Степанов Александр Николаевич. Порт-Артур. Том 2

   В это время двенадцатидюймовый снаряд ударился о верхний передний мостик и осыпал осколками боевую рубку. Часть из них попала в прорезь рубки, имеющую ширину около фута, переранила всех находившихся в рубке и уничтожила все приборы. Иванову перебило руку, и от боли он потерял сознание. Положенный направо руль так и остался в этом положении, вследствие чего никем не управляемый броненосец стремительно покатился влево и стал описывать циркуляцию.
   Никто из находившихся вблизи рубки не заметил происшедшего в ней, и все решили, что эскадра по каким-то причинам меняет курс. Но когда крен броненосца достиг опасного предела, то матросы в ужасе стали выбегать от внутренних помещений на палубу и кинулись к борту. Было очевидно, что с кораблем что-то неладно. Офицеры бросились в рубку. Они увидели лежащего на палубе командира броненосца. Рядом, с развороченной грудью хрипел в предсмертной агонии старший судовой штурман лейтенант Никшич. Тут же вперемешку лежали раненые матросы и офицеры. Крикнули носилки, лейтенант Пилкип бросился к штурвалу, пытаясь вывести броненосец на курс, но руль не действовал. Тогда лейтенант решил перевести управление на центральный пост и одновременно послал за старшим офицером, который должен был вступить в командование броненосцем.
   Капитан второго ранга Шумов находился в носовой батарее. До него только что дошло известие о гибели Витгефта, и он решил подняться наверх, чтобы выяснить обстановку, но в это время броненосец сильно накренился на правый бок. Почуяв неладное, старший офицер поторопился выйти на палубу, где он встретил шедшего на перевязку командира броненосца.
   — Что случилось, Николай Михайлович? — спросил встревоженно Шумов. — Где адмирал Матусевич?
   — Адмирал тяжело ранен и отнесен к себе в каюту. Примите командование броненосцем и сообщите эскадре, что адмирал передает командование младшему флагману.
   — Есть. Все будет исполнено. — И Шумов побежал наверх.
   Прошло несколько минут, пока наконец старший офицер с помощью лейтенанта Пилкина и вернувшегося с перевязки старшины рулевого Лосева перевели управление броненосца на центральный пост. Одновременно был поднят сигнал о передаче командования адмиралу Ухтомскому. Но вследствие дыма от пожара, окутывавшего «Цесаревича», не, все корабли разобрали этот сигнал и по-прежнему продолжали следить за флагманским броненосцем. Они тоже начали поодиночке ложиться на обратный курс.
   Между тем «Цесаревич» плохо удерживался на курсе и из-за сильного повреждения дымовых труб начал отставать от других судов. Японцы, не осмелившиеся преследовать основную часть эскадры, поспешили напасть на израненный русский корабль. На нем сосредоточили огонь броненосцы и два отряда крейсеров. Но насупившая темнота мешала наблюдению за стрельбой, и «Цесаревич» не получил значительных повреждений.
   Все крупные и средние орудия на нем продолжали действовать безотказно. Несколько удачных выстрелов броненосца вызвали пожар на одном из крейсеров противника, после чего и остальные поспешили отойти за пределы досягаемости русских орудий. Броненосцы вследствие значительных повреждений тоже вскоре отстали.
   Налетевший туман скрыл броненосец от вражеских взглядов. «Цесаревич» остался один. На норд-осте, в направлении уходящей эскадры, слышалась учащенная стрельба легкой артиллерии. Было видно, что японские миноносцы продолжали преследовать ее.
   В наступившей темноте броненосец некоторое время двигался по неизвестному курсу, — все компасы на нем были испорчены. Пользуясь временным затишьем, Шумов собрал на мостик старших специалистов корабля, которые все были ранены, и начал советоваться с ними о дальнейшем. При свете ручного электрического фонарика по карте приблизительно определили местонахождение корабля: почти в ста милях к юго-востоку от Артура.
   Первым высказал свое мнение флагманский артиллерист лейтенант Кетлинский:
   — Я полагаю, что при наличных повреждениях нам до Владивостока не добраться и необходимо вернуться в Артур.
   — Сейчас попасть туда еще труднее, чем во Владивосток, так как на подступах к нему нас ожидают десятки японских миноносцев, от которых мы не сможем ни уйти, ни отбиться, — возразил минный офицер лейтенант Пилкин.
   — Остается одно — пробираться в нейтральный порт, там починиться насколько возможно и затем идти во Владивосток, — решил Шумов.
