Страница:
— А мы знакомы, — запросто перебил Великий Князь, — правда, Симон?
— Правда, Шагор, — сказал Симон. — Проходите, садитесь. Сейчас принесут завтрак.
— Налетайте.
— Спасибо, мы только кофе, — как-то ещё гнуснее прежнего проблеял Золотых, и они сели не к столу, а этак рядом, в помпезные, но малоудобные кресла золоченого дерева с красной парчовой обивкой.
Неужели эти же в точности кресла стояли здесь накануне?
— Что ж, слушаю вас, господа. Если я правильно понял, в России случилась ещё одна революция, и, как мне вчера объяснили, победу в ней одержали как раз мы, то есть Посвященные. (Интересно, кто ему это объяснил и когда?)
— Ну, если такое называть революцией, — улыбнулся Золотых, — тогда дай Бог не последняя.
— Браво, генерал! — Шагор еле слышно трижды хлопнул в ладоши. — По такому поводу полагается. У нас есть что выпить?
— Апельсиновый сок, — довольно резко заявил Симон.
— Принимается, — согласился Шагор, и все трое, разлив по красивым фужерам безалкогольный напиток, тупо чокнулись.
— А что, танков на улицах не будет? — продолжал Симон прикидываться дурачком (зачем?).
— Полноте, генерал, какие танки? («Значит, и я уже генерал», — подумал Симон.) Нынешняя революция совершенно другого рода.
— А вот наш господин Горелов подумал, что все, как раньше, — поведал Симон, — и ввел, понимаешь ли, почти военное положение в Кенигсбергской губернии.
— Адмирал Горелов пусть готовится отражать британскую агрессию, — злобно процедил Микис. — Нечего ему соваться во внутреннюю политику.
— Слушайте, ну вас к черту, братья мои! — вскочил вдруг Шагор. — Скоро сюда придет Давид, а с ним, разумеется, и Анна. Потом ввалятся Шумахер с Силоваровым. До этого мы втроем должны поговорить спокойно. Хватит пустой трепотни. Вы себе не представляете, насколько идиотская сложилась ситуация. Реальная власть в этой стране, на этой планете — да что там мелочиться! — в этой Вселенной принадлежит только нам семерым. Но! Один об этом даже не догадывается — по-моему, это вы. Двум другим — самозваным Тристану и Изольде — абсолютно наплевать на всякую власть. Еще один — Владыка Урус — не собирается стоять у власти ни под каким видом. Остаются Золотых и Шумахер. Люди, безусловно, серьезные, но как им между собой столковаться без посредников? Без вас, например. А я… Обо мне разговор особый. Однако самое ужасное, что у всех нас, подчеркиваю, у всех — абсолютно разные цели в жизни. Мы даже толком не сумеем договориться, что именно называть жизнью. Так что если, не дай нам высшая мудрость, начнем обсуждать проблему всемером — это будет беда, Содом и Гоморра, а так… есть надежда хотя бы ограничиться просто Содомом. Начали, господа. Беседуем коротко, по-деловому, без титулов и званий, без лирики и философской мути. И ещё — я буду говорить без учета разницы в ваших знаниях. Так что не обессудьте, если время от времени одному из вас придется выслушивать страшные банальности.
Первое. Посвященные никогда не рвались и никогда не будут рваться к власти. Земная власть для них по определению малоинтересна.
Второе. Посвященными во все времена становились в весьма юном возрасте. Чисто теоретически Посвященным мог стать человек, облеченный известной властью с детства или с рождения. Но такие случаи не зафиксированы, зато известны случаи отказа от власти, при этом не исключается, что отказавшиеся как раз были Посвященными. Посвященным свойственно соблюдать Высший Закон.
Однако, и это уже третье, существуют разного рода исключения: глобальные, признаваемые Братством как Номер Один и Номер Два, а также прочие. С глобальными все понятно. Вы хорошо знаете эту славную парочку сексуальных маньяков — Давида и Анну, называющих себя Тристаном и Изольдой. Каждый из них путешествует по уровням бытия с небрежностью обезьяны, перелетающей с ветки на ветку. На древние законы, на судьбу Братства, да и на судьбу Вселенной им наплевать, но именно поэтому нам не наплевать на них.
А вот прочих-разных — много. Но обратим особое внимание на двоих — на Шумахера, перевернувшего мир вверх тормашками, и на вас, Симон. Формально вас величают Номер Три, но думаю, вы и сами чувствуете, как мало похожи на Давида и Анну. Однако об этом чуть позже.
Четвертое. Древние говорили: для Посвященных противоестественно всякое объединение, будь то семья, клан, религиозная секта или политическая партия. Орлы действительно летают поодиночке, а Посвященные в глубине души все орлы. И то, что придумал в свое время Бхактавиншагма, позднее подхватили другие, в частности Шпатц, а сегодня упорно продолжают Джереми, Урус и Эль-Хайяр — все это изначально безнравственно. Из-за них мы и вынуждены в итоге рассматривать Братство Посвященных как политический фактор. Называется, дожили: телевидение по всей планете трещит без умолку о совершенной нами революции. Что ж, народу хочется революции — народ её получит. Но теперь именно нам семерым предстоит направить эту Последнюю Русскую революцию в более или менее цивилизованное русло. Танков на улицах мы, конечно, не допустим, но вот от обычной стрельбы и поножовщины, боюсь, никуда не денешься. Микис не даст соврать. Кстати, о Микисе. Это уже какое у нас по счету?
— Пятое, — подсказал Золотых.
— Так вот. Пятое. Господин начальник Всемирной Службы Безопасности — такова теперь его предполагаемая новая должность — нужен нам именно потому, что он не Посвященный, но представляет собой исключение почище нас всех, вместе взятых. Поверьте мне, Симон.
Не будучи Посвященным, Микис Золотых оказался способен адекватно воспринимать всю, подчеркиваю, всю доступную нам информацию. Он из тех людей, которые в любые времена понимали, что самая надежная и сильная власть — не диктаторство, основанное на страхе, и не манипулирование стадом, основанное на слепой вере и любви; настоящая власть — это доступ к информации и рычаги контроля за её утечкой. Все. Видите, как просто. И подобно тому как мы переходим с низшего уровня бытия на более высокий, Микис переходит с одного уровня власти на другой. Мы для него — не более чем новая ступенька в его служебной карьере. Когда я понял это вчера, мне было трудно поверить, но именно здесь и кроется тайна — тайна прочности нашего альянса. То, что для нас с вами — суета сует и ловля ветра, для Микиса Антиповича — вечные ценности. И наоборот.
