– На самом деле все в порядке. Мы рады твоему приезду. Тим звонил. Вот.
Она протянула листок. Это была записка, напоминающая о необходимости продолжить расследование случаев заболевания в Балтиморе. Она состояла всего лишь из трех предложений.
– Мы очень рады тебя видеть, – повторила Брук.
– Не сомневаюсь.
– Я серьезно. С тобой хорошо.
Я очень внимательно посмотрел на нее, пытаясь понять, какова в ее словах доля правды, но определить так и не смог. Ну что ж, пора приниматься за работу. Я открыл папку, достал оттуда листок с адресом Глэдис Томас и протянул его Брук.
– У меня есть адрес женщины, с которой необходимо встретиться и поговорить. Есть основания полагать, что она живет в определенном учреждении, находящемся в ведении штата или округа.
Брук минуту внимательно изучала адрес.
– Насколько я понимаю, это дом на окраине города. Хороший дом.
– Пансионат для умственно отсталых?
– Ты прав, Натаниель, именно для умственно отсталых.
– Я просто уточняю. А ты что, вот так наизусть знаешь адреса?
Брук протянула руку к полке над столом и сняла толстую красную папку, до отказа набитую бумагами.
– Одно из направлений моей работы здесь заключается в оценке медицинского просвещения обитателей приютов, пансионатов и тому подобных заведений. – Она начала перебирать бумаги, нашла нужную, достала и протянула мне. – А кроме того, у меня же почти фотографическая память. Разве ты это уже забыл?
– Поскольку сам я не обладаю такими удивительными способностями, мне разрешается забыть.
Я внимательно посмотрел на бланк – длинный, ксерокопированный, поделенный на графы лист. Ручкой были внесены в него какие-то данные. Когда я дошел до адреса заведения, то он полностью совпал с тем, что дал мне Майерс. Итак, пансионат «Санта-Ана».
– Отлично, Брук. Спасибо.
Я списал номер телефона и название заведения. Вернул Брук бланк и поднялся, собираясь уходить.
– Ты не хочешь сначала позвонить?
– Нет, – ответил я. – Думаю, явлюсь без предупреждения. Полезно бывает застать их врасплох.
– Умственно отсталых? Ты не изменился, все так же стремишься ухватить то, что полегче.
– Разумеется. Именно этим я занимался в Атланте.
– Ладно, будь снисходителен. Я одинока и растерянна. А жара и духота дурно влияют на характер.
– Согласен. Послушай, я тебе обязательно позвоню, расскажу обо всем, что удалось выяснить. Спасибо за помощь.
– Я поеду с тобой.
– Это совсем лишнее.
– Знаю. Но мне очень хочется.
Я вздохнул:
– Брук, дай мне свое разрешение на парковку.
– Хочешь разрешение на парковку – значит, бери с собой меня. У меня сейчас работа еле движется. Скучно, надо проветриться.
Я взглянул на нее, раздумывая, какой бы еще сочинить повод для отказа. Мне отчаянно не хотелось брать ее с собой. Но еще больше не хотелось спорить.
– Ну хорошо, поехали. Только все предстоит делать очень быстро. Нужно все выяснить и возвращаться в Атланту.
32
Поездка оказалась короткой, во всяком случае, по расстоянию. Меньше десяти миль. Но из-за того, что люди возвращались с работы, на улицах было полно пробок, и по городу мы тащились минут сорок.
– Какие чувства вызывает возвращение?
– Я не вернулся. Приехал всего лишь на два дня.
– И жалеешь, да?
– Вовсе нет. Мне здесь как раз очень нравится. Разве может не нравиться вот это? – Я показал на раскаленное солнце. – Мне казалось, что должно быть немного прохладнее.
– Это сухой жар.
Я взглянул на нее. Она улыбалась.
– Ты права.
Мы ехали по берегу Южного залива, отправной точки всех моих грехов, ошибок, расставаний и других вызывающих депрессию событий. Я посмотрел на подернутое солнечной позолотой небо. Еще один отвратительный день в раю.
