Столяров Андрей. Я - Мышиный король

   - Может быть, ты сам хочешь спросить меня о чем-нибудь?..
   Тогда Клаус несколько оживился, и на лице его появилось выражение любопытства.
   - Папа, скажи мне, пожалуйста, а Мышиный король, он действительно существует?..
   Марочник не ожидал такого вопроса.
   - А почему ты интересуешься?
   - Говорят, что... те, кто в лесах... знают о его появлении...
   - А ты его ждешь?
   - Ну, как сказать... относительно...
   Марочник переступил с ноги на ногу.
   - Нет, - ответил он тихим голосом, - это - просто поэтическая метафора. Правда некоторые метафоры имеют обыкновение овеществляться, но в данном случае - я не думаю, что такое возможно...
   - Понятно, - заметил Клаус.
   Чувствовалось, что ему уже скучно и тягостно от этого разговора.
   Надо было заканчивать.
   И, пробормотав нечто вроде: До свидания, ты меня всетаки не забывай... - и услышав в ответ такое же вялое: До свидания, папа, я не забуду... - Марочник, не оглядываясь, пошел через утрамбованный двор, и зашел, не оглядываясь, в здание школы, которое встретило его тишиной и прохладой, и прошел, как во сне, по коридору первого этажа, и, дойдя до крашеной в серое двери, на которой было написано: "Котельная. Вход запрещен", распахнул эту дверь и, остановившись у обшарпанного стола, произнес раздраженно и вместе с тем очень высокомерно:
   - Ну где ты там, Попрыгунчик?!. Долго я тебя буду разыскивать?..
   Тут же из сумрака, где светились на контрольных щитах лишь шкалы приборов, выдвинулся, наверное, уже давно ожидающий Дуремар и, напрягшись, водрузил на стол "дипломат", сверхъестественный вес которого заставил все сооружение скрипнуть.
   - А чего меня разыскивать? Я - вот он, тут, как и договаривались...
   - Готово? - не обращая внимания на обиду, спросил Марочник.
   Вместо ответа Дуремар открыл "дипломат" и с явной гордостью указал на широкую плоскую флягу, которая заполняла собой всю внутренность чемоданчика.
   - Сделано. В лучшем виде!
   Фляга была действительно хороша: ровная, отполированная, как будто заводского изготовления, шов, который соединял обе ее половины, был аккуратно запаян, а ребристая, чтоб было легче отвинчивать, крышечка имела даже цепочку, скрепленную с корпусом.
   В общем, не фляга, а произведение народного творчества.
   Дуремар имел право гордиться.
   - Не течет, не капает, - довольно сказал он. - И налито под завязку, чтоб не плескалось. А вот тут я на всякий случай положил моток бельевой веревки...
   - Зачем?
   - Для запала...
   Лоб его сморщился.
   Марочник закрыл "дипломат" и поднял - проверяя, как это все будет осуществляться в реальности.
   Тяжесть была ощутимая, но вполне транспортабельная.
   - А ручка выдержит? - спросил он.
   И Дуремар замахал ладонями:
   - Не сомневайся!..
   После чего, как фокусник, достал из-за приборной панели бутылку марочного коньяка, два стаканчика и, открутив золотистую пробку, очень ловко плеснул темно-коричневой жидкости на самое донышко.
   - Чисто символически, - сказал он. - Грех перед таким делом не выпить. Ну! Я тебе желаю успеха, и чтобы с тобой ничего не случилось... За нашу удачу!..
   Коньяк обжег горло.
   - И все-таки я не понимаю, - сказал Марочник, выдохнув. - Тебе-то это зачем? Зачем ты мне помогаешь? Повышение, вот, получил. Скоро, наверное, перейдешь в Департамент. Жизнь складывается нормально...
   Он зажевал конфетой.
   А Дуремар вдруг ни с того ни с сего набуровил себе сразу половину стакана - хлопнул, и вытаращенные глаза его заслезились.
   Отвисли землистые щеки.
