Страница:
Джесс вспомнила, как они познакомились. Ей было тогда восемнадцать лет. Впервые они увидели друг друга на вечере, устроенном в честь дочери одного из компаньонов отца, — она начала выезжать в свет. Чарльз входил в число поклонников девицы. Красивый, обаятельный, с открытой улыбкой, он сумел завоевать сердце Джесс. Он учился тогда в Принстоне на последнем курсе. Ходили слухи, что отец его потерял состояние в каких-то сомнительных сделках в Центральной Америке, но это для отца не имело значения.
Достаточно было фамилии Чарльза — Ренделл, ее до сих пор произносили на Уолл-стрит с уважением. Деньги — дело наживное, а вот уважение нужно заслужить.
После знакомства наступило время ухаживания. После истории с Ричардом Джесс считала, что никогда больше не сможет никого полюбить. Но Чарльз своими изящными манерами и привлекательной внешностью легко покорил ее. Джесс тогда было важно осознавать и быть уверенной в том, что она любима, и она поддалась обаянию Чарльза…
Муж повернулся к ней, перестав наконец разглядывать медсестру. Холодный, далекий.
— Ведь ты женился на мне из-за денег, правда? — спросила Джесс.
Он поправил на смокинге черную бабочку.
— Я знал, что когда-нибудь ты обязательно уличишь меня в этом, только не представлял, когда именно. Оказывается, тебе понадобилось для этого двадцать лет.
— Значит, это правда?
— Глупый вопрос. Не знаю, женился бы я на тебе, будь ты бедна как церковная крыса… В то время я был нищим, а не ты; у тебя и тогда была куча денег. Так что вопрос этот никогда не вставал.
Джесс почувствовала слабость. Она взглянула на мужа и внезапно поняла, что абсолютно его не знает. Все эти годы она прожила неизвестно с кем.
В вестибюль вошел врач.
— Миссис Ренделл, — обратился он к ней.
Джесс на мгновение закрыла глаза. «Маура… — подумала она. — Сейчас нужно думать только о ней». Она быстро встала и покрутила свое любимое кольцо.
— Да?
— С вашей дочерью все будет в порядке, — участливым голосом произнес он. — Но вам нужно с ней поговорить, ободрить ее, успокоить.
Джесс кивнула. Ну конечно! Обязательно. Именно этого была лишена ее мать — живого участия, возможности поделиться с кем-то своей болью. Да и она сама… Как тяжело ей было после убийства отчима Джинни: абсолютно не с кем было поговорить. Джесс подумала о своем младшем сыне, тринадцатилетнем рыжеволосом Тревисе. Ему тоже необходимы ее забота, нежность и участие. Теперь-то она постарается, чтобы он их получил. Никаких тайн в их семье больше не будет.
— И еще одно, — произнес доктор уже более мрачно. — Ребенка у нее не будет.
— Как не будет? — дрогнувшим голосом спросила Джесс.
— Мне очень жаль. Ей дали снотворное, и сейчас она спит. Ночью мы переведем ее в другую палату. Если хотите, можете остаться с ней.
— У нее был выкидыш?
— Да, в результате травмы. Но с ней все будет в порядке.
И, повернувшись, доктор исчез в глубине коридора.
Джесс взглянула на мужа, ища сочувствия, поддержки, но лицо его выражало лишь самодовольное удовлетворение.
Глава двенадцатая
Достаточно было фамилии Чарльза — Ренделл, ее до сих пор произносили на Уолл-стрит с уважением. Деньги — дело наживное, а вот уважение нужно заслужить.
После знакомства наступило время ухаживания. После истории с Ричардом Джесс считала, что никогда больше не сможет никого полюбить. Но Чарльз своими изящными манерами и привлекательной внешностью легко покорил ее. Джесс тогда было важно осознавать и быть уверенной в том, что она любима, и она поддалась обаянию Чарльза…
Муж повернулся к ней, перестав наконец разглядывать медсестру. Холодный, далекий.
— Ведь ты женился на мне из-за денег, правда? — спросила Джесс.
Он поправил на смокинге черную бабочку.
— Я знал, что когда-нибудь ты обязательно уличишь меня в этом, только не представлял, когда именно. Оказывается, тебе понадобилось для этого двадцать лет.
— Значит, это правда?
— Глупый вопрос. Не знаю, женился бы я на тебе, будь ты бедна как церковная крыса… В то время я был нищим, а не ты; у тебя и тогда была куча денег. Так что вопрос этот никогда не вставал.
Джесс почувствовала слабость. Она взглянула на мужа и внезапно поняла, что абсолютно его не знает. Все эти годы она прожила неизвестно с кем.
В вестибюль вошел врач.
— Миссис Ренделл, — обратился он к ней.
Джесс на мгновение закрыла глаза. «Маура… — подумала она. — Сейчас нужно думать только о ней». Она быстро встала и покрутила свое любимое кольцо.
— Да?
— С вашей дочерью все будет в порядке, — участливым голосом произнес он. — Но вам нужно с ней поговорить, ободрить ее, успокоить.
Джесс кивнула. Ну конечно! Обязательно. Именно этого была лишена ее мать — живого участия, возможности поделиться с кем-то своей болью. Да и она сама… Как тяжело ей было после убийства отчима Джинни: абсолютно не с кем было поговорить. Джесс подумала о своем младшем сыне, тринадцатилетнем рыжеволосом Тревисе. Ему тоже необходимы ее забота, нежность и участие. Теперь-то она постарается, чтобы он их получил. Никаких тайн в их семье больше не будет.
— И еще одно, — произнес доктор уже более мрачно. — Ребенка у нее не будет.
— Как не будет? — дрогнувшим голосом спросила Джесс.
— Мне очень жаль. Ей дали снотворное, и сейчас она спит. Ночью мы переведем ее в другую палату. Если хотите, можете остаться с ней.
— У нее был выкидыш?
— Да, в результате травмы. Но с ней все будет в порядке.
И, повернувшись, доктор исчез в глубине коридора.
Джесс взглянула на мужа, ища сочувствия, поддержки, но лицо его выражало лишь самодовольное удовлетворение.
Глава двенадцатая
Суббота, 18 сентября
СЬЮЗЕН
— Марк, сядь. Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Сьюзен.
— Я не хочу есть. Если захочу, перехвачу что-нибудь по дороге.
— Не хочешь, как хочешь. Впрочем, разговор не об этом.
