Тут литургическую речь неожиданно прервал Наставник. Он поднял узкую ладонь, тем заставив магистра Олехена замолчать: "Йорвен, отныне ты лишаешься степени младшего магистра нашей Школы и членства в корпорации. Тебе сохраняется сан. Через три дня ты должен покинуть стены Школы. Ты не имеешь права действовать от имени Школы и упоминать имя Основателя. Ты не имеешь права пользоваться архивом Школы и ее лабораториумами. Ты не можешь работать или разговаривать с магистрами нашей Школы - отныне им это будет запрещено. Ты не можешь вернуться в Школу или просить об этом кого-либо из магистров. Ты не можешь работать в лицее и посещать его. Ты обязан сдать все магистерские регалии, но ты имеешь право забрать с собой свои вещи. Имя твое будет вычеркнуто из списка магистров Школы. Сдай регалии магистру Марену..."
Ошеломленный его словами (я это все знал, но все рвано это было неожиданностью для меня), я повиновался. Не менее ошеломленный, Марен принял у меня магистерскую мантию, шапочку, трость и медальон с изображением великого Перинана. Марен, горестно поджав губы, положил отобранное у меня на стол комиссии. Члены комиссии, которые все еще стояли, поручили ему позвать привратника, чтобы он сжег регалии, - это диктовалось традицией: каждый магистр получал свои собственные регалии и не мог получить чужие. "Да будет тебе многие лета созидания!" - в пол голоса проговорил Наставник: в его словах сквозила неискренность. Он встал и молча удалился из зала. За ним, так же молча последовали члены комиссии. Каждый из них старался не смотреть в мою сторону, словно, боялся соприкоснуться взглядом с некоей скверной, - совсем как Незнающие, что погрязли в темных суевериях. Последним ушел Игат. Он печально посмотрел на меня и покачал головой, но ни звука не слетело с его губ, - отныне со мной никто из магистров не разговаривал...
Я все еще стоял в зале, ощущая в своей голове отупляющую пустоту. Я чувствовал одновременно боль и облегчение. Я ждал этого, не верил, что мне предоставят право Свободного изучения, но то, что случилось не приносило мне долгожданной радости. Беспомощно я смотрел на старые картины, висящие на стенах. Лица изображенных на них людей, казалось, осуждали меня: Маттей, Первый историк, Теор, легендарный основатель Первой Школы, великий Перинан, Первые ученики, все прошлые Наставники смотрели на меня с невысказанным упреком. Почему-то я не знал, что мне теперь делать: мысли путались у меня в голове - в этот момент я ощущал себя не историком, а крестьянином, потерявшим единственную корову...
Шаги привратника вернули меня к реальности. Горбатый Даллебен участливо похлопал меня по плечу: "Что, Йорвен, теперь ты вольная пташка?" Я ничего не ответил. Даллебен поцокал языком, собрал вещи со стола и только тогда уставился на меня своим единственным глазом: в его взгляде почему-то сквозило уважение. Может быть, он все еще воспринимает меня в качестве господина магистра? - несмело подумал я, - Или он восхищается моей бунтарской смелостью?.. Даллебен улыбнулся: "Йорвен, ты должен идти, мне поручено..." Он сделал непонятный жест рукой. Я согласно кивнул и вышел из зала. За спиной слышались удивленные вздохи привратника: "Какие хорошие вещи, и сжечь... Ох, мне это... Сначала делать, а потом жечь..." Двери здания Ректората закрылись. Для меня уже - навсегда...
Я не стал ждать истечения трех суток. Спал я плохо: мне снился Герт, мои родители, какой-то человек в темном плаще, собаки... Я промучился всю ночь. На следующий день, я собрал свои вещи. Их было немного: небольшая сумма денег, еда на дорогу, стило, бумага, краткий сопоставитель анналов, словарь исторических понятий и аналогий. Переодевшись в дорожную одежду, я покинул корпус и перешел через сад. Никто из встретившихся мне по пути не поздоровался со мной и не сказал мне ни слова. Я и сам не горел желанием услышать что-либо в свой адрес. В лицах магистров читалось осуждение. Но мне уже было все равно и я холодно игнорировал их, обходя встречных стороной. У ворот Школы меня встретил привратник. Он вежливо поздоровался со мной и удивился, почему я не захотел пожить в стенах Школы еще два дня. "Куда ты спешишь, Йорвен?" спросил меня горбатый Даллебен. Он был единственный, кто поинтересовался о моих планах. Но у меня не было планов и ответил что-то в духе того, что спешу покинуть место, где меня осуждают и не понимают моего выбора. Речь моя была туманна и добрую половину из мною сказанного Даллебен не понял. Видимо, горечь проскользнула в моем голосе, и привратник это заметил: "Йорвен, не держи на них зла, у каждого из нас - своя история... Если ты сейчас выйдешь за стены, я не пущу тебя обратно. Ты это знаешь?" Я это знал. Тогда он на прощание сказал: "Да будет тебе многих лет созидания!" Я переступил каменный порог. Тяжелые ворота, обитые позеленевшими от времени бронзовыми листами, со скрипом закрылись и я очутился на улице. Так на тридцатом году жизни, в триста восемьдесят первый год отсчета Перинана я покинул Школу и стал Свободным историком...
Рассказ Герта Лассавира
Все, что происходит, - происходит между жесткой необходимостью и притягательной мечтой. С победой одного из двух происходящее гибнет.
"Изречения" великого Перинана
Двадцать вторым Наставником Школы Перинана я стал в возрасте сорока пяти лет.
Только один из Наставников в истории Школы был младше меня: Биннен Та-Каррон получил должность Ректора в сорок один год и пробыл в таком качестве ровно пятнадцать лет. Я не ожидал этого: в тот памятный год я был всего лишь магистром права, а по заведенной традиции, нового Ректора предпочитали выбирать из магистров традиции, ритуала или литургики. Не скрою, большую роль в моей стремительной карьере сыграло завещание старого Валенена. Когда я стал полным магистром, этот величественный старик все еще занимал пост Ректора и в Школе царила, хоть и немного застоявшаяся, но стабильная атмосфера. Когда я получил магистратуру права, я был счастлив, - о большем на тот момент я не мечтал. Однако, когда Валенен умер, - на семьдесят девятом году жизни и двадцать девятом году Наставничества, - в Ректорате воцарилось недоумение. Все как-то привыкли к немногословному и мудрому старцу. Разумом понимали, что рано или поздно это произойдет. Но сердцем... Нам казалось, что Наставник Валенен своим уравновешенным голосом и неторопливыми движениями сухих рук еще не один год будет управлять Школой. В день смерти старика мы чувствовали себя потерянными...
