Страница:
– Не беспокойся, – заверила его Эллен. – Улыбаться я его научу.
– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.
Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.
Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.
– Как себя чувствуешь?
Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.
– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?
Питер удивленно вскинул брови.
– А что именно?
– Сам не знаю. Просто что-то мелькает... я не могу толком разобрать, и еще звуки – резкие такие, скрипучие...
Питер начал отсоединять от мониторов тонкие провода, тянувшиеся, словно прядь длинных блестящих волос, к металлической пластинке, заменившей часть лобной кости Алекса.
– А боли при этом нет?
– Нет. Совсем не больно.
– А вообще что-нибудь ощущается? Может быть, запахи... вкус какой-нибудь пищи?
– Нет, ничего.
– Тогда трудно сказать, – развел руками Питер. – Я знаю только, что во время тестов часть этих вот электродов постоянно стимулирует мозг, а другая часть – измеряет его реакции. Вот поэтому и приходится давать тебе наркоз. Мозг-то стимулируется искусственно, и если человек в сознании, ощущения от этого самые неприятные. Скажем, затрагивается участок, вызывающий ощущение боли, ну, от ожога или пореза. А может быть и такое впечатление, будто тебя неожиданно разбудили и ты начинаешь реагировать на предметы, на звуки, запахи, а этого нет в действительности.
Встав со стола, Алекс натянул рубашку, затем сел в кресло и замер, дожидаясь, пока действие наркоза пройдет окончательно.
– Может быть, лучше доктору рассказать об этом?
Питер пожал плечами.
– Если хочешь. Я тут помечу себе – и завтра мы увеличим дозу кислорода.
– Да не стоит, – ответил Алекс. – Это ведь, в общем, не беспокоит меня.
Питер криво усмехнулся.
– А вообще тебя что-нибудь беспокоит?
Подумав, Алекс отрицательно мотнул головой.
– Нет. – Поднявшись с кресла, он нашарил трость и по-прежнему неуверенно зашагал к выходу.
Питер следил за удалявшейся фигурой, и усмешка постепенно исчезала с его лица. Ему предстояло еще закрыть лабораторию, отключить оборудование, которым пользовались в течение последних трех месяцев почти каждый день. Нагрузка на персонал лаборатории с того дня, как Алекс поступил к ним, была просто бешеная – Торрес не привык щадить ни себя, ни своих подчиненных.
И поэтому Питер был рад, что этого парня наконец забирают родители. Кроме того, наконец отважился сказать себе Питер Блох, сбросив халат и натягивая любимую потрепанную ветровку, – этот самый Алекс Лонсдейл ему совсем не нравился.
Разумеется, то, что Торресу удалось с ним сделать, займет свое место в истории нейрохирургии, но на Питера это не произвело особого впечатления. Какая, собственно, разница, быстро восстанавливает мозг этого парня свои функции или нет...
Парень? Это же зомби.
– А помнишь, что за следующим поворотом? Мы уже почти приехали в Ла-Палому – тебе многое должно казаться знакомым, наверное.
Алекс перевел взгляд на разложенную у него на коленях карту.
– За поворотом – окружной парк, – возвестил он. – Называется Хиллсайд.
– Вспомнил! – воскликнула Эллен радостно.
– Он есть на карте, которую доктор Торрес оставил мне, – Алекс не видел, как помрачнело лицо матери. Машина миновала поворот, Марш сбавил скорость.
– Остановись здесь, – неожиданно услышал он голос Алекса.
Марш дал по тормозам, машина резко остановилась. Алекс напряженно всматривался во что-то за окном.
Проследив за его взглядом, Марш увидел неподалеку, под деревьями, шумную ватагу детишек дошкольного возраста, по очереди качавшихся на висевших на старом дереве качелях.
– Что ты увидел там, Алекс?
Алекс не отрывал взгляда от детей.
– Когда я был маленьким, я очень любил качаться, – произнес он наконец.
Марш хмыкнул.
– Любил! Ты нас просто с ума сводил с матерью. – Тоненьким голоском, подражая закапризничавшему ребенку, Марш заныл: – "Еще! Папа, еще! Не хочу домой, хочу еще на качели!" Вот мне и пришлось повесить пару на заднем дворе, а то от тебя просто спасения не было.
Алекс повернулся и долго, по-прежнему без всякого выражения, смотрел на отца.
– Того, что ты рассказал, я совсем не помню.
В зеркало заднего вида Марш увидел, как глаза жены вновь наполнились болью. Выдержат ли они это – память их единственного ребенка не сохранила ничего из прожитой им жизни до этого?
– Хочешь покачаться? – вдруг спросил он.
Поколебавшись, Алекс покачал головой.
– Лучше поедем. Может быть, я вспомню наш дом, когда увижу его.
Через несколько минут они въехали в Ла-Палому, но Алекс оставался по-прежнему совершенно безучастным и при виде города, где он прожил всю свою жизнь. Он равнодушно смотрел на безусловно знакомые ему уголки, словно видел их в первый раз.
Наконец они подъехали к Площади.
Марш принял вправо, чтобы попасть в поток машин, движущийся к Гасиенда-драйв, к их новому дому. И вдруг заметил, что взгляд Алекса больше не блуждает равнодушно по сторонам – сын сидел, напряженно выпрямившись, и внимательно всматривался во что-то.
– Что-нибудь вспомнил? – быстро спросил Марш.
– Дерево... – не отрывая взгляда от окна, ответил Алекс. – Что-то было связано с ним... – Чем дольше разглядывал он стоявший посреди Площади старый дуб, тем сильнее крепла уверенность – раньше он его уже видел. Но что-то было не так... Дерево казалось знакомым, но все его окружающее...
– Ограда, – произнес он тихо. – Не помню. Ни ограды, ни травы тогда не было.
Эллен, услышав слова сына, кивнула.
– Верно, – подтвердила она, – все это появилось не так давно. А когда ты был маленьким, вокруг дерева ничего не было.
– Веревка, – продолжал Алекс тем же тихим голосом. – Была веревка. На дереве.
– Ну конечно! – сердце Эллен учащенно забилось. – Была веревка, и к ней привязана шина! И вы играли на ней с друзьями, когда ты был маленький!
Но Алекс молчал. Образ, возникнув в его сознании, исчез так же быстро, как появился.
Но он был уверен в одном – никакой шины на дереве не было.
На толстом длинном суку на веревке висело тело человека.
