Брук подошла к столу.
– Доктор Гонсалес, скажите, пожалуйста, доктору Маккормику то, что сказали мне.
Гонсалес помолчал.
– Это неофициально, – наконец предупредил он. – Это просто мое личное мнение, хорошо?
– Разумеется, – заверил я его.
– Итак, – продолжал он, немного отходя от тела, – она скончалась от удушения, это несомненно. Вы видели правую сторону?
– Да.
– А синяк хорошо рассмотрели?
– Нет. Детектив не разрешила мне прикасаться.
Гонсалес начал в прямом смысле слова шарить по телу Глэдис, и мне впервые удалось внимательно его рассмотреть.
Тот, кто утверждает, что смерть приносит успокоение, просто недостаточно видел смерть, и Глэдис Томас это ясно доказывала. Распухшие губы были сжаты и искусаны до такой степени, что казалось, она собирается выплюнуть в нашу сторону сразу несколько ягод малины. Глаза оказались открытыми, словно она была живой, и, по-моему, в них застыл страх. Неровная буква Y соединяла оба плеча с низом живота, и пласты плоти запали внутрь опустошенных грудной и брюшной полостей. Гротескное зрелище.
Гонсалес повернул голову покойной, показывая нам шею.
– Мы взяли, наверное, тысячу образцов тканей головы и шеи, но давайте посмотрим… – Доктор взял шланг с распылителем и сполоснул тот участок, который хотел нам показать. – Все необходимые образцы мы взяли сегодня утром. Это все отправилось в лабораторию, и результаты появятся только через несколько дней.
Гонсалес явно не торопился. Вокруг трахеи плоть оказалась вскрытой, и он медленно пробирался сквозь слои тканей, раздвигая мышцы, так что они свешивались вниз, на грудь, словно детский слюнявчик.
– Вы видели ее повешенной, так ведь?
– Да.
– А петлю видели?
– Видел.
– Тогда наверняка заметили, что узел выглядел не лучшим образом. Этому удивляться нечего – сейчас уже никто не знает, как завязать хороший узел. Особенно такая жертва, как… – Он не договорил. – То есть я хочу сказать, что она умерла вовсе не от перелома шейных позвонков. Она задохнулась.
– Я тоже так решил.
– Но посмотрите вот на это. Видите? – Гонсалес аккуратно привел в порядок шею и провел пальцем по линии кровоподтека. – Здесь два ряда следов.
Он показал на странную, напоминавшую зловещее ожерелье полосу на шее. Над ней шел еще один синяк, бледнее.
Он загибался вверх. Внимательно присмотревшись, можно было заметить разницу.
– Так что же? – спросил я.
– Если исходить из повреждений сонной артерии и подъязычной кости, то можно сказать, что ее погубил вот этот, нижний след. Не верхний кровоподтек. Видите? Сонная артерия не сожмется до спазма так высоко.
Я взглянул на разложенные на столе органы. Мысленно вернулся в курсы анатомии и патологии и попытался вспомнить разницу между сонной артерией в нормальном состоянии и в состоянии конвульсии. Вспомнить не смог. Но тем не менее ответил:
– Да, понимаю.
Гонсалес продолжал лекцию:
– Ну так вот. Наша жертва завязала не самый крепкий узел. Но, как мне кажется, вряд ли она спрыгнула со стула, выяснив, что веревка завязана недостаточно качественно, поправила ее и повторила попытку.
– Что вы имеете в виду?
– Ее убило то, что оставило на шее вот этот нижний след. До меня начало кое-что доходить.
– Продолжайте, доктор.
Гонсалес явно вошел во вкус:
– Каким-то образом веревка затянулась в горизонтальном положении и вызвала значительную часть повреждений. Это именно нижний след. А уже после нижнего следа, который ее и убил, вторая веревка оставила вот этот, верхний, след. Видите, кровоподтек здесь совсем не такой сильный и словно сливается с нижним синяком? Когда это произошло, она уже была мертва. Конечно, надо внимательно посмотреть фотографии места преступления, но я и так почти уверен, что веревка, на которой она висела, придется точно на верхнюю отметку.
