Страница:
— Слушай, — рассказывал Тристан, — когда подолгу сидишь совсем один, столько всего интересного вспоминается, такие любопытные мысли приходят в голову. Иногда очень странные. Вот, например, еще в тот раз, когда меня Марк в тюрягу запихал, я почему-то всю ночь чеченский аул представлял себе. Казалось даже, вот настанет утро, выведут меня, а кругом никакая не Англия, а наш российский Северный Кавказ и родные чечены. Представляешь, так и подумалось: «родные чечены». Когда я последний раз Кавказские горы своими считал? Когда в школе учился, наверное. Потом ведь там напряженка началась, а еще лет через пять — война. Для большинства москвичей чечены — это кто? Бандиты, террористы, лица кавказской национальности. Мы их на фронте духами звали и ненавидели, почти как наши деды немецких фашистов. Но с другой стороны, чечены всегда заставляли себя уважать, они были достойными врагами. И сейчас, когда прошлое вспоминаю, — веришь ли? — они мне ближе и дороже, чем все здешние костоломы, благородных кровей, конечно, зато с неприкрытой тупостью на лицах…
А потом был плен. Ну, строго говоря, не совсем плен — скорее один из предусмотренных вариантов моего внедрения в теневые структуры ихней власти. Но тут мое командование чего-то недодумало. Спасибо, конечно, что защитили от подозрений в предательстве и дезертирстве, но работа моя на ФСБ в горном чеченском ауле получилась никакая. Не было там никаких бандитов и теневиков. Были полевые командиры, были настоящие моджахеды и обыкновенные бойцы, был один мулла и много простых крестьян, любивших жизнь и умевших работать. У таких крестьян я и жил. Помогал им по хозяйству. Формально это было рабство. Коммуняки очень любили такими словами бросаться. Однако на деле кормили там лучше, чем в нашей армии. Вкалывать заставляли по-серьезному, однако не на износ, и не били, и на цепь не сажали. Зачем? Одна-единственная тропа вела из аула в долину, и охранялась она отменно, а если у кого крылья есть — пожалуйста, вперед к обрыву и вниз. Конечно, я думал о побеге, но прежде чем созрел мой план, прошло больше полугода.
— Ваня, а почему ты ни разу не рассказывал мне обо всем этом?
Маша слушала с широко раскрытыми глазами, и стояло в них выражение даже ей самой непонятного восторга. Собственно, что он ей такого теперь поведал? А тем не менее чеченский опыт Ивана Горюнова казался намного важнее всех подвигов Тристана Лотианского. Тут же сказка кругом: драконы, рыцари, короли, маги, а там — все настоящее: и герои, и кровь, и ужас…
— Не знаю, Машунь. Не знаю. Как-то к слову не приходилось, а может… может, я сам обо всем этом забыл. Понимаешь, память человеческая — штука хитрая: все ненужное и вредное прячется куда-то на самое дно и всплывает порой только по мере необходимости. Или… ну да, просто по ассоциации. Я вот сейчас, когда про Ланселота узнал, как у него с Гвиневрой все получилось, как это на нас с тобою похоже, сразу вспомнил старую чеченскую легенду, которую мне дед Хасан рассказывал. Хасан — замечательный был старик. С длинной седой бородищей, всегда в папахе, в халате каком-то, и глаза такие хитрые, прищуренные вечно, но добрые. Историй этих из глубокой древности знал он немерено и пересказывал интересно, сразу на нескольких языках с комментариями на чеченском, а когда уж я совсем переставал понимать, он мне по-русски объяснял. Народностей там всяких на Кавказе тьма-тьмущая, мифы у всех свои, но очень похожие, различаются в деталях, однако имена одних и тех же героев искажены иногда до неузнаваемости, а все это вместе называется…
— Нартовский эпос, — сказала Маша.
— А ты откуда знаешь? — удивился Иван.
— Изучала, — улыбнулась Маша. — В университете. А на Северном Кавказе отродясь не была, к сожалению.
— Ну так вот, я почему вспомнил-то. Была там одна легенда, кажется, овсская. (Я, правда, так и не понял, кто такие овсы и где эта Овсия находилась.) Так в ней все — один в один как у нас с тобою! Классический любовный треугольник: алдар, ну то есть вроде как царь по-ихнему, жена его молодая, привезенная для папули родным сыном, и преступная любовь между ними со всеми вытекающими последствиями. Потрясающие совпадения. Посуди сама: где Корнуолл, и где Ичкерия! Слушай, а имена у них какие! Офонареть!
— Могу себе представить.
— Не можешь, — уверенно сказал Иван. — Тристана в их мифологии зовут еще туда-сюда — Ада или Аша, а вот короля Марка величают Насран-алдар. Но самое красивое имя у тебя, то бишь у кавказской Изольды — Елда.
— Издеваешься? — хихикнула Маша.
— Нисколечко. У них там даже сегодня поговорка такая есть: «Погиб, как Елда в день свадьбы». В смысле безвременно, трагично, в самый неподходящий момент. Там по одной из легенд Урызмаг, ну то есть опять же я, должен на Елде жениться, поскольку они вместе выпили специального забродившего пива — вот он, любовный напиток королевы Айсидоры! — но проклятый Шайтан, приняв женский облик, выходит замуж за Урызмага, а несчастная юная Елда умирает девственницей.
— Это не про меня! — засмеялась Маша. — Совсем не про меня. А вообще, Иван, я поняла, кем ты должен был стать в прежней жизни, шпион ты мой недоученный.
— Кем же?
— Литературоведом и историком, может быть, даже лингвистом.
— Да ну тебя! — отмахнулся Иван. — Знаешь, я когда слушал этого деда Хасана, старейшину тейпа, между прочим, начинал совсем по-другому ко всем кавказцам относиться. Понимаешь, у них там все-таки древняя культура была, и вовсе они не дикари, и даже совсем не мусульмане в массе-то своей, вот в чем дело… И к чему это я все? Вот ведь Ланселот со своей Гвиневрой на какие странные мысли навел!
Они помолчали. А потом Маша спросила вдруг:
— Вань, а как ты думаешь, Чеченская война уже закончилась?
— В каком смысле? — растерялся Иван от неожиданного вопроса.
— Н-ну, ведь столько лет уже прошло… Разве нет?
— Классическая женская логика, — сказал он. — Это здесь столько лет прошло. А там-то с какой стати?