На следующий день собрался Ректорат. Все ожидали, что новым Наставником будет помощник Валенена, магистр Лорен. Но Лорен неожиданно для всех магистров зачитал завещание умершего. По воле Валенена предлагалось, чтобы новым Ректором был избран человек не пожилого и не преклонного возраста, человек, имеющий крепкое здоровье, ибо ситуация как в городе, так и во всем Изученном мире несколько изменилась и требует неординарных подходов. Сам Лорен не мог претендовать на этот пост: ему было шестьдесят два года и он не отличался прочным здоровьем, - не было тайной для кого-то, что последние два года его постоянно одолевали хвори. Магистр Лорен в случае избрания моложавого Ректора вряд ли остался бы помощником. Во-первых, это бы смотрелось несколько нелепо (что закономерно уязвило его собственное самолюбие), во-вторых, это причинило бы неудобства новому Ректору. Новый Ректор - значит, новый помощник. Лорен это понял еще раньше, как успел закончить читать завещание, - мы прочитали непростые чувства на его растревоженном лице. Лорен дрожащим голосом попросил Ректорат снять с него обязанности помощника Ректора, магистра ритуала (кем он являлся уже несколько лет) и Ведущего исследования Перинанских трудов. Эта просьба, еще и после столь удивительного завещания, ошеломила Ректорат. Я был не меньше удивлен, чем другие магистры, - все мы хорошо знали властные качества характера замкнутого Лорена. Ректорат удовлетворил просьбу (сам Лорен повторно настоял на этом, - казалось, если ему откажут, то он расплачется): бывший помощник тут же удалился из торжественного зала...
Только после этого растревоженные магистры приступили к избранию нового Ректора. Так как не было единой и согласованной кандидатуры (все были уверены, что двадцать вторым Наставником станет Лорен), Ректорат приступил к совещанию. В конце концов, определились на двух кандидатурах - сорока восьмилетнем Керне, магистре литургики, и моей, - к моему полному ошеломлению. На исходе голосования сыграло роль то обстоятельство, что последний год с городскими властями наблюдались некоторые разногласия чисто юридического характера. Я был магистром права и это решило дело. Магистр Игат и другие поддержали мою кандидатуру, так как искренне симпатизировали мне. Другие, - в основном старшие по возрасту, - это сделали, исходя из формальной стороны дела: раз Валенен завещал избрать самого молодого и здорового, так пускай будет Герт. Я стал Ректором. На освободившуюся должность магистра ритуала был избран Олехен. Моим первым помощником стал Керн, - он неожиданно согласился с моим предложением, хотя я ожидал, что Керн немного обидится. Ведь он упустил шанс стать новым Наставником...
Лорен не выразил какого-либо отношения к результатам того памятного Ректората. Он перешел в веденье архивов и занял чисто номинальную должность помощника архивариуса. Все знали о том, что Лорен был потрясен завещанием Валенена и сильно переживал собственную несостоятельность, - о карьеристских устремлениях Лорена среди магистров ходили язвительные слухи. Лорен перестал показываться на глаза, стал избегать Ректората, не смотря на все мои просьбы (я чувствовал себя неловко и не мог приказывать разбитому старику соблюдать установленные традиции, - ведь для него они были нарушены!)...
Через два года с небольшим Лорен тяжело заболел и умер. Он так и не высказал своего отношения к происходящему. Неожиданно Керн, на которого я так полагался и кто мне так успешно помогал в нелегком деле управления Школой, попросил меня избавить его от должности помощника. "Почему?" - спросил я его, уже зная ответ. Керн мне ответил, старательно отводя глаза. Его тяготила власть - он хотел бы заниматься спокойными вещами, обрести душевную тишину в исполнении литургии. Управление Школой вызывало нередко противоречивые чувства, неудовлетворение, раздражение, - и все это было не для него... Но истинную причину просьбы Керна я понял лучше, чем он думал: Керн внутренне считал себя своего рода причастным к печальной кончине Лорена. Он почувствовал виновным в смерти бывшего помощника и его было не переубедить. Мне стоило больших трудов согласиться с его просьбой. Я созвал Ректорат и огласил свое решение. Однако, магистры были опечалены смертью Лорена и не высказали какого-либо неудовольствия или замешательства, - это заседание прошло мимо них и вряд ли оставило свой след. Я назначил своим помощником Олехена и Керн одобрил мой выбор, - казалось вполне естественным, чтобы моложавый Ректор сделал своим помощником совсем еще молодого магистра (ему в тот год стукнуло тридцать шесть). Так я посеял зерно неискренности, о чем совершенно не подозревая...
Первое время дела шли хорошо. Шероховатости в отношениях Школы и городских властей мне удалось ликвидировать. Благодаря стараниями Олехена и Голлу, магистра риторики, нашей Школе удалось набрать большое количество кандидатов, - к явному неудовлетворению Школы Холле: упор на прозелитизм был коньком Холлеанской традиции. Со временем забылась печальная кончина Лорена и неожиданная отставка Керна. Я целыми днями занимался сложными делами управления и одновременно преподавал право в аудиториуме непоседливым ученикам. В то время область права была одной из актуальных дисциплин: улаживание конфликтов между сообществами, разделение полномочий верховных и местных властей, взаимоотношения различных Школ, регулирование торгового оборота, - многие проблемы Изученного мира питали развитие этой дисциплины. В моем лабораториуме работало сразу десять магистров и был издан многотомный труд по истории государственного права Центральных сообществ от смерти Перинана по наши дни - я до сих пор горжусь этим трудом и считаю своим единственным по-настоящему значимым достижением. Школе удалось закрепиться в одиннадцати новых городах и селениях, и это меня радовало. Было время, когда я чему-то радовался, - сейчас в это верилось с трудом...