– А это означает, что ее убили, натянув веревку горизонтально, – наконец сообразил я.
– Именно так. Конечно, остается шанс, что она повесилась сама. Но в таком случае ей пришлось бы слишком далеко отклониться от стула, чтобы след на шее получился настолько горизонтальным.
– Давайте попробуем говорить откровенно: все выглядит так, словно кто-то стоял за ее спиной и тянул веревку горизонтально, и именно это ее и убило. Вы это хотите сказать? – заключил я.
Гонсалес отступил на шаг в сторону и поднял руки, словно сдаваясь.
– Упаси Господи. Я же не полицейский. И вовсе не утверждаю, что изрекаю истину. Просто говорю то, что мне кажется.
– И я тоже не полицейский. И прошу вас высказать свое мнение.
Наступило долгое молчание. Наконец Брук не выдержала:
– Луис, вы ведь мне уже говорили…
– Но вы – это всего лишь один человек. Сказал вам, потом скажу ему, а потом мне позвонит босс и спросит, какого черта я делаю все эти выводы.
Он вздохнул:
– Ну хорошо. Впрочем, еще раз подчеркиваю, что говорю неофициально.
– О! – заметил я. – Что касается неофициального, то я здесь – король. В сфере криминального расследования я – самое неофициальное звено. Всего лишь скромный государственный служащий, который пытается не дать людям заболеть.
Гонсалес снова подошел к телу.
– Ладно. Я считаю, что тот, кто это сделал, не самым лучшим образом скрыл следы удушения.
– Значит, вы все-таки приходите к выводу, что ее убили?
– Если бы у меня хватило наглости, я сказал бы именно это. Но повторяю еще раз – сделано не лучшим образом. Выровнять следы, соединив их, было бы не так уж и трудно. А здесь этого не сделали. – Он взглянул на меня. – Тот, кто это делал, не слишком-то старался.
– Или не рассчитывал, что мы все это выясним, – добавил я.
48
Я заполнил бланки «Федерал экспресс», подготовил герметичные контейнеры для отправки в Центр контроля образцов тканей различных органов Глэдис Томас и вышел из здания судебно-медицинской экспертизы. Оказавшись на улице, я позвонил детективу Уокер и спросил, как идет расследование смерти.
– Мы продвинулись, – ответила она.
– А подробности вы мне сообщить не можете?
– Доктор Маккормик, отделение полиции Сан-Хосе знает свое дело.
– И больше вы ничего не можете мне сказать?
Наверное, мой вопрос прозвучал слишком резко.
Она помолчала, а потом сказала:
– У меня есть к вам вопрос, доктор. На что конкретно распространяется ваша юрисдикция?
Вопрос оказался нелегким. Меня пригласил департамент здравоохранения города Сан-Хосе. А вот полицейское управление города Сан-Хосе меня вовсе и не приглашало. И если кто-то не видит никакого смысла в моем медицинском поприще, то ни один приведенный юридический аргумент не сработает. Но просящий не выбирает.
– Я же вам объяснял, – начал я, – что Глэдис Томас имеет отношение к вспышке инфекционного заболевания, произошедшей в городе Балтимор, штат Мэриленд. – Даже произнося это, я ощущал, насколько неубедительно звучат мои слова. – Ее убийство…
– Убийство? Так что же, мы уже называем это убийством? А вам не кажется странным и даже смешным, что мы, полиция, занимаемся подобными делами изо дня в день и все же пока пришли лишь к тому, чтобы назвать это подозрительной смертью. Что именно заставило вас прийти к выводу, что это убийство?
Я не видел смысла вовлекать в дело доктора Луиса Гонсалеса, а потому ответил:
– Да просто я кое-что расследую, детектив.