Брук показала дорогу к жилому району сразу за чертой города. Жили здесь красиво: мы миновали целую рощу старых массивных дубов и ряд солидных викторианских домов. Я уверенно затормозил напротив пансионата «Санта-Ана», хотя ни таблички, ни какого-нибудь опознавательного знака на здании не было. Само по себе это вовсе не удивительно. Как правило, жители округи болезненно относятся к соседству с подобными заведениями. Так что излишняя открытость вполне может привлечь слишком много недружественного внимания, вплоть до камней в окна.
– Приехали, – заметила Брук.
На всякий случай я сверился с адресом. Все точно.
Хотя мы остановились в разрешенном месте, я все-таки повесил на зеркало заднего вида талон на парковку, так дорого доставшийся мне.
– Это лишнее, – заметила Брук.
– Привычка, – ответил я. – А кроме того, оно напоминает мне, зачем я взял тебя с собой.
Поднявшись на крыльцо, я нажал кнопку звонка. Открыла женщина в джинсах и футболке, украшенной блестящим медведем. Мы представились.
– Надеюсь, вы не нарушили никаких предписаний, – произнесла женщина с легким акцентом.
Она назвала себя: Розалинда Лопес, одна из служащих пансионата.
Я пояснил, что нам необходимо побеседовать с Глэдис Томас.
– О, Глэдис, pobrecita…
Розалинда замолчала.
– Что-что? – переспросил я.
– Ничего. Я…
Она снова не договорила, уставившись куда-то в пространство. Однако через мгновение словно очнулась.
– Что-то случилось?
– Надеюсь, нет. Но чтобы удостовериться, мы должны поговорить с самой мисс Томас. Задать ей несколько вопросов.
Словно действуя по написанному коллегами в Балтиморе сценарию, Розалинда начала с подозрением выяснять подробности:
– Что именно вам нужно у нее выяснить?
– Это касается исключительно мисс Томас. А поскольку вопросы касаются медицинской стороны жизни, то и они сами, и ответы на них являются сугубо конфиденциальными.
– Так какие же медицинские вопросы? Я медсестра, доктор, и знаю все, что касается здоровья наших подопечных.
– Тогда скажите мне, Глэдис Томас больна?
Розалинда молчала, словно размышляя, стоит ли вообще отвечать на этот вопрос. Наконец она решилась:
– Сейчас нет. Болела полгода назад.
– И в чем тогда заключалась болезнь?
– Просто сильная простуда. Она лежала примерно…
– Глэдис сексуально активна?
Розалинда покраснела, причем краска сначала залила ее шею, а потом уже переползла на лицо.
– Нет, не думаю, что это так.
– Мне необходимо с ней поговорить, мисс Лопес.
– Я хотела бы знать…
– А я хотел бы получить возможность поговорить с Глэдис, не прибегая к судебному ордеру. Если вы не прекратите водить нас за нос, то вынудите меня сделать именно это.
Розалинда сердито сжала губы.
– Входите. Сейчас я ее позову.
Мы оказались в застеленном ковром вестибюле, из которого небольшой коридорчик вел в гостиную и офис. Откуда-то из недр дома доносился кухонный запах; судя по всему, готовили обед.
Здесь было хорошо. Действительно красиво. Может быть, не так по-домашнему уютно, как в «Раскрытых объятиях» в Балтиморе, но очень ухоженно. Похоже на бабушкин дом, в котором тикают часы, а на стенах висят написанные маслом натюрморты. Здесь даже пахло мастикой. Как и в «Раскрытых объятиях», бросались в глаза христианские картины и иконы. Можно что угодно говорить о консервативных и твердолобых христианах, но нельзя отрицать, что они по-настоящему заботятся о людях, существование которых общество, как правило, вообще стремится забыть.
Розалинда показала в сторону гостиной.
– Подождите, пожалуйста, вот здесь.