— Не знаю, может, ты и прав. Но предположим, прошло лет пять, как у нас тут. Думаешь, война кончилась?
Иван помрачнел, задумался надолго и наконец сказал:
— Думаю, что нет. Такая война быстро кончиться не может.
— Я тоже так думаю, — грустно кивнула Маша. — И будет это теперь, как у Англии с Ирландией — бесконечный вялотекущий конфликт…
— При чем здесь?.. — не понял Иван. — Ты теперь только об Ирландии и думаешь,
— Да нет, — сказала Маша. — Ситуация действительно очень похожая. Вся эта резня за независимость и возня за неделимость. Что в Грозном, что в Ольстере — идиотизм! Я еще в Москве об этом думала. А между прочим, знаешь, в первую мировую ирландцев называли «нацией предателей». Ничего не напоминает? По-моему, трогательное совпадение. Вот кровь и льется до сих пор и тут и там…
— Кошмар, — проговорил Иван.
Он почувствовал вдруг, что они с Машей ненароком прикоснулись к древней и страшной вселенской тайне, к чему-то такому, чего простым смертным знать совершенно не полагалось. Вот только можно ли их теперь называть простыми смертными?
Иван неловко повернулся, ощутив, как онемела левая нога от долгого лежания в нескладной позе, и тут же вздрогнул от прикосновения к холодному металлу. Опасливо покосившись на задетый им предмет, он разглядел в свете занимавшегося за окном утра массивные серебряные ножны от ирландского кинжала, подаренного ему королем Гормоном. Холодное ирландское серебро из глубин пространства и времени. Вспомнилось вдруг (или это была ложная память?), что именно такой кинжал, в таких же точно ножнах висел на домотканом ковре в мрачноватой комнатке деда Хасана, выходившей окном на отвесную кручу над Тереком.
Тристан позднее догадался, что не кто иной, как сам хитрюга Перинис, и затеял всю эту свинскую вакханалию. В итоге свинья была подложена как раз королю Марку, а влюбленные получили в подарок еще три ночи непрерывного счастья.
В последнюю из этих ночей Тристан отправился в замок Тинтайоль не один.
— Знаешь, брат, — сказал ему Ланселот. — Когда ты был вчера у Изольды, я спал. И вот явилась мне Фея Моргана, да и говорит: «Передай своему приятелю, что он теперь уже с огнем играет. Пусть будет поосторожнее». И больше ничего не сказала. Села верхом на чудовище с длинной-длинной шеей и погрузилась обратно на дно любимого озера Лох-Несс. Ну а я и подумал: ты ведь все равно осторожничать не станешь, значит, мне как другу и надлежит о тебе позаботиться.
Тристан не возражал, и вечером они двинулись в резиденцию короля Марка вместе. Уже стемнело, когда традиционно не без помощи Периниса рыцари преодолели ров, затем с легкостью перебрались через стену и наконец тихонько, крадучись, поодиночке проникли в покои королевы через окно. Однако старания их были избыточны: в опочивальне на аккуратно застеленной кровати с большим кубком вина и девушкой-служанкой в обнимку сидел лишь только Перинис, окончательно расхулиганившийся в эту ночь. Оказывается, он подсыпал сонного зелья всей королевской страже.
Обычно Изольду охранял отряд из десяти вооруженных бойцов. Пятеро ночью спали, а пятеро бодрствовали. На этот раз дрыхли все, вповалку, друг на друге, а королева, пройдя мимо них, удалилась в любимую баню с бассейном, где заранее по ее просьбе подогрели воду и вообще все было приготовлено для встречи с Тристаном. Уж гулять — так гулять!
Перинис, совмещая приятное с полезным, остался караулить покои, а Ланселот, едва Тристан скрылся за заветной дверью, взял под наблюдение коридор, ведущий к бане, притаившись с оружием на изготовку в глубокой темной нише в стене неподалеку. И не зря Ланселот дежурил на этом боевом посту, ох, не зря охранял покой друга! Ведь Фея Моргана по пустякам являться не станет.
Не прошло и часу, как к дверям бани прокрался знатного вида господин. Остановился, выгнул спину, приложил ухо, вслушался, улыбнулся удовлетворенно и даже хрюкнул от радости. Затем повел себя странно: опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Сидел он в этой неудобной позе долго, горбился, сдавленно пыхтел, очевидно, пытаясь не быть услышанным, а под конец даже запустил обе руки себе в штаны и шевелил там ими весьма интенсивно.
Ланселот, слегка обалдевший от подобного зрелища, сумел незамеченным подойти довольно близко и признал в онанисте барона Гинекола, видать, далеко не в первый раз приходившего к этой двери. Смотрел-то он не в замочную скважину, а в специально проделанное отверстие. Частый гость Тинтайоля, очевидно, любил он подглядывать, как моются здесь молодые красивые девки. Сегодня же выпал ему особый случай, и греховодник не мог отказать себе в удовольствии досмотреть до конца восхитительную сцену. Однако получив максимум плотского наслаждения, сорвался-таки с места и убежал. Куда убежал-то? Донести королю? Но ведь короля нет. Созвать народ? Второе намного вероятнее.
«Ах ты, дубина! — сказал себе Ланселот. — Надо было задержать этого мерзкого барона! Ведь он же давний враг Тристана!»
Гинекол вернулся очень быстро. С оружием и с двенадцатью воинами, готовыми защищать своего господина и вязать легендарного Тристана, стиснув зубы и закрыв глаза от ужаса. Конечно, они боялись путаться с чародеем, но деньги каждому обещаны были немалые, так что рискнуть стоило. Каково же было удивление всех тринадцати бойцов, когда перед ними предстал не голый, мокрый и растерянный любовник рядом с голой, мокрой и растерянной королевой, а могучий рыцарь в полных доспехах и с огромным мечом наголо. В пору было кинуться врассыпную, да честь не позволяла. И бойцы Гинекола вступили в сражение с Тристаном. Зря они, конечно, это сделали, потому что тут же все и полегли. Самый сильный рыцарь острова Британии, прорываясь по коридорам к двери в сад, не пощадил никого. Гинекол был наиболее трусливым среди них, поэтому сразу и побежал за новой подмогой и удивлялся несказанно поведению своего врага: вместо того чтобы как можно скорее бежать из замка, любовник королевы, с особым цинизмом махнув рукой на улепетывающего барона, ломанул обратно в сторону бани.