– О расследовании мы позаботимся и сами. У меня есть номер вашего телефона, и как только я узнаю что-нибудь существенное для вашего дела, то сразу с вами свяжусь.
– Завтра я улетаю в Атланту.
– Без вас в Сан-Хосе станет очень скучно.
– Не сомневаюсь. Послушайте, а можно попросить вас позвонить мне сразу, как только что-нибудь выясните? Что бы вы ни думали, детектив, но все-таки…
– У меня есть ваш номер, – повторила она и повесила трубку.
Я спросил себя, специально ли она так грубо со мной разговаривает.
Когда я приехал в «Санта-Ану», уже наступило время обеда. Сквозь открытые окна на крыльцо долетал запах чего-то вкусного. Я позвонил.
Дверь открыла не Розалинда Лопес, а другая сотрудница. Выглядела она несколько официально, поэтому я назвал себя и сказал, что должен побеседовать со всеми обитателями пансионата.
– Полицейские уже всех опрашивали, – попыталась выпроводить меня сотрудница.
– Знаю. Но дело в том, что я не полицейский. Я врач.
Пришлось показать удостоверение и завернуть какую-то расплывчатую фразу насчет федерального правительства и его интересов. Как бы там ни было, но все вместе сработало.
Служащая проводила меня в столовую, где вокруг стола за обедом сидели семь женщин. Ели в тишине, что было неудивительно, учитывая пустующее место – словно отсутствующий зуб. Трудно сказать, зачем поставили прибор. Наверное, таким образом поминали ушедшую.
В тишине стук металла о фарфор казался особенно громким.
Я повернулся к сотруднице.
– Если можно, то свою работу я начну с вас.
Женщина пробормотала что-то насчет необходимости показать пример девочкам, и мы удалились в гостиную, причем она аккуратно прикрыла дверь.
Для начала выяснили ее анкетные данные. Имя: Велма Тарп. Родом из Стоктона, но после неполного колледжа приехала сюда в поисках работы. В пансионате около восьми месяцев.
Хватит о ней. Я вытащил из папки фотографию.
– Узнаете этого человека?
– Нет, – коротко и твердо ответила Велма Тарп.
– А что вам известно об отношениях Глэдис с кем-нибудь из мужчин?
– Каких отношениях?
– Романтических, дружеских, любых. Это не имеет значения.
– Ничего, – ответила сотрудница. На секунду задумалась, а потом подтвердила: – Нет, ровным счетом ничего.
Подобным образом разговор продолжался еще минут пятнадцать. Я задавал вопросы в духе заправского полицейского, вроде: не заметили ли вы чего-нибудь прошлым вечером? Ночью? Не было ли каких-нибудь странных телефонных звонков? Но Велма Тарп, словно страус, спрятала голову в песок: ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знает. Наконец мне все это надоело и, поблагодарив за сотрудничество, я закончил разговор. Она встала.
– Ах да, еще одна мелочь, – вспомнил я. – В какую смену вы обычно здесь работаете?
– С восьми до восьми, в ночь, – ответила Велма. – И так с воскресенья по пятницу.
– И это нормальная продолжительность рабочего времени? Двенадцать часов?
– Да.
– И все-таки ни вечером, ни ночью вам не удалось услышать ничего странного?
– Нет.
Я взглянул на часы.
– Но сейчас же еще нет восьми. Почему вы уже на работе?
– Столько всего случилось, и Розалинда уволилась…
– Она уволилась?
– Да, сегодня. Вот так, вдруг. Можно сказать, бросила нас в беде.
Это я, разумеется, отметил, еще раз поблагодарил за сотрудничество и попросил пригласить кого-нибудь еще.
Велма вышла, и я услышал, как она говорит что-то, обращаясь по имени: Стэйси. Устраиваясь на диване напротив меня, эта Стэйси уже заливалась слезами. Записав имя и возраст, я поинтересовался, как долго она живет в пансионате. Бедняга не знала. Тогда я вытащил фотографию Дугласа.
