Сименон Жорж. Первое дело Мегрэ

   – Мне совершенно ни к чему эта штуковина. Он попытался сорвать бинты с головы.
   – Я могу выйти и закончить расследование сам. Дайте мне только разрешение допросить Дедэ и Люсиль, особенно Люсиль. Что они говорят?
   – Сегодня утром, когда дежурный комиссар допрашивал Дедэ, тот спросил: «Жюль умер?» Я полагаю, речь шла о вас.
   – Если завтра в это время я ничего не добьюсь, можете передавать дело в Сыскную.
   Госпожа Мегрэ приоткрыла дверь, напуганная их громкими голосами, и застыла на месте, увидев мужа на ногах.
   В этот момент позвонили в дверь. Она пошла открывать, Мегрэ и комиссар слышали, как она с кем-то шепталась на лестнице.
   Когда она вернулась одна, Мегрэ спросил:
   – Кто это?
   Она бросила на него красноречивый взгляд, которого он не понял, и, так как он продолжал настаивать, ей пришлось признаться:
   – Музыкант.
   – Ну, я пошел, – сказал Ле Брэ. – К сожалению, я не могу найти подходящий повод для отказа.
   – Простите, господин комиссар. Я хотел бы еще… Принимая во внимание тот оборот, который приняли события, принимая во внимание также и то обстоятельство, что делом будет заниматься Сыскная, не позволите ли вы мне, если возникнет необходимость, обратиться к мадемуазель Жандро?
   – Полагаю, что вы сделаете это умело? Будьте, однако, очень осторожны.
   Мегрэ сиял. Он услышал, как захлопнулась дверь, и начал одеваться. Но тут в сопровождении госпожи Мегрэ в комнату вошел Жюстен Минар. У музыканта был жалкий, взволнованный вид.
   – Вы ранены?
   – Пустяки.
   – У меня дурные вести.
   – Говорите же.
   – Она удрала.
   Мегрэ чуть не прыснул со смеху – до того растерянное лицо было у флейтиста.
   – Когда?
   – Вчера вечером или, вернее, нынче ночью.
   Свой рассказ о побеге Жермен он закончил словами!
   – Что мы делаем дальше?

Глава 8
Один молчит, другой говорит слишком много

   – Надень, пожалуйста, теплое пальто, прошу тебя, сделай это для меня, – настаивала госпожа Мегрэ.
   В то время у него было два пальто: теплое черное, с бархатным воротником, – он носил его уже три года, – и легкий прорезиненный короткий плащ, который он купил себе совсем недавно и о котором мечтал с самой юности.
   Мегрэ подозревал, что, когда они вдвоем выходили из дому, жена успела шепнуть Минару на ухо: «Главное, не оставляйте его одного!»
   Может быть, она в душе и подсмеивалась немного над флейтистом, но была к нему искренне расположена, находя его воспитанным, кротким и безобидным.
   Серые тучи медленно заволакивали небо. Судя по всему, пойдет проливной теплый дождь – первый за последние десять дней, и тяжелое пальто Мегрэ так намокнет, что от него будет разить мокрой псиной.
   Свой котелок он держал в руке – надеть его на голову нельзя до, тех пор, пока с нее не снимут повязку. Минар проводил его на бульвар Вольтера к доктору, от которого Мегрэ добился только одного: тот наложил более легкую повязку.
   – Вам действительно необходимо идти в город? – Доктор протянул ему коробочку с желтыми пилюлями. – На тот случай, если вы почувствуете головокружение.
   – Сколько я могу их принять?
   – Четыре или пять за сегодняшний день. Не больше. Я предпочел бы видеть вас в постели.
   Мегрэ не знал, что делать с музыкантом. Он не хотел обижать его, отсылать домой, хотя теперь он больше не нуждался в его услугах. Намекнув, что ему поручается весьма серьезное дело, он послал Минара на улицу Шапталь.
   – Напротив дома, который вам известен, расположен небольшой ресторан «Старый кальвадос». Я бы хотел, чтобы вы оттуда понаблюдали за тем, что происходит у Жандро.