«Недомиловались они, что ли, с королевой?» — посетила Гинекола безумная мысль.
Однако при всей своей дикости мысль эта была абсолютно справедлива. Ведь Гинекол и не догадывался, что все его воины полегли от меча отнюдь не Тристанова, а от не менее знаменитого меча Ланселота Озерного, и теперь этот рыцарь, который, впрочем, тоже по праву мог носить звание сильнейшего на острове Британии, торопился в баню, дабы предупредить друга об опасности.
Но Тристан с Изольдой уже и сами различили какой-то шум за дверью, а потому сократили программу нежного прощания до минимума, обтерлись как следует и начали одеваться. Такими полуодетыми Ланселот и застал их.
— Что же ты сразу не позвал меня на помощь?! — возмутился Тристан.
— Ерунда, — махнул рукой Ланселот, — их было совсем мало, и дрались они, как дети. Но теперь, боюсь, нам предстоит нечто посерьезнее. Какое-то время я смогу удерживать и новых негодяев, но все-таки поспеши, Тристан. Нам ведь еще надо прорваться к мосту и дальше, к нашим коням. Ради вас, прекрасная королева Изольда, я готов подождать, но помните: времени совсем, совсем мало.
Он вышел. А Иван и Маша взялись за руки и явственно ощутили, как волшебное тепло, перетекая из пальцев в пальцы, наполняет тела и вспыхивает в глазах у каждого глубоким мягким свечением, и эта божественная энергия в единстве тепла и света замыкается кольцом, чтобы связать их уже навсегда тонкой, но неразрывной и никому неподвластной нитью. Нет, они не подведут славного благородного Ланселота, им потребуется каких-нибудь две или три минуты, чтобы сказать друг другу все необходимые слова. Иван уже надевал доспехи, перестраивался на боевой лад и ничего прощально-печального придумывать не хотел. Сказал просто:
— Маша, я люблю тебя. Люблю точно так же, как всегда. Плевать мне на окончание действия всех приворотных напитков и на все законы угасания страсти. Я снова приду к тебе. Обязательно. Приду откуда угодно, на чем угодно, как угодно, приплыву, прилечу, приползу. Жди меня, каждый день жди!
— Хорошо, милый! — шепнула она в ответ. — Я только чувствую, что теперь мы очень долго не сможем быть вместе. Очень долго.
— Какая ерунда! — проговорил Иван. — Что такое «долго» по сравнению с вечностью? Мы не виделись столетия, и между нами ничего не изменилось. Что такое «долго» для настоящей любви? Какой угодно срок — это сущие пустяки!
— Ты прав, Ваня! — Маша прижалась к нему на какую-то секунду, забыв, что он уже совсем железный, а потом, спохватившись, сдернула с пальца кольцо и отдала ему. — Возьми. Обязательно возьми вот это. Мое любимое золотое колечко с гранатитом.
— С чем? — переспросил Тристан.
— Ну, с искусственным гранатом. Это из «Малахитовой шкатулки» на Новом Арбате. Пятьсот восемьдесят третья проба. Еще давно-давно мне папа покупал за сто двадцать рублей. На день рождения, когда школу заканчивала. Оно так и осталось со мной, каким-то образом через все века проскочило. Его подделать в этом мире не удастся, так что если передашь мне мое колечко с каким угодно человеком, я буду знать, что должна выполнить любую твою просьбу, чего бы мне это ни стоило. Но без кольца я никому не стану верить — здесь слишком много врагов. Договорились, Ваня? И постарайся понять: судьба сама сведет нас, если будет надо. А кольцо ты должен использовать только тогда, когда станет ну просто невмоготу. Ты понял? Обещаешь? Это очень важно, Ваня.
— Обещаю, — шепнул он совсем тихо, надевая Машино колечко себе на левый мизинец.
И в этот момент Ланселот за дверью взревел:
— Тристан, твою мать, на выход!
Орал-то он, конечно, на валлийском, но смысл был именно таков.
Иван сжал ладонями Машины плечи, поцеловал ее в лоб, потом закрыл глаза, повернулся и, не оглядываясь, распахнул дверь в коридор.
Они еще успели оба вылететь на свежий воздух и занять круговую оборону в саду.
Да, именно так — двое заняли круговую оборону против целого взвода, ведь Гинекол с Андролом привели еще человек сорок Да только оба они были придурки, и обучаемость у них оказалась нулевая. Численное превосходство надо уметь использовать. Эти чудаки не умели. Перли себе и перли в самую мясорубку, словно карикатурные фашисты в советских фильмах времен Отечественной войны. А сами бароны изо всех сил делали вид, будто руководят этой великой битвой. Битва, точнее бойня, проходила и впрямь красиво: сталь звенела, отрубленные конечности и головы разлетались по сторонам, кровь хлестала отовсюду, как вода из прорвавшегося поливального шланга, мечи, щиты и копья ковром посыпали землю. Всех солдат доблестные рыцари покрошили, как свежие огурцы для салата, а если кто-то и удрал, это, в сущности, не имело значения. Главное, что Андрола с Гинеколом прижали наши герои к стенке сада и, даже не произнеся толком никаких страшных и торжественных слов (устали уже, надоело все), быстренько обоих обезглавили.
Ну вот и все. Перинис выпустил победителей за ворота, и лихие скакуны, едва ли не лучшие в Британии, понесли обоих рыцарей к лесу. Погоня за ними, впрочем, тут же была снаряжена, да и следы на снегу читались ясно, как приглашение в гости. Так что, едва примчавшись в родную хижину, Тристан принял решение, может быть, и несколько экстравагантное, но сразу одобренное Ланселотом: домик Нахрина поджечь, все равно эта трухлявая гниль еще одной весны не переживет, а самим разъезжаться в разные стороны, запутывая следы.
Подожгли, полюбовались с минуту на гигантский факел среди лесной чащи, пообещали при всякой необходимости помогать друг другу, скрепили слова рукопожатием и разъехались.
Ланселот возвращался в тот день ко двору Артура. А Тристан, совершенно измочаленный, выжатый как лимон, ввалился через несколько часов, окончательно оторвавшись от хвоста, в собственноручно выстроенный летом домик в пещере и сказал сидевшему там в одиночестве Нахрину:
— Дай чего-нибудь выпить, святой отец.