— А о чем? Снова будешь доставать меня насчет папы?
— Насчет папы?
— Ну да, ведь он мне нравится, а тебя это раздражает.
Просто кипятком писаешь от злости!
— Марк, прошу тебя, следи за своей речью. Нет, к твоему отцу этот разговор отношения не имеет.
Ухватившись за спинку стула, Марк отставил его от стола и одним прыжком взгромоздился на стол.
— Ну если это не про папу, то сейчас заведешь свое:
«Ты, Марк, неглупый мальчик, и я надеюсь, в этом году в школе у тебя дела пойдут хорошо». Фу, надоело! Не беспокойся, все у меня будет тип-топ. — И чуть слышно добавил:
— Только вот за физику не ручаюсь. Доктор Джонсон — такая зануда!
— Это не о школе, — покачала головой Сьюзен.
Она знала, что сын и без ее понуканий отлично справляется со школьными заданиями. Унаследовав отцовский аналитический склад ума, он при желании мог бы учиться только на хорошо и отлично. Хоть что-то положительное унаследовал от Лоренса.
— Я хочу поговорить с тобой о себе.
— О себе? — расхохотался Марк. — И о чем же? У тебя что, климакс наступил?
Сьюзен удивилась, какие развитые сейчас дети.
— Пока еще нет, — улыбнулась она и села рядом с ним на стол.
С тех пор как Джесс уехала из ее дома — а это случилось двадцать четыре часа назад, — Сьюзен выпила бесчисленное количество чая, размышляя об одном — о встрече. Но прежде чем принять решение, она обязана была поговорить с Марком. Всю пятницу она репетировала, как следует рассказать ему о ребенке, от которого отказалась. Ей казалось, что она подготовилась хорошо.
Однако сейчас, когда от страха у нее засосало под ложечкой, она не была в этом уверена. Поскольку Марк куда-то спешил, следовало бы отложить этот важный разговор, но откладывать уже было некуда: он должен был состояться давным-давно.
— Только не говори, что ты собралась замуж за этого Берта Хайдена.
— Вовсе нет. То, что я собираюсь тебе рассказать, довольно серьезно.
Лицо Марка приняло угрюмое выражение.
— Ты что, заболела?
Сьюзен коснулась его руки:
— Нет. О Господи, все не то!
— Так в чем дело?
Марк выдернул руку.
— Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад, задолго до твоего рождения и до того, как я встретилась с твоим отцом.
Последнее слово далось ей с трудом.
— Ну наконец-то понял! Объявился какой-то твой старый приятель?
— Нет.
— А что тогда? Давай побыстрее. У меня встреча с ребятами.
Сьюзен заметила, что Марк проводит больше времени в магазине, торгующем видеокассетами, чем дома. Она хотела было отпустить шпильку по этому поводу, но сдержалась. Не время ополчаться против сына. Сейчас ей, как никогда, необходимы были его понимание и поддержка.
— Вообще-то ты прав, у меня до твоего папы был приятель, — начала Сьюзен. — Я тогда училась в колледже.
Звали его Дэвид.
— Он что, тоже был хиппи?
— Да, — ответила Сьюзен, поджав губы. — Твой отец наверняка обозвал бы его именно так.
— Значит, он был хиппи. Он что, как и все они, сжег свою призывную повестку или еще что-то натворил?
— Марк, — не отвечая, продолжала Сьюзен. — Я очень любила Дэвида.
Марк молчал.
— Мне был двадцать один год. И я… — Сьюзен вдохнула в себя побольше воздуха и наконец решилась:
— И я забеременела.
Марк неторопливо заерзал на стуле.
— А какое мне до этого дело?
— У меня родился ребенок, Марк. И я от него отказалась.
Марк уставился в пол и, сунув руку в рот, принялся грызть ногти. Сьюзен ненавидела эту привычку, но сейчас промолчала.
— А почему ты не оставила его?
— Я была не замужем.
— А что, хиппи не выходят замуж?
Сьюзен покачала головой.
— Сейчас это не важно. Вчера ко мне приезжала женщина, которую я знала тогда. Она хочет, чтобы я встретилась со своим ребенком.
Марк, оторвав глаза от пола, снова посмотрел на мать.
— Я никак не могу решить, ехать мне или нет. Хотела бы знать твое мнение по этому поводу.
— Мое мнение? С каких это пор оно стало тебя интересовать?
Голос у него дрогнул, и Сьюзен поняла — изо всех сил старается не расплакаться. Последний раз она видела его плачущим в день, когда, упаковав чемоданы, они сели с ним в машину, оставив позади себя Манхэттен, а в нем отца и мужа. Марку было тогда четыре года, и он не мог понять, почему папа не спустится с пентхауза[4] попрощаться с ними. Сейчас, двенадцать лет спустя, он казался все тем же испуганным маленьким мальчиком, не понимающим, какую игру затеяли эти странные взрослые.
— Марк…
— Извини, мама, но давай называть вещи своими именами. Ты ненавидишь папу, ненавидишь моих друзей. А теперь ты еще пытаешься навязать мне свое дурацкое прошлое!
— Я вовсе не собираюсь ничего тебе навязывать. Просто я считала, что ты поможешь мне принять какое-то решение.
Марк продолжал грызть ногти.
Господи, ну как же приблизиться к нему?
— Я люблю тебя, Марк, ты это знаешь. Что же касается твоего отца, наши с ним отношения никоим образом на; мою любовь к тебе не влияют. Я вышла за него замуж только потому, что в то время мне казалось это правильным. У меня тогда был жуткий период в жизни. Родился ребенок, потом пришлось от него отказаться… Просто голова шла кругом! Мне было очень страшно.
— Тебе? Страшно? Не смеши меня, мам.
— Это действительно было так! А твой папа казался мне таким уверенным в себе, таким… — Сьюзен замолчала, подбирая подходящее слово, — ..таким надежным.
— Надежным… Какая чушь!
— Марк…
— Извини, мам, но ты несешь несусветную чушь. Слава Богу, сейчас девяностые, а не шестидесятые годы! Значит, ты когда-то втрескалась в какого-то хиппи и от него забеременела. Может, в этом все дело? Ты всю жизнь сравнивала папу с ним, а меня, наверное, со своим ребенком, который сейчас не иначе как какой-нибудь малолетний преступник или наркоман.
