Особыми отделами овладела какая-то мания – в каждом еврее-перебежчике видеть немецкого шпиона. А если это был польский еврей, да еще служивший у немцев, его положение становилось почти безнадежным.
   18 марта 1943 года к партизанам бригады Алексея Донукалова, действовавшей в районе Минска, перешел Генрих Максимилианович Чаплинский, 1890 года рождения. Польский еврей, профессор Краковской и Львовской консерваторий, Чаплинский много гастролировал по миру, жил в Лондоне, Париже, Антверпене, посещал Бразилию, Канаду и США В 1940 году НКВД арестовало его «за нелегальный переход границы в районе Малкина». Чаплинский се.мь месяцев провел в тюрьме города Белостока. С началом советско-германской войны во время бомбардировки бежал из колонны эвакуируемых заключенных. Сам он на допросе в партизанском отряде утверждал, что в районе Червень его отпустил конвой. В дальнейшем
   Чаплинский служил переводчиком в немецких авиационных частях и штабах в Минске, Витебске, Могилеве и других белорусских городах. Выручило знание языков – Чаплинский владел польским, русским, немецким, английским, французским, испанским и чешским. Но с точки зрения советских органов безопасности, «безродный космополит» Чаплинский, объездивший чуть ли не весь мир, выглядел матерым шпионом. Пономаренко и нарком госбезопасности Белоруссии Лаврентий Фомич Цанава 15 мая 1943 года сообщили Сталину основные этапы биографии профессора консерватории и сделали неутешительный для него вывод: «Предварительный опрос Чаплинского дает полное основание полагать, что он является агентом немецкой разведки, специально подосланным в партизанский отряд Донукалова для проникновения в советский тыл. Причем есть основания полагать, что он является старым агентом немецкой разведки, работавшим в ряде стран по ее заданию. Чаплинский передан в Главное управление «СМЕРШ» т. Абакумову». До этого Пономаренко утверждал также, без каких-либо доказательств, что Чаплинский «немцами использовался в качестве переводчика по серьезным делам». Что это были за серьезные дела, Пантелеймон Кондратьевич не уточнил. Может быть, намекал на какие-то допросы советских агентов? Но люфтваффе ведь никакими полицейскими функциями не обладали, и вряд ли Генрих Максимилианович занимался чем-либо иным, кроме переговоров с местными властями насчет расквартирования и снабжения авиационных частей всем необходимым.
   А вот еще одно, по всей видимости, сфабрикованное дело – о немецких агентах, будто бы засланных в партизанскую бригаду «дяди Васи» в Белоруссии для проведения диверсионной и террористической деятельности. Начальник состоявшей при бригаде спецгруппы НКВД Бэр и начальник Особого отдела бригады Иванов в докладной записке в Центральный штаб партизанского движения утверждали:
   «14 марта 1943 года партизан отряда им. Суворова Лисогор Иван Максимович (прибыл в партизанский отряд 6.3.43 из 46 украинского батальона), будучи в деревне Янушковичи Логойского района Минской области в доме крестьянина Богушевича, в присутствии партизанки Левиной и семьи Богушевича в пьяном виде проболтался о своей враждебности к советской власти, высказывая контрреволюционную клевету по адресу вождей партии и избил партизанку из соединения «дяди Димы» за то, что она пыталась прекратить его контрреволюционные выпады.
   29 марта 1943 года Особым отделом Лисогор был арестован, признался в своих контрреволюционных выпадах и клевете по адресу вождей партии и советской власти в силу своей враждебности к ним. Следствие было направлено на то, чтобы выяснить, не является ли Лисогор агентом гестапо, засланным со специальным заданием германской разведкой в партизанский отряд. Следствием это было установлено».
   Интересно, а каким образом следователи установили, что Иван Лисогор был германским шпионом? Только на основе его собственных признательных показаний. Несомненно, беднягу сильно били, и ему пришлось не только на себя возвести напраслину, но и оговорить своих товарищей по 46-му украинскому полицейскому батальону – Брейтмана-Петренко, Климова, Токмана и некоторых других, вместе с ним бежавших к партизанам.