– Учитывая суть моих вопросов, я должен уточнить, есть ли здесь место, где я могу поговорить с Глэдис с глазу на глаз?
Медсестра на секунду задумалась, потом кивнула на дверь с табличкой «Офис»:
– Подождите там.
Мы с Брук попали в комнату, которая, судя по всему, представляла собой мозговой центр пансионата «Санта-Ана». Шкафы с папками, книги по психологии, компьютер с защитным экраном.
– Ты не очень-то ласково с ней разговаривал, – заметила Брук.
– Мне уже приходилось иметь дело с подобными людьми, – ответил я.
– С подобными людьми? Что это значит?
Я промолчал, поскольку это не означало ровным счетом ничего, кроме того, что мне страшно хотелось отсюда выбраться, сесть в машину и вообще как можно быстрее оказаться в самолете и улететь на восток.
Лестница заскрипела, и раздались тяжелые шаги.
В дверях офиса показались Розалинда и та женщина, которую, судя по всему, звали Глэдис Томас. Глэдис была значительно выше Розалинды и бесполезно пыталась спрятаться за ее спиной. Что-то во внешности Глэдис сразу настораживало: в глаза бросалось какое-то странное отсутствие энергии.
Мы с Брук встали.
– Глэдис, это…
Розалинда явно забыла, как нас зовут.
– Я доктор Маккормик, а это – доктор Майклз. Мы хотим задать вам несколько вопросов.
Глэдис ничего не ответила, лишь еще больше ссутулилась.
– Не волнуйся, милая, присядь вот на этот стул. И отвечай на вопросы докторов.
Розалинда показала на старый, обитый потрепанной тканью стул и уселась сама. Потом взглянула на меня и добавила:
– Он тебя не укусит. Так ведь, доктор?
– Я уже давно перестал кусаться, – улыбнулся я и тут же заметил, что остальных мой ответ не развеселил. – Нет, Глэдис, я не кусаюсь. И доктор Майклз тоже.
Я снова изобразил улыбку.
Глэдис с явной неохотой вошла в офис и тяжело опустилась на стул.
Она была высокая, возможно, пять футов одиннадцать дюймов, а потому сильно сутулилась. Я бы дал ей лет двадцать семь – двадцать восемь. Темные волосы, голубые глаза – довольно симпатичная. Если бы не сутулость и не тупое выражение лица, была бы по-настоящему привлекательна. Вполне можно понять интерес Дугласа Бьюкенена.
Я взглянул на Розалинду, надеясь, что она поймет намек и уйдет. Однако этого не случилось.
– Вы не возражаете, если я останусь? – поинтересовалась она.
– Возражаю.
Брук не выдержала и вмешалась:
– Наш опыт показывает, что подобные интервью оказываются более эффективными, если проходят без свидетелей. Если вдруг возникнут проблемы, мы тотчас обратимся к вам за помощью, сестра Лопес.
Розалинда секунду помедлила, но все-таки встала.
– Если понадоблюсь, я – напротив, в гостиной.
Молодец, Брук!
Я повернулся к Глэдис и внимательно на нее посмотрел. Она опустила голову и тяжело вздохнула. И наконец я понял, что именно мне показалось странным в ее поведении в тот момент, когда она вошла в комнату: медленные, печальные движения, хмурое выражение лица. За годы учебы и работы я насмотрелся много чего в этом роде. Женщина явно страдала депрессией.
Глэдис Томас снова вздохнула. Господи, да она просто несчастна.
В этот миг она взглянула на меня, и наши глаза встретились.
– Вы чем-то расстроены, Глэдис? – поинтересовался я.
– А? Нет.
– Вы кажетесь расстроенной.
Она покачала головой:
– Нет.
Я начал чертить в блокноте – просто так – беспорядочные линии, чтобы сделать вид, будто пишу. Глэдис явно следила за движениями моей руки.