   – А если вы себя плохо почувствуете?
   – Я буду не один.
   Минар расстался с ним лишь у дверей тюрьмы, на набережной Орлож. В тот момент Мегрэ был еще полон веры в себя и поэтому даже с наслаждением вдыхал запах мрачной подворотни. Все здесь было омерзительно, грязно. Сюда каждую ночь полицейские свозили всех подозрительных, какие попадались им на улицах города, весь богатый урожай нищеты, подобранной во время облав.
   Он вошел в дежурку Сыскной, в которой пахло казармой, и спросил, может ли его принять комиссар. Ему казалось, что на него как-то странно смотрят. Но он не придал этому значения. По-видимому, решил он, секретаря из квартального комиссариата здесь считают личностью весьма заурядной.
   – Присаживайтесь.
   Здесь было трое полицейских: один писал, а двое других сидели без дела. Кабинет комиссара был рядом, но никто и не подумал пойти доложить ему, что его спрашивают, никто не обращал на Мегрэ никакого внимания: с ним обращались так, словно бы он не имел ни малейшего отношения к полиции. Все это так сковывало его, что он даже не решался закурить.
   Спустя четверть часа он осмелился спросить:
   – Комиссара нет?
   – Занят.
   – Где люди, которых подобрали сегодня ночью? Проходя по коридору, он никого не увидел в большом зале, куда обычно заталкивали «дичь».
   – Наверху.
   Он не стал просить разрешения подняться туда. Наверху был отдел антропометрии. Всех задержанных выстраивали в ряд, как в школе. Раздевшись, они становились друг другу в затылок. Их осматривали, записывая особые приметы, после чего, разрешив им одеться, их фотографировали, измеряли, снимали отпечатки пальцев.
   Неужто Дедэ, стоя в хвосте вместе с бродягами и карманниками, продолжал хорохориться?
   Позднее, когда Мегрэ стал работать в группе шефа, он получил право ходить по всему зданию.
   – Вы уверены, что комиссар все еще занят? Прошло уже более получаса с тех пор, как он пришел сюда. Ему показалось, что все трое обменялись насмешливыми взглядами.
   – Надо дождаться, пока он позвонит.
   – Но он ведь не знает, что я его жду. А у меня важное поручение. Надо предупредить его.
   – Вы, кажется, из квартала Сен-Жорж?
   И один из полицейских, тот, который писал, посмотрел на документ, лежавший на его столе:
   – Жюль Мегрэ?
   – Да.
   – Придется обождать, старина. Ничем не могу вам помочь.
   Из кабинета комиссара не доносилось ни звука. Прошло уже более часа, когда наконец появился комиссар, но вовсе не из кабинета, а с улицы.
   – Вы секретарь Ле Брэ?
   Наконец-то им займутся. Довольно ему сидеть на скамейке, как просителю!
   – Вы были, кажется, ранены?
   – Пустяки. Я хотел бы…
   – Знаю. Вы хотите допросить некоего Дедэ. Мне кажется, он уже спустился… Жерар, проверьте. Если он там, приведите его ко мне в кабинет. – И к Мегрэ:
   – Входите, пожалуйста. Я предоставлю в ваше распоряжение мой кабинет.
   – Мне нужно также допросить женщину.
   – Хорошо. Скажете бригадиру.
   Разве в этом было что-то необычное? Мегрэ представлял себе все несколько иначе, но пока он еще был совершенно спокоен.
   Просто он не знал еще здешних порядков, и потому все это производило на него такое впечатление.
   Полицейский ввел Дедэ и вышел; комиссар последовал за ним, прикрыв за собой дверь.
   – Ну, Жюль?
   Владелец гаража с улицы Акаций был в том же клетчатом костюме.
   С него только сняли, согласно существующим правилам, галстук и отобрали шнурки от ботинок, что придавало ему неряшливый вид. Мегрэ нерешительно уселся за стол комиссара.
   – Я рад, что вас не слишком изувечили, – сказал Дедэ. – Можете проверить у этих приятелей: первое, о чем я спросил, когда меня сюда доставили, что с вами.