Симон слушал, и ощущение нереальности с новой силой охватывало его. А вместе с ним и чувство тревоги. Ведь, кажется, именно на сегодня намечено большое совещание в Кремле. К такому событию подготовиться надо, разобраться в обстановке, составить план, определить основные действующие силы — тогда работать можно. А тут опять все тот же разговор о птичках и рыбках. Не получается. По-деловому не получается, хотя Шагор и предлагал. А главное, Симон никак не мог понять, кто он, этот Владыка Шагор. Неужели действительно тот самый князь тьмы, тот самый Демиург, сотворивший все сущее. Почему же он выглядит таким бессильным?
А Шагор меж тем продолжал как заведенный:
— Шестое. Случай Грая. Назовем это именно так, по-медицински. Вы, Симон, стали нарушителем вроде бы одного, но очень важного канона Посвященных. Вы начали чувствовать изменения внутри себя и Посвященных вокруг, ещё не сделавшись Посвященным. Процесс пошел с немыслимым опережением во времени. Такого не было никогда в истории. Вот почему Владыка Урус и назвал вас Номером Три. Он вас вычислил. Вы и впрямь можете уже сейчас пойти вверх по уровням до самого конца, может быть, даже не умирая на переходах. Но я — то знаю, что вы, Симон Грай, не сделаете этого.
Запомните, пожалуйста: сейчас вы этого не сделаете.
Я, Владыка Шагор, первым понял, что здесь, на этой безумной планете, на этом уровне бытия, в этом никому не подвластном в действительности мире началась новая эпоха.
Она началась не сегодня, но именно вы, Симон, своим выстрелом в Раушене поставили точку, вы сделали процесс необратимым. Именно вы убили во мне Демиурга.
Отныне я просто Владыка Шагор. Я даже не Великий Князь больше. И сейчас вы поймете почему. Я непременно объясню вам, Симон, но до этого позвольте небольшой экскурс в историю.
Когда Борис Шумахер решил крутануть наш маленький земной шарик совершенно в другую сторону и с помощью очень немудрящей химии, по существу, избавил человечество от угрозы русского (мусульманского, китайского, негритянского) фашизма, я с самого начала не отказывался помогать ему. Фашистские режимы, знаете ли, всегда казались мне очень скучным изобретением человечества. Ну а когда пошла макроинтеграция, я и того активнее включился в эту интересную игру. Посадил на трон в России своего старшего братца Колю (фамилия у нас для этого удачная — Романовн), и одновременно я же стал Первым министром Британского короля. Надеюсь, вас не удивляет способность Демиурга присутствовать одновременно в разных местах? Только благодаря мне на рубеже тысячелетий мир отделался легким испугом: скромненькими локальными войнами, мелкими репрессиями, вялым сопротивлением небольших горсток оставшихся наци, которые не употребляли хэда не потому, что о чем-то догадались, а просто по причине врожденной тупости и злости. Некоторой неожиданностью для меня, да и для Шумахера тоже стала расцветшая пышным цветом имперская гордость обеих половин человечества. И у британцев, и у русских было теперь все самое лучшее — от водки и колбасы до армии и разведки. Фобия не фобия, но нежелание общаться с представителями иной империи у большинства становилось все сильнее.
А потом — буквально года три назад — вдруг словно тумблер какой переключили: все больше смешанных браков, общих научных проектов, взаимного туризма, все меньше недоверия, военных стычек, пойманных шпионов. Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я перестал понимать, что происходит. Я испугался, я решил тормозить все процессы, я старался сохранять статус-кво, как сохранял его веками и тысячелетиями, но процесс уже вышел из-под контроля, все валилось из рук, все расклеивалось, расползалось, Посвященные дружно сходили с ума. И я решился на последнюю меру — задействовать гептограмму древних, которая должна была вернуть мир к изначальному равновесию. Я поставил все на эту карту и проиграл. Вам, Симон. А также Давиду, Анне, Урусу и, конечно, Борису Шумахеру.
Знаете, в чем причина последних изменений в мире? Я бы никогда не догадался. А Борис Соломонович, вернувшись давеча, провел некоторые исследования. Когда? Да нынче же ночью. И понял. Сегодняшний хэдейкин выпускают все те же предприятия, все по той же технологии, но сам препарат стал другим. Видите ли, хэд оказался не просто химическим веществом — но чем-то, больше напоминающим живой организм. Хэдейкин воспринял поставленную перед ним задачу глобально и сам приноровился к новым обстоятельствам. Вот так, милейший, а вы думали, я — Демиург, так, значит, что хочу, то и ворочу. Нетушки, прошли те времена.
И теперь — нотабене! — Микис Золотых, ничегошеньки этого не зная, два дня назад советует Государю распустить военную разведку. То же самое происходит в Британии, но уже с подачи Первого министра, то есть с моей подачи. Узнав о таком решении Микиса, я тут же решил дать ему карт-бланш на любые, самые решительные действия, а после предоставил и всю полноту информации. Поведав генералу этой ночью самые сокровенные тайны Посвященных, я рисковал нарушить баланс во Вселенной. Вдруг Микис Золотых окажется Номером Четыре. Но он остался просто человеком, выдающимся, уникальным, гениально прозорливым, но просто человеком. Ну не приняли его Розовые Скалы. Вот такая петрушка получилась.
И мир не перевернулся, даже Российская Империя не запылала. Просто сегодня будет опубликован Указ Государя о ликвидации Российской военной разведки, суть которого, вы должны понимать это, Симон, в новой стратегической доктрине. Британия больше не враг нам. Ни в каком смысле. «Крепкий френдшип фор экер веков!» Завтра прилетает в Москву ихний уже наполовину низложенный монарх Жора Седьмой, и будет подписан документ о полном и окончательном объединении всего человечества в единую (ну наконец-то!) семью братских народов. Что такое семья братских народов, вы ещё помните, Симон?
— Помню. А вы это все серьезно говорите?
— Абсолютно. Шучу-то я так, по привычке и от отчаяния. Нет, вру, отчаяния нет. Есть только чувство грусти, щемящей грусти… Ну а сколько народу постреляют в ходе всеобщего разоружения и объединения планеты — это вопрос второй. Первый вопрос — что нам с вами делать в этой ситуации. Оба монарха, сами понимаете, в ближайшие дни (или месяцы — не важно) удалятся на заслуженный отдых. Великий Князь автоматически попадает из «князи в грязи», господин Картин, конечно, останется у руля вместе со всем своим гигантским аппаратом, ну и друг наш Микис у него за спиной (и над головой) будет трудиться не покладая рук.