– Знаете, если что-то в вашей жизни не так, вы вполне можете с нами поделиться. Мы врачи и только помогаем людям.
Глэдис ничего не ответила, нахмурилась и отвела взгляд. Брук тоже нахмурилась, но по другой причине. Немного помолчав, она наконец произнесла:
– Это правда, милая, вы можете поделиться с нами всеми своими неприятностями.
Глэдис упорно изучала собственные ноги.
Церемония слишком затянулась, поэтому я решил, что пора приступать к делу.
– Ну хорошо, Глэдис. У вас есть телефон? Сотовый, который вы всегда носите с собой?
Не поднимая глаз, она ответила:
– Нет.
Я снова повторил:
– Вот такой телефон у вас есть? – и вытащил из кармана свой.
Глэдис отрицательно покачала головой.
– А вы не знаете человека по имени Дуглас Бьюкенен?
Она быстро взглянула на меня, потом снова опустила глаза.
– Дуглас Бьюкенен, – повторил я.
– Я его не знаю.
– А мне кажется, вы должны знать Дугласа.
– Нет, не знаю.
– Вы оставили ему сообщение, на его сотовом.
Она заплакала.
– Глэдис, откуда вы знаете Дугласа?
Она не отвечала – плакала.
– Глэдис, кто такой Кейси?
Она отвернулась от меня и попыталась подтянуть коленки на стул. Стул оказался слишком маленьким, и ноги постоянно сползали, а она снова их поджимала.
– Так кто же такой Кейси?
Я быстро взглянул на Брук, и она, тоже взглядом, недвусмысленно мне ответила. Мы явно думали об одном: эта девушка многое скрывает.
Я спросил снова, на сей раз еще более настойчиво:
– Так кто же такой Кейси?
Глэдис быстро подняла на меня глаза, а потом снова уставилась в пол.
– Глэдис, все в порядке. Не бойтесь, смотрите на меня. Кейси и Дуглас Бьюкенен – один человек?
Молчание.
– Вы когда-нибудь бывали в Балтиморе? Это город на Восточном побережье. Вы когда-нибудь там были?
Молчание.
Я открыл папку и достал фотографию Дугласа Бьюкенена – большое черно-белое изображение, которое, скорее всего, представляло собой копию копии чего-то, что полицейские там, в Балтиморе, каким-то образом изъяли из документов доктора Джефферсона. Встал и, подойдя к Глэдис, протянул ей фотографию.
– Вам знаком этот человек?
Она мгновение неподвижно смотрела на изображение, потом резким движением выхватила его из моих рук. Быстро провела пальцами по гладкой бумаге.
– Это Дуглас, – медленно произнес я. – Вы его знаете, так ведь?
Глэдис уже успела прийти в себя и снова начала отпираться:
– Нет, я его не знаю.
Но фотографию не отдавала.
– Он мертв. Вот этот человек мертв.
Для Глэдис Томас эти слова прозвучали как взрыв бомбы. Она словно окаменела. Рот безвольно раскрылся, и лишь нижняя губа как-то странно подрагивала.
– Он умер два дня назад. – Я подождал, пока до нее дойдет новая информация, и повторил: – Он мертв. Вы знаете, что такое мертвый? Его нет. Он уже никогда не вернется.
Мне кажется, Глэдис меня даже и не слушала: она просто сидела с открытым ртом.
Брук тронула меня за руку.
– Доктор Маккормик…
Я снова произнес то же самое:
– Он умер, Глэдис.
Наконец через несколько секунд что-то в ее взгляде словно переключилось, она поднесла фотографию к губам и зарыдала.
– Нет!
– Да.
Брук осуждающе посмотрела на меня.
Я позволил Глэдис немного порыдать, а потом продолжил наступление.
– Ему причинили большое зло, и мы хотим найти того, кто это сделал, – принялся объяснять я. – И нам очень нужна ваша помощь.
Однако мой голос утонул в причитаниях.
Слезы и сопли текли по лицу Глэдис и на прижатую к груди фотографию.