   – Так вы знали, кто я?
   – Еще бы!
   – А я, – сказал Мегрэ просто, – я знал, что вы это знаете.
   – Вы что же, не понимали, что вам морду набьют? А если бы с вами разделались по-настоящему?
   – Садись.
   – Ладно. Не возражаю, чтобы вы обращались ко мне на «ты».
   Мегрэ знал, что здесь принято именно такое обращение с подследственными, но еще не привык к этому.
   – Мне еще многое известно, и я полагаю, что мы с тобой сумеем договориться.
   – Сомневаюсь, – сказал Дедэ.
   – Граф погиб.
   – Вы думаете?
   – В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое ты возил графа в своем «дион-бутоне» на улицу Шапталь и дожидался его, не выключая мотора.
   – Не припоминаю.
   – В одной из комнат открылось окно, женщина закричала, и раздался выстрел. Тогда ты уехал в сторону улицы Фонтен. Объехал вокруг квартала. Довольно долго стоял на улице Виктор-Массэ, затем еще раз проехал по улице Шапталь, чтобы узнать, не вышел ли Боб.
   Дедэ смотрел на него, безмятежно улыбаясь.
   – Продолжайте, – сказал он. – Нет ли у вас сигаретки? Эти свиньи отобрали у меня все, что было в карманах.
   – Я курю только трубку. Ты знал, зачем граф явился в тот дом.
   – Говорите, говорите.
   – Ты понял, что случилось недоброе. Назавтра в газетах ты ничего не нашел. Граф не возвращался. На следующий день тоже.
   – Очень интересно.
   – Ты снова пришел на улицу Шапталь – ничего нового. Затем, догадавшись, что произошло, ты отправился к Ришару Жандро. Не домой, конечно, а в контору.
   – Что же я сказал этому субчику?
   – Что за приличную сумму, ну, скажем, за пятьдесят тысяч франков, ты согласен молчать. Ведь зная, зачем Боб ходил на улицу Шапталь, ты знаешь, почему его убили.
   – Все?
   – Да, все.
   – Что вы мне предлагаете?
   – Ничего. Говорить.
   – Что вы хотели бы, чтобы я сказал?
   – Граф был знаком с Жандро. Он неоднократно бывал в гостях у молодой девушки. Он был ее любовником?
   – Вы его когда-нибудь видели?
   – Нет.
   – Если бы вы его видели, вы бы не задавали таких вопросов. Конечно, был.
   – Скажи, они хотели пожениться?
   – Знаете, вы мне нравитесь. Я как раз говорил об этом Люсиль: «Жаль, что он полицейский!» Что за мысль пришла вам в голову – стать лягавым. Это при вашем-то сложении и при том, что вы не бездельник!
   – Ты предпочитаешь тюрьму?
   – Чему?
   – Если ты будешь говорить, возможно, тебе и простят шантаж Ришара Жандро.
   – Вы думаете, он будет жаловаться?
   – Простят и попытку убийства, жертвой которой я стал.
   – Послушай, Жюль. Шансы у нас с тобой неравные. Утри слюни, не лезь из шкуры вон – у меня от этого просто в животе заурчало. Ты славный парень. Может случиться, что мы еще встретимся и разопьем вместе бутылочку. Но здесь – мы не на равных. Наивная ты душа. Тебя обведут вокруг пальца – и глазом не моргнешь.
   – Кто?
   – Какая разница! Хочу тебе только сказать одно: Боб был шикарный тип. У него были свои взгляды на жизнь. Он не мог без отвращения смотреть на некоторые хари. Но он не способен был на подлость. Вбей себе это в башку.
   – Он умер.
   – Возможно. Я ничего не знаю. А если я кое-что и знаю, так это никого не касается. А теперь по-товарищески скажу тебе: брось! Понял? Брось, Жюль! Мне нечего больше сказать. Все эти фокусы – не для тебя. Допустим, что это выше нашего понимания – и твоего и моего. Я ничего не знаю, ничего не видел, ничего не слышал. Пятьдесят тысяч франков? Сколько понадобится, я буду повторять, что выиграл их на бегах. А что касается того, что мне отсюда не выбраться, – посмотрим.