А вот мы с вами, господа Посвященные, Орлы пронумерованные и Владыки бестолковые, мы-то за кого будем: за большевиков или за коммунистов?
К этой части монолога Шагор скатился на форменное словоблудие, сел, как говорится, на любимого конька — конька совкового сленга — и поехал, и поехал… Тогда-то и почувствовал Симон, что суть проблемы совсем в другом, что вся эта опереточная революция Шагору до лампочки, что есть вопрос куда более важный, и понимать он это начал не логически, а так — внезапно прозрев, как было уже не раз и, честно говоря, сделалось привычным. Бац! И он знает наверняка (или не он, а кто-то внутри него), что вся беда сегодня в Давиде, потому что Давид — бунтовщик, потому что Давид готов говорить с Розовыми Скалами на их языке и якобы уже узнал, как сделать Посвященными всех поголовно. А раз узнал, то и осуществит задуманное. Такой уж он человек.
А это неможно. И не потому что грех, не потому что хуже кому-то будет, не потому что неправильно или, скажем, некрасиво, негуманно, безнравственно, неумно, опасно, страшно, вообще паршиво, хотя и все верно, а потому что неможно. Вроде и стоило бы по-современному сказать «нельзя», а «неможно» все-таки лучше, потому что сильнее звучит.
«Вот почему ты, брат Шагор, на пару с Микисом Последнюю Русскую революцию удумал — испугался ты, брат Шагор!» — подумал Симон.
И вдруг оказалось, что не подумал он это, а сказал. Может, и не вслух, но оба собеседника услышали Симона и посмотрели на него с тревогой и уважением. А Симон продолжил, теперь уже вслух:
— Я тебя понял, брат Шагор. Я должен сейчас сделать выбор. Постараюсь. Возник вопрос: дать ли возможность всем людям сделаться Посвященными? Хороший вопрос. Владыка Урус со своими пернатыми братьями отвечать на него не будет, взмахнет крыльями, да и улетит от греха подальше. И решать придется нам пятерым, если не четверым. Анна-то, пожалуй, не в счет. Я правильно понял?
— Нет, все-таки семерым, — поправил Шагор. — Вычеркивать мы никого не вправе. А Микис имеет отныне равный с нами голос. Уж если Давид ничто-же сумняшеся берет на себя функции Розовых Скал, значит, и мы можем пренебречь волей древних и посчитать генерала Золотых одним из нас.
— Так уж ли пренебречь, — заговорил вдруг Золотых. — Странное место попалось мне однажды в Канонических Текстах. Вот послушайте:
Когда перед людьми из высшей касты поднимется тяжелая проблема, которую решить не в силах будет безумец, что дерзнул её поставить, лишь семеро ответ найти сумеют, лишь семеро, подав друг другу руки, один из них, возможно и такое, от высшей касты будет в стороне…
Возможно и такое. Как вам нравится, господа, это «возможно»?
— Мне очень нравится, — сказал Шагор. — Изящное словечко, как все у древних, и главное, на месте стоит. Нам предлагают попробовать, что получится. Так мы все трое вместе, господа?
— Я бы этого не сказал… — проговорил Симон.
Он уже читал мысли двух других, и они, кажется, читали его мысли, и Шагор оказался удивительным образом прав, нет, не в последней своей реплике, а когда утверждал, что у всех семерых — разные цели, потому что из двух возможных ответов на вопрос присутствующие выбрали три разных варианта — три варианта из двух возможных! (Вспомнилось знаменитое поучение Бжегуня жандармам следственного отдела: «На вопрос „До или после?“ существует, как минимум четыре ответа, господа: до, после, во время и вместо».) И уже было ясно, что пятеро найдут пять вариантов, а семеро — семь и ничего, ничего не получится, не ограничатся они Содомом, будет, будет у них и Гоморра..
И тогда дверь распахнулась, и Гоморра вошла, то есть Изольда вошла, почему-то одна, без Тристана.
— Где Давид?! — буквально завизжал Шагор в предчувствии страшной и пока лишь ему одному понятной беды.
— Кто-то опять убил его, — выдохнула Изольда. И Шагор упал как подрубленный.
— Идиотка, — проворчал Микис, — неужели так трудно называть вещи своими именами? Его нельзя убить. Он просто ушел. Удрал. Бросил нас.
Помолчав, добавил, глядя на Шагора:
— И этот туда же.
Потом заметил, что бывший Великий Князь шевелится, и сказал:
— Зовите врача. Ну вас всех к черту!
Они направлялись в номер Симона все четверо, но Давид вдруг выкинул фортель: напал в вестибюле на охранника, ухитрился отнять пистолет, из коего открыл беспорядочную стрельбу, и был убит подоспевшим товарищем обиженного офицера.
— Экстрасенс чертов! — кипел Шумахер. — Не мог цивилизованно и тихо удалиться на тот свет, умертвив себя усилием воли. И вообще не могу понять, почему он до сих пор не владеет техникой перемещения по уровням, разработанной шарками. Пижон недорезанный!
А Изольда, подойдя к Давиду, лежащему с простреленной головой в небольшой лужице крови, убедилась, что он в очередной раз мертв, и сначала впала в транс, а потом вдруг сорвалась с места и рванулась к лестнице и вверх по этажам с криком «Симон! Сим-Сим!»
Шумахер не захотел бросать тяжело ступавшего старика Уруса, поэтому вдогонку не бросился. Они спокойно подъехали на лифте. И в номере оказались чуть позже.
— Быстрее, Борис, — сказал Симон, — Шагору плохо.
— Кому?! — не поверил Шумахер. — Вы что, издеваетесь надо мной?
Но Владыке Шагору действительно было плохо. Он лежал на диване бледный, дыхание стало едва заметным, а пульс — нитевидным. Острый сердечный приступ — медицинского образования не требовалось, чтобы это понять.
И пока Симон по телефону отдавал охране распоряжения относительно убитого Давида, Шумахер встал возле больного на колени, взял его руку и долго напряженно вслушивался.
— Попросить, чтобы принесли аптечку? — робко прошептал Золотых.
— О высшая мудрость! — возопил Шумахер. — Величайший в мире ученый и маг, можно сказать, спаситель человечества пытается теперь вытащить с того света самого дьявола, а ему предлагают аптечку.
Ах, Микис Антипович, да вы только подумайте, что вы такое говорите, право слово, это же…
И вдруг он замолчал внезапно и отпустил руку Демиурга.