   - Разве это жизнь, братец... Сегодня ты начальник, а завтра тебя ткнут мечом, и - кранты... Ни уверенности, ни порядка...- Он крепко зажмурился. - Нет, братец ты мой, делай свое дело, не сомневайся. Помоги тебе Мышиный король! Дай, братец, я тебя поцелую!..
   - Такой поцелуй уже был в истории, - сказал Марочник. Ладно-ладно, не обижайся, я что-то немного нервничаю сегодня. - Он нагнулся и осторожно принял портфель, который незадолго до этого поставил у стенки. - Все. Наверное, мне нужно двигаться...
   - Прощай, - сказал Дуремар.
   На секунду Марочнику захотелось его обнять. Все-таки как-никак старый приятель.
   Но это было бы уже совсем глупо.
   - Прощай, - сказал он.
   Дверь захлопнулась...
   Время с этой секунды приобрело как бы другую скорость. В одно мгновение, как ему показалось, он доехал до угрюмого, раскинувшегося на площади здания мэрии из темного плитняка и там, показав гвардейцу при входе новенький целлофанированный пропуск, организованный Дуремаром, также, казалось, в одно мгновение поднялся на третий этаж (где картонку с печатью пришлось предъявить еще одному гвардейцу, стоящему на часах) и пройдя по коридору, ведущему к Хозяйственному департаменту, оглянувшись, не наблюдает ли кто ненароком, завернул на невзрачную черную лестницу, поднимающуюся наверх и буквально потрясшую его своим запущенным видом.
   Все это действительно произошло как бы в одно мгновение. И тем не менее, внутри этого краткого промежутка времени он отметил, что котов сегодня в здании мэрии не слишком много, валерьянкой не пахнет, и что морды у них, насколько можно судить, не слишком озлобленные. Вероятно, сведения о жуке, обнаруженном в районе Старого Порта, еще не достигли принца Фелиды и, тревога в подразделениях "Непобедимых" еще не объявлена.
   Это облегчало задачу.
   Он ступил на площадку, где под каблуками ботинок трещали раздавливаемые осколки стекла, и из коридорчика, ведущего в темноту, его сразу же нервно окликнули:
   - Стой! Стрелять буду!..
   Рослый придурковатого вида гвардеец с винтовкой наперевес появился оттуда, а глаза его были выпучены, словно у удивленного рака.
   - Кто такой? Подними руки кверху!..
   - Да я, я - это... - понизив голос, сказал Марочник. Договаривались же на сегодня, Оттоша. Почеши себе голову: ты что, заснул, что ли?..
   Гвардеец медленно опустил винтовку.
   - Заснул? Да нет, спать здесь - невеселое дело. А вот морок - морок, бывает, наваливается. Выдвигается что-то из стенки - то ли креститься, не знаешь, то ли - всадить пять патронов... Папашу моего сегодня не видели? Как они там поживают?..
   Веки у него, как целлулоидные, хлопали друг о друга.
   - Здоров твой папаша, - сказал Марочник. - И фрау Марта тоже чувствует себя неплохо. Ты вот, что обдумай: есть ли смысл тебе здесь задерживаться? Риск - велик. Я боюсь, что в случайное возгорание никто не поверит...
   Гвардеец махнул рукой.
   - А... ничего они мне не сделают. Спишут на бардак, как обычно. Бардак тут страшный. Да и осточертело, если честно сказать. Скорей бы - заполыхало. Рожи эти номенклатурные видеть уже не могу...
   - И все-таки... - начал Марочник.
   - Не рассупонивайся, иди!..
   Дальше лестница была деревянная, ступени ее скрипели, наверное, рассохшись от времени, мягко сыпалась за воротник щекочущая труха, на середине пролета Марочник оглянулся и увидел, что Оттон по-прежнему стоит на площадке - опустив винтовку на вытянутых руках, и в глазах его, как у собаки, мерцает тоскливая обреченность.
   Он и в самом деле походил на собаку, брошенную хозяином.
   Марочник, впрочем, тут же забыл о нем.
