Страница:
– Ты не против, если я нарушу твое уединение? – спросила Адалаис Эйкар. В голосе супруги явственно слышался холодок. Помедлив, герцог кивнул. Однажды он уже имел глупость пренебречь советом Адалаис, и вот как оно обернулось…
Прекрасное лицо герцогини Эйкар хранило, как обычно, спокойное и приветливое выражение, однако по мельчайшим, недоступным постороннему наблюдателю признакам Просперо видел нешуточную обеспокоенность жены. «Сейчас скажет, что предупреждала меня, – с горькой иронией подумал он. – И пускай! Любые упреки стерплю, не моргнув глазом. В конце-то концов, мне сейчас как никогда нужен добрый совет».
Адалаис Эйкар, устроившись в кресле напротив, молча смотрела супругу в глаза, и от этого укоризненного взгляда Просперо сделалось неуютно.
– Ты знаешь?.. – не выдержал он.
– Не все. Знаю, что на кортеж принца напали гули из непримиримых, ты как-то называл их… дуэргар, кажется?
– Это не самое худшее, – вздохнул Просперо и вкратце пересказал услышанное от Ларберы, добавив под конец:
– Лично я полагаю, что вышла неувязка с заклинанием. Неправильное место, время… или еще что-нибудь, я ведь не магик, не могу даже предположить. Твердо знаю лишь одно: Конни нужно побыстрее увезти оттуда. Если узнает его отец…
– Узнает непременно, это только вопрос времени, – возразила Адалаис, и Просперо вынужден был признать ее правоту. – Что ж… Не могу сказать, что не предупреждала тебя. Этих слов ты ждешь?
– Силы небесные! – прямо-таки взвыл Пуантенец. – Да, ты была права, права стократ, а меня ослепила гордыня! Но ведь Лайвел заверял, что дуэргар больше не представляют опасности! Наши караваны возвращались в целости и сохранности последние несколько месяцев. Мы даже рискнули уменьшить охрану. Да и Ларбера докладывал…
– Мне кажется или ты пытаешься оправдаться передо мной? – Адалаис Эйкар недоуменно изогнула тонкую бровь. – Напрасно. Я могла бы напомнить тебе, что ветер почти стихает перед самой грозой – это что касается дуэргар. Дело не в них. И даже не в том, что наследник Трона Льва сейчас находится без всякой защиты на враждебных землях. Но если то, что рассказал твой лазутчик – правда, как ты объяснишь королю Конану, что из-за твоего попустительства и по вине принца практически уничтожено население целого государства, находящегося под формальной протекцией Золотой Башни? Представляешь, что начнется, если в королевствах Заката пройдет слух – мол, сын аквилонского владыки балуется чернокнижием?
– Адалаис, прошу тебя…
– Ты хотел моего совета. Прежде скажи, что ты сам думаешь предпринять?
– К рассвету будут готовы выступить три сотни конных егерей, сотня легкой кавалерии и арбалетчики, – начал герцог. – С ними отправляются все, владеющие древними и тайными наречиями, книжники, ученики магических школ – таких, как ни странно, в Орволане сыскалось аж трое, – лекари и составители карт. Мы возьмем Рунель в кольцо охраны. Конни и тех, кто остался с ним, я немедленно отправлю сюда, на твое попечение. Думаю, пока не разберемся в свалившейся напасти до конца, в Тарантию им возвращаться не стоит. Кавалерийские разъезды направятся по всем лесным тропам, где способен пройти конь, а там, где не способен, проберутся егеря. Наша задача – выяснить, насколько далеко распространилась та злосчастная магия. Если обнаружат что-то интересное – это уже задачка для ученых мужей…
Герцогиня слушала его очень внимательно, чуть заметно барабаня тонкими пальцами по резному подлокотнику кресла – Просперо знал, что так у нее проявляется высшая степень волнения – и временами одобрительно склоняя голову.
– И, разумеется, я отправлюсь за реку сам, – закончил Пуантенский Леопард. – Если Конни погиб, мне не найдется спасения ни в Гайарде, ни за стенами Орволана, ни хоть в Гиперборее. Разве что в Пыточной Управе подыщут камеру без окна. Если король проявит снисхождение, по старой-то дружбе… – он невесело усмехнулся. – Что на это скажет моя прекрасная Адалаис?
– Кое-что добавит, не более, – задумчиво произнесла герцогиня Эйкар. – В своем стремлении исправлять содеянное ты все же забыл, что главное в столь щекотливом деле – пресечь слухи, прежде чем они успеют нанести непоправимый вред репутации короля и Аквилонии. Впрочем, я помнила и распорядилась. Те пятеро, что два колокола тому влетели во двор замка, должны молчать об увиденном. Молчать, как если бы родились глухонемыми… или как мертвецы. Хорошо бы узнать, что и кому они успели разболтать. Впрочем, это моя забота.
– Позволь, не собираешься же ты… – ошеломленно начал Просперо.
– Иштар Всеблагая, разумеется, нет! Конечно, я не стану кормить этих бедолаг-гвардейцев пирожками с цикутой. Просто прямо сейчас им наливают десятый кубок, думаю, они уже не в состоянии связать два слова… Ларберу ты забираешь с собой, а старый добрый Базенте вполне удобно расположился в Закатной башне и видеть никого не желает, я поговорила с ним, он все понял и даже не протестовал. Через пару дней все увиденное представится им самим в совершенно ином свете, как… ну, как кошмарный сон. И уж конечно, их уверят в том, что Конни ни при чем. Гули сами не справились с какой-то собственной магией. Да, полагаю, именно этой версии следует придерживаться. Знаю, о чем ты думаешь. Правильно, это будет ложь, но ложь во спасение, милый. Мы, женщины, – великие мастерицы по всякого рода слухам и сплетням. Уверяю тебя, слух о том, что сын Конана Киммерийского занимается запретной магией, способен уничтожить нарождающуюся династию аквилонских властителей вернее, чем сто легионов панцирной пехоты.
Просперо изумленно посмотрел на супругу, будто впервые заметив в ней нечто совершенно новое. Адалаис Эйкар ответила мужу спокойным и открытым взглядом, говорящим: «Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой».
