В памяти тут же всплыло давешнее задержание в одной из общаг на проспекте Вернадского. Там тоже потребовалось выдернуть из комнаты одного кавказца, причем подозреваемого даже не в убийстве, как тут, а только в развратных действиях. Кулинич тогда был вдвоем с местным участковым. Не успели они еще произнести заветное "Пройдемте, гражданин", а в коридоре уже собралось десятка полтора кавказцев, не считая сочувствующих зрителей других национальностей. С ужасом вспоминались даже не полученные синяки и не беседа в прокуратуре, а последствия статьи появившейся вскоре после этого в известной газете "Масонские новости". В заметке с громким названием "ОМОН терроризирует студентов" с мазохистским смакованием расписывалось, как милиция врывалась в комнаты, как невинных студентов выволакивали в коридор и избивали ногами и дубинками, при этом самому Кулиничу отвели роль командующего карательной акцией. Фактически же по полу валяли именно их с участковым, но знакомого журналиста у них не оказалось.
Сейчас, похоже, история была склонна повториться.
Но службу следовало исполнять. Кулинич решительно шагнул в комнату.
- Слушай, брат, ты тут чего хочешь? - уже повернулся к нему один из чеченцев.
Опер вздохнул, достал из кармана гранату и выдернул чеку.
- Вы все ложитесь на пол!
Чеченцы поспешно легли.
- А ты, брат, сейчас пойдешь со мной! - Кулинич сгреб Бачиева за воротник и вывел в коридор. Здесь он аккуратно прикрыл дверь, не забыв вложить в щель гранату. При открывании граната обязана была рвануть, и Бачиев что-то тревожно крикнул по-чеченски.
Не слушая ответа из-за двери, Кулинич зло ткнул чеченца стволом в бок и повлек его к лестнице. Оставленная им в двери зажигалка была подарком к прошлому дню рождения, отлично служила уже почти год, и он был огорчен потерей.
Когда они спустились на первый этаж, сверху послышались грозные крики, и на лестницу высыпала толпа аборигенов. Возможно, они хотели вернуть ему зажигалку, но у некоторых в руках что-то подозрительно поблескивало. Бачиев рванулся, но Кулинич изо всех сил потащил его ко входной двери. Едва опер приладился открыть дверь пинком, как она распахнулась сама, и в вестибюль ввалился здоровенный сержант в бронежилете и с автоматом в руке. За ним следовало еще человек десять - похоже, весь личный состав двести девятнадцатого отправился на прогулку. Замыкал колонну Муравьев.
Чеченцы на лестнице моментально сделали вид, что идут просто погулять. Ножи куда-то исчезли. Кулинич нагло забрал у шедшего впереди свою гранату.
- Ты как, живой? - обеспокоенно поинтересовался Муравьев. - Мне тут объяснили, что в это общежитие вдвоем не ходят. Даже сейчас народу маловато.
- Ну вот, - подвел итог местный капитан. - Все живы-здоровы, а на этажи мы не пойдем. Черт знает, что там может быть!
Все гурьбой вывалились на двор. Вместо "воронка" Кулинич с некоторым изумлением увидел солидный "Икарус" с надписью по борту "Интурист". Новоявленные интуристы забрались в автобус и направились в отделение. По дороге притормозили у магазина - чудесное спасение требовалось отметить. Разумеется, ставил Кулинич.
Рустама Бачиева отвели в камеру, народ облегченно снимал бронежилеты. Капитан отпустил шофера автобуса, неискренно пожелав тому впредь не развозить блядей и, следовательно, не попадаться. Опера прошли в дежурную часть.
На двери дежурки Кулинич заметил кодовый замок, какой обычно устанавливают в подъездах. Огромный жестяной ящик с черными кнопками выглядел здесь как-то диковато. Миг спустя Сергей понял, почему: замок установили кодом вовнутрь. Чтобы войти в отделение, достаточно было повернуть ручку, а вот выйти просто так не получилось бы. Улыбнувшись, опер продолжил изучать интерьер конторы, где оказался впервые.
Визуальное знакомство с 219-м отделением дало картину неутешительную. Во-первых, Кулинич отметил тот факт, что дежурный был навеселе. Видимо специально для такого случая его рабочее место отделялось от посетителей сплошным стеклом. Пол дежурной части усеивали окурки, а ключ от оружейной комнаты торчал в замке. Короче, Сергей про себя охарактеризовал обстановку в отделении как "бардак в хронической стадии". Впрочем, нам здесь работать не довелось и, видимо, не доведется. И слава богу.
Тут же вспомнилось соседнее с нашим 316-е отделение, куда Сергея однажды занесло в не слишком подходящее время - в новогоднюю ночь. Привелось сдавать туда пьяного дебошира (конечно, под Новый год на пьянство велено смотреть сквозь пальцы, но разбивание чужих голов бутылками по-прежнему рассматривается как нарушение порядка). В отделении Кулинич слегка офигел - доставленный ими дебошир оказался самым трезвым человеком в этой конторе.
При входе в отделение их попросили держаться у стенки, а то, мол, старшина упился так, что ему душманы мерещатся, он заперся в оружейке и никого не подпускает. Словно в подтверждение послышался мощный рык "Не пройдете, гады!", и несколько пуль царапнули по стенке. Задержанного долго били валенком с вложенной гантелей, а потом, чтобы привести в чувство, предложили полить водичкой. Идея почему-то показалась всем остроумной. Несмотря на протесты Кулинича, парня выволокли на мороз и стали поливать из шланга. Два сержанта, которые его поддерживали, мокли за компанию...
Да, по сравнению с 316-м здешняя контора выглядела весьма благопристойно всего лишь попили пивка на рабочем месте.
Гостеприимный капитан, открывая очередную бутылку пива при помощи табельного "Макарова", заметил, что конструктор был "наш человек". С каким оружием лучше ходить на операцию - это еще вопрос, но для всего остального лучше ПМа не придумаешь. Если поставить затвор на задержку, то образовавшаяся конструкция до миллиметра подходит к пивной бутылке, и лучшей открывашки не найти.
Друзья поспешили вежливо распрощаться с хозяевами и, забрав задержанного, отправились к себе. Естественно, тоже на общественном транспорте.
Приближаясь к родному отделению, опера настроились на лучшее - что их сейчас похвалят, а может быть даже разрешат отправиться к вечеру по домам. Все-таки сегодня они взяли возможного убийцу. Настроение было испорчено еще на подходе к конторе. Возле подъезда стояла машина с четырьмя кавказскими рожами. При виде друзей Бачиев приободрился.