— Все, — проговорил Шумахер тихо. — Амен.
И в ту же секунду на мир опустилась такая оглушительная тишина, что Симон успел подумать: «А вот и конец света».
Однако Шумахер поднялся с колен и предложил:
— Пойдемте, господа, пойдемте в другую комнату. Здесь не надо никому быть, не надо…
Их было теперь пятеро. Они сели вкруг стола, и Владыка Урус спросил:
— Мы встретимся с Шагором там? Как вы думаете, Борис?
— Думаю, нет. Такие, как он, если умирают, то умирают навсегда.
— Стирание информации из памяти Розовых Скал, — проговорила Изольда.
— Думаю, да, — согласился Шумахер.
— Ну что ж, — вздохнул невозмутимый Микис, быстро приходя в себя. — Совещание, я так понимаю, отменяется.
— Совещание в Кремле? — удивился Симон.
— Да нет же, поручик, или кто вы там… генерал. На кремлевское совещание мы уже скоро с вами побежим. Я говорил о нашем внутреннем совещании.
— По какому вопросу? — заинтересовался Шумахер.
— А, не важно, — махнул рукой Золотых. — Вопрос уже мертв. Главный докладчик — тоже.
— Ты не прав, Микис, — сказал Симон. — Ты сам себе противоречишь. Давид же просто ушел от нас и теперь все решит сам.
— Вот именно, — проворчал Микис, — значит, мы можем считать себя мертвыми. Извините, я немножко перепутал.
А Шумахер пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Выходит, и древние иногда ошибались. Семеро-то не сумели подать друг другу руки. И значит, ответ найдет все-таки безумец.
— Я понял, о чем тут речь, — вступил Владыка Урус. — Вы все сейчас не правы. Древние не могли ошибаться. Просто это не тот случай. Время ещё не пришло. Ошиблись вы, Микис. И я могу дать вам только один совет: занимайтесь своими, земными делами. У вас их сейчас много будет. И на вас генерал, хватит, и на Симона, и на Шумахера.
Шумахер удивленно вскинул брови:
— Я что же, по-вашему, должен здесь остаться, товарищ Бергман!
— А вам претит жить на одной планете с собственным памятником? — вопросом на вопрос отпарировал Игорь Альфредович.
Шумахер лишь улыбнулся, и Бергман продолжил:
— Поработайте, голубчик. Вы ещё молоды душой, про тело я не говорю, и вы здесь нужнее. А я свою земную роль, похоже, отыграл. Мне пора следом за Шагором.
— То есть как следом за Шагором? — испугалась Анна (или все-таки Изольда?)
— Ну не буквально же, — успокоил её Владыка Урус, — просто я уж и не знаю, стоит ли возвращаться в Кенигсберг. Я очень тяжело стал переносить самолеты. Ну а ты, моя девочка, что решила?
— А я давно решила. — Изольда пожала плечами (нет, теперь уж точно Анна!) — У меня же будет маленький. От Давида. Папаша — это не самое главное. Справлюсь и одна. Удрал и Бог с ним, которого нет. Его любовь теперь вот здесь, во мне. — И она показала на живот.
— Он вернется, — пообещал Урус. — Он хороший мальчик. Он всегда был хорошим мальчиком. Я даже отца его знал, — добавил старик зачем-то и ещё раз повторил: — Он обязательно вернется.
— Я не очень верю в это, Владыка, — сказала Анна почти без грусти. — Правда, не очень верю. Но это не самое важное. Теперь — действительно не самое важное.
Симон поднялся и вышел в ту комнату, где должен был лежать Шагор. Он так и подумал: должен был лежать. То есть Симон поклялся бы, что Шагора там нет. Однако черное, длинное, плоское, словно уже высохшее тело бывшего Демиурга прямой и печальной линией рассекало широкий светлый диван, а голова была запрокинута, и острый клинышек бородки смотрел в потолок.
«Амен», — мысленно повторил Симон последнее слово Шумахера, произнесенное над усопшим, и повернулся, чтобы идти обратно к Микису.
В ту же секунду распахнулась дверь, и в номер влетел разгоряченный Хомич.
— Товарищ генерал! Разрешите доложить?!
Было непонятно, весел он или, наоборот, взбешен, и никто не смог понять, к какому из генералов обращен вопрос.
— Докладывайте, капитан, — распорядился Симон, оказавшийся ближе.
Он почему-то улыбнулся.
Хомич заметил эту улыбку и позволил себе вольный стиль изложения:
— Товарищ генерал, знаете, чем они там занимаются на площади?
— Кто они? — не понял Симон.
— Ну эти, ликующие революционные массы. Знаете чем? Угадайте с трех раз.
Симон угадывать не стал — сразу сдался, но все присутствующие с любопытством повернули головы к Хомичу.
— Они сшибают двуглавых орлов с кремлевских башен.
— Сшибают, говоришь? — Микис расхохотался. — Бог им в помощь. Которого нет. (Так надо говорить?) Главное, чтобы головы друг другу не сшибали. А орлов — пусть. Передай им: я разрешил. Эх, страна моя Расея!..
— Есть! — козырнул Хомич и удалился.
А Владыка Урус подошел к окну, распахнул его настежь, и в тот же момент громко и раскатисто зазвонили колокола на Иване Великом.
ЭПИЛОГ. ГДЕ-ТО ВО ВСЕЛЕННОЙ, НИКАКОЙ ВЕК
— Правда, Шагор, — сказал Симон. — Проходите, садитесь. Сейчас принесут завтрак.
* * *
Поднос, уставленный блюдечками, чашечками, мисочками с чем-то совершенно немыслимым, манил попробовать, откушать ну хотя бы всего понемногу. Симон ощутил волчий аппетит и предложил по-простенки:— Налетайте.
— Спасибо, мы только кофе, — как-то ещё гнуснее прежнего проблеял Золотых, и они сели не к столу, а этак рядом, в помпезные, но малоудобные кресла золоченого дерева с красной парчовой обивкой.
Неужели эти же в точности кресла стояли здесь накануне?
— Что ж, слушаю вас, господа. Если я правильно понял, в России случилась ещё одна революция, и, как мне вчера объяснили, победу в ней одержали как раз мы, то есть Посвященные. (Интересно, кто ему это объяснил и когда?)
— Ну, если такое называть революцией, — улыбнулся Золотых, — тогда дай Бог не последняя.
— Браво, генерал! — Шагор еле слышно трижды хлопнул в ладоши. — По такому поводу полагается. У нас есть что выпить?