   Потому что дверь на чердак, как бы сама собой, распахнулась, и среди паутины, свисающей с древних балок, среди войлочных пыльных нашлепок, ковром застилающих пол, среди досок и старой, вероятно, сломанной мебели, освещенный двумя косыми лучами, прорвавшимися сквозь щели на крыше, будто внутренний механизм будильника, с которого сняли корпус, громоздилось нелепое сооружение из дерева и металла, и внутри его раздавалось негромкое редкое тиканье.
   Словно это действительно был будильник.
   Вдруг одна из выпирающих шестеренок повернулась на какую-то долю градуса - что-то сдвинулось у механизма внутри, металлическими голосами завизжали несмазанные детали - и сейчас же все тросы, натянутые через систему блоков от пола до потолка, резко дернулись, как будто агонизирующие сухожилия, провернулся скрипучий ворот с намотанной на него колодезной цепью, весь чердак, казалось, на секунду перекосился, и, как серый колдовской снегопад, закружились, бесшумно танцуя, неровные хлопья пыли.
   Марочник вдруг с ужасом сообразил, что, по-видимому, началось вторжение.
   Вероятно, как раз в эту секунду тронулась к городским окраинам легкая кавалерия сороконожек, вероятно, могучие неповоротливые хрущи загудели, как вертолеты, распарывая летний воздух, вероятно, торпедами рванулись через акваторию Порта скользкие плавунцы, и, наверное, сотрясая топотом землю, двинулись сейчас в решительное наступление грозные бронированные отряды жуков-носорогов.
   Вероятно, ничто не могло остановить их упорного натиска.
   Гнусавили командирские горны.
   А под полом, который, казалось, был сделан из органического стекла, беспорядочно заметались по коридорам какие-то неясные тени.
   Тоже, видимо, в панике, почувствовав приближение насекомых.
   Времени совсем не было.
   Ощущая, как проносятся сквозь него стремительные секунды, Марочник поспешно открыл свой кожаный "дипломат" и, уверенно вывинтив пробку, которая звякнула на цепочке, подхватив саму фляжку за гладкое холодное дно, начал, обходя, заливать керосин во внутренности тикающего механизма.
   Он боялся, что керосина окажется недостаточно, но, наверное, фляжка была гораздо объемнее, чем ему представлялось: желтая, остро пахнущая струя все лилась и лилась, характерно причмокивая, и он только отодвигался подальше, чтобы керосин не попал ему на одежду.
   Остатки он вылил на моток бельевой веревки, заботливо положенной Дуремаром, после чего один ее размахренный конец пропихнул под нижнюю часть шестеренок, которые поблескивали латунью, а другой, размотав сам моток, положил, словно дохлого червяка, на пороге и, убрав пустотелую флягу обратно в свой "дипломат", очень тщательно вытерев руки, достал из кармана спичечный коробок.
   Наверное, надо было сказать что-нибудь подобающее. Чтонибудь возвышенное и красивое, что всегда говорят в таких случаях. Однако, ничего возвышенного ему в голову не приходило, и поэтому бодро произнеся: "Прощай, ящик Кукольника", что само по себе прозвучало также достаточно идиотски, он чиркнул спичкой и поднес ее к отяжелевшему мокрому веревочному концу.
   Пламя вспыхнуло и, пробежав по шнуру, глухо хлопнуло где-то во внутренностях механизма.
   Полетела горящая паутина, войлок пыли противненько затрещал - сворачиваясь от жара.
   Марочник был разочарован.
   Он почему-то думал, что все это будет выглядеть гораздо эффектнее. То есть, с грохотом и с проблесками колдовства. Но язычки равнодушного пламени трепетали без особого энтузиазма, и лишь дым понемногу густел, подтверждая, что пожар, тем не менее, разгорается.
   - Вот так, - сказал он.
   И немедленно заколотился молоточек будильника - точно свихнувшийся. А в стекле на полу побежали витиеватые трещины.
   Сколы звонко отскакивали:
   - Прощайте!.. Прощайте!..