   — Но это — бегство от войны! Там нас, конечно, тотчас же разоружат, — взволнованно говорил весь забинтованный старший артиллерийский офицер лейтенант Ненюков. — Честь Андреевского флага не позволяет нам принять такое позорное решение.
   — Что же вы предлагаете? — спросил Шумов.
   — Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.
   — Это невозможная вещь, — вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун. — В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести-семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога — в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.
   — Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, — возразил Ненюков.
   — Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.
   Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.
   — Зайдем в Циндао. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, — предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.
   Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.
   — Самая главная наша задача сейчас — это скрыться от японских миноносцев. Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, — отдавал распоряжения Шумов.
   Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров. Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.
   — Есть, есть, — обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.
   В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро прилаживали деревянные, трюмный дивизион наспех заделывал многочисленные пробоины в корпусе корабля, которые, к счастью, были почти все надводные, и откачивал воду из затопленных помещений.
   На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых. Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой. Известие, что «Цесаревич» идет в Циндао, было встречено общим одобрением.
   — Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, — разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.
   — Да, многие его за сегодня добром помянут, — заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова. — Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, — кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.
   — Николе-угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, — прохрипел тот с трудом. — Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.
   — Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, — улыбнулся младший врач.
   — Федор Лукич, — обратился к нему Шплет, — побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича. — И вышел в коридор.
   Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться — тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.
   — Как дела, дражайший эскулап? — фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.
   — Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.
   — Значит, Шумов молодцом справляется с делом?
   — Офицеры им не нахвалятся. Матросы — и те добром вспоминают.
   — Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович? — осведомился он о командире «Цесаревича».
   — Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.
   — Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.
   — Ваше самочувствие как, Николай Александрович?
   — Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак. Сколько времени мне придется лежать?
   — С месяц.
   Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.
   — Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек. Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват. Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по-дружески поскорее поправиться, — говорил он, прощаясь с врачом.
   Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.
   Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой руки по своему горячему лбу.
   «Гангрена, отнимут руку», — беспокойно думал капитан, прислушиваясь к боли.
   О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.
   «Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто нападет в темноте на след» Цесаревича «, — утешал он себя.
   Приход врача отвлек его мысли.
   — Адмирал рекомендует вам вступить в командование броненосцем, — проговорил врач, осмотрев больного.
   — Но я себя очень плохо чувствую.
   — На свежем воздухе вам будет лучше. Положите руку на повязку и будете спокойно сидеть в кресле. Я сейчас позову двух матросов. Они вас под руки проведут.
   Поднявшись на мостик, капитан тотчас же сел в кресло, положил раненую руку на подушку, понюхал нашатырного спирта и затем уже подозвал к себе Шумова.
   — Адмирал приказал мне вступить в командование, по я чувствую себя очень плохо. Так что прошу вас распоряжайся по-прежнему. Каков наш курс?
   — Я приказал править по Полярной звезде, имея ее за кормой, так что можно считать, что мы идем на кн.
   — Прекрасно. Когда доберемся до Шантунга, то свернем вдоль его берега и выйдем в Циндао. Где находятся ее пики адмирала и его штабных?
   — Снесены в его каюту и накраты адмиральским флагом.
   — Завтра мы их погребем, если все будет спокойно. В случае особой нужды — разбудите, а я подремлю. — И командир, отпустив Шумова, поудобней уселся в кресле.
   Ночь проходила спокойно. Постепенно нервное напряжение пережитого дня спадало. То тут, то там раздавался храп спящих матросов, прикорнувших на своих местах. Было очевидно, что японцы окончательно потеряли из виду» Цесаревича «. Нашел низовой туман, плотно закрыв весь горизонт. Кое-как исправили один из компасов и, взяв курс на юг, пошли на малых оборотах. Команде разрешили повахтенно спать около орудий.
   На рассвете открылись огни южного Шантунгского маяка. Продрогши на заре, Иванов очнулся от дремоты и, увидев маяк, взял курс на восток. Вскоре увидели берег Шантунгского полуострова и пошли вдоль берега на юг.
   Проиграли побудку. Матросы, спавшие кто где придется, торопливо бежали к умывальникам и мылись холодной забортной водой. Затем быстро позавтракали и во главе с боцманами ринулись на приборку корабля.
   Одновременно комиссия из старшего офицера и старших специалистов занялась осмотром полученных в бою повреждений.