- Давай-давай, - проворчал досадливо Муравьев, дергая наручники, которыми был пристегнут задержанный.
Внутри отделения ждала еще одна неприятность. Она стояла в коридоре, непринужденно болтая с замполитом отделения Незлобиным. Неприятность персонифицировалась в майоре Пчелкине - методисте из Главка, который появлялся у них изредка, преимущественно в те моменты, когда можно было ждать какого-либо успеха. Последний раз он заглядывал совсем недавно - как раз накануне убийства, они еще забивали "козла" у Шпагина, и Кулинич отметил, что этот "кабинетный оперативник" неплохо играет.
"Раз приперся так скоро, значит, почувствовал удачу, - отметил про себя Кулинич. - Ишь, нашел себе друга. Два бездельника! Небось, с нами к чеченцам не полезли бы."
Замполита Незлобина в отделении отчего-то недолюбливали. На первый взгляд - совершенно незаслуженно. Ничего худого за ним не числилось ни здесь, ни на предыдущем месте службы (перешел он сюда с освобожденной должности комсомольского секретаря РУВД). Всегда вежливый, исполнительный. На приказы начальника никогда на забивал. И выпить с коллегами не чурался. Но отчего-то его добрые белые глаза и открытое круглое лицо вызывали у сотрудников подсознательную антипатию.
Требовалось провести опознание Бачиева студентами-свидетелями. Самое трудное в таком деле - это найти понятых. Отчаявшись уговорить хотя бы кого-нибудь исполнить свой гражданский долг, Муравьев вернулся в дежурку. Телефон штаба ДНД тоже почему-то не отвечал. В конце концов Муравьев поручил поиск понятых помощнику дежурного.
Ротозей Семен уже успел смениться. Помощником стоял сержант Вощанов, который готовился получить офицерское звание и искренне считал, что главное качество оперативника - находчивость. Сам Вощанов имел ее явно в избытке.
Понятых будущий опер привел уже через минуту. Выйдя из отделения, сержант остановил двух первых попавшихся студентов и сурово потребовал документы. Положив паспорта в карман, сержант отвел несчастных в отделение, решительно ответив на вопрос "За что?":
- За все хорошее!
Узнав от Муравьева, что от них требуется всего лишь расписаться в протоколе, студенты облегченно вздохнули и приступили к своим обязанностям. Еще через минуту Вощанов привел статистов, пойманных тем же способом. Этот метод грозил жалобами и практиковался лишь при недостатке времени.
Здесь вмешался Пчелкин. Он заметил, что статисты совсем не похожи на Бачиева и потребовал, чтобы, в соответствии с УПК, нашли других, "сходных по внешности с опознаваемым". Требование, конечно, правильное, но попробуй-ка найди двоих статистов в студенческом общежитии, да еще и кавказцев! Именно это - пойти и найти - все в один голос и предложили Пчелкину сделать самому. Он начал отказываться, ссылаясь на незнание территории, и в конце концов с ним отрядили Муравьева - как самого молодого.
По дороге на этажи Муравьев вспоминал свое первое опознание. Он тогда только-только пришел в милицию и был полон всяческих вредных идей, а также предрассудков, почерпнутых в основном при чтении УПК. Дело вел следователь Жбан, а опер выступал в роли свидетеля и должен был опознать одного злодея. Явившись в назначенное время в прокуратуру, он заметил возле кабинета следователя того самого злодея, понуро сидевшего на стуле. Муравьев, войдя в кабинет, только собрался заметить следователю, что это вообще-то непорядок, что по правилам положено, чтобы опознающий находился в отдельной комнате и не мог видеть заранее ни опознаваемого, ни статистов. Но не успел он открыть рот, Жбан сам захватил инициативу:
- А-а-а, пришел? Видел, в коридоре сидит? Это он?
- Он... - пролепетал сбитый с толку Муравьев.
- Хорошо! - следователь продолжал рыться в бумагах. - Значит так. Выйди сейчас на улицу и найди двух понятых и двух статистов для опознания. Только чтоб с московской пропиской были. Давай, по-быстрому!
- Я вообще-то опознавать его должен... - опер еще надеялся, что тут какая-то ошибка.
- Ну и что? - нимало не смутившись, отреагировал Жбан. - Мне, что ли, идти? - и развел руками, как бы демонстрируя свой внушительный зад, который, на взгляд, действительно трудно было оторвать от стула.
Идти в конце концов пришлось все-таки ему. После этого случая для Муравьева прокуратура перестала быть авторитетом.
Спустя полчаса Пчелкин понял, что экспедиция провалилась. Опознание придется проводить с теми статистами, что были. Возвращаясь в отделение, Пчелкин решительно протолкался через толпу молодых людей, куривших на лестнице. Один из них ловко вытащил бумажник опера. Муравьев укоризненно посмотрел на начинающего жулика. Бумажник вернулся на место. Пчелкин ничего не заметил.
Опознание прошло довольно гладко. К сожалению, опознал Бачиева лишь один из студентов. Другой, пряча глаза, заявил, что для него все кавказцы на одно лицо, и он не может ничего с уверенностью утверждать.
После опознания за Рустама взялся лично Хусаинов. Зампорозыску отличался располагающей к откровенности внешностью и особенно фигурой. Хотя Хусаинов никого никогда не бил и даже не угрожал побоями (скажем так - почти никогда), оказавшиеся в его кабинете люди вдруг становились удивительно словоохотливыми. Улыбка Хусаинова (все передние зубы - металлические) и его худощавая фигура (всего 150 килограмм при росте 180) почему-то производили на них огромное впечатление.
И на этот раз попавший под обаяние зампорозыску Рустам рассказал, что Фотиев как-то упомянул о своем конфликте с неким Раджаповым по поводу абитуры. Вроде бы, на этой почве он кого-то не то кинул, не то подставил.
Насчет абитуры же приходил в комнату Фотиева и тот громила с тесаком, которого с трудом повязали в ночь убийства. Он уже получил свой год за незаконное ношение холодного оружия (доказать нападение на сотрудника милиции не удалось, поскольку телесные повреждения наличествовали только на задержанном) и уехал в "дом родной". Но фамилия его была не Раджапов. И ничего другого о фотиевских делах из него вытрясти не удалось. Если на почве вступительных экзаменов у Фотиева случился один конфликт, то логично предположить, что могли быть и другие.