   - Все! - сказал Марочник.
   Вместо радости в груди у него была странная пустота, и он нисколько не удивился, когда, с грохотом скатившись обратно по двум деревянным пролетам, на площадке, открывающейся в коридор, обнаружил распластанное бездыханное тело Оттона, у которого, вытекая из горла, блестела мазутная чернота, а позади этого тела - присевшие на задние лапы, плюшевые коричневые фигуры уродов, которые загораживали и коридор и выход на лестницу.
   Морды у обоих были фиолетового оттенка, а изогнутые клыки обрамляли открытые пасти, в которых пульсировали языки.
   И темнели две пары глаз - как плоские пуговицы.
   Слышалось прерывистое дыхание.
   - Привет, ребята, - весело сказал Марочник. - Я так понимаю, что вы меня не пропустите? Или все же пропустите, из-за чего нам, собственно, кувыркаться?...
   Один из уродов сразу же предупреждающе зарычал, а второй, протянув как будто для обвинения лапу, граммофонным неестественным голосом проскрежетал:
   - Человек!..
   Прозвучало это действительно, как обвинение.
   Винтики и пружинки посыпались из разомкнутых пальцев.
   И сразу же ударило наверху мощным огненным взрывом. Вывалилась дверь на чердак, снесенная воздушной волной, и с гудением вырвалось на свободу громадное облако дыма.
   Видимо, пожар разгорелся по-настоящему.
   Марочник инстинктивно пригнулся.
   И в этот момент уроды ринулись на него, и под медвежьей их тяжестью колени у него надломились...
   Дальше все происходило чрезвычайно путано.
   Время еще имело, наверное, другую скорость.
   Сначала его долго били набежавшие через секунду гвардейцы: удары сыпались, казалось, со всех сторон, теплая соленая кровь стекала по подбородку, в голове, по которой лупили чугунными кулаками, вспыхивали расплывчатые огни, он довольно быстро упал и, сжимаясь в комок, закрывая лицо локтями, думал лишь об одном: чтобы быстрей потерять сознание, но сознание, как назло, его упорно не оставляло, не было глубокого душного мрака, куда бы он мог провалиться, не было спасительного забытья, снимающего потрясение, он, наверное, будто гусеница, ворочался на каменной грязной площадке, начиналась невыносимая боль в пояснице, и тяжелые утюги сапог входили ему под ребра, но беспамятства все-таки не было, а затем чей-то высокий командный голос распорядился: Хватит! Тащите его в каптерку!.. - подхватили подмышки, и, наверное, еще с полчаса он в наручниках, которые ему по дороге надели, привалившись к чему-то, сидел в довольно тесном казарменном помещении: входили и выходили какие-то люди, непрерывно дребезжал телефон, поставленный на столике у дежурного, а один из гвардейцев даже предложил ему сигарету, Марочник, однако, не мог удержать ее опухающими растрескавшимися губами, он думал: Я сделал это... Что бы про меня потом не сказали, но я сделал это... Я это сделал, и теперь уже никто ничего не изменит...
   А затем его вывели в сияющее пространство двора, и какая-то внушительная фигура подошла к нему сквозь раступившуюся охрану, и голос Бармы, в котором звучали и ненависть и изумление, будто с другого конца земли произнес:
   - Так это ты?..
   - Я... - слабо ответил Марочник.
   - Зачем ты это устроил?
   - Не знаю...
   Сил у него больше не было.
   И тогда Барма, как лошадь, скучливо мотнул головой, а затем сделал такое движение, будто хотел оттолкнуть кого-то невидимого.
   Резко обозначились жилы на вздувшемся горле.
   - Ну и дурак!.. - хриплым голосом сказал он...
   17. Ф Р А Н Ц Д Е М Э Й. П Р О Щ А Н И Е.