   На броненосце оказалось пятнадцать крупных пробоин выше и ниже ватерлинии. Фок-мачта была перебита посредине и удерживалась от падения только верхним мостиком. При каждом размахе она грозила рухнуть. Все попытки закрепить ее талями оказывались безуспешными. Трубы были изрешечены, задняя же разворочена сверху донизу; все прожекторы снесены, шлюпки избиты.
   Вследствие подводных пробоин два отсека с правого борта оказались залитыми водой. Рулевое отделение было совершенно разрушено, руль поврежден. Внутри оказались разбитыми адмиральская каюта, лазарет и много других помещений.
   — Здорово же нас разделали, — резюмировал Шумов после окончания осмотра. — С такими повреждениями нечего и думать о Владивостоке.
   — Да. Для починки нам нужно не меньше месяца, — заметил Пилкин.
   — Придется, видимо, разоружиться и выйти из игры, — задумчиво проговорил Ненюков. — Отвоевался наш» Цесаревич «.
   Эти слова тотчас же распространились по всему кораблю.
   — Ежели до порта доберемся, там, значит, и станем на мертвые якоря до конца войны, — разглагольствовал Гаркуша. — Эх, и выпью за упокой души покойного адмирала!
   — Погоди, неизвестно, что еще будет. Вдруг япошка откуда ни возьмись наскочит. Тогда не миновать нам рыбьего царства, — ответил Котин.
   Около полудня команду выстроили на палубе перед уложенными в ряд трупами убитых. Все погибшие были зашиты в брезент, к ногам привязан груз. Справа, прикрытая адмиральским флагом, лежала отдельно нога Витгефта, рядом тела четырех офицеров и восьми матросов под общим Андреевским флагом. Судовой священник, отец Рафаил, все еще бледный от вчерашних переживаний, с трясущейся головой, слабым прерывающимся голосом служил панихиду. Летнее полуденное солнце палило обнаженные головы; ослепительно блестело море под глубокой синевой бездонного неба. Все это плохо гармонировало с разрушениями на броненосце, с лежащими на палубе трупами, от которых уже шел запах тления.
   — Преклониша колени, господу помолимся! — провозгласил священник и опустился на избитую и исковерканную снарядами и пожарами палубу. За ним последовали матросы.
   —» Вечная память, ве-е-ечная память «, — выводил судовой хор печальную мелодию.
   — Из земли взят и в землю отыдеши, яко земля есть, — пробормотал священник, осыпая покойников землей, принесенной матросом-причетником в ведре.
   Панихида окончилась.
   — Накройсь! — скомандовал вахтенный начальник. — Слушай на караул!
   Матросы вскинули винтовки, офицеры блеснули обнаженными палашами. Приспустили наполовину кормовые и стеньговые флаги. Музыка заиграла» Коль славен «. Командир броненосца, старший офицер и уцелевшие чины штаба эскадры подняли гроб с останками адмирала. Резко прогремел траурный салют из кормовых трехдюймовок. Останки адмирала Витгефта в последний раз торжественно проплыли под заунывные звуки музыки вдоль выстроенных во фронт матросов. Слабо плеснулась вода, принимая то, что осталось от незадачливого адмирала.
   Затем был, и спущены остальные тела. Когда последнее соскользнуло с доски, Иванов скомандовал:» К ноге!«— и, выступив вперед, поблагодарил матросов за боевую работу.
   — Мы направляемся в нейтральный порт, там починимся и с божьей помощью попытаемся прорваться во Владивосток, — закончил он свою речь.
   Затем матросов распустили, а командир броненосца отправился с докладом к Матусевичу. Адмирал не имел уже такого бодрого вида, как накануне. Беспрерывные боли наложили отпечаток страданий на его побледневшее лицо. Он сильно нервничал. Выслушав доклад, Матусевич одобрил решение идти в Циндао.
   — В сорочке вы родились, Николай Михайлович, — улыбнулся адмирал. — Надо быть очень счастливым, чтобы благополучно вывести из боя весь избитый броненосец и избежать при этом встречи с многочисленными японскими кораблями.
   — Помимо счастья, необходимо также и уменье, — обиделся Иванов.
   — Тут никакое уменье не помогло бы. Я объясняю нашу удачу лишь полной растерянностью японцев после боя. Не добить едва передвигающегося» Цесаревича — это непростительное упущение со стороны японцев.
   — Надо думать, что ваше превосходительство не в претензии за это на адмирала Того!