Сразу же возникла мысль – сказать об этом родителям, но секунду спустя он решил – не стоит. Слишком странным был этот внезапно возникший образ – и если рассказать о нем родителям, пожалуй, они сочтут странным и его самого.
Он не знал, по какой причине, но ему не хотелось, чтобы о его странностях кто-то догадывался.
И Алекс... узнал его.
Но дом, как и дуб на Площади, выглядел не совсем так, как он помнил. Алекс долго, не отрываясь, смотрел на него.
С въезда ему была видна лишь длинная оштукатуренная стена, которую делили на равные части высокие окна с раскрытыми тяжелыми ставнями. Дом был двухэтажным, под красной черепичной крышей, с северной стороны, должно быть, сад, огороженный стенами, сплошь оплетенными диким виноградом...
Виноград. Его не должно там быть. Стена сада, как и дом, должна быть просто белой, оштукатуренной, с декоративными плитками примерно через каждые шесть футов. А ростки дикого винограда ведь еще совсем маленькие и только взбираются по натянутой веревке на стену...
Он сидел не шелохнувшись и пытался вспомнить, как выглядит дом внутри, но на это его память не давала никакого ответа.
Алекс перевел взгляд на высокую трубу над крышей. Если есть труба, значит, в доме должен быть и камин. Он попытался представить себе этот камин – и представил, но только хорошо знакомый ему, в вестибюле Института мозга.
Алекс вышел из машины и, сопровождаемый родителями, подошел к крыльцу. Когда он подошел к ведущим к входной двери широким ступеням, то почувствовал, как отец тронул его за локоть.
– Я сам, – он отдернул руку.
– Но, – встрепенулась Эллен, – доктор Торрес просил...
– Я знаю, что он просил, – оборвал мать Алекс. – Подняться я могу сам.
Осторожно поставив правую ногу на нижнюю ступеньку, он, опершись на трость, начал подтягивать левую. Неловко наклонился – и почувствовал, как его обхватили руки отца.
– Спасибо, – обернулся он. – Но я должен еще попробовать. Помоги мне, пожалуйста, снова спуститься вниз.
– Но тебе необязательно пробовать сейчас, милый, – Эллен обеспокоенно следила за ним. – Может быть, пойдем в дом?
Алекс покачал головой.
– Я должен сам подняться по этим ступеням и спуститься по ним. Я должен научиться сам о себе заботиться. Доктор Торрес говорит – это очень важно.
– Но нельзя ли с этим чуть подождать? – в голосе Марша послышалось едва заметное раздражение. – Мы просто проводим тебя в дом, устроим, а потом все выйдем во двор...
– Нет, – ответил Алекс. – Я должен научиться этому сейчас.
Пятнадцать минут спустя Алекс стоял на верхней их трех ступеней, ведущих к входной двери, затем он медленными, но уже гораздо более уверенными шагами спустился.
Эллен попыталась обнять его, но он с прежним безучастным видом отвернулся.
– Ну вот, – произнес он. – Теперь можем войти.
Когда Эллен шла за ним через вымощенный плиткой патио по дорожке, ведущей к дому, то молилась об одном – только бы он не заметил слез, блеснувших в ее глазах в тот миг, когда он отвернулся.
Конспект по геометрии.
Неожиданно в памяти возникло имя учителя: мистер Хендрикс.
А как этот самый мистер Хендрикс выглядел?
Нет ответа.
Алекс начал просматривать конспект. В конце тетради – теорема; доказательство так и не закончено. Присев на стул, он взял в руку карандаш. Слегка подрагивающей рукой, нетвердым еще почерком он начал выводить цепочки формул. Минуты через две теорема была доказана.
Он обвел глазами корешки книг над столом, на полке, взгляд остановился на толстом томе, переплетенном в красный лидерин. Он снял книгу с полки, на обложке оказалось изображение птицы и слово: "Кардинал". Он открыл ее.
Это был школьный календарь двухлетней давности. Подойдя к кровати, он вытянулся на покрывале, взял книгу и, раскрыв, принялся изучать ее.
Спустя час, когда Эллен тихонько постучалась в дверь его комнаты, он уже знал, как выглядят мистер Хендрикс, мисс Лэндри; если бы он теперь их увидел, то непременно узнал бы.
Он узнал бы теперь всех своих друзей, всех тех, о ком рассказывала ему Лайза Кокрэн: понемногу обо всех, ведь она каждый день приходила к нему в больницу.
Он узнал бы их в лицо, смог бы назвать каждого по имени.
Больше он о них ничего не знал.
Память молчала.
Ему придется все начинать с нуля. Отложив книгу, он взглянул на мать, стоявшую на пороге.
– Я не помню – совсем ничего, – признался он после недолгой паузы. – Мне, правда, показалось, что я узнал дом и даже вот эту комнату, но этого же не может быть, верно?
– Почему? – пожала Эллен плечами.
– Потому что... мне показалось, я раньше видел стену сада, но только без виноградных лоз. Но они же были здесь всегда, правда?
– Почему ты так думаешь?
– Я посмотрел на корни, на стебли... Они выглядят очень старыми.
Эллен вздохнула.
– Верно, они здесь были всегда. По крайней мере, сколько я себя помню. Это, кстати, одна из причин, почему я хотела здесь поселиться – дикий виноград мне всегда очень нравился.
Алекс кивнул в раздумье.
– Значит, стену без них я видеть не мог. И эта комната показалось мне вроде знакомой, но это же просто комната. А своих вещей я не помню совсем. Ничего, ни малейшей детали.
Присев на кровать рядом с сыном, Эллен обняла его.
– Я знаю, – кивнула она. – Мы очень надеялись, что ты сам все вспомнишь, но Раймонд предупредил нас, что вероятность очень мала, так что не следует об этом беспокоиться.
– Не буду, – заверил Алекс. – Я просто начну все снова – и все.
– Да, – согласилась Эллен. – Мы все начнем снова. И ты все вспомнишь. Медленно, не сразу, но все вернется к тебе.
Нет, подумал Алекс про себя. Никогда и ничего не вернется. Но мне придется вести себя так, будто возвращается.
За последние три месяца он усвоил – если он притворялся, что начинает что-то вспоминать, лица окружающих просто лучились от счастья.
Спускаясь вслед за матерью по ступенькам в столовую, Алекс подумал про себя: счастье, какое оно... как оно ощущается? Неужели и он когда-то испытывал его?
