Он нашел город тихим и совершенно безлюдным: ни одна собака не лаяла, не было в окнах домов ни одного огонька. Снова он испугался и побежал к ратуше. Там, пробравшись внутрь здания, стал ждать утра, когда прийдет кто-нибудь из старейшин. Ранним утром в ратушу пришел сам магистр ключей и печатей, словно он ожидал возвращения старшего писаря. Увидев его, он нисколько не удивился, и потребовал разъяснений. Выслушав внимательно трясущегося от страха писаря, магистр ключей и печатей, наказал ему: пока на людях, а в особенности в присутствии неизвестного воинства, не показываться. Потому, что это может вызвать у пришлых неприятные и досадные чувства. "Лучше тебе соблюдать полную осторожность, и сидеть тихо в своем доме, пока мы за тобой не пошлем, - если такая надобность возникнет", - вот что якобы сказал ему магистр ключей и печатей. Но потом, словно чего-то испугавшись, наказал старшему писарю этих слов и самой беседы никому не раскрывать во избежание напрасных слухов и толков. А если старший писарь не сдержит слова и все разболтает, то магистру придется прилюдно солгать: он де никаких бесед с писарем не имел и иметь не мог, так как это противоречит закону совершать всякое дознание прилюдно и коллективно. Прощать его он тоже не мог, - преступник должен быть предан гласному суду. А если спросят его: "где же ты был в это утро, господин магистр?", ему придется ответить, что был он не в ратуше, а в своем доме и болел животом. Это подтвердят его жена, дети, соседи и личный секретарь. С такими словами магистр ключей и печатей отпустил удрученного писаря из ратуши.
Вот что рассказывал странный человек.
Но многие, кто его слушал, ему не поверили, называя самозванцем. "Как же ты рассказал нам об этом, - возмущено спрашивали они, - Если поклялся перед магистром ключей и печатей ничего не рассказывать?" Странный человек смутился и через время стал оправдываться, что он совсем не старший писарь. А всю историю ему рассказал секретарь магистра, который, как оказывается, присутствовал при утреннем разговоре, а потом рассказал ему. "Как так?" закричали те, кто знал секретаря, - "Он совсем не тот человек, чтобы тайком подслушивать, спрятавшись за углом или дверями!"
Тут уличенный самозванец стал уверять всех, что секретарь ничего не подслушивал, а лично присутствовал. "Вы же знаете, - говорил раскрасневшийся самозванец, - Магистр ключей и печатей уже стар и в последнее время тяжело болеет. Так секретарь его везде сопровождает и поддерживает под руку." Люди с ним согласились, но многие сильно сомневались в правдивости рассказа.
Но на следующий день тот писарь, о котором уже сложилась масса нелепых слухов и самых разных измышлений, был найден повесившимся в сарае собственного дома. Об этом рассказал всем молочник. Он как всегда по утрам разносил молоко и масло. И когда пришел черед дома старшего писаря, то обнаружил, что дверь дома настежь открыта, а в дверях стоит насмерть перепуганная писарева жена. Она с плачем поведала о смерти мужа. Тут пошел слух, что повесился он неспроста. Видимо, - решили многие из горожан, - он очень опечалился из-за того, что ему старейшины впредь отказали в работе. "Исключили его из писчей палаты, - говорили шепотом люди, - велели никаких денег не выдавать, а самому писарю ждать, когда его вызовут на суд... А может, решили лишить звания горожанина и выслать с позором, тайно, как преступника из города. Ведь его проступок и сам он могли вызвать сложности в отношениях между властями и неизвестным воинством, а старейшины этого хотели избежать... Видимо, было ему, что скрывать и чего бояться: был он как глава делегации прямо повинен в срыве переговоров и занятии города неизвестным воинством. Невежество и трусость его тому причиной..." "А может, - утверждали другие и были в этом уверены, - Он просто бежал, испугавшись большой ответственности и заставил бежать других, а затем решил трусливо выждать подальше от городских стен, когда все само собою образумится. Поэтому делегация ничего не сделала и вовремя в город не вернулась..."
Тут стали припоминать поступок воеводы и он представился людям в новом свете: воевода решил спасти переговоры, а стражников взял с собой, чтобы силой вернуть беглецов назад и предать суду. А из-за того, что он шел вразумить злополучную делегацию с оружием в руках, неизвестное воинство решило, что город настроен совсем немиролюбиво и решилось на насильственные действия. Может быть, неизвестное воинство в город входить совсем не собиралось, а стояло у стен для временного отдыха, и только бессмысленный поступок старшего писаря направил события в новое русло. И вернулся писарь в город не потому, чтобы все правдиво рассказать о случившемся, а для того, чтобы оболгать своих сотоварищей и воеводу. Оболгавши, решил он отсидится дома, в тайне от всех, когда забудут про его поступок и позволят ему снова работать писарем как ни в чем не бывало. Но страх перед пришлыми людьми и перед властями, а еще, может быть, оставшаяся совесть взыграла в нем, он смертельно убоялся и наложил на себя руки...
Ах, как тут стали поносить мертвого писаря! Каждый приписывал ему одно преступление ужаснее другого. И даже возник слух, что из-за писаревой лжи жители заречных селений введены в опасное заблуждение, и теперь поджидают неизвестное воинство с вилами, да косами в руках, - ведь они-то правды не знают! Тут один столяр стал рассказывать всем, что покойный писарь - никакой не писарь, а бездарь и подлец. Он де за взятки получил должность, а работать заставлял младших писарей и учеников, за работу дер в три дорого, брал взятки и воровал казенную бумагу. Накопил он тайные богатства, а вызвался быть главой делегации лишь затем, чтобы продать все городские секреты неизвестному воинству за приличное вознаграждение. Но такую цену заломил, что иноземцы возмутились его наглости и разозлившись, решили взять город силой и без всяких переговоров. За это поплатился невинный воевода и его отряд. И тут лже-писарь думал вынести себе выгоду: разъярившиеся иноземцы вторгнутся в город и предадут его мечу, а там он вернется и заберет награбленное. Но увидев, что город цел и невредим, лже-писарь решил тайно, ночью, вернуться и забрав свои большие сбережения, снова бежать, кинув на произвол судьбы и жену и детей. Вернулся он в город и солгал магистру ключей и печатей, чтобы себя заранее обезопасить от справедливых обвинений. Магистр же мало ему поверил и отослал до суда. Лже-писарь стал распускать слухи, что он де пришел город спасать от опасности и что его простил сам магистр ключей и печатей. Тем временем он так спешил выкопать сокровища в своем погребе, что от спешных усилий и большого страха надорвался и умер...