— Апельсиновый сок, — довольно резко заявил Симон.
— Принимается, — согласился Шагор, и все трое, разлив по красивым фужерам безалкогольный напиток, тупо чокнулись.
— А что, танков на улицах не будет? — продолжал Симон прикидываться дурачком (зачем?).
— Полноте, генерал, какие танки? («Значит, и я уже генерал», — подумал Симон.) Нынешняя революция совершенно другого рода.
— А вот наш господин Горелов подумал, что все, как раньше, — поведал Симон, — и ввел, понимаешь ли, почти военное положение в Кенигсбергской губернии.
— Адмирал Горелов пусть готовится отражать британскую агрессию, — злобно процедил Микис. — Нечего ему соваться во внутреннюю политику.
— Слушайте, ну вас к черту, братья мои! — вскочил вдруг Шагор. — Скоро сюда придет Давид, а с ним, разумеется, и Анна. Потом ввалятся Шумахер с Силоваровым. До этого мы втроем должны поговорить спокойно. Хватит пустой трепотни. Вы себе не представляете, насколько идиотская сложилась ситуация. Реальная власть в этой стране, на этой планете — да что там мелочиться! — в этой Вселенной принадлежит только нам семерым. Но! Один об этом даже не догадывается — по-моему, это вы. Двум другим — самозваным Тристану и Изольде — абсолютно наплевать на всякую власть. Еще один — Владыка Урус — не собирается стоять у власти ни под каким видом. Остаются Золотых и Шумахер. Люди, безусловно, серьезные, но как им между собой столковаться без посредников? Без вас, например. А я… Обо мне разговор особый. Однако самое ужасное, что у всех нас, подчеркиваю, у всех — абсолютно разные цели в жизни. Мы даже толком не сумеем договориться, что именно называть жизнью. Так что если, не дай нам высшая мудрость, начнем обсуждать проблему всемером — это будет беда, Содом и Гоморра, а так… есть надежда хотя бы ограничиться просто Содомом. Начали, господа. Беседуем коротко, по-деловому, без титулов и званий, без лирики и философской мути. И ещё — я буду говорить без учета разницы в ваших знаниях. Так что не обессудьте, если время от времени одному из вас придется выслушивать страшные банальности.
Первое. Посвященные никогда не рвались и никогда не будут рваться к власти. Земная власть для них по определению малоинтересна.
Второе. Посвященными во все времена становились в весьма юном возрасте. Чисто теоретически Посвященным мог стать человек, облеченный известной властью с детства или с рождения. Но такие случаи не зафиксированы, зато известны случаи отказа от власти, при этом не исключается, что отказавшиеся как раз были Посвященными. Посвященным свойственно соблюдать Высший Закон.
Однако, и это уже третье, существуют разного рода исключения: глобальные, признаваемые Братством как Номер Один и Номер Два, а также прочие. С глобальными все понятно. Вы хорошо знаете эту славную парочку сексуальных маньяков — Давида и Анну, называющих себя Тристаном и Изольдой. Каждый из них путешествует по уровням бытия с небрежностью обезьяны, перелетающей с ветки на ветку. На древние законы, на судьбу Братства, да и на судьбу Вселенной им наплевать, но именно поэтому нам не наплевать на них.
А вот прочих-разных — много. Но обратим особое внимание на двоих — на Шумахера, перевернувшего мир вверх тормашками, и на вас, Симон. Формально вас величают Номер Три, но думаю, вы и сами чувствуете, как мало похожи на Давида и Анну. Однако об этом чуть позже.
Четвертое. Древние говорили: для Посвященных противоестественно всякое объединение, будь то семья, клан, религиозная секта или политическая партия. Орлы действительно летают поодиночке, а Посвященные в глубине души все орлы. И то, что придумал в свое время Бхактавиншагма, позднее подхватили другие, в частности Шпатц, а сегодня упорно продолжают Джереми, Урус и Эль-Хайяр — все это изначально безнравственно. Из-за них мы и вынуждены в итоге рассматривать Братство Посвященных как политический фактор. Называется, дожили: телевидение по всей планете трещит без умолку о совершенной нами революции. Что ж, народу хочется революции — народ её получит. Но теперь именно нам семерым предстоит направить эту Последнюю Русскую революцию в более или менее цивилизованное русло. Танков на улицах мы, конечно, не допустим, но вот от обычной стрельбы и поножовщины, боюсь, никуда не денешься. Микис не даст соврать. Кстати, о Микисе. Это уже какое у нас по счету?
— Пятое, — подсказал Золотых.
— Так вот. Пятое. Господин начальник Всемирной Службы Безопасности — такова теперь его предполагаемая новая должность — нужен нам именно потому, что он не Посвященный, но представляет собой исключение почище нас всех, вместе взятых. Поверьте мне, Симон.
Не будучи Посвященным, Микис Золотых оказался способен адекватно воспринимать всю, подчеркиваю, всю доступную нам информацию. Он из тех людей, которые в любые времена понимали, что самая надежная и сильная власть — не диктаторство, основанное на страхе, и не манипулирование стадом, основанное на слепой вере и любви; настоящая власть — это доступ к информации и рычаги контроля за её утечкой. Все. Видите, как просто. И подобно тому как мы переходим с низшего уровня бытия на более высокий, Микис переходит с одного уровня власти на другой. Мы для него — не более чем новая ступенька в его служебной карьере. Когда я понял это вчера, мне было трудно поверить, но именно здесь и кроется тайна — тайна прочности нашего альянса. То, что для нас с вами — суета сует и ловля ветра, для Микиса Антиповича — вечные ценности. И наоборот.
Симон слушал, и ощущение нереальности с новой силой охватывало его. А вместе с ним и чувство тревоги. Ведь, кажется, именно на сегодня намечено большое совещание в Кремле. К такому событию подготовиться надо, разобраться в обстановке, составить план, определить основные действующие силы — тогда работать можно. А тут опять все тот же разговор о птичках и рыбках. Не получается. По-деловому не получается, хотя Шагор и предлагал. А главное, Симон никак не мог понять, кто он, этот Владыка Шагор. Неужели действительно тот самый князь тьмы, тот самый Демиург, сотворивший все сущее. Почему же он выглядит таким бессильным?