Глава 9
– Надеюсь, – покачал головой Торрес. – Но если этого не случится – не стоит особенно переживать. И помните – по крайней мере, если он не научится улыбаться, хмуриться он тоже не научится.
Интересно, подумал Марш, кажется ли этому индюку, что подобной фразой он их как-то утешит. Если да – тогда он глубоко ошибается.
* * *
В нескольких сотнях метров от кабинета, в лаборатории, Алекс приходил в себя после наркоза – непременного спутника ежедневных тестов по программе, разработанной Торресом. И в который раз он безуспешно пытался хоть на мгновение удержать хотя бы один из странных образов, которые в эти зыбкие минуты на грани сознания снова наполнили его мозг – смутные очертания, странные, еле различимые звуки...Он очнулся, и образы и звуки исчезли, канув в небытие. Алекс открыл глаза.
– Как себя чувствуешь?
Это техник. Алекс даже вспомнил его имя – Питер Блох. Кроме этого, правда, он ничего не знал об этом человеке. И не испытывал никакого желания знать. Для Алекса Питер был всего лишь частью здания – вроде тумбочки, койки или экрана в кабинете доктора Торреса.
– Хорошо, – ответил он. И сразу спросил: – А скажите, почему перед пробуждением мне всегда... все время кажется что-то?
Питер удивленно вскинул брови.
– А что именно?
– Сам не знаю. Просто что-то мелькает... я не могу толком разобрать, и еще звуки – резкие такие, скрипучие...
Питер начал отсоединять от мониторов тонкие провода, тянувшиеся, словно прядь длинных блестящих волос, к металлической пластинке, заменившей часть лобной кости Алекса.
– А боли при этом нет?
– Нет. Совсем не больно.
– А вообще что-нибудь ощущается? Может быть, запахи... вкус какой-нибудь пищи?
– Нет, ничего.
– Тогда трудно сказать, – развел руками Питер. – Я знаю только, что во время тестов часть этих вот электродов постоянно стимулирует мозг, а другая часть – измеряет его реакции. Вот поэтому и приходится давать тебе наркоз. Мозг-то стимулируется искусственно, и если человек в сознании, ощущения от этого самые неприятные. Скажем, затрагивается участок, вызывающий ощущение боли, ну, от ожога или пореза. А может быть и такое впечатление, будто тебя неожиданно разбудили и ты начинаешь реагировать на предметы, на звуки, запахи, а этого нет в действительности.
Встав со стола, Алекс натянул рубашку, затем сел в кресло и замер, дожидаясь, пока действие наркоза пройдет окончательно.
– Может быть, лучше доктору рассказать об этом?
Питер пожал плечами.
– Если хочешь. Я тут помечу себе – и завтра мы увеличим дозу кислорода.
– Да не стоит, – ответил Алекс. – Это ведь, в общем, не беспокоит меня.
Питер криво усмехнулся.
– А вообще тебя что-нибудь беспокоит?
Подумав, Алекс отрицательно мотнул головой.
– Нет. – Поднявшись с кресла, он нашарил трость и по-прежнему неуверенно зашагал к выходу.
Питер следил за удалявшейся фигурой, и усмешка постепенно исчезала с его лица. Ему предстояло еще закрыть лабораторию, отключить оборудование, которым пользовались в течение последних трех месяцев почти каждый день. Нагрузка на персонал лаборатории с того дня, как Алекс поступил к ним, была просто бешеная – Торрес не привык щадить ни себя, ни своих подчиненных.
И поэтому Питер был рад, что этого парня наконец забирают родители. Кроме того, наконец отважился сказать себе Питер Блох, сбросив халат и натягивая любимую потрепанную ветровку, – этот самый Алекс Лонсдейл ему совсем не нравился.
Разумеется, то, что Торресу удалось с ним сделать, займет свое место в истории нейрохирургии, но на Питера это не произвело особого впечатления. Какая, собственно, разница, быстро восстанавливает мозг этого парня свои функции или нет...
Парень? Это же зомби.
* * *
От Пало Альто Марш взял на север и ехал по Миддлфилд-Роуд до самого поворота на Ла-Палома драйв. Каждые пять минут он поворачивал голову и смотрел на Алекса, который с прежним безучастным видом сидел рядом с ним на переднем сиденье. Эллен, сидевшая сзади, тщетно пыталась разговорить Алекса:– А помнишь, что за следующим поворотом? Мы уже почти приехали в Ла-Палому – тебе многое должно казаться знакомым, наверное.
Алекс перевел взгляд на разложенную у него на коленях карту.
– За поворотом – окружной парк, – возвестил он. – Называется Хиллсайд.
– Вспомнил! – воскликнула Эллен радостно.
– Он есть на карте, которую доктор Торрес оставил мне, – Алекс не видел, как помрачнело лицо матери. Машина миновала поворот, Марш сбавил скорость.
– Остановись здесь, – неожиданно услышал он голос Алекса.
Марш дал по тормозам, машина резко остановилась. Алекс напряженно всматривался во что-то за окном.
Проследив за его взглядом, Марш увидел неподалеку, под деревьями, шумную ватагу детишек дошкольного возраста, по очереди качавшихся на висевших на старом дереве качелях.
– Что ты увидел там, Алекс?
Алекс не отрывал взгляда от детей.
– Когда я был маленьким, я очень любил качаться, – произнес он наконец.
Марш хмыкнул.
– Любил! Ты нас просто с ума сводил с матерью. – Тоненьким голоском, подражая закапризничавшему ребенку, Марш заныл: – "Еще! Папа, еще! Не хочу домой, хочу еще на качели!" Вот мне и пришлось повесить пару на заднем дворе, а то от тебя просто спасения не было.
Алекс повернулся и долго, по-прежнему без всякого выражения, смотрел на отца.
– Того, что ты рассказал, я совсем не помню.
В зеркало заднего вида Марш увидел, как глаза жены вновь наполнились болью. Выдержат ли они это – память их единственного ребенка не сохранила ничего из прожитой им жизни до этого?
– Хочешь покачаться? – вдруг спросил он.
Поколебавшись, Алекс покачал головой.
– Лучше поедем. Может быть, я вспомню наш дом, когда увижу его.
Через несколько минут они въехали в Ла-Палому, но Алекс оставался по-прежнему совершенно безучастным и при виде города, где он прожил всю свою жизнь. Он равнодушно смотрел на безусловно знакомые ему уголки, словно видел их в первый раз.
