познакомились с ним?
   — Года три назад. Примерно тогда, когда он вернулся из Уругвая.
   — А долго ли он там прожил?
   — А его самого вы не спрашивали?
   — Мне интересно узнать, что он рассказал вам.
   — Он архитектор и по заказу уругвайского правительства разрабатывал проект нового города.
   — Вы познакомились с ним у Жозефины Папе?
   — Точно.
   — В тот день вы, вероятно, пришли к ней раньше времени или нагрянули неожиданно?
   — Признаться, не припомню.
   Вопрос покоробил его, и он нахмурил свои совершенно светлые брови. Волосы у него также были светлыми, почти белыми, как у младенца, а кожа нежно-розовой.
   — Не понимаю, к чему вы клоните.
   — А потом вы встречались?
   — Несколько раз.
   — И всегда на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?
   — Нет. Он заходил ко мне в контору для разговора о проекте современного пляжа, с отелями, виллами, бунгало, между Ле-Гро-дю-Руа и Палавасом.
   — Он пытался заинтересовать вас?
   — Да. Именно. Я допускаю, что проект его неплох и наверняка будет осуществлен. К несчастью, не в моих силах изъять из дела какие-либо суммы, так как мы владеем им пополам с братом.
   — И он ушел от вас с пустыми руками?
   Курсель покраснел. Вопросы Мегрэ приводили его в замешательство.
   — Я дал ему несколько тысяч франков на публикацию проекта.
   — И тот был опубликован? Вы получили экземпляр?
   — Я вам уже сказал: меня это не интересовало.
   — А впоследствии он занимал у вас?
   — Да, в прошлом году; хотя я и не люблю этого слова. Носители передовых идей непременно наталкиваются на огромные трудности. Его контора в Монпелье.
   — Он живет в Монпелье?
   — А вы не знали?
   Каждый говорил о своем, и Фернан Курсель начал терять терпение.
   — Почему бы вам не позвать его и не задать все эти вопросы ему?
   — Придет и его очередь.
   — Вы, кажется, настроены против него.
   — Вовсе нет, господин Курсель. И даже признаюсь вам: мы учились в одном лицее.
   Толстяк вынул сигару из золотого портсигара.
   — Вы позволите?
   — Сделайте одолжение. Сколько раз вы давали ему деньги?
   Курсель задумался.
   — Три раза. В последний раз он забыл в Монпелье свою чековую книжку.
   — О чем он говорил с вами несколько минут назад в приемной?
   — Я обязан отвечать?
   — Желательно.
   — Это так тягостно. Но что делать!
   Он вздохнул, вытянул свои короткие ножки и выпустил изо рта сигарный дым.
   — Ему неизвестно, на что сестра употребляла деньги. Мне тоже, да и не мое это дело. Так сложилось, что сейчас он на мели, поскольку все вложил в свой проект; поэтому он просил меня участвовать в расходах на похороны.
   При этих словах лицо Мегрэ расплылось в широкой улыбке, отчего Курсель пришел в негодование. Да, Флорантен был не промах!
   — Извините. Скоро вы поймете. Знайте, тот, кого вы считаете Леоном Папе, на самом деле является Леоном Флорантеном. Он сын кондитера из Мулена, мы вместе учились в лицее.
   — Так это не брат…
   — Нет, дорогой господин Курсель. Ни брат, ни кузен, что, однако, не мешало ему жить с ней.
   — Вы хотите сказать…
   Курсель встал, не в силах оставаться на месте.
   — Нет, — твердо заявил он. — Это невозможно. Жозе не способна…
   Он заметался по кабинету, роняя пепел на ковер.
   — Не забывайте, господин комиссар, я знаю ее десять лет. Вначале, до моей женитьбы, мы жили вместе. Это я нашел квартиру на Нотр-Дам-де-Лоретт и обставил ее с учетом ее вкусов…
   — Ей было тогда двадцать пять?