Понимая, что доказательств недостаточно, чтобы сделать его хотя бы подозреваемым, но понимая и то, что при необходимости их изыщут, Рустам с готовность закладывал фотиевские связи, но, тем не менее, категорически отказывался от убийства. Он даже признал конфликт с Фотиевым. Но на время убийства Бачиев располагал железным алиби - весь вечер он провел в комнате милиции на станции "Арбатская".
Рустам не без оснований главной достопримечательностью Москвы считал хорошеньких и любвеобильных русских девушек. Благодаря то ли тугому кошельку, то ли каким другим столь же выдающимся достоинствам, девушки частенько отвечали Рустаму взаимностью. Однако в тот вечер случился Облом (именно так, с большой буквы). Увидев в метро очередную волнующую сердце красавицу, Рустам по обыкновению начал знакомство незамысловато - встав у нее на пути с обаятельной улыбкой. Дальнейшие события запомнились самому Бачиеву лишь страшной резью в глазах и болью в паху, а в официальных документах поста милиции были отражены как "нападение на младшего лейтенанта КГБ Садомцеву" и "ненадлежащее несение службы нарядом ППС по охране метрополитена". После продолжавшейся всю ночь беседы Рустам покинул гостеприимную станцию "Арбатская", лишившись всех своих карманных денег и значительной части обаяния. Однако приобрел неопровержимое алиби, в чем теперь с гордостью признавался.
Версия "Бачиев" медленно угасала. Хусаинов поручил сыщикам вплотную заняться абитурой.
Примечания к гл.2
1 Ученые физического факультета принимали активное участие в создании советского ядерного оружия, а проект этот, как известно, курировал Л.П.Берия. Так что некоторые ветераны факультета были с ним лично знакомы. [Обратно]
Глава 3
С бланкового не заходи
3-я заповедь "козла"
Тем временем участковый Шпагин, которому было поручено отработать "женскую линию" Фотиева работал в поте лица, стараясь спихнуть с себя это поручение. Для начала он надел форму и посетил деканат и учебную часть биофака, где, судя по записи в блокноте убитого, училась фотиевская подружка. Факультет, к несчастью, находился на его участке, так что эту часть работы свалить все равно было не на кого.
Административные работники (а особенно работницы) Университета то ли потому, что относились в основном к старшему поколению, то ли потому, что постоянно были окружены студентами - народом беззаботным и недисциплинированным - всегда испытывали почтение к представителям власти. Современные нравы в студенческой среде, помноженные на демократизацию, вызывали у них раздражение, что оборачивалось хорошими отношениями с участковым, в лице которого они видели желанный "порядок". Чтобы эффективно пользоваться таким отношением, для всех контактов с администрацией Шпагин старался надевать форму. Пользуясь хорошим расположением, он быстро, без лишних формальностей выяснил, что интересующая его студентка - Дрожжина Екатерина Ивановна, из города Щелково Московской области, недавно отчислилась по собственному желанию и уехала домой. О причине этого поступка в официальных бумагах ничего не было, но инспекторша курса повторила участковому приблизительно то же, о чем ходили слухи в общежитии: что студентка эта забеременела от Фотиева, а тот со скандалом отказался на ней жениться. Переписав установочные данные из личного дела Дрожжиной, участковый отправился беседовать со студентами, знавшими ее.
Щелково ему понравилось, поскольку в его зону ответственности никак не входило, и на основании этого можно было спихнуть работу на кого-нибудь из оперов, а то и еще подальше.
Для беседы с друзьями и подругами Дрожжиной участковый переоделся в штатское. В отличие от сотрудников, студенты на дух не переносили милицейской формы, причем не из-за того, что были не в ладах с законом, а просто в силу господствовавшей идеологии, которая недавно из кухонь перебралась на страницы газет, и которую он характеризовал как "лагерную". Доходило до смешного (это если смотреть со стороны), когда студента приглашали в качестве свидетеля по делу, он начинал возмущаться: "Стукача из меня хотите сделать!"
С женщинами разговаривать было намного проще. Политические веяния на них мало повлияли. Как и раньше, достаточно было сделать вид, что тебе интересна ее болтовня и время от времени поддакивать или, еще лучше, выражать легкие сомнения - и дело в шляпе, оставалось лишь терпеливо вылавливать нужное из обильного потока информации обо всем и обо всех.
О гибели Фотиева студенты уже знали, поэтому сразу же соображали, отчего милиция интересуется его подругой. Кто пытался уклониться от разговора, кто начинал ломать комедию, а иные делали вид, что ничего не знают. Участковый делал вид, что верит и спешил к следующему студенту.
После нескольких бесплодных бесед Шпагин наконец добрался до Лены близкой подружки Екатерины Дрожжиной. Подружку Лену ему удалось разговорить по полной программе. Она выболтала, что после объяснения с Фотиевым Дрожжина долго плакала, всячески проклинала неверного любовника и грозилась сделать что-то страшное то с ним, то с собою. В частности, она говорила (точнее, всхлипывала) примерно следующее: "Я брату скажу!.. Он его... Ему человека убить - что муху!"
Сболтнув последнее, подружка Лена сразу прикусила язычок, сообразив, что, указала на возможного убийцу, то есть совершила грех, именуемый стукачеством. Но сделанного не воротишь, поэтому после непродолжительного колебания она выдала и остальное о брате Дрожжиной. О нем подружка знала немного - со слов Кати, он служил в звании капитана в одной из частей Минобороны около Щелкова, и работа его касалась чего-то секретного.
Полученная информация явно давала версию. Сегодняшнюю работу участкового можно было считать успешной, поэтому он не стал обходить остальных знакомых Дрожжиной, а нашел себе более приятное времяпровождение до назначенного Хусаиновым срока доклада.
Недавно кто-то из оперов поделился, что дежурная комната ВОХРа прекрасное место, где можно передохнуть, забить фишки, покемарить часок, а то и пропустить стаканчик, находясь при этом "на территории" и не будучи досягаемым для начальства. Кстати, и партнерами для "козла" вохровцы были неплохими, и, в отличие от оперотряда, в дежурке всегда кто-нибудь сидел. Подойдя к двери, Шпагин услышал характерное бряканье фишек. Он радостно распахнул дверь (стучаться в служебные помещения считалось неэтичным) и остолбенел. За столом с костяшками в руке сидел зам по розыску Хусаинов.
