Сташеф Кристофер. Маг-целитель (Маг - 3)

   - Вы, надеюсь, не ели эти фрукты? - опасливо спросил я.
   - Я пробовал сорвать один, - ответил Жильбер, - но только я протянул руку, как фрукт отскочил, и теперь до него не дотянуться.
   - Кокетничает, - пробормотал я. Я ведь знал, что деревья тоже обладают сексуальностью. - Ладно. Если дверь с другой стороны, дайте-ка я погляжу, как она закрывается.
   И я отправился к другому краю клетки. На ее крыше ветки густо поросли листвой. Я самым внимательным образом осмотрел углы. И конечно, нашел то, что искал. К угловому стволу дерева почти вплотную примыкала лиана толщиной с само дерево. Лиана выпустила множество отростков, и они скрепили ее со стволом. Отростки были крепкие на вид. Я растерянно смотрел на них.
   - Терпеть не могу причинять боль живому существу...
   - Не надо! - быстро вмешался Фриссон. - Я подожду. Я с радостью подожду, я готов ждать хоть тысячу дней, лишь бы только она пришла и попросила, чтобы я развлек ее!
   - Как ты можешь! - вскричал Жильбер. - Неужели ты готов сам броситься в объятия греха, лживый ты человек!
   - Я - поэт, - напыщенно заявил Фриссон. - Ты говоришь о каком-то грехе, но стоит мне только представить это великолепное создание, как всякие слова теряют значение.
   - Но эти слова много значат для меня! - Жильбер бросился ко мне, вцепился в лианы, яростно сотряс их. Была бы у него воля, он бы сейчас мог сдвинуть с места тонн пять. Жильбер, кстати говоря, кое-чего добился - лианы запищали.
   - Прекрати! - крикнул я. - Им же больно!
   - Какая тут боль, когда речь идет о целомудрии! - взревел Жильбер. - Да и вообще, что такое боль какого-то растения? Ответь, ради Бога!
   - Именно ради Бога я тебе и отвечу! - заорал я. - Я-то думал, ты христианин!
   Жильбер окаменел и уставился на меня.
   - Он самый и есть!
   - В таком случае скажи, разве в перечне заповедей у тебя не значится милосердие? Разве не столь же важно не причинять вреда живым существам, как и отказаться от секса?
   - Нет, - ответил Жильбер, - потому что секс... - он произнес это слово и вздрогнул, - секс - одно из средств, благодаря которым мы причиняем друг другу боль и страдаем сами. Лишить женщину девственности - это значит причинить ей очень сильную боль, это значит - похитить ее драгоценное сокровище, разбить ее сердце. Поэтому испытывает боль и мужчина, вступая в связь против воли, хотя и не догадывается об этом. Даже связь с женщиной, которая уже не девственница, все равно приносит ей боль, и мужчина, ранее бывший в связи с женщиной, всякий раз испытывает боль. Это происходит независимо от того, понимают они это или нет. Это же значит, что тобой пользуются, тебя эксплуатируют!
   Я был просто потрясен таким болезненным отношением к сексу. Вот если бы только я мог высказать горячее несогласие с Жильбером..
   Увы, не мог. Не мог, если хотел остаться честным с самим собой. То, о чем он сказал, казалось мне правдой и так напоминало мой собственный жизненный опыт. Конечно, подобное отношение отдавало болезненностью - но, вероятно, болезненной была только эксплуатация?
   - У всего есть свои пределы, - возразил я. - В определенных обстоятельствах секс может быть поистине чудесен.
   - Ну да, если мужчина и женщина любят друг друга и состоят в браке!
   - Любовь ни при чем, - произнес у меня за спиной гортанный, мелодичный голос. - Главное - чувствовать желание.
   Вот так. Я назвал этот голос "мелодичным", но это было то же самое, как если бы я назвал шампанское прокисшим виноградным соком. Голос был веселый, приподнятый, а главное - возбуждающий. Все мое тело отозвалось на звук этого голоса, и голова у меня закружилась.