Потом хлебнул с отвращением эля из протянутой стариком большой деревянной кружки («Черт, после такой мочиловки водку надо пить, а не здешнее кисленькое пивко!») и тут же упал на шкуры в глубине грота.
Появился Курнебрал, волоча за задние ноги крупного зайца. Тристан еще не успел заснуть и кивнул своему верному оруженосцу.
— Ну что, — спросил тот, — когда выдвигаемся, сэр?
— Да, наверное, прямо завтра. Ничто больше не держит меня в этой стране. Я здесь со всеми поквитался, а любовь… Моя любовь уедет со мной в моем сердце.
Услыхав такие речи, отшельник Нахрин не смог промолчать:
— Неправда твоя, молодой человек. Ты еще не со всеми поквитался. Я знаю обо всем от Ланселота, а потому напоминаю тебе: во-первых, ты должен попросить Периниса убить предателя Орбита, ведь благородному рыцарю не пристало пачкать руки о недостойного простолюдина, а во-вторых…
— Я должен? — удивленно перебил Тристан. — Да черт бы с ним, с этим Орбитом, пусть живет.
— Неправда твоя, молодой человек, — упрямо повторил старик, — такие люди не должны жить на свете. А во-вторых, Тристан, ты не поквитался со злобной и мстительной придворной дамой Вазеллиной. Она принесла немало горя вам с Изольдой, и она же…
Схимник замолчал вдруг, поднял глаза и беззвучно стал шевелить губами, словно читал что-то на темных сводах пещеры.
— Она подстроила вам новую пакость, и ты уже ничего не успеешь с этим поделать. Так что сегодня спи спокойно. Славный Рыцарь, Победивший Почти Всех, а завтра Перинис расскажет тебе, как следует поступить…
Тристан, слушая старика, постоянно прихлебывал пиво, и похоже, пиво-то было непростое, потому что глаза отчаянно слипались, бороться с этим становилось все труднее с каждою минутой, а голос отшельника странно гудел, точно ветер в трубе, и стало невозможно понять, наяву это все или уже во сне…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
А потом был плен. Ну, строго говоря, не совсем плен — скорее один из предусмотренных вариантов моего внедрения в теневые структуры ихней власти. Но тут мое командование чего-то недодумало. Спасибо, конечно, что защитили от подозрений в предательстве и дезертирстве, но работа моя на ФСБ в горном чеченском ауле получилась никакая. Не было там никаких бандитов и теневиков. Были полевые командиры, были настоящие моджахеды и обыкновенные бойцы, был один мулла и много простых крестьян, любивших жизнь и умевших работать. У таких крестьян я и жил. Помогал им по хозяйству. Формально это было рабство. Коммуняки очень любили такими словами бросаться. Однако на деле кормили там лучше, чем в нашей армии. Вкалывать заставляли по-серьезному, однако не на износ, и не били, и на цепь не сажали. Зачем? Одна-единственная тропа вела из аула в долину, и охранялась она отменно, а если у кого крылья есть — пожалуйста, вперед к обрыву и вниз. Конечно, я думал о побеге, но прежде чем созрел мой план, прошло больше полугода.
— Ваня, а почему ты ни разу не рассказывал мне обо всем этом?
Маша слушала с широко раскрытыми глазами, и стояло в них выражение даже ей самой непонятного восторга. Собственно, что он ей такого теперь поведал? А тем не менее чеченский опыт Ивана Горюнова казался намного важнее всех подвигов Тристана Лотианского. Тут же сказка кругом: драконы, рыцари, короли, маги, а там — все настоящее: и герои, и кровь, и ужас…
— Не знаю, Машунь. Не знаю. Как-то к слову не приходилось, а может… может, я сам обо всем этом забыл. Понимаешь, память человеческая — штука хитрая: все ненужное и вредное прячется куда-то на самое дно и всплывает порой только по мере необходимости. Или… ну да, просто по ассоциации. Я вот сейчас, когда про Ланселота узнал, как у него с Гвиневрой все получилось, как это на нас с тобою похоже, сразу вспомнил старую чеченскую легенду, которую мне дед Хасан рассказывал. Хасан — замечательный был старик. С длинной седой бородищей, всегда в папахе, в халате каком-то, и глаза такие хитрые, прищуренные вечно, но добрые. Историй этих из глубокой древности знал он немерено и пересказывал интересно, сразу на нескольких языках с комментариями на чеченском, а когда уж я совсем переставал понимать, он мне по-русски объяснял. Народностей там всяких на Кавказе тьма-тьмущая, мифы у всех свои, но очень похожие, различаются в деталях, однако имена одних и тех же героев искажены иногда до неузнаваемости, а все это вместе называется…
— Нартовский эпос, — сказала Маша.
— А ты откуда знаешь? — удивился Иван.
— Изучала, — улыбнулась Маша. — В университете. А на Северном Кавказе отродясь не была, к сожалению.
— Ну так вот, я почему вспомнил-то. Была там одна легенда, кажется, овсская. (Я, правда, так и не понял, кто такие овсы и где эта Овсия находилась.) Так в ней все — один в один как у нас с тобою! Классический любовный треугольник: алдар, ну то есть вроде как царь по-ихнему, жена его молодая, привезенная для папули родным сыном, и преступная любовь между ними со всеми вытекающими последствиями. Потрясающие совпадения. Посуди сама: где Корнуолл, и где Ичкерия! Слушай, а имена у них какие! Офонареть!
— Могу себе представить.
— Не можешь, — уверенно сказал Иван. — Тристана в их мифологии зовут еще туда-сюда — Ада или Аша, а вот короля Марка величают Насран-алдар. Но самое красивое имя у тебя, то бишь у кавказской Изольды — Елда.
— Издеваешься? — хихикнула Маша.
— Нисколечко. У них там даже сегодня поговорка такая есть: «Погиб, как Елда в день свадьбы». В смысле безвременно, трагично, в самый неподходящий момент. Там по одной из легенд Урызмаг, ну то есть опять же я, должен на Елде жениться, поскольку они вместе выпили специального забродившего пива — вот он, любовный напиток королевы Айсидоры! — но проклятый Шайтан, приняв женский облик, выходит замуж за Урызмага, а несчастная юная Елда умирает девственницей.
— Это не про меня! — засмеялась Маша. — Совсем не про меня. А вообще, Иван, я поняла, кем ты должен был стать в прежней жизни, шпион ты мой недоученный.