А Шагор меж тем продолжал как заведенный:
— Шестое. Случай Грая. Назовем это именно так, по-медицински. Вы, Симон, стали нарушителем вроде бы одного, но очень важного канона Посвященных. Вы начали чувствовать изменения внутри себя и Посвященных вокруг, ещё не сделавшись Посвященным. Процесс пошел с немыслимым опережением во времени. Такого не было никогда в истории. Вот почему Владыка Урус и назвал вас Номером Три. Он вас вычислил. Вы и впрямь можете уже сейчас пойти вверх по уровням до самого конца, может быть, даже не умирая на переходах. Но я — то знаю, что вы, Симон Грай, не сделаете этого.
Запомните, пожалуйста: сейчас вы этого не сделаете.
Я, Владыка Шагор, первым понял, что здесь, на этой безумной планете, на этом уровне бытия, в этом никому не подвластном в действительности мире началась новая эпоха.
Она началась не сегодня, но именно вы, Симон, своим выстрелом в Раушене поставили точку, вы сделали процесс необратимым. Именно вы убили во мне Демиурга.
Отныне я просто Владыка Шагор. Я даже не Великий Князь больше. И сейчас вы поймете почему. Я непременно объясню вам, Симон, но до этого позвольте небольшой экскурс в историю.
Когда Борис Шумахер решил крутануть наш маленький земной шарик совершенно в другую сторону и с помощью очень немудрящей химии, по существу, избавил человечество от угрозы русского (мусульманского, китайского, негритянского) фашизма, я с самого начала не отказывался помогать ему. Фашистские режимы, знаете ли, всегда казались мне очень скучным изобретением человечества. Ну а когда пошла макроинтеграция, я и того активнее включился в эту интересную игру. Посадил на трон в России своего старшего братца Колю (фамилия у нас для этого удачная — Романовн), и одновременно я же стал Первым министром Британского короля. Надеюсь, вас не удивляет способность Демиурга присутствовать одновременно в разных местах? Только благодаря мне на рубеже тысячелетий мир отделался легким испугом: скромненькими локальными войнами, мелкими репрессиями, вялым сопротивлением небольших горсток оставшихся наци, которые не употребляли хэда не потому, что о чем-то догадались, а просто по причине врожденной тупости и злости. Некоторой неожиданностью для меня, да и для Шумахера тоже стала расцветшая пышным цветом имперская гордость обеих половин человечества. И у британцев, и у русских было теперь все самое лучшее — от водки и колбасы до армии и разведки. Фобия не фобия, но нежелание общаться с представителями иной империи у большинства становилось все сильнее.
А потом — буквально года три назад — вдруг словно тумблер какой переключили: все больше смешанных браков, общих научных проектов, взаимного туризма, все меньше недоверия, военных стычек, пойманных шпионов. Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я перестал понимать, что происходит. Я испугался, я решил тормозить все процессы, я старался сохранять статус-кво, как сохранял его веками и тысячелетиями, но процесс уже вышел из-под контроля, все валилось из рук, все расклеивалось, расползалось, Посвященные дружно сходили с ума. И я решился на последнюю меру — задействовать гептограмму древних, которая должна была вернуть мир к изначальному равновесию. Я поставил все на эту карту и проиграл. Вам, Симон. А также Давиду, Анне, Урусу и, конечно, Борису Шумахеру.
Знаете, в чем причина последних изменений в мире? Я бы никогда не догадался. А Борис Соломонович, вернувшись давеча, провел некоторые исследования. Когда? Да нынче же ночью. И понял. Сегодняшний хэдейкин выпускают все те же предприятия, все по той же технологии, но сам препарат стал другим. Видите ли, хэд оказался не просто химическим веществом — но чем-то, больше напоминающим живой организм. Хэдейкин воспринял поставленную перед ним задачу глобально и сам приноровился к новым обстоятельствам. Вот так, милейший, а вы думали, я — Демиург, так, значит, что хочу, то и ворочу. Нетушки, прошли те времена.
И теперь — нотабене! — Микис Золотых, ничегошеньки этого не зная, два дня назад советует Государю распустить военную разведку. То же самое происходит в Британии, но уже с подачи Первого министра, то есть с моей подачи. Узнав о таком решении Микиса, я тут же решил дать ему карт-бланш на любые, самые решительные действия, а после предоставил и всю полноту информации. Поведав генералу этой ночью самые сокровенные тайны Посвященных, я рисковал нарушить баланс во Вселенной. Вдруг Микис Золотых окажется Номером Четыре. Но он остался просто человеком, выдающимся, уникальным, гениально прозорливым, но просто человеком. Ну не приняли его Розовые Скалы. Вот такая петрушка получилась.
И мир не перевернулся, даже Российская Империя не запылала. Просто сегодня будет опубликован Указ Государя о ликвидации Российской военной разведки, суть которого, вы должны понимать это, Симон, в новой стратегической доктрине. Британия больше не враг нам. Ни в каком смысле. «Крепкий френдшип фор экер веков!» Завтра прилетает в Москву ихний уже наполовину низложенный монарх Жора Седьмой, и будет подписан документ о полном и окончательном объединении всего человечества в единую (ну наконец-то!) семью братских народов. Что такое семья братских народов, вы ещё помните, Симон?
— Помню. А вы это все серьезно говорите?
— Абсолютно. Шучу-то я так, по привычке и от отчаяния. Нет, вру, отчаяния нет. Есть только чувство грусти, щемящей грусти… Ну а сколько народу постреляют в ходе всеобщего разоружения и объединения планеты — это вопрос второй. Первый вопрос — что нам с вами делать в этой ситуации. Оба монарха, сами понимаете, в ближайшие дни (или месяцы — не важно) удалятся на заслуженный отдых. Великий Князь автоматически попадает из «князи в грязи», господин Картин, конечно, останется у руля вместе со всем своим гигантским аппаратом, ну и друг наш Микис у него за спиной (и над головой) будет трудиться не покладая рук.
А вот мы с вами, господа Посвященные, Орлы пронумерованные и Владыки бестолковые, мы-то за кого будем: за большевиков или за коммунистов?
К этой части монолога Шагор скатился на форменное словоблудие, сел, как говорится, на любимого конька — конька совкового сленга — и поехал, и поехал… Тогда-то и почувствовал Симон, что суть проблемы совсем в другом, что вся эта опереточная революция Шагору до лампочки, что есть вопрос куда более важный, и понимать он это начал не логически, а так — внезапно прозрев, как было уже не раз и, честно говоря, сделалось привычным. Бац! И он знает наверняка (или не он, а кто-то внутри него), что вся беда сегодня в Давиде, потому что Давид — бунтовщик, потому что Давид готов говорить с Розовыми Скалами на их языке и якобы уже узнал, как сделать Посвященными всех поголовно. А раз узнал, то и осуществит задуманное. Такой уж он человек.