   Вся пикантность ситуации заключалась в том, что Михаил Иосифович Брейтман, в батальоне служивший под фамилией Петренко, был самым настоящим евреем. Чекистам пришлось придумать, что, разоблаченный во время медосмотра как еврей, Брейтман под угрозой расстрела был завербован в качестве агента командиром батальона. Затем он будто бы был направлен в концлагерь для евреев в местечке Малый Тростянец под видом рабочего, но фактически являлся курсантом специальной «школы гестапо» для агентов-евреев. Михаил Иосифович подробно рассказал (или подписал то, что ему продиктовали следователи) о многочисленных ядах, которые ему демонстрировали инструкторы-немцы, упомянул, в частности, какую-то розовую жидкость, но вот беда: при аресте у Брейтмана никаких ядов, взрывчатки или иных орудий «диверсионно-террористической деятельности» не обнаружили. Да и товарищи, которых он оговорил, в качестве вербовщика указали на командира батальона, но больше никого из сотрудников немецкой разведки назвать не смогли. Когда же речь зашла об их сослуживце Балакине, «засланном со шпионским заданием в другой партизанский отряд», то арестованные заговорили о вещах и вовсе фантастических. Будто бы начальник штаба батальона офицер-эстонец Мельдерс неоднократно собирал их вместе и, вопреки всем правилам конспирации, ставил в пример Балакина, якобы добывающего ценную информацию.
   Несчастному Брейтману вместе с другими бойцами украинского батальона пришлось охранять лагерь смерти Тростянец под Минском, где уничтожали евреев. Написав 13 апреля 1943 года под диктовку особиста Иванова вымышленные признания о своей вербовке и обучении в школе гестапо, он оставил нам также собственноручное показание о тех ужасах, которые ему довелось видеть в Тростянце. В искренности этого свидетельства Брейтмана-Петренко трудно усомниться:
   «Я хочу в этих строках рассказать всю правду о «немецкой справедливости», о тех, кто во всеуслышанье кричит о цивилизации и культуре на словах, а на деле совсем противоположно. Я хочу рассказать всю правду как очевидец о так называемых «строителях Новой Европы». Если меня кто-либо спрашивает, что такое цивилизация, я всегда переспрашиваю, какую цивилизацию думаете – немецкую или человеческую, ибо разница между ними очень большая…
   Это было при первом массовом расстреле евреев в ноябре 1941 года, 7-го числа, когда выводили евреев за город, где было вырыто 14 ям. Загоняли людей в ямы и стреляли их, а на трупы этих людей заставляли других становиться и которым последовала участь первых. При таком массовом расстреле, когда раздаются предсмертные крики, когда кровь льется рекой, эти кровожадные убийцы преспокойно объявляют перерыв и около ямы кушают и пьют, мучения недобитых представляют им удовольствие.
   Одна женщина подошла со своим ребенком к одному украинцу, который стоял на посту, и обратилась со следующими словами: «Слушайте, я вас прошу, спасите моего ребенка, он у меня русский». Ребенок же уцепился за шею матери и говорит сквозь слезы: «Нет, мама, никуда я не пойду, я хочу быть с тобой вместе». Ребенку этому не больше 4—5 лет. Стоявший поблизости немец из СС спросил – о чем она говорит. Ему перевели, что говорил ребенок и что говорила она.
   Тогда он велел этой женщине рыть яму, потом положил туда ребенка и велел матери засыпать его. Мать не могла этого делать, тогда он облил ребенка бензином и живым запалил его. Мать там же сошла с ума, голой она бегала по всему полю, и немцы смеялись и стреляли из винтовок и автоматов – кто первый попадет.
   Надо отметить, что эти кровожадные звери перед расстрелом раздевали всех и увозили себе. Это отдавали им в подарок от вождя, от обер-убийцы Адольфа Гитлера…
   Каждый четверг строили всех евреев и отбирали людей, которые уже приустали в работе. Из них уже выжали все, что можно, это освобождает место для тех, кто должен был прибыть завтра. После такого отбора в бараке, где жили евреи, можно было слышать стоны, прощальные стоны и возгласы, песни, полные слез. Открытые проклятия на голову поработителей тех, кто с ума сошел, а таких случаев было очень много. Эти отобранные люди служили для такой цели, о которой никто не подумает.