… Первый, еще сонный петушиный крик слился с тревожным призывом сигнальных рожков на башнях Орволана, и их пение ознаменовало собой последнее мгновение спокойной жизни пограничного замка. Не прошло и полколокола, как Орволан превратился в растревоженный муравейник. Все распоряжения были заготовлены заранее, все назначения продуманы Пуантенцем в течение бессонной ночи. От распахнутых ворот шарахнула, по тракту пыльная молния – гонец со срочным пакетом убыл в Гайард. Начальник замкового гарнизона, получив от герцога удивительный приказ, ничего не понял, но лишних вопросов задавать не стал – сразу поднял по тревоге всю немаленькую орволанскую дружину. На замену тем, кто уходил нынче за Алиману, вскорости подойдут новые сотни, повинуясь приказам, содержавшимся в пакете отправленного гонца. Просторный, мощеный серым булыжником двор наполнился конским ржанием, лязгом железа и заполошным людским гвалтом.
Высокоученый мэтр Кодран, бывший преподаватель тарантийской Обители Мудрости, первейший на весь Пуантен географ и книгочей, наоборот, с полуслова уловил суть, после чего вцепился в герцога как клещ, краснея, бледнея, трясясь от возбуждения и сыпля сумбурными вопросами. Просперо, сам понимавший в происходящем не более Кодрана, наорал на ученого мэтра, как десятник-ветеран на необученного растяпу. Величавого старика с безупречными манерами едва удар не хватил. Однако в результате, не успел герцог вернуться в свои покои, как полтора десятка ученых мужей Орволана со всеми необходимыми пожитками взбирались в повозки, – а кто помоложе, и в седла, – готовые двинуться по первому слову хозяина замка.
Седой конюший придержал стремя, и Золотой Леопард одним прыжком взлетел в седло под приветственный рев дружины. Ни один человек не заподозрил бы при взгляде на подтянутого и молодцеватого герцога, что тот всю ночь не смыкал глаз – как, впрочем, никто не смог бы догадаться, что стояло за этой внешней бодростью и хладнокровием. Никто, кроме Адалаис Эйкар – со двора ее, стоящую у узкого окна жилых покоев, видно, разумеется, не было, однако герцогу на миг показалось, будто он различает тонкую фигуру в платье из светлого атласа, и Пуантенец отсалютовал мечом молчаливой громаде башни.
– Ну, пора, – сказал он настолько тихо, что даже Ларбера, как тень маячивший над плечом, ничего не расслышал. – И да хранит нас милосердие Митры. Может быть, все не так уж страшно.
21 день Первой летней луны.
Действительность оказалась гораздо хуже всяческих предположений.
Первый летучий отряд, возглавляемый лично герцогом Пуантенским, пересек мост через Алиману около седьмого послеполуночного колокола, оставив позади егерские сотни и повозки с «ученым людом». Возле моста Просперо повелительно поднял руку раскрытой ладонью вверх, и отряд замедлил движение, рассыпался веером, переходя с галопа на рысь. Один из всадников, ехавший по правую руку от герцога, вполголоса произнес:
– Ваша милость, неладно что-то… Кони нервничают…
Просперо и сам заметил странное поведение своего вороного хауранского жеребца. Вороной, обычно весьма спокойный под седлом, громко ржал, упрямился, не подчиняясь поводьям и упорно не желая входить на мост, с виду совершенно безопасный, прочный и надежный… и пустой. Рогатки из острых кольев, перекрывающие проезд, валялись в стороне – ну конечно, ведь Ларбера и четверо его спутников минувшим днем промчались этим же путем. Повсюду виднелись следы недавнего урагана. Похоже, колдовская гроза, зацепившая Орволан краешком, здесь разгулялась не на шутку – берега реки были густо усыпаны обломками веток, сорванными листьями и мелким лесным мусором, посреди моста валялся здоровенный сук. Окна сторожевого домика по эту сторону моста смотрели на дорогу пустыми провалами. Один из всадников спешился, подтянулся на руках, заглянул в проем.
– Эй, есть кто? – обернулся, отряхивая ладони:
– Никого, ваша милость… – и тут же с той, другой стороны, куда все же потянулись кони, нещадно понукаемые седоками, раздался громкий упреждающий окрик. Кое-кто, в основном воины помоложе, схватились за оружие.
– Нашли, нашли! Есть один! – донеслось из-за реки. Золотой Леопард выругался, решительно двинул коня – пришлось пустить в ход шпоры. Что-то темное, длинное свернулось у низкого парапета. Рядом присели двое или трое из тех, что успели переправиться первыми.
– Что, мертвый? – крикнул Просперо и услышал в ответ:
– Никак нет, ваша милость, живой, шевелится! – впрочем, Пуантенец уже и сам был рядом, спешился, бросив Ларбере поводья. За его спиной грохотали по настилу конские копыта. Орволанская кавалерия спешила в Рабиры.
Лежащий оказался гулем, богатый вышитый пояс и дорогой кинжал выдавали в нем представителя местной знати.
Глядя на длинные иссиня-черные волосы, лишь кое-где продернутые нитками седины, и статную фигуру, ему можно было бы дать лет тридцать пять-сорок – значит, не менее трехсот на самом деле. Моложавое бледное лицо искажено болью, конечности неестественно вывернуты, из-под неплотно прикрытых, вздрагивающих век виднеются синеватые белки глаз. Гуль едва слышно стонал.
Рядом в сторожевом домике нашли еще троих, гораздо моложе, с теми же странными признаками. Разбойного вида бородач, личный лекарь Просперо, только пожал плечами и высказал предположение, что гулей отравили.
– Какой-нибудь яд вроде мандрагоровой тинктуры, вызывающий неодолимые судороги… Только, ваша милость, взгляните-ка…
Сильными пальцами лекарь без малейшей брезгливости приоткрыл рот сперва одному, затем другому рабирийцу. Кто-то охнул в голос. Гиллем сказал внезапно севшим голосом:
– Сетово отродье, скорпиона мне в глотку… Значит, и вправду получилось…
Герцог, не глядя, чувствительно ткнул конфидента локтем в поддых, чтобы заткнулся.
Знаменитые, похожие на кошачьи, тульские клыки, природное оружие и отличительная черта каждого рабирийца – по два в верхней и нижней челюсти – выпали у всех четверых, оставив в ровном ряду зубов зияющие черные дыры.
У памятного места – дерево-статуя, изображающая прыгнувшего оленя – снова вышла заминка. Просперо, чувствуя на себе напряженные взгляды двухсот пар глаз, первым проехал незримую черту и с облегчением перевел дух, коснувшись шершавых оленьих рогов. Завеса, много веков безотказно служившая неодолимым щитом Затерянной Земле, более не существовала, исчезла, не оставив по себе ни малейшего следа на роскошном цветущем лугу. Бурной радости по этому поводу никто не выказывал. На коротком пути от моста через Алиману нашли целую группу гулей, не менее полутора десятков, застигнутых, словно ударом молнии, неведомым колдовством. У всех – уже знакомые пугающие признаки. Трое мертвы.