   Говоря это, он как-то странно улыбнулся.
   – А теперь, если ты не законченный негодяй, не слишком приставай к бедняжке Люсиль. Она действительно любила своего Боба. Ты можешь понять это? Можно быть последней девкой и любить своего дружка. Оставь ее в покое, и, как знать, может, я тебя еще когда-нибудь отблагодарю. Все.
   Он поднялся и пошел к двери.
   – Дедэ! – позвал его Мегрэ, поднявшись вслед за ним.
   – Все. Могила. Больше ни одного слова ты от меня не услышишь. – И Дедэ открыл дверь. – Мы закончили, – сказал он с насмешливой улыбкой полицейским.
   Бригадир спросил у Мегрэ:
   – Привести женщину?
   Она отказалась сесть и все время стояла у стола.
   – Вам известно, при каких обстоятельствах погиб Боб?
   Она вздохнула:
   – Я ничего не знаю.
   – Он был убит в одном доме на улице Шапталь.
   – Вы думаете?
   – Он был любовником одной девушки.
   – Я не ревнива.
   – Почему вы не хотите говорить?
   – Потому что мне нечего сказать.
   – Если бы вы знали, что Боб жив, вы не уехали бы в Бельгию.
   Она молчала.
   – Почему вы не хотите отомстить за Боба? Она закусила губу и отвернулась.
   – Вы предпочитаете несколько банковских билетов приговору его убийце?
   – Вы не имеете права так говорить.
   – Тогда говорите вы.
   – Я ничего не знаю.
   – А если я помогу вам?
   – Я ничего не скажу.
   – С вами здесь уже кто-нибудь говорил?
   Наконец он начал кое-что соображать. Если его заставили так долго ждать, то вовсе не потому, что комиссар был занят. Помещение судебного отдела соединялось со зданием на Набережной Орфевр.
   Подвергался ли Дедэ всем процедурам наверху? Проходила ли Люсиль медицинский осмотр? Вряд ли.
   Но зато кто-то из Сыскной наверняка их допрашивал.
   Когда Мегрэ пришел сюда, прошло уже более часа, как Ле Брэ покинул бульвар Ришар-Ленуар.
   Не хотелось верить, но разве сам Дедэ не намекнул Мегрэ, что его надули?
   Он вышел из комнаты, и ему показалось, что он перехватил улыбки на лицах полицейских. Как бы случайно в этот самый момент ему повстречался возвращавшийся к себе комиссар.
   – Ну как, дружище? С успехом? Они заговорили?
   – Что вы собираетесь с ними делать?
   – Пока не знаю. Жду распоряжений.
   – От кого?
   – Сверху, как обычно.
   – Благодарю вас.
   Когда он очутился на набережной, пошел дождь. Мегрэ вдруг охватило отчаяние, еще немного – и он готов был отнести комиссару заявление об отставке.
   «Наивная ты душа», – сказал ему владелец гаража с оттенком жалости.
   И это ему, который так мечтал победителем прийти в этот дом! А вышел он оттуда с низко опущенной головой, с комком в горле!
   Он вошел в пивную «Дофин», где всегда можно было встретить одного-двух инспекторов с Набережной Орфевр, заходивших сюда пропустить рюмочку. Он знал их в лицо, но для них он был личностью ничем не примечательной.
   Сначала, в надежде, что это его несколько взбодрит, Мегрэ проглотил пилюлю, которую дал ему врач, затем выпил залпом рюмку вина.
   Вот они. Небрежно развалившись на стульях, они чувствуют себя здесь как дома, обмениваются новостями. Как же, они ведь в курсе всего, что происходит в Париже!
   Хотелось ли Мегрэ по-прежнему быть одним из них или он уже начинал понимать, что мнение, которое он себе создал о полиции, несколько превратно.
   После второй рюмки он было совсем уже собрался отправиться к своему высокому начальнику и покровителю, Ксавье Гишару, и высказать ему все, что думает.