– Знаете этого человека?
– Да.
Ура!
– А как его зовут?
– Не знаю. Он был парнем Глэдис.
– Он сюда приходил?
– Иногда.
– А оставался на ночь?
– Нет, – твердо отрезала Стэйси, – этого нам не разрешают.
– А вам неизвестно, как часто Глэдис встречалась с этим мужчиной?
– Иногда.
– А когда он был здесь в последний раз?
– Это было давно.
Десять минут мы мололи воду в ступе. Я придумывал вопросы как можно проще, а Стэйси выдавала односложные ответы.
Потом настал черед следующей девушки и еще одной, последней. Все интервью проходили практически по одному сценарию. Кейси знали все. Некоторые даже по имени, другие лишь внешне, узнали на фотографии. Судя по всему, этот парень крепко держал подружку в руках.
Часы показывали уже начало девятого, в комнате напротив включили телевизор. Некоторые девушки отправились наверх.
Около девяти настала очередь последнего интервью. Эта особа оказалась уже в своей спальне, и Велме пришлось выуживать ее оттуда. Прошло еще минут десять, прежде чем Мэри О'Доннел соблаговолила опустить свои пышные формы на диван. Сложив руки на коленях, уставилась на меня голубыми глазами. Сообщила, что они с Глэдис жили в одной комнате.
Довольно быстро прошли все рутинные вопросы. Чем дальше мы заходили, тем яснее становилось, что обстановка в этой самой комнате складывалась далеко не безоблачная. А потому я решил спросить прямо:
– Вам нравилась Глэдис?
– Нет, – прямо, без малейшего сомнения, ответила Мэри.
Так, подумал я. Во всяком случае, честно.
– А почему?
– Она все время болтала по телефону. Ла-ла-ла. Без остановки. Постоянно. Она… – Девушка не договорила.
– Что, Мэри?
Поколебавшись, Мэри, видно, решила идти до конца:
– Она себя постоянно трогала, когда разговаривала. Вот здесь. – Девушка кивнула вниз, на колени. – Это противно.
– Когда разговаривала по телефону?
– Да. Это было очень противно.
Я поймал себя на том, что сравниваю силы двух этих девушек и спрашиваю себя, могла ли сидящая напротив меня Мэри расправиться с Глэдис и повесить ее в гараже? Хватило ли бы у нее на это сил и смекалки? Но надо было продолжать разговор.
– А Кейси когда-нибудь ночевал у вас в комнате?
– Ни в коем случае.
– А он когда-нибудь навещал Глэдис в ее комнате?
– В моей комнате.
– Хорошо, в вашей комнате.
– Ни в коем случае.
– А как вы думаете, они когда-нибудь занимались сексом?
– Это когда он сует свою штуку в нее?
– Да.
– Нет.
– Вы уверены?
– Она рассказала бы мне об этом.
– Почему она рассказала бы?
– Она мне все рассказывала.
– Почему вы так считаете?
– Ей казалось, что я люблю ее. И она думала, что мы подруги.
Еще одно подтверждение универсальности человеческого непонимания. Мне самому год назад тоже казалось, что меня любят, а Брук Майклз бросила меня и уехала в Калифорнию к своему жениху. Больше того, именно тогда я и узнал, что у нее был жених. Так что нас с Глэдис обоих обдурили.
Я взглянул на Мэри.
– А в последнее время, ну, вот накануне моего прихода, в поведении Глэдис не появилось ничего странного? Она не изменилась?
– Изменилась. И вела себя очень странно, стала грустной.
– А по телефону разговаривала?
– Нет.
– А вы не слышали, как ночью или рано утром она выходила из комнаты?
– Леди уже спрашивала меня об этом.
– Леди? Детектив Уокер?
– Полицейская леди.
– Но все-таки ответьте мне. Слышали ли вы, как Глэдис выходила из комнаты?