   Часто приезжали из г. Минска гестаповцы для тренировки в стрельбе и вот брали этих людей, выводили в тир их и по ним, по живым мишеням, тренировались в стрельбе. Привозили своих жен, и они принимали равную участь в этом кровавом деле. При каждом таком кровавом развлечении в промежутке между стонами раненых, выстрелами убийц можно было слышать смех данных зверей в образе женщин…
   Недалеко от лагеря в лесу находится кладбище для немцев. Однажды привезли несколько убитых немцев хоронить, гробы стояли. Проходя мимо их, один из заключенных, который рыл ямы, не снял шапку. Об этом от стражи узнал комендант и после похорон на первом дереве около дороги он был повешен крюком за ребра. Целую ночь по всему лагерю раздавались душераздирающие крики. Жизнь не хотела так быстро покинуть молодое здоровое тело. К утру эта страшная жертва скончалась. А подлые псы-рыцари, вы, гитлеровские собаки, будете прокляты всем миром. Ваши гнусные кровожадные поступки не пройдут даром. Отомстим. Красная Армия громила, громит и будет громить. Запомните, что русский народ никогда не был под игом иноземцев и никогда не будет. Запомните еще вот что:
   За глаз мы оба выбьем,
   А за зуб всю челюсть свернем».
   В отличие от этого эмоционального и очень конкретного рассказа о страданиях евреев, показания Брейтмана «о пребывании в школе гестапо № 12» даны в общих словах и лишены деталей. Единственный запоминающийся эпизод – случай, когда гестаповцы загнали несколько евреев в мусорную яму, затем бросили туда гранату и наблюдали за мучениями несчастных, чтобы определить, сколько проживут люди после таких ранений. Это требовалось якобы еще и для того, чтобы курсанты «школы гестапо» «научились при любых условиях быть спокойными и хладнокровными, чтобы наши сердца были нечувствительны к мукам других».
   Но тот же самый эпизод есть и в показаниях Брейтмана о страданиях евреев, и там он никак не связан с разведшколой. Она, по уверению подследственного, «находилась за городом, в том месте, где находились концлагеря (по Могилевскому шоссе на 12 км)». По утверждению Брейтмана, «школа состояла исключительно из людей, которые зависели от немецкого гестапо, и уголовных преступников. К примеру, я обвинялся в том, что еврей, политрук. Я дал свое согласие попасть в эту школу под угрозой смерти, при предварительной обработке». Воля ваша, но создается впечатление, что минское СД состояло из сплошных идиотов. Ведь как раз уголовники и агенты, которые согласились сотрудничать под страхом смерти, представляют собой самые ненадежные кадры. Это прекрасно известно всем службам разведки и контрразведки мира.
   По словам Брейтмана, курсанты будто бы ничем не отличались по внешнему виду от заключенных. Бросается в глаза, что в «признании» Михаила Иосифовича указаны только те места в Минске, где дислоцировались бойцы украинского полицейского батальона. Других он просто не знал, а допрашивавший Брейтмана тоже не сумел придумать, где бы «расположить» школу гестапо, которую все же вряд ли разместили бы на территории концлагеря. Всех курсантов, по уверению Брейтмана, предназначали исключительно для борьбы с партизанским движением. Однако учили их вещам довольно странным. Например, «из видов диверсий нам показали следующие: как отравлять пишу, как выводить из строя машины, как уничтожать мосты, палить лес… сжигать деревни… Допустим, пишу отравлять не тогда, когда она варится в котле, а стараться отравить продукты еще раньше, ибо за ними не так смотрят. Выводить машины из строя путем бросания в бензобак сахара, соли. Мосты уничтожать не путем собственноручного поджигания, а путем слуха, что приближаются немцы, и заставить жителей близлежащей деревни лично уничтожить мосты, а в тот момент, когда население уходит в лес, воспользоваться этим и подпалить деревни».
   Ядов, повторю, у Брейтмана и его товарищей по несчастью так и не нашли. Непонятно также, почему мосты следовало уничтожать непременно руками местного населения. Вероятно, ни Брейтман, ни Иванов просто не представляли, как именно поджигают мосты, и поэтому пошли по такому сложному пути. И совсем уж неясно, зачем агенту, засылаемому к партизанам, надо знать, как выводить из строя автомобили. Можно подумать, что народные мстители разъезжали сплошь на «мерседесах» и «оппель-адмиралах».