Разные слухи ходили в городе про старшего писаря и делегацию, и все слухи друг другу противоречили. Похоронили бывшего писаря за городской чертой темной ночью, потому как боялись волнений. Еще боялись вызвать настороженность у неизвестного воинства, потому похоронной команды не было, а были только близкие родственники покойного. Священнослужитель отказался присутствовать при этом, так как на его взгляд это все было не по закону. Убоялся он, что может подумать его паства, что он одобряет или в какой-то мере разделяет возможные преступления покойного писаря. Другой веской причиной было то обстоятельство, что старейшины не давали ему права присутствовать этих странных похоронах и тем более их освящать именем божьим. Старейшины решили объявить покойного преступником, так как он наложил на себя руки, не дожидаясь справедливого суда, а значит, тем самым подтвердил их самые большие подозрения. Было решено лишить его звания гражданина, равно как и членов семьи и родственников, а имущество покойного, имущее сомнительный характер, конфисковать в пользу города.
Спустя некоторое время по смерти старшего писаря в городе начали ходить слухи, обеляющие покойного. Стали говорить, что покойный писарь - был человеком добрым, бескорыстным, мужественным и хорошим работником. И что неудачей делегации воспользовался никто иной как городской казначей - искусный вор и интриган. Он-то и стал распускать дикие и нелепые слухи о старшем писаре, помня, что последний неоднократно был немым свидетелем его тайных хищений и взятничества, но молчал из-за присущей неловкости. Старейшины, обманутые пройдохой-казначеем, уже собирались учинить над бедным писарем несправедливый суд, как тот не выдержал страшных обвинений и наложил на себя руки. Вот что говорили в защиту покойного.
Но когда кто-нибудь начинал выяснять, кто же это говорит, то постоянно оказывалось, что тот или другой - никогда ничего подобного не говорил, и говорить не мог. Сомневающиеся догадывались, что подобные слухи распускают те, кого в свое время чем-то обидел злосчастный казначей. Многие же помалкивали, так как дело это было неясное...
Шло время. Напряжение и обеспокоенность в городе нарастали. Все казалось горожанам имеющим двойной смысл, и всякая вещь стала отбрасывать длинную черную тень. Неизвестное воинство продолжало жить, не уплачивая ни за что. Старейшины, словно испугавшись чего-то, вовсе старались не показываться на людях, предпочитая, иногда, объявлять свою волю через гонцов, - эти решения носили осторожный и маловразумительный характер.
Так было временно запрещено бить в колокол и ходить в колокольню, опасались, что этот шум может быть воспринят пришельцами как сигнал к мятежу. Отныне колокол уже не оповещал жителей о наступлении дня, не созывал их на городские работы, не звал на тушение пожара или в храм на богослужение. Никто не знал теперь о базарных днях или праздниках, - не было уже ни базарных дней, ни праздников в городе.
А вскоре после этого, гонцы от магистра ключей и печатей оповестили всех, что отныне временно запрещается собираться горожанам, не больше, чем втроем. Власти опасались, что неизвестное воинство, совершенное не стремящееся вступать в переговоры с магистратным советом и живущее в городе словно по праву завоевателя, могут воспринять народные сборища как начало какого-либо бунта или возмущения и не преминут использовать силу, а тогда польется кровь. По этим соображениям были запрещены базары, народные гуляния, богослужения в храме. Была закрыта городская школа, что состояла при магистратуре, а учителей временно распустили по домам и строжайше предупредили, чтобы они не занимались учительством на дому и тем не устраивали тайные сборища.
Из большой предосторожности была запечатана оружейная палата, в которую снесли все мало-мальски имеющееся в городе оружие, так как власти опасались, что кто-нибудь из особенно горячих и молодых может по своей глупой дерзости выступить против неизвестного воинства или угрожать ему из бахвальства. Двери оружейной палаты были плотно забиты толстыми досками и всякому горожанину строжайше запрещалось появляться возле палаты, - он теперь мог расцениваться как возможный заговорщик и тайный бунтовщик. Всякая стража отныне отменялась, но пока еще городское имущество охранялось, по привычке, бывшими стражниками людьми теперь грустными, глупо выглядящими без оружия.
Против подобных нововведений выступил открыто только священнослужитель, искренне возмущенный закрытием храма. Тут он стал говорить на людях, что подобные меры - действия непродуманные и даже безбожные, так как разрушают привычный порядок вещей и грозят хаосом всей городской жизни. "И это тогда, кричал рассерженный священнослужитель, пугая прохожих и привлекая к себе уличных собак, - когда всем нам нужно денно и ношно молиться богу и всем святым покровителям, чтобы смирился тайный гнев и ушла несправедливая жестокость из душ пришлых воинов, чтобы направились они в путь, - туда, куда и следовали! А теперь наоборот: неизвестное воинство заподозрит что-то неладное, раз колокол не бьет, а храм закрыт, заподозрит что что-то недоброе готовиться против них - бунт или убийство! И тогда может свершиться кровопролитие! Одумайтесь, пока не поздно, одумайтесь! .." Вот что кричал несчастный священнослужитель на улицах города.