— Я никогда не сравнивала…
— Да ну? — завопил сын. — Может, потому-то папа и позволил нам уехать. Ну что ж, давай, беги на свою дурацкую встречу! Веселись! Я все равно собирался переехать жить к отцу. Вермонт мне осточертел! Хочу жить в Нью-Йорке.
И, соскочив с кухонного стола, он умчался в свою комнату.
Сьюзен не отрывала взгляда от крышки старого дубового стола. Ей припомнился день, когда она случайно наткнулась на него на местном рынке. Они с Марком только переехали в Вермонт и сняли коттедж, который, по счастливой случайности, располагался напротив студенческого городка того самого колледжа, куда ее взяли адъютант-профессором на кафедру английской литературы. Отделавшись наконец-то от опостылевшего замужества, Сьюзен все свои надежды устремила в розовое будущее. Она была уверена, что любимая работа принесет ей удачу…
Шли годы, и жизнь ее свелась к самому что ни на есть обыкновенному прозябанию. Время стало измеряться семестрами, а мечты о счастье улетучились как призрачный сон. Их поглотила суровая действительность. Она пыталась создать Марку хорошую жизнь, но в глубине души всегда понимала, что не в состоянии этого сделать, поскольку потерпела фиаско. И не в тот день, когда ушла от мужа, а много раньше, когда бросила Дэвида.
Марк вернулся в кухню и швырнул куртку на стул. Как же ей заставить его понять?
— Марк… — начала она, но закончить он ей не дал.
— Мне осточертел этот городишко и твои дружки-приятели из колледжа! — выпалил он. — Век бы мне вас не видеть! Думаешь, я, как ты, буду всю жизнь читать эти мерзкие газетенки да размусоливать по поводу плохой экологии?! Нет уж! Дудки!
Схватив кроссовки, Марк сунул в них ноги и, сопя, принялся завязывать шнурки, избегая встречаться глазами с матерью. Сьюзен только диву давалась, насколько он похож на своего отца! Такой же невыдержанный, вспыльчивый. С Лоренсом они разошлись, но не могла же она разойтись с собственным сыном. Остается только надеяться, что когда-нибудь из Марка получится взрослый человек, умеющий держать себя в руках.
— Марк, сядь!
— Я ухожу, — бросил он, схватив со стула куртку.
Но на пороге задержался и, обернувшись, мрачно глянул на Сьюзен.
— Да, ты мне так и не сказала, кто у тебя родился.
Мальчик или девочка?
— Мальчик, — опустив глаза, едва выдавила из себя Сьюзен.
— Так я и думал, — усмехнулся Марк и вышел, хлопнув дверью.
После неудавшегося разговора с Марком Сьюзен позвонила Берту. И старый надежный друг тотчас готов был примчаться к ней. Договорились встретиться в институтском дворе в полдень у фонтана, однако Сьюзен пришла на десять минут раньше: хотелось посидеть, подумать в одиночестве. Она' присела на скамейку, потеплее закутавшись в старенькую вельветовую спортивную курточку. Была середина сентября, но в воздухе уже чувствовалось приближение холодов. Сьюзен вздрогнула. В глубине души она надеялась, что зима в этом году не наступит слишком рано. В Вермонте она обычно тянулась невыносимо долго, и Сьюзен в это время года чувствовала себя особенно одиноко.
Она глянула на дно фонтана, покрытое мхом. Когда Сьюзен пришла сюда впервые, ребятишки бросали в него монетки, загадывая желания. Это было в 1981 году. Марку в ту пору было четыре годика, а ее старшему сыну — тринадцать лет. Когда же мир успел перемениться? Годы правления Рейгана можно было с успехом назвать эпохой материализма. Казалось, кругом бродят одни сплошные эгоцентристы. Люди были погружены в самих себя. Им даже в голову не приходило бросать в фонтан монетки и загадывать желание. Какое там! Нужно было действовать, а не предаваться пустым мечтам. И дети в то время были маленькими прагматиками. Их интересовало лишь образование, результатом которого являлась высокооплачиваемая работа. Мечтать им было некогда.
Сунув руку в карман джинсов, Сьюзен достала две монетки — в пять и десять центов.
— Хочу принять правильное решение, — прошептала она и бросила в воду монетку в пять центов. — Хочу, чтобы мой сын приехал на встречу. — Вторая монетка полетела следом.
Сьюзен смотрела, как на воде расходятся круги — сначала маленькие, потом все больше и больше, пока монетки не исчезли в зеленоватой воде. «Неужели я и вправду этого хочу, — подумала Сьюзен, — увидеться со своим сыном?»
— О чем задумалась? — раздался за спиной голос Берта.
— Догадайся, — ответила Сьюзен.
Появившись перед ней, он бросил ей на колени букет астр.
— Цветы для дамы.
— Где стащил?
— Нарвал на клумбе перед деканатом.
Сьюзен, смеясь, взяла в руки хилый букетик.
— Хоть не у Гардинера в саду, и то хорошо.
Берт почесал бородку.
— Черт, об этом я как-то не подумал, — проговорил он и сел рядом с ней на скамью. — Ну, как дела?
Сьюзен по телефону уже рассказала ему о визите Джесс и о реакции Марка на ее откровения.
— Настолько плохи, что и в страшном сне не приснится, Похоже, придется отказаться.
— От встречи? Ты хочешь сказать, что не поедешь?
— Вот именно.
— Из-за Марка?
— Из-за Марка.
Берт кивнул, устремив взгляд в фонтан.
— Этот парнишка, похоже, из тебя веревки вьет, верно?
Сьюзен почувствовала, как ее охватывает ярость:
— О чем ты говоришь?
Берт пожал плечами:
— По-моему, если тебе хочется встретиться со своим старшим сыном, ты должна это сделать. Ты попросила Марка поддержать тебя. Как я понимаю, он не собирается оказывать тебе никакой поддержки. И все-таки принимать решение тебе, а не ему. Через несколько лет у Марка будет своя собственная жизнь, а ты останешься одна со своими сомнениями и переживаниями. Кроме того, ты должна помнить, что в эту историю, помимо тебя, втянут еще один человек.
— Ты хочешь сказать, может случиться так, что мой сын приедет на встречу, а я останусь дома?
— Именно так.
Сьюзен оторвала от головки цветка несколько лепестков и бросила их на землю.
— Ненавижу, когда меня заставляют силой что-то делать, особенно в таком важном деле.
— Было бы лучше, если бы твой сын в один прекрасный день нежданно-негаданно появился у твоих дверей?