   Его надули. Ле Брэ выудил из него все сведения, которыми он располагал. Кабриолет ждал его у дверей, и он, наверно, приказал везти себя прямо на Набережную Орфевр. Ему-то, уж безусловно, не пришлось дожидаться приема.
   «Мой секретарь просто взбесился. Он может наделать уйму глупостей, довести дело до скандала».
   Как знать, может быть, он обратился выше, к префекту полиции, например, или даже к министру внутренних дел?
   А ведь вполне вероятно, что и министр внутренних дел был одним из сотрапезников Жандро!
   Если это дело оставили за Мегрэ – да еще с такими предостережениями, – то только для того, чтобы он свернул себе на нем шею. Теперь он был в этом уверен.
   «Хотите допросить Дедэ? Почему же нет? Пожалуйста, друг мой».
   Только раньше они как следует обработали этого самого Дедэ. Кто его знает, чего ему только не наобещали, лишь бы он молчал? А своего добиться было не трудно. Ведь у него уже не первая судимость.
   «Наивная ты душа…»
   Они втоптали в грязь его веру, осквернили его полицию. Его не задевало то, что они украли у него успех. Чувство его куда глубже, оно скорее походило на разочарование, постигшее влюбленного.
   – Гарсон!
   Он хотел было заказать третью рюмку, потом раздумал, расплатился и вышел, преследуемый ощущением, что четверо из тех, что сидели с ним за столиком, проводили его ироническими взглядами.
   Он понимал, что все время будет натыкаться на обман. Что ему оставалось? Отправиться к флейтисту. Ибо единственным козырем в его игре был флейтист. Именно о Жюстене Минаре Ле Брэ распорядился в первый же день собрать все сведения.
   Стоит только Мегрэ выйти из себя, как все сочтут, что это от удара, которым его наградил кривоносый боксер.
   Он вскочил в проходящий автобус и остался стоять на площадке, угрюмо вдыхая запах мокрой псины, исходивший от его пальто. Его бросило в пот. Может быть, у него жар?
   На улице Шапталь Мегрэ сделал небольшой круг, вспомнив о Помеле, хозяине «Старого кальвадоса», – он тоже смотрел на него покровительственно.
   Как знать, может, все они правы? Может быть, он просто заблуждался на счет себя и нет у него никаких способностей к службе в полиции?
   Между тем он отлично знал, что бы он сделал, будь у него руки развязаны! В этом доме, на который он смотрел с тротуара, он обшарил бы все закоулки, поговорил бы со всеми обитателями – и все стало бы для него ясно, он раскусил бы их всех, начиная от старого Бальтазар» до Лиз Жандро и Луи.
   То, что произошло в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое, отнюдь не самое главное – это лишь завершающий этап. Если бы он мог прочитать их мысли, ему было бы легче восстановить путь, который привел к развязке.
   Но дом на авеню Дю Буа – крепость, двери которой закрыты для него. Малейшая опасность вызывает немедленно защитную реакцию. Дедэ заставляют молчать, а Люсиль – отказаться от желания отомстить за своего Боба.
   Он поймал себя на том, что говорит сам с собой вслух. Пожав плечами, он толкнул дверь ресторанчика.
   Жюстен был здесь. Он стоял у стойки с рюмкой в руке, словно заменяя Мегрэ при встрече с Помелем. Последний не проявил никакого удивления, увидев нового посетителя.
   – И мне то же, – заказал Мегрэ.
   Дверь была широко распахнута. Дождь редел, сквозь мелкую сетку капель уже проглядывало солнце. Мостовая еще блестела, но чувствовалось, что скоро она высохнет.
   – Так я и думал, что вы еще придете, – сказал хозяин. – Меня удивляет только одно: почему вы не вместе с этими деятелями.
   Мегрэ живо обернулся к Жюстену Минару, который смущенно, словно в нерешительности, вымолвил:
   – В доме много народа. Они прибыли с полчаса назад.
   Машин на улице не было. Гости, наверно, приехали на извозчиках.
   – Кто?
   – Я их не знаю. Думается, судейские. Там и какой-то господин с седой бородой, и молодой чиновник. Может, прокурор с секретарем?