   В общем, еще прежде, чем я обернулся, я принял твердое решение не поддаваться. Я твердил себе, что это всего-навсего женщина, которой хотелось получить от меня как можно больше и отдать как можно меньше. Лелея таким образом свое мужское достоинство, я медленно обернулся и сказал:
   - Нимфа Тимея, я пола...
   Но не смог закончить фразы. Слышанные мною описания оказались не только недостоверными - нет, они были безнадежно далеки от объективности. Она была еще красивее, еще чувственнее, еще привлекательнее, чем о ней говорили. Ведь ни Жильбер, ни Фриссон ни словом не обмолвились о ее лице - а я еще несколько секунд не мог от него оторвать глаз. Ее лицо, имевшее форму сердечка, обрамляли блестящие черные волосы, ниспадавшие на плечи. Огромные, искристые глаза цвета терновых ягод прикрывали длинные пушистые ресницы. Тонкие брови изогнулись правильными дугами. Очаровательно вздернутый носик, казалось, так и просил, чтобы его поцеловали. Губы у Тимеи широкие, пухлые, тускло-алые. Глядя на них, хотелось ощутить их вкус. Платье на нимфе было под цвет ее кожи очень короткое и с широким вырезом, но волосы скрывали от взоров то, что открывало платье. Лишь мучительно влекущая ложбинка меж грудей обещала такие восторги, о каких любой мужчина мог только мечтать. О, как сладко было глядеть, как натягивалось на ее груди платье... Фриссон был прав действительно хотелось протянуть руку и коснуться нимфы.
   Но я выдержал искушение и сосредоточил внимание на лице Тимеи. Губы, похожие на зрелые ягоды, разъединились и выдохнули:
   - Подойди же, благородный чужестранец! Разве ты не хочешь провести со мной время, войти в мою обитель и отведать моих прелестей?
   Поверьте мне, я ощутил великое искушение. Искушение? Да я с трудом заставил себя не тронуться с места. Я здорово струхнул, но все же сумел пробудить в себе застарелую убежденность: чего бы эта дамочка ни добивалась, вряд ли все это предназначалось исключительно ради моего блага. Анжелика! Спаси меня!
   И потом, для чего еще нужна истинная любовь!
   И она спасла меня - если не сама, то воспоминание о ней. Как ни бледен, как ни летуч был ее образ, он все равно превосходил красотой более чем цветущую распутницу, стоящую передо мной. Как же это? Почему? Может быть, потому, что Анжелика так искренне, так целомудренно верила в любовь, в то всепобеждающее добро, которое любовь несет с собой. Может быть, дело было в чистоте ее души. А скорее всего и в том, и в другом, и в третьем - во всем, что соединилось для меня в этом существе по имени Анжелика.
   Словом, как бы то ни было, память о ней защитила меня от чар похотливой Тимеи. Я осознал, что имею дело с магическим существом, которое пребывает у себя дома, а я, стало быть, нахожусь на поле противника и испытываемое мною к ней влечение вполне естественно.
   Ну а раз так, то с волшебством надо было бороться с помощью волшебства.
   - Фриссон. Дай мне стихотворение!
   Скрюченная, словно паучья лапа, рука сунула мне в руку лист пергамента... Я развернул пергамент, отвел глаза от искусительной красотки и прочел следующее:
   Гляжу на тебя и немею,
   Сраженный твоею красою.
   Готов на край света, Тимея,
   Идти, как дурак, за тобою.
   Любуясь твоими руками,
   И грудью, и бедрами также...
   Я умолк. С какой стати я должен играть на руку врагу?
   Можно было догадаться. А что еще мог сейчас сотворить Фриссон, запертый в клетке на острове Тимеи? И о чем еще он, втюрившийся по уши, мог думать?
   Я остался один. А мне не хотелось творить чудеса. А это говорило о том, что я в них верил, но ведь я же твердо решил в них не верить!
   Ну, да. Эврика! А если слова будут не мои, а чьи-нибудь еще, значит, если чудо и произойдет, то сотворю его не я, ведь так? Даже если я чуть-чуть что-то и поменяю в стихах.
