– Садитесь, Дэмлер, – предложила Пруденс. – Нам не отказано в роскоши здесь, в этом кабинете. Все есть – стены, пол, окна, все, что можно пожелать.
– Дядя опьянел от вашего успеха, – сказал Дэмлер, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу.
– Когда в витрине появится мое изображение, он не пожалеет денег на бриллианты, Жаль, что не может нарисовать их.
– У меня создается впечатление, что вы не так гордитесь его работой, как он вашей, иначе знали бы, что все дело в призме.
– Ах да, совсем забыла. Именно так.
– Теперь расскажите, как вам удалось соблазнить доктора. Мне интересны все подробности.
– Секрет прост – нужно кивать и говорить «да», и вы станете для него идеалом мудрости. Представьте, Дэмлер, оказывается, у меня есть своя тема. Пока он не открыл мне глаза, я и не подозревала об этом.
– Уверен, что помог чепчик, а также голубые глаза. И ваше умение гладить по шерстке. Как нужно гладить доктора, Пруденс? У меня так не получается, как у вас.
– Очень мягко, конечно, совсем как кошку. По лицу Дэмлера промелькнула не очень приятная усмешка, но сразу исчезла.
– Какова же ваша тема? Вдруг он спросит когда-нибудь.
– Ну, это не так легко объяснить. Кивать и поддакивать гораздо проще. Видите ли, тема у меня очень широкая, охватывает все стороны жизни. Вордсворт может позволить себе сказать: «Пусть природа будет вашим учителем», Дэмлер – побуждать нас к действию, но в моих книгах главная мысль так глубоко спрятана, что до нее не просто докопаться.
– Ни верьте ему, Пруденс. Ваша тема – здравый смысл. Это вам лучше всего удается. И незачем прилагать усилия, казаться не тем, чем вы являетесь на самом деле. Это все обман и только выставит вас в смешном свете.
– Сказать по правде, он засыпал меня латинскими фразами. Может быть, хотел сказать то же самое, но я по своему невежеству не поняла.
– Но он все же будет писать о вас?
– Надеюсь. Сказал, что для своих молодых лет я достигла очень многого.
– Вы действительно многого достигли.
– Насколько могу судить, статьей я обязана вам. Не возражайте, Ашингтон проговорился, и я намерена вас отблагодарить.
– Он спросил, каково мое мнение о лучших прозаиках последних лет, я назвал вас. Стран но, что ему не попали в руки ваши книги до этого, он неплохо разбирается в этой области. Я сказал, что с его стороны это серьезное упущение.
– Доктор признался, что не ожидает серьезного творчества от писательниц, поэтому не особенно интересуется их романами.
– Кто же еще может объяснить читателю причудливый женский ум? Ни один мужчина не желает понять, как непрост их внутренний мир. Скотт, хотя он мне очень нравится, не имеет ни малейшего представления о женщине. Вордсворт всем женщинам предпочитает свою сестру, но очень заблуждается на ее счет.
– Гм-м. А мнение Дэмлера лучше не произносить в приличной компании.
– Не хотите простить меня за откровение? Но, если припомните, я говорил только об одной стороне женского ума.
– Помню, как же. О ее стяжательстве и меркантилизме. Хорошо, что вы не смешиваете эту черту с понятием о любви и считаете, что это чувство не имеет ничего общего с сердцем.
– У вас язычок как бритва. С Ашингтоном вы, наверное, иначе разговаривали. Его вы нежно гладили по шерстке. А издевки оставляете для беспомощных кроликов вроде меня.
– Недаром же меня назвали Пруденс.
– Нам не дают возможности забыть об этом. А теперь, старая дева, извольте посмотреть, как живет другая половина слабого пола. – Он бросил рукопись на стол.
Пруденс пробежала глазами первую страницу.
– О, Господи, Дэмлер! Мои бедные невинные глаза! Вы меня окончательно развратите. Что это? «Чувственное тело», «сладострастные изгибы», «полные губы», «кокетливые глаза». И это только описание Шиллы. Что же будет, когда ваш зверек раскроет свои пухлые губки?
– Неужели я написал подобную чушь? Она уже изменилась. С ней произошла полная метаморфоза. Придется переделать начало. Опустите его и переходите к диалогу. Описание внешности я делал для Уилса, чтобы помочь выбрать актрису.
– Мне знакома леди, которая в Точности соответствует описанию Шиллы. О, нет, не совсем. Шилла ведь восточная фея с черными волосами.
Пруденс перелистала несколько страниц и не заметила усмешки Дэмлера. Затем снова начала дразнить его.
– У нее не очень-то ясное представление о приличиях: «Развалившись в нескромной позе на Ottoman». Это что, турок? Что она делает на турке? Как это будет выглядеть на сцене?
– Ottoman еще означает «тахта» или «диван», только без спинки. Как кровать, только без полога. Я привез себе такую с Востока.
– Неплохо. Дня нее самое подходящее место, но советую завесить ее портьерами, если она намерена продолжать в том же духе. И еще лучше, если они будут задернуты, когда поднимется занавес, – добавила Пруденс, с интересом продолжая читать пьесу.
Дэмлер попытался вырвать пьесу из рук девушки, но она держала листы в вытянутой руке и, смеясь, продолжала читать: «Взгляд ее выражал неукротимое желание, и страстный призыв полуопущенных век мог растопить сердце…»
– Это слишком, Дэмлер, вам не кажется? Другой бы сгорел от стыда.
Маркиз схватил ее за руку и с силой вырвал рукопись пьесы.
– Это просто авторские ремарки для режиссера, вслух это не проговаривается. Но как ужасно звучит! Наверное, со мной что-то неладное происходило или я был пьян. Надо переписать первые страницы. Начните лучше отсюда.
Он пробежал глазами несколько страниц и пальцем показал, откуда Пруденс следовало читать.
Какое-то время Пруденс читала, кивая и улыбаясь.
– Да, здесь она мне больше нравится. Когда узнаешь ее лучше, начинаешь понимать, что Шилла совсем не такая плотоядная особа, как можно предположить по описанию ее глаз. И у нее есть чувство юмора. «Не собираюсь быть bonne bouche[9] для толстяка Могула»… Она знает французский?
– Конечно, нет. Запомнила фразу из книги. Это тоже надо изменить. По мере развития сюжета она становится все больше похожа на англичанку. К концу придется сшить ей английское платье – куртку и юбку, по всей видимости.
– Да, и пожалуйста, оденьте ее скорее, чтобы прикрыть «сладострастные изгибы».