А это неможно. И не потому что грех, не потому что хуже кому-то будет, не потому что неправильно или, скажем, некрасиво, негуманно, безнравственно, неумно, опасно, страшно, вообще паршиво, хотя и все верно, а потому что неможно. Вроде и стоило бы по-современному сказать «нельзя», а «неможно» все-таки лучше, потому что сильнее звучит.
«Вот почему ты, брат Шагор, на пару с Микисом Последнюю Русскую революцию удумал — испугался ты, брат Шагор!» — подумал Симон.
И вдруг оказалось, что не подумал он это, а сказал. Может, и не вслух, но оба собеседника услышали Симона и посмотрели на него с тревогой и уважением. А Симон продолжил, теперь уже вслух:
— Я тебя понял, брат Шагор. Я должен сейчас сделать выбор. Постараюсь. Возник вопрос: дать ли возможность всем людям сделаться Посвященными? Хороший вопрос. Владыка Урус со своими пернатыми братьями отвечать на него не будет, взмахнет крыльями, да и улетит от греха подальше. И решать придется нам пятерым, если не четверым. Анна-то, пожалуй, не в счет. Я правильно понял?
— Нет, все-таки семерым, — поправил Шагор. — Вычеркивать мы никого не вправе. А Микис имеет отныне равный с нами голос. Уж если Давид ничто-же сумняшеся берет на себя функции Розовых Скал, значит, и мы можем пренебречь волей древних и посчитать генерала Золотых одним из нас.
— Так уж ли пренебречь, — заговорил вдруг Золотых. — Странное место попалось мне однажды в Канонических Текстах. Вот послушайте:
Когда перед людьми из высшей касты поднимется тяжелая проблема, которую решить не в силах будет безумец, что дерзнул её поставить, лишь семеро ответ найти сумеют, лишь семеро, подав друг другу руки, один из них, возможно и такое, от высшей касты будет в стороне…
Возможно и такое. Как вам нравится, господа, это «возможно»?
— Мне очень нравится, — сказал Шагор. — Изящное словечко, как все у древних, и главное, на месте стоит. Нам предлагают попробовать, что получится. Так мы все трое вместе, господа?
— Я бы этого не сказал… — проговорил Симон.
Он уже читал мысли двух других, и они, кажется, читали его мысли, и Шагор оказался удивительным образом прав, нет, не в последней своей реплике, а когда утверждал, что у всех семерых — разные цели, потому что из двух возможных ответов на вопрос присутствующие выбрали три разных варианта — три варианта из двух возможных! (Вспомнилось знаменитое поучение Бжегуня жандармам следственного отдела: «На вопрос „До или после?“ существует, как минимум четыре ответа, господа: до, после, во время и вместо».) И уже было ясно, что пятеро найдут пять вариантов, а семеро — семь и ничего, ничего не получится, не ограничатся они Содомом, будет, будет у них и Гоморра..
И тогда дверь распахнулась, и Гоморра вошла, то есть Изольда вошла, почему-то одна, без Тристана.
— Где Давид?! — буквально завизжал Шагор в предчувствии страшной и пока лишь ему одному понятной беды.
— Кто-то опять убил его, — выдохнула Изольда. И Шагор упал как подрубленный.
— Идиотка, — проворчал Микис, — неужели так трудно называть вещи своими именами? Его нельзя убить. Он просто ушел. Удрал. Бросил нас.
Помолчав, добавил, глядя на Шагора:
— И этот туда же.
Потом заметил, что бывший Великий Князь шевелится, и сказал:
— Зовите врача. Ну вас всех к черту!
* * *
Врач пришел сам, буквально через полминуты. Это был Шумахер.Они направлялись в номер Симона все четверо, но Давид вдруг выкинул фортель: напал в вестибюле на охранника, ухитрился отнять пистолет, из коего открыл беспорядочную стрельбу, и был убит подоспевшим товарищем обиженного офицера.
— Экстрасенс чертов! — кипел Шумахер. — Не мог цивилизованно и тихо удалиться на тот свет, умертвив себя усилием воли. И вообще не могу понять, почему он до сих пор не владеет техникой перемещения по уровням, разработанной шарками. Пижон недорезанный!
А Изольда, подойдя к Давиду, лежащему с простреленной головой в небольшой лужице крови, убедилась, что он в очередной раз мертв, и сначала впала в транс, а потом вдруг сорвалась с места и рванулась к лестнице и вверх по этажам с криком «Симон! Сим-Сим!»
Шумахер не захотел бросать тяжело ступавшего старика Уруса, поэтому вдогонку не бросился. Они спокойно подъехали на лифте. И в номере оказались чуть позже.
— Быстрее, Борис, — сказал Симон, — Шагору плохо.
— Кому?! — не поверил Шумахер. — Вы что, издеваетесь надо мной?
Но Владыке Шагору действительно было плохо. Он лежал на диване бледный, дыхание стало едва заметным, а пульс — нитевидным. Острый сердечный приступ — медицинского образования не требовалось, чтобы это понять.
И пока Симон по телефону отдавал охране распоряжения относительно убитого Давида, Шумахер встал возле больного на колени, взял его руку и долго напряженно вслушивался.
— Попросить, чтобы принесли аптечку? — робко прошептал Золотых.
— О высшая мудрость! — возопил Шумахер. — Величайший в мире ученый и маг, можно сказать, спаситель человечества пытается теперь вытащить с того света самого дьявола, а ему предлагают аптечку.
Ах, Микис Антипович, да вы только подумайте, что вы такое говорите, право слово, это же…
И вдруг он замолчал внезапно и отпустил руку Демиурга.
— Все, — проговорил Шумахер тихо. — Амен.
И в ту же секунду на мир опустилась такая оглушительная тишина, что Симон успел подумать: «А вот и конец света».
Однако Шумахер поднялся с колен и предложил:
— Пойдемте, господа, пойдемте в другую комнату. Здесь не надо никому быть, не надо…
Их было теперь пятеро. Они сели вкруг стола, и Владыка Урус спросил:
— Мы встретимся с Шагором там? Как вы думаете, Борис?
— Думаю, нет. Такие, как он, если умирают, то умирают навсегда.
— Стирание информации из памяти Розовых Скал, — проговорила Изольда.
— Думаю, да, — согласился Шумахер.
— Ну что ж, — вздохнул невозмутимый Микис, быстро приходя в себя. — Совещание, я так понимаю, отменяется.
— Совещание в Кремле? — удивился Симон.