   Кора была молодец. Пока я, как дурак, позорно хлопал ушами, пока я с натугой соображал, выдавливая из себя какието нечленораздельные звуки и пока я возился, пытаясь расстаться с облапившим меня мужиком по возможности мирно, она, в долю секунды поняв, что я, судя по всему, растерялся, без каких-либо особых предупреждений развернула этого мужика и, не говоря лишнего слова, врезала ему в под ложечку, а когда он, хрюкнув, согнулся, наконец-то выпустив меня из своих пьяных объятий, то она, опять же ни на мгновение не останавливаясь, в точном, коротком замахе стукнула его ребром ладони по шее, и мужик безвольно осел, хватая ртом воздух - закатил налитые кровью глаза и, как будто тряпичная кукла, повалился на мостовую.
   Рожа у него посинела, а сквозь рыхлые губы вывалилась тряпочка языка.
   Он, по-видимому, задыхался:
   - Хык... хык...
   Я был восхищен.
   Потому что нанести такой удар очень непросто. Здесь необходимы - особая тренировка, постоянные упражнения и, главное, внутреннее специфическое чутье, без которого этот удар превращается лишь в очередную затрещину. Мне, во всяком случае, он никогда не давался. И я только мог подивиться той легкости, с которой Кора его освоила.
   Впрочем, что там удар, я помнил, как она зарезала сарацина на острове: чикнула по горлу ножом, и - голова отвалилась. А вот до меня, наверное, только через минуту дошло, что случилось.
   Вероятно, реакция у нее была просто врожденная.
   Вот и в нынешнем ситуации она отреагировала - мгновенно.
   Более того, она сразу же подхватила хрипящего мужика подмышки и, как будто готовилась к данному инциденту заранее, энергично, без разговоров, повлекла его ногами по тротуару.
   - Оттащим в парадную!..
   В результате, мне оставалось лишь подчиниться ее уверенному напору.
   Что я и сделал.
   Мужика мы положили под лестницей - там, где начинались ступеньки к системе канализации, он сипел, и лицо его было плохого синюшного цвета, ноги в стоптанных полуботинках, как у лягушки, подрагивали, но уже было видно, что - ничего, оклемается, я прикрыл за ним дверь с тусклой надписью "Водоизмерительные приборы" и, найдя среди кучи мусора подходящую проволоку, закрутил ею петли, чтобы нельзя было так уж просто выбраться изнутри.
   Тут же мне в голову пришла одна странная мысль. И мысль эта была такая, что я чуть было не бросился опять откручивать проволоку.
   - Мы же его не допросили!..
   А поскольку Кора меня не понимала, то я довольно-таки бессвязно растолковал ей обыденными словами, что, конечно, появление пьяного мужика, который полез обниматься, может быть, и простая случайность, я этого не отрицаю, но, с другой стороны, эта непредвиденная случайность какая-то очень уж подозрительная: привязался он именно в тот момент, когда мы уже выходили к нужному месту, вел себя агрессивно, и кто ведает, чем бы это все обернулась, если бы Кора вовремя не отреагировала. Знаю я приемы Сэнсея, он способен еще и не на такие штуковины. Так что, надо бы, наверное, как следует поразмыслить.
   В общем, допросить его было бы очень полезно.
   Я посмотрел на Кору. А она - на меня. И вдруг выгнула руку, подняв запястье с часами.
   - Нет времени, - сказала она.
   Достала из затейливой женской сумочки зеркальце в круглой оправе и со всех сторон очень быстро оглядела себя: не съехал ли набок парик, надетый, чтобы изменить привычную внешность, и не размазалась ли косметика, которую она с таким тщанием накладывала себе на лицо нынче утром.
   Кажется, все соответствовало.
   Но в парике и в косметике она выглядела совсем иначе: какой-то недоступной, пугающей, словно совершенно незнакомая, женщина, чувствовалось, что вместе с внешностью она изменила и манеру держаться: разговаривала как-то не так, быстрым резким презрением отталкивала собеседника. Новая роль удавалось ей, судя по всему, превосходно, и я еще раз подивился тому, как мгновенно она освоилась в непривычной для себя ситуации. Ведь прошло всего, наверное, месяца полтора с ее появления в группе. Была - тюпа тюпой, пугалась каждого шороха, и вот, пожалуйста - герильеро, с которым можно, не опасаясь, идти на на любое задание.