– Нет. У меня есть вот это, – ответила она и вытащила из кармана затычки для ушей.
Ну и Мэри, плутовка! Значит, все разговоры соседки не касались ее до тех пор, пока она не вытаскивала из ушей затычки. Вполне вероятно, что она слушала, сколько хотела, жаркие беседы соседки с Кейси, а потом затыкала уши и засыпала. Прошлой ночью, по ее словам, ей хотелось спать. Я поверил.
Не придумав, какие еще вопросы можно задать Мэри О'Доннел, я отпустил ее и направился в прихожую. А по пути представил, как эта женщина впервые за несколько лет крепко спит, не заткнув уши. И никто ей не мешает.
Велма сидела в маленьком офисе и играла в карты с компьютером. Я спросил, кто выигрывает. Она немного смутилась, но потом ответила, что компьютер.
– А вы не могли бы дать мне номер телефона Розалинды Лопес?
Она задумалась.
– Нет, этого я сделать не могу.
– Почему?
– Потому что нам не разрешается разглашать частную информацию сотрудников. Тем более что она уже даже и не сотрудница.
На стене, совсем недалеко от меня, висел листок с контактными номерами. Можно было поспорить на стоящую под окнами арендованную машину, что там числился и номер Розалинды. А потому я просто подошел к стене, нашел цифры напротив фамилии Лопес и записал их в блокнот. Велма молча и сердито наблюдала за мной.
– Сейчас не время хитрить, мисс Тарп, – заметил я и ушел.
49
Когда я подошел к машине, было почти десять. С самого ленча я ничего не ел, уже неделю нормально не спал и до сих пор так и не отчитался перед Тимом и Хербом Ферлахом. А кроме того, на сотовом накопилась целая куча сообщений. Сев в машину, я включил их.
Первое было от Джона Майерса; он говорил, что ему позвонил Тим Ланкастер, но просил меня ему не звонить, потому что он зверски устал и ложится спать. Он утром сам мне позвонит.
Второе сообщение – от Брук. Она дома и просит позвонить.
Третье – от Хэрриет Тобел. Она оставила его час назад.
– Натаниель, пожалуйста, позвони сразу, как получишь это сообщение. Все равно во сколько – это очень важно. Звони на домашний номер. Я буду ждать.
Она оставила номер.
Последнее сообщение оказалось от нее же. Голос звучал напряженно, и она просто сказала:
– Кот д'Ивуар, Натаниель.
Странно, подумал я. Действительно, очень странно. Судя по всему, доктор Тобел наконец решила сказать мне то, что думала. Я мог узнать то, что она скрывала весь день. Это прекрасно. Но при чем здесь Кот д'Ивуар?
Хотя если вдуматься, то фраза – само название – представлялась вовсе не случайной. Много лет назад, после того как дисциплинарная комиссия (а доктор Тобел, между прочим, в нее входила) предписала мне покинуть медицинский факультет, я сидел в ее кабинете и ревел, словно сопливый подросток. Она меня не защищала и не отстаивала. Я обвинил ее в предательстве. В ответ она просто покачала головой и сказала:
– Твое время в этих стенах вышло, Натаниель. Плохо ли, хорошо ли, но тебе уже не вылезти из той ямы, которую ты сам себе выкопал. Однако это вовсе не означает, что жизнь твоя закончилась. Даже и не думай об этом.
Именно она предложила мне уехать из Калифорнии. Например, подать заявление в Корпус Мира. Лишившись узкой медицинской тропки, я не видел перед собой ни дорог, ни путей, а потому и согласился. Вариантов не существовало. Так я попал в один из сельских районов Кот д'Ивуара, трагической страны на Западном побережье Африки, и в течение двух лет помогал местным и иностранным докторам организовывать клиники и хоть как-то противостоять вспышке СПИДа. И именно там, в диких африканских краях, я перестал горевать о том, что со мной произошло. Там я много думал о себе, о своем прошлом и будущем. А с прежней жизнью меня связывали лишь электронные письма доктора Тобел.