- А, привет! - после некоторого замешательства бросил он Шпагину. - Ну, как успехи?
- Есть кое-что, - ответил участковый, присаживаясь к столу. Но при вохровцах не стал распространяться.
- А как у вас с заходными?! - воскликнул соперник, сидевший справа от Хусаинова, и долбанул костяшкой так, что все остальные подпрыгнули.
- С заходными хорошо, - флегматично отозвался зам по розыску, - без них плохо. - Он легонько постукал уголком фишки по столу.
- Так че ж ты с них заходил, - возмутился его партнер, сидевший напротив, - если у тебя бланковый!
Пока играющие заканчивали партию, Шпагин осмотрелся в дежурке. Стены были увешаны старыми плакатами застойной эпохи, которые ныне смотрелись необычайно прикольно. На почетном месте висел удивительный по своей глупости плакат "Так ли надо строить?" с домиком из фишек домино и окурком вместо трубы.
Партия очень скоро закончилась. Хусаинову с партнером вписали, и немало.
- Ну, ребята, нам пора, - зам по розыску делал вид, что Шпагин зашел сюда за ним. - Давай, Сергей, рассказывай, что выяснил.
Подхватив коллегу под локоток, он поспешил покинуть гостеприимных вохровцев.
Еще не зайдя в контору, коллеги уловили в воздухе запах озона. Из отделения доносились грозовые раскаты. То Валентинов орал на опера Ветрова, грозя всеми земными и небесными карами.
В свое оправдание Ветров не мог сказать ничего вразумительного. Как нашкодивший подросток, он только уставился в пол и обиженно пробубнил:
- А чего она...
После того, как начальственные грозы отгрохотали над опером, закончившись многообещающим "Пишите рапорт!", Хусаинов подошел спросить, а что, собственно, произошло. Судя по накалу валентиновского гнева, Ветров обвинялся, как минимум, в измене Родине в особо крупных размерах.
Оказалось, дело шло всего лишь о необоснованном применении оружия.
- Иду я по подвалу, - рассказывал виновный, - а навстречу мне... Именно навстречу! Прямо по середине коридора! Нахально! Идет! Именно идет, не торопясь! Крыса!!! И, главное, дорогу уступать на хочет, сволочь! Ну, я и не выдержал.
Ветров и не выдержал - пристрелил крысу из табельного оружия. Теперь ему грозила высшая мера - изгнание из органов, если служебное расследование не признает применение оружия правомерным. Неприятность вполне могла отразиться на Хусаинове, который уже и без того являлся кавалером двух строгих выговоров с "неполным служебным". Оценив ситуацию, зампорозыску устремил просительный взгляд на стоявшего рядом Шпагина:
- Сергей Николаич! На тебя вся надежда. Выручать надо.
- А я-то здесь при чем?
- Ну... у тебя же были знакомые на биофаке. Ну, я прошу тебя! Сходи к ним. Сделай заключение, что крыса была бешеной, представлявшей опасность для здоровья граждан. - Он обернулся. - Где это животное?!
- Тут я, - тихо отозвался Ветров.
- Крыса где, я спрашиваю?! Быстро в подвал за крысой! Сейчас Сергей Николаич нам экспертизу организует.
Шпагин вздохнул и хотел что-то сказать, но Хусаинов замахал руками:
- Конечно, конечно! С нас бутылка.
Со всей необходимостью для кого-то из сотрудников розыска замаячила командировка в Щелково. Приказ об этом, отданный начальником отделения через Хусаинова, однако, ниже уйти не сумел. Зам по розыску не обладал такой непререкаемостью тона, как его шеф, поэтому всем сыщикам удалось отбрехаться от столь выгодного предложения. В результате длительных препирательств по поводу того, кому ехать в Щелково, ехать туда пришлось самому Хусаинову.
Созвонившись накануне с коллегами из Щелково, Хусаинов рано утром, отчаянно зевая, занял место в вагоне электрички. Гонять в такую даль собственную машину он не решился, о служебной же не могло быть и речи.
Перед тем, как повидать Дрожжину с ее братцем, он предпочел собрать о них хоть какие-то сведения. В райотделе ничего узнать не удалось, а вот участковый поделился одной историей.
Два года назад Николай Иванович Дрожжин, 1963 года рождения, русский, военнослужащий в/ч номер 45703 был задержан милицейским патрулем Щелковского ОВД при обстоятельствах, которые хорошо запомнились ввиду их нетривиальности.
Старший лейтенант Дрожжин шел по двору и увидел, как трое ребятишек играют ножичком. Хороший был ножичек, финский, такой, каким, по понятиям старшего лейтенанта, пристало играть не маленьким мальчикам, а взрослым дяденькам. Ребята кидали его, пытаясь воткнуть в дерево, но это у них плохо получалось. Покачав головой, Дрожжин забрал игрушку и сказал: "Эх вы, вот как надо", - и шагов с десяти засадил ее в забор аж по самую рукоятку. В тот же момент с другой стороны раздался страшный вопль. Оказалось, что нож, пройдя сантиметровую доску, вонзился с спину прорабу Степанову, который покуривал, привалившись спиной к забору. К счастью, все обошлось малой кровью, этот инцидент в милиции решили считать несчастным случаем. Дрожжина отпустили, заступничества воинского начальства не понадобилось, хотя оно и изъявило живейшую готовность сделать все для вызволения из неприятностей своего подчиненного. Больше Дрожжин с милицией не сталкивался.
Почерпнув сии ценные сведения, Хусаинов почему-то подумал, что стоит для начала поговорить с сестрой и матерью Дрожжина, которые жили отдельно от него, а потом уже навестить самого секретного военнослужащего. Опер попытался зазвать с собою участкового, но тот, минуту назад травивший байки, сослался на страшную занятость и мгновенно зарылся в бумаги, точно варанчик в песок. Пришлось идти одному.
В доме Хусаинов застал чисто женскую компанию: Екатерину, ее мать и некую родственницу, называемую Верой. Еще на лестнице опер услышал их голоса, все трое не то спорили, не то ссорились, не то просто эмоционально беседовали. Беседа с опером вышла не менее эмоциональной. Для начала ему пришлось около получаса успокаивать всех троих, объясняя, что никто из них ничего не натворил, что он пришел только поговорить. Сообщение о смерти Фотиева вызвало новую бурю эмоций. Как понял Хусаинов, это было для них новостью.