– Подумайте о мужской половине аудитории. Но хотелось бы знать ваше мнение о ее словах, мыслях. Это звучит по-женски? Мужчине трудно ориентироваться, и автору – мужчине такие вещи обычно плохо удаются. Даже не припомню, чтобы встречал достоверный образ леди у писателя-мужчины.
– Не вижу большой разницы между тем, как думают мужчины и женщины. Мы все люди. Говорим мы несколько по-своему, это правда. Но желания мужчин и женщин совпадают, за некоторыми редкими исключениями, и головы работают тоже одинаково.
– Оставлю рукопись вам. Здесь первый акт целиком. Сейчас пишу второй, эта часть пока не нужна. Не придавайте значения ужасному описанию внешности Шиллы в начале пьесы, если можете, и попытайтесь представить ее более…
Дэмлер замолчал и беспомощно вскинул руки.
– Вы хотите сказать, что я должна представить ее менее похожей на вашу рыжеволосую любовницу?
– О, несноснейшая. Шилла не должна быть похожа на девственную тетушку. Это изменению не подлежит.
Дэмлер взял трость и шляпу.
– Когда я увижу вашу новую работу?
– Когда ее напечатают.
– Значит, ваши героини ведут себя послушно?
– Далеко не всегда. Часто делают совсем не то, что мне бы хотелось, но выдерживают свой стиль. У меня они не меняются ни с того ни с сего и не позволяют себе неуместных выходок если их к этому не приводит развитие сюжета.
– У меня это случилось впервые. Может быть, потому что я стремился показать ее характер в развитии. В поэмах герои сменялись так часто, что единственным постоянным персонажем был сам Марвелман. Но ему не грозили радикальные перемены. Постарайтесь отнестись к Шилле добрее. Через пару дней заеду за ней.
– Вы все еще влюблены в нее?
– Влюбляюсь все больше и больше. – Дэмлер поклонился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Пруденс села за стол и прочитала первый акт, не отрываясь. Текст был написан прекрасным языком – остроумно и с блеском, как все, что выходило из-под пера Дэмлера. Но недостатки в обрисовке главного персонажа нельзя было скрыть за гармоничными фразами. В начале акта Шилла поражала распущенностью, в конце же первого акта превращалась в добропорядочную девушку. Первые страницы требовали солидной переработки, но в целом пьесу ожидал шумный успех. Декорации и костюмы внесут необходимую экзотику и будут непривычны, а магическое очарование автора и красавица-актриса в главной роли дополнят эффект. Это будет сенсация сезона.
ГЛАВА 11
– Дядя опьянел от вашего успеха, – сказал Дэмлер, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу.
– Когда в витрине появится мое изображение, он не пожалеет денег на бриллианты, Жаль, что не может нарисовать их.
– У меня создается впечатление, что вы не так гордитесь его работой, как он вашей, иначе знали бы, что все дело в призме.
– Ах да, совсем забыла. Именно так.
– Теперь расскажите, как вам удалось соблазнить доктора. Мне интересны все подробности.
– Секрет прост – нужно кивать и говорить «да», и вы станете для него идеалом мудрости. Представьте, Дэмлер, оказывается, у меня есть своя тема. Пока он не открыл мне глаза, я и не подозревала об этом.
– Уверен, что помог чепчик, а также голубые глаза. И ваше умение гладить по шерстке. Как нужно гладить доктора, Пруденс? У меня так не получается, как у вас.
– Очень мягко, конечно, совсем как кошку. По лицу Дэмлера промелькнула не очень приятная усмешка, но сразу исчезла.
– Какова же ваша тема? Вдруг он спросит когда-нибудь.
– Ну, это не так легко объяснить. Кивать и поддакивать гораздо проще. Видите ли, тема у меня очень широкая, охватывает все стороны жизни. Вордсворт может позволить себе сказать: «Пусть природа будет вашим учителем», Дэмлер – побуждать нас к действию, но в моих книгах главная мысль так глубоко спрятана, что до нее не просто докопаться.
– Ни верьте ему, Пруденс. Ваша тема – здравый смысл. Это вам лучше всего удается. И незачем прилагать усилия, казаться не тем, чем вы являетесь на самом деле. Это все обман и только выставит вас в смешном свете.
– Сказать по правде, он засыпал меня латинскими фразами. Может быть, хотел сказать то же самое, но я по своему невежеству не поняла.
– Но он все же будет писать о вас?
– Надеюсь. Сказал, что для своих молодых лет я достигла очень многого.
– Вы действительно многого достигли.
– Насколько могу судить, статьей я обязана вам. Не возражайте, Ашингтон проговорился, и я намерена вас отблагодарить.
– Он спросил, каково мое мнение о лучших прозаиках последних лет, я назвал вас. Стран но, что ему не попали в руки ваши книги до этого, он неплохо разбирается в этой области. Я сказал, что с его стороны это серьезное упущение.
– Доктор признался, что не ожидает серьезного творчества от писательниц, поэтому не особенно интересуется их романами.
– Кто же еще может объяснить читателю причудливый женский ум? Ни один мужчина не желает понять, как непрост их внутренний мир. Скотт, хотя он мне очень нравится, не имеет ни малейшего представления о женщине. Вордсворт всем женщинам предпочитает свою сестру, но очень заблуждается на ее счет.
– Гм-м. А мнение Дэмлера лучше не произносить в приличной компании.
– Не хотите простить меня за откровение? Но, если припомните, я говорил только об одной стороне женского ума.
– Помню, как же. О ее стяжательстве и меркантилизме. Хорошо, что вы не смешиваете эту черту с понятием о любви и считаете, что это чувство не имеет ничего общего с сердцем.
– У вас язычок как бритва. С Ашингтоном вы, наверное, иначе разговаривали. Его вы нежно гладили по шерстке. А издевки оставляете для беспомощных кроликов вроде меня.
– Недаром же меня назвали Пруденс.
– Нам не дают возможности забыть об этом. А теперь, старая дева, извольте посмотреть, как живет другая половина слабого пола. – Он бросил рукопись на стол.
Пруденс пробежала глазами первую страницу.
– О, Господи, Дэмлер! Мои бедные невинные глаза! Вы меня окончательно развратите. Что это? «Чувственное тело», «сладострастные изгибы», «полные губы», «кокетливые глаза». И это только описание Шиллы. Что же будет, когда ваш зверек раскроет свои пухлые губки?
– Неужели я написал подобную чушь? Она уже изменилась. С ней произошла полная метаморфоза. Придется переделать начало. Опустите его и переходите к диалогу. Описание внешности я делал для Уилса, чтобы помочь выбрать актрису.