К концу второго года я решил покончить с медициной и заняться международной политикой. Естественно, написал об этом доктору Тобел, а она посоветовала все-таки не порывать с прежней специальностью окончательно. Вероятно, она сможет для меня что-нибудь сделать. Как я уже говорил, она приехала в Калифорнию из Балтимора, с медицинского факультета университета Хопкинса. Ей не удалось уговорить бывших коллег дать мне шанс, но в университете штата Мэриленд ей поверили и сочли меня достойным кандидатом. В результате я целую неделю провел в столице, Ямусукро, на несколько сотен долларов наговорив по международному телефону, но все-таки собрав необходимые документы и отправив их по факсу из крошечного офиса, расположенного в туристическом агентстве. Через три месяца университет штата Мэриленд в Балтиморе зачислил меня на третий курс медицинского факультета.
Итак, Кот д'Ивуар. Однако какое, черт возьми, отношение имеет вся эта история к нынешней ситуации? И зачем Хэрриет Тобел напоминает мне название далекой африканской страны? Все это казалось странным, и я занервничал.
Набрал ее номер. Автоответчик. Я отключился, подождал несколько минут, потом набрал снова. То же самое.
– Доктор Тобел, это Натаниель Маккормик. – Ответа не последовало. – Пожалуйста, как только получите сообщение, сразу позвоните мне на мобильный. Я его отключал, потому что проводил интервью, но сейчас уже включил. Звоните, когда угодно.
Странно, подумал я и отыскал номер лаборатории профессора Тобел. После нескольких гудков вызов явно переключился на другую линию. Ответила женщина, чей голос я буду помнить вечно. Даже через пятьдесят лет, после того, как болезнь Альцгеймера совсем разрушит мой мозг и я забуду собственное имя, этот голос я все равно вспомню.
– Привет, – произнес я.
Молчание. Потом всего лишь одно слово:
– Натаниель.
– Единственный и неповторимый. Гадкий утенок Натаниель.
– Что правда, то правда.
Снова молчание. Говорить должен был я, но, черт возьми, на ум ничего не приходило. Элен заговорила сама:
– Как дела?
– Неважно. – Мне еще не хотелось просить передать трубку доктору Тобел. – Вот работаю, занимаюсь разными делами.
– Хэрриет говорила, что ты здесь расследуешь опасное заболевание. Как продвигается?
– Просто блестяще. Вирус уже исчез, всех плохих парней посадили в тюрьму, а я все закончил как раз к ленчу.
– Что, правда?
– Нет. На самом деле вирус лютует; существуют ли плохие парни, мы просто не знаем, а сам я голоден как волк.
Она рассмеялась, и мне почудилось, что она произнесла мое имя. Судя по всему, я вновь обретал почву под ногами.
– Хэрриет в лаборатории нет, – заметила Элен.
– О! – произнес я. Это было неприятно, но зато со мной разговаривал этот голос. – Как ты живешь?
– Работаю. Все время работаю.
– Одна работа, Элен…
– Ты же знаешь, я всегда была скучной.
– Это точно. Почти как Мата Хари.
– Что-что?
– Да ничего. Просто плохо подобрал пример яркой исторической личности.
– Что правда, то правда. Все, Натаниель, я передам Хэрриет, что ты звонил.
– А ты не знаешь, где она сейчас может быть?
– Понятия не имею. Ушла она рано.
– А живет все там же, в Этертоне?
– Да.
Снова наступила пауза, которая должна была положить конец разговору. Но вместо прощания я произнес:
– Завтра я улетаю на восток.
– Что же, счастливого пути.
– Хотелось бы наверстать упущенное.
– Мне кажется, мы только что это сделали.
– Элен…
– Извини, – ответила она. Помолчала, глубоко вздохнула. – Натаниель, я помолвлена.