   Вот так примерно я рассуждал - но логика не помогла мне развязать этот клубок противоречий. Ладно, не помогает логика - поможет Киплинг.
   Жил-был дурак. Он молился всерьез
   (Впрочем, как Вы и Я)
   Тряпкам, костям и пучку волос
   Все это пустою бабой звалось,
   Но дурак ее звал Королевой Роз
   (Впрочем, как Вы и Я)...
   Что дурак растранжирил, всего и не счесть
   (Впрочем, как Вы и Я):
   Будущность, веру, деньги и честь,
   Но леди вдвое могла бы счесть,
   А дурак - на то он и дурак и есть
   (Впрочем, как Вы и Я)...
   В этот раз не стыд его спас, не стыд,
   Не упреки, которые жгут,
   Он просто узнал, что не знает она,
   Что не знала она и что знать она
   Ни черта не могла тут.
   <Киплинг "Дурак">
   Нимфа уставилась на меня. Видно, она не могла поверить собственным ушам.
   - Это я-то? Безжалостная?
   - Да тебе же плевать с высокой колокольни на тех мужчин, которыми ты пользуешься, - сказал я. - Все одинаково, и не важно, что тобой движет.
   - Чтоб ты знал, они мне не безразличны! Я стараюсь доставлять им столько же удовольствия, сколько получаю сама!
   - Ну да, только ты не думаешь о последствиях. Главное, я вот что понял: нужно стихотворение посильнее.
   И побыстрее: нимфа опустила ресницы и подобралась ко мне поближе. За спиной я слышал стоны Фриссона. А нимфа запела - запела так, что все мои гормоны разом очнулись от спячки и помчались по крови, словно очумелые. Слов я не слышал, да они и не имели значения. Как это - не имели? Еще как имели!
   Ты бессердечна - в том твоя беда.
   Тебя любить - башкой о стену биться,
   И ты сама не сможешь никогда
   И ни в кого, несчастная, влюбиться.
   Нимфа не спускала с меня глаз. Они, казалось, стали еще больше. А потом глаза ее наполнились слезами, слезы побежали струйками по ее щекам. Тимея отвернулась.
   - Горе мне, - всхлипнула она, - как же я могла кого-то полюбить, я, которой ведомы только телесные услады!
   Мне стало стыдно. У меня за спиной закричал Фриссон:
   - Чародей Савл! Как можешь ты быть столь жесток к такой восхитительной женщине! Ты просто настоящий зверь! Дама, не плачьте! Не плачьте, ибо я успокою вас, утешу!
   - Я не могла... - хныкала нимфа, - не могла смириться... потому что... есть один, которого я... Почему мне стало так больно... вот здесь... в груди?
   Фриссон издал отчаянный вопль:
   - Чародей! Ты убил мою мечту! Убил мою мечту побыть хоть несколько часов наедине с нимфой!
   - Вот как? - Совершенно обескураженный, я перевел взгляд на поэта.
   Нимфа же, заливаясь слезами, посмотрела на меня.
   - О да, он прав, ибо я пылаю любовью к благородному монаху, что теперь живет в моем доме. Что ты наделал, чародей? Теперь я не могу больше и думать о том, чтобы соединиться с каким-нибудь другим мужчиной, кроме него, а он не соблазнится на мои чары! О! Откуда эта боль? - И нимфа прижала изящную ручку к своей чудесной груди.
   - Это у нее сердце болит, - поставил диагноз Жильбер.
   - Сердце? У нимфы? - в ужасе уставилась на него Тимея. - О нет, только не это!
   А что? Смысл в этом был. Ясное дело - зачем духу плодородия, готовому совокупляться с кем и с чем угодно, привязанность к какому-то конкретному мужчине - для такого духа это настоящее несчастье и болезнь.
   Я решил выразиться более четко:
   Ты всласть порезвилась, Тимея, довольно!
   Ты станешь покладистым, кротким созданьем.
   Ты больше не будешь грешить своевольем,
   Ты будешь послушна моим приказаньям!