– Я люблю тебя, – несколько раз повторила она сквозь рыдания. – Кейси, Кейси, Кейси!
Опустив глаза, я ждал, пока рыдания хоть немного утихнут. Не тут-то было. Брук встала и обняла Глэдис, а та словно погрузилась в эти объятия. Рыдания перешли в вой.
– Ш-ш-ш, – попыталась унять ее Брук.
Не выпуская из руки фотографию, Глэдис тоже обняла Брук. Растроганный, я наблюдал за этим проявлением женской солидарности, над которой не властен даже коэффициент умственного развития. Глэдис завыла во весь голос.
Дверь резко распахнулась, и на пороге показалась медсестра.
– О Господи! – в ужасе воскликнула она. – Что здесь происходит?
– Все в порядке, – заверил я ее.
– В том-то и дело, что не все в порядке.
Глэдис снова закричала.
– Вам необходимо уйти, – приказала Розалинда. – Уходите! Сейчас же, быстро!
Брук продолжала обнимать Глэдис, тщетно пытаясь утешить безутешную. Ну а мне пришлось заняться Розалиндой.
– Нам необходимо закончить дело, – пояснил я.
– Вы не можете являться сюда и вот так расстраивать…
– Если честно, то могу, – прервал я ее и, поднявшись, подошел к двери.
Розалинда взглянула на Глэдис и Брук, оценила ситуацию и, судя по всему, решила оставить подопечную в руках доброй докторши. Потом повернулась ко мне.
Я открыл дверь в коридор и услышал, как удаляются шаркающие шаги. Да уж, о конфиденциальности мечтать не приходится.
Выйдя в коридор, я закрыл дверь, а Розалинда спросила:
– Что?
– Как я уже говорил, мы с доктором Майклз работаем в Центре контроля и предотвращения заболеваний.
– Это я знаю…
– Мы считаем, что Глэдис имела отношения с человеком из Балтимора, который, возможно, был очень серьезно болен. Федеральное правительство – в данном случае я – и не подумало бы вмешиваться, если бы в этом не было острой необходимости. Нас тревожит возможность распространения им заболевания…
– Что вы имеете в виду, говоря, что она имела отношения с этим человеком?
– Романтические отношения.
– Кто он такой?
– Этого мы не знаем. Нам известно лишь то, что родом он из Пенсильвании, жил в Балтиморе, и совсем недавно, пару дней назад, его убили.
– Что? – Лицо медсестры окаменело, и она произнесла что-то по-испански. Но потом взяла себя в руки и покачала головой. – Доктор, мне нет никакого дела до того человека, которого убили в Балтиморе. Но я беспокоюсь об этих девушках. И в частности, вот об этой. – Она ткнула пальцем на дверь офиса. – Она ни разу не покидала побережья залива, не говоря уж о Калифорнии. Какой здесь может быть Балтимор?
– Мы не знаем, каким именно образом она замешана в этом деле, но мы звонили ей оттуда, с Восточного побережья. Судя по всему, она хорошо знакома с этим человеком.
– Вполне могла произойти ошибка. Вы могли неправильно набрать номер…
– Тем не менее она крепко прижимает к груди его фотографию. Осторожнее, мисс Лопес, эта болезнь очень опасна. В ином случае нам нечего было бы здесь делать. Двое больных уже умерли. Все заболевшие имеют проблемы с умственным развитием, а большинство из них каким-то образом связаны с тем самым человеком, о котором я говорю. Нас волнует, что Глэдис может заболеть, – то, что происходит сейчас в Балтиморе, может начаться и здесь.
– Не верю.
– Зря. Поверьте. – Я помолчал, а потом спросил: – А что, кстати, так ее расстроило?
– Что вы имеете в виду?
– Она же пришла сюда к нам, словно неживая. Давно она в таком состоянии?
– Что? Не знаю. Может быть, несколько дней.