– Мне знакома леди, которая в Точности соответствует описанию Шиллы. О, нет, не совсем. Шилла ведь восточная фея с черными волосами.
Пруденс перелистала несколько страниц и не заметила усмешки Дэмлера. Затем снова начала дразнить его.
– У нее не очень-то ясное представление о приличиях: «Развалившись в нескромной позе на Ottoman». Это что, турок? Что она делает на турке? Как это будет выглядеть на сцене?
– Ottoman еще означает «тахта» или «диван», только без спинки. Как кровать, только без полога. Я привез себе такую с Востока.
– Неплохо. Дня нее самое подходящее место, но советую завесить ее портьерами, если она намерена продолжать в том же духе. И еще лучше, если они будут задернуты, когда поднимется занавес, – добавила Пруденс, с интересом продолжая читать пьесу.
Дэмлер попытался вырвать пьесу из рук девушки, но она держала листы в вытянутой руке и, смеясь, продолжала читать: «Взгляд ее выражал неукротимое желание, и страстный призыв полуопущенных век мог растопить сердце…»
– Это слишком, Дэмлер, вам не кажется? Другой бы сгорел от стыда.
Маркиз схватил ее за руку и с силой вырвал рукопись пьесы.
– Это просто авторские ремарки для режиссера, вслух это не проговаривается. Но как ужасно звучит! Наверное, со мной что-то неладное происходило или я был пьян. Надо переписать первые страницы. Начните лучше отсюда.
Он пробежал глазами несколько страниц и пальцем показал, откуда Пруденс следовало читать.
Какое-то время Пруденс читала, кивая и улыбаясь.
– Да, здесь она мне больше нравится. Когда узнаешь ее лучше, начинаешь понимать, что Шилла совсем не такая плотоядная особа, как можно предположить по описанию ее глаз. И у нее есть чувство юмора. «Не собираюсь быть bonne bouche[9] для толстяка Могула»… Она знает французский?
– Конечно, нет. Запомнила фразу из книги. Это тоже надо изменить. По мере развития сюжета она становится все больше похожа на англичанку. К концу придется сшить ей английское платье – куртку и юбку, по всей видимости.
– Да, и пожалуйста, оденьте ее скорее, чтобы прикрыть «сладострастные изгибы».
– Подумайте о мужской половине аудитории. Но хотелось бы знать ваше мнение о ее словах, мыслях. Это звучит по-женски? Мужчине трудно ориентироваться, и автору – мужчине такие вещи обычно плохо удаются. Даже не припомню, чтобы встречал достоверный образ леди у писателя-мужчины.
– Не вижу большой разницы между тем, как думают мужчины и женщины. Мы все люди. Говорим мы несколько по-своему, это правда. Но желания мужчин и женщин совпадают, за некоторыми редкими исключениями, и головы работают тоже одинаково.
– Оставлю рукопись вам. Здесь первый акт целиком. Сейчас пишу второй, эта часть пока не нужна. Не придавайте значения ужасному описанию внешности Шиллы в начале пьесы, если можете, и попытайтесь представить ее более…
Дэмлер замолчал и беспомощно вскинул руки.
– Вы хотите сказать, что я должна представить ее менее похожей на вашу рыжеволосую любовницу?
– О, несноснейшая. Шилла не должна быть похожа на девственную тетушку. Это изменению не подлежит.
Дэмлер взял трость и шляпу.
– Когда я увижу вашу новую работу?
– Когда ее напечатают.
– Значит, ваши героини ведут себя послушно?
– Далеко не всегда. Часто делают совсем не то, что мне бы хотелось, но выдерживают свой стиль. У меня они не меняются ни с того ни с сего и не позволяют себе неуместных выходок если их к этому не приводит развитие сюжета.
– У меня это случилось впервые. Может быть, потому что я стремился показать ее характер в развитии. В поэмах герои сменялись так часто, что единственным постоянным персонажем был сам Марвелман. Но ему не грозили радикальные перемены. Постарайтесь отнестись к Шилле добрее. Через пару дней заеду за ней.
– Вы все еще влюблены в нее?
– Влюбляюсь все больше и больше. – Дэмлер поклонился и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Пруденс села за стол и прочитала первый акт, не отрываясь. Текст был написан прекрасным языком – остроумно и с блеском, как все, что выходило из-под пера Дэмлера. Но недостатки в обрисовке главного персонажа нельзя было скрыть за гармоничными фразами. В начале акта Шилла поражала распущенностью, в конце же первого акта превращалась в добропорядочную девушку. Первые страницы требовали солидной переработки, но в целом пьесу ожидал шумный успех. Декорации и костюмы внесут необходимую экзотику и будут непривычны, а магическое очарование автора и красавица-актриса в главной роли дополнят эффект. Это будет сенсация сезона.
ГЛАВА 11
В воскресенье Пруденс нанесла визит доктору Ашингтону и познакомилась с его матерью, миссис Ашингтон, старой дамой, которая обожала своего умного сына. Сама она страдала хромотой и не выходила из дома.
– Лоренс сказал, что вы пишете книги, – заметила эта леди так, словно сообщение ее удивило, хотя в их доме писатели бывали часто.
– Да, мэм, я пишу романы.
– И при том очень хорошие, – добавил доктор Ашингтон. – Очень хорошие для женщины. Принесу тебе почитать, мама. Ты ведь любишь хорошие произведения, написанные женщинами.
– О да. Я прочитала все книги мисс Верни. И Ханны Мор. Такие прелестные истории. Лоренс написал о вас очень лестную статью, мисс Мэллоу. Я ее переписывала начисто. Он вас хвалит.
– Может быть, мисс Мэллоу захочет взглянуть на статью, прежде чем она пойдет в печать, – предложил Ашингтон.
Когда Пруденс стала собираться домой, Ашингтон дал ей свой экземпляр статьи, и при первой возможности она прочитала ее с большим вниманием. Все было в высшей степени корректно, но Пруденс тем не менее почувствовала разочарование. Создавалось впечатление, что читаешь обзор детской литературы. Сам тон казался снисходительным: «очень хорошо для леди», «не обременяла себя серьезными социальными проблемами», «обладала даром создавать выразительные, почти афористичные фразы», «писала то, в чем знала толк, и хорошо делала», «искусно владела сюжетом и словом». Прочитав подобную статью, непосвященный читатель не бросится покупать ее книги.
Пруденс не могла не признаться, что статья повергла ее в уныние. Она показала ее матери и дяде Кларенсу. Оба выразили мнение, противоположное ее собственному. Они пришли в полный восторг и поздравили Пруденс с тем, что она попала в поле зрения широкой читающей публики.