Про его проповеди прознали власти, и возмутились: преподобный отец, вместо того, чтобы сдерживать людей от непродуманных действий и речей, сам призывает всех молиться. И за что?! - за немедленный исход неизвестного воинства. А если иноземцы прознают про такие призывы? Ведь они могут подумать, что горожане настроены по отношению к ним отнюдь не миролюбиво и гостеприимно, но недружелюбно и даже враждебно. Священнослужителю было запрещено проповедовать, а верующим предписано молиться по своим домам: "Каждый пусть молиться у себя дома".
Прошел месяц, другой, третий. Прошел год. В городе воцарилось запустение и унылое безразличие. Никто улицы и площадь не убирал. Молочники больше не ходили по утрам и не разносили молоко и масло - они боялись расплодившихся бездомных псов. Еще они боялись, что люди попросту не станут открывать им двери из-за возросшей подозрительности. Какие-либо работы прекратились. Среди людей воцарил большой страх и взаимное недоверие: кто-то распустил слух, что среди горожан появились тайные прислужники иноземцев, которые за плату занимаются доносительством и шпионажем. Теперь люди избегали подходить близко к тем домам, где проживали пришлые воины. Никто теперь не знал, что делают пришельцы и все узнавалось из слухов. Но одни слухи противоречили другим, а из разных противоречий рождались еще более дикие слухи.
Священнослужитель вместо того, чтобы прекратить проповедование, организовал в своем доме тайные молебны и некоторые - особенно отчаявшиеся или особенно горячие, ходили к нему и участвовали в запрещенных службах. Но всякий, заподозренный в участии, искренне отрицал все и божился, что никогда не ходил в дом священнослужителя и тем более не участвовал в его незаконных службах. По городу поползли слухи, что священнослужитель ведет теперь какие-то странные службы. На них теперь редко услышишь имя бога. Все чаще вспоминаются имена воеводы и десяти его стражников, а также членов злополучной делегации. Они теперь почитаются недовольными как святые мученики и герои, пострадавшие за любовь к своему городу. И даже стал уверять обезумевший священнослужитель, что эти мученики - вовсе не погибли, а были спасены богом и нужно теперь ждать их скорого возвращения. "Прийдут святые мученики во славе божьей и с его силою и освободят город!" - якобы говорил священнослужитель и глубоко кланялся изображениям "мучеников": их нарисовал на стенах дома священнослужителя бывший маляр. На этих службах поносились городские власти - как сборище гнусных предателей и вероотступников, которые продались душой и телом неизвестному воинству. А оно-то на самом деле есть не просто иноземное войско, а "армия нечистого"! Тут вспоминалась их нечеловеческая речь, их черные блестящие латы, их страшное и невиданное оружие, их рост и большая физическая сила...
Многое, что говорили про эти сборища. Вскоре в народе стали его называть культом Четырнадцати Мучеников. И хотя каждый открыто осуждал и поносил его, хоть раз, да ходил на тайные службы в дом священнослужителя, и пел с другими хвалу Четырнадцати Мученикам и проклятия Армии Нечистого.
Про это узнали старейшины, и предприняли решительные меры, так как они опасались, что данные предосудительные службы могут разъярить неизвестное воинство, которое до сих пор вело себя мирно и сдержанно, и вызвать большое насилие. Гонцы передавали шепотом всем горожанам, что отныне магистратный совет лишает священнослужителя его духовного сана и выводит из числа городского управления. Более он не священнослужитель, а обыкновенный человек. Ему строго предписывается прекратить всякие проповеди и службы в своем доме, а каждому горожанину отныне запрещалось посещать дом бывшего священнослужителя под страхом изгнания.
Был назначен новый священнослужитель, - некогда этот человек был помощником старого священнослужителя, но потом вступил с ним в какие-то разногласия и был лишен поста. Теперь же недоверие к нему со стороны бывшего священнослужителя стало только показателем его добродетелей и рассудительности. Новый священнослужитель начал убеждать людей, что самое главное - это смирение и полная покорность существующим властям, а также искреннее бескорыстное гостеприимство и дружелюбие к неизвестному воинству; недруг его, бывший священнослужитель, был объявлен вероотступником и преступником, а его службы заклеймились как "безбожные оргии".
Бывший священнослужитель не признал своего преемника и отказался передать ему священное писание и ритуальные одежды. Тогда в дом бывшего священнослужителя пришли несколько стражников, ведомые новым преподобным отцом. Хоть стражники были безоружными, но настроились решительно. Бывший священнослужитель был схвачен и силой уведен в неизвестное направление. Однако странное дело: как не старались стражники, в доме преступника они не нашли священного писания и ритуальных одежд, хотя и перерыли весь дом.
В городе пополз слух, что бывший священнослужитель, не желая передавать должность и сан назначенному преемнику, уничтожил книгу и ритуальные одежды. Другие говорили, что он просто зарыл их в укромном месте. Никто не знал, куда делся бывший священнослужитель и что с ним сталось. Вокруг его дома несколько дней стражники копали землю, словно что-то искали, - новый священнослужитель говорил, что они просто ищут незаконно накопленные средства, но мало кто ему верил.
Через несколько дней после исчезновения старого священнослужителя, его преемник объявил людям, что священное писание и ритуальные одежды нашлись чудесным образом. Но когда стали люди встречать нового священнослужителя на улице и просить его совершить похоронные или свадебные ритуалы, он все больше отговаривался большой занятостью. В его руках никто никогда не видел священного писания, а его одежда была чем-то похожа на ритуальную, но весьма отдаленно. Похороны и свадьбы перестали происходить, как это было раньше.
К новому священнослужителю мало кто испытывал истинную симпатию, но открыто его почитали в таком качестве, и слушали его речи. Говорил он мало и косноязычно, и все больше о смирении и покорности к установленным властям. Не смотря на исчезновение бывшего священнослужителя, культ Четырнадцати Мучеников сохранился и его тайные последователи были уверены, что истинный священнослужитель, - так они называли отстраненного от должности, - удалился за помощью и именно он приведет войско для освобождения города. Осторожные смеялись над такими нелепицами и язвительно называли таких людей "братством Четырнадцати Мучеников". Сначала это было лишь обидное прозвище, но потом осуждаемые сами стали называться Братством и во главе их стал некий человек, называющий себя "наместником Истинного Священнослужителя". Недоверие между людьми выросло: все подозревали друг друга - одни везде видели сумасбродных и опасных фанатиков, угрожающих спокойной жизни, другие - тайных доносчиков.