– Тогда все сходится. Этого парня убили как раз несколько дней назад.
Я подождал, пока Розалинда это обдумает.
– Полагаю, я прав. Сначала она расстраивалась, что он ей не звонит. А теперь вот горюет, что он умер.
Губы Розалинды шевельнулись, однако она так ничего и не сказала. С верхней площадки лестницы за нами наблюдали несколько заинтересованных физиономий – им казалось, что они спрятались за углом.
– Упаси Господи, если та зараза, которая убивает девушек в Балтиморе, доберется и сюда, – предупредил я. – Угроза нешуточная. Вы можете нам помочь. Действительно можете.
Подняв голову, медсестра задумчиво взглянула на собравшуюся аудиторию.
– По-моему, вы стремились к конфиденциальности, – заметила она.
– Да, – согласился я, увидев ее взгляд. – Но знаете что? Мне кажется, сейчас это уже не имеет значения.
33
Примерно через полчаса, когда первое и самое острое горе Глэдис уже перегорело, мы вчетвером сидели в гостиной за маленьким столиком, на котором стояли чашки с чаем.
Розалинда внимательно рассматривала лежащую перед ней фотографию Дугласа Бьюкенена.
– Вы его узнаете? – спросил я.
Судя по тому, как она смотрела на фотографию, можно было предположить, что она сообщит, что знает его и что этот человек не раз бывал в пансионате «Санта-Ана». Однако все вышло совсем иначе.
– Нет, – ответила она.
– Вы уверены? – уточнил я.
– Совершенно.
– Но вы же…
– Я сказала, что не знаю этого человека, доктор.
Я показал на изображение.
– Глэдис, как зовут этого человека?
Глэдис посмотрела на фотографию распухшими глазами, потом взяла ее в руки.
– Кейси, – произнесла она.
Розалинда вмешалась.
– Она может путать…
– Кейси, – повторила Глэдис.
Розалинда сжала губы, однако промолчала.
– Вы знаете его фамилию? – спросил я.
Девушка смотрела на меня, словно не понимая.
– Кейси, а дальше? – попытался подсказать я.
Глэдис лишь покачала головой.
– Откуда вы его знаете?
– Он мой муж.
Мы с Брук переглянулись. Лицо Розалинды словно окаменело.
– Вы с ним поженились?
– Он сказал, что поженимся, когда он вернется.
– Когда он вернется и откуда?
– Он собирался куда-то около Нью-Йорка. Туда, где разбились самолеты.
– Он говорил, что едет в Балтимор?
– Я не знаю. Я его люблю.
Она снова заплакала.
– Вы с Кейси занимались сексом? – спросил я.
Розалинда смерила меня гневным взглядом. Возможно, мой вопрос прозвучал не слишком тактично, но на какое-то время он заставил Глэдис перестать плакать. Да здравствуют тупые, бесчувственные мужчины. Думаю, Джон Майерс на моем месте возгордился бы.
– Нет. Я любила его. Мы собирались пожениться.
Останавливаться было нельзя, поэтому я снова выпалил:
– Кейси когда-нибудь здесь жил?
– Нет. Он жил в другом месте.
– Он жил в Сан-Хосе?
– Он жил еще где-то.
– Он жил в этом городе?
Глэдис, казалось, растерялась.
Розалинда повернулась ко мне.
– Он мог жить где-то неподалеку. Мне кажется, что «здесь» означает «в этом доме».
– Но вы сами его никогда не видели?
– Нет, – ответила медсестра, причем, как мне показалось, не слишком уверенно.
Ей удавалось очень хорошо переводить то, что Глэдис говорила нам или, напротив, не говорила. А потому я попросил:
– Спросите, когда именно уехал Кейси.
Розалинда выполнила мою просьбу.
– Давно, – коротко ответила Глэдис.
– А откуда у вас телефон?
Розалинда ответила сама:
– Ей дали его родители.
– Спросите Глэдис, – настоял я.