Я не могу сказать, что что-то знал о существовании ученика Йорвена Сассавата. Конечно же, как Ректор, я знал, что такой ученик существует и что он прилежно слушает лекции в аудиториуме и неплохо выполняет практические задания. Более детально я познакомился с ним на уроках права. Тогда я и заметил жадно слушающего Йорвена. Со временем я отметил, что этот странный ученик (а он все-таки был немного странным на фоне сыновей удачливых торговцев и зажиточных ремесленников) больше тяготеет к общеисторической тематике, нежели к чему-то конкретному. Словно бы он ищет себя среди многочисленных исторических дисциплин. И его совершенно не интересует карьера сама по себе и те льготы, которые предоставляются историку в Изученном мире. В отличие от других учеников, Йорвен не старался улизнуть с практических занятий куда-нибудь в город и редко высказывал желание встречаться с родителями: не то чтобы он их не любил, просто он не хотел лишний раз отвлекаться от Изучения. Больше всего к этому ученику благоволил толстый Игат. Несколько раз он расхваливал мне Йорвена и просил меня по окончанию ученичества разрешить взять ему серьезную тему для практики. Совсем наоборот было с Керном и Олехеном. Если первый сдержанно отзывался о Йорвене, - чувствовалось по скупым ответам, что этот ученик, мягко говоря, не благоволит к изучению ритуалов, - то второй не раз раздражался: ученик высказывал мало интереса к литургике и вяло проявлял себя в литургическом пении или декламировании. Мне поначалу было не понять Олехена. Я считал его серьезным человеком, уравновешенным для того, чтобы не обращать внимание на оплошности или пассивное поведение учеников (если это не нарушает традицию). Но вскоре я понял: Олехен не взлюбил ученика за то, что тот своим незаинтересованным видом подрывает власть Олехена как преподавателя в его собственных глазах. Тогда мне открылась темная сторона моего первого помощника: он был самолюбив и тщеславен. Обычно, если ученик плохо или незаинтересованно учиться по какому-то предмету, то в этом виноват сам преподаватель, а не ученик. Олехен думал по-другому. Однажды на его жалобы я отреагировал несколько раздраженно: меня стала раздражать слабость преподавателя, выставляемая им самим в качестве добродетели. Я осадил Олехена и впервые увидел, как его глаза мстительно сузились. Предать бы значение этому мелкому эпизоду и многое не случилось! Но я добродушно проигнорировал недобрый взгляд своего помощника...
В пятом году своего наставничества я произвел Йорвена в степень магистра и разрешил ему созидать историю сообщества Лорихар. Я сам хотел проверить этого многообещающего магистра, доверив ему такую ответственную работу. Многие магистры-практиканты не согласились участвовать в конкурсе, - я знал причины такой незаинтересованности и потому знал их будущее. Только трое выставило свои кандидатуры на конкурс: Йорвен, Пеол и хромоножка Ти-Сарат. Это несколько огорчило меня: только трое из целого выпуска на проверку обещали стать настоящими историками! Это насторожило меня и привело к неутешительным выводам: многие ученики слишком увлекались внешней стороной Изучения, отдавая в основном предпочтение традиции, ритуалу и литургике. Кроме духовного сана историка их ничего не интересовало и они стремились побыстрее выйти из стен Школы и получить какую-нибудь выгодную синекуру в Центральных сообществах. Даже некоторое увлечение правом теперь представлялось мне в ином, нежели прежде, свете: будущие историки хотели знать тонкости закона, чтобы впоследствии с выгодой для себя ими манипулировать... Когда я высказался в пользу кандидатуры Йорвена, многие члены Ректората недоуменно подняли брови Йорвен не отличался ревностным соблюдением формальной стороны Изучения. Особенно был недоволен Олехен, но в этот раз он побоялся высказать сомнение в правоте моего решения. Часть магистров предполагала, что я поручу исполнение заказа человеку, проявившему себя безупречно по всем меркам. Я и сам понимал, что это некоторый риск. Однако мое разочарование в том выпуске учеников почему-то подстегнуло к непродуманным действиям: мне хотелось доказать самому себе, что выпускники Школы - хоть и немногие могут с успехом делать то, что делают уже опытные магистры. Доказать себе и в том найти долгожданное душевное успокоение. Это была ошибка. Теперь я понимаю, что человеку нетрадиционных взглядов и творческой требовательности нужно было дать время, чтобы в нем вызрела ответственность перед Школой. Так он мог соблазниться неконтролируемым созиданием и надорваться. Как говорил великий Перинан: "Искусство историка состоит в том, чтобы уметь себя ограничивать в чем-то дабы произвести великое в главном..."
Когда Йорвен, окрыленный таким успехом (я прекрасно понимал его, - еще бы серьезная работа для практиканта!), отказался от руководства некоторых магистров, это меня насторожило. Подобный шаг ничем не противоречил традиции Школы: магистр-практикант мог вести первую тему Изучения самостоятельно. Однако, самоуверенность Йорвена не понравилась мне: он мог бы ограничиться номинальным руководством одного из старших магистром, таким образом получив необходимую моральную поддержку и уже наработанный опыт. Самолюбие и жадность к Великой науке перевесили разумность и постепенность. Старшие магистры (даже Игат, который слыл фактическим покровителем Йорвена) обиделись. Особенно негодовал Олехен. Он впервые сделал мне серьезное замечание: столь важный заказ нужно было поручить другому практиканту. Что будет, если Йорвен своими непродуманными действиями сорвет своевременное исполнение работы? Ведь тогда Школа лишиться своего авторитета в Лорихаре и этим неизбежно воспользуются ортодоксы Холле!.. С формальной стороны мой первый помощник был прав: если произойдет непоправимое, вся ответственность ляжет на меня и это я знал. Я видел истинные причины явного недоверия Олехена к Йорвену: он ненавидел его и по личным качествам, и потому, что не мог простить откровенного неуважения к сакральной силе литургии. Еще одной причиной протеста Олехена являлось по сути противление мне, а не Йорвену: Олехен хотел власти больше, чем ею обладал... Почему я резко ответил магистру Олехену? Наверное, и потому, что не мог признать свою оплошность: Ректор, хоть будь он самый мудрый и опытный из магистров, должен консультироваться по серьезным вопросам со своими коллегами. Это являлось традицией Школы Перинана - в отличие от авторитарных методов управления в Школе Холле. Я этого не сделал, - было видно невооруженным глазом, как Олехен того и ждет, как доказать мою неправоту: для него это уже была борьба, а не сотрудничество. Это меня вывело из себя. Я грубо поставил Олехена на месте: последнее решение всегда остается за Ректором, а всю ответственность за Йорвена я беру на себя и не Олехену мне напоминать об этом. Олехен вспыхнул, но промолчал. В тот день наши отношения в конец расстроились. Больше Олехен в моем присутствии не улыбался...