Не отвечая, Сьюзен оторвала еще несколько лепестков.
— А ведь такое может случиться, Сьюзен. И ты всегда это предполагала. Для вас обоих было бы лучше, если бы ты поехала. Если у него не возникнет желания познакомиться с тобой, будет лучше, если он останется дома, а не ты.
— А что мне делать, если он все-таки приедет? Что ему сказать?
— Понятия не имею.
— Когда дело касается семейных проблем, у тебя тьма советов. Просто уму непостижимо! И это у тебя-то, который до сорока восьми лет так и не обзавелся собственной семьей!
Сьюзен тут же пожалела о невольно вырвавшихся словах: кто ей дал право разговаривать с ним в таком тоне, ведь он искренне пытается ей помочь.
— Извини, — поспешно добавила она. — Я не должна была так говорить, это нечестно.
— Да.
— Ты принес «травку»?
— Нет. Сходить?
— Ладно, не надо.
Она повертела в руках растерзанный цветок. Пальцы были липкие и пахли зеленью.
— Мне хочется поступить правильно. Поэтому я сначала решила поговорить с Марком, но это ни к чему не привело.
— Ты поступила правильно.
— Как я могу ехать, зная его отношение к этой поездке? Он тут же умчится в Нью-Йорк. Он уже грозился это сделать.
— Он не сделает этого, Сьюзен. Он любит тебя.
— Сомневаюсь, — усмехнулась она.
— Кроме того, — продолжал Берт, — он терпеть не может Дебору.
— Жену Лоренса?
Берт кивнул.
— А ты откуда знаешь?
— Он мне сам сказал. Назвал ее сукой и заметил, что она его терпеть не может.
— Мне он этого никогда не говорил.
— Естественно. Зачем ему давать тебе лишний козырь против отца?
Сьюзен улыбнулась: надо же, Марк сообразил назвать так жену Лоренса. Ей это и в голову не пришло. Но улыбка тут же исчезла с ее лица: ей было неприятно слышать, что эта женщина не выносит Марка.
Берт вернулся к теме разговора:
— Я думаю, что ты должна принять решение, не считаясь с мнением Марка на этот счет. Поступай так, как подсказывает тебе сердце.
Сьюзен швырнула остатки цветов в фонтан.
— Оно мне пока ничего не подсказывает.
Они помолчали.
— Может, расскажешь мне все остальное? — наконец спросил Берт.
— Что остальное?
— Почему ты так боишься встретиться со своим старшим сыном?
— С чего ты взял? Я ничего не боюсь.
Берт не ответил.
— Чего мне бояться?
Сьюзен и сама почувствовала, что голос ее дрогнул.
— Ты никогда не рассказывала мне о его отце.
Боль вернулась. Было такое ощущение, словно в животе сидел, свернувшись клубочком, огромный спрут, а теперь он распрямился, и стало трудно дышать. Сьюзен пожалела, что выбросила цветы, — было чем занять руки.
Она встала, подошла к фонтану.
— Ты любила его?
Сьюзен кивнула. Следовало бы, конечно, ответить, но она не была уверена, что если откроет рот, из него вылетит хоть один звук.
— Он бросил тебя? Поэтому ты очутилась в пансионате для матерей-одиночек?
Сьюзен покачала головой.
— Он ничего не знал, — удалось выдавить ей из себя. — Я не говорила ему, что у меня будет ребенок. — Она обошла вокруг фонтана и вернулась к Берту. — Когда была война в Персидском заливе, не проходило дня, чтобы я не переживала за судьбу моего сына… Нашего с Дэвидом сына.
Боялась, что его пошлют туда. Хотя, как бы я об этом узнала, не представляю.
— Поэтому тебя было невозможно оторвать от телевизора? Только и делала, помнится, что смотрела новости Си-эн-эн.
Берт был прав. Телевизор тогда как магнитом притягивал ее к себе. В колледже, когда у нее случалось окно, она садилась в учительской на оранжевый пластиковый стул, впившись взглядом в экран. Дома ужинала только перед телевизором, а по утрам, не успев принять душ, мчалась включать его.
— Господи, с тех пор прошло всего три года, а кажется, пролетела целая жизнь!
— Я и тогда любил тебя, ты же знаешь.
Сьюзен села рядом с ним на скамейку.
— Я тогда страшно хотела, чтобы Израиль победил, — заметила она. — Это моя историческая родина, если помнишь.
— Ну как же, как же…
Сьюзен, улыбнувшись, отвернулась от Берта.
— Странно все-таки. Мне казалось, что стоит мне увидеть сына, я тут же узнаю его. — Она перевела взгляд на землю. — Наверное, думала, что он похож на Дэвида.
— В военной форме?
Сьюзен снова улыбнулась.
— Мы с Дэвидом в свое время выступали против войны во Вьетнаме.
— А вы принимали участие в большом марше мира в Вашингтоне в шестьдесят седьмом году?
— Да.
Берт расхохотался.
— Что-то я тебя там не видел.
Сьюзен на шутку не ответила — ей не хотелось переводить серьезный разговор в разряд легкомысленных.
— Когда я поняла, что беременна, я бросила Дэвида.
Замуж я тогда не собиралась. Хотя теперь-то понимаю, что от воспитания, которое вбивалось годами, никуда не денешься.
— И ты никогда больше не видела Дэвида?
— Никогда.
Она не стала рассказывать Берту всего остального, просто не могла говорить о том, что Дэвид завербовался в армию и без вести пропал где-то на полях сражений. Никому не нужный ветеран уже полузабытой всеми войны… Она не стала рассказывать об этом Берту вовсе не потому, что боялась его реакции, нет, просто слова не шли с языка.
— И ты никогда не переставала его любить, — заметил он.
Это был не вопрос, а лишь констатация факта.
— Думаю, да, — сказала Сьюзен, откидывая назад свою черную гриву. — Правда, были в моей жизни периоды, когда я редко о нем вспоминала. Ну, например, когда я вышла замуж за Лоренса и стремилась во что бы то ни стали быть добропорядочной еврейской женой.
— Вот бы взглянуть на тебя в то время! — расхохотался Берт.
— Или когда я впервые приехала в Вермонт, — продолжала Сьюзен, — полная решимости быть ни от кого не зависимой и всю свою жизнь посвятить лишь работе.
— Ну а в остальное время?