   — Да. А мне тридцать два. Тогда еще был жив мой отец, и я мало занимался делами, а представлял фирму в Париже мой брат Гастон.
   — Где и как вы познакомились?
   — Я ждал этого вопроса и знаю, что у вас на уме. Познакомились мы на Монмартре, в ночном кабаре «Новый Адам», сейчас его уже нет.
   — Она там выступала?
   — Нет, в ее обязанности входило приглашать посетителей на танец. Это вовсе не означает, что она послушно шла на все, что от нее просили. Когда я увидел ее, она в одиночестве сидела за столиком, грустная, почти без косметики, одетая в скромное черное платье. Держалась так робко, что я боялся заговорить с ней.
   — Вы провели вечер вместе?
   — Разумеется. Она рассказала мне о своем детстве.
   — Где она родилась?
   — В Ла-Рошели. Ее отец, рыбак, погиб в кораблекрушении, у нее осталось четверо братьев и сестер младше ее.
   — А ее мать? Бьюсь об заклад, что та умерла.
   Курсель зловеще взглянул на Мегрэ:
   — Если вы желаете, чтобы я продолжал…
   — Прошу прощения. Видите ли, дело в том, что всего этого не существует.
   — У нее нет четырех братьев и сестер?
   — Нет. И ей не нужно было ради них работать в кабаре на Монмартре. Ведь она так представила вам дело?
   Утратив решительность и опустив голову, Курсель вновь сел на свой стул.
   — Мне трудно вам поверить. Я страстно любил ее.
   — И тем не менее женились на другой?
   — Да, на одной из моих кузин. Годы шли. Я хотел иметь детей.
   — Вы живете в Руане?
   — Большую часть недели.
   — Кроме четверга?
   — Откуда вам это известно?
   — По четвергам вы где-нибудь ужинали с Жозе, затем шли в кино или театр и оставались у нее на ночь.
   — Да, именно так и было. Я хотел порвать с ней, но не смог.
   — Ваша жена в курсе?
   — Разумеется, нет.
   — А ваш брат?
   — Я был вынужден рассказать ему, пришлось ведь придумать, будто по четвергам я должен бывать в нашем представительстве в Марселе. Гастон считает меня идиотом, — не без простодушия добавил он.
   Мегрэ удержался от улыбки.
   — Как подумаю, что я только что был готов расплакаться перед этим человеком, который…
   — Флорантен не единственный.
   — Что вы имеете в виду, господин комиссар?
   — Скончайся она иначе, я не стал бы вас ни во что посвящать, господин Курсель. Но ее убили. На меня возложена обязанность отыскать убийцу, а это возможно лишь в атмосфере доверия.
   — Вам известно, кто стрелял?
   — Пока нет. Не считая Флорантена, вас, регулярно навещавших ее, было четверо.
   Курсель тряхнул головой, словно все никак не мог поверить.
   — Я чуть было не женился на ней. Не удержи меня Гастон, как знать…
   — Среда была днем высокопоставленного чиновника, на ночь он не оставался.
   — Вы с ним виделись?
   — Сегодня утром.
   — Он признался?
   — Он не скрывал от меня ни самих посещений, ни их характера.
   — Сколько ему лет?
   — Пятьдесят пять. А не встречали ли вы Случайно хромого — может быть, в лифте или в квартире?
   — Нет.
   — Один из вас, мужчина в летах, был хромым, я скоро отыщу его, если это уже не сделано моими инспекторами.
   — Кто еще? — вздохнул Курсель, торопясь закончить разговор.
   — Еще некий рыжеволосый молодой человек, моложе вас всех. Ему лет тридцать, работает в страховой компании.
   — Полагаю, вы не знали Жозе при жизни?
   — Да, это так.
   — Если бы вы ее знали, вам было бы понятно мое замешательство. Можно было поклясться, что она — сама честность. Честность, доходящая до наивности.
   — Вы давали ей на жизнь?
