Страница:
И как бы между прочим, как бы случайно король Марк вспомнил, что никого из недоброжелателей и завистников Тристана уже не осталось в живых при дворе. Гибли они зачастую загадочно, и вовсе нельзя было исключить, что смерть наступала от руки или по приказу его племянника. В общем, не верил Марк Вазеллине, но жалость к ней испытывал, а еще испытывал дико раздражающий неуют от вновь зародившихся (а ведь казалось, уже совсем развеялись!) подозрений. И потому спросил он строго:
— Что же ты предлагаешь, Вазеллина? Объясни.
— Очень просто, мой король. Вы не верите мне, вы верите своей жене Изольде. Это понятно и достойно уважения. Но ваши вассалы станут вновь сомневаться в чистоте ваших помыслов и честности вашей супруги. Есть только один способ убедить их раз и навсегда в невиновности Изольды и поставить наконец точку в этой неприлично затянувшейся истории. Устройте вашей супруге испытание раскаленным железом по всем канонам Святой церкви. И если невиновна она, Бог защитит ее тело. Вы же знаете это, мой король, не хуже меня. И все остальные тоже знают. Стало быть, вам нечего бояться. Изольда как верная жена ничем не рискует. А если все-таки права я и она — подлая изменница, разве не вы сами желали ей уже тогда сгореть в очищающем пламени? И даже еще худшей участи желали вы ей. Неужели теперь дрогнете, боясь ожечь всего лишь ладони клятвопреступницы? Устройте суд, мой король. Пусть сам Артур и его рыцари приедут свидетелями на Белую Поляну. Пусть все люди в Логрии увидят и узнают правду. Разве это не справедливо? Разве жители Корнуолла, Уэльса и Альбы не заслужили этого? Разве не таким — предельно честным перед своими подданными — должен быть настоящий король?..
Она все говорила и говорила, все никак не могла да и не хотела остановиться, чувствуя, что болтовней своей буквально гипнотизирует Марка, а король ее уже и не слушал. Он уже принял для себя решение, он не столько разумом, сколько душою понял: никуда ему не деться от этого испытания. Суд раскаленным железом — действительно единственный способ для самого Марка, для Изольды и для всех достойных людей в королевстве окончательно уничтожить и забыть эту годами копившуюся грязь, налипшую на их добрые имена.
Король даже не стал баронов собирать, а сразу призвал к себе Изольду. И у прекрасной жены его было право отказаться от испытания. Тогда она навеки заклеймила бы себя пусть и неправедными с точки зрения Марка, но стойкими подозрениями всего королевского двора. Был у нее и еще один выход: взять да и признаться во всем. Вряд ли король по второму разу отправил бы ее на костер. Скорее всего нашел бы способ потихоньку избавиться от неверной жены. Может, и сообщил бы официально о гибели Изольды, но в действительности сохранил бы ей жизнь, отправив куда-нибудь в дальние дали вслед за Тристаном. Ведь ненависть уже перегорела в Марке. Осталась лишь любовь и сострадание. Однако выше любви, выше всего на свете было в нем представление о чести.
Изольда не просто хорошо понимала это, она уже и сама чувствовала, как жизнь в десятом веке, где все наполнено абсурдом и вывернуто наизнанку, меняет и ее саму, как и для нее королевская честь становится дороже всех богатств, дороже жизни и стремление сохранить лицо делается сильнее страха перед болью и смертью. Вот почему, а вовсе не из традиционного желания соответствовать во всем тексту легенды, Изольда не стала долго сомневаться, а почти сразу ответила королю:
— Не беспокойся, Марк. Все будет хорошо. Разумеется, я согласна на испытание. И с честью выдержу его. Нет во мне страха. Бог да поможет тому, кто верен клятве.
И тогда король Марк упал перед Изольдой на колени и стал целовать ей руки, будто святой. Она и была для него святой в ту минуту.
Тристан выслушал его очень внимательно, обещал исполнить задуманное в точности, но в глубине души так и осталось недоумение: на черта же все это нужно?
«Мудрит моя Маша-филологиня, ох, мудрит! — думал Тристан. — Ну ладно. И не такие еще чудеса выручали нас в этом мире. Вот только куда же подевался старина Мырддин? Самое время бы сейчас этому алхимику появиться, иначе загремим, как шведы под Полтавой!»
И Мырддин появился. Только не к Тристану он пришел, а к Изольде. Доброму волшебнику Страны Логров дорога была везде открыта, и король Марк, конечно, не возражал против того, чтобы оставить с Изольдой наедине знаменитого предсказателя. Перед Марком и его подданными Мырддин предстал, разумеется, в своем классическом виде — в образе древнего полуглухого старца с клочковатой длинной бородищей и в черном плаще до пят, подпоясанном каким-то истрепанным вервием. Но Маша-то сразу его узнала — по глазам зеленющим и по хитрым улыбчивым морщинкам вокруг них.
— Приветик, — сказал он по-русски, когда они остались одни, и сразу перешел к делу: — Испытаньице каленой железочкой как думаешь проходить?
— Обыкновенно, — ответила Маша. — Строго по легенде.
— Ах, по легенде! И в чьем же пересказе, разрешите полюбопытствовать?
— Какая разница? Допустим, в пересказе норвежского монаха Роберта.
— Монаха Роберта, — задумчиво повторил Мырддин. — Замечательно. Но там же ничего не объясняется.
— Ну и что?
— Как это «ну и что»? Ты хоть задумалась на секунду, девушка дорогая, каким образом можно удержать в руках раскаленный металл и не получить ожога?
— А я уверена, что смогу, — сказала вдруг Маша тоном, не допускающим сомнений. — Ходят же эти… болгары босиком по углям, опять же, индийские йоги всякую гадость глотают. Ну и я сумею.
Мырддин, наклонив голову, смотрел на Машу очень внимательно, слегка удивленно и даже сочувственно.
— Ну а спектакль с нищим паломником устраивать будем?
— Да, я уже послала Периниса к Тристану с подробнейшими инструкциями.
— Зачем же? Какая тебе разница, врать или не врать? Ты же у нас болгарский йог.
— А вот не люблю я врать, — заявила Маша гордо. — Не люблю, и все.
Мырддин почесал скулу под наклеенной бородой и проговорил медленно:
— Не нравится мне сегодня твое настроение, девушка дорогая. Ладно. Послушай теперь меня. Испытание каленым железом — штука весьма серьезная. Гораздо серьезнее, чем, например, инквизиторские проверки ведьм на утопляемость где-нибудь во Фландрии. Там-то у них откровенный кретинизм будет: утонет, значит, хорошая женщина, можно хоронить по христианскому обычаю, а не утонет, стало быть, ведьма, и ее следует сжечь. Тонуть, разумеется, приятнее, чем гореть, но конец-то все равно один. А в нашем случае мы имеем первый в истории ритуал, связанный с применением примитивного физико-химического детектора лжи. Видишь ли, брат Роберт ничего об этом не напишет, потому что слухи об Особом Средстве Уэльских Королей сочтет святотатственными. Так же отнесутся к загадочному явлению и все прочие летописцы и романисты. А меж тем слушай и запоминай. Церковная святыня, которою ты станешь клясться, прежде чем произнести свои главные слова, уложена будет в специальный мраморный ковчежец, и туда, согласно закону, зальют Особое Средство. Накладывая длани на святые мощи, ты погрузишь их в эту жидкость. Жидкость быстро сохнет, оставляя на коже достаточно толстый слой теплоизолирующего вещества. А смысл таинства заключается в следующем: когда человек уверен в своей правоте и спокоен, руки его сухи; у того же, кто лжет и нервничает, сразу начинают потеть ладони. Пот очень быстро разъедает изнутри защитный слой Особого Средства, и оно уже не помогает выдержать пытку. Вот и все. Идея ясна? Поэтому главное — будь поспокойнее. Не психуй, Маша, и судилище завершится как надо.
— Спасибо, Мырддин.
— Не за что, — кивнул он и в излюбленной своей манере растворился в воздухе.
То ли Изольда, то ли Тристан уже однажды спрашивали его, как он это делает. Мырддин отмахивался: «А, никакой магии! Хрестоматийный трюк, доступный любому фокуснику средней руки. Все построено на отвлечении внимания». Врал, наверное, старый!
В день суда погода выдалась в целом приятная, снег не падал, даже солнышко выглядывало то и дело, и вообще для конца ноября стояла откровенная теплынь, но вода в реке была уж, разумеется, ледяная и окунуться в нее ни у кого желания не возникало.
Когда кортеж короля Марка подъехал к Худому Броду, Артур и его свита, прибывшие заблаговременно, ожидали на противоположном берегу, и вообще народу собралось немало. Согласно принятым правилам, королеву Изольду как испытуемую в сопровождении двух молодых баронов пропустили вперед, они вступили в реку и уже почти пересекли ее, когда ехавший справа неожиданно погрузился в воду едва ли не по самое седло. Лошади заржали, встрепенулись, дернулись, и сопровождающий с левой стороны тоже оступился, да так, что уже в следующую секунду не ехал, а плыл, сносимый в сторону течением.
До берега было вообще-то рукой подать, но Изольда, оставшись одна, как бы не решалась двигаться дальше. Тут-то все и заметили сидящего у самой воды нищего старика паломника, одетого в натуральное замызганное рубище неопределенного цвета и обтрепанную широкополую шляпу, зато и платье его, и головной убор красноречиво изукрашены были множеством мелких ракушек из Южных морей — такие всегда прикрепляли к своим одеждам путешественники-христиане в знак того, что все-таки сумели дойти до Палестины и вернуться. Старик сидел с деревянной чашкой для подаяний в протянутой руке, и, надо заметить, ему уже немало набросали в нее серебряных монет, но теперь паломник вскочил, оставив свою бесценную чашку среди камней, и кричал, размахивая руками. Наконец все поняли: он показывает Изольде, куда лучше ехать, и уговаривает ее не бояться.
И королева решилась направить коня прямо на старика паломника. Все было бы хорошо, да только шага через три лошадь ухнула вниз, будто ноги у нее подломились, и дальше, как ни просила ее королева, идти отказывалась. Очевидно, животное слишком напугано всем происшедшим, и кто-то из оруженосцев артуровских рыцарей, весьма сведущий в повадках лошадей, посоветовал королеве спешиться, иначе ей ну просто никак не попасть на берег, а уж потом, успокаивал оруженосец, конь или сам выскочи г, или ему помогут.
Тогда Изольда вопросила громко:
— Но кто же поможет мне сойти на сушу так, чтобы не замочить моего платья? Да и вода в реке уж больно холодна, я не хотела бы сегодня простудиться!
Она еще не успела договорить, когда сразу несколько доблестных рыцарей Камелота кинулись в ее сторону наперегонки. Однако всех опередил паломник. Во-первых, он оказался ближе других, а во-вторых, считалось добрым знаком принять помощь от человека, только что вернувшегося из святых мест.
Рыцари почтительно остановились в ожидании и наблюдали, как белобородый старец вступил в ледяную воду едва ли не по пояс и принял на свои еще весьма твердые руки прекрасную королеву Корнуолла. Он выносил ее из реки, а потом из грязи бережно-бережно (понятно, все-таки королева!), но как-то уж слишком нежно, уж слишком трепетно прижимал он к себе ее тонкий стан, обтянутый серым шелковым блио. «Безумец! Что он себе позволяет?!» — подумали одновременно рыцари Артура и почти перешедшие реку рыцари Марка. А в тот самый момент, когда нищий уже должен был поставить королеву на сухую землю, он вдруг зацепился ногою за камень и… нет, не уронил Изольду, а, удивительно ловко извернувшись, рухнул сам на спину, продолжая сжимать королеву в объятиях. Собственно, не давая ей упасть и удариться, он еще сильнее обнял ее, а Изольда, в свою очередь, пытаясь сохранить равновесие, буквально обхватила паломника ногами, и даже юбка ее задралась, обнажая голени. Словом, со стороны выглядело это все просто безобразно.
Подоспевшие молодые бароны из свиты Марка едва не начали бить нищего ногами и древками копий, но Изольда тут же вступилась за человека, который искренне помог ей, а упал чисто случайно. Она сумела убедить в этом всех. Угроза побоев миновала, нищего отпустили с миром, и тогда королева отряхнула платье и объявила с улыбкой:
— Не стоит беспокойства, господа! Со мною все в порядке. Вот только незадача: я не смогу теперь поклясться перед Господом в том, что из всех мужчин один лишь король Марк держал меня в своих объятиях.
Кто-то улыбнулся этой ее шутке, кто-то просто ничего не понял, король Марк помрачнел, а леди Вазеллина, возможно, догадавшаяся о чем-то, побелела от злости.
Изольда оглянулась на паломника и успела увидеть, как между сморщенной от страшного искусственного шрама щекой и лохматой наклеенной бровью подмигнул ей такой родной ясный серо-голубой глаз, а самые дорогие на свете губы шепнули по-русски — еле слышно, в бороду:
— Ни пуха!
— К черту! — шепнула Маша в ответ.
Итак, первое действие спектакля они сыграли с блеском и ошеломительным успехом.
Для порядка епископы предложили Изольде в последний раз отказаться от тяжкого испытания, сознаться во всем и покаяться, ибо кара Божья страшнее людского осуждения, и тот, кто грешен, не должен вступать на священный путь суда раскаленным железом.
— Безгрешна я, — глухо проговорила Изольда, но потом с каждым словом, с каждой фразой голос ее становился все яснее, громче, уверенней. — Чиста я перед Богом и перед супругом своим королем Марком. Позвольте мне прикоснуться к святыне, и я произнесу свою клятву при всех. И пронесу в голых руках раскаленное железо. Я готова. Я не сделаю ни шагу назад.
Жаровня, в которой рабы при помощи длинных ржавых щипцов держали нагретую докрасна полосу металла, была уже совсем рядом, от нее отчетливо веяло теплом, а навстречу Изольде двое рыцарей несли тяжелый беломраморный ковчежец с мощами Святого Хилярия.
Изольда опустила руки и сосредоточилась на тексте, который ей следовало произнести. Все-таки задуманная клятва получалась слишком хитрой, в витиеватых словесах недолго было и запутаться. Суть-то не в них, понятное дело, главное — спокойствие, как велел Мырддин, но ведь хочется еще и в историю войти, запомниться всему народу своим удивительным лукавством и мудростью, надо не ударить в грязь лицом. Там, у реки, не ударила… Ха-ха, а ведь могла и буквально плюхнуться носом в холодную жижу, если бы чего-то они с Тристаном не рассчитали. А вот теперь главное — спокойствие. Какой-то знаменитый мультяшный герой любил повторять эти два слова. Какой же? Она никак не могла вспомнить, что очень мешало ей, беспокоило, а ведь главное — спокойствие…
И тут Изольда коснулась святых мощей, автоматически бормоча соответствующие минуте молитвы на древнеирландском, потом подняла руки почти к самому лицу, взглянула на них и чуть не упала в обморок раньше времени.
Руки были сухими! Мощи были сухими!!! Ни в какой особой жидкости они там не плавали!!!
Если б Изольда была мужчиной, на том бы испытание и закончилось. Всякий мужчина в такой ситуации либо во всем сознался бы, с позором принимая смерть, либо схватился за меч, выдернув его у кого угодно, либо в отчаянии кинулся бежать. Мужская логика подсказывает только такие три пути — три красивых варианта окончательного проигрыша. Совсем не то — логика женская.
«Мырддин сказал, что мощи плавают в Особом Средстве, — рассуждала Маша. — Значит, так оно и есть. Просто я сейчас не в том состоянии, чтобы увидеть его и даже почувствовать. Это же ОсобоеСредство. Его и не надо видеть и чувствовать, оно просто действует, и все. Главное — спокойствие».
Она вдруг вспомнила, кто любил повторять эти слова. Карлсон! Карлсон, который живет на крыше. Вспомнила и враз успокоилась.
— Клянусь! — объявила Изольда звонким и радостным голосом десятилетней девочки, читающей наизусть перед всей дружиной Торжественное обещание пионера Советского Союза. — Клянусь мощами Святого Хилярия, что меня, королеву Корнуолла Изольду, изо всех мужчин этого мира держал в своих объятиях лишь только супруг мой Марк, с которым обвенчана я по Римскому Закону, да еще вот этот несчастный полубезумный паломник, которого встретила я на пути сюда. Все это видели, и не смею я перед лицом Господа молчать о том. Устраивает вас такая клятва, господа?
— Устраивает, — громко сказал король Артур.
А трое епископов молча кивнули. Дружно как один.
И тогда королева протянула вперед руки ладонями вверх, и рабы подняли щипцами раскаленную железную полосу и подали ей, и отпустили зажимы с двух сторон одновременно. А Изольда согнула пальцы и медленно пошла, неся в руках перед собою длинную горячую пластину, красно-оранжевую, как тот апельсин, что выкатился, помнится, из рукава у Мырддина. Она прошла ровно семь шагов, потом выронила железяку, зашипевшую в мокрой траве, а сама упала навзничь без чувств, но ни единого следа не проступило на ее мраморно-белых ладонях.
И каким же, спрашивается, образом удалось ей — не ведьме, не волшебнице, просто Маше, просто Изольде — пронести раскаленный металл добрых пять метров? Этого понять не мог никто, даже Мырддин. Во всяком случае, так он ей и сказал при следующей встрече:
— Не понимаю.
— А вы обладаете такой способностью — не понимать? — ядовито поинтересовалась Маша.
Мырддин уважительно улыбнулся:
— Ну конечно, нет. Я слукавил. Просто сейчас мы столкнулись со случаем, когда суть происшедшего выходит за рамки эксперимента, и я не могу объяснить эту суть тебе или, скажем, Ивану. Если сказать коротко, ты просто очень хотелапройти это испытание, вот и прошла.
— А между прочим, — сказала Маша, — меня полностью устраивает подобное объяснение.
— А я и не сомневался в этом, — еще раз улыбнулся добрый волшебник.
— Ну ты, братец, прямо изверг какой-то! — пожурил его Тристан мягко.
— Что вы, сэр, неужели подумали, что я отдал живого человека на растерзание дикому вепрю? Кабану достался только труп, ведь от моего удара палкой го-лона Орбита развалилась, как переспелая тыква!
— Гуманно, — оценил Тристан, не слишком рассчитывая на понимание его тонкой иронии Перинисом. — А хочешь, я предложу тебе в награду за успешно выполненное задание еще одно задание — не просто более легкое, но и приятное.
— Это какое же? — Слуга Изольды аж рот приоткрыл в тщетном стремлении догадаться, о чем идет речь.
— Я предлагаю тебе обесчестить госпожу Вазеллину. Разработку операции и всю ответственность за нее беру на себя. Согласен?
— Еще бы! — расплылся Перинис в похотливой улыбке.
Он ведь слыл величайшим охотником до женского пола, а Вазеллина, которая по целому ряду причин была буквально физически неприятна самому Тристану, с точки зрения среднего мужчины могла быть оценена как баба очень даже привлекательная — пышнотелая блондинка, сисястая и задастая, лет около сорока, к тому же благородных кровей. Когда еще такая возможность представится простолюдину, тем более итальянцу по происхождению с плебейски черными и кудрявыми волосами?
А вот это уже в-третьих. Поезд действительно ушел. Майский поезд. У них тут слово «поезд» ассоциируется только с кавалькадой разнаряженных рыцарей и дам верхом на лошадях среди леса на празднике весны. Праздник кончился.
Суматошная кровавая осень действительно опустошила Тристана, сделала его окончательно другим человеком, и жить как прежде он и не мог, и не хотел. Была договоренность с дядей, мол, поскитаешься годок-другой по дальним странам, а там видно будет, глядишь, и вернем тебя. Что ж, значит, стоит этого консенсуса и придерживаться. Несолидно как-то менять уговор.
Ну хорошо, а теперь-то откуда Тристан вновь появился? Известно откуда: проездом из Арморики в Альбу решил завернуть на денек, повидать любимого дядю. Что, говорите, рассказывают? Что жил он все это время в лесу неподалеку? Кто треплет-то зря? Люди? Люди, люди — порождение крокодилов! Они еще и не такое рассказать могут. Вот, например, в Лионессе, это на юге Франции, его однажды уверяли, что из шкурок винограда можно башмаки делать, а некий генуэзец (Генуя — это еще южнее) вообще доболтался до того, будто есть на востоке страна — Русью зовется, — где живут одни лишь крылатые медведи, владеющие арифметикой, и общаются они между собой на армянском языке. Так-то вот, дорогой мой дядя! А вы говорите, люди рассказывают.
В общем, слово за слово, разрешил Марк Тристану и Курнебралу ночь в его замке родовом провести и даже кое-какой еды обещал в дорогу собрать. В прошлый раз Тристан ничего не хотел брать от несостоявшегося убийцы, поднявшего руку на любимого племянника и любимую жену. Теперь же поостыл немного, а потому подумал: «Денег не возьму. Но жратва — другое дело. Пусть грузит на корабль, отдам матросам. провиант в дальней дороге никогда лишним не будет».
Короче, остался Тристан в замке и ни словом, ни действием Марка не оскорбил. Не стал эту ночь для традиционных любовных утех использовать. Это, казалось ему, было бы как-то уж слишком подло. Да и небезопасно, коварный соглядатай всегда найтись может. Глупо попасться на ерунде в последние часы перед отъездом. Прощание с Изольдой уже состоялось раньше — красивое прощание под звон Ланселотова меча. И вообще не для того он в замок напросился. Не для того.
— Вазеллина, ты хотела спать со мной? Честно говори: хотела?
— Да, — испуганно соглашалась Вазеллина, решившая, что настал ее смертный час.
— А потом гибели моей хотела. Признавайся: хотела?
— Да, — повторяла она, словно забыла все другие слова.
— Что же ты предлагаешь, Вазеллина? Объясни.
— Очень просто, мой король. Вы не верите мне, вы верите своей жене Изольде. Это понятно и достойно уважения. Но ваши вассалы станут вновь сомневаться в чистоте ваших помыслов и честности вашей супруги. Есть только один способ убедить их раз и навсегда в невиновности Изольды и поставить наконец точку в этой неприлично затянувшейся истории. Устройте вашей супруге испытание раскаленным железом по всем канонам Святой церкви. И если невиновна она, Бог защитит ее тело. Вы же знаете это, мой король, не хуже меня. И все остальные тоже знают. Стало быть, вам нечего бояться. Изольда как верная жена ничем не рискует. А если все-таки права я и она — подлая изменница, разве не вы сами желали ей уже тогда сгореть в очищающем пламени? И даже еще худшей участи желали вы ей. Неужели теперь дрогнете, боясь ожечь всего лишь ладони клятвопреступницы? Устройте суд, мой король. Пусть сам Артур и его рыцари приедут свидетелями на Белую Поляну. Пусть все люди в Логрии увидят и узнают правду. Разве это не справедливо? Разве жители Корнуолла, Уэльса и Альбы не заслужили этого? Разве не таким — предельно честным перед своими подданными — должен быть настоящий король?..
Она все говорила и говорила, все никак не могла да и не хотела остановиться, чувствуя, что болтовней своей буквально гипнотизирует Марка, а король ее уже и не слушал. Он уже принял для себя решение, он не столько разумом, сколько душою понял: никуда ему не деться от этого испытания. Суд раскаленным железом — действительно единственный способ для самого Марка, для Изольды и для всех достойных людей в королевстве окончательно уничтожить и забыть эту годами копившуюся грязь, налипшую на их добрые имена.
Король даже не стал баронов собирать, а сразу призвал к себе Изольду. И у прекрасной жены его было право отказаться от испытания. Тогда она навеки заклеймила бы себя пусть и неправедными с точки зрения Марка, но стойкими подозрениями всего королевского двора. Был у нее и еще один выход: взять да и признаться во всем. Вряд ли король по второму разу отправил бы ее на костер. Скорее всего нашел бы способ потихоньку избавиться от неверной жены. Может, и сообщил бы официально о гибели Изольды, но в действительности сохранил бы ей жизнь, отправив куда-нибудь в дальние дали вслед за Тристаном. Ведь ненависть уже перегорела в Марке. Осталась лишь любовь и сострадание. Однако выше любви, выше всего на свете было в нем представление о чести.
Изольда не просто хорошо понимала это, она уже и сама чувствовала, как жизнь в десятом веке, где все наполнено абсурдом и вывернуто наизнанку, меняет и ее саму, как и для нее королевская честь становится дороже всех богатств, дороже жизни и стремление сохранить лицо делается сильнее страха перед болью и смертью. Вот почему, а вовсе не из традиционного желания соответствовать во всем тексту легенды, Изольда не стала долго сомневаться, а почти сразу ответила королю:
— Не беспокойся, Марк. Все будет хорошо. Разумеется, я согласна на испытание. И с честью выдержу его. Нет во мне страха. Бог да поможет тому, кто верен клятве.
И тогда король Марк упал перед Изольдой на колени и стал целовать ей руки, будто святой. Она и была для него святой в ту минуту.
* * *
Конечно, никаких таких подробностей про королеву Изольду Перинис не знал и знать не мог. Все это наш главный герой услышал много позже от самой Изольды. А Перинис, едва огорошив Тристана своим ужасным известием, тут же и успокоил его. Ведь они с Изольдой уже придумали одну гениальную хитрость. («Они с Изольдой!» Красиво говорит. Мы пахали, называется. Ну ладно.)Тристан выслушал его очень внимательно, обещал исполнить задуманное в точности, но в глубине души так и осталось недоумение: на черта же все это нужно?
«Мудрит моя Маша-филологиня, ох, мудрит! — думал Тристан. — Ну ладно. И не такие еще чудеса выручали нас в этом мире. Вот только куда же подевался старина Мырддин? Самое время бы сейчас этому алхимику появиться, иначе загремим, как шведы под Полтавой!»
И Мырддин появился. Только не к Тристану он пришел, а к Изольде. Доброму волшебнику Страны Логров дорога была везде открыта, и король Марк, конечно, не возражал против того, чтобы оставить с Изольдой наедине знаменитого предсказателя. Перед Марком и его подданными Мырддин предстал, разумеется, в своем классическом виде — в образе древнего полуглухого старца с клочковатой длинной бородищей и в черном плаще до пят, подпоясанном каким-то истрепанным вервием. Но Маша-то сразу его узнала — по глазам зеленющим и по хитрым улыбчивым морщинкам вокруг них.
— Приветик, — сказал он по-русски, когда они остались одни, и сразу перешел к делу: — Испытаньице каленой железочкой как думаешь проходить?
— Обыкновенно, — ответила Маша. — Строго по легенде.
— Ах, по легенде! И в чьем же пересказе, разрешите полюбопытствовать?
— Какая разница? Допустим, в пересказе норвежского монаха Роберта.
— Монаха Роберта, — задумчиво повторил Мырддин. — Замечательно. Но там же ничего не объясняется.
— Ну и что?
— Как это «ну и что»? Ты хоть задумалась на секунду, девушка дорогая, каким образом можно удержать в руках раскаленный металл и не получить ожога?
— А я уверена, что смогу, — сказала вдруг Маша тоном, не допускающим сомнений. — Ходят же эти… болгары босиком по углям, опять же, индийские йоги всякую гадость глотают. Ну и я сумею.
Мырддин, наклонив голову, смотрел на Машу очень внимательно, слегка удивленно и даже сочувственно.
— Ну а спектакль с нищим паломником устраивать будем?
— Да, я уже послала Периниса к Тристану с подробнейшими инструкциями.
— Зачем же? Какая тебе разница, врать или не врать? Ты же у нас болгарский йог.
— А вот не люблю я врать, — заявила Маша гордо. — Не люблю, и все.
Мырддин почесал скулу под наклеенной бородой и проговорил медленно:
— Не нравится мне сегодня твое настроение, девушка дорогая. Ладно. Послушай теперь меня. Испытание каленым железом — штука весьма серьезная. Гораздо серьезнее, чем, например, инквизиторские проверки ведьм на утопляемость где-нибудь во Фландрии. Там-то у них откровенный кретинизм будет: утонет, значит, хорошая женщина, можно хоронить по христианскому обычаю, а не утонет, стало быть, ведьма, и ее следует сжечь. Тонуть, разумеется, приятнее, чем гореть, но конец-то все равно один. А в нашем случае мы имеем первый в истории ритуал, связанный с применением примитивного физико-химического детектора лжи. Видишь ли, брат Роберт ничего об этом не напишет, потому что слухи об Особом Средстве Уэльских Королей сочтет святотатственными. Так же отнесутся к загадочному явлению и все прочие летописцы и романисты. А меж тем слушай и запоминай. Церковная святыня, которою ты станешь клясться, прежде чем произнести свои главные слова, уложена будет в специальный мраморный ковчежец, и туда, согласно закону, зальют Особое Средство. Накладывая длани на святые мощи, ты погрузишь их в эту жидкость. Жидкость быстро сохнет, оставляя на коже достаточно толстый слой теплоизолирующего вещества. А смысл таинства заключается в следующем: когда человек уверен в своей правоте и спокоен, руки его сухи; у того же, кто лжет и нервничает, сразу начинают потеть ладони. Пот очень быстро разъедает изнутри защитный слой Особого Средства, и оно уже не помогает выдержать пытку. Вот и все. Идея ясна? Поэтому главное — будь поспокойнее. Не психуй, Маша, и судилище завершится как надо.
— Спасибо, Мырддин.
— Не за что, — кивнул он и в излюбленной своей манере растворился в воздухе.
То ли Изольда, то ли Тристан уже однажды спрашивали его, как он это делает. Мырддин отмахивался: «А, никакой магии! Хрестоматийный трюк, доступный любому фокуснику средней руки. Все построено на отвлечении внимания». Врал, наверное, старый!
* * *
Так уж было принято, что суд раскаленным железом проводили всегда на Белой Поляне, а дорога туда из Тинтайоля вела через Худой Брод. Помимо всяких слухов, окружавших это недоброе место и связанных с появлением в окрестных лесах по ночам упырей и гоблинов, брод был весьма худым, то есть неважным и с чисто практической точки зрения. Довольно узкая полоса отмели пересекала реку в этом месте то наискось, то по дуге, то строго поперек течения — год на год не приходился. А шаг-другой в сторону — и сразу омут с топким, а местами, поговаривали, и двойным дном. Входящая и выходящая из реки дорога довольно четко указывала место переправы, и все же требовалось очень тонко чувствовать, где повернуть, а где двигаться прямо, тем более что в дни праздников и прочих многолюдных событий дорога возле реки делалась шире, разбивалась сотнями копыт, а по весне и осени вовсе становилась сплошным грязным месивом, плавно переходящим в мутный речной поток.В день суда погода выдалась в целом приятная, снег не падал, даже солнышко выглядывало то и дело, и вообще для конца ноября стояла откровенная теплынь, но вода в реке была уж, разумеется, ледяная и окунуться в нее ни у кого желания не возникало.
Когда кортеж короля Марка подъехал к Худому Броду, Артур и его свита, прибывшие заблаговременно, ожидали на противоположном берегу, и вообще народу собралось немало. Согласно принятым правилам, королеву Изольду как испытуемую в сопровождении двух молодых баронов пропустили вперед, они вступили в реку и уже почти пересекли ее, когда ехавший справа неожиданно погрузился в воду едва ли не по самое седло. Лошади заржали, встрепенулись, дернулись, и сопровождающий с левой стороны тоже оступился, да так, что уже в следующую секунду не ехал, а плыл, сносимый в сторону течением.
До берега было вообще-то рукой подать, но Изольда, оставшись одна, как бы не решалась двигаться дальше. Тут-то все и заметили сидящего у самой воды нищего старика паломника, одетого в натуральное замызганное рубище неопределенного цвета и обтрепанную широкополую шляпу, зато и платье его, и головной убор красноречиво изукрашены были множеством мелких ракушек из Южных морей — такие всегда прикрепляли к своим одеждам путешественники-христиане в знак того, что все-таки сумели дойти до Палестины и вернуться. Старик сидел с деревянной чашкой для подаяний в протянутой руке, и, надо заметить, ему уже немало набросали в нее серебряных монет, но теперь паломник вскочил, оставив свою бесценную чашку среди камней, и кричал, размахивая руками. Наконец все поняли: он показывает Изольде, куда лучше ехать, и уговаривает ее не бояться.
И королева решилась направить коня прямо на старика паломника. Все было бы хорошо, да только шага через три лошадь ухнула вниз, будто ноги у нее подломились, и дальше, как ни просила ее королева, идти отказывалась. Очевидно, животное слишком напугано всем происшедшим, и кто-то из оруженосцев артуровских рыцарей, весьма сведущий в повадках лошадей, посоветовал королеве спешиться, иначе ей ну просто никак не попасть на берег, а уж потом, успокаивал оруженосец, конь или сам выскочи г, или ему помогут.
Тогда Изольда вопросила громко:
— Но кто же поможет мне сойти на сушу так, чтобы не замочить моего платья? Да и вода в реке уж больно холодна, я не хотела бы сегодня простудиться!
Она еще не успела договорить, когда сразу несколько доблестных рыцарей Камелота кинулись в ее сторону наперегонки. Однако всех опередил паломник. Во-первых, он оказался ближе других, а во-вторых, считалось добрым знаком принять помощь от человека, только что вернувшегося из святых мест.
Рыцари почтительно остановились в ожидании и наблюдали, как белобородый старец вступил в ледяную воду едва ли не по пояс и принял на свои еще весьма твердые руки прекрасную королеву Корнуолла. Он выносил ее из реки, а потом из грязи бережно-бережно (понятно, все-таки королева!), но как-то уж слишком нежно, уж слишком трепетно прижимал он к себе ее тонкий стан, обтянутый серым шелковым блио. «Безумец! Что он себе позволяет?!» — подумали одновременно рыцари Артура и почти перешедшие реку рыцари Марка. А в тот самый момент, когда нищий уже должен был поставить королеву на сухую землю, он вдруг зацепился ногою за камень и… нет, не уронил Изольду, а, удивительно ловко извернувшись, рухнул сам на спину, продолжая сжимать королеву в объятиях. Собственно, не давая ей упасть и удариться, он еще сильнее обнял ее, а Изольда, в свою очередь, пытаясь сохранить равновесие, буквально обхватила паломника ногами, и даже юбка ее задралась, обнажая голени. Словом, со стороны выглядело это все просто безобразно.
Подоспевшие молодые бароны из свиты Марка едва не начали бить нищего ногами и древками копий, но Изольда тут же вступилась за человека, который искренне помог ей, а упал чисто случайно. Она сумела убедить в этом всех. Угроза побоев миновала, нищего отпустили с миром, и тогда королева отряхнула платье и объявила с улыбкой:
— Не стоит беспокойства, господа! Со мною все в порядке. Вот только незадача: я не смогу теперь поклясться перед Господом в том, что из всех мужчин один лишь король Марк держал меня в своих объятиях.
Кто-то улыбнулся этой ее шутке, кто-то просто ничего не понял, король Марк помрачнел, а леди Вазеллина, возможно, догадавшаяся о чем-то, побелела от злости.
Изольда оглянулась на паломника и успела увидеть, как между сморщенной от страшного искусственного шрама щекой и лохматой наклеенной бровью подмигнул ей такой родной ясный серо-голубой глаз, а самые дорогие на свете губы шепнули по-русски — еле слышно, в бороду:
— Ни пуха!
— К черту! — шепнула Маша в ответ.
Итак, первое действие спектакля они сыграли с блеском и ошеломительным успехом.
* * *
Туповатое и шумное сборище на Белой Поляне понемногу утихомиривалось благодаря суровым пестро разодетым воинам, выравнивавшим ряды зрителей, и троим епископам, торжественно прибывшим из Камелота и, кажется, вызывавшим в толпе священный трепет одним только своим видом. Наконец народный любимец, король Артур, по сторонам от которого Изольда узнала Жиркотлета, Куя Длинного, Говена, Персиваля Уэльского, Р. Эктора Окраинного, Боржча, Бедуина и еще некоторых не столь знаменитых рыцарей из дружины Круглого Стола, призвал к тишине и велел начинать.Для порядка епископы предложили Изольде в последний раз отказаться от тяжкого испытания, сознаться во всем и покаяться, ибо кара Божья страшнее людского осуждения, и тот, кто грешен, не должен вступать на священный путь суда раскаленным железом.
— Безгрешна я, — глухо проговорила Изольда, но потом с каждым словом, с каждой фразой голос ее становился все яснее, громче, уверенней. — Чиста я перед Богом и перед супругом своим королем Марком. Позвольте мне прикоснуться к святыне, и я произнесу свою клятву при всех. И пронесу в голых руках раскаленное железо. Я готова. Я не сделаю ни шагу назад.
Жаровня, в которой рабы при помощи длинных ржавых щипцов держали нагретую докрасна полосу металла, была уже совсем рядом, от нее отчетливо веяло теплом, а навстречу Изольде двое рыцарей несли тяжелый беломраморный ковчежец с мощами Святого Хилярия.
Изольда опустила руки и сосредоточилась на тексте, который ей следовало произнести. Все-таки задуманная клятва получалась слишком хитрой, в витиеватых словесах недолго было и запутаться. Суть-то не в них, понятное дело, главное — спокойствие, как велел Мырддин, но ведь хочется еще и в историю войти, запомниться всему народу своим удивительным лукавством и мудростью, надо не ударить в грязь лицом. Там, у реки, не ударила… Ха-ха, а ведь могла и буквально плюхнуться носом в холодную жижу, если бы чего-то они с Тристаном не рассчитали. А вот теперь главное — спокойствие. Какой-то знаменитый мультяшный герой любил повторять эти два слова. Какой же? Она никак не могла вспомнить, что очень мешало ей, беспокоило, а ведь главное — спокойствие…
И тут Изольда коснулась святых мощей, автоматически бормоча соответствующие минуте молитвы на древнеирландском, потом подняла руки почти к самому лицу, взглянула на них и чуть не упала в обморок раньше времени.
Руки были сухими! Мощи были сухими!!! Ни в какой особой жидкости они там не плавали!!!
Если б Изольда была мужчиной, на том бы испытание и закончилось. Всякий мужчина в такой ситуации либо во всем сознался бы, с позором принимая смерть, либо схватился за меч, выдернув его у кого угодно, либо в отчаянии кинулся бежать. Мужская логика подсказывает только такие три пути — три красивых варианта окончательного проигрыша. Совсем не то — логика женская.
«Мырддин сказал, что мощи плавают в Особом Средстве, — рассуждала Маша. — Значит, так оно и есть. Просто я сейчас не в том состоянии, чтобы увидеть его и даже почувствовать. Это же ОсобоеСредство. Его и не надо видеть и чувствовать, оно просто действует, и все. Главное — спокойствие».
Она вдруг вспомнила, кто любил повторять эти слова. Карлсон! Карлсон, который живет на крыше. Вспомнила и враз успокоилась.
— Клянусь! — объявила Изольда звонким и радостным голосом десятилетней девочки, читающей наизусть перед всей дружиной Торжественное обещание пионера Советского Союза. — Клянусь мощами Святого Хилярия, что меня, королеву Корнуолла Изольду, изо всех мужчин этого мира держал в своих объятиях лишь только супруг мой Марк, с которым обвенчана я по Римскому Закону, да еще вот этот несчастный полубезумный паломник, которого встретила я на пути сюда. Все это видели, и не смею я перед лицом Господа молчать о том. Устраивает вас такая клятва, господа?
— Устраивает, — громко сказал король Артур.
А трое епископов молча кивнули. Дружно как один.
И тогда королева протянула вперед руки ладонями вверх, и рабы подняли щипцами раскаленную железную полосу и подали ей, и отпустили зажимы с двух сторон одновременно. А Изольда согнула пальцы и медленно пошла, неся в руках перед собою длинную горячую пластину, красно-оранжевую, как тот апельсин, что выкатился, помнится, из рукава у Мырддина. Она прошла ровно семь шагов, потом выронила железяку, зашипевшую в мокрой траве, а сама упала навзничь без чувств, но ни единого следа не проступило на ее мраморно-белых ладонях.
* * *
Изольда так и не смогла после объяснить, что же произошло в тот день на Белой Поляне возле Худого Брода. Раскаленный металл был настоящим — это она точно выяснила. Собственно, королева и не сомневалась, потому что помнила, каким жаром пылала эта чертова полоска. Однако никакого Особого Средства в ковчежец не наливали. И не потому, кстати, что его вообще не существовало в природе, а потому, что проклятая Вазеллина постаралась.И каким же, спрашивается, образом удалось ей — не ведьме, не волшебнице, просто Маше, просто Изольде — пронести раскаленный металл добрых пять метров? Этого понять не мог никто, даже Мырддин. Во всяком случае, так он ей и сказал при следующей встрече:
— Не понимаю.
— А вы обладаете такой способностью — не понимать? — ядовито поинтересовалась Маша.
Мырддин уважительно улыбнулся:
— Ну конечно, нет. Я слукавил. Просто сейчас мы столкнулись со случаем, когда суть происшедшего выходит за рамки эксперимента, и я не могу объяснить эту суть тебе или, скажем, Ивану. Если сказать коротко, ты просто очень хотелапройти это испытание, вот и прошла.
— А между прочим, — сказала Маша, — меня полностью устраивает подобное объяснение.
— А я и не сомневался в этом, — еще раз улыбнулся добрый волшебник.
* * *
Перинис доложил Тристану, что по дороге от Белой Поляны к гроту завернул в домик лесника Орбита. Тот как раз высматривал, что за зверь попался в его хитрую ловушку — глубокую яму, заложенную прутьями и присыпанную сухой листвой. Судя по звукам, зверь там сидел крупный, очевидно, вепрь. Перинис, не долго думая, подкрался, хряснул лесничего палкой по голове, да и подтолкнул в гости к кабану.— Ну ты, братец, прямо изверг какой-то! — пожурил его Тристан мягко.
— Что вы, сэр, неужели подумали, что я отдал живого человека на растерзание дикому вепрю? Кабану достался только труп, ведь от моего удара палкой го-лона Орбита развалилась, как переспелая тыква!
— Гуманно, — оценил Тристан, не слишком рассчитывая на понимание его тонкой иронии Перинисом. — А хочешь, я предложу тебе в награду за успешно выполненное задание еще одно задание — не просто более легкое, но и приятное.
— Это какое же? — Слуга Изольды аж рот приоткрыл в тщетном стремлении догадаться, о чем идет речь.
— Я предлагаю тебе обесчестить госпожу Вазеллину. Разработку операции и всю ответственность за нее беру на себя. Согласен?
— Еще бы! — расплылся Перинис в похотливой улыбке.
Он ведь слыл величайшим охотником до женского пола, а Вазеллина, которая по целому ряду причин была буквально физически неприятна самому Тристану, с точки зрения среднего мужчины могла быть оценена как баба очень даже привлекательная — пышнотелая блондинка, сисястая и задастая, лет около сорока, к тому же благородных кровей. Когда еще такая возможность представится простолюдину, тем более итальянцу по происхождению с плебейски черными и кудрявыми волосами?
* * *
Тристан явился ко двору Марка совершенно официально. Теперь, когда уже никто не копает под него, когда все враги сжиты со свету, когда невиновность их с Изольдой, по местным понятиям, доказана полностью — к чему скрываться? Но и проситься вновь на службу в Тинтайоль он решительно не хотел. Во-первых, обрыдло пасти свиней, обучать юных шалопаев и с умным видом надувать щеки на собраниях идиотов баронов в торжественной зале. Во-вторых, теперь Марк наверняка согласился бы оставить его при дворе, именно поэтому хотелось уесть старика, утереть нос, проучить: раньше думать надо было! Всему свое время. Поезд ушел.А вот это уже в-третьих. Поезд действительно ушел. Майский поезд. У них тут слово «поезд» ассоциируется только с кавалькадой разнаряженных рыцарей и дам верхом на лошадях среди леса на празднике весны. Праздник кончился.
Суматошная кровавая осень действительно опустошила Тристана, сделала его окончательно другим человеком, и жить как прежде он и не мог, и не хотел. Была договоренность с дядей, мол, поскитаешься годок-другой по дальним странам, а там видно будет, глядишь, и вернем тебя. Что ж, значит, стоит этого консенсуса и придерживаться. Несолидно как-то менять уговор.
Ну хорошо, а теперь-то откуда Тристан вновь появился? Известно откуда: проездом из Арморики в Альбу решил завернуть на денек, повидать любимого дядю. Что, говорите, рассказывают? Что жил он все это время в лесу неподалеку? Кто треплет-то зря? Люди? Люди, люди — порождение крокодилов! Они еще и не такое рассказать могут. Вот, например, в Лионессе, это на юге Франции, его однажды уверяли, что из шкурок винограда можно башмаки делать, а некий генуэзец (Генуя — это еще южнее) вообще доболтался до того, будто есть на востоке страна — Русью зовется, — где живут одни лишь крылатые медведи, владеющие арифметикой, и общаются они между собой на армянском языке. Так-то вот, дорогой мой дядя! А вы говорите, люди рассказывают.
В общем, слово за слово, разрешил Марк Тристану и Курнебралу ночь в его замке родовом провести и даже кое-какой еды обещал в дорогу собрать. В прошлый раз Тристан ничего не хотел брать от несостоявшегося убийцы, поднявшего руку на любимого племянника и любимую жену. Теперь же поостыл немного, а потому подумал: «Денег не возьму. Но жратва — другое дело. Пусть грузит на корабль, отдам матросам. провиант в дальней дороге никогда лишним не будет».
Короче, остался Тристан в замке и ни словом, ни действием Марка не оскорбил. Не стал эту ночь для традиционных любовных утех использовать. Это, казалось ему, было бы как-то уж слишком подло. Да и небезопасно, коварный соглядатай всегда найтись может. Глупо попасться на ерунде в последние часы перед отъездом. Прощание с Изольдой уже состоялось раньше — красивое прощание под звон Ланселотова меча. И вообще не для того он в замок напросился. Не для того.
* * *
Поднялись среди ночи. Курнебрал все время на стреме стоял. Кликнули Периниса и тихо прокрались вдвоем в покои леди Вазеллины. Дрыхла, зараза, без задних ног Тристан ей рот зажал, руки скрутил и в коридор выволок, а уж дальше они с Перинисом вдвоем действовали. Курнебрал требовался только прикрывать тылы на всякий случай и чуть позднее, когда приводил «подмогу». Затащили даму в сарай и бросили на сено. Ворота закрыли на засов, подпалили десяток факелов, чтобы светло было как днем. И Тристан повел такую речь:— Вазеллина, ты хотела спать со мной? Честно говори: хотела?
— Да, — испуганно соглашалась Вазеллина, решившая, что настал ее смертный час.
— А потом гибели моей хотела. Признавайся: хотела?
— Да, — повторяла она, словно забыла все другие слова.