— Кем же?
— Литературоведом и историком, может быть, даже лингвистом.
— Да ну тебя! — отмахнулся Иван. — Знаешь, я когда слушал этого деда Хасана, старейшину тейпа, между прочим, начинал совсем по-другому ко всем кавказцам относиться. Понимаешь, у них там все-таки древняя культура была, и вовсе они не дикари, и даже совсем не мусульмане в массе-то своей, вот в чем дело… И к чему это я все? Вот ведь Ланселот со своей Гвиневрой на какие странные мысли навел!
Они помолчали. А потом Маша спросила вдруг:
— Вань, а как ты думаешь, Чеченская война уже закончилась?
— В каком смысле? — растерялся Иван от неожиданного вопроса.
— Н-ну, ведь столько лет уже прошло… Разве нет?
— Классическая женская логика, — сказал он. — Это здесь столько лет прошло. А там-то с какой стати?
— Не знаю, может, ты и прав. Но предположим, прошло лет пять, как у нас тут. Думаешь, война кончилась?
Иван помрачнел, задумался надолго и наконец сказал:
— Думаю, что нет. Такая война быстро кончиться не может.
— Я тоже так думаю, — грустно кивнула Маша. — И будет это теперь, как у Англии с Ирландией — бесконечный вялотекущий конфликт…
— При чем здесь?.. — не понял Иван. — Ты теперь только об Ирландии и думаешь,
— Да нет, — сказала Маша. — Ситуация действительно очень похожая. Вся эта резня за независимость и возня за неделимость. Что в Грозном, что в Ольстере — идиотизм! Я еще в Москве об этом думала. А между прочим, знаешь, в первую мировую ирландцев называли «нацией предателей». Ничего не напоминает? По-моему, трогательное совпадение. Вот кровь и льется до сих пор и тут и там…
— Кошмар, — проговорил Иван.
Он почувствовал вдруг, что они с Машей ненароком прикоснулись к древней и страшной вселенской тайне, к чему-то такому, чего простым смертным знать совершенно не полагалось. Вот только можно ли их теперь называть простыми смертными?
Иван неловко повернулся, ощутив, как онемела левая нога от долгого лежания в нескладной позе, и тут же вздрогнул от прикосновения к холодному металлу. Опасливо покосившись на задетый им предмет, он разглядел в свете занимавшегося за окном утра массивные серебряные ножны от ирландского кинжала, подаренного ему королем Гормоном. Холодное ирландское серебро из глубин пространства и времени. Вспомнилось вдруг (или это была ложная память?), что именно такой кинжал, в таких же точно ножнах висел на домотканом ковре в мрачноватой комнатке деда Хасана, выходившей окном на отвесную кручу над Тереком.
* * *
По агентурным данным Периниса, король должен был задержаться в городе Сан-Любине еще на несколько дней. Вершил он там суд и расправу над злостными свинокрадами. Дело оказалось непростым, потому как потерпевших в ходе разбирательства обнаруживалось все больше и больше, да и ворами сан-любинцы были через одного. Взаимные обвинения граждан не только в простонародье, но и среди знати достигли фантастических масштабов, при этом свиньи продолжали исчезать целыми ватагами, что по зимнему времени грозило горожанам форменным голодом.Тристан позднее догадался, что не кто иной, как сам хитрюга Перинис, и затеял всю эту свинскую вакханалию. В итоге свинья была подложена как раз королю Марку, а влюбленные получили в подарок еще три ночи непрерывного счастья.
В последнюю из этих ночей Тристан отправился в замок Тинтайоль не один.
— Знаешь, брат, — сказал ему Ланселот. — Когда ты был вчера у Изольды, я спал. И вот явилась мне Фея Моргана, да и говорит: «Передай своему приятелю, что он теперь уже с огнем играет. Пусть будет поосторожнее». И больше ничего не сказала. Села верхом на чудовище с длинной-длинной шеей и погрузилась обратно на дно любимого озера Лох-Несс. Ну а я и подумал: ты ведь все равно осторожничать не станешь, значит, мне как другу и надлежит о тебе позаботиться.
Тристан не возражал, и вечером они двинулись в резиденцию короля Марка вместе. Уже стемнело, когда традиционно не без помощи Периниса рыцари преодолели ров, затем с легкостью перебрались через стену и наконец тихонько, крадучись, поодиночке проникли в покои королевы через окно. Однако старания их были избыточны: в опочивальне на аккуратно застеленной кровати с большим кубком вина и девушкой-служанкой в обнимку сидел лишь только Перинис, окончательно расхулиганившийся в эту ночь. Оказывается, он подсыпал сонного зелья всей королевской страже.
Обычно Изольду охранял отряд из десяти вооруженных бойцов. Пятеро ночью спали, а пятеро бодрствовали. На этот раз дрыхли все, вповалку, друг на друге, а королева, пройдя мимо них, удалилась в любимую баню с бассейном, где заранее по ее просьбе подогрели воду и вообще все было приготовлено для встречи с Тристаном. Уж гулять — так гулять!
Перинис, совмещая приятное с полезным, остался караулить покои, а Ланселот, едва Тристан скрылся за заветной дверью, взял под наблюдение коридор, ведущий к бане, притаившись с оружием на изготовку в глубокой темной нише в стене неподалеку. И не зря Ланселот дежурил на этом боевом посту, ох, не зря охранял покой друга! Ведь Фея Моргана по пустякам являться не станет.
Не прошло и часу, как к дверям бани прокрался знатного вида господин. Остановился, выгнул спину, приложил ухо, вслушался, улыбнулся удовлетворенно и даже хрюкнул от радости. Затем повел себя странно: опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Сидел он в этой неудобной позе долго, горбился, сдавленно пыхтел, очевидно, пытаясь не быть услышанным, а под конец даже запустил обе руки себе в штаны и шевелил там ими весьма интенсивно.
Ланселот, слегка обалдевший от подобного зрелища, сумел незамеченным подойти довольно близко и признал в онанисте барона Гинекола, видать, далеко не в первый раз приходившего к этой двери. Смотрел-то он не в замочную скважину, а в специально проделанное отверстие. Частый гость Тинтайоля, очевидно, любил он подглядывать, как моются здесь молодые красивые девки. Сегодня же выпал ему особый случай, и греховодник не мог отказать себе в удовольствии досмотреть до конца восхитительную сцену. Однако получив максимум плотского наслаждения, сорвался-таки с места и убежал. Куда убежал-то? Донести королю? Но ведь короля нет. Созвать народ? Второе намного вероятнее.