Пруденс позволила убедить себя, что ей крупно повезло. Просто она слишком многого ожидала. В душе она знала, что изображаемый ею мир был узок, это не ускользнуло от доктора Ашингтона. Ученому человеку ее сюжеты действительно должны казаться полудетскими.
На следующий день доктор Ашингтон заехал, чтобы забрать свой экземпляр статьи, и пригласил Пруденс на обед, сообщив, что там будут Кольридж и мисс Берни. Обида была тотчас же забыта.
– Пора вам познакомиться с другими писателями. Нельзя вечно пребывать в вакууме, – сказал Ашингтон.
– Я уже знакома с мисс Берни, – ответила Пруденс.
– В самом деле?
Ашингтон не проявил удовольствия, ему хотелось преподнести мисс Берни как особый подарок. Он остался к чаю и произвел на всех сильное впечатление рассуждениями о философии и истории, наполовину состоявшими из латинских наречий. Жонглировал цитатами из Гете, Канта и других знаменитостей. Упоминал о редких изданиях, единственных в своем роде томах, обладателем которых он являлся. Его библиотека насчитывала пять тысяч томов.
Кларенс не посмел упомянуть о двух книжных шкафах, установленных в кабинете Пруденс, и не пригласил доктора полюбоваться ими. Он сидел пришибленный, почти все время молчал, только время от времени вставлял возглас удивления или одобрения в рассказ гостя. Пруденс получила приглашение посетить библиотеку Ашингтона, полюбоваться пятью тысячами томов, их великолепными сафьяновыми переплетами.
Во время посещения библиотеки только три книги были представлены мисс Мэллоу для обозрения, а в остальных случаях ей представлялась возможность читать тисненные золотом заголовки. Так как эти три тома были на латыни, греческом и русском языках, Пруденс пришлось похвалить шрифт и выразить сожаление, что она не владеет этими языками. Ашингтон великодушно предложил перевести любой абзац, который ее заинтересует, так как он хорошо знал эти три языка и еще три других. Но Пруденс не могла остановиться на каком-то определенном месте, потому что непонятные языки делали весь текст одинаково непривлекательным.
– Леди лучше не забивать голову иностранными языками, – сказал доктор, и они пере шли в гостиную, где их ждали шерри и черствое миндальное печенье в обществе миссис Ашингтон.
Вернувшись домой, Пруденс узнала, что заходил Дэмлер и забрал рукопись пьесы.
– Он зайдет на днях, чтобы побеседовать о пьесе, – сообщил Кларенс. – Хочет узнать твое мнение о ней. Я посоветовал передать рукопись доктору Ашингтону, он даст профессиональную оценку. Но Дэмлер не согласился. Был в плохом настроении, не хотел посидеть ни минуты.
– Сказал, когда зайдет снова? – спросила Пруденс.
– Нет. Но я думаю, что не позднее завтрашнего дня. Мы немного поговорили о Канте и Гете, но он очень спешил.
Пруденс не верила своим ушам и пожалела, что не оказалась дома, вместо того, чтобы дышать пылью и мудростью веков в библиотеке доктора Ашингтона.
– Я подумал, Пру, может быть, поставить еще один шкаф в твоем кабинете. Два уже заполнены, и много книг разбросано по всему дому, их можно будет поместить на полки. У меня в комнате – Библия, где-то лежит словарь, которым пользовалась Анни, не говоря уж о «Блэквудз Ревью», на который я подписался. – Нужно сохранить все номера, чтобы было на что делать ссылки.
– Вы подписались на литературный журнал, дядя?
– Конечно. В последнее время я, правда, мало читал, но если подумать, то ничто не может сравниться с книгой. В «Обозрении» ведь будут представлены названия всех выходящих книг с краткими аннотациями. Когда буду рисовать доктора Ашингтона, обязательно вложу ему в руку книгу. Сколько этот человек читает! Книги – его плоть и кровь.
Через два дня – в день обеда у мистера Ашингтона – вышел очередной номер ежемесячника «Блэквудэ Мэгэзин», и доктор лично привез Пруденс экземпляр. Он застал ее за работой без чепчика и был несколько удивлен.
– Ну вот, мисс Мэллоу, я застал вас врасплох. Но мы теперь старые друзья, и вы не должны смущаться.
Пруденс вопросительно посмотрела на него, а он, не отрываясь, разглядывал ее хорошенькое личико, еще более привлекательное без головного убора.
– Вы сегодня без чепца, – пояснил он, видя ее недоумение.
– Ах, да, я иногда снимаю его во время работы. – «Особенно когда жду лорда Дэмлера», – подумала она про себя. Он не заходил уже несколько дней.
– Оставлю дверь открытой, – сказал Ашингтон входя.
Пруденс почувствовала, что он удивлен, что она не позвала мать в качестве третьего лица, присутствие которого могло придать его визиту характер дружеской встречи. У него осталось странное ощущение духоты в Комнате, которую не рассеяла даже открытая дверь.
– Угадайте, что я принес, – сказал он, протягивая журнал. – Ваша статья. Пруденс поблагодарила.
– Пришел занести вам номер и предупредить, чтобы экипаж дяди не встречал вас после обеда. Я буду счастлив доставить вас домой. Вас ожидает приятная беседа. Кольридж интересный собеседник, а Дэмлер умеет хорошо шутить.
– Дэмлер тоже будет?
– Он прислал согласие только вчера. Несколько небрежен в соблюдении формальностей. Если бы он не принял приглашения, были бы затруднения с числом гостей за столом. Но всегда можно найти кого-нибудь, в последнюю минуту. Многие писатели были бы счастливы получить от меня приглашение даже в последний момент.
– Уверена, что любой писатель сочтет за честь побывать в вашем доме.
– Значит, до вечера. Предоставлю вам возможность прочитать статью. Буду очень рад увидеть вас за моим столом.
Доктор Ашингтон одарил Пруденс нежной улыбкой, и девушка вдруг подумала с чувством неловкости, что он вкладывал особый смысл в знаки внимания, оказываемые ее скромной персоне. Однако она не стала углубляться в размышления по этому поводу, а поспешила открыть журнал и посмотреть, как статья выглядит в напечатанном виде. Прочитав статью, Пруденс отложила журнал со смешанным чувством – ни особой радости, ни облегчения она не испытала.