Наконец они подъехали к Площади.
Марш принял вправо, чтобы попасть в поток машин, движущийся к Гасиенда-драйв, к их новому дому. И вдруг заметил, что взгляд Алекса больше не блуждает равнодушно по сторонам – сын сидел, напряженно выпрямившись, и внимательно всматривался во что-то.
– Что-нибудь вспомнил? – быстро спросил Марш.
– Дерево... – не отрывая взгляда от окна, ответил Алекс. – Что-то было связано с ним... – Чем дольше разглядывал он стоявший посреди Площади старый дуб, тем сильнее крепла уверенность – раньше он его уже видел. Но что-то было не так... Дерево казалось знакомым, но все его окружающее...
– Ограда, – произнес он тихо. – Не помню. Ни ограды, ни травы тогда не было.
Эллен, услышав слова сына, кивнула.
– Верно, – подтвердила она, – все это появилось не так давно. А когда ты был маленьким, вокруг дерева ничего не было.
– Веревка, – продолжал Алекс тем же тихим голосом. – Была веревка. На дереве.
– Ну конечно! – сердце Эллен учащенно забилось. – Была веревка, и к ней привязана шина! И вы играли на ней с друзьями, когда ты был маленький!
Но Алекс молчал. Образ, возникнув в его сознании, исчез так же быстро, как появился.
Но он был уверен в одном – никакой шины на дереве не было.
На толстом длинном суку на веревке висело тело человека.
Сразу же возникла мысль – сказать об этом родителям, но секунду спустя он решил – не стоит. Слишком странным был этот внезапно возникший образ – и если рассказать о нем родителям, пожалуй, они сочтут странным и его самого.
Он не знал, по какой причине, но ему не хотелось, чтобы о его странностях кто-то догадывался.
* * *
Машина сделала крутой вираж, и дом словно выплыл навстречу Алексу.И Алекс... узнал его.
Но дом, как и дуб на Площади, выглядел не совсем так, как он помнил. Алекс долго, не отрываясь, смотрел на него.
С въезда ему была видна лишь длинная оштукатуренная стена, которую делили на равные части высокие окна с раскрытыми тяжелыми ставнями. Дом был двухэтажным, под красной черепичной крышей, с северной стороны, должно быть, сад, огороженный стенами, сплошь оплетенными диким виноградом...
Виноград. Его не должно там быть. Стена сада, как и дом, должна быть просто белой, оштукатуренной, с декоративными плитками примерно через каждые шесть футов. А ростки дикого винограда ведь еще совсем маленькие и только взбираются по натянутой веревке на стену...
Он сидел не шелохнувшись и пытался вспомнить, как выглядит дом внутри, но на это его память не давала никакого ответа.
Алекс перевел взгляд на высокую трубу над крышей. Если есть труба, значит, в доме должен быть и камин. Он попытался представить себе этот камин – и представил, но только хорошо знакомый ему, в вестибюле Института мозга.
Алекс вышел из машины и, сопровождаемый родителями, подошел к крыльцу. Когда он подошел к ведущим к входной двери широким ступеням, то почувствовал, как отец тронул его за локоть.
– Я сам, – он отдернул руку.
– Но, – встрепенулась Эллен, – доктор Торрес просил...
– Я знаю, что он просил, – оборвал мать Алекс. – Подняться я могу сам.
Осторожно поставив правую ногу на нижнюю ступеньку, он, опершись на трость, начал подтягивать левую. Неловко наклонился – и почувствовал, как его обхватили руки отца.
– Спасибо, – обернулся он. – Но я должен еще попробовать. Помоги мне, пожалуйста, снова спуститься вниз.
– Но тебе необязательно пробовать сейчас, милый, – Эллен обеспокоенно следила за ним. – Может быть, пойдем в дом?
Алекс покачал головой.
– Я должен сам подняться по этим ступеням и спуститься по ним. Я должен научиться сам о себе заботиться. Доктор Торрес говорит – это очень важно.
– Но нельзя ли с этим чуть подождать? – в голосе Марша послышалось едва заметное раздражение. – Мы просто проводим тебя в дом, устроим, а потом все выйдем во двор...
– Нет, – ответил Алекс. – Я должен научиться этому сейчас.
Пятнадцать минут спустя Алекс стоял на верхней их трех ступеней, ведущих к входной двери, затем он медленными, но уже гораздо более уверенными шагами спустился.
Эллен попыталась обнять его, но он с прежним безучастным видом отвернулся.
– Ну вот, – произнес он. – Теперь можем войти.
Когда Эллен шла за ним через вымощенный плиткой патио по дорожке, ведущей к дому, то молилась об одном – только бы он не заметил слез, блеснувших в ее глазах в тот миг, когда он отвернулся.
* * *
Алекс обвел взглядом комнату. Все эти вещи – его, они накапливались здесь с самого его детства. Странно, но сама комната выглядела смутно знакомой – будто когда-то, давным-давно, он был здесь. Но вся обстановка – совершенно чужая. У стены – письменный стол, он подошел к нему, открыл верхний ящик. Стопка тетрадей, ручки, карандаши. Взяв верхнюю тетрадь, он раскрыл ее.Конспект по геометрии.
Неожиданно в памяти возникло имя учителя: мистер Хендрикс.
А как этот самый мистер Хендрикс выглядел?
Нет ответа.
Алекс начал просматривать конспект. В конце тетради – теорема; доказательство так и не закончено. Присев на стул, он взял в руку карандаш. Слегка подрагивающей рукой, нетвердым еще почерком он начал выводить цепочки формул. Минуты через две теорема была доказана.
Он обвел глазами корешки книг над столом, на полке, взгляд остановился на толстом томе, переплетенном в красный лидерин. Он снял книгу с полки, на обложке оказалось изображение птицы и слово: "Кардинал". Он открыл ее.
Это был школьный календарь двухлетней давности. Подойдя к кровати, он вытянулся на покрывале, взял книгу и, раскрыв, принялся изучать ее.
Спустя час, когда Эллен тихонько постучалась в дверь его комнаты, он уже знал, как выглядят мистер Хендрикс, мисс Лэндри; если бы он теперь их увидел, то непременно узнал бы.
Он узнал бы теперь всех своих друзей, всех тех, о ком рассказывала ему Лайза Кокрэн: понемногу обо всех, ведь она каждый день приходила к нему в больницу.