   Нимфа в ужасе распахнула глаза.
   - Ты что это такое говоришь? Ни один мужчина не может приказывать мне это я могу что угодно приказывать любому мужчине.
   - Больше не можешь, - жестко заявил я. - Теперь только попробуй не послушаться.
   - Я ухожу! - объявила нимфа и повернулась ко мне спиной.
   - Нет, ты останешься, - торопливо проговорил я. Нимфа застыла на полушаге.
   - Не могу... не могу решиться!
   - Правильно, не можешь, - негромко сказал я. - Мое волшебство не дает тебе ослушаться.
   На самом-то деле я только надеялся, что не дает, но ее-то мне с какой стати было просвещать?
   - А я и сама умею колдовать! - вскрикнула Тимея. - Сейчас спою - и освобожусь!
   - Ты бы лучше остереглась, - посоветовал я нимфе. - Только попробуй меня еще хоть капельку огорчить, за мной не заржавеет - я тебя еще душой снабжу.
   Я, конечно, нагло блефовал - даже я, агностик, понимал, что сотворить душу под силу только Богу. Однако мое заявление заставило Тимею напрячься, и в ее глазах полыхнули огоньки страха.
   - О нет! Ты не превратишь меня в смертную!
   - Захочу - превращу, - заверил я ее. - Так что давай не будем обострять, ладно? А теперь пойдем, представишь нас тому человеку, что гостит у тебя.
   Нимфа не на шутку встревожилась:
   - Что вам от него надо?
   - Нам нужен консультант. - Я старательно подбирал слова. - Насколько я понимаю, он в этом деле специалист.
   - Да? В чем же это он, интересно, специалист? Я смерил нимфу взглядом.
   - Ни в чем таком, что интересовало бы тебя. Но, боюсь, и ты его ничему научить не можешь. Как говорится, у вас нет общих интересов. - Нет, есть! возмутилась нимфа. - Мне только надо ему это доказать! Я не спускал с нее глаз.
   - Но тебе это вряд ли удастся, верно? Она покраснела и выкрикнула:
   - Дело только во времени! Он же мужчина, не так ли? А всякий мужчина соблазнится мной, дай только время. Фриссон за моей спиной жалобно мяукнул.
   - А ты докажи, - огрызнулся я. - Познакомь нас с ним, но сначала выпусти моих друзей из клетки.
   - Это с какой же стати? - взъерепенилась нимфа, по ее ноги сами пошли к клетке. Она не на шутку испугалась. - Как это? - воскликнула она. - Я этого не хочу!
   - Зато я хочу, - нежно напомнил я. - Мое заклинание, помнишь?
   - Ни один смертный чародей не властен надо мной! Тем более здесь, на моем собственном острове!
   - Ну, это ты так говоришь, - все так же нежно промолвил я. - Мне очень жаль, что приходится так поступать, но на проведение длительного опыта у нас, боюсь, нет времени. - Фраза, спору нет, получилась лихая, да только опасаюсь, что объектом такого опыта, если бы он состоялся, был бы не кто иной, как я. Ты только их выпусти, ну будь хорошей нимфочкой, ладно? А потом познакомь нас со своим гостем.
   ***
   Iы миновали пропахший мускусом лес, оказались на лужайке, где среди прочих трав в изобилии росла мята, и увидели беседку нимфы.
   Я не могу подобрать другого слова для описания этого жилища. Нет, наверное, с технической точки зрения это был дом, но, когда строят дом, деревья для постройки спиливают или рубят, а тут они просто рядышком росли, и пространства между ними можно было счесть чем-то вроде окошек. Вверху ветви сплетались между собой и образовывали прочную крышу, притом вечнозеленую. Зима тут явно выражалась не более чем в дождях, а от дождя такая крыша вполне защищала.
   Ну, и еще, конечно, цветы. По каждому из древесных стволов вверх взбегала лиана, и каждую усеивали цветы всевозможных оттенков - голубые и лиловые орхидеи, алые и белые розы, желтые и оранжевые тыквенные цветы. Смотреть на беседку было радостно, а от цветочных ароматов кружилась голова.