Однажды храм, который был уже давно заперт, загорелся. Но так как было запрещено открыто производить какие-либо организованные действия и сборища не допускались, он сгорел дотла. В этом происшествии увидели поджог, устроенный якобы "Братством Четырнадцати Мучеников". На следующий день после пожара группа безоружных стражников, - хотя некоторые уверяли, что видели у них в руках тяжелые палки и бечевку, - врывалась в дома жителей, заподозренных в причастности к запрещенному культу Четырнадцати Мучеников. Тот, у кого в доме обнаруживались изображения "мучеников", обвинялся в поджоге храма и уводился в неизвестном направлении.
Через день обеспокоенные горожане стали спрашивать нового священнослужителя: что сталось с обвиненными в поджоге? Он удивлялся и говорил, что никакого отношения к аресту возможных поджигателей не имеет и потому не знает, где они. "О ком вы говорите? - удивленно переспрашивал новый священнослужитель, - Разве это был поджог?.. Нет, вы ошибаетесь, это случился простой пожар и подозревать своего ближнего в поджоге - возмутительный грех!" Люди не знали, что и думать: действительно ли это был поджог?..
Прошло два года. Люди совсем избегали тех мест, где живут иноземцы. А те горожане, что жили неподалеку, клялись и божились, что днем пришлых людей совсем не видно. Видимо, чтобы не досаждать населению города, они выходят только по ночам. "Они - ночные жители, - уверенно говорили другие, - Они прибыли из далекой страны, где жизнь протекает в ночное время, а днем предаются отдыху..."
Никто уже не мог сказать с уверенностью, как выглядят пришельцы. Стали рассказывать, что они необычайно большого роста, свирепы, что речь их громогласна и поражает своей свирепостью простого человека на месте. Говорили, что они наделены огромной силой и их оружие может разрушать дома и целые кварталы. И поджог храма, оказывается, был ничем иным как демонстрацией силы этого оружия, - неизвестное воинство разъярилось от бездумных проповедей бывшего священнослужителя и потому разрушило храм до основания. И даже новый священнослужитель, стал все чаще появляться на пепелище и оттуда обращался к гражданам: "Смотрите, к чему приводит непротивление установленным властям! Это может случиться с каждым, кто питает какое-либо недружелюбие или чувство злобной ненависти к неизвестному воинству!" И люди опасливо молились, чтобы с их домами не приключилось того же...
На третий год от Пришествия умер магистр ключей и печатей.
Но так как было запрещено собираться народу, должность главы магистратного совета получил магистр права. На четвертый год магистр права тяжело заболел и умер. Новым магистром права, а также магистром ключей и печатей стал магистр торговли, который однако умер в том же году. Многие поговаривали, что умер он по непонятной причине. Должности магистров ключей и печатей, права и торговли взял на себя толстый магистр имуществ. Однако никто не видел, чтобы он что-то делал.
Он редко выходил из своего дома и большей частью посылал гонцов, чтобы убеждать народ быть покорным установленной власти, не выказывать какого-либо недовольства по отношению к неизвестному воинству и не нарушать запреты, временно наложенные магистратным советом. И хотя никакого магистратного совета уже не было, - часть его членов поумирала, часть куда-то запропастилась, объявления, производимые гонцами, делались от имени "нашего магистратного совета".
Находились такие, что осуждали такое положение вещей, когда нет законно избранной власти, а от ее имени говорит один человек. Но когда их спрашивали, не хотят ли они организовать городское собрание, и избрать на нем новый совет, они пугались и отнекивались. "Что вы, - говорили не на шутку испугавшиеся люди, - как можно организовать такое собрание? Ведь это нарушение запретов, наложенных магистратным советом! Это может обернуться совсем плохо! .." Они качали головами и быстро уходили от насмешливых взоров.
В городе ничего не изменялось. Но внимательный видел, что изменилось многое и не в лучшую сторону. Улицы засорялись: теперь они были запруднены всяким мусором, грязью, сворами бездомных псов. Дома постепенно разрушались от ветхости, сырости и ветра, - многие из них кричали по ночам обваливающимися крышами и ломающимися деревянными косяками, которые давно прогнили. Стены зарастали лишайником и цепким плющом, а кое-где покрылись целыми зарослями дикого винограда. Никакой видимой работы в городе не велось. Люди большую часть времени отсиживались по своим домам: им было не уютно в тихом и обветшавшем городе. Еще они боялись подозрений со стороны соседей. Все старались вставать только после рассвета - когда солнце встает высоко и день уже явственен. Ложиться стали рано: как только намечался закат, горожане поспешно закрывались в своих домах. Они боялись встретиться с неизвестным воинством, которое, как теперь было известно, управляет городом в ночное время.
Свадьб больше не проводилось. Те, что имели дочерей навыданье, поговаривали, что лучше всего отдать их в жены к иноземцам. Так они породнятся с неизвестным воинством и получат в городе уважение и почет. По слухам некоторые из тщеславных отцов отводили перед закатом своим молодых дочерей к постоялым дворам, в которых жили пришлые. Однако на утро дочери возвращались дрожащие и испуганные; они ничего не могли внятно рассказать, и большей частью заливались горькими слезами. Когда же их стали расспрашивать с пристрастием, они упрямо молчали и отказывались отвечать. Завистливые, успевшие возненавидеть будущих тестей, поговаривали: "Они так уродливы и глупы, что никто из неизвестного воинства на них не польстился! Из жалости их отослали обратно..." Некоторые, а таких было больше, утверждали, что никто к девушкам просто не вышел, но они, боясь насмешек, не говорят об этом.