Он узнал бы их в лицо, смог бы назвать каждого по имени.
Больше он о них ничего не знал.
Память молчала.
Ему придется все начинать с нуля. Отложив книгу, он взглянул на мать, стоявшую на пороге.
– Я не помню – совсем ничего, – признался он после недолгой паузы. – Мне, правда, показалось, что я узнал дом и даже вот эту комнату, но этого же не может быть, верно?
– Почему? – пожала Эллен плечами.
– Потому что... мне показалось, я раньше видел стену сада, но только без виноградных лоз. Но они же были здесь всегда, правда?
– Почему ты так думаешь?
– Я посмотрел на корни, на стебли... Они выглядят очень старыми.
Эллен вздохнула.
– Верно, они здесь были всегда. По крайней мере, сколько я себя помню. Это, кстати, одна из причин, почему я хотела здесь поселиться – дикий виноград мне всегда очень нравился.
Алекс кивнул в раздумье.
– Значит, стену без них я видеть не мог. И эта комната показалось мне вроде знакомой, но это же просто комната. А своих вещей я не помню совсем. Ничего, ни малейшей детали.
Присев на кровать рядом с сыном, Эллен обняла его.
– Я знаю, – кивнула она. – Мы очень надеялись, что ты сам все вспомнишь, но Раймонд предупредил нас, что вероятность очень мала, так что не следует об этом беспокоиться.
– Не буду, – заверил Алекс. – Я просто начну все снова – и все.
– Да, – согласилась Эллен. – Мы все начнем снова. И ты все вспомнишь. Медленно, не сразу, но все вернется к тебе.
Нет, подумал Алекс про себя. Никогда и ничего не вернется. Но мне придется вести себя так, будто возвращается.
За последние три месяца он усвоил – если он притворялся, что начинает что-то вспоминать, лица окружающих просто лучились от счастья.
Спускаясь вслед за матерью по ступенькам в столовую, Алекс подумал про себя: счастье, какое оно... как оно ощущается? Неужели и он когда-то испытывал его?
Глава 9
Утром в понедельник, после Дня Благодарения, погода, казалось, задалась целью опровергнуть все прогнозы о недалекой уже зиме. Обычный для первой декады сентября туман растаял без малейшего следа к половине седьмого, и когда Марш Лонсдейл высадил сына из машины перед домом Кокрэнов, солнце уже основательно припекало.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя с Лайзой в школу?
– Нет, я пойду пешком. Доктор Торрес говорит, что я должен чаще ходить пешком – мне это полезно.
– Доктор Торрес вообще очень много чего говорит, – Марш слегка нахмурился. – Но это вовсе не значит, что ты все это обязан делать.
Открыв дверцу и выйдя из машины, Алекс протянул было руку к трости, лежавшей на заднем сиденье, но, подумав, решил ее не брать. Подняв глаза, он увидел, что отец смотрит на него с явным неодобрением.
– Разве доктор Торрес сказал тебе, что ты ею можешь больше не пользоваться?
Алекс покачал головой.
– Нет. Я просто подумал, лучше мне научиться обходиться без нее.
Суровое выражение исчезло с лица отца, уступив место счастливой улыбке.
– Верно, сынок... Слушай, может, все-таки рановато возвращаться в школу?
Алекс снова покачал головой.
– Нет, не думаю.
– Конечно, решай сам. А может быть, взять тебе преподавателя из самого Стэнфорда, по крайней мере, на этот семестр.
– Нет, – в третий раз качнул головой Алекс. – Я хочу в школу. К тому же, оказавшись там, я могу многое вспомнить.
– Да ты и так уже вспомнил немало, – заметил Марш. – Потому я и думаю, что не стоит тебе так уж себя подстегивать. Ты... я к тому, что тебе ведь не обязательно вспоминать абсолютно все, что было до катастрофы.
– Но мне хочется вспомнить именно все, – возразил Алекс. – И придется – если я хочу действительно выздороветь. – Захлопнув дверцу машины, он развернулся и медленно пошел к парадному крыльцу Кокрэнов. Затем, обернувшись, помахал отцу. Тот помахал в ответ. Взревел двигатель, и машина тронулась с места. Лишь когда она исчезла за поворотом, Алекс равнодушно подумал – догадался ли отец, что он лгал ему.
Науку лжи со дня приезда домой Алекс освоил в совершенстве.
Нажав кнопку звонка, он чуть подождал, затем надавил ее снова. Хотя Кокрэны много раз уверяли его, что он может приходить к ним, когда только ему вздумается, и просто входить в дом, этим правом Алекс еще ни разу не воспользовался.
И абсолютно не помнил того, чтобы хоть раз входил в их дом.
Дом Кокрэнов, как и другой, в котором он провел почти всю свою жизнь, не будили ничего в его памяти. Но об этом он не говорил никому. Наоборот, когда он вошел в дом Кокрэнов в первый раз после возвращения из больницы, он очень внимательно осмотрел комнаты, стараясь до мельчайших деталей запомнить их. И затем, когда внутренность дома словно отпечаталась в его памяти, он поставил первый опыт: сказал, что вспоминает старую фотографию на стене – он и Лайза в шестилетнем возрасте.
Все вокруг были вне себя от радости. И с тех пор, выучив заново многое из того, что он должен был помнить, вызнав все, что возможно, о своей жизни до аварии, он регулярно удивлял неожиданными "воспоминаниями" родителей и знакомых.
Срабатывало это безукоризненно. Однажды в ящике отцовского письменного стола он обнаружил старый счет за ремонт машины. Он изучил его до последней буквы и вечером, когда они ехали на ужин к Кокрэнам и проезжали мимо мастерской, где чинили машину, вдруг обернулся к отцу:
– В прошлом году... здесь ремонтировали нашу машину?
– Было дело, – кивнул Марш. – А ты помнишь... слушай, а помнишь, что именно они ремонтировали?
Изобразить напряженную работу памяти Алексу не составило никакого труда.
– Сцепление?
Марш глубоко вздохнул, в зеркале Алекс увидел, как лицо отца расплылось в широкой улыбке.
– Ага. – Марш кивнул. – Значит, возвращается потихоньку?
– Вроде того, – пожал плечами Алекс. – Только медленно.
Хорошо бы, подумал он про себя.
Дверь неожиданно распахнулась – Лайза, стоя на пороге, улыбалась ему.
Алекс старательно изобразил ответную улыбку.
– Готова?