Прошел год. Жизнь в Школе больше не напоминала ту, что была при старом Валенене. Я не понимал, в чем дело, но обстановка в Школе, отношения между магистрами становились насквозь фальшивыми, неестественными. Нечто повисло в воздухе, воцарилось между старых стен Школы и его уже было не прогнать. Это нечто напоминало туман, - оно делало прежде ясное и определенное расплывчатым и неискренним... Нельзя винить молодого Йорвена: вряд ли он сам понимал, что делает и к чему приближается. Часть магистров не могла простить мне печальной участи Лорена, - в основном это были пожилые или совсем старые люди: они боялись, что с ними поступят также, как с Лореном. Я с тревогой заметил, что со временем в Школе перестали делиться мнениями. Неформальная обстановка ушла, как вода в горячий песок. На смену ее пришли официозные разговоры с поджатыми губами и тайные сплетни с нездорово горящими глазами заговорщиков. Олехен больше не вступал в открытые конфликты со мной. Наверное, боялся, что я, имеющий реальную власть, могу сместить его с поста первого помощника. Больше он меня старался не провоцировать. Даже больше того: по всем серьезным вопросам магистр Олехен давал уклончивые советы и демонстративно выжидал, пока я не вынесу своего решения. В нем не осталось никакой заинтересованности, словно он ждал, когда я сделаю непростительную ошибку, - непростительную для Наставника. Олехен (это я понял только позднее) искал предлог, чтобы противопоставить так называемое "коллективное мнение", - на самом деле свое собственное, только озвученное многими голосами, - моему. Таким предлогом стал Йорвен...
Однажды (дело происходило поздней весной) Олехен в сопровождении Керна и Улисана, магистра языков, пришли ко мне ранним утром. Олехен намеренно проигнорировал то, что я не давал разрешения на подобную аудиенцию (я, пытаясь обезопаситься от интриг, стал решать все мало-мальские вопросы на Ректорате). Не обращая внимание на мое неудовольствие, эта делегация уведомила меня, что сообщество Лорихар крайне не довольно тем, как поручили выполнять заказ в Школе Перинена. Власти Лорихара были уязвлены: они ожидали, что такую серьезную работу будет выполнять заслуженный человек с большим опытом, а не молодой практикант. Это было непрестижно. Поэтому "многие магистры" (так назвали себя члены импровизированной делегации, - без лишней скромности) обеспокоены работой молодого Йорвена. Во-первых, он настолько увлекся самим процессом созидания Истории, что не очень-то задумывается о конкретных результатах. Во-вторых, младший магистр Йорвен преступает традиции Школы при созидании истории сообщества Лорихар. "Многие магистры" просят меня пересмотреть мое отношение к работе Йорвена... На самом деле, это был донос, независимо от того, что он был обличен в вежливую форму и имел привкус официального предложения. Мне не оставалось ничего другого, как взяться за Йорвена и прийти к окончательному выводу. Мне было неприятно то, что Керн, которого я раньше сильно уважал и ценил, переметнулся к мстительному Олехену. Я до сих пор не понимаю почему. Может быть, тут сыграла роль требовательность в соблюдении традиций? Обвинение в смерти бедного Лорена?.. Не знаю. Я был подавлен самим видом "делегации". Я сухо согласился рассмотреть дело Йорвена и попросил оставить меня одного. Когда "делегаты" уходили, в глазах Олехена на какое-то мгновение блеснул злорадное веселье. Это привело меня в бешенство. Я тут же вызвал к себе Игата и прямо, без обиняков, поинтересовался: "Правда ли то, что молодой Йорвен в выполнении заказа Лорихара преступил традиции?" Магистр Игат был ошеломлен такой бестактностью (а он воспринимал такой вопрос именно так) и отказался поначалу отвечать, сославшись на неосведомленность. "Достопочтенный Герт, вы же знаете, мальчик настолько увлекся работой, что почти ни с кем не разговаривает. Откуда мне знать, как он выполняет работу?.. Даже если допустить, что он преступает традицию, - я не могу этого подтвердить", - удрученно отвечал мне Игат, а сам все косил глазами. Находясь под впечатлением злорадного взгляда Олехена, я пришел в бешенство. "Кто же по вашему мнению, достопочтенный Игат, должен контролировать работу практикующего магистра? Лично сам Ректор?!" Игат испугался, побледнел (в такой ярости он меня еще не видел), но ничего не ответил. После утомительных запирательств Игата я вышел из себя и устроил толстяку настоящий допрос. По уклончивым ответам я понял, что Олехен не лгал на счет молодого магистра: Йорвен преступал традицию. Будучи в бешенстве, я наказал Игата и сократил его тему. Я понял, что попал в западню, искусно сплетенную стараниями хитрого помощника. Не отреагировать я не мог - не позволяла должность. Наказать Йорвена было еще не решением: тайные враги (отныне я понял: у меня имеются враги! - это знание было горьким и не приносило ничего, кроме сожаления) могли использовать дело Йорвена против меня самого. Ведь я же взял в свое время практиканта под свою личную ответственность! Конечно, это было безрассудно с моей стороны: из-за того, что я управлял Школой, участвовал в различных церемониях, преподавал право для учеников у меня не было достаточно времени, чтобы уследить за работой Йорвена. Я пошел в архивы, а затем в лабораториум. Мои опасения подтвердились: Йорвен не спешил заканчивать работу, совершенно не соблюдал установленные традиции Изучения и увлекся свободными аналогиями и интерпретациями, которые уводили его в опасные края недозволенного. Я пришел в комнату провинившегося (кстати, сам Йорвен таковым себя не считал, - как я понял из состоявшегося разговора). Я запретил продолжать работу над историей сообщества Лорихар и потребовал (тон моих "советов" он воспринял не иначе, как приказной) заниматься впредь текущими делами Школы под руководством старших магистров. Так я наказал того, кому я больше всего симпатизировал. Так я приблизил конец Йорвена...