Кое-кто из новобранцев начал потихоньку шептаться. Десятники вкупе с ветеранами почти мгновенно пресекли нарождающуюся панику, – но всех, от безусого мальчишки-егеря до самого Пуантенца, когда отряд стальной многоголовой змеей вползал под сумрачные своды лесной тропы, не покидало неприятное чувство: словно бы они входили в гостеприимно распахнутый капкан.
Дорога ветвилась. Отряд оставлял без внимания узкие неприметные тропинки, пути охотников и собирателей трав, но вот показался широкий перекресток, исчерченный следами тележных колес. У обочины раскинул руки-указатели резной деревянный идол, черный от времени и дождей. Короткая команда Просперо, и полтора десятка всадников направили коней по дороге, ведущей к самому сердцу Забытых Лесов. Два таких же разъезда, чьей задачей было – узнать, что происходит в прочих лесных поселках, покинули колонну чуть раньше, один направился прямиком к торговому поселку недалеко от границы. При каждом разъезде имелся проводник из тех, кому уже доводилось бывать за рекой, а также обязательный лекарь. Впрочем, становилось все более очевидным, что все врачебное искусство внешнего мира бессильно перед странной чумой, поразившей Рабиры. Скорее тут помогла бы магия, – но Просперо знал только одного мага, достаточно посвященного, чтобы справиться с бедствием… и вот его герцог хотел бы видеть в последнюю очередь.
Это для больших городов гули были далекой страшной легендой, – а в родной деревне Альмарика, бывало, спустя положенный срок после ночи на Белтайн девки приносили в подоле пригожих младенчиков, здоровеньких и чернявых, из которых потом вырастали отменные скальды, знахари и травники. Однажды, когда колодец на деревенской околице вдруг наполнился вместо воды черной вонючей жижей, старейшины, помаявшись денек, пригласили из-за реки ведуна. Явился невысокий крепыш в черных с серебром одеждах, сидел за одним столом со стариками, благодарил за доброе угощение и оказанный почет. Наутро гуль ушел, за ним гнали десяток лучших овец – по работе и плата – а в указанном им месте вырыли колодец с хрустальной, сладкой водой, каковым, вроде бы, пользуются и доныне…
С тех пор судьба, явившаяся в образе однорукого ветерана-вербовщика, вознесла бывшего босоногого пастушка до высокой должности десятника легкой кавалерии его милости герцога Пуантенского. За свою жизнь Альмарик навидался всякого, побывал на нескольких войнах, пару раз усмирял крестьянские бунты, однажды даже участвовал в облаве на оборотня, резавшего без разбору то овец на заливных лугах вдоль Алиманы, а то вышедших на постирушки деревенских девок. Притом последних проклятая тварь, прежде чем убить, насиловала самым зверским образом, из чего и стало ясно, что без оборотня не обошлось (историю эту, кстати, десятник обожал за кружкой пива рассказывать новобранцам, добавляя живописных подробностей, но опуская тот факт, что девок убивал кривой шорник из Венгусты, а овец, понятно, жрали волки). Довелось Альмарику столкнуться и с магией, от чего остался у десятника шрам-ожог на левой щеке и верный талисман на шнурке за пазухой, предупреждающий ледяным прикосновением, ежели где-то поблизости творилось волшебство (эту историю десятник рассказывать не любил – больно уж нехорошо пророчил ему привязанный к столбу чернокнижник, когда десятник разжигал под ним костер).
Позапрошлой ночью, когда, по словам часовых на стенах, в полуденной стороне встало в полнеба сиреневое зарево, Альмарик, спросонья нехорошо ругаясь, еле успел содрать кожаный шнурок через голову и отбросить от себя подальше, – но сейчас талисман вел себя исправно, даром что шли они по колдовской земле. Висел себе, постукивая по грудной косточке. Ну, и Альмарик был спокоен. И, когда Пуантенец отмахнул ему в сторону от основной дороги, в груди у бравого десятника ничего не ворохнулось. Его десяток – точнее, полтора десятка верховых, из них шестеро рубаки хоть куда, да и остальные ничего, хотя и городские – повернул за командиром по широкой тропе, уводящей в самую гущу леса, туда, куда указывал почерневший от старости резной идол.
Нехорошо Альмарику стало вскоре, примерно через полколокола, когда тропа кончилась, и они влетели в поселок.
Странный поселок, нелюдской, хотя и не сразу заметишь, в чем отличие. Большой, не меньше сотни домов, и дома просторные, светлые, в один-два этажа, богато украшенные затейливой резьбой. Дерево, обработано каким-то неведомым способом, отчего каждое бревнышко словно бы светится изнутри своим собственным янтарным светом. В лесу было тихо, это Альмарик отметил с неудовольствием: только топот копыт трех с лишним сотен пуантенских коней, и – ни одна птица не поет, вспугнутая сойка не мечется меж деревьев с заполошным стрекотом, ни разу не шарахнулся в кусты вспугнутый олень или заяц. Только огромные сосны стоят почти что правильными рядами, как мраморные колонны в храме, на пышном, мягком зеленом ковре с алыми каплями брусники. Но то в лесу. А здесь – множество едва шевелящихся тел, прямо на земле, еще не вполне просохшей после грозы, и повисший над всем этим стон десятков голосов. Да еще страдальческий рев домашней скотины в стойлах, недоенной и некормленной со вчерашнего. Такое Альмарик видел всего однажды, когда капризная военная фортуна привела их в богатое гандерское село, в одночасье вымершее от красной лихорадки.
Где-то в доме плакал грудной младенец. Десятник соскочил с коня, не глядя, накинул поводья на столбик коновязи, скомандовал хрипло:
– Всем спешиться. Пройдите по дворам, ищите, кто на ногах держится. Кто будет грабить, оторву руки. Через полколокола общий сбор у ворот, – и пошел на этот безнадежный, затихающий плач, вроде бы доносящийся из двухэтажной хоромины с искусно сработанным ястребом на коньке крыши.
Похоже, неведомая беда застигла здешних жителей в постелях, под крышами их удивительных домов, и те, кто хотя бы немного пришел в себя, пытались выползти наружу – то ли помощи искали, то ли просто бездумно стремились на воздух. Одни и те же приметы: скрученные судорогой руки-ноги, оскаленные рты… Воротина, явно тяжеленная и прочная, вся в бронзовых замысловатых поковках, открылась от малейшего толчка. Альмарик шагнул в исхлестанный ночной грозой двор. Два огромных лохматых кобеля рванулись навстречу с лаем, не достали на пядь – десятник отскочил – и повисли, надсадно хрипя, на крепких цепях. У стены амбара, бессильно свесив руки, сидел молодой гуль, почти подросток. Этот оклемался – завидев Альмарика, приподнял голову, стегнул воина взглядом, полным удивления пополам с ненавистью.
– Эгей! – окликнул десятник. – Ты как? Можешь говорить? Что у вас тут…
– Убирайтесь отсюда, – перебил мальчишка тихо, но твердо. – Зачем вы здесь?
– Да мы помочь вам пришли… Где ребенок-то?
– Это не ваше дело… Вам не помочь… Не ходите в дом! Не трогайте…
Но десятник уже взлетал на высокое крыльцо, перепрыгивая разом через три ступеньки. Ребенок смолк. Альмарик метнулся в одну горницу, в другую – пусто, просторно, стол с чистой льняной скатертью, цветное стекло в стрельчатых окнах. Пробежал широким коридором, без единого окна, но непонятно как хорошо освещенным. Большая комната, полная звериных шкур, тяжелых запертых сундуков, по стенам – круглые легкие щиты и непривычного вида сабли. На лавке у стены, вперив стеклянные глаза в потолок – покойник в богатых одеждах. Младенец снова заплакал, совсем тихо, гораздо ближе. Десятник пнул ближайшую дверь и остановился на пороге детской.
Ребенок, лежавший в плетеной из лозы подвесной колыбельке, был голоден и к тому же мокрехонек, но с виду совершенно здоров. Альмарик умело подхватил его на руки (благодарение Иштар, своих таких же двое за мамкину юбку держатся), бормоча что-то бессвязно-успокаивающее и испытывая отчего-то огромное облегчение, поискал взглядом чистую холстину, как вдруг занавеска, отделявшая заднюю часть комнаты, разлетелась беззвучным взрывом.
Руки Альмарику оттягивал орущий младенец, и десятник даже не успел уклониться от налетевшего на него вихря. Что-то острое полоснуло по шее, за воротник немедленно потекла горячая струйка.
Десятник охнул, крутнулся на каблуках, и второй удар пришелся в ключицу, защищенную толстой кожаной курткой. Руки все сделали сами. Младенец каким-то чудом оказался снова в люльке, заходясь пуще прежнего, а Альмарик уже выставил перед собой длинный боевой нож, готовый к отпору, зажимая другой ладонью пораненную шею. Однако нож не пригодился – на третий удар у девчонки не хватило сил, и она едва не завалилась на выставленное смертоносное лезвие. Обычная девчонка лет четырнадцати, смуглая, черноволосая. Глаза безумные, правая ладонь в крови. Бормоча ругательства, десятник спрятал кинжал и бережно усадил незадачливую защитницу к стеночке, рядом с люлькой.
– Оставь его, – неожиданно спокойно попросила рабирийка. – Он ни в чем не виноват. Убей меня, если хочешь.
– Совсем рехнулась?! – взревел Альмарик – больше от незаслуженной обиды, чем от гнева. – Что тут творится, демон всех вас задери?! Взрослые в деревне есть?
– Пророчество сбылось, – буднично, как о чем-то совершенно обыденном, пояснила девчонка. – Мы оказались не готовы… Кто постарше, умирают… Зачем вы здесь?
– Помощь, – хмуро буркнул десятник. – Нам сказали, у вас моровое поветрие или вроде того… Ребенок плакал, понимаешь… Чем ты меня, ножом?
Гулька покачала головой. Подняла окровавленную ладонь, присогнула пальцы. Альмарик знал, что сейчас увидит, но оказалось иначе. Медленно, неохотно показались острые, янтарно-желтые когти на указательном пальце, на среднем. И все. Девчонка повернула ладонь к себе, крепко прихватила коготь на указательном пальце и с небольшим усилием выдернула, как дергают расшатанный молочный зуб. Затем взглянула на человека и бледно улыбнулась, показав отсутствующие клыки.
– Да-а, – только и нашелся десятник. – Дела…
Неосознанным жестом он прижал на груди амулет. Тот оставался теплым и безучастным.
Лишь спустя четверть колокола он налился могильным холодом.
Приятели действовали по одному и тому же нехитрому распорядку: наскоро обшарив очередное жилище и убедившись, что хозяева не в состоянии им помешать, совершали второй обход, куда более вдумчивый.
Эйвар до поступления на службу подрабатывал починкой замков, а Рыбий Глаз, служивший прежде в Сыскной Управе, обладал сверхъестественным нюхом на тайники, так что дело у них шло – на заглядение. Собственно, уже теперь оба могли, вернувшись в Пуантен, безбедно прожить лет двести и оставить кое-что наследникам на обзаведение хозяйством.
– Не хватит ли с нас, братец? – осведомился Рыбий Глаз, утирая со лба трудовой пот и пристраивая за пазухой драгоценную диадему, которая так и норовила выскользнуть в дорожную пыль. – Еще немного, и я на коня не залезу без двух помощников. Проклятье, я сам себе напоминаю ходячую гномскую казну!
Он разразился смехом, немного нервным, поскольку в последнем доме с хозяином получилось неловко. Тот пришел в себя достаточно, чтобы заговорить, но не настолько, чтобы благоразумно промолчать. Впрочем, Эйвар, всегда слывший краснобаем, в два счета доказал: сокровища – вампирские, значит, неправедные. Теперь справедливость восстановлена – барахло досталось людям. Кроме того, вокруг столько мертвецов, что еще одна свернутая шея не вызовет ровно никаких подозрений.
Рыбий Глаз, почти состоявшийся богач, легко с ним согласился. Весь этот сумасшедший поселок с полудохлыми обитателями действовал нормальному человеку на нервы. Право, рассудил Рыбий Глаз, если б гули стали совсем дохлыми, было бы гораздо спокойнее.
– Значит, ты взял себе больше, чем я, экая жадина, – невозмутимо отвечал Эйвар, человек могучего сложения и гигантской силы. Как-то раз, во время усмирения крестьян в забытом богами захолустье, он на спор ударом кулака убил лошадь, а потом и посмевшего возмутиться владельца. – Ладно, довольно. Вон туда заглянем, и по коням.
Прекрасное лицо герцогини Эйкар хранило, как обычно, спокойное и приветливое выражение, однако по мельчайшим, недоступным постороннему наблюдателю признакам Просперо видел нешуточную обеспокоенность жены. «Сейчас скажет, что предупреждала меня, – с горькой иронией подумал он. – И пускай! Любые упреки стерплю, не моргнув глазом. В конце-то концов, мне сейчас как никогда нужен добрый совет».
Адалаис Эйкар, устроившись в кресле напротив, молча смотрела супругу в глаза, и от этого укоризненного взгляда Просперо сделалось неуютно.
– Ты знаешь?.. – не выдержал он.
– Не все. Знаю, что на кортеж принца напали гули из непримиримых, ты как-то называл их… дуэргар, кажется?
– Это не самое худшее, – вздохнул Просперо и вкратце пересказал услышанное от Ларберы, добавив под конец:
– Лично я полагаю, что вышла неувязка с заклинанием. Неправильное место, время… или еще что-нибудь, я ведь не магик, не могу даже предположить. Твердо знаю лишь одно: Конни нужно побыстрее увезти оттуда. Если узнает его отец…
– Узнает непременно, это только вопрос времени, – возразила Адалаис, и Просперо вынужден был признать ее правоту. – Что ж… Не могу сказать, что не предупреждала тебя. Этих слов ты ждешь?
– Силы небесные! – прямо-таки взвыл Пуантенец. – Да, ты была права, права стократ, а меня ослепила гордыня! Но ведь Лайвел заверял, что дуэргар больше не представляют опасности! Наши караваны возвращались в целости и сохранности последние несколько месяцев. Мы даже рискнули уменьшить охрану. Да и Ларбера докладывал…
– Мне кажется или ты пытаешься оправдаться передо мной? – Адалаис Эйкар недоуменно изогнула тонкую бровь. – Напрасно. Я могла бы напомнить тебе, что ветер почти стихает перед самой грозой – это что касается дуэргар. Дело не в них. И даже не в том, что наследник Трона Льва сейчас находится без всякой защиты на враждебных землях. Но если то, что рассказал твой лазутчик – правда, как ты объяснишь королю Конану, что из-за твоего попустительства и по вине принца практически уничтожено население целого государства, находящегося под формальной протекцией Золотой Башни? Представляешь, что начнется, если в королевствах Заката пройдет слух – мол, сын аквилонского владыки балуется чернокнижием?
– Адалаис, прошу тебя…
– Ты хотел моего совета. Прежде скажи, что ты сам думаешь предпринять?
– К рассвету будут готовы выступить три сотни конных егерей, сотня легкой кавалерии и арбалетчики, – начал герцог. – С ними отправляются все, владеющие древними и тайными наречиями, книжники, ученики магических школ – таких, как ни странно, в Орволане сыскалось аж трое, – лекари и составители карт. Мы возьмем Рунель в кольцо охраны. Конни и тех, кто остался с ним, я немедленно отправлю сюда, на твое попечение. Думаю, пока не разберемся в свалившейся напасти до конца, в Тарантию им возвращаться не стоит. Кавалерийские разъезды направятся по всем лесным тропам, где способен пройти конь, а там, где не способен, проберутся егеря. Наша задача – выяснить, насколько далеко распространилась та злосчастная магия. Если обнаружат что-то интересное – это уже задачка для ученых мужей…
Герцогиня слушала его очень внимательно, чуть заметно барабаня тонкими пальцами по резному подлокотнику кресла – Просперо знал, что так у нее проявляется высшая степень волнения – и временами одобрительно склоняя голову.
– И, разумеется, я отправлюсь за реку сам, – закончил Пуантенский Леопард. – Если Конни погиб, мне не найдется спасения ни в Гайарде, ни за стенами Орволана, ни хоть в Гиперборее. Разве что в Пыточной Управе подыщут камеру без окна. Если король проявит снисхождение, по старой-то дружбе… – он невесело усмехнулся. – Что на это скажет моя прекрасная Адалаис?
– Кое-что добавит, не более, – задумчиво произнесла герцогиня Эйкар. – В своем стремлении исправлять содеянное ты все же забыл, что главное в столь щекотливом деле – пресечь слухи, прежде чем они успеют нанести непоправимый вред репутации короля и Аквилонии. Впрочем, я помнила и распорядилась. Те пятеро, что два колокола тому влетели во двор замка, должны молчать об увиденном. Молчать, как если бы родились глухонемыми… или как мертвецы. Хорошо бы узнать, что и кому они успели разболтать. Впрочем, это моя забота.
– Позволь, не собираешься же ты… – ошеломленно начал Просперо.
– Иштар Всеблагая, разумеется, нет! Конечно, я не стану кормить этих бедолаг-гвардейцев пирожками с цикутой. Просто прямо сейчас им наливают десятый кубок, думаю, они уже не в состоянии связать два слова… Ларберу ты забираешь с собой, а старый добрый Базенте вполне удобно расположился в Закатной башне и видеть никого не желает, я поговорила с ним, он все понял и даже не протестовал. Через пару дней все увиденное представится им самим в совершенно ином свете, как… ну, как кошмарный сон. И уж конечно, их уверят в том, что Конни ни при чем. Гули сами не справились с какой-то собственной магией. Да, полагаю, именно этой версии следует придерживаться. Знаю, о чем ты думаешь. Правильно, это будет ложь, но ложь во спасение, милый. Мы, женщины, – великие мастерицы по всякого рода слухам и сплетням. Уверяю тебя, слух о том, что сын Конана Киммерийского занимается запретной магией, способен уничтожить нарождающуюся династию аквилонских властителей вернее, чем сто легионов панцирной пехоты.
Просперо изумленно посмотрел на супругу, будто впервые заметив в ней нечто совершенно новое. Адалаис Эйкар ответила мужу спокойным и открытым взглядом, говорящим: «Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой».
… Первый, еще сонный петушиный крик слился с тревожным призывом сигнальных рожков на башнях Орволана, и их пение ознаменовало собой последнее мгновение спокойной жизни пограничного замка. Не прошло и полколокола, как Орволан превратился в растревоженный муравейник. Все распоряжения были заготовлены заранее, все назначения продуманы Пуантенцем в течение бессонной ночи. От распахнутых ворот шарахнула, по тракту пыльная молния – гонец со срочным пакетом убыл в Гайард. Начальник замкового гарнизона, получив от герцога удивительный приказ, ничего не понял, но лишних вопросов задавать не стал – сразу поднял по тревоге всю немаленькую орволанскую дружину. На замену тем, кто уходил нынче за Алиману, вскорости подойдут новые сотни, повинуясь приказам, содержавшимся в пакете отправленного гонца. Просторный, мощеный серым булыжником двор наполнился конским ржанием, лязгом железа и заполошным людским гвалтом.
Высокоученый мэтр Кодран, бывший преподаватель тарантийской Обители Мудрости, первейший на весь Пуантен географ и книгочей, наоборот, с полуслова уловил суть, после чего вцепился в герцога как клещ, краснея, бледнея, трясясь от возбуждения и сыпля сумбурными вопросами. Просперо, сам понимавший в происходящем не более Кодрана, наорал на ученого мэтра, как десятник-ветеран на необученного растяпу. Величавого старика с безупречными манерами едва удар не хватил. Однако в результате, не успел герцог вернуться в свои покои, как полтора десятка ученых мужей Орволана со всеми необходимыми пожитками взбирались в повозки, – а кто помоложе, и в седла, – готовые двинуться по первому слову хозяина замка.
Седой конюший придержал стремя, и Золотой Леопард одним прыжком взлетел в седло под приветственный рев дружины. Ни один человек не заподозрил бы при взгляде на подтянутого и молодцеватого герцога, что тот всю ночь не смыкал глаз – как, впрочем, никто не смог бы догадаться, что стояло за этой внешней бодростью и хладнокровием. Никто, кроме Адалаис Эйкар – со двора ее, стоящую у узкого окна жилых покоев, видно, разумеется, не было, однако герцогу на миг показалось, будто он различает тонкую фигуру в платье из светлого атласа, и Пуантенец отсалютовал мечом молчаливой громаде башни.
– Ну, пора, – сказал он настолько тихо, что даже Ларбера, как тень маячивший над плечом, ничего не расслышал. – И да хранит нас милосердие Митры. Может быть, все не так уж страшно.
21 день Первой летней луны.
Действительность оказалась гораздо хуже всяческих предположений.
Первый летучий отряд, возглавляемый лично герцогом Пуантенским, пересек мост через Алиману около седьмого послеполуночного колокола, оставив позади егерские сотни и повозки с «ученым людом». Возле моста Просперо повелительно поднял руку раскрытой ладонью вверх, и отряд замедлил движение, рассыпался веером, переходя с галопа на рысь. Один из всадников, ехавший по правую руку от герцога, вполголоса произнес:
– Ваша милость, неладно что-то… Кони нервничают…
Просперо и сам заметил странное поведение своего вороного хауранского жеребца. Вороной, обычно весьма спокойный под седлом, громко ржал, упрямился, не подчиняясь поводьям и упорно не желая входить на мост, с виду совершенно безопасный, прочный и надежный… и пустой. Рогатки из острых кольев, перекрывающие проезд, валялись в стороне – ну конечно, ведь Ларбера и четверо его спутников минувшим днем промчались этим же путем. Повсюду виднелись следы недавнего урагана. Похоже, колдовская гроза, зацепившая Орволан краешком, здесь разгулялась не на шутку – берега реки были густо усыпаны обломками веток, сорванными листьями и мелким лесным мусором, посреди моста валялся здоровенный сук. Окна сторожевого домика по эту сторону моста смотрели на дорогу пустыми провалами. Один из всадников спешился, подтянулся на руках, заглянул в проем.
– Эй, есть кто? – обернулся, отряхивая ладони:
– Никого, ваша милость… – и тут же с той, другой стороны, куда все же потянулись кони, нещадно понукаемые седоками, раздался громкий упреждающий окрик. Кое-кто, в основном воины помоложе, схватились за оружие.
– Нашли, нашли! Есть один! – донеслось из-за реки. Золотой Леопард выругался, решительно двинул коня – пришлось пустить в ход шпоры. Что-то темное, длинное свернулось у низкого парапета. Рядом присели двое или трое из тех, что успели переправиться первыми.
– Что, мертвый? – крикнул Просперо и услышал в ответ:
– Никак нет, ваша милость, живой, шевелится! – впрочем, Пуантенец уже и сам был рядом, спешился, бросив Ларбере поводья. За его спиной грохотали по настилу конские копыта. Орволанская кавалерия спешила в Рабиры.
Лежащий оказался гулем, богатый вышитый пояс и дорогой кинжал выдавали в нем представителя местной знати.
Глядя на длинные иссиня-черные волосы, лишь кое-где продернутые нитками седины, и статную фигуру, ему можно было бы дать лет тридцать пять-сорок – значит, не менее трехсот на самом деле. Моложавое бледное лицо искажено болью, конечности неестественно вывернуты, из-под неплотно прикрытых, вздрагивающих век виднеются синеватые белки глаз. Гуль едва слышно стонал.
Рядом в сторожевом домике нашли еще троих, гораздо моложе, с теми же странными признаками. Разбойного вида бородач, личный лекарь Просперо, только пожал плечами и высказал предположение, что гулей отравили.
– Какой-нибудь яд вроде мандрагоровой тинктуры, вызывающий неодолимые судороги… Только, ваша милость, взгляните-ка…
Сильными пальцами лекарь без малейшей брезгливости приоткрыл рот сперва одному, затем другому рабирийцу. Кто-то охнул в голос. Гиллем сказал внезапно севшим голосом:
– Сетово отродье, скорпиона мне в глотку… Значит, и вправду получилось…
Герцог, не глядя, чувствительно ткнул конфидента локтем в поддых, чтобы заткнулся.
Знаменитые, похожие на кошачьи, тульские клыки, природное оружие и отличительная черта каждого рабирийца – по два в верхней и нижней челюсти – выпали у всех четверых, оставив в ровном ряду зубов зияющие черные дыры.
У памятного места – дерево-статуя, изображающая прыгнувшего оленя – снова вышла заминка. Просперо, чувствуя на себе напряженные взгляды двухсот пар глаз, первым проехал незримую черту и с облегчением перевел дух, коснувшись шершавых оленьих рогов. Завеса, много веков безотказно служившая неодолимым щитом Затерянной Земле, более не существовала, исчезла, не оставив по себе ни малейшего следа на роскошном цветущем лугу. Бурной радости по этому поводу никто не выказывал. На коротком пути от моста через Алиману нашли целую группу гулей, не менее полутора десятков, застигнутых, словно ударом молнии, неведомым колдовством. У всех – уже знакомые пугающие признаки. Трое мертвы.
Кое-кто из новобранцев начал потихоньку шептаться. Десятники вкупе с ветеранами почти мгновенно пресекли нарождающуюся панику, – но всех, от безусого мальчишки-егеря до самого Пуантенца, когда отряд стальной многоголовой змеей вползал под сумрачные своды лесной тропы, не покидало неприятное чувство: словно бы они входили в гостеприимно распахнутый капкан.
Дорога ветвилась. Отряд оставлял без внимания узкие неприметные тропинки, пути охотников и собирателей трав, но вот показался широкий перекресток, исчерченный следами тележных колес. У обочины раскинул руки-указатели резной деревянный идол, черный от времени и дождей. Короткая команда Просперо, и полтора десятка всадников направили коней по дороге, ведущей к самому сердцу Забытых Лесов. Два таких же разъезда, чьей задачей было – узнать, что происходит в прочих лесных поселках, покинули колонну чуть раньше, один направился прямиком к торговому поселку недалеко от границы. При каждом разъезде имелся проводник из тех, кому уже доводилось бывать за рекой, а также обязательный лекарь. Впрочем, становилось все более очевидным, что все врачебное искусство внешнего мира бессильно перед странной чумой, поразившей Рабиры. Скорее тут помогла бы магия, – но Просперо знал только одного мага, достаточно посвященного, чтобы справиться с бедствием… и вот его герцог хотел бы видеть в последнюю очередь.
* * *
Альмарик в услугах проводника по Рабирам не нуждался, и Забытые Леса не пробуждали в нем никакого страха. Сорок с чем-то лет тому он имел сомнительное счастье родиться в одной из многочисленных, безымянных и никому, кроме сборщиков податей да самих местных жителей, неизвестных деревушек в два десятка домов, что рассыпаны вдоль пуантенского берега Алиманы. Еще мальчишкой ему случалось, побившись об заклад, переплывать нагишом холодную и быструю Алиману, чтобы вернуться с пригоршней диковинных прожильчатых камушков, из коих старый Орма мастерил крестьянкам красивые браслеты. Не пугали его и россказни о жутких гулях-кровопийцах.Это для больших городов гули были далекой страшной легендой, – а в родной деревне Альмарика, бывало, спустя положенный срок после ночи на Белтайн девки приносили в подоле пригожих младенчиков, здоровеньких и чернявых, из которых потом вырастали отменные скальды, знахари и травники. Однажды, когда колодец на деревенской околице вдруг наполнился вместо воды черной вонючей жижей, старейшины, помаявшись денек, пригласили из-за реки ведуна. Явился невысокий крепыш в черных с серебром одеждах, сидел за одним столом со стариками, благодарил за доброе угощение и оказанный почет. Наутро гуль ушел, за ним гнали десяток лучших овец – по работе и плата – а в указанном им месте вырыли колодец с хрустальной, сладкой водой, каковым, вроде бы, пользуются и доныне…
С тех пор судьба, явившаяся в образе однорукого ветерана-вербовщика, вознесла бывшего босоногого пастушка до высокой должности десятника легкой кавалерии его милости герцога Пуантенского. За свою жизнь Альмарик навидался всякого, побывал на нескольких войнах, пару раз усмирял крестьянские бунты, однажды даже участвовал в облаве на оборотня, резавшего без разбору то овец на заливных лугах вдоль Алиманы, а то вышедших на постирушки деревенских девок. Притом последних проклятая тварь, прежде чем убить, насиловала самым зверским образом, из чего и стало ясно, что без оборотня не обошлось (историю эту, кстати, десятник обожал за кружкой пива рассказывать новобранцам, добавляя живописных подробностей, но опуская тот факт, что девок убивал кривой шорник из Венгусты, а овец, понятно, жрали волки). Довелось Альмарику столкнуться и с магией, от чего остался у десятника шрам-ожог на левой щеке и верный талисман на шнурке за пазухой, предупреждающий ледяным прикосновением, ежели где-то поблизости творилось волшебство (эту историю десятник рассказывать не любил – больно уж нехорошо пророчил ему привязанный к столбу чернокнижник, когда десятник разжигал под ним костер).
Позапрошлой ночью, когда, по словам часовых на стенах, в полуденной стороне встало в полнеба сиреневое зарево, Альмарик, спросонья нехорошо ругаясь, еле успел содрать кожаный шнурок через голову и отбросить от себя подальше, – но сейчас талисман вел себя исправно, даром что шли они по колдовской земле. Висел себе, постукивая по грудной косточке. Ну, и Альмарик был спокоен. И, когда Пуантенец отмахнул ему в сторону от основной дороги, в груди у бравого десятника ничего не ворохнулось. Его десяток – точнее, полтора десятка верховых, из них шестеро рубаки хоть куда, да и остальные ничего, хотя и городские – повернул за командиром по широкой тропе, уводящей в самую гущу леса, туда, куда указывал почерневший от старости резной идол.
Нехорошо Альмарику стало вскоре, примерно через полколокола, когда тропа кончилась, и они влетели в поселок.
Странный поселок, нелюдской, хотя и не сразу заметишь, в чем отличие. Большой, не меньше сотни домов, и дома просторные, светлые, в один-два этажа, богато украшенные затейливой резьбой. Дерево, обработано каким-то неведомым способом, отчего каждое бревнышко словно бы светится изнутри своим собственным янтарным светом. В лесу было тихо, это Альмарик отметил с неудовольствием: только топот копыт трех с лишним сотен пуантенских коней, и – ни одна птица не поет, вспугнутая сойка не мечется меж деревьев с заполошным стрекотом, ни разу не шарахнулся в кусты вспугнутый олень или заяц. Только огромные сосны стоят почти что правильными рядами, как мраморные колонны в храме, на пышном, мягком зеленом ковре с алыми каплями брусники. Но то в лесу. А здесь – множество едва шевелящихся тел, прямо на земле, еще не вполне просохшей после грозы, и повисший над всем этим стон десятков голосов. Да еще страдальческий рев домашней скотины в стойлах, недоенной и некормленной со вчерашнего. Такое Альмарик видел всего однажды, когда капризная военная фортуна привела их в богатое гандерское село, в одночасье вымершее от красной лихорадки.
Где-то в доме плакал грудной младенец. Десятник соскочил с коня, не глядя, накинул поводья на столбик коновязи, скомандовал хрипло:
– Всем спешиться. Пройдите по дворам, ищите, кто на ногах держится. Кто будет грабить, оторву руки. Через полколокола общий сбор у ворот, – и пошел на этот безнадежный, затихающий плач, вроде бы доносящийся из двухэтажной хоромины с искусно сработанным ястребом на коньке крыши.
Похоже, неведомая беда застигла здешних жителей в постелях, под крышами их удивительных домов, и те, кто хотя бы немного пришел в себя, пытались выползти наружу – то ли помощи искали, то ли просто бездумно стремились на воздух. Одни и те же приметы: скрученные судорогой руки-ноги, оскаленные рты… Воротина, явно тяжеленная и прочная, вся в бронзовых замысловатых поковках, открылась от малейшего толчка. Альмарик шагнул в исхлестанный ночной грозой двор. Два огромных лохматых кобеля рванулись навстречу с лаем, не достали на пядь – десятник отскочил – и повисли, надсадно хрипя, на крепких цепях. У стены амбара, бессильно свесив руки, сидел молодой гуль, почти подросток. Этот оклемался – завидев Альмарика, приподнял голову, стегнул воина взглядом, полным удивления пополам с ненавистью.