В своем особняке Олбани Дэмлер тоже был поглощен чтением нового номера литературного журнала. Сначала прочитал статью, посвященную себе, пожал плечами и принялся за ту, героиней которой выступала мисс Мэллоу. Улыбка, вызванная первыми строками, вскоре уступила место приступу негодования, он отшвырнул журнал в сторону и сказал: «Свинья!» тоном, выражавшим глубочайшее презрение.
Маркиз отправился на обед к Ашингтону в отвратительном настроении. Пруденс уже была там и сидела между Ашингтоном и его матерью. С ней обращались почти как с членом семьи, что повергло Дэмлера в еще большее уныние. Казалось, что молодая леди нисколько не была уязвлена статьей мэтра, она благосклонно улыбалась и смотрела в рот старому дураку Ашингтону, принимая каждое слово за откровение, словно он был царем Соломоном, изрекающим пророчество. В довершение всего Дэмлер с неудовольствием заметил, что она снова облачилась в проклятый чепец и старомодное платье времен прабабушек, в котором ей никак нельзя было дать меньше сорока. Он понял, что мисс Мэллоу старается угодить хозяину дома. Ему вдруг захотелось подойти и встряхнуть ее за плечи.
– А, лорд Дэмлер! Мы как раз обсуждаем последний номер Блэквуда, – приветствовал его Ашингтон.
– Нельзя ли придумать более интересную тему? – спросил Дэмлер, с неотразимой улыбкой кланяясь присутствующим. Он пришел последним.
Глаза Ашингтона сузились при этом замечании, а Пруденс взглянула на маркиза с нескрываемым удивлением.
– Здесь присутствуют не только писатели им может быть неинтересно, да и писателям тоже, – добавил Дэмлер, приветствуя особым поклоном миссис Ашингтон и некоего мистера Пайти, которые не принадлежали к писательской братии. Среди собравшихся сидела одна незнакомая дама, которой его не представили.
– Надеюсь, что мистер Кольридж и мисс Берни обладают достаточной широтой взглядов и способны питать интерес не только к тому, что пишется о них лично, – ответил Ашингтон.
– В самом деле? – произнес Дэмлер и занял единственный свободный стул. – Вы ждете от людей слишком многого. Из того, что вы написали в статье, трудно заключить, что вы считаете, что леди способны интересоваться чем-либо, кроме еды и нарядов.
– О, Дэмлер, вы несправедливы. Я никогда не отрицал, что дамы могут законно претендовать на интерес к общественным делам и отношениям между людьми. Думаю, что они сведущи в этих вопросах не хуже нас с вами.
– И даже больше нас, – ответил Дэмлер с некоторым вызовом. – Но так как обсуждается журнал, давайте спросим мисс Мэллоу, что она думает о критике в ее адрес.
– Считаю, что отзыв о моей работе вполне доброжелателен. Мне статья доставила удовольствие, – поспешила ответить Пруденс.
– Очень лестный отзыв, – подхватила мисс Берни. – Вы были правы, отметив мастерство мисс Мэллоу, доктор Ашингтон. Мисс Мэллоу и в самом деле сделала значительные успехи для столь молодого автора. – Мисс Берни поняла, что не должна была прерывать Пруденс и хотела, чтобы та снова вступила в разговор.
– Этими словами можно похвалить плотника и любого другого ремесленника, – парировал Дэмлер. – Но мисс Мэллоу работает не с деревом, она не изготавливает модные столы или кресла. Когда употребляют слово «мастерство» по отношению к писателю, имеют в виду огранку алмаза. Но где же сам камень? О нем вы забыли, доктор.
– Разрешите не согласиться с вами, Дэмлер, – вступил в спор Кольридж. Он говорил менторским тоном и своей яйцеобразной головой и греческим носом напоминал изваяние. – Мастерство писателя – это все. Моя тема часто вызывала неприятие у некоторых читателей, но манера письма всегда обеспечивала мне широкий круг почитателей.
– Для поэта форма важнее содержания. Поэзия должна быть лиричной, музыкальной. Поэты, часто специально не дают очень существенную информацию, чтобы не отвлекать внимание читателя от формы. Но серьезный романист не может позволить себе не сказать важного, он должен говорить о существенных вещах, это главное. Мастерство выражения для прозаика – только верхняя часть торта, его декоративная часть.
– Но писательница, автор-женщина, не пишет ради серьезных идей, ее обычно занимает интересная интрига.
– Как, разве у писательниц не бывает серьёзных тем? – Дэмлер устремил вопросительный взгляд на Пруденс. Она сдвинула брови и готова была вступить с ним в поединок.
Дэмлер уловил неудовольствие мисс Мэллоу и некоторое время вел себя вежливо по отношению к участникам спора, как вдруг заметил, что Ашингтон покровительственно похлопывает Пруденс по руке, а та спокойно принимает его снисходительный жест. Дэмлер резко поднялся, как раз в тот момент, когда мистер Пайти собирался рассказать ему о последнем заседании парламента, и подошел к Пруденс.
– Хотел узнать, Пруденс, каково ваше мнение о первом акте моей пьесы, – спросил он, как бы невзначай назвав ее по имени, чего он никогда раньше не делал в присутствии посторонних. – Как странно расставлены стулья в этой комнате, словно нарочно, чтобы разделить присутствующих на мелкие группки собеседников.
– Мне нужно посмотреть, готов ли обед, – сказал Ашингтон и удалился, недовольный вторжением, бросив на ходу:
– Полагаю, милорд, что вам угодно занять именно это место.
– Вы проницательны, доктор, – ответил Дэмлер и сел рядом с Пруденс.
– Ваш первый акт вы сегодня сыграли, когда появились в этом доме, милорд. Как и все последующие акты, он был неудачен. Что на вас нашло?
– Я говорил о Шилле и Могуле.
– Прекрасно понимаю, о чем вы говорили, ц надеюсь, что поняли меня не хуже.
– Какая скука нас сегодня ожидает. – Дэмлер окинул гостиную мрачным взглядом. – Кольридж ждет удобного случая, чтобы прочитать нам лекцию о своих новых воззрениях на литературу. А эта длинноносая Берни осаждает каждого, кто может ей быть полезен. Что касается вас и Ашингтона…
– Не продолжайте, его мать может услышать.
– Мне безразлично, пусть слушает. Я не потерплю, чтобы вы подлизывались к нему, это отвратительно.
К счастью, всех пригласили к столу. Ашингтон подскочил к мисс Мэллоу и подал ей руку. Дэмлеру ничего не оставалось, как предложить руку его матери, с другой стороны ее поддерживал мистер Пайти. Незнакомая Дэмлеру леди, некая мисс Гимбл, оказавшаяся глухонемой родственницей хозяев дома, направилась в столовую без сопровождения.