«Ах ты, дубина! — сказал себе Ланселот. — Надо было задержать этого мерзкого барона! Ведь он же давний враг Тристана!»
Гинекол вернулся очень быстро. С оружием и с двенадцатью воинами, готовыми защищать своего господина и вязать легендарного Тристана, стиснув зубы и закрыв глаза от ужаса. Конечно, они боялись путаться с чародеем, но деньги каждому обещаны были немалые, так что рискнуть стоило. Каково же было удивление всех тринадцати бойцов, когда перед ними предстал не голый, мокрый и растерянный любовник рядом с голой, мокрой и растерянной королевой, а могучий рыцарь в полных доспехах и с огромным мечом наголо. В пору было кинуться врассыпную, да честь не позволяла. И бойцы Гинекола вступили в сражение с Тристаном. Зря они, конечно, это сделали, потому что тут же все и полегли. Самый сильный рыцарь острова Британии, прорываясь по коридорам к двери в сад, не пощадил никого. Гинекол был наиболее трусливым среди них, поэтому сразу и побежал за новой подмогой и удивлялся несказанно поведению своего врага: вместо того чтобы как можно скорее бежать из замка, любовник королевы, с особым цинизмом махнув рукой на улепетывающего барона, ломанул обратно в сторону бани.
«Недомиловались они, что ли, с королевой?» — посетила Гинекола безумная мысль.
Однако при всей своей дикости мысль эта была абсолютно справедлива. Ведь Гинекол и не догадывался, что все его воины полегли от меча отнюдь не Тристанова, а от не менее знаменитого меча Ланселота Озерного, и теперь этот рыцарь, который, впрочем, тоже по праву мог носить звание сильнейшего на острове Британии, торопился в баню, дабы предупредить друга об опасности.
Но Тристан с Изольдой уже и сами различили какой-то шум за дверью, а потому сократили программу нежного прощания до минимума, обтерлись как следует и начали одеваться. Такими полуодетыми Ланселот и застал их.
— Что же ты сразу не позвал меня на помощь?! — возмутился Тристан.
— Ерунда, — махнул рукой Ланселот, — их было совсем мало, и дрались они, как дети. Но теперь, боюсь, нам предстоит нечто посерьезнее. Какое-то время я смогу удерживать и новых негодяев, но все-таки поспеши, Тристан. Нам ведь еще надо прорваться к мосту и дальше, к нашим коням. Ради вас, прекрасная королева Изольда, я готов подождать, но помните: времени совсем, совсем мало.
Он вышел. А Иван и Маша взялись за руки и явственно ощутили, как волшебное тепло, перетекая из пальцев в пальцы, наполняет тела и вспыхивает в глазах у каждого глубоким мягким свечением, и эта божественная энергия в единстве тепла и света замыкается кольцом, чтобы связать их уже навсегда тонкой, но неразрывной и никому неподвластной нитью. Нет, они не подведут славного благородного Ланселота, им потребуется каких-нибудь две или три минуты, чтобы сказать друг другу все необходимые слова. Иван уже надевал доспехи, перестраивался на боевой лад и ничего прощально-печального придумывать не хотел. Сказал просто:
— Маша, я люблю тебя. Люблю точно так же, как всегда. Плевать мне на окончание действия всех приворотных напитков и на все законы угасания страсти. Я снова приду к тебе. Обязательно. Приду откуда угодно, на чем угодно, как угодно, приплыву, прилечу, приползу. Жди меня, каждый день жди!
— Хорошо, милый! — шепнула она в ответ. — Я только чувствую, что теперь мы очень долго не сможем быть вместе. Очень долго.
— Какая ерунда! — проговорил Иван. — Что такое «долго» по сравнению с вечностью? Мы не виделись столетия, и между нами ничего не изменилось. Что такое «долго» для настоящей любви? Какой угодно срок — это сущие пустяки!
— Ты прав, Ваня! — Маша прижалась к нему на какую-то секунду, забыв, что он уже совсем железный, а потом, спохватившись, сдернула с пальца кольцо и отдала ему. — Возьми. Обязательно возьми вот это. Мое любимое золотое колечко с гранатитом.
— С чем? — переспросил Тристан.
— Ну, с искусственным гранатом. Это из «Малахитовой шкатулки» на Новом Арбате. Пятьсот восемьдесят третья проба. Еще давно-давно мне папа покупал за сто двадцать рублей. На день рождения, когда школу заканчивала. Оно так и осталось со мной, каким-то образом через все века проскочило. Его подделать в этом мире не удастся, так что если передашь мне мое колечко с каким угодно человеком, я буду знать, что должна выполнить любую твою просьбу, чего бы мне это ни стоило. Но без кольца я никому не стану верить — здесь слишком много врагов. Договорились, Ваня? И постарайся понять: судьба сама сведет нас, если будет надо. А кольцо ты должен использовать только тогда, когда станет ну просто невмоготу. Ты понял? Обещаешь? Это очень важно, Ваня.
— Обещаю, — шепнул он совсем тихо, надевая Машино колечко себе на левый мизинец.
И в этот момент Ланселот за дверью взревел:
— Тристан, твою мать, на выход!
Орал-то он, конечно, на валлийском, но смысл был именно таков.
Иван сжал ладонями Машины плечи, поцеловал ее в лоб, потом закрыл глаза, повернулся и, не оглядываясь, распахнул дверь в коридор.
Они еще успели оба вылететь на свежий воздух и занять круговую оборону в саду.
Да, именно так — двое заняли круговую оборону против целого взвода, ведь Гинекол с Андролом привели еще человек сорок Да только оба они были придурки, и обучаемость у них оказалась нулевая. Численное превосходство надо уметь использовать. Эти чудаки не умели. Перли себе и перли в самую мясорубку, словно карикатурные фашисты в советских фильмах времен Отечественной войны. А сами бароны изо всех сил делали вид, будто руководят этой великой битвой. Битва, точнее бойня, проходила и впрямь красиво: сталь звенела, отрубленные конечности и головы разлетались по сторонам, кровь хлестала отовсюду, как вода из прорвавшегося поливального шланга, мечи, щиты и копья ковром посыпали землю. Всех солдат доблестные рыцари покрошили, как свежие огурцы для салата, а если кто-то и удрал, это, в сущности, не имело значения. Главное, что Андрола с Гинеколом прижали наши герои к стенке сада и, даже не произнеся толком никаких страшных и торжественных слов (устали уже, надоело все), быстренько обоих обезглавили.