— Остальное время, похоже, Дэвид занимал, да и всегда будет занимать в моем сердце особое место. Ну, сам понимаешь, первая любовь и прочее… Я добивалась этого долгие годы.
— Сьюзен, скажи, неужели все, что ты делаешь, всегда подчинено логике?
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Сьюзен.
— Неужели ты никогда не делала что-то по велению сердца, по зову чувств?
Сьюзен на секунду задумалась.
— А как же! Делала. Когда ушла от Лоренса.
— Это не то. Тогда у тебя не было выбора. Тебя приперли к стенке. Я имею в виду другое. Неужели ты никогда не любила просто так?
Сьюзен пнула ногой оторванные лепестки.
— Любила, — сказала она. — Раз в жизни.
На обед Сьюзен приготовила пиццу с двойной порцией сыра — любимое блюдо Марка. Он ел молча. Об утренней перебранке не было сказано ни слова. Может быть, ему нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. А может, оно нужно им обоим.
— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — поинтересовалась Сьюзен, наблюдая, как сын извлек из пиццы кусочек перца и отправил его в рот.
— Никаких.
— Неужели ничего не задали на дом?
— Нет.
— Жалеешь, что пропустил первые дни занятий?
— Не-а. Ничего интересного не произошло, и потом, мне понравилось гостить у бабушки с дедушкой.
— Они тоже были очень рады тебе. Ты для них очень много значишь.
— Ага.
— Еще положить пиццы?
— Не-а. Скажи, моя школьная форма чистая?
— Да, вчера постирала, она в твоей комнате.
Какая она сегодня вежливая, усмехнулась Сьюзен про себя. В другой раз она ответила бы так: «Если бы ты хоть немного разгреб барахло в своей берлоге, то наверняка увидел бы, что все чистое и выглаженное».
— Спасибо.
О Господи! Когда сын произносил это слово в последний раз? Сьюзен внезапно охватило чувство вины.
— Марк, сегодня утром…
Он лишь отмахнулся.
— Да ладно, мы все поступаем так, как считаем нужным.
— Я еще ничего окончательно не решила.
Не ответив, он поднялся из-за стола.
— Где моя футбольная форма?
— В ящике.
Грязную тарелку Марк поставил в раковину.
— Ты куда-то уходишь? — спросила Сьюзен.
— Ага.
Сьюзен встала из-за стола, решив не спрашивать, куда он собрался. Нужно дать ему немного свободы.
— Я могу уйти в библиотеку. Нужно подготовиться к занятиям по литературе.
— Ага, — ответил Марк и отправился в свою комнату.
Сьюзен вымыла тарелки в мыльной воде, ополоснула их и поставила в сушилку. «Что ж, хоть разговаривает со мной, и то хорошо», — подумала она.
Час спустя Сьюзен сидела в читальном зале институтской библиотеки. В институте царила какая-то особая тишина, которая всегда бывает перед началом занятий. Ничто не нарушало ее — ни галдящие студенты младших курсов, заскочившие сюда за учебниками, ни старшекурсники, проводящие здесь многие часы в надежде откопать нужный им материал, краткую суть которого им предстоит изложить преподавателю всего за несколько минут. У Сьюзен было такое чувство, что она одна в этом царстве покоя.
Высокие потолки и обитые полированными дубовыми панелями стены создавали уют. Когда Сьюзен впервые попала в Кларксбери, именно библиотека привлекла ее — место, где можно найти уединение, обрести душевный покой.
Сегодня, однако, это ей не удавалось.
Усевшись за стол, Сьюзен принялась листать огромные зеленые тома, выискивая критические материалы на Джеймса Джойса, пытаясь пробудить в себе интерес к этому занятию. Но, не отдавая себе отчета в том, что делает, она машинально переворачивала страницу за страницей, пока не добралась до раздела, озаглавленного «Марши мира».
Подумав, решила взять микрофильм на эту тему.
Она начала с апреля 1968 года, с демонстрации в Колумбийском университете. Замелькали вырезки из газет.
Зачем она читает их? Надеется увидеть фамилию Дэвида?
Напомнить себе, что он и в самом деле существовал? Дальше шли фотографии. Написанные от руки плакаты и дети, лица которых разукрашены цветами. Сьюзен быстро двигалась вперед — от прошлого к будущему. В подробности она не вдавалась, не до них ей было. «Удивительно, — размышляла она, — одно легкое нажатие кнопки, и перед тобой промелькнул год, в течение которого сформировалось целое поколение».
— Я не хочу есть. Если захочу, перехвачу что-нибудь по дороге.
— Не хочешь, как хочешь. Впрочем, разговор не об этом.
— А о чем? Снова будешь доставать меня насчет папы?
— Насчет папы?
— Ну да, ведь он мне нравится, а тебя это раздражает.
Просто кипятком писаешь от злости!
— Марк, прошу тебя, следи за своей речью. Нет, к твоему отцу этот разговор отношения не имеет.
Ухватившись за спинку стула, Марк отставил его от стола и одним прыжком взгромоздился на стол.
— Ну если это не про папу, то сейчас заведешь свое:
«Ты, Марк, неглупый мальчик, и я надеюсь, в этом году в школе у тебя дела пойдут хорошо». Фу, надоело! Не беспокойся, все у меня будет тип-топ. — И чуть слышно добавил:
— Только вот за физику не ручаюсь. Доктор Джонсон — такая зануда!
— Это не о школе, — покачала головой Сьюзен.
Она знала, что сын и без ее понуканий отлично справляется со школьными заданиями. Унаследовав отцовский аналитический склад ума, он при желании мог бы учиться только на хорошо и отлично. Хоть что-то положительное унаследовал от Лоренса.
— Я хочу поговорить с тобой о себе.
— О себе? — расхохотался Марк. — И о чем же? У тебя что, климакс наступил?
Сьюзен удивилась, какие развитые сейчас дети.
— Пока еще нет, — улыбнулась она и села рядом с ним на стол.
С тех пор как Джесс уехала из ее дома — а это случилось двадцать четыре часа назад, — Сьюзен выпила бесчисленное количество чая, размышляя об одном — о встрече. Но прежде чем принять решение, она обязана была поговорить с Марком. Всю пятницу она репетировала, как следует рассказать ему о ребенке, от которого отказалась. Ей казалось, что она подготовилась хорошо.
Однако сейчас, когда от страха у нее засосало под ложечкой, она не была в этом уверена. Поскольку Марк куда-то спешил, следовало бы отложить этот важный разговор, но откладывать уже было некуда: он должен был состояться давным-давно.
— Только не говори, что ты собралась замуж за этого Берта Хайдена.
— Вовсе нет. То, что я собираюсь тебе рассказать, довольно серьезно.
Лицо Марка приняло угрюмое выражение.
— Ты что, заболела?
Сьюзен коснулась его руки:
— Нет. О Господи, все не то!
— Так в чем дело?
Марк выдернул руку.
— Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад, задолго до твоего рождения и до того, как я встретилась с твоим отцом.
Последнее слово далось ей с трудом.
— Ну наконец-то понял! Объявился какой-то твой старый приятель?
— Нет.
— А что тогда? Давай побыстрее. У меня встреча с ребятами.
Сьюзен заметила, что Марк проводит больше времени в магазине, торгующем видеокассетами, чем дома. Она хотела было отпустить шпильку по этому поводу, но сдержалась. Не время ополчаться против сына. Сейчас ей, как никогда, необходимы были его понимание и поддержка.
— Вообще-то ты прав, у меня до твоего папы был приятель, — начала Сьюзен. — Я тогда училась в колледже.
Звали его Дэвид.
— Он что, тоже был хиппи?
— Да, — ответила Сьюзен, поджав губы. — Твой отец наверняка обозвал бы его именно так.
— Значит, он был хиппи. Он что, как и все они, сжег свою призывную повестку или еще что-то натворил?
— Марк, — не отвечая, продолжала Сьюзен. — Я очень любила Дэвида.
Марк молчал.
— Мне был двадцать один год. И я… — Сьюзен вдохнула в себя побольше воздуха и наконец решилась:
— И я забеременела.
Марк неторопливо заерзал на стуле.
— А какое мне до этого дело?
— У меня родился ребенок, Марк. И я от него отказалась.
Марк уставился в пол и, сунув руку в рот, принялся грызть ногти. Сьюзен ненавидела эту привычку, но сейчас промолчала.
— А почему ты не оставила его?
— Я была не замужем.
— А что, хиппи не выходят замуж?
Сьюзен покачала головой.
— Сейчас это не важно. Вчера ко мне приезжала женщина, которую я знала тогда. Она хочет, чтобы я встретилась со своим ребенком.
Марк, оторвав глаза от пола, снова посмотрел на мать.
— Я никак не могу решить, ехать мне или нет. Хотела бы знать твое мнение по этому поводу.
— Мое мнение? С каких это пор оно стало тебя интересовать?
Голос у него дрогнул, и Сьюзен поняла — изо всех сил старается не расплакаться. Последний раз она видела его плачущим в день, когда, упаковав чемоданы, они сели с ним в машину, оставив позади себя Манхэттен, а в нем отца и мужа. Марку было тогда четыре года, и он не мог понять, почему папа не спустится с пентхауза[4] попрощаться с ними. Сейчас, двенадцать лет спустя, он казался все тем же испуганным маленьким мальчиком, не понимающим, какую игру затеяли эти странные взрослые.
— Марк…
— Извини, мама, но давай называть вещи своими именами. Ты ненавидишь папу, ненавидишь моих друзей. А теперь ты еще пытаешься навязать мне свое дурацкое прошлое!
— Я вовсе не собираюсь ничего тебе навязывать. Просто я считала, что ты поможешь мне принять какое-то решение.
Марк продолжал грызть ногти.
Господи, ну как же приблизиться к нему?
— Я люблю тебя, Марк, ты это знаешь. Что же касается твоего отца, наши с ним отношения никоим образом на; мою любовь к тебе не влияют. Я вышла за него замуж только потому, что в то время мне казалось это правильным. У меня тогда был жуткий период в жизни. Родился ребенок, потом пришлось от него отказаться… Просто голова шла кругом! Мне было очень страшно.
— Тебе? Страшно? Не смеши меня, мам.
— Это действительно было так! А твой папа казался мне таким уверенным в себе, таким… — Сьюзен замолчала, подбирая подходящее слово, — ..таким надежным.
— Надежным… Какая чушь!
— Марк…
— Извини, мам, но ты несешь несусветную чушь. Слава Богу, сейчас девяностые, а не шестидесятые годы! Значит, ты когда-то втрескалась в какого-то хиппи и от него забеременела. Может, в этом все дело? Ты всю жизнь сравнивала папу с ним, а меня, наверное, со своим ребенком, который сейчас не иначе как какой-нибудь малолетний преступник или наркоман.
— Я никогда не сравнивала…
— Да ну? — завопил сын. — Может, потому-то папа и позволил нам уехать. Ну что ж, давай, беги на свою дурацкую встречу! Веселись! Я все равно собирался переехать жить к отцу. Вермонт мне осточертел! Хочу жить в Нью-Йорке.
И, соскочив с кухонного стола, он умчался в свою комнату.
Сьюзен не отрывала взгляда от крышки старого дубового стола. Ей припомнился день, когда она случайно наткнулась на него на местном рынке. Они с Марком только переехали в Вермонт и сняли коттедж, который, по счастливой случайности, располагался напротив студенческого городка того самого колледжа, куда ее взяли адъютант-профессором на кафедру английской литературы. Отделавшись наконец-то от опостылевшего замужества, Сьюзен все свои надежды устремила в розовое будущее. Она была уверена, что любимая работа принесет ей удачу…
Шли годы, и жизнь ее свелась к самому что ни на есть обыкновенному прозябанию. Время стало измеряться семестрами, а мечты о счастье улетучились как призрачный сон. Их поглотила суровая действительность. Она пыталась создать Марку хорошую жизнь, но в глубине души всегда понимала, что не в состоянии этого сделать, поскольку потерпела фиаско. И не в тот день, когда ушла от мужа, а много раньше, когда бросила Дэвида.
Марк вернулся в кухню и швырнул куртку на стул. Как же ей заставить его понять?
— Марк… — начала она, но закончить он ей не дал.
— Мне осточертел этот городишко и твои дружки-приятели из колледжа! — выпалил он. — Век бы мне вас не видеть! Думаешь, я, как ты, буду всю жизнь читать эти мерзкие газетенки да размусоливать по поводу плохой экологии?! Нет уж! Дудки!