   — Приходилось упрашивать, чтобы она взяла. Она хотела устроиться на работу в какой-нибудь магазин, бельевой например. Но была не слишком крепкого здоровья.
   С ней случались приступы головокружения. Она всегда считала, что я слишком щедр… — В этот момент его осенило. — А другие? Они что, тоже?
   — Боюсь, что да, господин Курсель. Каждый из вас содержал ее, за исключением, может быть, рыжеволосого молодого человека: скоро я буду знать. Во всяком случае, это верно в отношении высокопоставленного лица, с которым я беседовал утром.
   — На что же у нее уходили деньги? Вкусы ее были столь непритязательны.
   — Для начала она приобрела дом на улице Мон-Сени.
   А по ее смерти в квартире осталось сорок восемь тысяч франков. А теперь попробуйте справиться с вашим смятением и поразмыслить. Я не спрашиваю, где вы были вчера между тремя и четырьмя часами пополудни…
   — Я ехал на своем автомобиле из Руана и в четверть четвертого проезжал туннель Сен-Клу. — Тут он запнулся и оторопело уставился на Мегрэ. — Означает ли это, что я у вас на подозрении?
   — Я никого не подозреваю, воспринимайте вопрос как простую формальность. В котором часу добрались вы до своей конторы?
   — Я не сразу туда поехал. Какое-то время я провел в баре на улице Понтье, где обыкновенно ставлю на лошадь в забеге. Так что на бульвар Вольтера я добрался только к четверти шестого. По документам мы с братом — равноправные компаньоны. Два раза в неделю я появляюсь на заводе. На бульваре Вольтера держу контору, секретаршу, но дела и без меня шли бы как надо.
   — Ваш брат на вас за это не в обиде?
   — Напротив. Чем меньше я делаю, тем больше он доволен, так как чувствует себя полновластным хозяином.
   — Какой марки ваш автомобиль, господин Курсель?
   — «Ягуар». Голубой, с откидным верхом. Я всегда покупаю машины с откидным верхом. Назвать номер?
   — В этом нет необходимости.
   — Стоит мне подумать, что не только Жозе, но и ее так называемый братец… Как вы его назвали?
   — Флорантен. Его отец был лучшим кондитером в Мулене.
   Курсель в ярости сжал свои маленькие кулачки.
   — Возьмите себя в руки. Если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, ваше имя не попадет в газеты и все сказанное здесь останется в тайне. Ваша жена ревнива?
   — Не сомневаюсь, но не очень сильно. Она догадывается, что время от времени у меня завязывается интрижка в Марселе или Париже.
   — У вас есть кто-то, помимо Жозе?
   — Случается. Как все мужчины, я любопытен.
   Он оглядывался в поисках своей шляпы, оставленной в приемной. Мегрэ самолично отвел его туда, боясь стычки между ним и Флорантеном.
   Тот мрачно взглянул на них обоих с таким видом, словно желал убедиться, отхватил ли Курсель положенный ему, Флорантену, кусок.
   Когда промышленник удалился, инспектор Дьедонне, поднявшийся при появлении Мегрэ в приемной, спросил:
   — Мне отчитаться?
   — Что-нибудь произошло?
   — Нет. Позавтракав в бистро по соседству, он вернулся к себе и только в половине десятого на метро отправился сюда. Попросился к вам на прием. Потом подошел тот, другой, они пожали друг другу руки. О чем они говорили, я не слышал.
   — На сегодня все.
   Мегрэ сделал знак Флорантену:
   — Входи.
   Уже в кабинете, закрыв за ним дверь, Мегрэ долго изучающе разглядывал его. Флорантен не поднимал головы, его большое костистое тело казалось каким-то обмякшим, словно тесто, готовое разлезться в разные стороны.
   — Ты еще больший негодяй, чем я думал.
   — Знаю.
   — Зачем ты это сделал?
   — Я не знал, что встречу его здесь.
   — А зачем явился?
   Он вскинул голову и с жалким видом уставился на Мегрэ.
   — Как ты думаешь, сколько денег у меня в кармане?
   — Какое это имеет значение?
   — Как раз большое. У меня всего-навсего монета в пятьдесят сантимов. И во всей округе нет ни одного магазина, бистро или ресторана, где мне отпустили бы в кредит.
   Настала очередь комиссара изумиться, почти в той же степени, что и его упитанному собеседнику, только что покинувшему кабинет.
   — Ты пришел просить денег?
   — У кого же мне их просить в подобных обстоятельствах? Полагаю, ты уже поставил в известность высокопарного кретина Паре, что я не брат Жозе…
   — Конечно.
   — Должно быть, он мигом лишился своих иллюзий.
   — В любом случае у него серьезное алиби. Вчера от трех до четырех он находился у себя в кабинете.
   — Увидев, как в приемную входит молочный поросенок, я подумал: не все потеряно…
   — Ты просил на похороны! Тебе не стыдно?
   Флорантен пожал плечами:
   — Знаешь, когда бывает стыдно… Заметь, я подозревал, что он тебе об этом расскажет. Но поскольку я пришел первым, то надеялся, что ты начнешь с меня.
   Он умолк; Мегрэ подошел к окну. Воздух с улицы редко казался таким чистым.
   — Что будет с сорока восемью тысячами франков?
   Мегрэ вздрогнул. В уме не укладывалось, чтобы в такой момент человек мог думать о деньгах.
   — Отдаешь ли ты себе отчет, что я оказался без всяких средств к существованию? На реставрации мебели много не заработаешь. К чему мне лукавить с тобой? Это было прикрытием.
   — Это я понял.
   — И пока я не подыщу себе какую-нибудь работенку…
   — Что ты собираешься делать?
   — Если потребуется, пойду разгружать овощи на рынке.
   — Предупреждаю: тебе запрещено покидать Париж.
   — Я все еще на подозрении?
   — До тех пор, пока преступник не угодит за решетку.
   Так ты и вправду ничего не знаешь о хромом?
   — Жозе было известно только его имя — Виктор. Он никогда не рассказывал ей ни о жене, ни о детях. И чем он занимается, она тоже не знала, но по всему было видно, человек он состоятельный. Дорогие костюмы, подогнанные по фигуре рубашки. Запомнилась мне одна деталь. Однажды он вынул бумажник, а вместе с ним из кармана выпал проездной, действительный на железнодорожной линии Париж-Бордо.
   Для инспекторов это должно было стать отправной точкой. Не так уж много постоянных пассажиров на этой железнодорожной ветке.
   — Видишь, я как могу помогаю вам…
   Мегрэ понял намек, вынул из кармана бумажник и отсчитал сто франков.
   — Постарайся потратить не все сразу.
   — Слежка за мной будет продолжаться?
   — Да.
   Мегрэ приоткрыл дверь в кабинет инспекторов, позвал Леруа и снабдил его инструкциями. На этот раз уклониться от рукопожатия старого лицейского приятеля ему не удалось.

Глава 4

   Было три часа дня, Мегрэ стоял перед распахнутым окном в обычной для него позе — трубка во рту, руки в карманах.
   Ярко светило солнце, на голубом небе не было ни облачка, как вдруг ни с того ни с сего хлынул дождь: тяжелые редкие капли по диагонали падали на землю и, разбиваясь, оставляли на ней большие черные пятна.
   Дверь приоткрылась, Мегрэ, не оглядываясь, проговорил:
   — Входи, Люка.
   Он посылал его наверх, под самую крышу Дворца правосудия, проверить по картотеке, не числится ли за Флорантеном судимостей.
   — Три судимости, шеф, но ничего серьезного.
   — Мошенничество?
   — В первый раз, двадцать два года назад, — чек без покрытия. Он проживал в те годы в меблированной квартире на авеню Ваграм и снял контору на Елисейских полях. Занимался импортом экзотических фруктов. Полгода тюрьмы условно. Восемь лет спустя осужден на год за жульничество и подлог. Тогда он уже снимал номер в небольшой гостинице на Монпарнасе. На сей раз ему пришлось отбыть срок наказания. Пять лет назад опять чек без покрытия. Без определенного места жительства.
   — Спасибо, Люка.
   — Что-нибудь еще, шеф?
   — Сходи на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, расспроси торговцев. Жанвье это уже сделал, но теперь задача другая. Я хотел бы знать, не видел ли кто вчера между тремя и четырьмя перед домом или на соседних улицах «ягуар» голубого цвета с откидным верхом. Поговори также с хозяевами гаражей.
   Люка вышел; Мегрэ нахмурил брови. Эксперты Мерса не многого добились. Как и следовало ожидать, повсюду были обнаружены отпечатки пальцев Жозефины Папе.
   Однако на ручке входной двери их не было и вообще не было никаких отпечатков — их тщательно стерли.
   Имелись также отпечатки пальцев Флорантена, в том числе в стенном шкафу и ванной комнате, но на ящике ночного столика, откуда убийца достал револьвер, не было ничего.
   Впервые оказавшись в квартире, Мегрэ поразился царившей там чистоте и порядку. Жозефина Папе не держала прислуги — ни постоянной, ни приходящей. Он представил себе, как она сама, повязав волосы косынкой, убирает по утрам квартиру под льющуюся из радиолы негромкую музыку.
   Лицо Мегрэ приобрело ворчливое выражение, появлявшееся у него тогда, когда он бывал недоволен собой: его терзали сомнения.
   Не будь Флорантен в незапамятные годы его однокашником, не испросил ли бы он уже постановления на арест?
   Между ним и сыном кондитера никогда не было того, что называется дружбой. Уже в лицее юный Мегрэ испытывал к Флорантену смешанные чувства. Шутник мог заставить смеяться весь класс и ради этого готов был пойти на все, даже наказание.
   Но не было ли в его поведении своеобразного вызова, даже агрессии?
   Он потешался над всеми, смешно передразнивал учителей, имитируя выражения лиц, привычки.
   Насмешки, которые он отпускал, были хлесткими. Он же ревниво следил за тем, какое действие производят они на окружающих, и, если класс не разражался хохотом, его брала досада.
   Не был ли он уже тогда не таким, как все? Не ощущал ли себя отличным от других? И не потому ли его юмор частенько отдавал желчью?
   Став взрослым, уже в Париже, он изведал более или менее благополучные и трудные времена, познакомился даже с тюрьмой, но не изменился.
   Не признавая себя побежденным, он продолжал держаться на плаву даже в поношенном костюме, сохраняя присущую ему от природы элегантность.
   Он лгал, не отдавая себе в том отчета. Лгал всегда, ничуть не смущаясь, когда собеседник замечал это. Всем своим видом он словно говорил: «Каково придумано!
   Жаль, что не прошло».
   В лучшие времена он наверняка посещал «Фуке»^[2], другие рестораны на Елисейских полях, кабаре близлежащих кварталов, словом, все те известные места, где обретают ложную уверенность в себе.
   Мегрэ подозревал, что в душе Флорантена нет мира.
   Роль шута была лишь фасадом, прикрывающим жалкую сущность.
   Это был неудачник, типичный неудачник, и, что хуже всего, стареющий.
   Жалость ли была причиной того, что Мегрэ не отдал распоряжения арестовать его? Или то, что против Флорантена накопилось такое множество улик, хотя он был далеко не глуп?
   Ну, например, тот факт, что он обернул коробку из-под печенья со сбережениями Жозе в свежую газету. Разве не мог он найти другой тайник, помимо своей убогой конуры на бульваре Рошешуар, куда неминуемо нагрянула бы полиция.
   Или те четверть часа, которые он провел в стенном шкафу после выстрела.
   Не боялся ли он лицом к лицу столкнуться с убийцей?