   Брейтман писал, что гестаповцы рекомендовали ему пробраться в партизанскую разведку, а там «никакой работы не проводить в пользу немцев до тех пор, пока не создашь себе славу бесстрашного разведчика и чекиста». Эта версия позволяла объяснить, почему Брейтман ничего предосудительного в партизанском отряде так и не совершил. Правда, непонятно, зачем было партизанам посылать в разведку евреев, которых оккупанты в любой момент могли арестовать за одну только расовую принадлежность.
   В докладной записке Бэр и Иванов вынуждены были признать, что «практической деятельности все эти агенты гестапо в широких размерах осуществить не смогли, за исключением доносов гестаповцам за время пребывания в украинском батальоне на солдат». Не придумывать же, в конце концов, несостоявшиеся диверсии и убийства.
   О том, что немцы никогда не рискнут выпустить за линию фронта или к партизанам агента, которому абсолютно не верят, чекисты предпочитали не задумываться. А еврею Брейтману они никогда бы не поверили из-за одной только расовой принадлежности, делавшей для агента не только бессмысленным, но и заведомо опасным возвращение на германскую сторону. Заложников в виде семьи у Брейтмана не имелось, да и в случае с евреями этот метод не был слишком действенным. Несчастные знали, что нацисты все равно постараются истребить их близких. Не говоря уже о том, что Михаил Иосифович был непосредственным свидетелем расстрелов евреев, и одно это делало рискованным засылку его к партизанам. Сам Брейтман оставил яркое описание страшной смерти тех, кто пытался разгласить тайну «окончательного решения еврейского вопроса»: «Один из евреев, который сам из Германии, отец его немец, мать еврейка, когда вывозили его маму из Гамбурга, он не хотел там остаться и вместе с ней поехал. По приезде в Тростянецкие концлагери он увидел истинное лицо немцев. Пользуясь некоторыми привилегиями, он часто ездил на мотоцикле в Минск. Через своих знакомых ему удалось передать письмо для отправки своему отцу в Германию с описанием всех «прелестей» их жизни. Это письмо, проходя цензуру, было направлено в гестапо. На второй же день, 17 ноября 1942 года, в дневное время было объявлено общее построение евреев и заключенных русских, которые там имелись, после чего, ничем не объявляя причину, выводили из строя каждого десятого и на месте расстреливали, после чего на дверях барака была заброшена петля, после вызвали того самого, который писал письмо, и велели ему стать на подставку. Взглядом он простился со всеми окружающими, но, видимо, подлые головорезы не хотели так быстро кончить свое удовольствие. Он постоял на этой подставке минут 15, после чего он сам одел на себя петлю, подошла одна из немок, которые приехали с «героями» в борьбе с безоружной толпой, и толкнула столик, тело повисло, только петля нехорошо затянулась, и дыхательные органы не полностью были пережаты, он дергался, жизнь в нем еще не погасла. Многие стоявшие не могли выдержать вида этой ужасной картины, попадали в обморок, слезы, истерические крики раздавались кругом, сердце разрывалось.
   Один из немцев-гестаповцев приказал двум из охраны подержать его, чтобы он перестал мучиться, чтобы скорей умертвить его. Те подошли к висельнику, чтобы выполнить его приказание, но одна из немок с глазами, полными налитой кровью, лицом, перекошенным звериной улыбкой, с тросточкой подбежала к ним и отогнала их, говоря, что она хочет своими глазами видеть, как от него жизнь уходит, она от этого имеет удовольствие. Ее желание было исполнено. Этот труп висел 24 часа у входа в барак».
   Лисогор, Брейтман-Петренко, Климов и Токман были расстреляны. Вот чем закончилась пьяная ссора бойца-украинца с партизанкой Левиной. Вероятно, из ревности или просто спьяну Иван Михайлович действительно ударил Левину. Может, заодно прошелся и по кому-то из партийных вождей. Но не исключено, что его «контрреволюционные разговоры» целиком и полностью выдумала Левина, чтобы придать доносу большую весомость. А дальше – арест, побои, продиктованные следователями признания и скорый расстрел. Невозможно допустить, что в ситуации, когда против них не было никаких улик, несчастные вдруг в одночасье одумались и признались, что являются германскими агентами, подписав себе тем самым смертный приговор.
   Общее место в донесениях партизанских особистов – «сведения» о том, что немецкие агенты снабжены ядами для убийства командиров и комиссаров отрядов. Но ни в одном донесении мне не довелось читать о том, чтобы хоть кто-нибудь из партизан был отравлен неприятельскими лазутчиками. Да и в немецких документах нет никаких упоминаний о подобном методе борьбы с партизанами.
   Вот партизаны, вернее, подпольщики действительно к нему прибегали. Об этом свидетельствуют многочисленные немецкие и советские документы, да и приказы Сталина недвусмысленно рекомендовали партизанам именно этот способ уничтожения неприятеля. Например, в уже цитировавшемся отчете К. Ю. Мэттэ о деятельности могилевского подполья отмечалось, что «в нескольких случаях довольно удачно были использованы отравляющие яды (на продовольственном немецком складе, в немецких лазаретах, кухнях и т.д.). В самом городе было отмечено несколько десятков случаев отравления немецких солдат и офицеров. Большая часть отравленных продуктов была вывезена на фронт или в части, размещенные вне города».
   Городским подпольщикам не составляло особого труда раздобыть яды через своих товарищей, работавших в аптеках и больницах, а потом хранить их в собственных квартирах до подходящего момента. В партизанском же отряде немецкий агент постоянно жил в землянке с несколькими партизанами, от которых почти невозможно было надежно спрятать яд.
   Да и сохранить его в полевых условиях так, чтобы он не потерял своих свойств, очень трудно. Кроме того,, в небольшом замкнутом коллективе, какой представлял из себя партизанский отряд, весьма непросто было подобраться к котлам, чтобы всыпать туда отраву. Все это немцы хорошо понимали и потому, даже засылая агента-террориста с заданием уничтожить партизанских командиров, предполагали, что он использует для этой цели табельное огнестрельное или холодное оружие, которое будет иметь наряду с другими бойцами отряда. Чаще же для ликвидации партизанских командиров устраивали засады, в одну из которых, как мы помним, угодил комбриг А. К. Флегонтов.
   Немцам, по крайней мере в городах, было значительно легче выявить партизанских агентов и подпольщиков. Здесь всегда хватало провокаторов. Недостаток опыта конспиративной деятельности приводил к частым провалам советских подпольных групп. Так, в начале октября 1943 года в Витебске 703-я группа тайной полевой полиции захватила более 60 подпольщиков. Сотрудник полиции унтер-офицер Печёнкин выдавал себя за руководителя группы агентов, занимающейся диверсиями. Большинство подпольщиков расстреляли. Те же из них, кто согласился пойти к партизанам в результате провокации Печёнкина и его товарищей, были отправлены в концлагерь. Туда попали и те, кто решил присоединиться к партизанам только под угрозой репрессий с их стороны. Трех человек вообще освободили из-за недоказанности вины. Одна же из 63 арестованных была перевербована в агента ГФП и также освобождена. 38 человек расстреляли, а 21 отправили в концлагерь.
   Партизанам же практически невозможно было обнаружить засланных к ним вражеских агентов. Ведь такой лазутчик внешне ничем не отличался от обычных новобранцев из числа местных жителей, окруженцев или бежавших пленных. Да и биографию его не проверишь. Не будешь же о каждом новом партизане запрашивать Москву! В отличие от агентов, отправляемых за линию фронта, в тыл Красной Армии, тех, кого засылали к партизанам, никогда не снабжали рацией. Ведь ее нельзя было пронести в партизанский лагерь, а тем более использовать. Так же как и обусловить какие-то явки и места встреч. Партизанские отряды постоянно находились в движении, меняли места дислокации, и ни агент, ни его хозяева просто не могли знать, где он окажется завтра. Поэтому все немецкие агенты действовали примерно по такой схеме. Внедрившись в отряд, они оставались там на время от нескольких недель до двух-трех месяцев, затем дезертировали и сообщали в ближайшую немецкую комендатуру или полицейский гарнизон все, что узнали о численности, вооружении, руководстве отряда, о расположении партизанских лагерей и продовольственных баз. В реальности партизаны могли задержать лазутчиков лишь в тот момент, когда они пытались покинуть лагерь. Но и в этом случае были не в состоянии отличить немецкого агента от обыкновенного дезертира. Впрочем, и тех и других все равно расстреливали.