   Судорожно сжимая рюмку, Мегрэ спросил:
   – Еще кто?
   – Понятия не имею.
   Деликатный Жюстен не хотел огорчать Мегрэ, и тогда Помель пробурчал вместо него:
   – Ваши коллеги. Не из комиссариата. С Набережной. Одного из них я узнал.
   Бедняга Минар! Он не знал, куда девать глаза. В общем, получалось, что Мегрэ его надул. Выходит, он только делал вид, что ведет следствие. А теперь выясняется, что он, Мегрэ, здесь ни при чем, что его даже не сочли нужным поставить в известность о том, что они собираются делать.
   Вот и получается, что Мегрэ надо, не откладывая в долгий ящик, вернуться домой, сесть за стол и написать заявление об отставке, а потом лечь в постель. Голова у него горела как в огне. Хозяин катал в ладонях бутылку кальвадоса. Мегрэ утвердительно кивнул головой.
   Плевать! Его обманули по всем статьям. Они правы. Он наивная душа, ребенок. Дедэ прав.
   Двое людей копали в саду землю.
   – Жермен тоже там, – прошептал Минар. – Я заметил ее в окне.
   Черт возьми! И она тоже. Впрочем, это в порядке вещей. Она далеко не умна, но, как у всех женщин, у нее есть нюх. Она поняла, что не к тем примкнула, что Мегрэ и его флейтист всего лишь пешки в чужой игре.
   – Я пошел! – решительно сказал Мегрэ, ставя свою рюмку на стойку.
   Опасаясь, что смелость ему изменит, он ускорил шаг. Когда он очутился у открытых ворот, он увидел двух людей, копавших землю в саду. У двери, которая вела в дом, стоял дежурный инспектор.
   – Я сотрудник квартального комиссариата, – сказал ему Мегрэ.
   – Надо обождать.
   – Чего?
   – Чтобы эти господа закончили работу.
   – Но ведь я вел следствие.
   – Возможно. Но у меня есть указания, старина.
   Еще один с Набережной Орфевр!
   «Клянусь, если я когда-нибудь буду иметь отношение к Сыскной полиции, – пообещал себе Мегрэ, позабыв уже о своем намерении подать заявление об отставке, – никогда не стану выказывать пренебрежения к беднягам из комиссариата».
   – И прокурор здесь?
   – Все здесь.
   – Мой комиссар тоже?
   – Я его не знаю. Какой он из себя?
   – В сером пиджаке. Высокий, худощавый, с узкими светлыми усиками.
   – Не видал.
   – Кто приехал с Набережной?
   – Комиссар Бародэ.
   Очевидно, это тот, чье имя чаще всего мелькает в газетах. В глазах Мегрэ это был человек, достойный всяческого уважения. Лицо его всегда гладко выбрито, а проницательные глаза, кажется, смотрят сразу во все стороны.
   Полицейский нехотя, словно оказывая снисхождение, отвечал на вопросы.
   – Ришар Жандро дома?
   – Какой он?
   – Темный, с длинным кривым носом.
   – Есть такой.
   Значит, Жандро либо не пошел, как обычно, в контору, либо срочно вернулся оттуда.
   В этот самый момент у дома остановилась карета. Из нее вышла молодая женщина и бросилась к дверям, у которых стояли Мегрэ и инспектор.
   Мегрэ она не заметила.
   – Мадемуазель Жандро, – едва слышно произнесла она.
   Инспектор торопливо бросился открывать дверь, объяснив потом своему коллеге:
   – У меня были указания.
   – Ее ждали?
   – Мне просто велели пропустить ее.
   – Вы видели хозяина особняка?
   – Он сейчас как раз с этими господами. Вы знакомы с делом?
   – Немного, – ответил Мегрэ, стараясь не показать, что он понимает всю унизительность своего положения.
   – Говорят, это был грязный тип.
   – Кто?
   – Тот, которого кокнул слуга.
   Мегрэ смотрел на него, открыв рот от удивления.
   – Вы уверены?
   – В чем?