Несколько успокоив женщин, Хусаинов попробовал приступить к допросу.
- Когда вы познакомились с гражданином Фотиевым Павлом Сергеевичем?
- Ваш Фотиев - подлец, каких свет не видел! - взвилась Екатерина. Мерзавец! И вы еще спрашиваете! Зачем вы пришли? Ему мало, что бросил меня как последнюю шлюху!?
- Да что же это такое!? - подскочила Вера. - Как вы смеете обзывать Катю такими словами? Я вот пожалуюсь вашему начальству.
Сейчас, похоже, история была склонна повториться.
Но службу следовало исполнять. Кулинич решительно шагнул в комнату.
- Слушай, брат, ты тут чего хочешь? - уже повернулся к нему один из чеченцев.
Опер вздохнул, достал из кармана гранату и выдернул чеку.
- Вы все ложитесь на пол!
Чеченцы поспешно легли.
- А ты, брат, сейчас пойдешь со мной! - Кулинич сгреб Бачиева за воротник и вывел в коридор. Здесь он аккуратно прикрыл дверь, не забыв вложить в щель гранату. При открывании граната обязана была рвануть, и Бачиев что-то тревожно крикнул по-чеченски.
Не слушая ответа из-за двери, Кулинич зло ткнул чеченца стволом в бок и повлек его к лестнице. Оставленная им в двери зажигалка была подарком к прошлому дню рождения, отлично служила уже почти год, и он был огорчен потерей.
Когда они спустились на первый этаж, сверху послышались грозные крики, и на лестницу высыпала толпа аборигенов. Возможно, они хотели вернуть ему зажигалку, но у некоторых в руках что-то подозрительно поблескивало. Бачиев рванулся, но Кулинич изо всех сил потащил его ко входной двери. Едва опер приладился открыть дверь пинком, как она распахнулась сама, и в вестибюль ввалился здоровенный сержант в бронежилете и с автоматом в руке. За ним следовало еще человек десять - похоже, весь личный состав двести девятнадцатого отправился на прогулку. Замыкал колонну Муравьев.
Чеченцы на лестнице моментально сделали вид, что идут просто погулять. Ножи куда-то исчезли. Кулинич нагло забрал у шедшего впереди свою гранату.
- Ты как, живой? - обеспокоенно поинтересовался Муравьев. - Мне тут объяснили, что в это общежитие вдвоем не ходят. Даже сейчас народу маловато.
- Ну вот, - подвел итог местный капитан. - Все живы-здоровы, а на этажи мы не пойдем. Черт знает, что там может быть!
Все гурьбой вывалились на двор. Вместо "воронка" Кулинич с некоторым изумлением увидел солидный "Икарус" с надписью по борту "Интурист". Новоявленные интуристы забрались в автобус и направились в отделение. По дороге притормозили у магазина - чудесное спасение требовалось отметить. Разумеется, ставил Кулинич.
Рустама Бачиева отвели в камеру, народ облегченно снимал бронежилеты. Капитан отпустил шофера автобуса, неискренно пожелав тому впредь не развозить блядей и, следовательно, не попадаться. Опера прошли в дежурную часть.
На двери дежурки Кулинич заметил кодовый замок, какой обычно устанавливают в подъездах. Огромный жестяной ящик с черными кнопками выглядел здесь как-то диковато. Миг спустя Сергей понял, почему: замок установили кодом вовнутрь. Чтобы войти в отделение, достаточно было повернуть ручку, а вот выйти просто так не получилось бы. Улыбнувшись, опер продолжил изучать интерьер конторы, где оказался впервые.
Визуальное знакомство с 219-м отделением дало картину неутешительную. Во-первых, Кулинич отметил тот факт, что дежурный был навеселе. Видимо специально для такого случая его рабочее место отделялось от посетителей сплошным стеклом. Пол дежурной части усеивали окурки, а ключ от оружейной комнаты торчал в замке. Короче, Сергей про себя охарактеризовал обстановку в отделении как "бардак в хронической стадии". Впрочем, нам здесь работать не довелось и, видимо, не доведется. И слава богу.
Тут же вспомнилось соседнее с нашим 316-е отделение, куда Сергея однажды занесло в не слишком подходящее время - в новогоднюю ночь. Привелось сдавать туда пьяного дебошира (конечно, под Новый год на пьянство велено смотреть сквозь пальцы, но разбивание чужих голов бутылками по-прежнему рассматривается как нарушение порядка). В отделении Кулинич слегка офигел - доставленный ими дебошир оказался самым трезвым человеком в этой конторе.
При входе в отделение их попросили держаться у стенки, а то, мол, старшина упился так, что ему душманы мерещатся, он заперся в оружейке и никого не подпускает. Словно в подтверждение послышался мощный рык "Не пройдете, гады!", и несколько пуль царапнули по стенке. Задержанного долго били валенком с вложенной гантелей, а потом, чтобы привести в чувство, предложили полить водичкой. Идея почему-то показалась всем остроумной. Несмотря на протесты Кулинича, парня выволокли на мороз и стали поливать из шланга. Два сержанта, которые его поддерживали, мокли за компанию...
Да, по сравнению с 316-м здешняя контора выглядела весьма благопристойно всего лишь попили пивка на рабочем месте.
Гостеприимный капитан, открывая очередную бутылку пива при помощи табельного "Макарова", заметил, что конструктор был "наш человек". С каким оружием лучше ходить на операцию - это еще вопрос, но для всего остального лучше ПМа не придумаешь. Если поставить затвор на задержку, то образовавшаяся конструкция до миллиметра подходит к пивной бутылке, и лучшей открывашки не найти.
Друзья поспешили вежливо распрощаться с хозяевами и, забрав задержанного, отправились к себе. Естественно, тоже на общественном транспорте.
Приближаясь к родному отделению, опера настроились на лучшее - что их сейчас похвалят, а может быть даже разрешат отправиться к вечеру по домам. Все-таки сегодня они взяли возможного убийцу. Настроение было испорчено еще на подходе к конторе. Возле подъезда стояла машина с четырьмя кавказскими рожами. При виде друзей Бачиев приободрился.
- Давай-давай, - проворчал досадливо Муравьев, дергая наручники, которыми был пристегнут задержанный.