За столом сразу же завязался профессиональный разговор. Его начал Кольридж, уже в который раз решивший просветить общество по поводу того, как они с Вордсвортом пришли к мысли модернизировать поэтический стиль. Мисс Берни приветствовала его рассказ восторженными аплодисментами, отдав вслед за тем дань Дэмлеру, когда признала, что в своих «Песнях издалека» он сделал еще один шаг в этом направлении.
Однако после ее похвал общество разделилось. Ашингтон признавал только классические традиции и заявил, что не приветствует пренебрежения к классической форме со стороны современных поэтов.
– Если вы имеете в виду меня, – прервал его Дэмлер, – то от вашего внимания не должно ускользнуть, что я следую классической рифме Поупа.[10]
– Мы говорим о разных вещах, я о яблоках вы об апельсинах, – возразил Ашингтон. – Поуп был ученым, философом. У него была классическая тема, он не рассказывал невероятные истории о кругосветных путешествиях.
– Вы хотели сказать, что имели в виду гнилые яблоки? – не унимался Дэмлер. – Для меня новость, что мое путешествие принимается за плод воображения. Мне казалось, что оно происходило реально, с реальными участниками. Для доказательства могу продемонстрировать свои шрамы.
– Что касается вымысла… – примирительно заметил Кольридж и напомнил, что писал «Кубла Хан» в состоянии наркотического опьянения, под влиянием паров опиума, чем объясняются бредовые идеи этого произведения.
Общество перешло к обсуждению опиума, его положительных и отрицательных сторон. Этой темой благополучно завершилось первое блюдо.
Когда подали второе, тема разговора изменилась. Ашингтон был поглощен тем, что выбирая для Пруденс лучшие креветки и заботливо подкладывал их ей в тарелку. Наблюдая за ним, Дэмлер снова перешел к литературе, но на этот раз говорил с большей запальчивостью.
– Что вы думаете о Шелли? – начал он, зная, что для Ашингтона это имя равносильно красной тряпке для быка.
– Подлец и мошенник, – взвился Ашингтон. – Его нужно выслать из страны или засадить в темницу. Развращает женщин, соблазняет девиц и проповедует атеизм и анархию… Предполагаю, что вы, Ваша Светлость, в восторге от него?
– Угадали. Мне он действительно очень симпатичен, – согласился Дэмлер, с удовольствием предвкушая поединок.
– Что именно вас привлекает в нем, его отрицание Бога или проповедь свободной любви?
– Лоренс сказал, что вы пишете книги, – заметила эта леди так, словно сообщение ее удивило, хотя в их доме писатели бывали часто.
– Да, мэм, я пишу романы.
– И при том очень хорошие, – добавил доктор Ашингтон. – Очень хорошие для женщины. Принесу тебе почитать, мама. Ты ведь любишь хорошие произведения, написанные женщинами.
– О да. Я прочитала все книги мисс Верни. И Ханны Мор. Такие прелестные истории. Лоренс написал о вас очень лестную статью, мисс Мэллоу. Я ее переписывала начисто. Он вас хвалит.
– Может быть, мисс Мэллоу захочет взглянуть на статью, прежде чем она пойдет в печать, – предложил Ашингтон.
Когда Пруденс стала собираться домой, Ашингтон дал ей свой экземпляр статьи, и при первой возможности она прочитала ее с большим вниманием. Все было в высшей степени корректно, но Пруденс тем не менее почувствовала разочарование. Создавалось впечатление, что читаешь обзор детской литературы. Сам тон казался снисходительным: «очень хорошо для леди», «не обременяла себя серьезными социальными проблемами», «обладала даром создавать выразительные, почти афористичные фразы», «писала то, в чем знала толк, и хорошо делала», «искусно владела сюжетом и словом». Прочитав подобную статью, непосвященный читатель не бросится покупать ее книги.
Пруденс не могла не признаться, что статья повергла ее в уныние. Она показала ее матери и дяде Кларенсу. Оба выразили мнение, противоположное ее собственному. Они пришли в полный восторг и поздравили Пруденс с тем, что она попала в поле зрения широкой читающей публики.
Пруденс позволила убедить себя, что ей крупно повезло. Просто она слишком многого ожидала. В душе она знала, что изображаемый ею мир был узок, это не ускользнуло от доктора Ашингтона. Ученому человеку ее сюжеты действительно должны казаться полудетскими.
На следующий день доктор Ашингтон заехал, чтобы забрать свой экземпляр статьи, и пригласил Пруденс на обед, сообщив, что там будут Кольридж и мисс Берни. Обида была тотчас же забыта.
– Пора вам познакомиться с другими писателями. Нельзя вечно пребывать в вакууме, – сказал Ашингтон.
– Я уже знакома с мисс Берни, – ответила Пруденс.
– В самом деле?
Ашингтон не проявил удовольствия, ему хотелось преподнести мисс Берни как особый подарок. Он остался к чаю и произвел на всех сильное впечатление рассуждениями о философии и истории, наполовину состоявшими из латинских наречий. Жонглировал цитатами из Гете, Канта и других знаменитостей. Упоминал о редких изданиях, единственных в своем роде томах, обладателем которых он являлся. Его библиотека насчитывала пять тысяч томов.
Кларенс не посмел упомянуть о двух книжных шкафах, установленных в кабинете Пруденс, и не пригласил доктора полюбоваться ими. Он сидел пришибленный, почти все время молчал, только время от времени вставлял возглас удивления или одобрения в рассказ гостя. Пруденс получила приглашение посетить библиотеку Ашингтона, полюбоваться пятью тысячами томов, их великолепными сафьяновыми переплетами.
Во время посещения библиотеки только три книги были представлены мисс Мэллоу для обозрения, а в остальных случаях ей представлялась возможность читать тисненные золотом заголовки. Так как эти три тома были на латыни, греческом и русском языках, Пруденс пришлось похвалить шрифт и выразить сожаление, что она не владеет этими языками. Ашингтон великодушно предложил перевести любой абзац, который ее заинтересует, так как он хорошо знал эти три языка и еще три других. Но Пруденс не могла остановиться на каком-то определенном месте, потому что непонятные языки делали весь текст одинаково непривлекательным.
– Леди лучше не забивать голову иностранными языками, – сказал доктор, и они пере шли в гостиную, где их ждали шерри и черствое миндальное печенье в обществе миссис Ашингтон.
Вернувшись домой, Пруденс узнала, что заходил Дэмлер и забрал рукопись пьесы.