– Милая, кто дал тебе тот телефон, который ты всегда носишь с собой?
– Мама с папой.
Розалинда взглянула на меня, словно говоря: «Вот видите!»
– Почему же тогда оплата производится с этого адреса? – Ответа я ждал от обеих женщин, но не получил ни от одной. – Неужели родители Глэдис доверяют ей самой оплачивать разговоры?
И Глэдис, и Розалинда не произнесли ни слова. Само собой напрашивался вывод, что они в сговоре. Возможно, счетами занималась как раз Розалинда.
Я не сдавался и продолжал допрос:
– Почему же связь отключили? Ведь телефон не работает уже два дня. Почему?
Ответа не последовало. Глэдис украдкой взглянула на Розалинду. Однако смысл этого взгляда казался совершенно ясным: она просила помощи.
Брук вмешалась:
– Глэдис, я спрошу насчет телефона у ваших родителей. Необходимо выяснить, почему именно они решили его отключить.
Глаза Глэдис от ужаса округлились.
– Нет-нет! Ничего не говорите!
Молодец, Брук! Я взглянул на нее и увидел, что она хмурится. Думаю, она поняла то, что я и сам узнал совсем недавно: люди врут, причем не только о касающихся здоровья привычках, не только о сексе и наркотиках, не только о количестве выпитого за неделю спиртного. Лгут в большом и в малом. Лгут, если они умны и сообразительны, и даже если они соображают с большим трудом.
Я обратился непосредственно к Розалинде:
– Вы имели какое-нибудь отношение к оплате телефона?
– Нет, – ответила она.
– А счет вы когда-нибудь видели?
– Нет! Доктор, вы же не в полиции работаете, разве не так?
– Нет, не в полиции. В коридоре я вам подробно объяснил, чем именно занимаюсь. А вот вам, сестра, я не верю ни на минуту. Не верю, что вы не видели счетов и не имели к ним никакого отношения. – Я повернулся к расстроенной и взволнованной подопечной: – Глэдис, я сейчас задам вопрос, на который вы обязательно должны ответить правду. Очень важно, чтобы вы обязательно ответили честно. Это Кейси дал вам телефон?
– Я так его люблю, – проговорила Глэдис и снова заплакала. А потом и завыла.
На помощь пришла Брук:
– Глэдис, пожалуйста, скажите нам: это Кейси дал вам телефон, чтобы можно было разговаривать?
Но она достигла не большего успеха. Глэдис продолжала обливаться слезами. Разговор закончился – это я видел так же ясно, как горе на лице Глэдис Томас и гнев и волнение на лице Розалинды Лопес.
Мы получили разрешение приехать завтра в восемь утра и попрощались.
34
По дороге к машине мы с Брук не произнесли ни слова. Я посмотрел на небо: солнце низко повисло над горами, и закат приобрел пурпурный оттенок. В иных обстоятельствах картина оказалась бы необычайно красивой.
Мои калифорнийские мечты прервала Брук:
– Они врут. Обе. Правда?
Я взглянул на нее через капот машины.
– Я считаю именно так.
– Почему?
– Почему я так считаю?
– Да ну тебя, Натаниель. Почему они врут?
Я уселся за руль и включил зажигание.
– Если бы это мне было известно, то уже сегодня вечером я оказался бы в самолете.
В желудке у меня заурчало так громко, что Брук даже удивленно взглянула. Тут до меня дошло, что я ничего не ел, кроме сандвича в самолете.
– Я отвезу тебя в офис, а потом мне нужно будет купить какой-нибудь еды и спокойно все обдумать.
Брук с минуту помолчала, потом неожиданно произнесла:
– Спасибо, но я бы с удовольствием пообедала вместе с тобой.
– А тебе не нужно возвращаться домой, к мужу?
– Нет, – коротко ответила она. Я подумал, что это очень странно и даже интересно, но требовать объяснений не стал. А Брук добавила: – Недалеко от моей работы есть прекрасный японский ресторан.