   То есть, перерождение - полное.
   Разумеется, техническая подготовка у нее, может быть, была и не та: сказывалось отутствие опыта и, наверное, возраст накладывал соответствующий отпечаток, все-таки она была лет на десять старше меня, но со временем понимаешь, что мускулы в нашем деле все же не главное. Мускулы - это, конечно, тоже неплохо, и однако, в подполье, как мне давно уже стало ясным, требуются качества несколько иного рода. Потому что подполье - это прежде всего терпение. Когда меняешь за две недели четыре квартиры, и когда негде умыться по-человечески и негде поесть, и когда изо дня в день видишь одни и те же поднадоевшие лица, то невольно возникает желание послать все к черту - трахнуть кулаком по столу, гаркнуть, чтобы прекратились пустопорожние разговоры. Мало кто это безболезненно преодолевает. Отсюда - шизофрения, отсюда вспышки взаимной ненависти. Когда взял бы и перестрелял, к дьяволу, своих боевых товарищей. Исключительно трудно не поддаваться этим отвратительным ощущениям. И одной дисциплины, культивируемой среди герильеро, здесь недостаточно. Здесь действительно необходимо терпение. И необходима жестокость, которая выходит за всякие мыслимые пределы. Да, жестокость - это основа всего. Если будешь переживать по поводу каждого выстрела, если куклы, набитые тряпками, вдруг превратятся в людей, наконец, если кровь, вытекающая из жил, тебя хоть сколько-нибудь будоражит, то тогда тебе лучше сразу же уходить из подполья: неизбежно дрогнет душа, и невидимый ветер, пронзающий всех и каждого, первым же порывом своим выдует тебя из жизни.
   Если, разумеется, ты эту жизнь - еще как-то ценишь.
   Я вспомнил вдруг Крокодила.
   Вот был боец! Вот, где сошлись одновременно и равнодушие и жестокость. Опыта и умения у него было значительно больше, чем, скажем, у Коры. Но - ценил все-таки жизнь, мерзавец, любил ее мелкие радости: водочки хлопнуть, представиться женщине, когда выпадает случай, вероятно, поэтому его, наконец, и выдуло.
   Кору - не выдует.
   И к тому же она была совершенно права в настоящий момент.
   Времени на допросы у нас действительно не оставалось.
   - Вперед! - сказал я.
   Мы перебежали проспект Повешенных, который уже чистили и скоблили в преддверии праздника, и, пройдя по каналу, где в глади темного зеркала, отражаясь, лежали картинные, словно нарисованные дома, очутились на площади, правая часть которой примыкала к каналу, а всю левую - там, где как раз останавливался трамвай - занимало квадратное серо-малиновое здание Консерватории.
   Доносился сквозь закрытые окна разнобой настраиваемых инструментов.
   Пела скрипка, и одновременно выкатывался из-под крыши грохот рояля.
   Здесь Кора сказала:
   - Ну все, расходимся, как договаривались. Ты уже решил, когда будешь стрелять? Мне это надо бы знать, чтобы - сориентироваться...
   Она расстегнула сумку, где под брошенным сверху, скомканным носовым платком, находилось тяжелое тупорылое тело автоматического "никкодера".
   Губы у нее были красные от помады.
   А искусственные завитушки волос спадали на шею.
   Я ответил, ощущая в себе проклятую неуверенность:
   - Пока не могу сказать... Надо, наверное, все-таки выслушать, что он мне предложит... Тут - не просто... Сэнсей человек серьезный... И предложить он может такое, что все наши планы изменятся... Вряд ли, конечно... Однако, выслушать стоит...
   Тогда Кора кивнула.
   - Ладно. Оставим это на твое усмотрение. Но ты, главное, не волнуйся и знай, что я тебя прикрываю. И держись веселее, что-то мне твой настрой сегодня не нравится.
   - Мне он самому не нравится, - сказал я.