— Да нет же, поручик, или кто вы там… генерал. На кремлевское совещание мы уже скоро с вами побежим. Я говорил о нашем внутреннем совещании.
— По какому вопросу? — заинтересовался Шумахер.
— А, не важно, — махнул рукой Золотых. — Вопрос уже мертв. Главный докладчик — тоже.
— Ты не прав, Микис, — сказал Симон. — Ты сам себе противоречишь. Давид же просто ушел от нас и теперь все решит сам.
— Вот именно, — проворчал Микис, — значит, мы можем считать себя мертвыми. Извините, я немножко перепутал.
А Шумахер пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Выходит, и древние иногда ошибались. Семеро-то не сумели подать друг другу руки. И значит, ответ найдет все-таки безумец.
— Я понял, о чем тут речь, — вступил Владыка Урус. — Вы все сейчас не правы. Древние не могли ошибаться. Просто это не тот случай. Время ещё не пришло. Ошиблись вы, Микис. И я могу дать вам только один совет: занимайтесь своими, земными делами. У вас их сейчас много будет. И на вас генерал, хватит, и на Симона, и на Шумахера.
Шумахер удивленно вскинул брови:
— Я что же, по-вашему, должен здесь остаться, товарищ Бергман!
— А вам претит жить на одной планете с собственным памятником? — вопросом на вопрос отпарировал Игорь Альфредович.
Шумахер лишь улыбнулся, и Бергман продолжил:
— Поработайте, голубчик. Вы ещё молоды душой, про тело я не говорю, и вы здесь нужнее. А я свою земную роль, похоже, отыграл. Мне пора следом за Шагором.
— То есть как следом за Шагором? — испугалась Анна (или все-таки Изольда?)
— Ну не буквально же, — успокоил её Владыка Урус, — просто я уж и не знаю, стоит ли возвращаться в Кенигсберг. Я очень тяжело стал переносить самолеты. Ну а ты, моя девочка, что решила?
— А я давно решила. — Изольда пожала плечами (нет, теперь уж точно Анна!) — У меня же будет маленький. От Давида. Папаша — это не самое главное. Справлюсь и одна. Удрал и Бог с ним, которого нет. Его любовь теперь вот здесь, во мне. — И она показала на живот.
— Он вернется, — пообещал Урус. — Он хороший мальчик. Он всегда был хорошим мальчиком. Я даже отца его знал, — добавил старик зачем-то и ещё раз повторил: — Он обязательно вернется.
— Я не очень верю в это, Владыка, — сказала Анна почти без грусти. — Правда, не очень верю. Но это не самое важное. Теперь — действительно не самое важное.
Симон поднялся и вышел в ту комнату, где должен был лежать Шагор. Он так и подумал: должен был лежать. То есть Симон поклялся бы, что Шагора там нет. Однако черное, длинное, плоское, словно уже высохшее тело бывшего Демиурга прямой и печальной линией рассекало широкий светлый диван, а голова была запрокинута, и острый клинышек бородки смотрел в потолок.
«Амен», — мысленно повторил Симон последнее слово Шумахера, произнесенное над усопшим, и повернулся, чтобы идти обратно к Микису.
В ту же секунду распахнулась дверь, и в номер влетел разгоряченный Хомич.
— Товарищ генерал! Разрешите доложить?!
Было непонятно, весел он или, наоборот, взбешен, и никто не смог понять, к какому из генералов обращен вопрос.
— Докладывайте, капитан, — распорядился Симон, оказавшийся ближе.
Он почему-то улыбнулся.
Хомич заметил эту улыбку и позволил себе вольный стиль изложения:
— Товарищ генерал, знаете, чем они там занимаются на площади?
— Кто они? — не понял Симон.
— Ну эти, ликующие революционные массы. Знаете чем? Угадайте с трех раз.
Симон угадывать не стал — сразу сдался, но все присутствующие с любопытством повернули головы к Хомичу.
— Они сшибают двуглавых орлов с кремлевских башен.
— Сшибают, говоришь? — Микис расхохотался. — Бог им в помощь. Которого нет. (Так надо говорить?) Главное, чтобы головы друг другу не сшибали. А орлов — пусть. Передай им: я разрешил. Эх, страна моя Расея!..
— Есть! — козырнул Хомич и удалился.
А Владыка Урус подошел к окну, распахнул его настежь, и в тот же момент громко и раскатисто зазвонили колокола на Иване Великом.
ЭПИЛОГ. ГДЕ-ТО ВО ВСЕЛЕННОЙ, НИКАКОЙ ВЕК
Он долго шел по неровной грунтовой дороге. Было совсем темно. Ступать приходилось осторожно, и намаявшиеся ноги уже плохо подчинялись. Когда же он остановился, то сразу увидел: мрак давно перестал быть абсолютным, просто он все это время шел с закрытыми глазами, устав от отсутствия света. А вот теперь открыл их. Узкий клин неба впереди был густым, зеленовато-серым, а по бокам от дороги темной стеной возвышался лес. За деревьями смутно колыхались какие-то тени: безобидные крупные звери, вроде благородных оленей, вздыхали и вздрагивали во сне. В придорожном кустарнике надрывно и тоскливо прокричала выпь. Легкий порыв ветра принес запах цветущей сирени. А в отдалении, чуть справа, дрожала маленькая желтая точка. Светлячок? Да нет, скорее окно или факел. И он пошел на огонек, забыв про усталость, все быстрее, быстрее, иногда спотыкаясь и дважды чуть не упав.
Под высоким тусклым фонарем на пороге жалкой лачуги сидел человек в черном плаще с капюшоном и строгал палочку.
— Здравствуй, Додик, — сказал он. — Видишь, с помощью, например, вот такой острой деревяшки очень легко убить человека.
— Вижу. Здравствуйте, Петр Михалыч.
Композитор Достоевский никогда не называл его Давидом. Либо Додиком, либо Давидом Юрьевичем — в зависимости от настроения, а настроение людей Глотков всегда чувствовал исключительно тонко.
Под высоким тусклым фонарем на пороге жалкой лачуги сидел человек в черном плаще с капюшоном и строгал палочку.
— Здравствуй, Додик, — сказал он. — Видишь, с помощью, например, вот такой острой деревяшки очень легко убить человека.
— Вижу. Здравствуйте, Петр Михалыч.
Композитор Достоевский никогда не называл его Давидом. Либо Додиком, либо Давидом Юрьевичем — в зависимости от настроения, а настроение людей Глотков всегда чувствовал исключительно тонко.