Внутри отделения ждала еще одна неприятность. Она стояла в коридоре, непринужденно болтая с замполитом отделения Незлобиным. Неприятность персонифицировалась в майоре Пчелкине - методисте из Главка, который появлялся у них изредка, преимущественно в те моменты, когда можно было ждать какого-либо успеха. Последний раз он заглядывал совсем недавно - как раз накануне убийства, они еще забивали "козла" у Шпагина, и Кулинич отметил, что этот "кабинетный оперативник" неплохо играет.
"Раз приперся так скоро, значит, почувствовал удачу, - отметил про себя Кулинич. - Ишь, нашел себе друга. Два бездельника! Небось, с нами к чеченцам не полезли бы."
Замполита Незлобина в отделении отчего-то недолюбливали. На первый взгляд - совершенно незаслуженно. Ничего худого за ним не числилось ни здесь, ни на предыдущем месте службы (перешел он сюда с освобожденной должности комсомольского секретаря РУВД). Всегда вежливый, исполнительный. На приказы начальника никогда на забивал. И выпить с коллегами не чурался. Но отчего-то его добрые белые глаза и открытое круглое лицо вызывали у сотрудников подсознательную антипатию.
Требовалось провести опознание Бачиева студентами-свидетелями. Самое трудное в таком деле - это найти понятых. Отчаявшись уговорить хотя бы кого-нибудь исполнить свой гражданский долг, Муравьев вернулся в дежурку. Телефон штаба ДНД тоже почему-то не отвечал. В конце концов Муравьев поручил поиск понятых помощнику дежурного.
Ротозей Семен уже успел смениться. Помощником стоял сержант Вощанов, который готовился получить офицерское звание и искренне считал, что главное качество оперативника - находчивость. Сам Вощанов имел ее явно в избытке.
Понятых будущий опер привел уже через минуту. Выйдя из отделения, сержант остановил двух первых попавшихся студентов и сурово потребовал документы. Положив паспорта в карман, сержант отвел несчастных в отделение, решительно ответив на вопрос "За что?":
- За все хорошее!
Узнав от Муравьева, что от них требуется всего лишь расписаться в протоколе, студенты облегченно вздохнули и приступили к своим обязанностям. Еще через минуту Вощанов привел статистов, пойманных тем же способом. Этот метод грозил жалобами и практиковался лишь при недостатке времени.
Здесь вмешался Пчелкин. Он заметил, что статисты совсем не похожи на Бачиева и потребовал, чтобы, в соответствии с УПК, нашли других, "сходных по внешности с опознаваемым". Требование, конечно, правильное, но попробуй-ка найди двоих статистов в студенческом общежитии, да еще и кавказцев! Именно это - пойти и найти - все в один голос и предложили Пчелкину сделать самому. Он начал отказываться, ссылаясь на незнание территории, и в конце концов с ним отрядили Муравьева - как самого молодого.
По дороге на этажи Муравьев вспоминал свое первое опознание. Он тогда только-только пришел в милицию и был полон всяческих вредных идей, а также предрассудков, почерпнутых в основном при чтении УПК. Дело вел следователь Жбан, а опер выступал в роли свидетеля и должен был опознать одного злодея. Явившись в назначенное время в прокуратуру, он заметил возле кабинета следователя того самого злодея, понуро сидевшего на стуле. Муравьев, войдя в кабинет, только собрался заметить следователю, что это вообще-то непорядок, что по правилам положено, чтобы опознающий находился в отдельной комнате и не мог видеть заранее ни опознаваемого, ни статистов. Но не успел он открыть рот, Жбан сам захватил инициативу:
- А-а-а, пришел? Видел, в коридоре сидит? Это он?
- Он... - пролепетал сбитый с толку Муравьев.
- Хорошо! - следователь продолжал рыться в бумагах. - Значит так. Выйди сейчас на улицу и найди двух понятых и двух статистов для опознания. Только чтоб с московской пропиской были. Давай, по-быстрому!
- Я вообще-то опознавать его должен... - опер еще надеялся, что тут какая-то ошибка.
- Ну и что? - нимало не смутившись, отреагировал Жбан. - Мне, что ли, идти? - и развел руками, как бы демонстрируя свой внушительный зад, который, на взгляд, действительно трудно было оторвать от стула.
Идти в конце концов пришлось все-таки ему. После этого случая для Муравьева прокуратура перестала быть авторитетом.
Спустя полчаса Пчелкин понял, что экспедиция провалилась. Опознание придется проводить с теми статистами, что были. Возвращаясь в отделение, Пчелкин решительно протолкался через толпу молодых людей, куривших на лестнице. Один из них ловко вытащил бумажник опера. Муравьев укоризненно посмотрел на начинающего жулика. Бумажник вернулся на место. Пчелкин ничего не заметил.
Опознание прошло довольно гладко. К сожалению, опознал Бачиева лишь один из студентов. Другой, пряча глаза, заявил, что для него все кавказцы на одно лицо, и он не может ничего с уверенностью утверждать.
После опознания за Рустама взялся лично Хусаинов. Зампорозыску отличался располагающей к откровенности внешностью и особенно фигурой. Хотя Хусаинов никого никогда не бил и даже не угрожал побоями (скажем так - почти никогда), оказавшиеся в его кабинете люди вдруг становились удивительно словоохотливыми. Улыбка Хусаинова (все передние зубы - металлические) и его худощавая фигура (всего 150 килограмм при росте 180) почему-то производили на них огромное впечатление.
И на этот раз попавший под обаяние зампорозыску Рустам рассказал, что Фотиев как-то упомянул о своем конфликте с неким Раджаповым по поводу абитуры. Вроде бы, на этой почве он кого-то не то кинул, не то подставил.
Насчет абитуры же приходил в комнату Фотиева и тот громила с тесаком, которого с трудом повязали в ночь убийства. Он уже получил свой год за незаконное ношение холодного оружия (доказать нападение на сотрудника милиции не удалось, поскольку телесные повреждения наличествовали только на задержанном) и уехал в "дом родной". Но фамилия его была не Раджапов. И ничего другого о фотиевских делах из него вытрясти не удалось. Если на почве вступительных экзаменов у Фотиева случился один конфликт, то логично предположить, что могли быть и другие.
Понимая, что доказательств недостаточно, чтобы сделать его хотя бы подозреваемым, но понимая и то, что при необходимости их изыщут, Рустам с готовность закладывал фотиевские связи, но, тем не менее, категорически отказывался от убийства. Он даже признал конфликт с Фотиевым. Но на время убийства Бачиев располагал железным алиби - весь вечер он провел в комнате милиции на станции "Арбатская".