   — Само собой разумеется. Как только починитесь, Николай Михайлович, с богом двигайтесь во Владивосток. Авось одному броненосцу удастся то, что не смогла выполнить эскадра.
   — Слушаюсь, ваше превосходительство, сейчас я едва стою на ногах, но как только оправлюсь — вновь попытаю счастья!
   К вечеру того же дня «Цеспревич» добрался до Циндао, где через несколько дней был разоружен и интернирован до конца войны.
   — Шесть узлов хода. И это боевая эскадра, идущая на прорыв в виду неприятеля! — возмущался командир отряда крейсеров адмирал Рейценштейн. Он стоял на мостике крейсера «Аскольд»и рассматривал в трубу маячившие на горизонте японские суда.
   — Ход наш зависит от идущих впереди тральщиков. При большой скорости тралы всплывут на поверхность и перестанут выполнять свое назначение, — ответил находившийся рядом с ним командир корабля капитан первого ранга Борис Николаевич Грамматчиков.
   — Если мы будем и дальше идти с такой же скоростью, то, наверно, потерпим неудачу, — раздраженно продолжал адмирал.
   Исполняющий обязанности флаг-офицера молоденький мичман Медведев вдруг резко протянул руку вперед и указал на плывущую невдалеке от крейсера гальваноударную мину.
   — Вызвать караул для расстрела мины, — приказал Грамматчиков.
   Вскоре двадцать матросов, выстроившись вдоль борта, дали несколько залпов. Мина затонула.
   — Тральщики называются, так их перетак! — ругался Рейценштейн. — Тралили чуть ли не неделю и все же не сумели полностью очистить рейд. Я бы прописал ижицу этому толстому тюленю Лощинскому за такую работу! Передайте сигналом командующему: «Вижу слева плавающие мины».
   — Есть, — ответил мичман и приказал флагманским сигнальщикам набирать нужные флаги.
   В противоположность адмиралу, Грамматчиков с невозмутимым спокойствием продолжал наблюдать за происходящим. Культурный, образованный командир, Грамматчиков подобрал себе таких же офицеров. На крейсере был уничтожен мордобой, даже боцман Кулик боялся пускать в ход свои пудовые кулаки и крупно ругаться осмеливался лишь вполголоса. Грамматчиков происходил из артистической семьи и сам готовился стать музыкантом. С его матерью, известной в свое время скрипачкой, был хорошо знаком в молодости Макаров. Его-то рассказы о море и моряках пробудили в юноше страсть к морской службе. Подающий большие надежды пианист сменил концертный зал на палубу корабля и беккеровский рояль на скорострельное орудие. Но любовь к музыке осталась в нем навсегда. Грубоватый, бурбонистый Рейценштейн не мог прийтись по душе Грамматчикову. Адмирал, в свою очередь, недолюбливал командира «Аскольда»и считал его полуштатским человеком, не лишенным известного свободомыслия. Скрепя сердце Рейценштейн поднял на «Аскольде» свой флаг. Теперь ему предстояло идти в бой вместе с Грамматчиковым.
   Следуя малым ходом за колонной броненосцев, «Аскольд» то и дело должен был стопорить машины, чтобы избежать столкновения с «Полтавой», идущей впереди. Грамматчиков при этом только морщился, а адмирал отчаянно ругался.
   — Команда имеет время обедать, — доложил адмиралу новый сигнал «Цесаревича» Медведев.
   — Свистать к вину, — скомандовал вахтенный начальник мичман Житков.
   По всему крейсеру понеслись резкие звуки боцманских и унтер-офицерских дудок.
   На мостик подали пробу. Весь в белом, блистая чистотой, стоял навытяжку кок, держа поднос с поставленными на нем двумя мисками с борщом и кашей, солонкой и несколькими кусками черного хлеба. Первым пробовал Рейценштейн. Взяв ложку, он помешал подернутый янтарным жиром борщ и, подув на него, осторожно прикоснулся к нему губами и только после этого решился проглотить. Попробовав затем рисовую кашу и заев все хлебом, он состроил недовольную гримасу.
   — Борщ превосходный, но каша вся в комьях. Рис надо варить на пару при минимальном количестве воды. И вообще рисовая каша — это совсем не то, что наша гречневая. Не правда ли? — спросил он у кока, продолжавшего стоять навытяжку.
   — Так точно, ваше превосходительство. Силы от нее мало, — бойко ответил матрос.