– Эгей! – окликнул десятник. – Ты как? Можешь говорить? Что у вас тут…
– Убирайтесь отсюда, – перебил мальчишка тихо, но твердо. – Зачем вы здесь?
– Да мы помочь вам пришли… Где ребенок-то?
– Это не ваше дело… Вам не помочь… Не ходите в дом! Не трогайте…
Но десятник уже взлетал на высокое крыльцо, перепрыгивая разом через три ступеньки. Ребенок смолк. Альмарик метнулся в одну горницу, в другую – пусто, просторно, стол с чистой льняной скатертью, цветное стекло в стрельчатых окнах. Пробежал широким коридором, без единого окна, но непонятно как хорошо освещенным. Большая комната, полная звериных шкур, тяжелых запертых сундуков, по стенам – круглые легкие щиты и непривычного вида сабли. На лавке у стены, вперив стеклянные глаза в потолок – покойник в богатых одеждах. Младенец снова заплакал, совсем тихо, гораздо ближе. Десятник пнул ближайшую дверь и остановился на пороге детской.
Ребенок, лежавший в плетеной из лозы подвесной колыбельке, был голоден и к тому же мокрехонек, но с виду совершенно здоров. Альмарик умело подхватил его на руки (благодарение Иштар, своих таких же двое за мамкину юбку держатся), бормоча что-то бессвязно-успокаивающее и испытывая отчего-то огромное облегчение, поискал взглядом чистую холстину, как вдруг занавеска, отделявшая заднюю часть комнаты, разлетелась беззвучным взрывом.
Руки Альмарику оттягивал орущий младенец, и десятник даже не успел уклониться от налетевшего на него вихря. Что-то острое полоснуло по шее, за воротник немедленно потекла горячая струйка.
Десятник охнул, крутнулся на каблуках, и второй удар пришелся в ключицу, защищенную толстой кожаной курткой. Руки все сделали сами. Младенец каким-то чудом оказался снова в люльке, заходясь пуще прежнего, а Альмарик уже выставил перед собой длинный боевой нож, готовый к отпору, зажимая другой ладонью пораненную шею. Однако нож не пригодился – на третий удар у девчонки не хватило сил, и она едва не завалилась на выставленное смертоносное лезвие. Обычная девчонка лет четырнадцати, смуглая, черноволосая. Глаза безумные, правая ладонь в крови. Бормоча ругательства, десятник спрятал кинжал и бережно усадил незадачливую защитницу к стеночке, рядом с люлькой.
– Оставь его, – неожиданно спокойно попросила рабирийка. – Он ни в чем не виноват. Убей меня, если хочешь.
– Совсем рехнулась?! – взревел Альмарик – больше от незаслуженной обиды, чем от гнева. – Что тут творится, демон всех вас задери?! Взрослые в деревне есть?
– Пророчество сбылось, – буднично, как о чем-то совершенно обыденном, пояснила девчонка. – Мы оказались не готовы… Кто постарше, умирают… Зачем вы здесь?
– Помощь, – хмуро буркнул десятник. – Нам сказали, у вас моровое поветрие или вроде того… Ребенок плакал, понимаешь… Чем ты меня, ножом?
Гулька покачала головой. Подняла окровавленную ладонь, присогнула пальцы. Альмарик знал, что сейчас увидит, но оказалось иначе. Медленно, неохотно показались острые, янтарно-желтые когти на указательном пальце, на среднем. И все. Девчонка повернула ладонь к себе, крепко прихватила коготь на указательном пальце и с небольшим усилием выдернула, как дергают расшатанный молочный зуб. Затем взглянула на человека и бледно улыбнулась, показав отсутствующие клыки.
– Да-а, – только и нашелся десятник. – Дела…
Неосознанным жестом он прижал на груди амулет. Тот оставался теплым и безучастным.
Лишь спустя четверть колокола он налился могильным холодом.
* * *
На другом конце деревни воин Эйвар по прозвищу Медведь и его приятель, который охотно отзывался на кличку «Рыбий Глаз», выполняя наказ командира, обходили дом за домом. Никого, кому можно было бы задать пару вопросов, Эйвар и Рыбий Глаз пока не нашли, зато у обоих в карманах, поясах и за голенищами сапог завалялось довольно много красивых и дорогих безделушек.Приятели действовали по одному и тому же нехитрому распорядку: наскоро обшарив очередное жилище и убедившись, что хозяева не в состоянии им помешать, совершали второй обход, куда более вдумчивый.
Эйвар до поступления на службу подрабатывал починкой замков, а Рыбий Глаз, служивший прежде в Сыскной Управе, обладал сверхъестественным нюхом на тайники, так что дело у них шло – на заглядение. Собственно, уже теперь оба могли, вернувшись в Пуантен, безбедно прожить лет двести и оставить кое-что наследникам на обзаведение хозяйством.
– Не хватит ли с нас, братец? – осведомился Рыбий Глаз, утирая со лба трудовой пот и пристраивая за пазухой драгоценную диадему, которая так и норовила выскользнуть в дорожную пыль. – Еще немного, и я на коня не залезу без двух помощников. Проклятье, я сам себе напоминаю ходячую гномскую казну!
Он разразился смехом, немного нервным, поскольку в последнем доме с хозяином получилось неловко. Тот пришел в себя достаточно, чтобы заговорить, но не настолько, чтобы благоразумно промолчать. Впрочем, Эйвар, всегда слывший краснобаем, в два счета доказал: сокровища – вампирские, значит, неправедные. Теперь справедливость восстановлена – барахло досталось людям. Кроме того, вокруг столько мертвецов, что еще одна свернутая шея не вызовет ровно никаких подозрений.
Рыбий Глаз, почти состоявшийся богач, легко с ним согласился. Весь этот сумасшедший поселок с полудохлыми обитателями действовал нормальному человеку на нервы. Право, рассудил Рыбий Глаз, если б гули стали совсем дохлыми, было бы гораздо спокойнее.
– Значит, ты взял себе больше, чем я, экая жадина, – невозмутимо отвечал Эйвар, человек могучего сложения и гигантской силы. Как-то раз, во время усмирения крестьян в забытом богами захолустье, он на спор ударом кулака убил лошадь, а потом и посмевшего возмутиться владельца. – Ладно, довольно. Вон туда заглянем, и по коням.