Ну вот и все. Перинис выпустил победителей за ворота, и лихие скакуны, едва ли не лучшие в Британии, понесли обоих рыцарей к лесу. Погоня за ними, впрочем, тут же была снаряжена, да и следы на снегу читались ясно, как приглашение в гости. Так что, едва примчавшись в родную хижину, Тристан принял решение, может быть, и несколько экстравагантное, но сразу одобренное Ланселотом: домик Нахрина поджечь, все равно эта трухлявая гниль еще одной весны не переживет, а самим разъезжаться в разные стороны, запутывая следы.
Подожгли, полюбовались с минуту на гигантский факел среди лесной чащи, пообещали при всякой необходимости помогать друг другу, скрепили слова рукопожатием и разъехались.
Ланселот возвращался в тот день ко двору Артура. А Тристан, совершенно измочаленный, выжатый как лимон, ввалился через несколько часов, окончательно оторвавшись от хвоста, в собственноручно выстроенный летом домик в пещере и сказал сидевшему там в одиночестве Нахрину:
— Дай чего-нибудь выпить, святой отец.
Потом хлебнул с отвращением эля из протянутой стариком большой деревянной кружки («Черт, после такой мочиловки водку надо пить, а не здешнее кисленькое пивко!») и тут же упал на шкуры в глубине грота.
Появился Курнебрал, волоча за задние ноги крупного зайца. Тристан еще не успел заснуть и кивнул своему верному оруженосцу.
— Ну что, — спросил тот, — когда выдвигаемся, сэр?
— Да, наверное, прямо завтра. Ничто больше не держит меня в этой стране. Я здесь со всеми поквитался, а любовь… Моя любовь уедет со мной в моем сердце.
Услыхав такие речи, отшельник Нахрин не смог промолчать:
— Неправда твоя, молодой человек. Ты еще не со всеми поквитался. Я знаю обо всем от Ланселота, а потому напоминаю тебе: во-первых, ты должен попросить Периниса убить предателя Орбита, ведь благородному рыцарю не пристало пачкать руки о недостойного простолюдина, а во-вторых…
— Я должен? — удивленно перебил Тристан. — Да черт бы с ним, с этим Орбитом, пусть живет.
— Неправда твоя, молодой человек, — упрямо повторил старик, — такие люди не должны жить на свете. А во-вторых, Тристан, ты не поквитался со злобной и мстительной придворной дамой Вазеллиной. Она принесла немало горя вам с Изольдой, и она же…
Схимник замолчал вдруг, поднял глаза и беззвучно стал шевелить губами, словно читал что-то на темных сводах пещеры.
— Она подстроила вам новую пакость, и ты уже ничего не успеешь с этим поделать. Так что сегодня спи спокойно. Славный Рыцарь, Победивший Почти Всех, а завтра Перинис расскажет тебе, как следует поступить…
Тристан, слушая старика, постоянно прихлебывал пиво, и похоже, пиво-то было непростое, потому что глаза отчаянно слипались, бороться с этим становилось все труднее с каждою минутой, а голос отшельника странно гудел, точно ветер в трубе, и стало невозможно понять, наяву это все или уже во сне…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой несчастная Изольда подвергается самому тяжелому в своей жизни испытанию, но проходит через него с честью и почти без помощи магии, хотя никто не знает наверняка, что именно следует называть магией
Тристан проснулся в наипоганеишем настроении. С какой радости он укокошил вчера столько людей? Нет, разумеется, к чему скрывать, по ходу боя он получал известное удовольствие, не говоря уже о том, что эти уроды вполне серьезно угрожали его жизни. Идеально удобная позиция: я защищался. Еще удобнее: я действовал по приказу. И самая удобная, точнее, самая красивая: я мстил за друзей. Сколько раз уже было у него такое! И в этой, и в той жизни. Но в итоге, особенно наутро, война — любая война — оказывалась бессмысленной, и убийство — любое убийство — всплывало в памяти как нелепое и отвратительное действие. Парадокс заключался в том, что, как правило, хотелось убить еще кого-нибудь.
Верно говорят, что кровь опьяняет точно так же, как вино или женщины. На вино это, пожалуй, больше похоже: пьян уже в дугарину, уже башка чугунная и знаешь, что больше не надо, нельзя, будет только хуже, но хочется, очень хочется хотя бы еще рюмочку. Пусть будет хуже, пусть будет совсем плохо — остановиться уже невозможно. Вот так и с убийствами.
Тяжело, противно, но надо еще добавить, потому что хочется, а утром — обязательно на опохмел.
Ладно. Кто у нас там на опохмел остался? Лесничок Орбит? Это для братьев наших меньших. Это для Периниса. Кто еще? А, ну как же, баба эта паскудная, Вазеллина. Класс! Благородный рыцарь переходит на женщин, а в следующем номере программы начнет детишек тонкими ломтиками нарезать. Впрочем, до сих пор — Бог миловал — детей убивать не приходилось, а вот девчонку одну там, в Чечне, расстрелял самолично.
Девчонка была из Каунаса. Снайпер. «Белые колготки». И было у нее за плечами двадцать пять лет жизни и двадцать шесть убитых российских офицеров. Красивая такая девчонка, даже на Машу чем-то похожа…
Про «белые колготки» по всей Чечне ходило очень много совершенно немыслимых слухов и очень мало достоверных историй. Наверняка можно было сказать одно: перед лицом закона ни одна из этих девчонок не предстала. Или, чудом уцелев, лихие прибалтийские «биатлонистки» возвращались домой, увозя в маленьких дамских сумочках тугие пачки долларов, или… их убивали на месте, не дожидаясь никакого трибунала. Как убивали — вопрос отдельный. Об этом и слагались легенды.
Принято было утверждать, что их всегда уничтожали сразу и зверски: утюжили танками, забивали насмерть прикладами, взрывали гранату, затолкнув ее в задний проход. И особенно смачно передавалась из уст в уста история о шикарной блондинке из Паневежиса, которую привязали парашютными стропами к двум бэтээрам за ноги и разорвали пополам. И якобы никто и никогда не видел в «белых колготках» женщин.