Ошеломленный его словами (я это все знал, но все рвано это было неожиданностью для меня), я повиновался. Не менее ошеломленный, Марен принял у меня магистерскую мантию, шапочку, трость и медальон с изображением великого Перинана. Марен, горестно поджав губы, положил отобранное у меня на стол комиссии. Члены комиссии, которые все еще стояли, поручили ему позвать привратника, чтобы он сжег регалии, - это диктовалось традицией: каждый магистр получал свои собственные регалии и не мог получить чужие. "Да будет тебе многие лета созидания!" - в пол голоса проговорил Наставник: в его словах сквозила неискренность. Он встал и молча удалился из зала. За ним, так же молча последовали члены комиссии. Каждый из них старался не смотреть в мою сторону, словно, боялся соприкоснуться взглядом с некоей скверной, - совсем как Незнающие, что погрязли в темных суевериях. Последним ушел Игат. Он печально посмотрел на меня и покачал головой, но ни звука не слетело с его губ, - отныне со мной никто из магистров не разговаривал...
Я все еще стоял в зале, ощущая в своей голове отупляющую пустоту. Я чувствовал одновременно боль и облегчение. Я ждал этого, не верил, что мне предоставят право Свободного изучения, но то, что случилось не приносило мне долгожданной радости. Беспомощно я смотрел на старые картины, висящие на стенах. Лица изображенных на них людей, казалось, осуждали меня: Маттей, Первый историк, Теор, легендарный основатель Первой Школы, великий Перинан, Первые ученики, все прошлые Наставники смотрели на меня с невысказанным упреком. Почему-то я не знал, что мне теперь делать: мысли путались у меня в голове - в этот момент я ощущал себя не историком, а крестьянином, потерявшим единственную корову...
Шаги привратника вернули меня к реальности. Горбатый Даллебен участливо похлопал меня по плечу: "Что, Йорвен, теперь ты вольная пташка?" Я ничего не ответил. Даллебен поцокал языком, собрал вещи со стола и только тогда уставился на меня своим единственным глазом: в его взгляде почему-то сквозило уважение. Может быть, он все еще воспринимает меня в качестве господина магистра? - несмело подумал я, - Или он восхищается моей бунтарской смелостью?.. Даллебен улыбнулся: "Йорвен, ты должен идти, мне поручено..." Он сделал непонятный жест рукой. Я согласно кивнул и вышел из зала. За спиной слышались удивленные вздохи привратника: "Какие хорошие вещи, и сжечь... Ох, мне это... Сначала делать, а потом жечь..." Двери здания Ректората закрылись. Для меня уже - навсегда...
Я не стал ждать истечения трех суток. Спал я плохо: мне снился Герт, мои родители, какой-то человек в темном плаще, собаки... Я промучился всю ночь. На следующий день, я собрал свои вещи. Их было немного: небольшая сумма денег, еда на дорогу, стило, бумага, краткий сопоставитель анналов, словарь исторических понятий и аналогий. Переодевшись в дорожную одежду, я покинул корпус и перешел через сад. Никто из встретившихся мне по пути не поздоровался со мной и не сказал мне ни слова. Я и сам не горел желанием услышать что-либо в свой адрес. В лицах магистров читалось осуждение. Но мне уже было все равно и я холодно игнорировал их, обходя встречных стороной. У ворот Школы меня встретил привратник. Он вежливо поздоровался со мной и удивился, почему я не захотел пожить в стенах Школы еще два дня. "Куда ты спешишь, Йорвен?" спросил меня горбатый Даллебен. Он был единственный, кто поинтересовался о моих планах. Но у меня не было планов и ответил что-то в духе того, что спешу покинуть место, где меня осуждают и не понимают моего выбора. Речь моя была туманна и добрую половину из мною сказанного Даллебен не понял. Видимо, горечь проскользнула в моем голосе, и привратник это заметил: "Йорвен, не держи на них зла, у каждого из нас - своя история... Если ты сейчас выйдешь за стены, я не пущу тебя обратно. Ты это знаешь?" Я это знал. Тогда он на прощание сказал: "Да будет тебе многих лет созидания!" Я переступил каменный порог. Тяжелые ворота, обитые позеленевшими от времени бронзовыми листами, со скрипом закрылись и я очутился на улице. Так на тридцатом году жизни, в триста восемьдесят первый год отсчета Перинана я покинул Школу и стал Свободным историком...
Рассказ Герта Лассавира
Все, что происходит, - происходит между жесткой необходимостью и притягательной мечтой. С победой одного из двух происходящее гибнет.
"Изречения" великого Перинана
Двадцать вторым Наставником Школы Перинана я стал в возрасте сорока пяти лет.
Только один из Наставников в истории Школы был младше меня: Биннен Та-Каррон получил должность Ректора в сорок один год и пробыл в таком качестве ровно пятнадцать лет. Я не ожидал этого: в тот памятный год я был всего лишь магистром права, а по заведенной традиции, нового Ректора предпочитали выбирать из магистров традиции, ритуала или литургики. Не скрою, большую роль в моей стремительной карьере сыграло завещание старого Валенена. Когда я стал полным магистром, этот величественный старик все еще занимал пост Ректора и в Школе царила, хоть и немного застоявшаяся, но стабильная атмосфера. Когда я получил магистратуру права, я был счастлив, - о большем на тот момент я не мечтал. Однако, когда Валенен умер, - на семьдесят девятом году жизни и двадцать девятом году Наставничества, - в Ректорате воцарилось недоумение. Все как-то привыкли к немногословному и мудрому старцу. Разумом понимали, что рано или поздно это произойдет. Но сердцем... Нам казалось, что Наставник Валенен своим уравновешенным голосом и неторопливыми движениями сухих рук еще не один год будет управлять Школой. В день смерти старика мы чувствовали себя потерянными...