Рустам не без оснований главной достопримечательностью Москвы считал хорошеньких и любвеобильных русских девушек. Благодаря то ли тугому кошельку, то ли каким другим столь же выдающимся достоинствам, девушки частенько отвечали Рустаму взаимностью. Однако в тот вечер случился Облом (именно так, с большой буквы). Увидев в метро очередную волнующую сердце красавицу, Рустам по обыкновению начал знакомство незамысловато - встав у нее на пути с обаятельной улыбкой. Дальнейшие события запомнились самому Бачиеву лишь страшной резью в глазах и болью в паху, а в официальных документах поста милиции были отражены как "нападение на младшего лейтенанта КГБ Садомцеву" и "ненадлежащее несение службы нарядом ППС по охране метрополитена". После продолжавшейся всю ночь беседы Рустам покинул гостеприимную станцию "Арбатская", лишившись всех своих карманных денег и значительной части обаяния. Однако приобрел неопровержимое алиби, в чем теперь с гордостью признавался.
Версия "Бачиев" медленно угасала. Хусаинов поручил сыщикам вплотную заняться абитурой.
Примечания к гл.2
1 Ученые физического факультета принимали активное участие в создании советского ядерного оружия, а проект этот, как известно, курировал Л.П.Берия. Так что некоторые ветераны факультета были с ним лично знакомы. [Обратно]
Глава 3
С бланкового не заходи
3-я заповедь "козла"
Тем временем участковый Шпагин, которому было поручено отработать "женскую линию" Фотиева работал в поте лица, стараясь спихнуть с себя это поручение. Для начала он надел форму и посетил деканат и учебную часть биофака, где, судя по записи в блокноте убитого, училась фотиевская подружка. Факультет, к несчастью, находился на его участке, так что эту часть работы свалить все равно было не на кого.
Административные работники (а особенно работницы) Университета то ли потому, что относились в основном к старшему поколению, то ли потому, что постоянно были окружены студентами - народом беззаботным и недисциплинированным - всегда испытывали почтение к представителям власти. Современные нравы в студенческой среде, помноженные на демократизацию, вызывали у них раздражение, что оборачивалось хорошими отношениями с участковым, в лице которого они видели желанный "порядок". Чтобы эффективно пользоваться таким отношением, для всех контактов с администрацией Шпагин старался надевать форму. Пользуясь хорошим расположением, он быстро, без лишних формальностей выяснил, что интересующая его студентка - Дрожжина Екатерина Ивановна, из города Щелково Московской области, недавно отчислилась по собственному желанию и уехала домой. О причине этого поступка в официальных бумагах ничего не было, но инспекторша курса повторила участковому приблизительно то же, о чем ходили слухи в общежитии: что студентка эта забеременела от Фотиева, а тот со скандалом отказался на ней жениться. Переписав установочные данные из личного дела Дрожжиной, участковый отправился беседовать со студентами, знавшими ее.
Щелково ему понравилось, поскольку в его зону ответственности никак не входило, и на основании этого можно было спихнуть работу на кого-нибудь из оперов, а то и еще подальше.
Для беседы с друзьями и подругами Дрожжиной участковый переоделся в штатское. В отличие от сотрудников, студенты на дух не переносили милицейской формы, причем не из-за того, что были не в ладах с законом, а просто в силу господствовавшей идеологии, которая недавно из кухонь перебралась на страницы газет, и которую он характеризовал как "лагерную". Доходило до смешного (это если смотреть со стороны), когда студента приглашали в качестве свидетеля по делу, он начинал возмущаться: "Стукача из меня хотите сделать!"
С женщинами разговаривать было намного проще. Политические веяния на них мало повлияли. Как и раньше, достаточно было сделать вид, что тебе интересна ее болтовня и время от времени поддакивать или, еще лучше, выражать легкие сомнения - и дело в шляпе, оставалось лишь терпеливо вылавливать нужное из обильного потока информации обо всем и обо всех.
О гибели Фотиева студенты уже знали, поэтому сразу же соображали, отчего милиция интересуется его подругой. Кто пытался уклониться от разговора, кто начинал ломать комедию, а иные делали вид, что ничего не знают. Участковый делал вид, что верит и спешил к следующему студенту.
После нескольких бесплодных бесед Шпагин наконец добрался до Лены близкой подружки Екатерины Дрожжиной. Подружку Лену ему удалось разговорить по полной программе. Она выболтала, что после объяснения с Фотиевым Дрожжина долго плакала, всячески проклинала неверного любовника и грозилась сделать что-то страшное то с ним, то с собою. В частности, она говорила (точнее, всхлипывала) примерно следующее: "Я брату скажу!.. Он его... Ему человека убить - что муху!"
Сболтнув последнее, подружка Лена сразу прикусила язычок, сообразив, что, указала на возможного убийцу, то есть совершила грех, именуемый стукачеством. Но сделанного не воротишь, поэтому после непродолжительного колебания она выдала и остальное о брате Дрожжиной. О нем подружка знала немного - со слов Кати, он служил в звании капитана в одной из частей Минобороны около Щелкова, и работа его касалась чего-то секретного.
Полученная информация явно давала версию. Сегодняшнюю работу участкового можно было считать успешной, поэтому он не стал обходить остальных знакомых Дрожжиной, а нашел себе более приятное времяпровождение до назначенного Хусаиновым срока доклада.
Недавно кто-то из оперов поделился, что дежурная комната ВОХРа прекрасное место, где можно передохнуть, забить фишки, покемарить часок, а то и пропустить стаканчик, находясь при этом "на территории" и не будучи досягаемым для начальства. Кстати, и партнерами для "козла" вохровцы были неплохими, и, в отличие от оперотряда, в дежурке всегда кто-нибудь сидел. Подойдя к двери, Шпагин услышал характерное бряканье фишек. Он радостно распахнул дверь (стучаться в служебные помещения считалось неэтичным) и остолбенел. За столом с костяшками в руке сидел зам по розыску Хусаинов.
- А, привет! - после некоторого замешательства бросил он Шпагину. - Ну, как успехи?
- Есть кое-что, - ответил участковый, присаживаясь к столу. Но при вохровцах не стал распространяться.
- А как у вас с заходными?! - воскликнул соперник, сидевший справа от Хусаинова, и долбанул костяшкой так, что все остальные подпрыгнули.
- С заходными хорошо, - флегматично отозвался зам по розыску, - без них плохо. - Он легонько постукал уголком фишки по столу.