   Я просто представить себе не мог, как человек в такой атмосфере мог хоть чуточку работать, как мог помыслить о чем-нибудь, кроме секса.
   Мы подошли к "парадной двери" - проему между двумя стволами, который был пошире остальных. Проем закрывала пышная ветка вечнозеленого дерева. Ветка отодвинулась, и мы оказались в спальне.
   На самом-то деле в беседке, кроме этой спальни, других комнат и не было. Пол единственной комнаты усеивали горы подушек. Да, там имелся столик низенький, чтобы удобно было лечь рядом и облокотиться на римский манер. Кроме столика, я заметил еще два предмета с горизонтальной поверхностью. Первый представлял собой скорее всего туалетный столик, а второй - шкафчик для вина. У дальней стены довольно большое пространство было отгорожено висячим ковром вероятно, там располагалась гардеробная. Правда, хозяйка жилища не очень-то любила одеваться, так же как и те, кто был выткан на ковре.
   Но большую часть спальни занимала огромная кровать с толстенным матрасом такой мягкой и уютной кровати я в жизни не видел. Если на то пошло, казалось, что вся комната звала в эту самую кровать. Просто не верилось, что какой-либо мужчина может отказаться от всего этого.
   Тем более странно было видеть около одного из "окон" письменный стол и табуретку, а на столе - свиток пергамента, залитый лучами солнца, а за столом - монаха в коричневом балахоне, увлеченно что-то пишущего гусиным пером.
   Глава 26
   Я смотрел на него.
   Наверное, он почувствовал мой взгляд - а может быть, услышал, как мы вошли, а какой же мужчина мог удержаться от взгляда на Тимею? Но увидел-то монах не нимфу, а меня, Фриссона - исхудавшего, со впалыми щеками, увидел изможденного Жильбера. Монах изумленно уставился на нас. Лицо у него было округлое, черты приятные, однако тут и там залегли морщины страданий. В волосах, обрамлявших выстриженную тонзуру, серебрилась седина. Но вот он радостно улыбнулся.
   - Ну и компания! - воскликнул монах. - Вот это радость так радость!
   - Вот уж радость нашел! - фыркнула Тимея. - Неужели ты можешь так просто отвлечься от меня, буквоед!
   - Нет, - ответил монах и устремил на нимфу влюбленный взгляд. - Когда ты со мной, я не в силах надолго отвлечься на что бы то ни было, красавица. И тогда мне не нужна никакая компания. Однако новизна - это всегда приятно, а новое общество даже полезно. Оно вдохновляет.
   Тимея от удовольствия покраснела и потупилась. Я вынужден был отдать должное галантности и дипломатичности монаха. Как он тонко ввернул про "вдохновение". Теперь и нимфа не откажется поддержать беседу. Бедняжка, она не понимала, что монах имел в виду исключительно творческое вдохновение!
   - Садитесь! Садитесь! - пригласил нас монах и указал на низенький столик. - Можно им сесть, правда ведь, моя госпожа?
   - Пусть садятся, - неохотно буркнула нимфа. - Только пусть долго не рассиживаются. Есть дела, которые мне надо обсудить с тобой с глазу на глаз.
   Ну, это дело ясное. Уверен, эту тему она могла мусолить до бесконечности о том, как бы им остаться наедине. Ну, так, чтобы совсем-совсем наедине.
   - Конечно-конечно, - не стал спорить монах, встал из-за стола и присоединился к нам, а мы тем временем расселись по-турецки.
   Унылик смущенно топтался в дверях.
   Я бросил взгляд в сторону письменного стола. Последние научные изыскания вот замечательная тема для беседы, пусть даже вам ответят так, что вы ни черта не поймете.
   - Над чем вы сейчас работаете?
   - Всего лишь переписываю требник, - ответил монах и, видимо, прочитав столь ярко выраженное разочарование на моей физиономии, тут же пустился в объяснения: - Это книга, в которой содержится мое послушание - все молитвы, которые я должен читать каждый день и обдумывать.
   - Понятно, - кивнул я, - и сколько же времени это у вас отнимает? Сколько часов в день, я хотел спросить? Монах пожал плечами.
   - Не более часа.
   Час? Целый час молитв каждый день? Я подавил дрожь и придумал новый вопрос:
   - А зачем вы молитвы переписываете?
   - О, это я делаю для того, чтобы не забыть их, - на тот случай, если добрая Тимея продержит меня здесь слишком долго.
   - Продержу, - буркнула нимфа и скорчила гримаску. - Ты только и делаешь, что сидишь, уткнувшись носом в эту противную пыльную книжку.
   - Увы! - кивнул монах и посмотрел в глаза нимфы. И вдруг я все понял. Это послушание было единственным, что не давало монаху поддаться чарам нимфы. Читал он, вероятно, куда дольше, чем час в день.
   - Выпей, гость мой, - промурлыкала Тимея и поставила на стол сосуд с янтарной жидкостью.
   В глубине сосуда сверкало золото, поверхность искрилась солнечными зайчиками. Если это и не было приворотное зелье, то по виду - оно самое.
   - Как любезно с твоей стороны, - сказал монах. - Нальешь, красавица?
   Тимея взяла сосуд и наклонилась над столиком. В это мгновение на нее посмотрел Жильбер и отвернулся. Фриссон же готов был отдать концы от страсти.
   - Этим придется пить из одной чаши, добрый человек, а мы с тобой разделим другую. У меня всего две чаши.
   - Ничего, мы обойдемся, - заверил я хозяйку и поднес чашу к губам.
   Желудок мой, получив удар, подпрыгнул. А голова как будто вмиг лишилась затылка. Кокосовое молоко? Это точно! Ферментированное кокосовое молоко, крепостью в сто градусов, не меньше. Что-то вроде натурального "пинья колада", и вдобавок у напитка был цитрусовый привкус.
   Фриссон потянулся за чашей, но тут до меня дошло, до чего мог довести любой напиток в доме Тимеи, и я прикрыл чашу ладонью.
   - Не надо, парень, - сказал я, - тебе уже и без того худо.
   И заработал злобный взгляд нимфы.
   Монах не обратил на это никакого внимания.
   - Что привело вас на этот остров? - поинтересовался он.
   - Неверный ветер, - ответил я. - Но я изменил его направление.
   Я-то ожидал, что монах удивится, станет подозрительно смотреть на меня, а он только кивнул, будто все понял.
   - Стало быть, ты чародей, - сказал он. По спине у меня пробежали мурашки. Этот парень был слишком догадлив. - Да нет, не совсем так. На самом-то деле я даже не верю в волшебство. Просто притворяюсь, когда приходится, когда не оказывается другого выхода, - бывает, и прочту стишок-другой.
   Монах удивленно улыбнулся. Я ощутил легкое раздражение, но вынужден был признаться: проистекало оно большей частью из стыда. Мне и самому показалось, что мое заявление прозвучало глуповато.
   - Можно примириться с самим собой, - проговорил монах. - Но найти примирение сразу и с Богом, и с Сатаной невозможно.
   - Погоди! - воскликнул я. - Сейчас ты начнешь утверждать, что середины не существует? Что всякий либо на сто процентов хороший, либо на сто процентов плохой? Спасибо, братец, не надо!
   Взгляд монаха застыл. Он смотрел мне прямо в глаза, а у меня было такое чувство, словно он пытается заглянуть мне в мозг. - Почему ты думаешь, проговорил монах, - что я не принес последнюю клятву?
   Настал мой черед гадать. Я смотрел на монаха и поспешно соображал, вспоминая все, что знал по средневековой истории. Я не был католиком, но толку-то - правда, я что-то такое припоминал про разницу между монахами и священниками. Я сказал "брат", а он решил, что я употребил его титул, или я так думал, что это и есть его титул или звание.
   Или... или он хотел, чтобы Тимея думала, что его звание именно таково.