На какое-то мгновение я растерялся, смысл последнего слова просто ускользнул. Наконец до меня дошло, в чем дело.
– О! – пробормотал я. – О, я очень, очень рад за тебя.
– Спасибо.
– И кто же этот счастливец?
Лицо мое горело; думаю, что в машине я сидел красный как рак.
– Ты его совсем не знаешь.
– И все-таки?
– Его зовут Ян Кэррингтон.
– Нет, про такого не слышал.
– Ну вот видишь…
– И чем же он занимается?
– Венчурный капиталист.
– И что же, он до сих пор не обанкротился?
– Да нет, работает.
– А мне казалось, все эти ребята уже давно водят такси.
– Он просто очень умный.
– Не сомневаюсь. – Очевидно, этот Ян Кэррингтон обладал и массой иных качеств, но я решил закрыть тему, а потому сказал: – Ну хорошо, передай, пожалуйста, Хэрриет, что я звонил.
– Обязательно.
Я уже собирался отключиться, когда Элен вдруг снова произнесла:
– Натаниель?
– Да?
– Хорошо, что ты позвонил.
– Да.
Я нажал на кнопку отключения.
50
Подъехав к Этертону, тому самому кварталу, где жила доктор Тобел, я уже немного успокоился. «Немного» означает, что я уже не мечтал убить жениха Элен. Но тем не менее, мне было невероятно плохо.
Машина медленно кружила по темным улицам. В отличие от множества недавно возникших богатых районов Калифорнии Этертон купался в деньгах уже с начала прошлого века. Огромные дома прятались в тени еще более грандиозных дубов и пальм, отчего казалось, будто они присели на корточки за зеленой изгородью. Квартал не отличался гостеприимством: бесцельное кружение по его улицам наверняка привлекло бы внимание полиции независимо от цвета кожи бродяги.
Тем не менее, я несколько минут ехал именно бесцельно, наобум, пока полностью не пришел в себя. Полиция ни разу не проявила ко мне интереса. Больше того, до тех самых пор, пока я не оказался на полукруглом дворе дома доктора Тобел, я не встретил ни одной машины. Под навесом стоял лишь один автомобиль, очевидно, принадлежавший хозяйке дома. Второе отделение было занято всяческими садовыми принадлежностями.
Особняк выглядел немного меньше соседних домов, но все-таки слишком большим для одного человека. Муж доктора Тобел умер несколько лет назад, и, судя по всему, она так и не собралась подыскать себе другое жилье. Дом казался приятным и гостеприимным, в испанском духе – настроение создавали беленые стены и низко нависающая крыша.
Наверху горел свет, по-видимому, в спальне. Я вылез из машины, поднялся по ступеням парадного и позвонил. Звонок разнесся по дому; я ждал, что сейчас еще где-нибудь загорится свет. Но нет, свет не загорелся, а лишь где-то в глубине яростно залаяли две собаки. Я снова нажал кнопку. Опять ничего, кроме лая собак. Сердце начало гулко стучать в груди, я поспешно вытащил из кармана сотовый. Набрал номер Хэрриет, нажал. Через пару секунд по всему большому дому зазвонили телефоны. Пять сигналов, а потом включился автоответчик. Я убрал телефон, надавил на кнопку звонка и держал ее секунд пять. Все напрасно.
Я сел на крыльцо и снова выбрал номер лаборатории. Гудки, гудки – до тех пор пока и здесь не включился автоответчик. Значит, Элен уже ушла, отправилась домой заниматься любовью со своим Игорем, или Иваном, или как там, черт возьми, его зовут.
Собаки не успокаивались, продолжали отрывисто лаять. Может быть, доктор Тобел отправилась на прогулку или выпить чашку кофе – мало ли куда? Скоро вернется. Конечно, для семидесятилетней больной женщины поведение довольно странное, но из всех возможных объяснений я бы выбрал именно это.