Когда неудачливые отцы попытались сосватать своих дочерей в мужья подрастающим сыновьям других горожан, их попытки отвергли как неуместные: пополз слух, что девушек насиловали, они уже не девственницы и даже беременны - носят в своем чреве ужасное существо - продукт человеческой природы и неизвестного воинства. Таких девушек с отвращением отвергали: отцы выбирали своим сыновьям самых некрасивых и тихих, - такие уж точно не ходили к неизвестному воинству! А когда некоторые из отверженных девушек действительно разродились бременем, - то ли от неизвестного воинства, то ли от тайного любовника, - их отцы в ужасе убивали новорожденных. Не все так делали, не у каждого поднимется рука на такое, не у каждого столько смелости.
Вот что рассказывал странный человек.
Но многие, кто его слушал, ему не поверили, называя самозванцем. "Как же ты рассказал нам об этом, - возмущено спрашивали они, - Если поклялся перед магистром ключей и печатей ничего не рассказывать?" Странный человек смутился и через время стал оправдываться, что он совсем не старший писарь. А всю историю ему рассказал секретарь магистра, который, как оказывается, присутствовал при утреннем разговоре, а потом рассказал ему. "Как так?" закричали те, кто знал секретаря, - "Он совсем не тот человек, чтобы тайком подслушивать, спрятавшись за углом или дверями!"
Тут уличенный самозванец стал уверять всех, что секретарь ничего не подслушивал, а лично присутствовал. "Вы же знаете, - говорил раскрасневшийся самозванец, - Магистр ключей и печатей уже стар и в последнее время тяжело болеет. Так секретарь его везде сопровождает и поддерживает под руку." Люди с ним согласились, но многие сильно сомневались в правдивости рассказа.
Но на следующий день тот писарь, о котором уже сложилась масса нелепых слухов и самых разных измышлений, был найден повесившимся в сарае собственного дома. Об этом рассказал всем молочник. Он как всегда по утрам разносил молоко и масло. И когда пришел черед дома старшего писаря, то обнаружил, что дверь дома настежь открыта, а в дверях стоит насмерть перепуганная писарева жена. Она с плачем поведала о смерти мужа. Тут пошел слух, что повесился он неспроста. Видимо, - решили многие из горожан, - он очень опечалился из-за того, что ему старейшины впредь отказали в работе. "Исключили его из писчей палаты, - говорили шепотом люди, - велели никаких денег не выдавать, а самому писарю ждать, когда его вызовут на суд... А может, решили лишить звания горожанина и выслать с позором, тайно, как преступника из города. Ведь его проступок и сам он могли вызвать сложности в отношениях между властями и неизвестным воинством, а старейшины этого хотели избежать... Видимо, было ему, что скрывать и чего бояться: был он как глава делегации прямо повинен в срыве переговоров и занятии города неизвестным воинством. Невежество и трусость его тому причиной..." "А может, - утверждали другие и были в этом уверены, - Он просто бежал, испугавшись большой ответственности и заставил бежать других, а затем решил трусливо выждать подальше от городских стен, когда все само собою образумится. Поэтому делегация ничего не сделала и вовремя в город не вернулась..."
Тут стали припоминать поступок воеводы и он представился людям в новом свете: воевода решил спасти переговоры, а стражников взял с собой, чтобы силой вернуть беглецов назад и предать суду. А из-за того, что он шел вразумить злополучную делегацию с оружием в руках, неизвестное воинство решило, что город настроен совсем немиролюбиво и решилось на насильственные действия. Может быть, неизвестное воинство в город входить совсем не собиралось, а стояло у стен для временного отдыха, и только бессмысленный поступок старшего писаря направил события в новое русло. И вернулся писарь в город не потому, чтобы все правдиво рассказать о случившемся, а для того, чтобы оболгать своих сотоварищей и воеводу. Оболгавши, решил он отсидится дома, в тайне от всех, когда забудут про его поступок и позволят ему снова работать писарем как ни в чем не бывало. Но страх перед пришлыми людьми и перед властями, а еще, может быть, оставшаяся совесть взыграла в нем, он смертельно убоялся и наложил на себя руки...
Ах, как тут стали поносить мертвого писаря! Каждый приписывал ему одно преступление ужаснее другого. И даже возник слух, что из-за писаревой лжи жители заречных селений введены в опасное заблуждение, и теперь поджидают неизвестное воинство с вилами, да косами в руках, - ведь они-то правды не знают! Тут один столяр стал рассказывать всем, что покойный писарь - никакой не писарь, а бездарь и подлец. Он де за взятки получил должность, а работать заставлял младших писарей и учеников, за работу дер в три дорого, брал взятки и воровал казенную бумагу. Накопил он тайные богатства, а вызвался быть главой делегации лишь затем, чтобы продать все городские секреты неизвестному воинству за приличное вознаграждение. Но такую цену заломил, что иноземцы возмутились его наглости и разозлившись, решили взять город силой и без всяких переговоров. За это поплатился невинный воевода и его отряд. И тут лже-писарь думал вынести себе выгоду: разъярившиеся иноземцы вторгнутся в город и предадут его мечу, а там он вернется и заберет награбленное. Но увидев, что город цел и невредим, лже-писарь решил тайно, ночью, вернуться и забрав свои большие сбережения, снова бежать, кинув на произвол судьбы и жену и детей. Вернулся он в город и солгал магистру ключей и печатей, чтобы себя заранее обезопасить от справедливых обвинений. Магистр же мало ему поверил и отослал до суда. Лже-писарь стал распускать слухи, что он де пришел город спасать от опасности и что его простил сам магистр ключей и печатей. Тем временем он так спешил выкопать сокровища в своем погребе, что от спешных усилий и большого страха надорвался и умер...