Лайза фыркнула.
– К школе, черт бы ее побрал, разве когда-нибудь подготовишься? – Она кинула быстрый взгляд в зеркало. – Как я выгляжу – по-твоему, потянет?
Внимательно осмотрев ее джинсы и белую блузку, Алекс с серьезным видом кивнул.
– А в школу... ты так всегда одеваешься?
– Да... и я, и все тоже. – Обернувшись, Лайза помахала через плечо спустившимся проводить ее родителям, и несколько секунд спустя они с Алексом уже шагали по старинной тенистой улице, ведущей к школе.
По дороге Алекс задавал Лайзе бесконечные вопросы – кто в каком доме живет, что продается в магазинах, мимо которых они проходят, расспрашивал он и о тех, кто с ними здоровался. Лайза терпеливо отвечала на каждый его вопрос, а потом, как всегда, решила проверить Алекса, хотя знала, что раз сказанное ею накрепко оседает в его памяти.
– Кто живет в голубом доме на Кэрнет-стрит?
– Джеймсоны.
– А в старом на углу Монтеррея?
– Мисс Торп. – Подумав, Алекс добавил: – Раньше она была ведьмой.
Лайза искоса бросила на него быстрый взгляд – уж не поддразнивает ли он ее, – хотя знала: с тех пор, как он вернулся из больницы, Алекс ни разу даже не пошутил с ней.
– Ну, по-настоящему-то ведьмой она не была, – заметила она. – Это мы, когда были маленькими, так думали.
Алекс в замешательстве остановился.
– Но... если они и правда не была ведьмой – почему же мы тогда так думали?
Интересно, подумала Лайза, что мне сказать ему. Ведь он забыл все, что только мог забыть, об их детстве... Как объяснить ему, с каким тайным удовольствием пугали они друг друга выдумками о том, чем занимается мисс Торп за постоянно занавешенными окнами своего ветхого домика и что может она сделать с любым из них, если он только осмелится войти к ней в калитку? Но теперь воображение у Алекса отсутствовало. Лайза заметила и то, что о чем бы он ни спрашивал – а он спрашивал ее о множестве разных вещей, – его это не интересовало. Конечно, об этом она не скажет никому.
Она поймала себя на мысли, что радуется началу учебного года: теперь она под вполне благовидным предлогом сможет уделять Алексу меньше времени – общение с ним утомляло ее.
– Не знаю, – наконец сказала она. – Нам просто казалось, что она ведьма, и все тут. Пошли побыстрее, а то мы уже опаздываем.
Здания школьного комплекса располагались по периметру обширной квадратной площади с фонтаном в центре, и если смотреть от фонтана, часть этих зданий пробуждала в его мозгу какие-то неясные странные ассоциации...
Но картинка в памяти расплывалась; как будто в ней осталась запечатленной именно эта часть незнакомого, в общем, места.
Но ведь осталась все-таки.
Взглянув на листок с расписанием, который держал в руке, Алекс зашагал к зданию, где, по его расчетам, должен был проходить следующий урок.
Здание это, как и многие другие, было совершенно незнакомо ему, но класс он нашел без затруднений. До звонка оставалось всего несколько минут. Войдя, Алекс направился к свободному столу рядом с Лайзой Кокрэн. Но сесть не успел – подошедший учитель, которого он, быстро перебрав в памяти фотографии в школьном календаре, вспомнил как мистера Хэмлина, сказал Алексу, что его ждет в своем кабинете директор. Алекс бросил вопросительный взгляд на Лайзу, но та лишь пожала плечами и покачала головой. Алекс молча вышел из класса и направился через площадь к административному корпусу.
Едва войдя в здание, Алекс почувствовал – здесь он точно уже бывал. Да, он уже видел раньше эти ореховые панели на стенах; остановившись на мгновение, Алекс осмотрел вестибюль, чтобы запомнить его.
А слева должна быть стеклянная стена... и она была там, и через нее были видны несколько столов с пишущими машинками, за ними сидели машинистки.
Теперь прямо, направо за угол... два коридора, расходящиеся в противоположные стороны. Не раздумывая, Алекс свернул в левый. Вот он, кабинет – вторая дверь слева.
Он постучал.
Дверь открыла женщина в белом халате.
– Вы кого-нибудь ищете?
Алекс сглотнул слюну.
– Я ищу кабинет мистера Айзенберга. Но... это не здесь, наверное?
Женщина улыбнулась и покачала головой.
– Он в противоположном крыле. Первая дверь направо.
– Спасибо, – кивнул Алекс. Повернувшись, он зашагал обратно к вестибюлю.
Значит, он ошибся. Но ведь когда он вошел в здание, то сразу узнал и вестибюль, и точно помнил, где находится кабинет директора. Но, оказывается, перепутал.
Значит, вспомнить он все же не может ничего.
Но пока он шел по коридору к кабинету директора, его не покидало ощущение, что он все же вспомнил. И когда, уже в кабинете, секретарша директора поднялась, улыбаясь, навстречу Алексу, он решил, что понял, в чем дело.
– Вам нравится ваш новый кабинет... мисс Дженнингс? – спросил он.
Улыбку на лице секретарши словно выключили.
– Новый кабинет? – она растерянно обвела взглядом стены. – Что... о чем ты говоришь, Алекс?
– А разве кабинет мистера Айзенберга не находился в прошлом году там, где сейчас эта женщина в белом халате?
Поколебавшись, секретарша отрицательно покачала головой.
– Его кабинет все время был здесь, – она виновато улыбнулась. – Проходи, пожалуйста, и не бойся ничего. С тобой все будет в порядке.
Подойдя к двери, Алекс осторожно постучал – так же, как стучал он в дверь кабинета доктора Торреса.
– Войдите!
Открыв дверь, Алекс шагнул в кабинет. По фотографии в школьном календаре он сразу узнал лицо сидевшего за столом человека, вспомнил и его имя, но готов был поклясться, что раньше никогда не видел его.
– Алекс! Рад видеть тебя снова, мальчик мой!
– Я тоже очень рад видеть вас, сэр, – кивнул Алекс, заколебавшись лишь на какой-то неуловимый миг перед тем, как пожать руку директора. Широким жестом тот указал Алексу на стул перед своим столом.
– Прости, что пришлось потревожить тебя в самом начале семестра, – начал он. – Но, понимаешь, у нас тут возникла небольшая проблема...
