Страница:
– Мне нужно позвонить.
Он умудрился встать на четвереньки, не замечая, что капли крови падают с головы на мостовую. Один из гуляк воскликнул:
– Он пьян, старик! Вот умора! Он все еще пьян!
– Уверяю вас, мне нужно…
– …позвонить… Да, да, дорогой… Вы слышите, Арман. Пойдите же за телефоном…
Какая-то девица с возмущением сказала:
– Вы что, не видите, что он рехнулся? Лучше бы за врачом послали.
– Кто знает врача в этом квартале?
– Есть один, на улице Этуаль.
Но уже показался бегущий вприпрыжку рассыльный из отеля, а перед ним – двое полицейских на мотоциклах. Все расступились. Полицейские нагнулись над Мегрэ.
– Мне надо позвонить… – все повторял он. Удивительное дело. В течение всего вечера он не чувствовал опьянения, а вот теперь язык заплетался и мысли путались. И только одна оставалась ясной, настойчивой.
Он пролепетал, сконфуженный тем, что лежит в унизительной позе на земле и не может подняться:
– Я из полиции… Поглядите в моем бумажнике… Квартал Сен-Жорж… Надо тотчас же позвонить на Северный вокзал… Брюссельский поезд… Через несколько минут… У них машина…
Один из полицейских подошел поближе к газовому фонарю и обследовал содержимое бумажника Мегрэ.
– Все верно, Жермен.
– Послушайте… Надо действовать быстро… У них есть билеты… Женщина в черном, со шрамом на щеке… Один из мужчин носит костюм в клетку… у другого нос перебит…
– Жермен, ты пойдешь?
Полицейский участок находился поблизости, на улице Этуаль. Один из полицейских сел на мотоцикл. Мальчишка-рассыльный, который не все расслышал, допытывался:
– Дяденьки, он шпик? Правда?
Мегрэ снова впал в забытье, а один из гуляк, с трудом выговаривая слова, бормотал:
– Я же вам говорю, что он в стельку пьян!
Глава 7
Он умудрился встать на четвереньки, не замечая, что капли крови падают с головы на мостовую. Один из гуляк воскликнул:
– Он пьян, старик! Вот умора! Он все еще пьян!
– Уверяю вас, мне нужно…
– …позвонить… Да, да, дорогой… Вы слышите, Арман. Пойдите же за телефоном…
Какая-то девица с возмущением сказала:
– Вы что, не видите, что он рехнулся? Лучше бы за врачом послали.
– Кто знает врача в этом квартале?
– Есть один, на улице Этуаль.
Но уже показался бегущий вприпрыжку рассыльный из отеля, а перед ним – двое полицейских на мотоциклах. Все расступились. Полицейские нагнулись над Мегрэ.
– Мне надо позвонить… – все повторял он. Удивительное дело. В течение всего вечера он не чувствовал опьянения, а вот теперь язык заплетался и мысли путались. И только одна оставалась ясной, настойчивой.
Он пролепетал, сконфуженный тем, что лежит в унизительной позе на земле и не может подняться:
– Я из полиции… Поглядите в моем бумажнике… Квартал Сен-Жорж… Надо тотчас же позвонить на Северный вокзал… Брюссельский поезд… Через несколько минут… У них машина…
Один из полицейских подошел поближе к газовому фонарю и обследовал содержимое бумажника Мегрэ.
– Все верно, Жермен.
– Послушайте… Надо действовать быстро… У них есть билеты… Женщина в черном, со шрамом на щеке… Один из мужчин носит костюм в клетку… у другого нос перебит…
– Жермен, ты пойдешь?
Полицейский участок находился поблизости, на улице Этуаль. Один из полицейских сел на мотоцикл. Мальчишка-рассыльный, который не все расслышал, допытывался:
– Дяденьки, он шпик? Правда?
Мегрэ снова впал в забытье, а один из гуляк, с трудом выговаривая слова, бормотал:
– Я же вам говорю, что он в стельку пьян!
Глава 7
Смех госпожи Мегрэ
Он все пытался оттолкнуть их рукой, но рука была словно чужая. Надо умолить их оставить его в покое… А разве он не умолял? Он уже ничего не помнил. Голова гудела.
Одно ему было ясно: он должен дойти в этом деле до конца. До какого конца? Господи боже! Как люди не понимают! До конца!
Но с ним обращались, как с ребенком, как с больным. Он переживал муки унижения – о нем при нем же говорили вслух без стеснения, будто он ничего не в состоянии понять. Почему? Потому что он лежал, как раздавленное насекомое, на земле? Вокруг него бесконечное множество ног, – ну и что же? Прекрасно! Потом карета «скорой помощи». И он тотчас же понял, что это карета, и стал сопротивляться. Подумаешь, уж будто нельзя обойтись без больницы, если тебя стукнули по голове!
Он узнал и мрачные ворота Божона, под сводами которых горела яркая электрическая лампа – свет ее резал глаза. Взад и вперед неторопливо ходили люди. В глазах молодого человека в белом халате Мегрэ прочитал, как ему показалось, глубочайшее презрение ко всему на свете.
Как он сразу не догадался, что это практикант? Медицинская сестра срезала ему волосы на макушке, а практикант в это время нес какую-то околесицу. Сестра была очень мила в своем форменном платье. По тому, как они смотрели друг на друга, нетрудно было догадаться, что, до того как сюда доставили Мегрэ, молодой практикант весьма пылко объяснялся ей в любви.
Мегрэ хотел сдержаться, но от запаха эфира его стошнило.
«Ну и наплевать», – подумал он.
Что ему дают пить? Он отказался. Разве полицейский не сказал им, что он, Мегрэ, тоже полицейский агент, которому поручено важное расследование, секретное расследование?
Никто ему не верил. Во всем виноват комиссар полиции. Ведь это он не хотел, чтобы расследование носило официальный характер! И почему госпожа Мегрэ, подойдя к нему, сдернула с него одеяло и разразилась хохотом?
Это – нервное, прежде с ней такого не бывало. Потом, закрыв глаза, он прислушивался, как она ходила тихонько по комнате, стараясь не шуметь. Разве он мог поступить иначе? Пусть они позволят ему поразмыслить. Пусть дадут ему карандаш и бумагу. Хоть клочок бумаги, неважно какой… Представьте себе, вот улица Шапталь… Она очень коротенькая… Хорошо… Времени чуть больше часа ночи, на улице ни души… Простите, кто-то здесь есть. Это Дедэ за рулем своего автомобиля. Заметьте: Дедэ не выключил мотор. Для этого могут быть две причины. Первая: он остановился лишь на несколько минут. Вторая: он намеревался тотчас же уехать. Ведь машину, особенно когда прохладно – а ночью в апреле достаточно прохладно, – трудно завести.
Пусть его не перебивают! Дальше. Вот этот квадратик – дом Бальтазаров. Он говорит: Бальтазаров, а не Жандро – так будет правильнее… По существу, это семья Бальтазаров, деньги Бальтазаров, драма Бальтазаров.
Если автомобиль Дедэ стоит у дома, значит, есть причина. Причина в том, что Дедэ привез сюда графа и должен увезти его.
Это очень важно. Не перебивайте… Совершенно незачем класть ему какую-то штуковину на голову и кипятить воду в кухне. Он прекрасно слышит, как кипятят воду на кухне. Все время кипятят воду, и, в общем, это ему надоедает и мешает думать.
А раньше, когда граф посещал Лиз, Дедэ его сопровождал? Вот что важно было бы узнать. Если нет, тогда этот ночной визит – особый визит.
Почему госпожа Мегрэ опять хохочет? Что в этом смешного?..
А Жюстен Минар попал в сети Жермен. Она, наверное, его еще держит в своих лапах, и он не скоро выпутается. Что скажет Кармен? Он ее никогда не видел. Существует масса людей, которых он никогда не видел.
Это несправедливо. Когда человек ведет тайное следствие, он должен иметь право видеть всех людей, видеть их душу.
Пусть ему вернут карандаш… Этот квадратик – комната. Комната Лиз, разумеется. Неважно, какая в ней мебель. Ни к чему рисовать мебель. Это все усложнит. А вот ночной столик нарисовать надо, потому что в ящике или сверху лежит револьвер.
Теперь дальше. Была Лиз в постели или еще не ложилась? Ждала она графа или не ждала? Если она уже легла, то ей пришлось извлечь револьвер из ящика.
Не сжимайте так голову, черт возьми! Невозможно думать, когда на голову наваливают гири!
Неужели уже наступил день? Не может быть! А это кто? В комнате появился какой-то маленький лысый человечек, которого он знает, но имени вспомнить не может. Мадам Мегрэ говорит шепотом. Ему засовывают какой-то холодный предмет в рот.
Смилуйтесь!.. Ему же надо сейчас выступать перед судом, а он, пожалуй, и слова вымолвить не сумеет. Лиз Жандро будет хохотать. По ее мнению, если ты не член клуба Гоха, грош тебе цена!
Надо сосредоточиться на этом квадрате. Вот кружок – это Лиз. В их семье только женщины наследуют характер старого Бальтазара, отшельника с авеню Дю Буа. Старик сам так утверждал… Кто-кто, а уж он-то в этом разбирался… Тогда почему же она бросается к окну, отбрасывает занавес и зовет на помощь?
Минутку, минутку, господин комиссар… Не забывайте о Минаре, флейтисте, ибо как раз Минар нарушил все планы… Никто еще не успел выйти из дома, когда Минар позвонил в дверь, и пока он вел переговоры с Луи, мужской голос произнес на лестнице: «Живее, Луи!»
И автомобиль Дедэ уехал. Внимание! Он уехал недалеко, только обогнул квартал. Значит, Дедэ ждал кого-то.
Но вот он вернулся. Удовлетворен ли он тем, что увидел, объезжая квартал? Он остановился? Сел ли в автомобиль человек, которого он дожидался?
Черт возьми, пусть его оставят в покое! Он не желает больше пить! С него хватит! Он работает. Вы слышите? Я работаю! Я восстанавливаю все в памяти!
Ему жарко. Он отбивается. Он никому не позволит над ним издеваться, даже собственной жене. Просто до слез обидно. Ему действительно хочется плакать. Совершенно незачем так его унижать. И вовсе не следует презирать его и смеяться над каждым его словом только потому, что он сидит на тротуаре.
Ему больше не разрешат вести следствие. Ведь и это дело ему поручили без особой охоты. Его ли вина, что если хочешь узнать человека поближе, приходится иногда с ним выпить?
– Жюль!
Он отрицательно качает головой.
– Жюль! Проснись… Чтобы их наказать, он не откроет глаз. Он стискивает зубы. Он хочет, чтобы у него был свирепый вид.
– Жюль, это…
А другой голос говорит:
– Ну же, мой милый Мегрэ!
Он сразу забывает свою клятву. Освобождаясь от тупого напряжения, он словно ударяется теменем о потолок и, поднеся руку к голове, обнаруживает, что она вся забинтована.
– Простите, господин комиссар…
– Приношу свои извинения, что разбудил вас.
– Я не спал.
Жена тоже здесь, она улыбается и делает ему из-за спины господина Ле Брэ какие-то знаки, смысл которых он не понимает.
– Который час?
– Половина одиннадцатого. Сегодня утром я узнал о случившемся.
– Они написали рапорт?
Рапорт на него! Это его оскорбляет. Рапорты он сам умеет писать и прекрасно знает, как это делается:
Этой ночью, в четверть двенадцатого, совершая обход по авеню Де Ваграм, наше внимание привлек… А дальше, наверное, идут такие слова: …некий субъект, валявшийся на тротуаре и заявивший, что он зовется Мегрэ Жюль-Амедэ-Франсуа… Комиссар был, как всегда, свежевыбрит, одет во все светло-серое, с цветком в петлице. До Мегрэ донесся запах портвейна – он знал, что комиссар выпивает по утрам рюмку-другую этого вина.
– Полиция на Северном вокзале успела задержать их.
Вот так штука! О них он совсем было забыл! Ему сейчас очень хочется повторить любимые слова флейтиста: «Какое это имеет значение».
Правильно. Никто из них не интересует сейчас Мегрэ: ни Дедэ, ни Люсиль, ни даже боксер, который чуть не убил его «тупым предметом», как, должно быть, говорится в рапорте.
Ему неловко, что он лежит в постели перед своим начальником, и он высовывает ноги из-под одеяла.
– Лежите спокойно.
– Уверяю вас, я прекрасно себя чувствую.
– Врачи тоже так думают. Тем не менее вам необходимы еще несколько дней покоя.
– Ни за что!
У него хотят отнять начатое им дело! Ему все ясно. Нет, он не допустит!
– Успокойтесь, Мегрэ!
– Я спокоен, совершенно спокоен. И я знаю, что говорю. Ничто не помешает мне подняться.
– Спешить некуда. Я понимаю ваше нетерпенье, но поверьте: что касается вашего следствия, будет сделано все, что вы, найдете нужным.
Он сказал вашего – он ведь человек светский. Ле Брэ машинально закурил сигарету и посмотрел сконфуженно на госпожу Мегрэ.
– Не стесняйтесь, пожалуйста. Мой муж курит трубку с утра и до вечера, даже в постели.
– Дай-ка мне, кстати, трубку!
– Ты думаешь?
– Разве доктор сказал, что мне нельзя курить?
– Нет, не говорил.
– Тогда в чем же дело?
Она положила на туалетный столик все, что нашла в его карманах, и принялась набивать трубку. Потом протянула ее вместе со спичками.
– Я оставляю вас, – сказала она, исчезая в дверях кухни.
Мегрэ хотелось бы припомнить, о чем он думал ночью. У него сохранились лишь туманные воспоминания, а между тем он чувствует, что значительно приблизился к истине. Максим Ле Брэ уселся на стул. Он чем-то озабочен. И когда его секретарь между двумя затяжками медленно произносит:
– Граф д'Ансеваль умер.
Он, нахмурившись, спрашивает:
– Вы уверены?
– Доказательств у меня нет, но я готов поклясться.
– Умер… как?
– В него стреляли.
– На улице Шапталь?
Мегрэ утвердительно кивает головой.
– Вы полагаете, это Ришар Жандро?..
Вопрос задан слишком в лоб. Мегрэ еще не может ответить со всей определенностью. Он вспоминает о клочке бумаги, на котором он ставил крестики.
– На ночном столике или в ящике был револьвер. Лиз Жандро через окно звала на помощь. Потом ее кто-то оттащил назад. Наконец, раздался выстрел.
– А какое отношение ко всей истории имеет этот Дедэ?
– Он ждал на улице, за рулем «дион-бутона».
– Он признался в этом?
– Нет никакой надобности в том, чтобы он признавался.
– А женщина?
– Любовница графа, которого называют просто Бобом. Впрочем, вы это знаете не хуже меня.
Мегрэ очень хотелось бы освободиться от нелепого тюрбана, который сдавливает ему голову.
– Что с ними сделали? – спрашивает он, в свою очередь.
– Пока что они под следствием.
– Что значит – «пока что»?
– Сейчас их обвиняют только в вооруженном нападении на улице. Вероятно, им можно будет инкриминировать и кражу.
– Почему?
– У вышеупомянутого Дедэ обнаружено в карманах сорок девять банкнотов по тысяче франков каждый.
– Он их не украл.
Комиссар, по-видимому, понял, что Мегрэ имел в виду, потому что еще больше помрачнел.
– Вы хотите сказать, что ему их дали?
– Вот именно.
– Чтобы он молчал?
– Да. Дедэ был неуловим весь вчерашний день до самого вечера. Когда он снова всплыл на поверхность, если можно так выразиться, он весь сиял, ему не терпелось истратить часть этих денег, распиравших его карманы. Пока Люсиль оплакивала гибель Боба, Дедэ праздновал свое внезапное обогащение. Я был с ними.
Бедный Ле Брэ! Он никак не может освоиться с переменой, происшедшей с Мегрэ. Он оказался примерно в гаком же положении, в каком оказываются родители, которые привыкли считать своего ребенка все еще маленьким и вдруг обнаруживают, что перед ними уже взрослый человек, который умеет рассуждать не хуже их.
А может быть… Глядя на комиссара, Мегрэ начинает чувствовать, что в его забинтованной голове зарождается смутное подозрение, постепенно сменяющееся уверенностью: ему поручили это расследование, полагая, что он не докопается до сути.
Вот как обстояло дело. Господин Ле Брэ-Курсель, светский человек, не желал, чтобы беспокоили другого светского человека, его товарища по клубу, и закадычную подругу его жены, наследницу всех кафе «Бальтазар».
– Проклятый флейтист! Надо же было ему сунуть свой нос в чужие дела.
Удивительно, как все, что имеет отношение к особняку на улице Шапталь, становится предметом живейшего интереса со стороны прессы, широкой публики, судебных заседателей – всех этих мелких лавочников и служащих банков!..
К сожалению, комиссар Ле Брэ не может просто взять да и уничтожить имеющийся рапорт, ему неловко перед своим секретарем.
«Вы понимаете, мой милый Мегрэ…»
Надо соблюдать сдержанность, чрезвычайную осторожность. Никакого скандала. Самое лучшее, если Мегрэ вообще ничего не заподозрит. Тогда через несколько дней, когда он появится в комиссариате, его можно будет встретить со снисходительной улыбкой.
«Пустяки, что там говорить. Не стоит отчаиваться… Вы сделали все, что могли. Не ваша вина, что этот флейтист оказался пустым фантазером и принял воображаемое за действительность. Принимайтесь за работу, старина! Обещаю вам, что первое же серьезное дело будет поручено вам».
А теперь комиссар, конечно, волнуется. Как знать, не сожалеет ли он о том, что Мегрэ, пригнувшись, ослабил силу обрушившегося на него удара? И сколько дней и недель он вынужден будет теперь бездействовать?
Как только этот тихоня сумел все пронюхать?
Ле Брэ покашливает и говорит негромко, нарочито безразличным тоном:
– Итак, вы обвиняете Ришара Жандро в убийстве.
– Необязательно его. Быть может, стреляла его сестра. А возможно, Луи. Не забывайте, что флейтисту пришлось звонить, а потом долго стучать в дверь и что дворецкий, наконец-то отворивший ему, был в полном параде.
Вот он, луч надежды. Как все было бы великолепно, если бы выяснилось, что стрелял дворецкий!
– Не кажется ли вам последнее предположение наиболее вероятным?
И он покраснел, ибо взгляд Мегрэ, направленный на него, был очень красноречив. Тогда он скороговоркой продолжил:
– Что касается меня, то я охотно представил бы себе такую ситуацию… Слово «охотно» он произнес с излишней горячностью, Мегрэ тут же обратил на это внимание.
– Видите ли, я не знаю, зачем туда приехал граф…
– Он бывал там и раньше, как вам известно.
– Да, вы мне уже однажды говорили об этом. Я был очень удивлен. Граф вращался среди подонков. Его отец, потеряв состояние, сохранил достоинство. Он жил в маленькой квартире в Латинском квартале и всячески избегал людей, с которыми встречался в молодости.
– Он работал?
– По-видимому, нет.
– На какие же средства он жил?
– Продавал кое-какие сохранившиеся вещи: картины, какую-нибудь старинную табакерку, семейные реликвии. Возможно, некоторые из его друзей, из числа тех, что приезжали когда-то в замок на охоту, посылали ему время от времени немного денег. Что касается Боба, он махнул рукой на все, чем так дорожил отец. Он демонстративно стал появляться в самых низкопробных притонах. Какое-то время служил рассыльным в ресторане «Вуазен» только для того, чтобы ставить в неловкое положение друзей своей семьи, у которых принимал чаевые. В конечном счете он докатился до Люсиль и Дедэ… К чему же я все это говорю?
Мегрэ не пожелал протянуть ему спасательный круг.
– Ах да, вспомнил. По-видимому, в ту ночь он явился к Жандро с неблаговидной целью.
– Почему вы так думаете?
– Тот факт, что его сопровождал Дедэ, который остался на улице и даже не выключил мотор своего автомобиля, достаточно показателен.
– Между тем в доме его ждали.
– Откуда вам это известно?
– А как вы считаете, пустили бы его в противном случае в комнату к молодой девушке? И почему Луи в такой поздний час был при полном параде?
– Допустим, его ждали, но ведь это еще не доказывает, что он был желанным гостем. Может быть, он действительно предупредил о своем приходе.
– Не забывайте, что все произошло рядом со спальней.
– Пусть так! Я даже готов допустить, что Лиз поощряла его ухаживания. Не нам с вами ее судить. Вот как… – Возможно, между ними что-то и было. Так или иначе, он оставался носителем имени д'Ансеваль и его прадеды были хозяевами замка, купленного старым Бальтазаром, одним из их крестьян.
– На внучку коробейника это, конечно, могло произвести впечатление.
– А почему бы и нет? Но ведь могло быть и другое: узнав об образе жизни, который он ведет, у нее могло появиться желание спасти его. Не правда ли, вполне правдоподобная версия?
Почему Мегрэ вдруг пришел в ярость? У него было такое впечатление, будто ему хотят представить все собранные им сведения в кривом зеркале. Ему не нравился и вкрадчивый тон комиссара, который словно заучивал с ним урок.
– Есть еще одно предположение, – тихо произнес он.
– Какое?
– Что мадемуазель Жандро-Бальтазар хотела к своему состоянию прибавить еще и титул. Очень приятно быть владелицей замка д'Ансеваль. Но, может быть, она чувствовала себя там самозванкой? Я тоже провел детство в замке, где мой отец был лишь управляющим. Помню, как унижались богатые выскочки, чтобы добиться приглашения на охоту.
– Вы полагаете, что она хотела выйти замуж…
– За Боба д'Ансеваля. А почему бы и нет?
– Не буду обсуждать этот вопрос, но такое предположение кажется мне более чем смелым.
– Таково мнение ее горничной.
– Вы допрашивали горничную, несмотря на… У него чуть было не вырвалось: «…мои советы». А это должно было означать: «Несмотря на мои распоряжения!»
Но он промолчал, и Мегрэ продолжал:
– Я даже, так сказать, похитил ее. Она в двух шагах отсюда.
– Она вам что-нибудь рассказывала?
– Ничего определенного она не знает, кроме одного, – что мадемуазель Жандро вбила себе в голову мысль стать графиней.
Ле Брэ нетерпеливо махнул рукой. По-видимому, ему было очень неприятно, что кому-то из его круга приходилось отказывать в уважении.
– Допустим. Но это ведь ничего не меняет в ходе событий. Согласитесь, что Боб мог вести себя, как хам.
– Мы не знаем, что происходило в комнате. Нам известно только одно: кто-то стрелял…
– Однако мы приходим к одному и тому же выводу. Человек ведет себя, ну, скажем… вызывающе. Брат девушки находится в доме… так же как и старый слуга Луи. Девушка зовет на помощь. Один из мужчин слышит крик, стремительно взбегает наверх и в порыве справедливого гнева хватает револьвер, который, как вы сами говорите, лежит на ночном столике.
Казалось, Мегрэ готов согласиться с предположениями своего комиссара. Но, сделав еще одну затяжку из своей трубки, лучшей из всех, какие ему когда-либо приходилось курить, он неторопливо возразил:
– Как бы вы поступили на месте этого человека? Представьте себе, что вы еще держите в руках дымящийся револьвер, как любят писать в газетах. На полу лежит убитый или тяжелораненый человек.
– Если принять гипотезу, что на полу лежит раненый, я бы вызвал врача.
– Этого никто не сделал.
– И отсюда вы выводите заключение, что человек был мертв?
Мегрэ продолжал спокойно развивать свою мысль, словно шел по ее следам.
– И вот раздается стук во входную дверь. Это стучит прохожий, услыхавший крики о помощи.
– Допустите на минуту, мой милый Мегрэ, что не очень-то приятно посвящать в свои дела первого встречного.
– На лестничной клетке слышен крик: «Живее, Луи!» Что это означает, по-вашему?
Мегрэ едва отдавал себе отчет в том, что разговором завладел он, что они – он и его начальник – поменялись ролями и что положение последнего становится все более затруднительным.
– Человек мог быть еще в агонии. А может быть, у Лиз был нервный припадок? Не знаю. Полагаю, что в подобных случаях человек теряет самообладание. Но Луи вышвырнул непрошеного гостя на улицу, заехав ему кулаком по физиономии, – продолжал Мегрэ.
– Он поступил не очень-то благородно.
– По-видимому, они не растерялись и сразу сообразили, что тип, которого дворецкий отдубасил, побежит в полицию. Последняя не замедлит явиться к ним за объяснениями.
– Что вы и сделали.
– В их распоряжении имелось некоторое время. Они могли бы сами позвонить в полицию: «Произошло то-то и то-то. Это не преступление, а несчастный случай. Мы вынуждены были защищаться от громилы, угрожавшего нам». Полагаю, что вы действовали бы именно так, господин комиссар.
Как изменилась ситуация от того, что он был здесь, в своей комнате, в своей постели, а не в комиссариате! За обитой дверью кабинета комиссара он не осмелился бы сказать и сотой доли того, что высказал здесь. У него разламывалась голова от боли, но какое это имело значение! Госпожа Мегрэ там, в кухне, должно быть, пришла в ужас, слушая, с какой уверенностью он говорит. Он даже наступал.
– Тем не менее, господин комиссар, именно этого они не сделали. А сделали они вот что. Перенесли куда-то труп или раненого. По-видимому, в одну из комнат, что над конюшнями, – единственное помещение, которое они мне не показали.
– Это только ваше предположение.
– Основанное на том факте, что, когда я пришел, тела в доме уже не было.
– А что, если Боб ушел сам?
– Тогда у его друга Дедэ не было бы вчера пятидесяти тысяч франков в кармане, и, самое главное, он бы не пытался уехать в Бельгию в обществе Люсиль.
– Возможно, вы и правы.