   – Что Луи… – Не знаю я никакого Луи. Я слышал только обрывки разговора. Единственное, что я знаю, – не допускать скопления людей.
   Один из землекопов, по-видимому тоже имеющий отношение к полиции, появился в воротах; тот, который остался в саду, был, вероятно, одним из здешних слуг. У первого руки были в грязи, к подошвам тоже прилипли комки грязи, лицо его выражало брезгливость и отвращение.
   – Смотреть на него тошно! – обронил он на ходу. Перед ним открыли дверь, и он исчез в доме. За тот короткий миг, пока дверь была приоткрыта, Мегрэ успел заметить в холле Лиз Жандро и ее брата. Остальные, из прокуратуры, находились, по-видимому, в одном из салонов. Двери были закрыты.
   – У вас здесь назначено свидание, что ли? – спросил полицейский у переминавшегося с ноги на ногу Мегрэ.
   – Сам не знаю.
   На глазах у него навернулись слезы. Никогда еще он не чувствовал себя таким униженным.
   – Сдается мне, они больше всего боятся журналистов. Потому и принимают такие меры предосторожности. Самое смешное, что у нас в семье все пьют кофе «Бальтазар». Вот уж не думал, что в один прекрасный день… Из дома, как видно, часто куда-то звонили – до них то и дело доносились телефонные звонки, отбои.
   – Если вас послал ваш комиссар, я могу пойти сказать ему, что вы ждете.
   – Не стоит.
   Инспектор пожал плечами. Он уже ничего не мог понять, особенно когда заметил, что Мегрэ глотает пилюлю.
   – Захворали?
   – Вы не знаете, как это началось?
   – Что именно?
   – Вы были сегодня на Набережной Орфевр?
   – Да. Я как раз собирался на облаву в квартал Ля Виллет. Комиссар Бародэ обрабатывал в это время одного типа.
   – Маленький, в клетчатом костюме?
   – Да. Хитрый, видать, парень.
   – Бародэ звонил комиссару?
   – Нет. Его вызвал к себе главный. Пока он ходил, я караулил парня. Занятный тип! Он просил закурить, да у меня не было.
   – А потом?
   – Когда мосье Бародэ вернулся, он снова закрылся с этим субчиком в клетчатом костюме, сказав нам, чтоб мы были наготове.
   – Кто мы?
   – Ну, из опергруппы… Нас было трое, кроме комиссара. Двое других сейчас в доме. Того, который копал, звать Барьер, месяц назад он был ранен при задержке поляка с улицы Коленкур.
   Мегрэ ловил каждое слово. Перед ним возникла комната на Набережной Орфевр, полицейские, дружелюбно покровительственное «ребятки», с которым Бародэ обращался к своим подчиненным.
   Почему же с ним так поступили? Разве он допустил какую-нибудь оплошность? Или не сумел взяться за дело? Или был недостаточно осторожен?
   Уходя с бульвара Ришар-Ленуар, комиссар Ле Брэ, казалось, дал ему свободу действий. А сам бросился на Набережную Орфевр! Может, он и сюда пожаловал?
   – Значит, дворецкий признался?
   – Вроде бы так. Рожа у него, во всяком случае, мерзкая.
   – Я больше ничего не понимаю.
   – А почему вам кажется, что вы должны что-нибудь понимать?
   Это был, быть может, первый урок скромности, преподанный Мегрэ. Инспектору, надо думать, уже перевалило за тридцать. Он обладал тем спокойствием, тем безразличием, которое присуще людям, много повидавшим. Он покуривал свою трубку, даже не пытаясь прислушиваться к тому, что происходило в доме.
   – Во всяком случае, это куда лучше, чем облава на участке Ла Виллет. Бог знает, сколько бы она отняла времени… У тротуара остановился автомобиль. Молодой врач с темной бородкой поспешно вышел из машины, держа в руке чемоданчик. Мегрэ узнал его по фотографиям, которые часто печатались в газетах.
   То был доктор Поль, судебный врач, почти знаменитость.
   – Где все?
   – Здесь. Пожалуйста, доктор. Труп в саду. Но прежде всего вы, наверное, захотите повидать прокурора?