Схватив кроссовки, Марк сунул в них ноги и, сопя, принялся завязывать шнурки, избегая встречаться глазами с матерью. Сьюзен только диву давалась, насколько он похож на своего отца! Такой же невыдержанный, вспыльчивый. С Лоренсом они разошлись, но не могла же она разойтись с собственным сыном. Остается только надеяться, что когда-нибудь из Марка получится взрослый человек, умеющий держать себя в руках.
— Марк, сядь!
— Я ухожу, — бросил он, схватив со стула куртку.
Но на пороге задержался и, обернувшись, мрачно глянул на Сьюзен.
— Да, ты мне так и не сказала, кто у тебя родился.
Мальчик или девочка?
— Мальчик, — опустив глаза, едва выдавила из себя Сьюзен.
— Так я и думал, — усмехнулся Марк и вышел, хлопнув дверью.
После неудавшегося разговора с Марком Сьюзен позвонила Берту. И старый надежный друг тотчас готов был примчаться к ней. Договорились встретиться в институтском дворе в полдень у фонтана, однако Сьюзен пришла на десять минут раньше: хотелось посидеть, подумать в одиночестве. Она' присела на скамейку, потеплее закутавшись в старенькую вельветовую спортивную курточку. Была середина сентября, но в воздухе уже чувствовалось приближение холодов. Сьюзен вздрогнула. В глубине души она надеялась, что зима в этом году не наступит слишком рано. В Вермонте она обычно тянулась невыносимо долго, и Сьюзен в это время года чувствовала себя особенно одиноко.
Она глянула на дно фонтана, покрытое мхом. Когда Сьюзен пришла сюда впервые, ребятишки бросали в него монетки, загадывая желания. Это было в 1981 году. Марку в ту пору было четыре годика, а ее старшему сыну — тринадцать лет. Когда же мир успел перемениться? Годы правления Рейгана можно было с успехом назвать эпохой материализма. Казалось, кругом бродят одни сплошные эгоцентристы. Люди были погружены в самих себя. Им даже в голову не приходило бросать в фонтан монетки и загадывать желание. Какое там! Нужно было действовать, а не предаваться пустым мечтам. И дети в то время были маленькими прагматиками. Их интересовало лишь образование, результатом которого являлась высокооплачиваемая работа. Мечтать им было некогда.
Сунув руку в карман джинсов, Сьюзен достала две монетки — в пять и десять центов.
— Хочу принять правильное решение, — прошептала она и бросила в воду монетку в пять центов. — Хочу, чтобы мой сын приехал на встречу. — Вторая монетка полетела следом.
Сьюзен смотрела, как на воде расходятся круги — сначала маленькие, потом все больше и больше, пока монетки не исчезли в зеленоватой воде. «Неужели я и вправду этого хочу, — подумала Сьюзен, — увидеться со своим сыном?»
— О чем задумалась? — раздался за спиной голос Берта.
— Догадайся, — ответила Сьюзен.
Появившись перед ней, он бросил ей на колени букет астр.
— Цветы для дамы.
— Где стащил?
— Нарвал на клумбе перед деканатом.
Сьюзен, смеясь, взяла в руки хилый букетик.
— Хоть не у Гардинера в саду, и то хорошо.
Берт почесал бородку.
— Черт, об этом я как-то не подумал, — проговорил он и сел рядом с ней на скамью. — Ну, как дела?
Сьюзен по телефону уже рассказала ему о визите Джесс и о реакции Марка на ее откровения.
— Настолько плохи, что и в страшном сне не приснится, Похоже, придется отказаться.
— От встречи? Ты хочешь сказать, что не поедешь?
— Вот именно.
— Из-за Марка?
— Из-за Марка.
Берт кивнул, устремив взгляд в фонтан.
— Этот парнишка, похоже, из тебя веревки вьет, верно?
Сьюзен почувствовала, как ее охватывает ярость:
— О чем ты говоришь?
Берт пожал плечами:
— По-моему, если тебе хочется встретиться со своим старшим сыном, ты должна это сделать. Ты попросила Марка поддержать тебя. Как я понимаю, он не собирается оказывать тебе никакой поддержки. И все-таки принимать решение тебе, а не ему. Через несколько лет у Марка будет своя собственная жизнь, а ты останешься одна со своими сомнениями и переживаниями. Кроме того, ты должна помнить, что в эту историю, помимо тебя, втянут еще один человек.
— Ты хочешь сказать, может случиться так, что мой сын приедет на встречу, а я останусь дома?
— Именно так.
Сьюзен оторвала от головки цветка несколько лепестков и бросила их на землю.
— Ненавижу, когда меня заставляют силой что-то делать, особенно в таком важном деле.
— Было бы лучше, если бы твой сын в один прекрасный день нежданно-негаданно появился у твоих дверей?
Не отвечая, Сьюзен оторвала еще несколько лепестков.
— А ведь такое может случиться, Сьюзен. И ты всегда это предполагала. Для вас обоих было бы лучше, если бы ты поехала. Если у него не возникнет желания познакомиться с тобой, будет лучше, если он останется дома, а не ты.
— А что мне делать, если он все-таки приедет? Что ему сказать?
— Понятия не имею.
— Когда дело касается семейных проблем, у тебя тьма советов. Просто уму непостижимо! И это у тебя-то, который до сорока восьми лет так и не обзавелся собственной семьей!
Сьюзен тут же пожалела о невольно вырвавшихся словах: кто ей дал право разговаривать с ним в таком тоне, ведь он искренне пытается ей помочь.
— Извини, — поспешно добавила она. — Я не должна была так говорить, это нечестно.
— Да.
— Ты принес «травку»?
— Нет. Сходить?
— Ладно, не надо.
Она повертела в руках растерзанный цветок. Пальцы были липкие и пахли зеленью.
— Мне хочется поступить правильно. Поэтому я сначала решила поговорить с Марком, но это ни к чему не привело.
— Ты поступила правильно.
— Как я могу ехать, зная его отношение к этой поездке? Он тут же умчится в Нью-Йорк. Он уже грозился это сделать.
— Он не сделает этого, Сьюзен. Он любит тебя.
— Сомневаюсь, — усмехнулась она.
— Кроме того, — продолжал Берт, — он терпеть не может Дебору.
— Жену Лоренса?
Берт кивнул.
— А ты откуда знаешь?
— Он мне сам сказал. Назвал ее сукой и заметил, что она его терпеть не может.
— Мне он этого никогда не говорил.
— Естественно. Зачем ему давать тебе лишний козырь против отца?