   А Кора, подняв руку, очень нежно провела пальцами по моей щеке.
   - Давай, давай, двигайся. Я бы тебя поцеловала, но это - плохая примета...
   И глаза у нее выразительно посветлели.
   Все-таки она была молодец.
   Я смотрел, как она идет через площадь, заполненную в это время народом, и как, оказавшись на остановке трамвая, оглядывается, чтобы оценить выбранную позицию, а затем, обогнув группу женщин, которые ее загораживали, поворачивается и смещается несколько влево.
   В своем нынешнем платье и в парике, который ее ощутимо старил, она нисколько не отличалась от других законопослушных граждан, скопившихся на остановке. Пожилая усталая женщина, едущая на работу, заподозрить ее по внешности было практически невозможно. Я вдруг подумал: а что бы сказала о ней Ивонна? Если бы, например, я попытался бы их познакомить. И решил, что Ивонна была бы спокойная и очень сдержанная - как всегда, когда человек, с которым приходится поддерживать отношения, ей не нравится, а вот Кора, наоборот, вероятно бы, беспрестанно хамила, а скорее всего, вообще бы не стала с ней разговаривать.
   С Корой это случается.
   И тем не менее, я почему-то сравнивал их обеих.
   Вот только времени для сравнений у меня совершенно не оставалось. Стрелки наружных часов на здании Консерватории уже подходили к одиннадцати - сияли витрины, проехал набитый автобус - и когда минутная стрелка черной полоской своей, тихо дрогнув, установилась совсем вертикально, я, для надежности обозрев место акции и ничего подозрительного не заметив, вышел из-за фасада Консерватории, с левой его стороны и, не торопясь, чтобы Кора не дергалась и не волновалась напрасно, подошел к неказистому крохотному кафе на углу, в чьей стеклянной, из гнутых трубочек вывеске над дверями не было, по-моему, ни одной целой буквы.
   И сразу же неизвестно откуда материализовалась на том же углу плотная высокая фигура Сэнсея. Вот только что никого рядом не было, и вот он уже появился - просиял белозубой улыбкой, тряхнул головой, как будто мы с ним расстались совсем недавно.
   Я даже слегка испугался.
   Но Сэнсей, вероятно, и не задумывал сейчас ничего чрезвычайного, руки он держал на виду, и за широкой спиной его не маячили фигуры звероподобных охранников.
   Вероятно, он и в самом деле явился один.
   Улыбка у него была - бесподобная.
   - Здравствуй, мой мальчик, - мягко сказал он. - Ты представить себе не можешь, как я рад, что мы, наконец увиделись. Давай полчасика посидим. Это - чистое место, мы здесь сможем разговаривать абсолютно свободно.
   С непривычной заботливостью он тронул меня за локоть.
   - Мальчик, очнись!...
   Прозвучали сигналы точного времени.
   Я даже подпрыгнул.
   Я не собирался идти ни в какое кафе. Кафе - это было против всех наших правил. Еще вчера, когда мы с Корой осматривали место будущей встречи, мы решили, что я ни в коем случае не должен исчезнуть из-под ее наблюдения. Потому что иначе я сразу же окажусь без прикрытия. А прикрытие в нынешней операции едва ли не основное. Так мы с Корой между собою договорились. И я об этой договоренности помнил. Поэтому кафе отпадало. Но, по-видимому, мы не учли при расчетах одного важного обстоятельства. Мы не учли Сэнсея. Он опять заботливо тронул меня локоть, улыбнулся, показав тридцать два ослепительных зуба, с уважением и вместе с тем повелительно мотнул головой: я опомниться не успел, как оказался за полированным столиком, приткнутым у подоконника, и передо мной возникла дымящаяся чашечка с кофе, и коньяк в низкой рюмке распространил заманчивое благоухание - я, наверное, уже около года не пил коньяка - а сам Сэнсей, сотворивший все это буквально за считанные мгновения, наклонился ко мне через процарапанную поверхность стола и спросил с деликатными интонациями, чтобы, видимо, не обидеть: