Страница:
В Школе секса Микису нравилось. Во-первых, здесь все было просто. Старая добрая теория «стакана воды»: захотел пить — налил в стакан воды и выпил, захотел женщину — взял её и поимел. Во-вторых, в Школе все делалось красиво. Да, да эстетика секса культивировалась всерьез. Именно здесь он узнал, как прекрасны могут быть на картине или в медленном танце распахнутые настежь женские гениталии. Раньше они совсем не казались ему таковыми, раньше, когда юный Мика таскал у отца порнокассеты. (А ведь тогда порнографию продавали на каждом углу!) Грязные сцены возбуждали и даже заставляли потом разряжаться в туалете, но они были грязными — от начала и до конца и оставляли в душе гнусный, как бы неприятно пахнущий осадок. Здесь, в Школе, учили по-другому: интимное в любых формах было не греховным, не грязным, как в подворотне или на порнокассете, а возвышенным и почти святым, как в древних восточных храмах.
И все же чего-то не хватало Микису для полного счастья. По юности думалось: любви. Потом стало ясно, что любовь тут ни при чем. Любовь — это верность, душевное тепло, семья, дети, милосердие, Бог. Любовь — это про другое, совсем про другое. А ему именно в сексе чего-то не хватало. И однажды… как озарение: да он же извращенец! Полез в библиотеку, долго искал подходящий случаю термин. Точного попадания не произошло, но вуайеризм (подглядывание за другими) и эксгибиционизм (демонстрация собственных гениталий) — это было близко. Еще какие-то мудреные словечки попадались, а на практике Микис тяготел к групповым «упражнениям», которые даже здесь многими осуждались, и найти для себя партнеров оказывалось нелегко. «Шведская семья» худо-бедно иногда собиралась (и то спьяну, а Микис любил все это именно на трезвую голову). Настоящий же «группен» так и оставался мечтой. Микис уже понял, сформулировал суть своего «извращения» (именно в кавычках, ведь он не считал это извращением): сильнее всего прочего его заводило чужое возбуждение (как мужское, так и женское) — возбуждение зримое, слышимое, осязаемое, и чем больше участников процесса, тем мощнее волна восторга, нечеловеческого восторга…
Иногда ему снился огромный стадион, вроде Уэмбли, на траве футбольного поля не спортсмены, а сотни и тысячи переплетенных совокупляющихся пар, он, Микис, в самом центре, и трибуны, забитые публикой, шумят, гудят, поют, распаляются, и вот он уже видит: зрители тоже тянутся друг к другу, раздевают друг друга, сливаются в объятиях, массовая сексуальная экзальтация фантастической силы обрушивалась с трибун на поле, словно цунами… И Микис просыпался, как в юности, с мокрыми трусами.
— Сегодня я должен признаться тебе, Миша. Именно тебе и потому сегодня. Я — Посвященный.
— Во что посвященный? — не понял Микис. Действительно не понял — думалось-то совсем о другом.
— Не во что, а Посвященный. С большой буквы. Ну что ты, не знаешь, что ли? Братство такое, всемирное, ну, вроде религиозной секты. Вот туда меня и приняли.
— Побойся Бога, Леша, — зашептал Микис в ужасе. — Какое Братство? Какая секта?! Как тебя могли принять? Ты же офицер российской госбезопасности! Ты с дуба рухнул, Леша?!
— Наверно, Миш, наверно, я рухнул с дуба, но больше я не офицер госбезопасности. — Коновалов говорил спокойно, размеренно, без эмоций, словно он все то же самое много раз пересказывал другим, бесконечно устал от этого и вот теперь вынужден в сотый раз повторяться. — Я мучился две недели, но наконец решил: я ухожу из КГБ, потому что от Посвящения уйти нельзя.
Микис слышал, конечно, о Братстве, про господ Шпатца и Силоварова даже читал что-то в газетах, но относился к самой идее скептически, то есть никак не относился: мало ли всяких на свете религиозных закидонов, особенно в последнее время. И вдруг — бац! — пока он в Индии британские политические секреты разнюхивал, лучший его друг сделался Посвященным. Это настолько ни с чем не вязалось, что Микису захотелось понять. И он стал внимательно слушать Алексея — вне зависимости от высказанных и невысказанных пожеланий Давыдова. И чем внимательнее он слушал несчастного Лешку, тем страшнее делалось ему, ведь Пешка-то верил во все, что говорил, верил, да ещё и трясся от страха, так как по их законам тоже не полагалось разглашать секретные сведения, то бишь тайное знание Братства, а он, Коновалов разглашал, потому что уже не в силах был больше ходить с этим. Выгнать из Посвященных не могли — это как национальность или физическое уродство — дается пожизненно, так что для Лешки теперь путь был один — на небо, а там, надо полагать, существует для ихних грешников какое-нибудь специальное чистилище. Страха перед адскими муками Микис у друга не почувствовал, было, скорее, какое-то разочарование, Какая-то глухая тоска по оставляемой Земле и друзьям. Он так и говорил:
— Оставляю вас, оставляю, а жалко! Не поверишь, как жалко. Потому что не вовремя, рано. Но иначе — никак…
Потом вдруг успокоился, стал в подробностях про потусторонний мир рассказывать, про мир, в который собрался отходить. На вопрос, откуда все это знает, объяснил серьезно:
— От Владыки. А Владыка, в свою очередь, узнал из Космоса.
Микис не комментировал, просто слушал. Слушать было интересно. О невероятных возможностях людей, ставших бессмертными, об их путешествиях, о бесконечно умножаемых знаниях, об отсутствии материальных проблем. И особенно подробно — о сексе. Может, это на него обстановка повлияла (на сцене-то уже девочки начали раздеваться), а может… Лешка рассказывал о божественном сексе, о вседозволенности, о красоте любых форм общения, об их священном смысле, о неиссякаемой энергии, о влечении всех ко всем и… о взрыве сексуального восторга при массовых соитиях. Лешка пересказывал Микису его, Микиса, мечты. Но он же никому, никому, никогда!.. Случайное совпадение? Или?… Или реально существует этот Второй уровень бытия, о котором талдычит Лешка, а Микис — тоже в своем роде Посвященный, то есть никакой Владыка его не посвящал, но зато в снах душа Микиса умеет сама пробираться на Второй уровень. Может такое быть? Или он тоже, против обыкновения, выпил сегодня лишнего?
А кончилось все не просто печально — кончилось трагично.
Лешкины глаза вдруг округлились до жути ненатурально, словно у комического актера, изображающего страх, и смотрел он за спину друга и чуть вправо. Золотых оглянулся. У входа в ресторанный зал стоял только что вошедший генерал Давыдов. Микис повернул голову обратно к Пешке практически одновременно с выстрелом, ну, может быть, на какую-то долю секунды раньше, поэтому, когда потом его спрашивали, почему не помешал, Микис отвечал почти честно: «Не успел». Почти честно. Почти. Потому что на самом деле он бы и не стал мешать. Рука не повернулась бы остановить человека, верящего (да нет, не верящего, а знающего — в том-то и дело!), что по ту сторону смерти его ждет другой, куда как более прекрасный мир.
А стрелял Алексей хладнокровно и профессионально — в висок, и пистолет с предохранителя снят был заранее…
Вылет в Лондон задержали на два дня. ЧП общекомитетского масштаба. Микису пришлось исписать десятки листов бумаги заявлениями, объяснениями и показаниями и десятки раз во всевозможных кабинетах пересказать услышанное от самоубийцы. Ужас был в том, что он не все рассказывал. Он быстро сообразил, что разговор не писали на диск. Столик оказался «неозвученный». Случайно ли? И все, что Лешка говорил о сексе, Микис сразу постарался забыть. Иногда Золотых чуть-чуть путался, волнуясь, но это ему прощали — все-таки лучший друг на глазах помутился рассудком и самоубился. Да, именно к такому выводу они все и пришли в итоге. Вынуждены были прийти Что тут поделаешь? И на солнце бывают пятна, и в ОСЛО попадаются душевнобольные
Но Микис этого вывода внутренне не разделял. Для себя он никакого вывода пока не сделал. Просто не готов был, но чувствовал: все гораздо сложнее И другое чувствовал' не он один относится серьезно к случившемуся. Кто-то ещё не верил в безумие Лешки. Кто? И вообще откуда такая странная уверенность? А что, если этот человек, которого он чувствует на расстоянии, вообще не имеет отношения к КГБ? Боже, какая дикая мысль! Откуда ж он тогда знает об обстоятельствах смерти? КГБ никогда не выносит сор из избы. «Откуда-откуда!» — передразнил он сам себя. Очевидно ведь было: тот человек тоже Посвященный.
Так начинался интерес Микиса Золотых к Посвященным.
Потом был Лондон, и в Британской библиотеке удалось кое-что нарыть. Некоторые источники указывали, что центральный европейский архив по этой теме находится в Гааге. Микиса зацепило уже всерьез, и он сумел, не дожидаясь отпуска, оформить себе командировку в Голландию. Когда Золотых было что-то по-настоящему нужно, он проявлял чудеса изобретательности. Резидент, конечно, оказался в курсе его хобби (в общих чертах), но поскольку работе оно никак не мешало, возражений не имел. Резиденту представлялось немножко странным, что нельзя всю информацию о Посвященных скачать из Гааги в Лондон по модему, но сам-то Микис, едва начав изучать самую необычную в мире секту, быстро привык ко многим странностям и почти перестал удивляться чему бы то ни было. А когда прибыл в Гаагу, понял, что никакие файлы по модему, конечно, не заменили бы ему этой поездки.
Генеральный каталог огромной библиотеки и даже спецхранилище старинных фолиантов всех времен и народов ничем особенным Микиса не порадовали. Собственно, лондонские историки знали о Посвященных ничуть не меньше. Но Золотых упорно продолжал искать, откуда же вылезли эти странные ссылки на Гаагу. И нашел.
То, что он представлял себе центральным архивом, оказалось частной квартирой одинокого старика, которому было на вид лет сто десять. Представился старик просто — Сэм. Но очень скоро перешел на русский и так изобретательно матерился, что сомнений не осталось: на этом языке он говорит с детства. Сэм — безусловно, кличка, одна из кличек, по всем повадкам старика чувствовалось, что законы конспирации известны ему не понаслышке. А выглядел Сэм ужасно: тело его, частично прикрытое старым засаленным халатом, было грузным, неуклюжим, но не то чтобы толстым, а рыхлым и складчатым, как у дряхлеющего больного шарпея — есть такая китайская порода собак со свободно висящей, нечувствительной к боли шкурой. Ассоциации с вислыми собачьми складками вызывала и дряблая кожа лица, покрытая красными и темно-бордовыми, почти черными пятнами. Мутные желто-серые глаза смотрели на посетителя бессмысленно и вместе с тем агрессивно. Перегаром от старика Сэма не пахло — очевидно, современная фармацевтика выручала, — но случай был, со всей очевидностью, тот самый. Что и подтвердилось с началом разговора. Сэм сразу достал бутылку, и как ни уговаривал его Микис воздержаться хотя бы на время беседы, старик гнул свое. Собственно, через какую-нибудь минуту выбора уже и не осталось: руки у алкоголика заходили ходуном, губы задрожали, струйка слюны неуправляемо побежала из уголка искривившегося рта. Потом он всосал полстакана коньяку, минут через пятнадцать ещё столько же, и в течение получаса или чуть дольше был способен говорить и даже соображать. Затем адекватность его реакций снова резко упала, а ещё через полчаса Сэм спал мертвецким сном.
Но за короткие промежутки времени, отпущенного несчастному его угасающим здоровьем, Микис многое успел выяснить. Конечно, не за один раз. Понадобилось ещё несколько свиданий.
Старик оказался ответственным сотрудником спецотдела КГБ, в течение десяти лет занимавшегося Посвященными. Только Посвященными. В ходе известных событий архив отдела был действительно уничтожен полностью. Равно как и личный состав отдела. Занималось этим особо секретное подразделение ГРУ. Ликвидация проводилась по самой зверской схеме, когда на всякий случай пускают в расход жен, детей, вообще всех близких родственников и друзей. Убийц такого класса потом, как правило, устраняют самих, если, конечно, они не успевают сделать ноги. Кому-то наверняка удалось: ведь ребята из особой команды ГРУ — это крепкие орешки, на каждого из них нелегко было найти достойного палача. Ну а Сэм уцелел только благодаря тому, что заранее подозревал о готовящейся акции. Никто в отделе не верил, что Посвященные способны на такое, у них ведь там «не убий, не преступи» и вся эта прочая религиозная трихомудия. Но Сэм догадывался, Сэм по опыту знал, что крыса, прижатая к стенке, не просто кусается, а в отчаянном стремлении спасти свою жизнь становится сильнее и страшнее человека. Нельзя было так долго жать эту крысу. Дожали, идиоты! Но он-то давно разглядел, какая из крыс главная, приглядывался к ней, прислушивался и сумел не упустить момента. Вовремя отступил на ранее подготовленные позиции.
В самом начале сентября девяносто первого эмигрировал в Голландию, куда за год до этого ездил от КГБ по обмену опытом. Но маленькая конторка в Гааге, вполне цивилизованными методами и даже почти гласно изучавшая Посвященных, тоже испарилась. Люди, правда, остались, но на контакт шли вяло. Все обещания свои выполнили: квартира, гражданство, новый паспорт на имя Сэмуэля О'Донневана, счет в банке — в точности, как договаривались, но и только. Никакой помощи в делах.
Сэм вначале просидел два месяца, не вылезая из своей берлоги, и по памяти восстанавливал все архивные документы отдела, включая записи Канонических Текстов. Конечно, он не рискнул взять с собой из Москвы ничего — даже дискет и пленок. Тем, что происходило в СССР, нарочито не интересовался. Позвонил кому-то из друзей, только уже завершив свой титанический труд. И узнал. Нет, не про отдел (про него тогда некому было рассказывать), другое узнал: они накрыли его семью. Целиком. А он-то, дурак, думал, что это Вера так долго на выезд оформляется. Тут наш Сэм, конечно, запил. На месячишко. А потом, очнувшись, первым делом уничтожил все, что успел записать. Самое интересное, что он ещё дважды повторял эту операцию: восстанавливал и снова сжигал.
Лет через пять, подлечившись и приведя себя почти в нормальный вид, Сэм отправился по редакциям газет и влиятельным организациям. Документов он восстановил к этому времени намного больше. И все уже было в компьютере, и на дискетах, и на бумаге. Он доехал даже до Америки. В Россию, правда, вернуться не рискнул. Было несколько публикаций. В «желтой» прессе, конечно, в журнальчиках типа «Путь к себе» и «Esoteric Review». А соратников по борьбе с Посвященными он так и не нашел.
Ну а когда возникло Всемирное Братство и в Кенигсберге воцарился Шпатц, Сэм окончательно понял, что проиграл. Посвященные успешно реализовывали давно продуманный заговор, никто этого не понимал и понимать не хотел. Дальнейшие вопли по поводу угрозы человечеству с такой неожиданной стороны не сулили лично Сэму ничего, кроме психушки в любой стране мира, по выбору. Посвященные его откровенно не боялись: ведь не гонялся же за Сомом по миру этот «главный крыс», или боевой шарк, как он себя называл. Благородные мстители из Черной Конфессии занимались теперь чем-то другим, Сэму стало даже неинтересно, чем именно.
Денег, мягко говоря, хватало, поэтому коньяки он пил только французские и только «Х. О.», то есть самой солидной выдержки, и это несколько удлиняло и скрашивало его жизнь. И каждый раз, открывая новую бутылку «Давидофф» или «Мартей», он почему-то вспоминал другую, выплывавшую неизменно из давнего кошмара, купленную много лет назад в ларьке у метро «Щербаковская». Это был «Бисквит», точно, простенький «Бисквит», «V. S.», даже не «V. S. O. P.», но он был вкуснее, намного вкуснее, потому что пил его тогда не Сэм О'Донневан, а простой советский парень Геля Наст…
Вот такую ахинею и приходилось после расшифровывать Микису. Канонические Тексты Вергилий Наст вспоминал в отрывках. Правда, несколько дискет с очень коротенькими файлами чудом сохранились в одном из его сейфов, плотно забитых коробками с коньяком и даже из-под коньяка. В основном это были протоколы допросов без начала и конца…
Умер Вергилий примерно через год после первой встречи с Золотых. Умер при нем, при Микисе. Залез утром в горячую ванну с ароматической солью, как он любил иногда, чтобы прочухаться, полежал немного, крикнул что-то неразборчивое через закрытую дверь, а пока Микис шел, уже сполз под воду и пускал пузыри. Приехавший врач засвидетельствовал смерть от сердечного приступа. Полиция и братская разведка интереса к случившемуся не проявили. А хоронили Сэмуэля О'Донневана городские власти. Никто на эти похороны не пришел. Никто. Микису тоже не захотелось.
Пронеслось в голове мрачным вихрем. Всколыхнуло тревожные предчувствия. А ведь хотел просто заглянуть — молодость вспомнить. Может, даже деваху какую за попку ущипнуть. Нет, уже не то настроение. Да и солнце садится. Пора на экстренное совещание. Товарищи на Лубянке ждут.
— А я думал, зайдете, — позволил себе водитель смелое предположение.
— Сам думал, — миролюбиво откликнулся Золотых. — Да, видно, немолод уже.
Глава восьмая
И все же чего-то не хватало Микису для полного счастья. По юности думалось: любви. Потом стало ясно, что любовь тут ни при чем. Любовь — это верность, душевное тепло, семья, дети, милосердие, Бог. Любовь — это про другое, совсем про другое. А ему именно в сексе чего-то не хватало. И однажды… как озарение: да он же извращенец! Полез в библиотеку, долго искал подходящий случаю термин. Точного попадания не произошло, но вуайеризм (подглядывание за другими) и эксгибиционизм (демонстрация собственных гениталий) — это было близко. Еще какие-то мудреные словечки попадались, а на практике Микис тяготел к групповым «упражнениям», которые даже здесь многими осуждались, и найти для себя партнеров оказывалось нелегко. «Шведская семья» худо-бедно иногда собиралась (и то спьяну, а Микис любил все это именно на трезвую голову). Настоящий же «группен» так и оставался мечтой. Микис уже понял, сформулировал суть своего «извращения» (именно в кавычках, ведь он не считал это извращением): сильнее всего прочего его заводило чужое возбуждение (как мужское, так и женское) — возбуждение зримое, слышимое, осязаемое, и чем больше участников процесса, тем мощнее волна восторга, нечеловеческого восторга…
Иногда ему снился огромный стадион, вроде Уэмбли, на траве футбольного поля не спортсмены, а сотни и тысячи переплетенных совокупляющихся пар, он, Микис, в самом центре, и трибуны, забитые публикой, шумят, гудят, поют, распаляются, и вот он уже видит: зрители тоже тянутся друг к другу, раздевают друг друга, сливаются в объятиях, массовая сексуальная экзальтация фантастической силы обрушивалась с трибун на поле, словно цунами… И Микис просыпался, как в юности, с мокрыми трусами.
* * *
А в печально знаменитый день его проводов в Британию Золотых не только не удалось поучаствовать в группешнике, ему вообще ничего не удалось. В ресторане сразу утащил за отдельный столик Лешка Коновалов, уже изрядно набравшийся непонятно когда и зачем. Сразу вспомнился генерал Давыдов и по-крымски бодрый загадочный Никитин, настроение испортилось. Но Лешка сказал такое, что испортившееся настроение отъехало на второй план. Лешка сказал:— Сегодня я должен признаться тебе, Миша. Именно тебе и потому сегодня. Я — Посвященный.
— Во что посвященный? — не понял Микис. Действительно не понял — думалось-то совсем о другом.
— Не во что, а Посвященный. С большой буквы. Ну что ты, не знаешь, что ли? Братство такое, всемирное, ну, вроде религиозной секты. Вот туда меня и приняли.
— Побойся Бога, Леша, — зашептал Микис в ужасе. — Какое Братство? Какая секта?! Как тебя могли принять? Ты же офицер российской госбезопасности! Ты с дуба рухнул, Леша?!
— Наверно, Миш, наверно, я рухнул с дуба, но больше я не офицер госбезопасности. — Коновалов говорил спокойно, размеренно, без эмоций, словно он все то же самое много раз пересказывал другим, бесконечно устал от этого и вот теперь вынужден в сотый раз повторяться. — Я мучился две недели, но наконец решил: я ухожу из КГБ, потому что от Посвящения уйти нельзя.
Микис слышал, конечно, о Братстве, про господ Шпатца и Силоварова даже читал что-то в газетах, но относился к самой идее скептически, то есть никак не относился: мало ли всяких на свете религиозных закидонов, особенно в последнее время. И вдруг — бац! — пока он в Индии британские политические секреты разнюхивал, лучший его друг сделался Посвященным. Это настолько ни с чем не вязалось, что Микису захотелось понять. И он стал внимательно слушать Алексея — вне зависимости от высказанных и невысказанных пожеланий Давыдова. И чем внимательнее он слушал несчастного Лешку, тем страшнее делалось ему, ведь Пешка-то верил во все, что говорил, верил, да ещё и трясся от страха, так как по их законам тоже не полагалось разглашать секретные сведения, то бишь тайное знание Братства, а он, Коновалов разглашал, потому что уже не в силах был больше ходить с этим. Выгнать из Посвященных не могли — это как национальность или физическое уродство — дается пожизненно, так что для Лешки теперь путь был один — на небо, а там, надо полагать, существует для ихних грешников какое-нибудь специальное чистилище. Страха перед адскими муками Микис у друга не почувствовал, было, скорее, какое-то разочарование, Какая-то глухая тоска по оставляемой Земле и друзьям. Он так и говорил:
— Оставляю вас, оставляю, а жалко! Не поверишь, как жалко. Потому что не вовремя, рано. Но иначе — никак…
Потом вдруг успокоился, стал в подробностях про потусторонний мир рассказывать, про мир, в который собрался отходить. На вопрос, откуда все это знает, объяснил серьезно:
— От Владыки. А Владыка, в свою очередь, узнал из Космоса.
Микис не комментировал, просто слушал. Слушать было интересно. О невероятных возможностях людей, ставших бессмертными, об их путешествиях, о бесконечно умножаемых знаниях, об отсутствии материальных проблем. И особенно подробно — о сексе. Может, это на него обстановка повлияла (на сцене-то уже девочки начали раздеваться), а может… Лешка рассказывал о божественном сексе, о вседозволенности, о красоте любых форм общения, об их священном смысле, о неиссякаемой энергии, о влечении всех ко всем и… о взрыве сексуального восторга при массовых соитиях. Лешка пересказывал Микису его, Микиса, мечты. Но он же никому, никому, никогда!.. Случайное совпадение? Или?… Или реально существует этот Второй уровень бытия, о котором талдычит Лешка, а Микис — тоже в своем роде Посвященный, то есть никакой Владыка его не посвящал, но зато в снах душа Микиса умеет сама пробираться на Второй уровень. Может такое быть? Или он тоже, против обыкновения, выпил сегодня лишнего?
А кончилось все не просто печально — кончилось трагично.
Лешкины глаза вдруг округлились до жути ненатурально, словно у комического актера, изображающего страх, и смотрел он за спину друга и чуть вправо. Золотых оглянулся. У входа в ресторанный зал стоял только что вошедший генерал Давыдов. Микис повернул голову обратно к Пешке практически одновременно с выстрелом, ну, может быть, на какую-то долю секунды раньше, поэтому, когда потом его спрашивали, почему не помешал, Микис отвечал почти честно: «Не успел». Почти честно. Почти. Потому что на самом деле он бы и не стал мешать. Рука не повернулась бы остановить человека, верящего (да нет, не верящего, а знающего — в том-то и дело!), что по ту сторону смерти его ждет другой, куда как более прекрасный мир.
А стрелял Алексей хладнокровно и профессионально — в висок, и пистолет с предохранителя снят был заранее…
Вылет в Лондон задержали на два дня. ЧП общекомитетского масштаба. Микису пришлось исписать десятки листов бумаги заявлениями, объяснениями и показаниями и десятки раз во всевозможных кабинетах пересказать услышанное от самоубийцы. Ужас был в том, что он не все рассказывал. Он быстро сообразил, что разговор не писали на диск. Столик оказался «неозвученный». Случайно ли? И все, что Лешка говорил о сексе, Микис сразу постарался забыть. Иногда Золотых чуть-чуть путался, волнуясь, но это ему прощали — все-таки лучший друг на глазах помутился рассудком и самоубился. Да, именно к такому выводу они все и пришли в итоге. Вынуждены были прийти Что тут поделаешь? И на солнце бывают пятна, и в ОСЛО попадаются душевнобольные
Но Микис этого вывода внутренне не разделял. Для себя он никакого вывода пока не сделал. Просто не готов был, но чувствовал: все гораздо сложнее И другое чувствовал' не он один относится серьезно к случившемуся. Кто-то ещё не верил в безумие Лешки. Кто? И вообще откуда такая странная уверенность? А что, если этот человек, которого он чувствует на расстоянии, вообще не имеет отношения к КГБ? Боже, какая дикая мысль! Откуда ж он тогда знает об обстоятельствах смерти? КГБ никогда не выносит сор из избы. «Откуда-откуда!» — передразнил он сам себя. Очевидно ведь было: тот человек тоже Посвященный.
Так начинался интерес Микиса Золотых к Посвященным.
Потом был Лондон, и в Британской библиотеке удалось кое-что нарыть. Некоторые источники указывали, что центральный европейский архив по этой теме находится в Гааге. Микиса зацепило уже всерьез, и он сумел, не дожидаясь отпуска, оформить себе командировку в Голландию. Когда Золотых было что-то по-настоящему нужно, он проявлял чудеса изобретательности. Резидент, конечно, оказался в курсе его хобби (в общих чертах), но поскольку работе оно никак не мешало, возражений не имел. Резиденту представлялось немножко странным, что нельзя всю информацию о Посвященных скачать из Гааги в Лондон по модему, но сам-то Микис, едва начав изучать самую необычную в мире секту, быстро привык ко многим странностям и почти перестал удивляться чему бы то ни было. А когда прибыл в Гаагу, понял, что никакие файлы по модему, конечно, не заменили бы ему этой поездки.
Генеральный каталог огромной библиотеки и даже спецхранилище старинных фолиантов всех времен и народов ничем особенным Микиса не порадовали. Собственно, лондонские историки знали о Посвященных ничуть не меньше. Но Золотых упорно продолжал искать, откуда же вылезли эти странные ссылки на Гаагу. И нашел.
То, что он представлял себе центральным архивом, оказалось частной квартирой одинокого старика, которому было на вид лет сто десять. Представился старик просто — Сэм. Но очень скоро перешел на русский и так изобретательно матерился, что сомнений не осталось: на этом языке он говорит с детства. Сэм — безусловно, кличка, одна из кличек, по всем повадкам старика чувствовалось, что законы конспирации известны ему не понаслышке. А выглядел Сэм ужасно: тело его, частично прикрытое старым засаленным халатом, было грузным, неуклюжим, но не то чтобы толстым, а рыхлым и складчатым, как у дряхлеющего больного шарпея — есть такая китайская порода собак со свободно висящей, нечувствительной к боли шкурой. Ассоциации с вислыми собачьми складками вызывала и дряблая кожа лица, покрытая красными и темно-бордовыми, почти черными пятнами. Мутные желто-серые глаза смотрели на посетителя бессмысленно и вместе с тем агрессивно. Перегаром от старика Сэма не пахло — очевидно, современная фармацевтика выручала, — но случай был, со всей очевидностью, тот самый. Что и подтвердилось с началом разговора. Сэм сразу достал бутылку, и как ни уговаривал его Микис воздержаться хотя бы на время беседы, старик гнул свое. Собственно, через какую-нибудь минуту выбора уже и не осталось: руки у алкоголика заходили ходуном, губы задрожали, струйка слюны неуправляемо побежала из уголка искривившегося рта. Потом он всосал полстакана коньяку, минут через пятнадцать ещё столько же, и в течение получаса или чуть дольше был способен говорить и даже соображать. Затем адекватность его реакций снова резко упала, а ещё через полчаса Сэм спал мертвецким сном.
Но за короткие промежутки времени, отпущенного несчастному его угасающим здоровьем, Микис многое успел выяснить. Конечно, не за один раз. Понадобилось ещё несколько свиданий.
Старик оказался ответственным сотрудником спецотдела КГБ, в течение десяти лет занимавшегося Посвященными. Только Посвященными. В ходе известных событий архив отдела был действительно уничтожен полностью. Равно как и личный состав отдела. Занималось этим особо секретное подразделение ГРУ. Ликвидация проводилась по самой зверской схеме, когда на всякий случай пускают в расход жен, детей, вообще всех близких родственников и друзей. Убийц такого класса потом, как правило, устраняют самих, если, конечно, они не успевают сделать ноги. Кому-то наверняка удалось: ведь ребята из особой команды ГРУ — это крепкие орешки, на каждого из них нелегко было найти достойного палача. Ну а Сэм уцелел только благодаря тому, что заранее подозревал о готовящейся акции. Никто в отделе не верил, что Посвященные способны на такое, у них ведь там «не убий, не преступи» и вся эта прочая религиозная трихомудия. Но Сэм догадывался, Сэм по опыту знал, что крыса, прижатая к стенке, не просто кусается, а в отчаянном стремлении спасти свою жизнь становится сильнее и страшнее человека. Нельзя было так долго жать эту крысу. Дожали, идиоты! Но он-то давно разглядел, какая из крыс главная, приглядывался к ней, прислушивался и сумел не упустить момента. Вовремя отступил на ранее подготовленные позиции.
В самом начале сентября девяносто первого эмигрировал в Голландию, куда за год до этого ездил от КГБ по обмену опытом. Но маленькая конторка в Гааге, вполне цивилизованными методами и даже почти гласно изучавшая Посвященных, тоже испарилась. Люди, правда, остались, но на контакт шли вяло. Все обещания свои выполнили: квартира, гражданство, новый паспорт на имя Сэмуэля О'Донневана, счет в банке — в точности, как договаривались, но и только. Никакой помощи в делах.
Сэм вначале просидел два месяца, не вылезая из своей берлоги, и по памяти восстанавливал все архивные документы отдела, включая записи Канонических Текстов. Конечно, он не рискнул взять с собой из Москвы ничего — даже дискет и пленок. Тем, что происходило в СССР, нарочито не интересовался. Позвонил кому-то из друзей, только уже завершив свой титанический труд. И узнал. Нет, не про отдел (про него тогда некому было рассказывать), другое узнал: они накрыли его семью. Целиком. А он-то, дурак, думал, что это Вера так долго на выезд оформляется. Тут наш Сэм, конечно, запил. На месячишко. А потом, очнувшись, первым делом уничтожил все, что успел записать. Самое интересное, что он ещё дважды повторял эту операцию: восстанавливал и снова сжигал.
Лет через пять, подлечившись и приведя себя почти в нормальный вид, Сэм отправился по редакциям газет и влиятельным организациям. Документов он восстановил к этому времени намного больше. И все уже было в компьютере, и на дискетах, и на бумаге. Он доехал даже до Америки. В Россию, правда, вернуться не рискнул. Было несколько публикаций. В «желтой» прессе, конечно, в журнальчиках типа «Путь к себе» и «Esoteric Review». А соратников по борьбе с Посвященными он так и не нашел.
Ну а когда возникло Всемирное Братство и в Кенигсберге воцарился Шпатц, Сэм окончательно понял, что проиграл. Посвященные успешно реализовывали давно продуманный заговор, никто этого не понимал и понимать не хотел. Дальнейшие вопли по поводу угрозы человечеству с такой неожиданной стороны не сулили лично Сэму ничего, кроме психушки в любой стране мира, по выбору. Посвященные его откровенно не боялись: ведь не гонялся же за Сомом по миру этот «главный крыс», или боевой шарк, как он себя называл. Благородные мстители из Черной Конфессии занимались теперь чем-то другим, Сэму стало даже неинтересно, чем именно.
Денег, мягко говоря, хватало, поэтому коньяки он пил только французские и только «Х. О.», то есть самой солидной выдержки, и это несколько удлиняло и скрашивало его жизнь. И каждый раз, открывая новую бутылку «Давидофф» или «Мартей», он почему-то вспоминал другую, выплывавшую неизменно из давнего кошмара, купленную много лет назад в ларьке у метро «Щербаковская». Это был «Бисквит», точно, простенький «Бисквит», «V. S.», даже не «V. S. O. P.», но он был вкуснее, намного вкуснее, потому что пил его тогда не Сэм О'Донневан, а простой советский парень Геля Наст…
Вот такую ахинею и приходилось после расшифровывать Микису. Канонические Тексты Вергилий Наст вспоминал в отрывках. Правда, несколько дискет с очень коротенькими файлами чудом сохранились в одном из его сейфов, плотно забитых коробками с коньяком и даже из-под коньяка. В основном это были протоколы допросов без начала и конца…
Умер Вергилий примерно через год после первой встречи с Золотых. Умер при нем, при Микисе. Залез утром в горячую ванну с ароматической солью, как он любил иногда, чтобы прочухаться, полежал немного, крикнул что-то неразборчивое через закрытую дверь, а пока Микис шел, уже сполз под воду и пускал пузыри. Приехавший врач засвидетельствовал смерть от сердечного приступа. Полиция и братская разведка интереса к случившемуся не проявили. А хоронили Сэмуэля О'Донневана городские власти. Никто на эти похороны не пришел. Никто. Микису тоже не захотелось.
* * *
Все это генерал Золотых вспомнил теперь, сидя на капоте своего суперлимузина и выкурив подряд три сигареты.Пронеслось в голове мрачным вихрем. Всколыхнуло тревожные предчувствия. А ведь хотел просто заглянуть — молодость вспомнить. Может, даже деваху какую за попку ущипнуть. Нет, уже не то настроение. Да и солнце садится. Пора на экстренное совещание. Товарищи на Лубянке ждут.
— А я думал, зайдете, — позволил себе водитель смелое предположение.
— Сам думал, — миролюбиво откликнулся Золотых. — Да, видно, немолод уже.
Глава восьмая
Вот обещал ведь про космогонию рассказать и не рассказал. Нехорошо, — пожурил Шумахер, наливая по второй.
— Да, да, — подхватил Симон, — я как раз об этом и собирался спросить. Что это за уровень такой странный? Вроде живут избранные, владеют неисчислимыми духовными богатствами, стремятся куда-то в заоблачные выси, но при этом пьют дрянной эль и совокупляются все поминутно, как кролики. Со слов Изольды, с твоих слов, красавица моя, извини, понять ни черта не удается. А мне там все-таки жить предстоит рано или поздно. Хочу, понимаешь, знать, к чему готовиться.
— Ребята, — шепнул Шумахер заговорщическим тоном, — по-моему, Симон — алкоголик. Смотрите, как быстро он пьянеет.
— Вранье, — решительно опроверг Симон эти гнусные инсинуации. — Просто у меня настроение резко улучшилось от первой же рюмки кальвадоса. Действительно божественный напиток.
— Ну! Я же говорю — алкоголик, — ещё раз шепнул Шумахер.
— Ладно, пошел ты в баню, Борис, — примиряюще завершил Давид. — Вопрос принят. Начинаю излагать. Космогония у нас очень простая.
Вселенную вместе с её физическими законами создал тот же самый Демиург, поэтому звезды и планеты в ней все примерно одинаковые. Искать чудеса в трехмерном пространстве абсолютно бессмысленно, их там нет. Искать себе братьев по разуму — ещё глупее. Разума в космосе, конечно, немало, но сам себе братом являться он не может, разум един, и все это — мы. Так, из чисто спортивного интереса побороздить просторы Вселенной космическими кораблями, разумеется, задача вполне реальная, но, по-моему, гораздо интереснее достичь все-таки Третьего и Четвертого уровней, а уж с новыми возможностями путешествовать, как говорится, по-людски безо всяких громоздких устройств — ножками, ножками. А точнее — мозгами.
Теперь о мире Второго уровня. Конечно, это тоже планета. Имени ей не дали — поленились. Так и называют — Планета. Вообще Демиург, надо думать, выбрал столь тривиальный вариант жизнеустройства для удобства восприятия. Все-таки вновь прибывающим гражданам привычнее как-то жить на планете, а не где попало. Кстати, я Демиурга однажды спросил, какие мотивы двигали им на самом-то деле, но он сказал, что уже не помнит. Склеротик чертов.
Так вот. О Втором уровне. Во-первых, что касается пресловутой Главной заповеди. Человек, попавший туда, плохо понимает, кому эта заповедь предназначена. Словно её писали для больных. Примерно так же недоуменно вопрошают здесь, на Земле, дзен-буддисты: «Зачем вы хотите все время получать новые и новые тела, вместо того чтобы остановиться однажды и слиться с божественной субстанцией». Там, на Втором уровне бытия, люди, по существу, и сливаются с божественной субстанцией — субстанцией свободы Поэтому наиболее близкая аналогия перехода туда — это освобождение из тюрьмы. Ну представь себе человека, только что вышедшего из заключения, которому объясняют: «Самый тяжкий грех, братуха, это добровольное возвращение на зону». Что он тебе ответит? Только не надо вспоминать классику юмористической литературы. И точно так же мы не говорим сейчас о ворах в законе, которым все равно, по какую сторону колючей проволоки жить. Мы говорим об абсолютно нормальных людях. Так вот: нормальные люди в этот мир не возвращались, не возвращаются и возвращаться не будут.
Перехожу к краткой характеристике тамошнего бытия.
Умершие здесь детьми вырастают и становятся зрелыми, как все. Умершие здесь стариками молодеют. На втором уровне бытия не существует болезней, а старость (для справочки) — это тоже болезнь. Увечья и травмы, приобретенные уже там — а жизнь на Втором уровне абсолютно материальна, — восстанавливаются в считанные секунды. Впрочем, любители посмаковать такое удовольствие могут, по желанию, растянуть процесс на любое время.
И вообще — что очевидно — там каждому дается право и возможность не только восстанавливать, но и изменять свое тело, мужчине стать женщиной, а женщине — мужчиной, старику — превратиться в младенца, а ребенку — сразу сделаться взрослым. Можно вообще трансформировать свой внешний облик в неограниченных пределах, вплоть до превращения в любую из существующих или несуществующих на Земле тварей. Так что все животные Второго уровня — это либо существа, специально воссозданные Демиургом, либо бывшие люди. Все, кроме кошек. Кошки — звери особенные. У них свой мир, параллельный нашему. Они сами бывают Посвященными, и их бессмертные души путешествуют по уровням мироздания.
— А кошачий Демиург существует? — поинтересовался Симон, вообще-то никогда не проявлявший особого интереса к кошкам.
— Очень может быть, — ответил Давид, не пытаясь анализировать, на полном ли серьезе задан вопрос. — Но это, брат, тема для отдельного доклада. А я сейчас рассказываю о людях.
Можно до бесконечности проводить земные аналогии, и все равно полное представление о мире Второго уровня ты получишь, лишь попав туда сам. Поэтому я не буду ещё раз пытаться нарисовать общую картину. Обозначу лучше ещё несколько частностей.
Власти, насилия, зависти, злобы там нет, потому что отсутствуют материальные проблемы. Собственно, бессмертным людям для поддержания их материального существования в конечном счете не нужно ничего: ни пищи, ни воды, ни даже воздуха и сна. Тела, как я уже объяснял, воссоздаются чисто энергетически по матрицам, заложенным в Розовых Скалах. Но отсутствие потребностей на уровне материальной несвободы, зависимости отнюдь не означает отсутствия возможностей. Возможностей, наоборот, становится на порядок больше. Ко всем простым человеческим добавляются ещё и божественные. Только двух возможностей лишаются ушедшие с Земли: они больше не могут производить на свет, а также уничтожать себе подобных. И там, на Втором уровне, человек понимает, как глубоко и прочно связаны эти понятия: рождение и смерть. Где нет смерти, там нет и рождения. Остаются только приходы и уходы. Но об этом чуть позже.
Я хочу, чтобы ты понял, Симон: картинки Второго уровня, наспех намалеванные Анной, дают весьма приблизительное представление об очень небольшой части того мира. На самом деле основное население Планеты, говоря по-земному, не занимается ничем. Миллионы людей просто сидят и медитируют. То есть они не обязательно сидят, медитировать можно в любой позе и в любом месте. Но их единственная цель — переход на следующие уровни бытия. Для одних этот процесс занимает дни, для других — века и тысячелетия, но это не важно. «Ступивший на путь да пойдет по нему вдаль и ещё дальше». Так говорили древние.
Но есть среди нас и другие, которые временно сходят с пути, присоединяются к недавно прибывшим, резвятся с ними вместе как дети, наслаждаясь всеми возможностями сразу: путешествуют, жадно поглощают знания, предаются всем плотским радостям — от спортивных игр, поедания деликатесов и пьянства до галлюциногенной наркомании и взаимных, а также самоистязаний. Особняком стоят радости секса. Вот этому Анна, кажется, уделила немалое место в своем рассказе. Я не сумею лучше, поэтому буду краток.
Во-первых, не могу не подчеркнуть, что наш земной, даже самый высококлассный, секс — это лишь слабый отблеск того настоящего, космического, божественного, которым природа награждает человека на Втором уровне. Не познавшим этого что-либо объяснять практически бесполезно.
И, во-вторых, извечный вопрос о ревности. Почему-то он всегда особенно волнует мужчин. Нет на Втором уровне ревности. Нет и не может быть. Ревность — чувство уродливое, доставшееся нам от животного мира, да ещё и чудовищно искаженное скудоумием среднего человеческого интеллекта. Реально ревность складывается из трех компонентов: чувства собственника (уже и самому надоела, а все равно не отдам, потому что МОЯ!), ощущения личной неполноценности (она ушла к другому, значит, он лучше, а я хуже!) и чисто физиологической брезгливости (фу, там кто-то уже был до меня!). Все три составляющие начисто перечеркиваются реальностью Второго уровня. Впрочем, желающие могут вызвать в себе и чувство ревности, если им хочется поиграть. Это не запрещено.
— Да, да, — подхватил Симон, — я как раз об этом и собирался спросить. Что это за уровень такой странный? Вроде живут избранные, владеют неисчислимыми духовными богатствами, стремятся куда-то в заоблачные выси, но при этом пьют дрянной эль и совокупляются все поминутно, как кролики. Со слов Изольды, с твоих слов, красавица моя, извини, понять ни черта не удается. А мне там все-таки жить предстоит рано или поздно. Хочу, понимаешь, знать, к чему готовиться.
— Ребята, — шепнул Шумахер заговорщическим тоном, — по-моему, Симон — алкоголик. Смотрите, как быстро он пьянеет.
— Вранье, — решительно опроверг Симон эти гнусные инсинуации. — Просто у меня настроение резко улучшилось от первой же рюмки кальвадоса. Действительно божественный напиток.
— Ну! Я же говорю — алкоголик, — ещё раз шепнул Шумахер.
— Ладно, пошел ты в баню, Борис, — примиряюще завершил Давид. — Вопрос принят. Начинаю излагать. Космогония у нас очень простая.
Вселенную вместе с её физическими законами создал тот же самый Демиург, поэтому звезды и планеты в ней все примерно одинаковые. Искать чудеса в трехмерном пространстве абсолютно бессмысленно, их там нет. Искать себе братьев по разуму — ещё глупее. Разума в космосе, конечно, немало, но сам себе братом являться он не может, разум един, и все это — мы. Так, из чисто спортивного интереса побороздить просторы Вселенной космическими кораблями, разумеется, задача вполне реальная, но, по-моему, гораздо интереснее достичь все-таки Третьего и Четвертого уровней, а уж с новыми возможностями путешествовать, как говорится, по-людски безо всяких громоздких устройств — ножками, ножками. А точнее — мозгами.
Теперь о мире Второго уровня. Конечно, это тоже планета. Имени ей не дали — поленились. Так и называют — Планета. Вообще Демиург, надо думать, выбрал столь тривиальный вариант жизнеустройства для удобства восприятия. Все-таки вновь прибывающим гражданам привычнее как-то жить на планете, а не где попало. Кстати, я Демиурга однажды спросил, какие мотивы двигали им на самом-то деле, но он сказал, что уже не помнит. Склеротик чертов.
Так вот. О Втором уровне. Во-первых, что касается пресловутой Главной заповеди. Человек, попавший туда, плохо понимает, кому эта заповедь предназначена. Словно её писали для больных. Примерно так же недоуменно вопрошают здесь, на Земле, дзен-буддисты: «Зачем вы хотите все время получать новые и новые тела, вместо того чтобы остановиться однажды и слиться с божественной субстанцией». Там, на Втором уровне бытия, люди, по существу, и сливаются с божественной субстанцией — субстанцией свободы Поэтому наиболее близкая аналогия перехода туда — это освобождение из тюрьмы. Ну представь себе человека, только что вышедшего из заключения, которому объясняют: «Самый тяжкий грех, братуха, это добровольное возвращение на зону». Что он тебе ответит? Только не надо вспоминать классику юмористической литературы. И точно так же мы не говорим сейчас о ворах в законе, которым все равно, по какую сторону колючей проволоки жить. Мы говорим об абсолютно нормальных людях. Так вот: нормальные люди в этот мир не возвращались, не возвращаются и возвращаться не будут.
Перехожу к краткой характеристике тамошнего бытия.
Умершие здесь детьми вырастают и становятся зрелыми, как все. Умершие здесь стариками молодеют. На втором уровне бытия не существует болезней, а старость (для справочки) — это тоже болезнь. Увечья и травмы, приобретенные уже там — а жизнь на Втором уровне абсолютно материальна, — восстанавливаются в считанные секунды. Впрочем, любители посмаковать такое удовольствие могут, по желанию, растянуть процесс на любое время.
И вообще — что очевидно — там каждому дается право и возможность не только восстанавливать, но и изменять свое тело, мужчине стать женщиной, а женщине — мужчиной, старику — превратиться в младенца, а ребенку — сразу сделаться взрослым. Можно вообще трансформировать свой внешний облик в неограниченных пределах, вплоть до превращения в любую из существующих или несуществующих на Земле тварей. Так что все животные Второго уровня — это либо существа, специально воссозданные Демиургом, либо бывшие люди. Все, кроме кошек. Кошки — звери особенные. У них свой мир, параллельный нашему. Они сами бывают Посвященными, и их бессмертные души путешествуют по уровням мироздания.
— А кошачий Демиург существует? — поинтересовался Симон, вообще-то никогда не проявлявший особого интереса к кошкам.
— Очень может быть, — ответил Давид, не пытаясь анализировать, на полном ли серьезе задан вопрос. — Но это, брат, тема для отдельного доклада. А я сейчас рассказываю о людях.
Можно до бесконечности проводить земные аналогии, и все равно полное представление о мире Второго уровня ты получишь, лишь попав туда сам. Поэтому я не буду ещё раз пытаться нарисовать общую картину. Обозначу лучше ещё несколько частностей.
Власти, насилия, зависти, злобы там нет, потому что отсутствуют материальные проблемы. Собственно, бессмертным людям для поддержания их материального существования в конечном счете не нужно ничего: ни пищи, ни воды, ни даже воздуха и сна. Тела, как я уже объяснял, воссоздаются чисто энергетически по матрицам, заложенным в Розовых Скалах. Но отсутствие потребностей на уровне материальной несвободы, зависимости отнюдь не означает отсутствия возможностей. Возможностей, наоборот, становится на порядок больше. Ко всем простым человеческим добавляются ещё и божественные. Только двух возможностей лишаются ушедшие с Земли: они больше не могут производить на свет, а также уничтожать себе подобных. И там, на Втором уровне, человек понимает, как глубоко и прочно связаны эти понятия: рождение и смерть. Где нет смерти, там нет и рождения. Остаются только приходы и уходы. Но об этом чуть позже.
Я хочу, чтобы ты понял, Симон: картинки Второго уровня, наспех намалеванные Анной, дают весьма приблизительное представление об очень небольшой части того мира. На самом деле основное население Планеты, говоря по-земному, не занимается ничем. Миллионы людей просто сидят и медитируют. То есть они не обязательно сидят, медитировать можно в любой позе и в любом месте. Но их единственная цель — переход на следующие уровни бытия. Для одних этот процесс занимает дни, для других — века и тысячелетия, но это не важно. «Ступивший на путь да пойдет по нему вдаль и ещё дальше». Так говорили древние.
Но есть среди нас и другие, которые временно сходят с пути, присоединяются к недавно прибывшим, резвятся с ними вместе как дети, наслаждаясь всеми возможностями сразу: путешествуют, жадно поглощают знания, предаются всем плотским радостям — от спортивных игр, поедания деликатесов и пьянства до галлюциногенной наркомании и взаимных, а также самоистязаний. Особняком стоят радости секса. Вот этому Анна, кажется, уделила немалое место в своем рассказе. Я не сумею лучше, поэтому буду краток.
Во-первых, не могу не подчеркнуть, что наш земной, даже самый высококлассный, секс — это лишь слабый отблеск того настоящего, космического, божественного, которым природа награждает человека на Втором уровне. Не познавшим этого что-либо объяснять практически бесполезно.
И, во-вторых, извечный вопрос о ревности. Почему-то он всегда особенно волнует мужчин. Нет на Втором уровне ревности. Нет и не может быть. Ревность — чувство уродливое, доставшееся нам от животного мира, да ещё и чудовищно искаженное скудоумием среднего человеческого интеллекта. Реально ревность складывается из трех компонентов: чувства собственника (уже и самому надоела, а все равно не отдам, потому что МОЯ!), ощущения личной неполноценности (она ушла к другому, значит, он лучше, а я хуже!) и чисто физиологической брезгливости (фу, там кто-то уже был до меня!). Все три составляющие начисто перечеркиваются реальностью Второго уровня. Впрочем, желающие могут вызвать в себе и чувство ревности, если им хочется поиграть. Это не запрещено.