Неправда это. Даже растягивание за ноги отчасти сексуально. Но еще ближе к жизни вариант с гранатой. Посудите сами: сможет ли мужик, солдат, затолкнуть гранату туда, не затолкнув прежде кое-чего другого? В том-то и дело, что не сможет. Девчонок-снайперов потому и убивали настолько по-садистски, что перед этим вначале о_б_я_з_а_т_е_л_ь_н_о насиловали хором. Об этом знали все, вплоть до генералов, но никто никогда нигде не говорил. Табу. И Ваня Горюнов знал об этом, когда попалась им эта, похожая на Машу…
Вот черт! Вспомнилось не к месту!
И тут мелькнул за деревьями белый конь Периниса. Слава Богу, все идет по плану.
— Ты покончил с Орбитом? — поинтересовался Тристан.
— Нет еще, но если прикажете, сэр, я готов заняться этим хоть завтра. Не проблема. Вот только сегодня нам с вами будет не до того. Выслушайте меня, пожалуйста.
И он рассказал, какую пакость изобрела для Изольды Вазеллина.
Наглое утверждение этой весьма вздорной женщины, будто одним из разбойников, орудовавших в замке ночью, был его родной племянник Тристан, показалось поначалу не слишком правдоподобным, но Вазеллина продолжала настаивать, мол, сама видела Тристана, своими глазами, видела выходящим из покоев королевы Изольды. И вся эта старая и до боли зубовной знакомая песня тем более не убедила Марка, совсем не убедила, но что-то вдруг надломилось в нем, когда толстая леди Вазеллина бухнулась ему в ноги и начала реветь в голос, умоляя поверить ей.
Верно говорят, что кровь опьяняет точно так же, как вино или женщины. На вино это, пожалуй, больше похоже: пьян уже в дугарину, уже башка чугунная и знаешь, что больше не надо, нельзя, будет только хуже, но хочется, очень хочется хотя бы еще рюмочку. Пусть будет хуже, пусть будет совсем плохо — остановиться уже невозможно. Вот так и с убийствами.
Тяжело, противно, но надо еще добавить, потому что хочется, а утром — обязательно на опохмел.
Ладно. Кто у нас там на опохмел остался? Лесничок Орбит? Это для братьев наших меньших. Это для Периниса. Кто еще? А, ну как же, баба эта паскудная, Вазеллина. Класс! Благородный рыцарь переходит на женщин, а в следующем номере программы начнет детишек тонкими ломтиками нарезать. Впрочем, до сих пор — Бог миловал — детей убивать не приходилось, а вот девчонку одну там, в Чечне, расстрелял самолично.
Девчонка была из Каунаса. Снайпер. «Белые колготки». И было у нее за плечами двадцать пять лет жизни и двадцать шесть убитых российских офицеров. Красивая такая девчонка, даже на Машу чем-то похожа…
Про «белые колготки» по всей Чечне ходило очень много совершенно немыслимых слухов и очень мало достоверных историй. Наверняка можно было сказать одно: перед лицом закона ни одна из этих девчонок не предстала. Или, чудом уцелев, лихие прибалтийские «биатлонистки» возвращались домой, увозя в маленьких дамских сумочках тугие пачки долларов, или… их убивали на месте, не дожидаясь никакого трибунала. Как убивали — вопрос отдельный. Об этом и слагались легенды.
Принято было утверждать, что их всегда уничтожали сразу и зверски: утюжили танками, забивали насмерть прикладами, взрывали гранату, затолкнув ее в задний проход. И особенно смачно передавалась из уст в уста история о шикарной блондинке из Паневежиса, которую привязали парашютными стропами к двум бэтээрам за ноги и разорвали пополам. И якобы никто и никогда не видел в «белых колготках» женщин.
Неправда это. Даже растягивание за ноги отчасти сексуально. Но еще ближе к жизни вариант с гранатой. Посудите сами: сможет ли мужик, солдат, затолкнуть гранату туда, не затолкнув прежде кое-чего другого? В том-то и дело, что не сможет. Девчонок-снайперов потому и убивали настолько по-садистски, что перед этим вначале о_б_я_з_а_т_е_л_ь_н_о насиловали хором. Об этом знали все, вплоть до генералов, но никто никогда нигде не говорил. Табу. И Ваня Горюнов знал об этом, когда попалась им эта, похожая на Машу…
Вот черт! Вспомнилось не к месту!
* * *
Тристан вышел на морозный воздух и с наслаждением сгрыз большое красное яблоко еще из их с Изольдой запасов. Ощущение осмысленности жизни медленно, но все-таки возвращалось к нему.И тут мелькнул за деревьями белый конь Периниса. Слава Богу, все идет по плану.
— Ты покончил с Орбитом? — поинтересовался Тристан.
— Нет еще, но если прикажете, сэр, я готов заняться этим хоть завтра. Не проблема. Вот только сегодня нам с вами будет не до того. Выслушайте меня, пожалуйста.
И он рассказал, какую пакость изобрела для Изольды Вазеллина.
* * *
Король вернулся в свою тинтайольскую резиденцию к середине дня и, не застав Андрола, ставшего к тому времени сенешалем и самым близким к Марку человеком, опечалился. Слуги рассказали ему о трагической гибели двух баронов и их войска в страшной схватке с неведомыми разбойниками, прокравшимися в замок среди ночи. Король опечалился еще сильнее. Сколько было разбойников и почему ни один из них не был взят в плен или хотя бы убит, оставалось решительно непонятным. Не сумев получить ни от кого внятных разъяснений, Марк согласился наконец выслушать леди Вазеллину, которая недвусмысленно намекала, что только ей одной и известны некие очень важные сведения, но излагать их королю она будет лишь строго конфиденциально.Наглое утверждение этой весьма вздорной женщины, будто одним из разбойников, орудовавших в замке ночью, был его родной племянник Тристан, показалось поначалу не слишком правдоподобным, но Вазеллина продолжала настаивать, мол, сама видела Тристана, своими глазами, видела выходящим из покоев королевы Изольды. И вся эта старая и до боли зубовной знакомая песня тем более не убедила Марка, совсем не убедила, но что-то вдруг надломилось в нем, когда толстая леди Вазеллина бухнулась ему в ноги и начала реветь в голос, умоляя поверить ей.