Разные слухи ходили в городе про старшего писаря и делегацию, и все слухи друг другу противоречили. Похоронили бывшего писаря за городской чертой темной ночью, потому как боялись волнений. Еще боялись вызвать настороженность у неизвестного воинства, потому похоронной команды не было, а были только близкие родственники покойного. Священнослужитель отказался присутствовать при этом, так как на его взгляд это все было не по закону. Убоялся он, что может подумать его паства, что он одобряет или в какой-то мере разделяет возможные преступления покойного писаря. Другой веской причиной было то обстоятельство, что старейшины не давали ему права присутствовать этих странных похоронах и тем более их освящать именем божьим. Старейшины решили объявить покойного преступником, так как он наложил на себя руки, не дожидаясь справедливого суда, а значит, тем самым подтвердил их самые большие подозрения. Было решено лишить его звания гражданина, равно как и членов семьи и родственников, а имущество покойного, имущее сомнительный характер, конфисковать в пользу города.
Спустя некоторое время по смерти старшего писаря в городе начали ходить слухи, обеляющие покойного. Стали говорить, что покойный писарь - был человеком добрым, бескорыстным, мужественным и хорошим работником. И что неудачей делегации воспользовался никто иной как городской казначей - искусный вор и интриган. Он-то и стал распускать дикие и нелепые слухи о старшем писаре, помня, что последний неоднократно был немым свидетелем его тайных хищений и взятничества, но молчал из-за присущей неловкости. Старейшины, обманутые пройдохой-казначеем, уже собирались учинить над бедным писарем несправедливый суд, как тот не выдержал страшных обвинений и наложил на себя руки. Вот что говорили в защиту покойного.
Но когда кто-нибудь начинал выяснять, кто же это говорит, то постоянно оказывалось, что тот или другой - никогда ничего подобного не говорил, и говорить не мог. Сомневающиеся догадывались, что подобные слухи распускают те, кого в свое время чем-то обидел злосчастный казначей. Многие же помалкивали, так как дело это было неясное...
Шло время. Напряжение и обеспокоенность в городе нарастали. Все казалось горожанам имеющим двойной смысл, и всякая вещь стала отбрасывать длинную черную тень. Неизвестное воинство продолжало жить, не уплачивая ни за что. Старейшины, словно испугавшись чего-то, вовсе старались не показываться на людях, предпочитая, иногда, объявлять свою волю через гонцов, - эти решения носили осторожный и маловразумительный характер.
Так было временно запрещено бить в колокол и ходить в колокольню, опасались, что этот шум может быть воспринят пришельцами как сигнал к мятежу. Отныне колокол уже не оповещал жителей о наступлении дня, не созывал их на городские работы, не звал на тушение пожара или в храм на богослужение. Никто не знал теперь о базарных днях или праздниках, - не было уже ни базарных дней, ни праздников в городе.
А вскоре после этого, гонцы от магистра ключей и печатей оповестили всех, что отныне временно запрещается собираться горожанам, не больше, чем втроем. Власти опасались, что неизвестное воинство, совершенное не стремящееся вступать в переговоры с магистратным советом и живущее в городе словно по праву завоевателя, могут воспринять народные сборища как начало какого-либо бунта или возмущения и не преминут использовать силу, а тогда польется кровь. По этим соображениям были запрещены базары, народные гуляния, богослужения в храме. Была закрыта городская школа, что состояла при магистратуре, а учителей временно распустили по домам и строжайше предупредили, чтобы они не занимались учительством на дому и тем не устраивали тайные сборища.
Из большой предосторожности была запечатана оружейная палата, в которую снесли все мало-мальски имеющееся в городе оружие, так как власти опасались, что кто-нибудь из особенно горячих и молодых может по своей глупой дерзости выступить против неизвестного воинства или угрожать ему из бахвальства. Двери оружейной палаты были плотно забиты толстыми досками и всякому горожанину строжайше запрещалось появляться возле палаты, - он теперь мог расцениваться как возможный заговорщик и тайный бунтовщик. Всякая стража отныне отменялась, но пока еще городское имущество охранялось, по привычке, бывшими стражниками людьми теперь грустными, глупо выглядящими без оружия.
Против подобных нововведений выступил открыто только священнослужитель, искренне возмущенный закрытием храма. Тут он стал говорить на людях, что подобные меры - действия непродуманные и даже безбожные, так как разрушают привычный порядок вещей и грозят хаосом всей городской жизни. "И это тогда, кричал рассерженный священнослужитель, пугая прохожих и привлекая к себе уличных собак, - когда всем нам нужно денно и ношно молиться богу и всем святым покровителям, чтобы смирился тайный гнев и ушла несправедливая жестокость из душ пришлых воинов, чтобы направились они в путь, - туда, куда и следовали! А теперь наоборот: неизвестное воинство заподозрит что-то неладное, раз колокол не бьет, а храм закрыт, заподозрит что что-то недоброе готовиться против них - бунт или убийство! И тогда может свершиться кровопролитие! Одумайтесь, пока не поздно, одумайтесь! .." Вот что кричал несчастный священнослужитель на улицах города.
Про его проповеди прознали власти, и возмутились: преподобный отец, вместо того, чтобы сдерживать людей от непродуманных действий и речей, сам призывает всех молиться. И за что?! - за немедленный исход неизвестного воинства. А если иноземцы прознают про такие призывы? Ведь они могут подумать, что горожане настроены по отношению к ним отнюдь не миролюбиво и гостеприимно, но недружелюбно и даже враждебно. Священнослужителю было запрещено проповедовать, а верующим предписано молиться по своим домам: "Каждый пусть молиться у себя дома".
Прошел месяц, другой, третий. Прошел год. В городе воцарилось запустение и унылое безразличие. Никто улицы и площадь не убирал. Молочники больше не ходили по утрам и не разносили молоко и масло - они боялись расплодившихся бездомных псов. Еще они боялись, что люди попросту не станут открывать им двери из-за возросшей подозрительности. Какие-либо работы прекратились. Среди людей воцарил большой страх и взаимное недоверие: кто-то распустил слух, что среди горожан появились тайные прислужники иноземцев, которые за плату занимаются доносительством и шпионажем. Теперь люди избегали подходить близко к тем домам, где проживали пришлые воины. Никто теперь не знал, что делают пришельцы и все узнавалось из слухов. Но одни слухи противоречили другим, а из разных противоречий рождались еще более дикие слухи.