На следующий день собрался Ректорат. Все ожидали, что новым Наставником будет помощник Валенена, магистр Лорен. Но Лорен неожиданно для всех магистров зачитал завещание умершего. По воле Валенена предлагалось, чтобы новым Ректором был избран человек не пожилого и не преклонного возраста, человек, имеющий крепкое здоровье, ибо ситуация как в городе, так и во всем Изученном мире несколько изменилась и требует неординарных подходов. Сам Лорен не мог претендовать на этот пост: ему было шестьдесят два года и он не отличался прочным здоровьем, - не было тайной для кого-то, что последние два года его постоянно одолевали хвори. Магистр Лорен в случае избрания моложавого Ректора вряд ли остался бы помощником. Во-первых, это бы смотрелось несколько нелепо (что закономерно уязвило его собственное самолюбие), во-вторых, это причинило бы неудобства новому Ректору. Новый Ректор - значит, новый помощник. Лорен это понял еще раньше, как успел закончить читать завещание, - мы прочитали непростые чувства на его растревоженном лице. Лорен дрожащим голосом попросил Ректорат снять с него обязанности помощника Ректора, магистра ритуала (кем он являлся уже несколько лет) и Ведущего исследования Перинанских трудов. Эта просьба, еще и после столь удивительного завещания, ошеломила Ректорат. Я был не меньше удивлен, чем другие магистры, - все мы хорошо знали властные качества характера замкнутого Лорена. Ректорат удовлетворил просьбу (сам Лорен повторно настоял на этом, - казалось, если ему откажут, то он расплачется): бывший помощник тут же удалился из торжественного зала...
Только после этого растревоженные магистры приступили к избранию нового Ректора. Так как не было единой и согласованной кандидатуры (все были уверены, что двадцать вторым Наставником станет Лорен), Ректорат приступил к совещанию. В конце концов, определились на двух кандидатурах - сорока восьмилетнем Керне, магистре литургики, и моей, - к моему полному ошеломлению. На исходе голосования сыграло роль то обстоятельство, что последний год с городскими властями наблюдались некоторые разногласия чисто юридического характера. Я был магистром права и это решило дело. Магистр Игат и другие поддержали мою кандидатуру, так как искренне симпатизировали мне. Другие, - в основном старшие по возрасту, - это сделали, исходя из формальной стороны дела: раз Валенен завещал избрать самого молодого и здорового, так пускай будет Герт. Я стал Ректором. На освободившуюся должность магистра ритуала был избран Олехен. Моим первым помощником стал Керн, - он неожиданно согласился с моим предложением, хотя я ожидал, что Керн немного обидится. Ведь он упустил шанс стать новым Наставником...
Лорен не выразил какого-либо отношения к результатам того памятного Ректората. Он перешел в веденье архивов и занял чисто номинальную должность помощника архивариуса. Все знали о том, что Лорен был потрясен завещанием Валенена и сильно переживал собственную несостоятельность, - о карьеристских устремлениях Лорена среди магистров ходили язвительные слухи. Лорен перестал показываться на глаза, стал избегать Ректората, не смотря на все мои просьбы (я чувствовал себя неловко и не мог приказывать разбитому старику соблюдать установленные традиции, - ведь для него они были нарушены!)...
Через два года с небольшим Лорен тяжело заболел и умер. Он так и не высказал своего отношения к происходящему. Неожиданно Керн, на которого я так полагался и кто мне так успешно помогал в нелегком деле управления Школой, попросил меня избавить его от должности помощника. "Почему?" - спросил я его, уже зная ответ. Керн мне ответил, старательно отводя глаза. Его тяготила власть - он хотел бы заниматься спокойными вещами, обрести душевную тишину в исполнении литургии. Управление Школой вызывало нередко противоречивые чувства, неудовлетворение, раздражение, - и все это было не для него... Но истинную причину просьбы Керна я понял лучше, чем он думал: Керн внутренне считал себя своего рода причастным к печальной кончине Лорена. Он почувствовал виновным в смерти бывшего помощника и его было не переубедить. Мне стоило больших трудов согласиться с его просьбой. Я созвал Ректорат и огласил свое решение. Однако, магистры были опечалены смертью Лорена и не высказали какого-либо неудовольствия или замешательства, - это заседание прошло мимо них и вряд ли оставило свой след. Я назначил своим помощником Олехена и Керн одобрил мой выбор, - казалось вполне естественным, чтобы моложавый Ректор сделал своим помощником совсем еще молодого магистра (ему в тот год стукнуло тридцать шесть). Так я посеял зерно неискренности, о чем совершенно не подозревая...
Первое время дела шли хорошо. Шероховатости в отношениях Школы и городских властей мне удалось ликвидировать. Благодаря стараниями Олехена и Голлу, магистра риторики, нашей Школе удалось набрать большое количество кандидатов, - к явному неудовлетворению Школы Холле: упор на прозелитизм был коньком Холлеанской традиции. Со временем забылась печальная кончина Лорена и неожиданная отставка Керна. Я целыми днями занимался сложными делами управления и одновременно преподавал право в аудиториуме непоседливым ученикам. В то время область права была одной из актуальных дисциплин: улаживание конфликтов между сообществами, разделение полномочий верховных и местных властей, взаимоотношения различных Школ, регулирование торгового оборота, - многие проблемы Изученного мира питали развитие этой дисциплины. В моем лабораториуме работало сразу десять магистров и был издан многотомный труд по истории государственного права Центральных сообществ от смерти Перинана по наши дни - я до сих пор горжусь этим трудом и считаю своим единственным по-настоящему значимым достижением. Школе удалось закрепиться в одиннадцати новых городах и селениях, и это меня радовало. Было время, когда я чему-то радовался, - сейчас в это верилось с трудом...
Я не могу сказать, что что-то знал о существовании ученика Йорвена Сассавата. Конечно же, как Ректор, я знал, что такой ученик существует и что он прилежно слушает лекции в аудиториуме и неплохо выполняет практические задания. Более детально я познакомился с ним на уроках права. Тогда я и заметил жадно слушающего Йорвена. Со временем я отметил, что этот странный ученик (а он все-таки был немного странным на фоне сыновей удачливых торговцев и зажиточных ремесленников) больше тяготеет к общеисторической тематике, нежели к чему-то конкретному. Словно бы он ищет себя среди многочисленных исторических дисциплин. И его совершенно не интересует карьера сама по себе и те льготы, которые предоставляются историку в Изученном мире. В отличие от других учеников, Йорвен не старался улизнуть с практических занятий куда-нибудь в город и редко высказывал желание встречаться с родителями: не то чтобы он их не любил, просто он не хотел лишний раз отвлекаться от Изучения. Больше всего к этому ученику благоволил толстый Игат. Несколько раз он расхваливал мне Йорвена и просил меня по окончанию ученичества разрешить взять ему серьезную тему для практики. Совсем наоборот было с Керном и Олехеном. Если первый сдержанно отзывался о Йорвене, - чувствовалось по скупым ответам, что этот ученик, мягко говоря, не благоволит к изучению ритуалов, - то второй не раз раздражался: ученик высказывал мало интереса к литургике и вяло проявлял себя в литургическом пении или декламировании. Мне поначалу было не понять Олехена. Я считал его серьезным человеком, уравновешенным для того, чтобы не обращать внимание на оплошности или пассивное поведение учеников (если это не нарушает традицию). Но вскоре я понял: Олехен не взлюбил ученика за то, что тот своим незаинтересованным видом подрывает власть Олехена как преподавателя в его собственных глазах. Тогда мне открылась темная сторона моего первого помощника: он был самолюбив и тщеславен. Обычно, если ученик плохо или незаинтересованно учиться по какому-то предмету, то в этом виноват сам преподаватель, а не ученик. Олехен думал по-другому. Однажды на его жалобы я отреагировал несколько раздраженно: меня стала раздражать слабость преподавателя, выставляемая им самим в качестве добродетели. Я осадил Олехена и впервые увидел, как его глаза мстительно сузились. Предать бы значение этому мелкому эпизоду и многое не случилось! Но я добродушно проигнорировал недобрый взгляд своего помощника...
В пятом году своего наставничества я произвел Йорвена в степень магистра и разрешил ему созидать историю сообщества Лорихар. Я сам хотел проверить этого многообещающего магистра, доверив ему такую ответственную работу. Многие магистры-практиканты не согласились участвовать в конкурсе, - я знал причины такой незаинтересованности и потому знал их будущее. Только трое выставило свои кандидатуры на конкурс: Йорвен, Пеол и хромоножка Ти-Сарат. Это несколько огорчило меня: только трое из целого выпуска на проверку обещали стать настоящими историками! Это насторожило меня и привело к неутешительным выводам: многие ученики слишком увлекались внешней стороной Изучения, отдавая в основном предпочтение традиции, ритуалу и литургике. Кроме духовного сана историка их ничего не интересовало и они стремились побыстрее выйти из стен Школы и получить какую-нибудь выгодную синекуру в Центральных сообществах. Даже некоторое увлечение правом теперь представлялось мне в ином, нежели прежде, свете: будущие историки хотели знать тонкости закона, чтобы впоследствии с выгодой для себя ими манипулировать... Когда я высказался в пользу кандидатуры Йорвена, многие члены Ректората недоуменно подняли брови Йорвен не отличался ревностным соблюдением формальной стороны Изучения. Особенно был недоволен Олехен, но в этот раз он побоялся высказать сомнение в правоте моего решения. Часть магистров предполагала, что я поручу исполнение заказа человеку, проявившему себя безупречно по всем меркам. Я и сам понимал, что это некоторый риск. Однако мое разочарование в том выпуске учеников почему-то подстегнуло к непродуманным действиям: мне хотелось доказать самому себе, что выпускники Школы - хоть и немногие могут с успехом делать то, что делают уже опытные магистры. Доказать себе и в том найти долгожданное душевное успокоение. Это была ошибка. Теперь я понимаю, что человеку нетрадиционных взглядов и творческой требовательности нужно было дать время, чтобы в нем вызрела ответственность перед Школой. Так он мог соблазниться неконтролируемым созиданием и надорваться. Как говорил великий Перинан: "Искусство историка состоит в том, чтобы уметь себя ограничивать в чем-то дабы произвести великое в главном..."
Когда Йорвен, окрыленный таким успехом (я прекрасно понимал его, - еще бы серьезная работа для практиканта!), отказался от руководства некоторых магистров, это меня насторожило. Подобный шаг ничем не противоречил традиции Школы: магистр-практикант мог вести первую тему Изучения самостоятельно. Однако, самоуверенность Йорвена не понравилась мне: он мог бы ограничиться номинальным руководством одного из старших магистром, таким образом получив необходимую моральную поддержку и уже наработанный опыт. Самолюбие и жадность к Великой науке перевесили разумность и постепенность. Старшие магистры (даже Игат, который слыл фактическим покровителем Йорвена) обиделись. Особенно негодовал Олехен. Он впервые сделал мне серьезное замечание: столь важный заказ нужно было поручить другому практиканту. Что будет, если Йорвен своими непродуманными действиями сорвет своевременное исполнение работы? Ведь тогда Школа лишиться своего авторитета в Лорихаре и этим неизбежно воспользуются ортодоксы Холле!.. С формальной стороны мой первый помощник был прав: если произойдет непоправимое, вся ответственность ляжет на меня и это я знал. Я видел истинные причины явного недоверия Олехена к Йорвену: он ненавидел его и по личным качествам, и потому, что не мог простить откровенного неуважения к сакральной силе литургии. Еще одной причиной протеста Олехена являлось по сути противление мне, а не Йорвену: Олехен хотел власти больше, чем ею обладал... Почему я резко ответил магистру Олехену? Наверное, и потому, что не мог признать свою оплошность: Ректор, хоть будь он самый мудрый и опытный из магистров, должен консультироваться по серьезным вопросам со своими коллегами. Это являлось традицией Школы Перинана - в отличие от авторитарных методов управления в Школе Холле. Я этого не сделал, - было видно невооруженным глазом, как Олехен того и ждет, как доказать мою неправоту: для него это уже была борьба, а не сотрудничество. Это меня вывело из себя. Я грубо поставил Олехена на месте: последнее решение всегда остается за Ректором, а всю ответственность за Йорвена я беру на себя и не Олехену мне напоминать об этом. Олехен вспыхнул, но промолчал. В тот день наши отношения в конец расстроились. Больше Олехен в моем присутствии не улыбался...
Прошел год. Жизнь в Школе больше не напоминала ту, что была при старом Валенене. Я не понимал, в чем дело, но обстановка в Школе, отношения между магистрами становились насквозь фальшивыми, неестественными. Нечто повисло в воздухе, воцарилось между старых стен Школы и его уже было не прогнать. Это нечто напоминало туман, - оно делало прежде ясное и определенное расплывчатым и неискренним... Нельзя винить молодого Йорвена: вряд ли он сам понимал, что делает и к чему приближается. Часть магистров не могла простить мне печальной участи Лорена, - в основном это были пожилые или совсем старые люди: они боялись, что с ними поступят также, как с Лореном. Я с тревогой заметил, что со временем в Школе перестали делиться мнениями. Неформальная обстановка ушла, как вода в горячий песок. На смену ее пришли официозные разговоры с поджатыми губами и тайные сплетни с нездорово горящими глазами заговорщиков. Олехен больше не вступал в открытые конфликты со мной. Наверное, боялся, что я, имеющий реальную власть, могу сместить его с поста первого помощника. Больше он меня старался не провоцировать. Даже больше того: по всем серьезным вопросам магистр Олехен давал уклончивые советы и демонстративно выжидал, пока я не вынесу своего решения. В нем не осталось никакой заинтересованности, словно он ждал, когда я сделаю непростительную ошибку, - непростительную для Наставника. Олехен (это я понял только позднее) искал предлог, чтобы противопоставить так называемое "коллективное мнение", - на самом деле свое собственное, только озвученное многими голосами, - моему. Таким предлогом стал Йорвен...
Однажды (дело происходило поздней весной) Олехен в сопровождении Керна и Улисана, магистра языков, пришли ко мне ранним утром. Олехен намеренно проигнорировал то, что я не давал разрешения на подобную аудиенцию (я, пытаясь обезопаситься от интриг, стал решать все мало-мальские вопросы на Ректорате). Не обращая внимание на мое неудовольствие, эта делегация уведомила меня, что сообщество Лорихар крайне не довольно тем, как поручили выполнять заказ в Школе Перинена. Власти Лорихара были уязвлены: они ожидали, что такую серьезную работу будет выполнять заслуженный человек с большим опытом, а не молодой практикант. Это было непрестижно. Поэтому "многие магистры" (так назвали себя члены импровизированной делегации, - без лишней скромности) обеспокоены работой молодого Йорвена. Во-первых, он настолько увлекся самим процессом созидания Истории, что не очень-то задумывается о конкретных результатах. Во-вторых, младший магистр Йорвен преступает традиции Школы при созидании истории сообщества Лорихар. "Многие магистры" просят меня пересмотреть мое отношение к работе Йорвена... На самом деле, это был донос, независимо от того, что он был обличен в вежливую форму и имел привкус официального предложения. Мне не оставалось ничего другого, как взяться за Йорвена и прийти к окончательному выводу. Мне было неприятно то, что Керн, которого я раньше сильно уважал и ценил, переметнулся к мстительному Олехену. Я до сих пор не понимаю почему. Может быть, тут сыграла роль требовательность в соблюдении традиций? Обвинение в смерти бедного Лорена?.. Не знаю. Я был подавлен самим видом "делегации". Я сухо согласился рассмотреть дело Йорвена и попросил оставить меня одного. Когда "делегаты" уходили, в глазах Олехена на какое-то мгновение блеснул злорадное веселье. Это привело меня в бешенство. Я тут же вызвал к себе Игата и прямо, без обиняков, поинтересовался: "Правда ли то, что молодой Йорвен в выполнении заказа Лорихара преступил традиции?" Магистр Игат был ошеломлен такой бестактностью (а он воспринимал такой вопрос именно так) и отказался поначалу отвечать, сославшись на неосведомленность. "Достопочтенный Герт, вы же знаете, мальчик настолько увлекся работой, что почти ни с кем не разговаривает. Откуда мне знать, как он выполняет работу?.. Даже если допустить, что он преступает традицию, - я не могу этого подтвердить", - удрученно отвечал мне Игат, а сам все косил глазами. Находясь под впечатлением злорадного взгляда Олехена, я пришел в бешенство. "Кто же по вашему мнению, достопочтенный Игат, должен контролировать работу практикующего магистра? Лично сам Ректор?!" Игат испугался, побледнел (в такой ярости он меня еще не видел), но ничего не ответил. После утомительных запирательств Игата я вышел из себя и устроил толстяку настоящий допрос. По уклончивым ответам я понял, что Олехен не лгал на счет молодого магистра: Йорвен преступал традицию. Будучи в бешенстве, я наказал Игата и сократил его тему. Я понял, что попал в западню, искусно сплетенную стараниями хитрого помощника. Не отреагировать я не мог - не позволяла должность. Наказать Йорвена было еще не решением: тайные враги (отныне я понял: у меня имеются враги! - это знание было горьким и не приносило ничего, кроме сожаления) могли использовать дело Йорвена против меня самого. Ведь я же взял в свое время практиканта под свою личную ответственность! Конечно, это было безрассудно с моей стороны: из-за того, что я управлял Школой, участвовал в различных церемониях, преподавал право для учеников у меня не было достаточно времени, чтобы уследить за работой Йорвена. Я пошел в архивы, а затем в лабораториум. Мои опасения подтвердились: Йорвен не спешил заканчивать работу, совершенно не соблюдал установленные традиции Изучения и увлекся свободными аналогиями и интерпретациями, которые уводили его в опасные края недозволенного. Я пришел в комнату провинившегося (кстати, сам Йорвен таковым себя не считал, - как я понял из состоявшегося разговора). Я запретил продолжать работу над историей сообщества Лорихар и потребовал (тон моих "советов" он воспринял не иначе, как приказной) заниматься впредь текущими делами Школы под руководством старших магистров. Так я наказал того, кому я больше всего симпатизировал. Так я приблизил конец Йорвена...