– Следовательно, милейшие обитатели особняка на улице Шапталь имели в своем распоряжении приблизительно полчаса. Этого им хватило, чтобы все привести в порядок, расставить вещи по местам, устранить все следы преступления. И их осенила почти гениальная мысль: лучший способ свести на нет показания флейтиста – заставить поверить, что его рассказ лишь галлюцинации пьянчуги, и доказать, что в комнате, на которую он указывал, никого нет. Это давало еще одно преимущество. Возможно, у Лиз Жандро, при всем при том, как говорят, разыгрались нервы. Показать ее лежащей в постели и якобы спящей? Представить ее мне и утверждать, что она ничего не слышала? И то и другое было одинаково рискованным. Ее затолкнули в комнату служанки, которая, к счастью, в ту ночь была в отъезде. Разве какой-то там жалкий полицейский разберется в таких тонкостях? Достаточно будет сказать, что она отсутствует, что она в своем замке в Ньевре. Ничего не слыхали! Ничего не видали! Выстрел? Где? Когда? Люди, которые ночью шатаются по улицам, частенько не очень-то отдают себе отчет в происходящем. А утром кто посмеет в чем-нибудь обвинить Жандро-Бальтазаров?
– Как вы суровы, Мегрэ!.. – Ле Брэ, вздохнув, поднялся. – Но, возможно, вы и правы. Я тотчас отправлюсь переговорить с шефом Сыскной.
– Вы думаете, это необходимо?
– Если действительно имело место убийство, в чем вы меня в конце концов убедили… – Господин комиссар! – обратился к нему Мегрэ, и голос его звучал почти умоляюще.
– Слушаю вас.
– Не обождете ли вы немного, ну хотя бы одни сутки?
– Только сейчас вы укоряли меня в том, что я не начал действовать раньше.
– Уверяю вас, я могу подняться. Посмотрите.
И, невзирая на протестующие жесты Ле Брэ, он сбросил с себя одеяло и встал на ноги, смущенный тем, что стоит перед своим начальником в одной сорочке.
– Это мое первое дело… – И я приношу вам свои поздравления по поводу усердия, которое вы… – Если вы сейчас поставите в известность Сыскную, то это дело перейдет в группу шефа и они сами доведут его до конца.
– Вероятно. Прежде всего, если Боб был убит, надо разыскать его тело.
– Поскольку речь идет о мертвом, то он может обождать. Не правда ли?
Они снова поменялись ролями, и теперь уже смеялся комиссар, отвернувшись в сторону.
Мегрэ, еще минуту назад такой властный, сейчас, в ночной сорочке с красной вышивкой по воротнику, был похож на большого ребенка, которого хотят лишить обещанного удовольствия.
Одно ему было ясно: он должен дойти в этом деле до конца. До какого конца? Господи боже! Как люди не понимают! До конца!
Но с ним обращались, как с ребенком, как с больным. Он переживал муки унижения – о нем при нем же говорили вслух без стеснения, будто он ничего не в состоянии понять. Почему? Потому что он лежал, как раздавленное насекомое, на земле? Вокруг него бесконечное множество ног, – ну и что же? Прекрасно! Потом карета «скорой помощи». И он тотчас же понял, что это карета, и стал сопротивляться. Подумаешь, уж будто нельзя обойтись без больницы, если тебя стукнули по голове!
Он узнал и мрачные ворота Божона, под сводами которых горела яркая электрическая лампа – свет ее резал глаза. Взад и вперед неторопливо ходили люди. В глазах молодого человека в белом халате Мегрэ прочитал, как ему показалось, глубочайшее презрение ко всему на свете.
Как он сразу не догадался, что это практикант? Медицинская сестра срезала ему волосы на макушке, а практикант в это время нес какую-то околесицу. Сестра была очень мила в своем форменном платье. По тому, как они смотрели друг на друга, нетрудно было догадаться, что, до того как сюда доставили Мегрэ, молодой практикант весьма пылко объяснялся ей в любви.
Мегрэ хотел сдержаться, но от запаха эфира его стошнило.
«Ну и наплевать», – подумал он.
Что ему дают пить? Он отказался. Разве полицейский не сказал им, что он, Мегрэ, тоже полицейский агент, которому поручено важное расследование, секретное расследование?
Никто ему не верил. Во всем виноват комиссар полиции. Ведь это он не хотел, чтобы расследование носило официальный характер! И почему госпожа Мегрэ, подойдя к нему, сдернула с него одеяло и разразилась хохотом?
Это – нервное, прежде с ней такого не бывало. Потом, закрыв глаза, он прислушивался, как она ходила тихонько по комнате, стараясь не шуметь. Разве он мог поступить иначе? Пусть они позволят ему поразмыслить. Пусть дадут ему карандаш и бумагу. Хоть клочок бумаги, неважно какой… Представьте себе, вот улица Шапталь… Она очень коротенькая… Хорошо… Времени чуть больше часа ночи, на улице ни души… Простите, кто-то здесь есть. Это Дедэ за рулем своего автомобиля. Заметьте: Дедэ не выключил мотор. Для этого могут быть две причины. Первая: он остановился лишь на несколько минут. Вторая: он намеревался тотчас же уехать. Ведь машину, особенно когда прохладно – а ночью в апреле достаточно прохладно, – трудно завести.
Пусть его не перебивают! Дальше. Вот этот квадратик – дом Бальтазаров. Он говорит: Бальтазаров, а не Жандро – так будет правильнее… По существу, это семья Бальтазаров, деньги Бальтазаров, драма Бальтазаров.
Если автомобиль Дедэ стоит у дома, значит, есть причина. Причина в том, что Дедэ привез сюда графа и должен увезти его.
Это очень важно. Не перебивайте… Совершенно незачем класть ему какую-то штуковину на голову и кипятить воду в кухне. Он прекрасно слышит, как кипятят воду на кухне. Все время кипятят воду, и, в общем, это ему надоедает и мешает думать.
А раньше, когда граф посещал Лиз, Дедэ его сопровождал? Вот что важно было бы узнать. Если нет, тогда этот ночной визит – особый визит.
Почему госпожа Мегрэ опять хохочет? Что в этом смешного?..
А Жюстен Минар попал в сети Жермен. Она, наверное, его еще держит в своих лапах, и он не скоро выпутается. Что скажет Кармен? Он ее никогда не видел. Существует масса людей, которых он никогда не видел.
Это несправедливо. Когда человек ведет тайное следствие, он должен иметь право видеть всех людей, видеть их душу.
Пусть ему вернут карандаш… Этот квадратик – комната. Комната Лиз, разумеется. Неважно, какая в ней мебель. Ни к чему рисовать мебель. Это все усложнит. А вот ночной столик нарисовать надо, потому что в ящике или сверху лежит револьвер.
Теперь дальше. Была Лиз в постели или еще не ложилась? Ждала она графа или не ждала? Если она уже легла, то ей пришлось извлечь револьвер из ящика.
Не сжимайте так голову, черт возьми! Невозможно думать, когда на голову наваливают гири!
Неужели уже наступил день? Не может быть! А это кто? В комнате появился какой-то маленький лысый человечек, которого он знает, но имени вспомнить не может. Мадам Мегрэ говорит шепотом. Ему засовывают какой-то холодный предмет в рот.