   Слева показались японские корабли. Все подняли бинокли, стараясь разглядеть приближающегося врага. Матросы спешно заканчивали обед и расходились кто куда отдохнуть перед боем. Большинство поднялось на палубу и с тревогой и любопытством следило за приближающимся врагом. Подошедший к ним артиллерийский офицер лейтенант Киткин стал называть типы видневшихся судов.
   — Справа «Якумо», похожий на нашу «Диану», «Касаги», «Читозе», — перечислял он. — Эти не страшны — легкие крейсера. Слева старые суда: броненосец «ЧинИен», крейсера «Хасидате», «Мацушима», «Итцукушима»— тоже неопасные. Зато вон по носу напересечку нам идут главные силы — «Микаса», «Асахи», «Фуджи», «Шикишима». За ними броненосные крейсера «Ниссин»и «Кассуга». По мощности артиллерийского огня они немного даже превосходят наш броненосный отряд.
   — Много их, вашбродь. Со всех сторон окружают нашу эскадру, — встревоженно заговорили матросы.
   — Да, драка будет жаркой, комендоры должны сегодня особенно внимательно наводить орудия. Главное — не робей, тогда японцу несдобровать.
   — Постараемся, вашбродь, — дружно ответили матросы.
   Пробили боевую тревогу, и матросы разбежались по своим местам. Палуба опустела. Адмирал с командиром поместились в боевой рубке.
   Расстояние до противника было слишком велико, и японцы огня не открывали. Когда они разошлись на контргалсах с отрядом броненосцев, обрушили на крейсера огонь шестидюймовых орудий правого борта «Аскольда». Старший артиллерист лейтенант барон Майдель, невзирая на обстрел, открыто стоял на мостике и голосом передавал приказания во все башни и батареи.
   — Христиан Генрнхович, не бравируйте напрасно! — окликнул его из боевой рубки Грамматчиков.
   — Мне отсюда лучше виден противник и падение наших снарядов, — ответил Майдель.
   В этот момент крупный снаряд попал в основание передней дымовой трубы и снес ее. Труба рухнула на левый борт, сломала планширь и, повредив палубу, повисла на растяжках. Густые клубы дыма быстро окутали верхнюю палубу. Осколками был смертельно ранен в спину навылет мичман Рклитскнй, Майдель сбит с ног, двое матросов убиты, несколько тяжело ранены. Все находившиеся в боевой рубке были слегка контужены. Рейценштейну нахлобучило фуражку по самые уши. Он испуганно крякнул и, обнажив голову, старательно ее ощупал — цела ли.
   Тотчас после взрыва Грамматчиков вышел на мостик и приказал матросам сбросить упавшую трубу за борт.
   Неожиданно крейсер содрогнулся всем корпусом, и густое облако желто-серого дыма поползло с кормы. Было очевидно, что туда попал крупный снаряд. Пробили пожарную тревогу. На ют устремились старший офицер капитан второго ранга Таше, боцман и несколько матросов.
   Десятки снарядов высоко вскидывали воду около бортов крейсера.
   — Поднять сигнал крейсерам: «Влево, больше ход», — приказал Рсйценштейн, разглядывая в бинокль идущие в кильватер «Палладу»и «Диану».
   Грамматчиков положил право руля и полным ходом направился влево от колонны броненосцев.
   Крейсера последовали за «Аскольдом»и через минуту вышли из-под обстрела, после чего легли на параллельный курс с отрядом броненосцев.
   Во время перерыва в сражении крейсера опять сблизились с броненосцами и по семафору флагами стали наводить справки о потерях и повреждениях.
   Везде все было благополучно, так как крейсера весьма своевременно вышли из-под обстрела. Рейценштейн с Медведевым занялись составлением донесения на «Цесаревич»о результате боя.
   Грамматчиков обошел крейсер и спустился в каюту к раненому Рклитскому. Юноша был в агонии. Судорожно раскрывая рот, он жадно глотал воздух, которого не хватало его наполненным кровью легким. Он что-то пытался говорить, но ничего нельзя было разобрать и — за клокотавшей в горле крови. Дико выпученные глаза уже ничего не видели. Вскоре он совсем затих. Командир тихонько поцеловал его в лоб и велел накрыть Андреевским флагом. Затем он навестил раненых матросов. Оба чувствовали себя удовлетворительно.
   — Выходит, что эскадра, ваше высокоблагородие, прорвалась через японскую блокаду? — спросил гальванер-радист.
   — Будем надеяться, что так.