- Так че ж ты с них заходил, - возмутился его партнер, сидевший напротив, - если у тебя бланковый!
Пока играющие заканчивали партию, Шпагин осмотрелся в дежурке. Стены были увешаны старыми плакатами застойной эпохи, которые ныне смотрелись необычайно прикольно. На почетном месте висел удивительный по своей глупости плакат "Так ли надо строить?" с домиком из фишек домино и окурком вместо трубы.
Партия очень скоро закончилась. Хусаинову с партнером вписали, и немало.
- Ну, ребята, нам пора, - зам по розыску делал вид, что Шпагин зашел сюда за ним. - Давай, Сергей, рассказывай, что выяснил.
Подхватив коллегу под локоток, он поспешил покинуть гостеприимных вохровцев.
Еще не зайдя в контору, коллеги уловили в воздухе запах озона. Из отделения доносились грозовые раскаты. То Валентинов орал на опера Ветрова, грозя всеми земными и небесными карами.
В свое оправдание Ветров не мог сказать ничего вразумительного. Как нашкодивший подросток, он только уставился в пол и обиженно пробубнил:
- А чего она...
После того, как начальственные грозы отгрохотали над опером, закончившись многообещающим "Пишите рапорт!", Хусаинов подошел спросить, а что, собственно, произошло. Судя по накалу валентиновского гнева, Ветров обвинялся, как минимум, в измене Родине в особо крупных размерах.
Оказалось, дело шло всего лишь о необоснованном применении оружия.
- Иду я по подвалу, - рассказывал виновный, - а навстречу мне... Именно навстречу! Прямо по середине коридора! Нахально! Идет! Именно идет, не торопясь! Крыса!!! И, главное, дорогу уступать на хочет, сволочь! Ну, я и не выдержал.
Ветров и не выдержал - пристрелил крысу из табельного оружия. Теперь ему грозила высшая мера - изгнание из органов, если служебное расследование не признает применение оружия правомерным. Неприятность вполне могла отразиться на Хусаинове, который уже и без того являлся кавалером двух строгих выговоров с "неполным служебным". Оценив ситуацию, зампорозыску устремил просительный взгляд на стоявшего рядом Шпагина:
- Сергей Николаич! На тебя вся надежда. Выручать надо.
- А я-то здесь при чем?
- Ну... у тебя же были знакомые на биофаке. Ну, я прошу тебя! Сходи к ним. Сделай заключение, что крыса была бешеной, представлявшей опасность для здоровья граждан. - Он обернулся. - Где это животное?!
- Тут я, - тихо отозвался Ветров.
- Крыса где, я спрашиваю?! Быстро в подвал за крысой! Сейчас Сергей Николаич нам экспертизу организует.
Шпагин вздохнул и хотел что-то сказать, но Хусаинов замахал руками:
- Конечно, конечно! С нас бутылка.
Со всей необходимостью для кого-то из сотрудников розыска замаячила командировка в Щелково. Приказ об этом, отданный начальником отделения через Хусаинова, однако, ниже уйти не сумел. Зам по розыску не обладал такой непререкаемостью тона, как его шеф, поэтому всем сыщикам удалось отбрехаться от столь выгодного предложения. В результате длительных препирательств по поводу того, кому ехать в Щелково, ехать туда пришлось самому Хусаинову.
Созвонившись накануне с коллегами из Щелково, Хусаинов рано утром, отчаянно зевая, занял место в вагоне электрички. Гонять в такую даль собственную машину он не решился, о служебной же не могло быть и речи.
Перед тем, как повидать Дрожжину с ее братцем, он предпочел собрать о них хоть какие-то сведения. В райотделе ничего узнать не удалось, а вот участковый поделился одной историей.
Два года назад Николай Иванович Дрожжин, 1963 года рождения, русский, военнослужащий в/ч номер 45703 был задержан милицейским патрулем Щелковского ОВД при обстоятельствах, которые хорошо запомнились ввиду их нетривиальности.
Старший лейтенант Дрожжин шел по двору и увидел, как трое ребятишек играют ножичком. Хороший был ножичек, финский, такой, каким, по понятиям старшего лейтенанта, пристало играть не маленьким мальчикам, а взрослым дяденькам. Ребята кидали его, пытаясь воткнуть в дерево, но это у них плохо получалось. Покачав головой, Дрожжин забрал игрушку и сказал: "Эх вы, вот как надо", - и шагов с десяти засадил ее в забор аж по самую рукоятку. В тот же момент с другой стороны раздался страшный вопль. Оказалось, что нож, пройдя сантиметровую доску, вонзился с спину прорабу Степанову, который покуривал, привалившись спиной к забору. К счастью, все обошлось малой кровью, этот инцидент в милиции решили считать несчастным случаем. Дрожжина отпустили, заступничества воинского начальства не понадобилось, хотя оно и изъявило живейшую готовность сделать все для вызволения из неприятностей своего подчиненного. Больше Дрожжин с милицией не сталкивался.
Почерпнув сии ценные сведения, Хусаинов почему-то подумал, что стоит для начала поговорить с сестрой и матерью Дрожжина, которые жили отдельно от него, а потом уже навестить самого секретного военнослужащего. Опер попытался зазвать с собою участкового, но тот, минуту назад травивший байки, сослался на страшную занятость и мгновенно зарылся в бумаги, точно варанчик в песок. Пришлось идти одному.
В доме Хусаинов застал чисто женскую компанию: Екатерину, ее мать и некую родственницу, называемую Верой. Еще на лестнице опер услышал их голоса, все трое не то спорили, не то ссорились, не то просто эмоционально беседовали. Беседа с опером вышла не менее эмоциональной. Для начала ему пришлось около получаса успокаивать всех троих, объясняя, что никто из них ничего не натворил, что он пришел только поговорить. Сообщение о смерти Фотиева вызвало новую бурю эмоций. Как понял Хусаинов, это было для них новостью.
Несколько успокоив женщин, Хусаинов попробовал приступить к допросу.
- Когда вы познакомились с гражданином Фотиевым Павлом Сергеевичем?
- Ваш Фотиев - подлец, каких свет не видел! - взвилась Екатерина. Мерзавец! И вы еще спрашиваете! Зачем вы пришли? Ему мало, что бросил меня как последнюю шлюху!?
- Да что же это такое!? - подскочила Вера. - Как вы смеете обзывать Катю такими словами? Я вот пожалуюсь вашему начальству.