Смилуйтесь!.. Ему же надо сейчас выступать перед судом, а он, пожалуй, и слова вымолвить не сумеет. Лиз Жандро будет хохотать. По ее мнению, если ты не член клуба Гоха, грош тебе цена!
Надо сосредоточиться на этом квадрате. Вот кружок – это Лиз. В их семье только женщины наследуют характер старого Бальтазара, отшельника с авеню Дю Буа. Старик сам так утверждал… Кто-кто, а уж он-то в этом разбирался… Тогда почему же она бросается к окну, отбрасывает занавес и зовет на помощь?
Минутку, минутку, господин комиссар… Не забывайте о Минаре, флейтисте, ибо как раз Минар нарушил все планы… Никто еще не успел выйти из дома, когда Минар позвонил в дверь, и пока он вел переговоры с Луи, мужской голос произнес на лестнице: «Живее, Луи!»
И автомобиль Дедэ уехал. Внимание! Он уехал недалеко, только обогнул квартал. Значит, Дедэ ждал кого-то.
Но вот он вернулся. Удовлетворен ли он тем, что увидел, объезжая квартал? Он остановился? Сел ли в автомобиль человек, которого он дожидался?
Черт возьми, пусть его оставят в покое! Он не желает больше пить! С него хватит! Он работает. Вы слышите? Я работаю! Я восстанавливаю все в памяти!
Ему жарко. Он отбивается. Он никому не позволит над ним издеваться, даже собственной жене. Просто до слез обидно. Ему действительно хочется плакать. Совершенно незачем так его унижать. И вовсе не следует презирать его и смеяться над каждым его словом только потому, что он сидит на тротуаре.
Ему больше не разрешат вести следствие. Ведь и это дело ему поручили без особой охоты. Его ли вина, что если хочешь узнать человека поближе, приходится иногда с ним выпить?
– Жюль!
Он отрицательно качает головой.
– Жюль! Проснись… Чтобы их наказать, он не откроет глаз. Он стискивает зубы. Он хочет, чтобы у него был свирепый вид.
– Жюль, это…
А другой голос говорит:
– Ну же, мой милый Мегрэ!
Он сразу забывает свою клятву. Освобождаясь от тупого напряжения, он словно ударяется теменем о потолок и, поднеся руку к голове, обнаруживает, что она вся забинтована.
– Простите, господин комиссар…
– Приношу свои извинения, что разбудил вас.
– Я не спал.
Жена тоже здесь, она улыбается и делает ему из-за спины господина Ле Брэ какие-то знаки, смысл которых он не понимает.
– Который час?
– Половина одиннадцатого. Сегодня утром я узнал о случившемся.
– Они написали рапорт?
Рапорт на него! Это его оскорбляет. Рапорты он сам умеет писать и прекрасно знает, как это делается:
Этой ночью, в четверть двенадцатого, совершая обход по авеню Де Ваграм, наше внимание привлек… А дальше, наверное, идут такие слова: …некий субъект, валявшийся на тротуаре и заявивший, что он зовется Мегрэ Жюль-Амедэ-Франсуа… Комиссар был, как всегда, свежевыбрит, одет во все светло-серое, с цветком в петлице. До Мегрэ донесся запах портвейна – он знал, что комиссар выпивает по утрам рюмку-другую этого вина.
– Полиция на Северном вокзале успела задержать их.
Вот так штука! О них он совсем было забыл! Ему сейчас очень хочется повторить любимые слова флейтиста: «Какое это имеет значение».
Правильно. Никто из них не интересует сейчас Мегрэ: ни Дедэ, ни Люсиль, ни даже боксер, который чуть не убил его «тупым предметом», как, должно быть, говорится в рапорте.
Ему неловко, что он лежит в постели перед своим начальником, и он высовывает ноги из-под одеяла.
– Лежите спокойно.
– Уверяю вас, я прекрасно себя чувствую.
– Врачи тоже так думают. Тем не менее вам необходимы еще несколько дней покоя.
– Ни за что!
У него хотят отнять начатое им дело! Ему все ясно. Нет, он не допустит!
– Успокойтесь, Мегрэ!
– Я спокоен, совершенно спокоен. И я знаю, что говорю. Ничто не помешает мне подняться.
– Спешить некуда. Я понимаю ваше нетерпенье, но поверьте: что касается вашего следствия, будет сделано все, что вы, найдете нужным.
Он сказал вашего – он ведь человек светский. Ле Брэ машинально закурил сигарету и посмотрел сконфуженно на госпожу Мегрэ.
– Не стесняйтесь, пожалуйста. Мой муж курит трубку с утра и до вечера, даже в постели.
– Дай-ка мне, кстати, трубку!
– Ты думаешь?
– Разве доктор сказал, что мне нельзя курить?
– Нет, не говорил.
– Тогда в чем же дело?
Она положила на туалетный столик все, что нашла в его карманах, и принялась набивать трубку. Потом протянула ее вместе со спичками.
– Я оставляю вас, – сказала она, исчезая в дверях кухни.
Мегрэ хотелось бы припомнить, о чем он думал ночью. У него сохранились лишь туманные воспоминания, а между тем он чувствует, что значительно приблизился к истине. Максим Ле Брэ уселся на стул. Он чем-то озабочен. И когда его секретарь между двумя затяжками медленно произносит:
– Граф д'Ансеваль умер.
Он, нахмурившись, спрашивает:
– Вы уверены?
– Доказательств у меня нет, но я готов поклясться.
– Умер… как?
– В него стреляли.
– На улице Шапталь?
Мегрэ утвердительно кивает головой.
– Вы полагаете, это Ришар Жандро?..
Вопрос задан слишком в лоб. Мегрэ еще не может ответить со всей определенностью. Он вспоминает о клочке бумаги, на котором он ставил крестики.
– На ночном столике или в ящике был револьвер. Лиз Жандро через окно звала на помощь. Потом ее кто-то оттащил назад. Наконец, раздался выстрел.
– А какое отношение ко всей истории имеет этот Дедэ?
– Он ждал на улице, за рулем «дион-бутона».
– Он признался в этом?
– Нет никакой надобности в том, чтобы он признавался.
– А женщина?
– Любовница графа, которого называют просто Бобом. Впрочем, вы это знаете не хуже меня.
Мегрэ очень хотелось бы освободиться от нелепого тюрбана, который сдавливает ему голову.
– Что с ними сделали? – спрашивает он, в свою очередь.
– Пока что они под следствием.
– Что значит – «пока что»?
– Сейчас их обвиняют только в вооруженном нападении на улице. Вероятно, им можно будет инкриминировать и кражу.
– Почему?
– У вышеупомянутого Дедэ обнаружено в карманах сорок девять банкнотов по тысяче франков каждый.
– Он их не украл.
Комиссар, по-видимому, понял, что Мегрэ имел в виду, потому что еще больше помрачнел.
– Вы хотите сказать, что ему их дали?
– Вот именно.
– Чтобы он молчал?
– Да. Дедэ был неуловим весь вчерашний день до самого вечера. Когда он снова всплыл на поверхность, если можно так выразиться, он весь сиял, ему не терпелось истратить часть этих денег, распиравших его карманы. Пока Люсиль оплакивала гибель Боба, Дедэ праздновал свое внезапное обогащение. Я был с ними.
Бедный Ле Брэ! Он никак не может освоиться с переменой, происшедшей с Мегрэ. Он оказался примерно в гаком же положении, в каком оказываются родители, которые привыкли считать своего ребенка все еще маленьким и вдруг обнаруживают, что перед ними уже взрослый человек, который умеет рассуждать не хуже их.
А может быть… Глядя на комиссара, Мегрэ начинает чувствовать, что в его забинтованной голове зарождается смутное подозрение, постепенно сменяющееся уверенностью: ему поручили это расследование, полагая, что он не докопается до сути.
Вот как обстояло дело. Господин Ле Брэ-Курсель, светский человек, не желал, чтобы беспокоили другого светского человека, его товарища по клубу, и закадычную подругу его жены, наследницу всех кафе «Бальтазар».
– Проклятый флейтист! Надо же было ему сунуть свой нос в чужие дела.
Удивительно, как все, что имеет отношение к особняку на улице Шапталь, становится предметом живейшего интереса со стороны прессы, широкой публики, судебных заседателей – всех этих мелких лавочников и служащих банков!..
К сожалению, комиссар Ле Брэ не может просто взять да и уничтожить имеющийся рапорт, ему неловко перед своим секретарем.
«Вы понимаете, мой милый Мегрэ…»
Надо соблюдать сдержанность, чрезвычайную осторожность. Никакого скандала. Самое лучшее, если Мегрэ вообще ничего не заподозрит. Тогда через несколько дней, когда он появится в комиссариате, его можно будет встретить со снисходительной улыбкой.
«Пустяки, что там говорить. Не стоит отчаиваться… Вы сделали все, что могли. Не ваша вина, что этот флейтист оказался пустым фантазером и принял воображаемое за действительность. Принимайтесь за работу, старина! Обещаю вам, что первое же серьезное дело будет поручено вам».
А теперь комиссар, конечно, волнуется. Как знать, не сожалеет ли он о том, что Мегрэ, пригнувшись, ослабил силу обрушившегося на него удара? И сколько дней и недель он вынужден будет теперь бездействовать?
Как только этот тихоня сумел все пронюхать?
Ле Брэ покашливает и говорит негромко, нарочито безразличным тоном:
– Итак, вы обвиняете Ришара Жандро в убийстве.
– Необязательно его. Быть может, стреляла его сестра. А возможно, Луи. Не забывайте, что флейтисту пришлось звонить, а потом долго стучать в дверь и что дворецкий, наконец-то отворивший ему, был в полном параде.
Вот он, луч надежды. Как все было бы великолепно, если бы выяснилось, что стрелял дворецкий!
– Не кажется ли вам последнее предположение наиболее вероятным?
И он покраснел, ибо взгляд Мегрэ, направленный на него, был очень красноречив. Тогда он скороговоркой продолжил:
– Что касается меня, то я охотно представил бы себе такую ситуацию… Слово «охотно» он произнес с излишней горячностью, Мегрэ тут же обратил на это внимание.
– Видите ли, я не знаю, зачем туда приехал граф…
– Он бывал там и раньше, как вам известно.
– Да, вы мне уже однажды говорили об этом. Я был очень удивлен. Граф вращался среди подонков. Его отец, потеряв состояние, сохранил достоинство. Он жил в маленькой квартире в Латинском квартале и всячески избегал людей, с которыми встречался в молодости.
– Он работал?
– По-видимому, нет.
– На какие же средства он жил?
– Продавал кое-какие сохранившиеся вещи: картины, какую-нибудь старинную табакерку, семейные реликвии. Возможно, некоторые из его друзей, из числа тех, что приезжали когда-то в замок на охоту, посылали ему время от времени немного денег. Что касается Боба, он махнул рукой на все, чем так дорожил отец. Он демонстративно стал появляться в самых низкопробных притонах. Какое-то время служил рассыльным в ресторане «Вуазен» только для того, чтобы ставить в неловкое положение друзей своей семьи, у которых принимал чаевые. В конечном счете он докатился до Люсиль и Дедэ… К чему же я все это говорю?
Мегрэ не пожелал протянуть ему спасательный круг.
– Ах да, вспомнил. По-видимому, в ту ночь он явился к Жандро с неблаговидной целью.
– Почему вы так думаете?
– Тот факт, что его сопровождал Дедэ, который остался на улице и даже не выключил мотор своего автомобиля, достаточно показателен.
– Между тем в доме его ждали.
– Откуда вам это известно?
– А как вы считаете, пустили бы его в противном случае в комнату к молодой девушке? И почему Луи в такой поздний час был при полном параде?
– Допустим, его ждали, но ведь это еще не доказывает, что он был желанным гостем. Может быть, он действительно предупредил о своем приходе.
– Не забывайте, что все произошло рядом со спальней.
– Пусть так! Я даже готов допустить, что Лиз поощряла его ухаживания. Не нам с вами ее судить. Вот как… – Возможно, между ними что-то и было. Так или иначе, он оставался носителем имени д'Ансеваль и его прадеды были хозяевами замка, купленного старым Бальтазаром, одним из их крестьян.
– На внучку коробейника это, конечно, могло произвести впечатление.
– А почему бы и нет? Но ведь могло быть и другое: узнав об образе жизни, который он ведет, у нее могло появиться желание спасти его. Не правда ли, вполне правдоподобная версия?
Почему Мегрэ вдруг пришел в ярость? У него было такое впечатление, будто ему хотят представить все собранные им сведения в кривом зеркале. Ему не нравился и вкрадчивый тон комиссара, который словно заучивал с ним урок.
– Есть еще одно предположение, – тихо произнес он.
– Какое?
– Что мадемуазель Жандро-Бальтазар хотела к своему состоянию прибавить еще и титул. Очень приятно быть владелицей замка д'Ансеваль. Но, может быть, она чувствовала себя там самозванкой? Я тоже провел детство в замке, где мой отец был лишь управляющим. Помню, как унижались богатые выскочки, чтобы добиться приглашения на охоту.
– Вы полагаете, что она хотела выйти замуж…
– За Боба д'Ансеваля. А почему бы и нет?
– Не буду обсуждать этот вопрос, но такое предположение кажется мне более чем смелым.
– Таково мнение ее горничной.
– Вы допрашивали горничную, несмотря на… У него чуть было не вырвалось: «…мои советы». А это должно было означать: «Несмотря на мои распоряжения!»
Но он промолчал, и Мегрэ продолжал:
– Я даже, так сказать, похитил ее. Она в двух шагах отсюда.
– Она вам что-нибудь рассказывала?
– Ничего определенного она не знает, кроме одного, – что мадемуазель Жандро вбила себе в голову мысль стать графиней.
Ле Брэ нетерпеливо махнул рукой. По-видимому, ему было очень неприятно, что кому-то из его круга приходилось отказывать в уважении.
– Допустим. Но это ведь ничего не меняет в ходе событий. Согласитесь, что Боб мог вести себя, как хам.
– Мы не знаем, что происходило в комнате. Нам известно только одно: кто-то стрелял…
– Однако мы приходим к одному и тому же выводу. Человек ведет себя, ну, скажем… вызывающе. Брат девушки находится в доме… так же как и старый слуга Луи. Девушка зовет на помощь. Один из мужчин слышит крик, стремительно взбегает наверх и в порыве справедливого гнева хватает револьвер, который, как вы сами говорите, лежит на ночном столике.
Казалось, Мегрэ готов согласиться с предположениями своего комиссара. Но, сделав еще одну затяжку из своей трубки, лучшей из всех, какие ему когда-либо приходилось курить, он неторопливо возразил:
– Как бы вы поступили на месте этого человека? Представьте себе, что вы еще держите в руках дымящийся револьвер, как любят писать в газетах. На полу лежит убитый или тяжелораненый человек.
– Если принять гипотезу, что на полу лежит раненый, я бы вызвал врача.
– Этого никто не сделал.
– И отсюда вы выводите заключение, что человек был мертв?
Мегрэ продолжал спокойно развивать свою мысль, словно шел по ее следам.
– И вот раздается стук во входную дверь. Это стучит прохожий, услыхавший крики о помощи.
– Допустите на минуту, мой милый Мегрэ, что не очень-то приятно посвящать в свои дела первого встречного.
– На лестничной клетке слышен крик: «Живее, Луи!» Что это означает, по-вашему?
Мегрэ едва отдавал себе отчет в том, что разговором завладел он, что они – он и его начальник – поменялись ролями и что положение последнего становится все более затруднительным.
– Человек мог быть еще в агонии. А может быть, у Лиз был нервный припадок? Не знаю. Полагаю, что в подобных случаях человек теряет самообладание. Но Луи вышвырнул непрошеного гостя на улицу, заехав ему кулаком по физиономии, – продолжал Мегрэ.
– Он поступил не очень-то благородно.
– По-видимому, они не растерялись и сразу сообразили, что тип, которого дворецкий отдубасил, побежит в полицию. Последняя не замедлит явиться к ним за объяснениями.
– Что вы и сделали.
– В их распоряжении имелось некоторое время. Они могли бы сами позвонить в полицию: «Произошло то-то и то-то. Это не преступление, а несчастный случай. Мы вынуждены были защищаться от громилы, угрожавшего нам». Полагаю, что вы действовали бы именно так, господин комиссар.
Как изменилась ситуация от того, что он был здесь, в своей комнате, в своей постели, а не в комиссариате! За обитой дверью кабинета комиссара он не осмелился бы сказать и сотой доли того, что высказал здесь. У него разламывалась голова от боли, но какое это имело значение! Госпожа Мегрэ там, в кухне, должно быть, пришла в ужас, слушая, с какой уверенностью он говорит. Он даже наступал.
– Тем не менее, господин комиссар, именно этого они не сделали. А сделали они вот что. Перенесли куда-то труп или раненого. По-видимому, в одну из комнат, что над конюшнями, – единственное помещение, которое они мне не показали.
– Это только ваше предположение.
– Основанное на том факте, что, когда я пришел, тела в доме уже не было.
– А что, если Боб ушел сам?
– Тогда у его друга Дедэ не было бы вчера пятидесяти тысяч франков в кармане, и, самое главное, он бы не пытался уехать в Бельгию в обществе Люсиль.
– Возможно, вы и правы.
– Следовательно, милейшие обитатели особняка на улице Шапталь имели в своем распоряжении приблизительно полчаса. Этого им хватило, чтобы все привести в порядок, расставить вещи по местам, устранить все следы преступления. И их осенила почти гениальная мысль: лучший способ свести на нет показания флейтиста – заставить поверить, что его рассказ лишь галлюцинации пьянчуги, и доказать, что в комнате, на которую он указывал, никого нет. Это давало еще одно преимущество. Возможно, у Лиз Жандро, при всем при том, как говорят, разыгрались нервы. Показать ее лежащей в постели и якобы спящей? Представить ее мне и утверждать, что она ничего не слышала? И то и другое было одинаково рискованным. Ее затолкнули в комнату служанки, которая, к счастью, в ту ночь была в отъезде. Разве какой-то там жалкий полицейский разберется в таких тонкостях? Достаточно будет сказать, что она отсутствует, что она в своем замке в Ньевре. Ничего не слыхали! Ничего не видали! Выстрел? Где? Когда? Люди, которые ночью шатаются по улицам, частенько не очень-то отдают себе отчет в происходящем. А утром кто посмеет в чем-нибудь обвинить Жандро-Бальтазаров?
– Как вы суровы, Мегрэ!.. – Ле Брэ, вздохнув, поднялся. – Но, возможно, вы и правы. Я тотчас отправлюсь переговорить с шефом Сыскной.
– Вы думаете, это необходимо?
– Если действительно имело место убийство, в чем вы меня в конце концов убедили… – Господин комиссар! – обратился к нему Мегрэ, и голос его звучал почти умоляюще.
– Слушаю вас.
– Не обождете ли вы немного, ну хотя бы одни сутки?
– Только сейчас вы укоряли меня в том, что я не начал действовать раньше.
– Уверяю вас, я могу подняться. Посмотрите.
И, невзирая на протестующие жесты Ле Брэ, он сбросил с себя одеяло и встал на ноги, смущенный тем, что стоит перед своим начальником в одной сорочке.
– Это мое первое дело… – И я приношу вам свои поздравления по поводу усердия, которое вы… – Если вы сейчас поставите в известность Сыскную, то это дело перейдет в группу шефа и они сами доведут его до конца.
– Вероятно. Прежде всего, если Боб был убит, надо разыскать его тело.
– Поскольку речь идет о мертвом, то он может обождать. Не правда ли?
Они снова поменялись ролями, и теперь уже смеялся комиссар, отвернувшись в сторону.
Мегрэ, еще минуту назад такой властный, сейчас, в ночной сорочке с красной вышивкой по воротнику, был похож на большого ребенка, которого хотят лишить обещанного удовольствия.