Лицо Алекса оставалось абсолютно бесстрастным.
– Но мисс Дженнингс сказала, что со мной все будет в порядке, сэр.
– Безусловно, мой мальчик, – закивал Айзенберг. – Но видишь ли, на днях я имел удовольствие беседовать с доктором Торресом. И он предложил нам... вернее, мы должны предложить тебе пройти кое-какие тесты – по его рекомендации. – Он внимательно всматривался в лицо Алекса, но выражение словно стерли с него. – Эти тесты, видишь ли, могут оказаться полезными для того, чтобы...
– Выяснить, все ли я забыл, – безучастным тоном проговорил Алекс.
Дэн Айзенберг отметил про себя, что этот странный подросток в подобных вопросах разбирается гораздо лучше него.
– Верно. Я понимаю так, что доктор Торрес и с тобой успел побеседовать...
– Нет. Просто это было бы логично, ведь правда? То есть я хочу сказать – вам же трудно будет решить, в какой класс меня определить, не зная, что я помню, а что – не помню.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя с Лайзой в школу?
– Нет, я пойду пешком. Доктор Торрес говорит, что я должен чаще ходить пешком – мне это полезно.
– Доктор Торрес вообще очень много чего говорит, – Марш слегка нахмурился. – Но это вовсе не значит, что ты все это обязан делать.
Открыв дверцу и выйдя из машины, Алекс протянул было руку к трости, лежавшей на заднем сиденье, но, подумав, решил ее не брать. Подняв глаза, он увидел, что отец смотрит на него с явным неодобрением.
– Разве доктор Торрес сказал тебе, что ты ею можешь больше не пользоваться?
Алекс покачал головой.
– Нет. Я просто подумал, лучше мне научиться обходиться без нее.
Суровое выражение исчезло с лица отца, уступив место счастливой улыбке.
– Верно, сынок... Слушай, может, все-таки рановато возвращаться в школу?
Алекс снова покачал головой.
– Нет, не думаю.
– Конечно, решай сам. А может быть, взять тебе преподавателя из самого Стэнфорда, по крайней мере, на этот семестр.
– Нет, – в третий раз качнул головой Алекс. – Я хочу в школу. К тому же, оказавшись там, я могу многое вспомнить.
– Да ты и так уже вспомнил немало, – заметил Марш. – Потому я и думаю, что не стоит тебе так уж себя подстегивать. Ты... я к тому, что тебе ведь не обязательно вспоминать абсолютно все, что было до катастрофы.
– Но мне хочется вспомнить именно все, – возразил Алекс. – И придется – если я хочу действительно выздороветь. – Захлопнув дверцу машины, он развернулся и медленно пошел к парадному крыльцу Кокрэнов. Затем, обернувшись, помахал отцу. Тот помахал в ответ. Взревел двигатель, и машина тронулась с места. Лишь когда она исчезла за поворотом, Алекс равнодушно подумал – догадался ли отец, что он лгал ему.
Науку лжи со дня приезда домой Алекс освоил в совершенстве.
Нажав кнопку звонка, он чуть подождал, затем надавил ее снова. Хотя Кокрэны много раз уверяли его, что он может приходить к ним, когда только ему вздумается, и просто входить в дом, этим правом Алекс еще ни разу не воспользовался.
И абсолютно не помнил того, чтобы хоть раз входил в их дом.
Дом Кокрэнов, как и другой, в котором он провел почти всю свою жизнь, не будили ничего в его памяти. Но об этом он не говорил никому. Наоборот, когда он вошел в дом Кокрэнов в первый раз после возвращения из больницы, он очень внимательно осмотрел комнаты, стараясь до мельчайших деталей запомнить их. И затем, когда внутренность дома словно отпечаталась в его памяти, он поставил первый опыт: сказал, что вспоминает старую фотографию на стене – он и Лайза в шестилетнем возрасте.
Все вокруг были вне себя от радости. И с тех пор, выучив заново многое из того, что он должен был помнить, вызнав все, что возможно, о своей жизни до аварии, он регулярно удивлял неожиданными "воспоминаниями" родителей и знакомых.
Срабатывало это безукоризненно. Однажды в ящике отцовского письменного стола он обнаружил старый счет за ремонт машины. Он изучил его до последней буквы и вечером, когда они ехали на ужин к Кокрэнам и проезжали мимо мастерской, где чинили машину, вдруг обернулся к отцу:
– В прошлом году... здесь ремонтировали нашу машину?
– Было дело, – кивнул Марш. – А ты помнишь... слушай, а помнишь, что именно они ремонтировали?
Изобразить напряженную работу памяти Алексу не составило никакого труда.
– Сцепление?
Марш глубоко вздохнул, в зеркале Алекс увидел, как лицо отца расплылось в широкой улыбке.
– Ага. – Марш кивнул. – Значит, возвращается потихоньку?
– Вроде того, – пожал плечами Алекс. – Только медленно.
Хорошо бы, подумал он про себя.
Дверь неожиданно распахнулась – Лайза, стоя на пороге, улыбалась ему.
Алекс старательно изобразил ответную улыбку.
– Готова?
Лайза фыркнула.
– К школе, черт бы ее побрал, разве когда-нибудь подготовишься? – Она кинула быстрый взгляд в зеркало. – Как я выгляжу – по-твоему, потянет?
Внимательно осмотрев ее джинсы и белую блузку, Алекс с серьезным видом кивнул.
– А в школу... ты так всегда одеваешься?
– Да... и я, и все тоже. – Обернувшись, Лайза помахала через плечо спустившимся проводить ее родителям, и несколько секунд спустя они с Алексом уже шагали по старинной тенистой улице, ведущей к школе.
По дороге Алекс задавал Лайзе бесконечные вопросы – кто в каком доме живет, что продается в магазинах, мимо которых они проходят, расспрашивал он и о тех, кто с ними здоровался. Лайза терпеливо отвечала на каждый его вопрос, а потом, как всегда, решила проверить Алекса, хотя знала, что раз сказанное ею накрепко оседает в его памяти.
– Кто живет в голубом доме на Кэрнет-стрит?
– Джеймсоны.
– А в старом на углу Монтеррея?
– Мисс Торп. – Подумав, Алекс добавил: – Раньше она была ведьмой.
Лайза искоса бросила на него быстрый взгляд – уж не поддразнивает ли он ее, – хотя знала: с тех пор, как он вернулся из больницы, Алекс ни разу даже не пошутил с ней.