– Он зайдет на днях, чтобы побеседовать о пьесе, – сообщил Кларенс. – Хочет узнать твое мнение о ней. Я посоветовал передать рукопись доктору Ашингтону, он даст профессиональную оценку. Но Дэмлер не согласился. Был в плохом настроении, не хотел посидеть ни минуты.
– Сказал, когда зайдет снова? – спросила Пруденс.
– Нет. Но я думаю, что не позднее завтрашнего дня. Мы немного поговорили о Канте и Гете, но он очень спешил.
Пруденс не верила своим ушам и пожалела, что не оказалась дома, вместо того, чтобы дышать пылью и мудростью веков в библиотеке доктора Ашингтона.
– Я подумал, Пру, может быть, поставить еще один шкаф в твоем кабинете. Два уже заполнены, и много книг разбросано по всему дому, их можно будет поместить на полки. У меня в комнате – Библия, где-то лежит словарь, которым пользовалась Анни, не говоря уж о «Блэквудз Ревью», на который я подписался. – Нужно сохранить все номера, чтобы было на что делать ссылки.
– Вы подписались на литературный журнал, дядя?
– Конечно. В последнее время я, правда, мало читал, но если подумать, то ничто не может сравниться с книгой. В «Обозрении» ведь будут представлены названия всех выходящих книг с краткими аннотациями. Когда буду рисовать доктора Ашингтона, обязательно вложу ему в руку книгу. Сколько этот человек читает! Книги – его плоть и кровь.
Через два дня – в день обеда у мистера Ашингтона – вышел очередной номер ежемесячника «Блэквудэ Мэгэзин», и доктор лично привез Пруденс экземпляр. Он застал ее за работой без чепчика и был несколько удивлен.
– Ну вот, мисс Мэллоу, я застал вас врасплох. Но мы теперь старые друзья, и вы не должны смущаться.
Пруденс вопросительно посмотрела на него, а он, не отрываясь, разглядывал ее хорошенькое личико, еще более привлекательное без головного убора.
– Вы сегодня без чепца, – пояснил он, видя ее недоумение.
– Ах, да, я иногда снимаю его во время работы. – «Особенно когда жду лорда Дэмлера», – подумала она про себя. Он не заходил уже несколько дней.
– Оставлю дверь открытой, – сказал Ашингтон входя.
Пруденс почувствовала, что он удивлен, что она не позвала мать в качестве третьего лица, присутствие которого могло придать его визиту характер дружеской встречи. У него осталось странное ощущение духоты в Комнате, которую не рассеяла даже открытая дверь.
– Угадайте, что я принес, – сказал он, протягивая журнал. – Ваша статья. Пруденс поблагодарила.
– Пришел занести вам номер и предупредить, чтобы экипаж дяди не встречал вас после обеда. Я буду счастлив доставить вас домой. Вас ожидает приятная беседа. Кольридж интересный собеседник, а Дэмлер умеет хорошо шутить.
– Дэмлер тоже будет?
– Он прислал согласие только вчера. Несколько небрежен в соблюдении формальностей. Если бы он не принял приглашения, были бы затруднения с числом гостей за столом. Но всегда можно найти кого-нибудь, в последнюю минуту. Многие писатели были бы счастливы получить от меня приглашение даже в последний момент.
– Уверена, что любой писатель сочтет за честь побывать в вашем доме.
– Значит, до вечера. Предоставлю вам возможность прочитать статью. Буду очень рад увидеть вас за моим столом.
Доктор Ашингтон одарил Пруденс нежной улыбкой, и девушка вдруг подумала с чувством неловкости, что он вкладывал особый смысл в знаки внимания, оказываемые ее скромной персоне. Однако она не стала углубляться в размышления по этому поводу, а поспешила открыть журнал и посмотреть, как статья выглядит в напечатанном виде. Прочитав статью, Пруденс отложила журнал со смешанным чувством – ни особой радости, ни облегчения она не испытала.
В своем особняке Олбани Дэмлер тоже был поглощен чтением нового номера литературного журнала. Сначала прочитал статью, посвященную себе, пожал плечами и принялся за ту, героиней которой выступала мисс Мэллоу. Улыбка, вызванная первыми строками, вскоре уступила место приступу негодования, он отшвырнул журнал в сторону и сказал: «Свинья!» тоном, выражавшим глубочайшее презрение.
Маркиз отправился на обед к Ашингтону в отвратительном настроении. Пруденс уже была там и сидела между Ашингтоном и его матерью. С ней обращались почти как с членом семьи, что повергло Дэмлера в еще большее уныние. Казалось, что молодая леди нисколько не была уязвлена статьей мэтра, она благосклонно улыбалась и смотрела в рот старому дураку Ашингтону, принимая каждое слово за откровение, словно он был царем Соломоном, изрекающим пророчество. В довершение всего Дэмлер с неудовольствием заметил, что она снова облачилась в проклятый чепец и старомодное платье времен прабабушек, в котором ей никак нельзя было дать меньше сорока. Он понял, что мисс Мэллоу старается угодить хозяину дома. Ему вдруг захотелось подойти и встряхнуть ее за плечи.
– А, лорд Дэмлер! Мы как раз обсуждаем последний номер Блэквуда, – приветствовал его Ашингтон.
– Нельзя ли придумать более интересную тему? – спросил Дэмлер, с неотразимой улыбкой кланяясь присутствующим. Он пришел последним.
Глаза Ашингтона сузились при этом замечании, а Пруденс взглянула на маркиза с нескрываемым удивлением.
– Здесь присутствуют не только писатели им может быть неинтересно, да и писателям тоже, – добавил Дэмлер, приветствуя особым поклоном миссис Ашингтон и некоего мистера Пайти, которые не принадлежали к писательской братии. Среди собравшихся сидела одна незнакомая дама, которой его не представили.
– Надеюсь, что мистер Кольридж и мисс Берни обладают достаточной широтой взглядов и способны питать интерес не только к тому, что пишется о них лично, – ответил Ашингтон.
– В самом деле? – произнес Дэмлер и занял единственный свободный стул. – Вы ждете от людей слишком многого. Из того, что вы написали в статье, трудно заключить, что вы считаете, что леди способны интересоваться чем-либо, кроме еды и нарядов.
– О, Дэмлер, вы несправедливы. Я никогда не отрицал, что дамы могут законно претендовать на интерес к общественным делам и отношениям между людьми. Думаю, что они сведущи в этих вопросах не хуже нас с вами.