Священнослужитель вместо того, чтобы прекратить проповедование, организовал в своем доме тайные молебны и некоторые - особенно отчаявшиеся или особенно горячие, ходили к нему и участвовали в запрещенных службах. Но всякий, заподозренный в участии, искренне отрицал все и божился, что никогда не ходил в дом священнослужителя и тем более не участвовал в его незаконных службах. По городу поползли слухи, что священнослужитель ведет теперь какие-то странные службы. На них теперь редко услышишь имя бога. Все чаще вспоминаются имена воеводы и десяти его стражников, а также членов злополучной делегации. Они теперь почитаются недовольными как святые мученики и герои, пострадавшие за любовь к своему городу. И даже стал уверять обезумевший священнослужитель, что эти мученики - вовсе не погибли, а были спасены богом и нужно теперь ждать их скорого возвращения. "Прийдут святые мученики во славе божьей и с его силою и освободят город!" - якобы говорил священнослужитель и глубоко кланялся изображениям "мучеников": их нарисовал на стенах дома священнослужителя бывший маляр. На этих службах поносились городские власти - как сборище гнусных предателей и вероотступников, которые продались душой и телом неизвестному воинству. А оно-то на самом деле есть не просто иноземное войско, а "армия нечистого"! Тут вспоминалась их нечеловеческая речь, их черные блестящие латы, их страшное и невиданное оружие, их рост и большая физическая сила...
Многое, что говорили про эти сборища. Вскоре в народе стали его называть культом Четырнадцати Мучеников. И хотя каждый открыто осуждал и поносил его, хоть раз, да ходил на тайные службы в дом священнослужителя, и пел с другими хвалу Четырнадцати Мученикам и проклятия Армии Нечистого.
Про это узнали старейшины, и предприняли решительные меры, так как они опасались, что данные предосудительные службы могут разъярить неизвестное воинство, которое до сих пор вело себя мирно и сдержанно, и вызвать большое насилие. Гонцы передавали шепотом всем горожанам, что отныне магистратный совет лишает священнослужителя его духовного сана и выводит из числа городского управления. Более он не священнослужитель, а обыкновенный человек. Ему строго предписывается прекратить всякие проповеди и службы в своем доме, а каждому горожанину отныне запрещалось посещать дом бывшего священнослужителя под страхом изгнания.
Был назначен новый священнослужитель, - некогда этот человек был помощником старого священнослужителя, но потом вступил с ним в какие-то разногласия и был лишен поста. Теперь же недоверие к нему со стороны бывшего священнослужителя стало только показателем его добродетелей и рассудительности. Новый священнослужитель начал убеждать людей, что самое главное - это смирение и полная покорность существующим властям, а также искреннее бескорыстное гостеприимство и дружелюбие к неизвестному воинству; недруг его, бывший священнослужитель, был объявлен вероотступником и преступником, а его службы заклеймились как "безбожные оргии".
Бывший священнослужитель не признал своего преемника и отказался передать ему священное писание и ритуальные одежды. Тогда в дом бывшего священнослужителя пришли несколько стражников, ведомые новым преподобным отцом. Хоть стражники были безоружными, но настроились решительно. Бывший священнослужитель был схвачен и силой уведен в неизвестное направление. Однако странное дело: как не старались стражники, в доме преступника они не нашли священного писания и ритуальных одежд, хотя и перерыли весь дом.
В городе пополз слух, что бывший священнослужитель, не желая передавать должность и сан назначенному преемнику, уничтожил книгу и ритуальные одежды. Другие говорили, что он просто зарыл их в укромном месте. Никто не знал, куда делся бывший священнослужитель и что с ним сталось. Вокруг его дома несколько дней стражники копали землю, словно что-то искали, - новый священнослужитель говорил, что они просто ищут незаконно накопленные средства, но мало кто ему верил.
Через несколько дней после исчезновения старого священнослужителя, его преемник объявил людям, что священное писание и ритуальные одежды нашлись чудесным образом. Но когда стали люди встречать нового священнослужителя на улице и просить его совершить похоронные или свадебные ритуалы, он все больше отговаривался большой занятостью. В его руках никто никогда не видел священного писания, а его одежда была чем-то похожа на ритуальную, но весьма отдаленно. Похороны и свадьбы перестали происходить, как это было раньше.
К новому священнослужителю мало кто испытывал истинную симпатию, но открыто его почитали в таком качестве, и слушали его речи. Говорил он мало и косноязычно, и все больше о смирении и покорности к установленным властям. Не смотря на исчезновение бывшего священнослужителя, культ Четырнадцати Мучеников сохранился и его тайные последователи были уверены, что истинный священнослужитель, - так они называли отстраненного от должности, - удалился за помощью и именно он приведет войско для освобождения города. Осторожные смеялись над такими нелепицами и язвительно называли таких людей "братством Четырнадцати Мучеников". Сначала это было лишь обидное прозвище, но потом осуждаемые сами стали называться Братством и во главе их стал некий человек, называющий себя "наместником Истинного Священнослужителя". Недоверие между людьми выросло: все подозревали друг друга - одни везде видели сумасбродных и опасных фанатиков, угрожающих спокойной жизни, другие - тайных доносчиков.
Однажды храм, который был уже давно заперт, загорелся. Но так как было запрещено открыто производить какие-либо организованные действия и сборища не допускались, он сгорел дотла. В этом происшествии увидели поджог, устроенный якобы "Братством Четырнадцати Мучеников". На следующий день после пожара группа безоружных стражников, - хотя некоторые уверяли, что видели у них в руках тяжелые палки и бечевку, - врывалась в дома жителей, заподозренных в причастности к запрещенному культу Четырнадцати Мучеников. Тот, у кого в доме обнаруживались изображения "мучеников", обвинялся в поджоге храма и уводился в неизвестном направлении.