– Ну, по-настоящему-то ведьмой она не была, – заметила она. – Это мы, когда были маленькими, так думали.
Алекс в замешательстве остановился.
– Но... если они и правда не была ведьмой – почему же мы тогда так думали?
Интересно, подумала Лайза, что мне сказать ему. Ведь он забыл все, что только мог забыть, об их детстве... Как объяснить ему, с каким тайным удовольствием пугали они друг друга выдумками о том, чем занимается мисс Торп за постоянно занавешенными окнами своего ветхого домика и что может она сделать с любым из них, если он только осмелится войти к ней в калитку? Но теперь воображение у Алекса отсутствовало. Лайза заметила и то, что о чем бы он ни спрашивал – а он спрашивал ее о множестве разных вещей, – его это не интересовало. Конечно, об этом она не скажет никому.
Она поймала себя на мысли, что радуется началу учебного года: теперь она под вполне благовидным предлогом сможет уделять Алексу меньше времени – общение с ним утомляло ее.
– Не знаю, – наконец сказала она. – Нам просто казалось, что она ведьма, и все тут. Пошли побыстрее, а то мы уже опаздываем.
* * *
Удивительно, но местность, в которой располагались школьные корпуса, показалась Алексу смутно знакомой – как будто он был здесь когда-то раньше... однако и здесь все выглядело как-то не так.Здания школьного комплекса располагались по периметру обширной квадратной площади с фонтаном в центре, и если смотреть от фонтана, часть этих зданий пробуждала в его мозгу какие-то неясные странные ассоциации...
Но картинка в памяти расплывалась; как будто в ней осталась запечатленной именно эта часть незнакомого, в общем, места.
Но ведь осталась все-таки.
Взглянув на листок с расписанием, который держал в руке, Алекс зашагал к зданию, где, по его расчетам, должен был проходить следующий урок.
Здание это, как и многие другие, было совершенно незнакомо ему, но класс он нашел без затруднений. До звонка оставалось всего несколько минут. Войдя, Алекс направился к свободному столу рядом с Лайзой Кокрэн. Но сесть не успел – подошедший учитель, которого он, быстро перебрав в памяти фотографии в школьном календаре, вспомнил как мистера Хэмлина, сказал Алексу, что его ждет в своем кабинете директор. Алекс бросил вопросительный взгляд на Лайзу, но та лишь пожала плечами и покачала головой. Алекс молча вышел из класса и направился через площадь к административному корпусу.
Едва войдя в здание, Алекс почувствовал – здесь он точно уже бывал. Да, он уже видел раньше эти ореховые панели на стенах; остановившись на мгновение, Алекс осмотрел вестибюль, чтобы запомнить его.
А слева должна быть стеклянная стена... и она была там, и через нее были видны несколько столов с пишущими машинками, за ними сидели машинистки.
Теперь прямо, направо за угол... два коридора, расходящиеся в противоположные стороны. Не раздумывая, Алекс свернул в левый. Вот он, кабинет – вторая дверь слева.
Он постучал.
Дверь открыла женщина в белом халате.
– Вы кого-нибудь ищете?
Алекс сглотнул слюну.
– Я ищу кабинет мистера Айзенберга. Но... это не здесь, наверное?
Женщина улыбнулась и покачала головой.
– Он в противоположном крыле. Первая дверь направо.
– Спасибо, – кивнул Алекс. Повернувшись, он зашагал обратно к вестибюлю.
Значит, он ошибся. Но ведь когда он вошел в здание, то сразу узнал и вестибюль, и точно помнил, где находится кабинет директора. Но, оказывается, перепутал.
Значит, вспомнить он все же не может ничего.
Но пока он шел по коридору к кабинету директора, его не покидало ощущение, что он все же вспомнил. И когда, уже в кабинете, секретарша директора поднялась, улыбаясь, навстречу Алексу, он решил, что понял, в чем дело.
– Вам нравится ваш новый кабинет... мисс Дженнингс? – спросил он.
Улыбку на лице секретарши словно выключили.
– Новый кабинет? – она растерянно обвела взглядом стены. – Что... о чем ты говоришь, Алекс?
– А разве кабинет мистера Айзенберга не находился в прошлом году там, где сейчас эта женщина в белом халате?
Поколебавшись, секретарша отрицательно покачала головой.
– Его кабинет все время был здесь, – она виновато улыбнулась. – Проходи, пожалуйста, и не бойся ничего. С тобой все будет в порядке.
Подойдя к двери, Алекс осторожно постучал – так же, как стучал он в дверь кабинета доктора Торреса.
– Войдите!
Открыв дверь, Алекс шагнул в кабинет. По фотографии в школьном календаре он сразу узнал лицо сидевшего за столом человека, вспомнил и его имя, но готов был поклясться, что раньше никогда не видел его.
* * *
Дэн Айзенберг с усилием поднял свои двести фунтов с широкого кресла с подлокотниками и, перегнувшись через стол, протянул Алексу руку.– Алекс! Рад видеть тебя снова, мальчик мой!
– Я тоже очень рад видеть вас, сэр, – кивнул Алекс, заколебавшись лишь на какой-то неуловимый миг перед тем, как пожать руку директора. Широким жестом тот указал Алексу на стул перед своим столом.
– Прости, что пришлось потревожить тебя в самом начале семестра, – начал он. – Но, понимаешь, у нас тут возникла небольшая проблема...
Лицо Алекса оставалось абсолютно бесстрастным.
– Но мисс Дженнингс сказала, что со мной все будет в порядке, сэр.
– Безусловно, мой мальчик, – закивал Айзенберг. – Но видишь ли, на днях я имел удовольствие беседовать с доктором Торресом. И он предложил нам... вернее, мы должны предложить тебе пройти кое-какие тесты – по его рекомендации. – Он внимательно всматривался в лицо Алекса, но выражение словно стерли с него. – Эти тесты, видишь ли, могут оказаться полезными для того, чтобы...
– Выяснить, все ли я забыл, – безучастным тоном проговорил Алекс.
Дэн Айзенберг отметил про себя, что этот странный подросток в подобных вопросах разбирается гораздо лучше него.
– Верно. Я понимаю так, что доктор Торрес и с тобой успел побеседовать...
– Нет. Просто это было бы логично, ведь правда? То есть я хочу сказать – вам же трудно будет решить, в какой класс меня определить, не зная, что я помню, а что – не помню.