– И даже больше нас, – ответил Дэмлер с некоторым вызовом. – Но так как обсуждается журнал, давайте спросим мисс Мэллоу, что она думает о критике в ее адрес.
– Считаю, что отзыв о моей работе вполне доброжелателен. Мне статья доставила удовольствие, – поспешила ответить Пруденс.
– Очень лестный отзыв, – подхватила мисс Берни. – Вы были правы, отметив мастерство мисс Мэллоу, доктор Ашингтон. Мисс Мэллоу и в самом деле сделала значительные успехи для столь молодого автора. – Мисс Берни поняла, что не должна была прерывать Пруденс и хотела, чтобы та снова вступила в разговор.
– Этими словами можно похвалить плотника и любого другого ремесленника, – парировал Дэмлер. – Но мисс Мэллоу работает не с деревом, она не изготавливает модные столы или кресла. Когда употребляют слово «мастерство» по отношению к писателю, имеют в виду огранку алмаза. Но где же сам камень? О нем вы забыли, доктор.
– Разрешите не согласиться с вами, Дэмлер, – вступил в спор Кольридж. Он говорил менторским тоном и своей яйцеобразной головой и греческим носом напоминал изваяние. – Мастерство писателя – это все. Моя тема часто вызывала неприятие у некоторых читателей, но манера письма всегда обеспечивала мне широкий круг почитателей.
– Для поэта форма важнее содержания. Поэзия должна быть лиричной, музыкальной. Поэты, часто специально не дают очень существенную информацию, чтобы не отвлекать внимание читателя от формы. Но серьезный романист не может позволить себе не сказать важного, он должен говорить о существенных вещах, это главное. Мастерство выражения для прозаика – только верхняя часть торта, его декоративная часть.
– Но писательница, автор-женщина, не пишет ради серьезных идей, ее обычно занимает интересная интрига.
– Как, разве у писательниц не бывает серьёзных тем? – Дэмлер устремил вопросительный взгляд на Пруденс. Она сдвинула брови и готова была вступить с ним в поединок.
Дэмлер уловил неудовольствие мисс Мэллоу и некоторое время вел себя вежливо по отношению к участникам спора, как вдруг заметил, что Ашингтон покровительственно похлопывает Пруденс по руке, а та спокойно принимает его снисходительный жест. Дэмлер резко поднялся, как раз в тот момент, когда мистер Пайти собирался рассказать ему о последнем заседании парламента, и подошел к Пруденс.
– Хотел узнать, Пруденс, каково ваше мнение о первом акте моей пьесы, – спросил он, как бы невзначай назвав ее по имени, чего он никогда раньше не делал в присутствии посторонних. – Как странно расставлены стулья в этой комнате, словно нарочно, чтобы разделить присутствующих на мелкие группки собеседников.
– Мне нужно посмотреть, готов ли обед, – сказал Ашингтон и удалился, недовольный вторжением, бросив на ходу:
– Полагаю, милорд, что вам угодно занять именно это место.
– Вы проницательны, доктор, – ответил Дэмлер и сел рядом с Пруденс.
– Ваш первый акт вы сегодня сыграли, когда появились в этом доме, милорд. Как и все последующие акты, он был неудачен. Что на вас нашло?
– Я говорил о Шилле и Могуле.
– Прекрасно понимаю, о чем вы говорили, ц надеюсь, что поняли меня не хуже.
– Какая скука нас сегодня ожидает. – Дэмлер окинул гостиную мрачным взглядом. – Кольридж ждет удобного случая, чтобы прочитать нам лекцию о своих новых воззрениях на литературу. А эта длинноносая Берни осаждает каждого, кто может ей быть полезен. Что касается вас и Ашингтона…
– Не продолжайте, его мать может услышать.
– Мне безразлично, пусть слушает. Я не потерплю, чтобы вы подлизывались к нему, это отвратительно.
К счастью, всех пригласили к столу. Ашингтон подскочил к мисс Мэллоу и подал ей руку. Дэмлеру ничего не оставалось, как предложить руку его матери, с другой стороны ее поддерживал мистер Пайти. Незнакомая Дэмлеру леди, некая мисс Гимбл, оказавшаяся глухонемой родственницей хозяев дома, направилась в столовую без сопровождения.
За столом сразу же завязался профессиональный разговор. Его начал Кольридж, уже в который раз решивший просветить общество по поводу того, как они с Вордсвортом пришли к мысли модернизировать поэтический стиль. Мисс Берни приветствовала его рассказ восторженными аплодисментами, отдав вслед за тем дань Дэмлеру, когда признала, что в своих «Песнях издалека» он сделал еще один шаг в этом направлении.
Однако после ее похвал общество разделилось. Ашингтон признавал только классические традиции и заявил, что не приветствует пренебрежения к классической форме со стороны современных поэтов.
– Если вы имеете в виду меня, – прервал его Дэмлер, – то от вашего внимания не должно ускользнуть, что я следую классической рифме Поупа.[10]
– Мы говорим о разных вещах, я о яблоках вы об апельсинах, – возразил Ашингтон. – Поуп был ученым, философом. У него была классическая тема, он не рассказывал невероятные истории о кругосветных путешествиях.
– Вы хотели сказать, что имели в виду гнилые яблоки? – не унимался Дэмлер. – Для меня новость, что мое путешествие принимается за плод воображения. Мне казалось, что оно происходило реально, с реальными участниками. Для доказательства могу продемонстрировать свои шрамы.
– Что касается вымысла… – примирительно заметил Кольридж и напомнил, что писал «Кубла Хан» в состоянии наркотического опьянения, под влиянием паров опиума, чем объясняются бредовые идеи этого произведения.
Общество перешло к обсуждению опиума, его положительных и отрицательных сторон. Этой темой благополучно завершилось первое блюдо.
Когда подали второе, тема разговора изменилась. Ашингтон был поглощен тем, что выбирая для Пруденс лучшие креветки и заботливо подкладывал их ей в тарелку. Наблюдая за ним, Дэмлер снова перешел к литературе, но на этот раз говорил с большей запальчивостью.
– Что вы думаете о Шелли? – начал он, зная, что для Ашингтона это имя равносильно красной тряпке для быка.
– Подлец и мошенник, – взвился Ашингтон. – Его нужно выслать из страны или засадить в темницу. Развращает женщин, соблазняет девиц и проповедует атеизм и анархию… Предполагаю, что вы, Ваша Светлость, в восторге от него?
– Угадали. Мне он действительно очень симпатичен, – согласился Дэмлер, с удовольствием предвкушая поединок.
– Что именно вас привлекает в нем, его отрицание Бога или проповедь свободной любви?