   Партизаны прекрасно знали, что немцы и коллаборационисты засылают к ним свою агентуру, и в результате не доверяли друг другу. Людей, вызвавших по какой-либо причине подозрение, могли арестовать, побоями и угрозами вынудить к признанию в шпионаже, а затем расстрелять. Порой так сводили счеты, наказывали строптивых партизан или тех, в ком командиры видели угрозу своему авторитету. В большинстве случаев, к несчастью, жертвами обвинений в работе на немецкую разведку становились невиновные. Настоящие же агенты нередко благополучно уходили к своим. В результате немецкое командование, опираясь также на показания пленных и перебежчиков, имело достаточно точное представление о численности, вооружении и командном составе партизанских отрядов и бригад, об основных местах их дислокации. Другое дело, что донесения эти поступали не слишком оперативно, с большими перерывами и немцы далеко не всегда знали, где именно в данный момент времени находится тот или иной отряд или какой гарнизон партизаны собираются атаковать в ближайшие дни.
   Без помощи коллаборационистов борьба с подпольщиками и партизанами для немцев была бы до крайности затруднена. К. Ю. Мэттэ признавал:
   «Самым опасным врагом организации и вообще советских патриотов за весь период оккупации явилась русская полиция, руководимая немцами, и ее помощники среди населения. Если бы не эти русские сволочи, борьба только с немецкими захватчиками была бы в несколько раз легче. Русская полиция хорошо знает местные условия, людей и имеет глубокие корни среди населения. Нужно отметить, что наряду с бывшими политическими осужденными очень рьяными помощниками немцев проявили себя многие, имеющие судимость за грабежи, кражи, хулиганство, растрату и другие преступления. Немцы сразу призвали их в полицию, карательные отряды, тайную агентуру и т.д., и они до сих пор являются их верными псами».
   В составленной в 1942 году начальником Разведывательного управления Центрального штаба партизанского движения Аргуновым «Справке о провокационных методах борьбы с партизанами», в частности, говорилось:
   «Одним из основных видов борьбы с партизанами немецкое командование считает провокационную работу. Характерен такой факт по Озерецкому району Черниговской области: немцами был издан приказ о том, что все партизаны, коммунисты, комсомольцы и советский актив, имеющие оружие, должны немедленно сдать его в комендатуру. Лиц, добровольно сдавших оружие, немецкая власть не тронет. Эта провокация в некоторой степени подействовала на отдельных неустойчивых партизан и даже коммунистов.
   Бывший секретарь Озерецкого райкома по кадрам добровольно явился в комендатуру и сдал оружие. Жены партизан, узнав об этом факте, стали разыскивать своих мужей и уговаривать их явиться в комендатуру. Этому примеру из числа неустойчивых последовало еще несколько человек. Но немцы дали им пару дней быть на свободе, затем, в том числе и секретаря, арестовали и расстреляли…
   Власти вызвали женщин, мужья которых, по их предположению, находятся в партизанских отрядах, и предложили им немедленно отправиться в лес, найти своего мужа и вместе с ним явиться в комендатуру. В случае отказа или невыполнения задания предупреждают женщину, что ее дети будут расстреляны, а дом сожжен».
   Там же приводился ряд примеров успешного разоблачения «агентов гестапо»:
   «В феврале 1942 года командиром партизанского отряда тов. Копёнкиным в селе Большая Обуховка Миргородского района Полтавской области были арестованы и расстреляны 5 агентов гестапо, которые по заданию гестапо прибыли в расположение отряда из тыла с целью поступить в отряд, затем информировать гестапо о расположении отряда, численности, вооружении и другим вопросам. Все завербованные были в возрасте от 14 до 19 лет. Имели справки на немецком языке об освобождении из-под стражи (партизанское командование создало целую теорию о том, что немцы снабжают своих агентов справками об освобождении из тюрьмы или лагеря; нередко наличие таких справок автоматически влекло за собой обвинение в шпионаже и расстрел. Между тем они действительно выдавались всем освобождаемым из лагеря, и лишь немногие из них становились агентами. – Б.С.).