Через день обеспокоенные горожане стали спрашивать нового священнослужителя: что сталось с обвиненными в поджоге? Он удивлялся и говорил, что никакого отношения к аресту возможных поджигателей не имеет и потому не знает, где они. "О ком вы говорите? - удивленно переспрашивал новый священнослужитель, - Разве это был поджог?.. Нет, вы ошибаетесь, это случился простой пожар и подозревать своего ближнего в поджоге - возмутительный грех!" Люди не знали, что и думать: действительно ли это был поджог?..
Прошло два года. Люди совсем избегали тех мест, где живут иноземцы. А те горожане, что жили неподалеку, клялись и божились, что днем пришлых людей совсем не видно. Видимо, чтобы не досаждать населению города, они выходят только по ночам. "Они - ночные жители, - уверенно говорили другие, - Они прибыли из далекой страны, где жизнь протекает в ночное время, а днем предаются отдыху..."
Никто уже не мог сказать с уверенностью, как выглядят пришельцы. Стали рассказывать, что они необычайно большого роста, свирепы, что речь их громогласна и поражает своей свирепостью простого человека на месте. Говорили, что они наделены огромной силой и их оружие может разрушать дома и целые кварталы. И поджог храма, оказывается, был ничем иным как демонстрацией силы этого оружия, - неизвестное воинство разъярилось от бездумных проповедей бывшего священнослужителя и потому разрушило храм до основания. И даже новый священнослужитель, стал все чаще появляться на пепелище и оттуда обращался к гражданам: "Смотрите, к чему приводит непротивление установленным властям! Это может случиться с каждым, кто питает какое-либо недружелюбие или чувство злобной ненависти к неизвестному воинству!" И люди опасливо молились, чтобы с их домами не приключилось того же...
На третий год от Пришествия умер магистр ключей и печатей.
Но так как было запрещено собираться народу, должность главы магистратного совета получил магистр права. На четвертый год магистр права тяжело заболел и умер. Новым магистром права, а также магистром ключей и печатей стал магистр торговли, который однако умер в том же году. Многие поговаривали, что умер он по непонятной причине. Должности магистров ключей и печатей, права и торговли взял на себя толстый магистр имуществ. Однако никто не видел, чтобы он что-то делал.
Он редко выходил из своего дома и большей частью посылал гонцов, чтобы убеждать народ быть покорным установленной власти, не выказывать какого-либо недовольства по отношению к неизвестному воинству и не нарушать запреты, временно наложенные магистратным советом. И хотя никакого магистратного совета уже не было, - часть его членов поумирала, часть куда-то запропастилась, объявления, производимые гонцами, делались от имени "нашего магистратного совета".
Находились такие, что осуждали такое положение вещей, когда нет законно избранной власти, а от ее имени говорит один человек. Но когда их спрашивали, не хотят ли они организовать городское собрание, и избрать на нем новый совет, они пугались и отнекивались. "Что вы, - говорили не на шутку испугавшиеся люди, - как можно организовать такое собрание? Ведь это нарушение запретов, наложенных магистратным советом! Это может обернуться совсем плохо! .." Они качали головами и быстро уходили от насмешливых взоров.
В городе ничего не изменялось. Но внимательный видел, что изменилось многое и не в лучшую сторону. Улицы засорялись: теперь они были запруднены всяким мусором, грязью, сворами бездомных псов. Дома постепенно разрушались от ветхости, сырости и ветра, - многие из них кричали по ночам обваливающимися крышами и ломающимися деревянными косяками, которые давно прогнили. Стены зарастали лишайником и цепким плющом, а кое-где покрылись целыми зарослями дикого винограда. Никакой видимой работы в городе не велось. Люди большую часть времени отсиживались по своим домам: им было не уютно в тихом и обветшавшем городе. Еще они боялись подозрений со стороны соседей. Все старались вставать только после рассвета - когда солнце встает высоко и день уже явственен. Ложиться стали рано: как только намечался закат, горожане поспешно закрывались в своих домах. Они боялись встретиться с неизвестным воинством, которое, как теперь было известно, управляет городом в ночное время.
Свадьб больше не проводилось. Те, что имели дочерей навыданье, поговаривали, что лучше всего отдать их в жены к иноземцам. Так они породнятся с неизвестным воинством и получат в городе уважение и почет. По слухам некоторые из тщеславных отцов отводили перед закатом своим молодых дочерей к постоялым дворам, в которых жили пришлые. Однако на утро дочери возвращались дрожащие и испуганные; они ничего не могли внятно рассказать, и большей частью заливались горькими слезами. Когда же их стали расспрашивать с пристрастием, они упрямо молчали и отказывались отвечать. Завистливые, успевшие возненавидеть будущих тестей, поговаривали: "Они так уродливы и глупы, что никто из неизвестного воинства на них не польстился! Из жалости их отослали обратно..." Некоторые, а таких было больше, утверждали, что никто к девушкам просто не вышел, но они, боясь насмешек, не говорят об этом.
Когда неудачливые отцы попытались сосватать своих дочерей в мужья подрастающим сыновьям других горожан, их попытки отвергли как неуместные: пополз слух, что девушек насиловали, они уже не девственницы и даже беременны - носят в своем чреве ужасное существо - продукт человеческой природы и неизвестного воинства. Таких девушек с отвращением отвергали: отцы выбирали своим сыновьям самых некрасивых и тихих, - такие уж точно не ходили к неизвестному воинству! А когда некоторые из отверженных девушек действительно разродились бременем, - то ли от неизвестного воинства, то ли от тайного любовника, - их отцы в ужасе убивали новорожденных. Не все так делали, не у каждого поднимется рука на такое, не у каждого столько смелости.