   Вот как! Значит, брат пока не принес последней клятвы. Может быть, имелся в виду обет безбрачия?
   Ладно. Я вовсе не собирался снимать завесу с его тайны.
   - Ясно. Стало быть, вы не брат, а отец. Но вы не мой отец, святой отец!
   - Но всякий священник - твой духовный отец.
   - Только в том случае, если бы я принадлежал к вашей Церкви, а я к ней не принадлежу. Жильбер вспомнил:
   - Язычник!
   Монах, не спуская с меня глаз, поднял руку.
   - О нет, правоверный брат - ведь ты же брат, я вижу это по твоей тонзуре. Нет, наш друг на самом деле может быть истинным христианином, но принадлежать к восточной церкви. Не так ли, чародей?
   Я попытался соображать быстрее. Насколько далеко на восток простиралось предположение монаха? В конце концов, церковь моих предков зародилась в Новой Англии, вернее - в самой Англии, а уж это было далеко-далеко на востоке от того места, где я находился сейчас, - если, конечно, не полениться и обогнуть почти весь земной шар.
   - Другая секта, - кивнул я. - Другая ветвь христианства. Я был воспитан в ее лоне. Это точно.
   Монах нахмурился, словно уловив примиренческий мотив, но сказал только:
   - Не могу же я называть тебя просто "чародей". Мое имя - брат Игнатий. А твое?
   - Его зовут чародей Савл, - встряла Тимея, решившая почему-то вмешаться в наш разговор. Я заметил, что спокойствия у брата Игнатия от этого не прибавилось. - А это его товарищи - сквайр Жильбер и шут Фриссон. А того урода гиганта, что топчется у дверей, он называет Уныликом.
   - Похож, - кивнул брат Игнатий, с радостью отводя глаза от Тимеи и переводя на тролля. - Как это вышло, что он стал служить тебе?
   - Он пытался съесть меня, когда я переходил через мост. А я впервые попал в вашу страну и ничего не знал о троллях. Совершенно случайно вызвал эльфов, а они наложили на тролля заклятие. Теперь он больше не ест людей и вдобавок обязан служить мне.
   - А я-то думала, что это на нем за непонятное заклятие такое, - состроила гримаску Тимея. - Но мне показалось, я его сняла. Как же так вышло, что заклятие снова связало его? Ты не мог бы это объяснить, брат?
   Конечно, Тимея не случайно переадресовала вопрос монаху. Из вежливости Игнатий вынужден был посмотреть на нимфу. Лишь на долю секунды взгляд монаха скользнул к декольте Тимеи, но тут же вернулся к лицу и как бы уцепился за него. Лицо монаха напряглось, и я понял, откуда взялись глубокие морщины. Он был верен всем своим обетам, но он столь страстно желал нимфу, что это причиняло ему почти физическую боль.
   И она это тоже знала, ведьма такая! Улыбка ее подогрелась на несколько градусов, ресницы опустились, губы, казалось, стали еще более пухлыми и влажными. Она склонилась ближе к Игнатию, но тот, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Я мог только восхищаться столь совершенным самоконтролем.
   Фриссон застонал от страсти.
   - Могу лишь высказать догадку, о прекрасная наша хозяйка, - произнес брат Игнатий чуть надтреснутым голосом. - Вероятно, наш друг, чародей Савл, вновь наложил это заклятие.
   - Но как это ему удалось? - проворковала Тимея и дотронулась до руки монаха. - На моем острове должны властвовать мои, и только мои, чары.
   Рука монаха не дрогнула, но он содрогнулся всем телом.
   - Бывает такое волшебство, которое пересиливает любые чары независимо от того, где произнесены заклинания, милая хозяйка.
   На слове "милая" голос его стал мягче и ласковее, но он продолжал смотреть Тимее в глаза. Между тем монах явно охрип, и в позе его чувствовалось напряжение.
   - Но ведь есть такие заклинания, которые должны усиливаться, когда я рядом, - продолжала мурлыкать нимфа. - Разве они не главные здесь, в моем саду?