Сьюзен улыбнулась: надо же, Марк сообразил назвать так жену Лоренса. Ей это и в голову не пришло. Но улыбка тут же исчезла с ее лица: ей было неприятно слышать, что эта женщина не выносит Марка.
Берт вернулся к теме разговора:
— Я думаю, что ты должна принять решение, не считаясь с мнением Марка на этот счет. Поступай так, как подсказывает тебе сердце.
Сьюзен швырнула остатки цветов в фонтан.
— Оно мне пока ничего не подсказывает.
Они помолчали.
— Может, расскажешь мне все остальное? — наконец спросил Берт.
— Что остальное?
— Почему ты так боишься встретиться со своим старшим сыном?
— С чего ты взял? Я ничего не боюсь.
Берт не ответил.
— Чего мне бояться?
Сьюзен и сама почувствовала, что голос ее дрогнул.
— Ты никогда не рассказывала мне о его отце.
Боль вернулась. Было такое ощущение, словно в животе сидел, свернувшись клубочком, огромный спрут, а теперь он распрямился, и стало трудно дышать. Сьюзен пожалела, что выбросила цветы, — было чем занять руки.
Она встала, подошла к фонтану.
— Ты любила его?
Сьюзен кивнула. Следовало бы, конечно, ответить, но она не была уверена, что если откроет рот, из него вылетит хоть один звук.
— Он бросил тебя? Поэтому ты очутилась в пансионате для матерей-одиночек?
Сьюзен покачала головой.
— Он ничего не знал, — удалось выдавить ей из себя. — Я не говорила ему, что у меня будет ребенок. — Она обошла вокруг фонтана и вернулась к Берту. — Когда была война в Персидском заливе, не проходило дня, чтобы я не переживала за судьбу моего сына… Нашего с Дэвидом сына.
Боялась, что его пошлют туда. Хотя, как бы я об этом узнала, не представляю.
— Поэтому тебя было невозможно оторвать от телевизора? Только и делала, помнится, что смотрела новости Си-эн-эн.
Берт был прав. Телевизор тогда как магнитом притягивал ее к себе. В колледже, когда у нее случалось окно, она садилась в учительской на оранжевый пластиковый стул, впившись взглядом в экран. Дома ужинала только перед телевизором, а по утрам, не успев принять душ, мчалась включать его.
— Господи, с тех пор прошло всего три года, а кажется, пролетела целая жизнь!
— Я и тогда любил тебя, ты же знаешь.
Сьюзен села рядом с ним на скамейку.
— Я тогда страшно хотела, чтобы Израиль победил, — заметила она. — Это моя историческая родина, если помнишь.
— Ну как же, как же…
Сьюзен, улыбнувшись, отвернулась от Берта.
— Странно все-таки. Мне казалось, что стоит мне увидеть сына, я тут же узнаю его. — Она перевела взгляд на землю. — Наверное, думала, что он похож на Дэвида.
— В военной форме?
Сьюзен снова улыбнулась.
— Мы с Дэвидом в свое время выступали против войны во Вьетнаме.
— А вы принимали участие в большом марше мира в Вашингтоне в шестьдесят седьмом году?
— Да.
Берт расхохотался.
— Что-то я тебя там не видел.
Сьюзен на шутку не ответила — ей не хотелось переводить серьезный разговор в разряд легкомысленных.
— Когда я поняла, что беременна, я бросила Дэвида.
Замуж я тогда не собиралась. Хотя теперь-то понимаю, что от воспитания, которое вбивалось годами, никуда не денешься.
— И ты никогда больше не видела Дэвида?
— Никогда.
Она не стала рассказывать Берту всего остального, просто не могла говорить о том, что Дэвид завербовался в армию и без вести пропал где-то на полях сражений. Никому не нужный ветеран уже полузабытой всеми войны… Она не стала рассказывать об этом Берту вовсе не потому, что боялась его реакции, нет, просто слова не шли с языка.
— И ты никогда не переставала его любить, — заметил он.
Это был не вопрос, а лишь констатация факта.
— Думаю, да, — сказала Сьюзен, откидывая назад свою черную гриву. — Правда, были в моей жизни периоды, когда я редко о нем вспоминала. Ну, например, когда я вышла замуж за Лоренса и стремилась во что бы то ни стали быть добропорядочной еврейской женой.
— Вот бы взглянуть на тебя в то время! — расхохотался Берт.
— Или когда я впервые приехала в Вермонт, — продолжала Сьюзен, — полная решимости быть ни от кого не зависимой и всю свою жизнь посвятить лишь работе.
— Ну а в остальное время?
— Остальное время, похоже, Дэвид занимал, да и всегда будет занимать в моем сердце особое место. Ну, сам понимаешь, первая любовь и прочее… Я добивалась этого долгие годы.
— Сьюзен, скажи, неужели все, что ты делаешь, всегда подчинено логике?
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Сьюзен.
— Неужели ты никогда не делала что-то по велению сердца, по зову чувств?
Сьюзен на секунду задумалась.
— А как же! Делала. Когда ушла от Лоренса.
— Это не то. Тогда у тебя не было выбора. Тебя приперли к стенке. Я имею в виду другое. Неужели ты никогда не любила просто так?
Сьюзен пнула ногой оторванные лепестки.
— Любила, — сказала она. — Раз в жизни.
На обед Сьюзен приготовила пиццу с двойной порцией сыра — любимое блюдо Марка. Он ел молча. Об утренней перебранке не было сказано ни слова. Может быть, ему нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. А может, оно нужно им обоим.
— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — поинтересовалась Сьюзен, наблюдая, как сын извлек из пиццы кусочек перца и отправил его в рот.
— Никаких.
— Неужели ничего не задали на дом?
— Нет.
— Жалеешь, что пропустил первые дни занятий?
— Не-а. Ничего интересного не произошло, и потом, мне понравилось гостить у бабушки с дедушкой.
— Они тоже были очень рады тебе. Ты для них очень много значишь.
— Ага.
— Еще положить пиццы?
— Не-а. Скажи, моя школьная форма чистая?
— Да, вчера постирала, она в твоей комнате.
Какая она сегодня вежливая, усмехнулась Сьюзен про себя. В другой раз она ответила бы так: «Если бы ты хоть немного разгреб барахло в своей берлоге, то наверняка увидел бы, что все чистое и выглаженное».
— Спасибо.
О Господи! Когда сын произносил это слово в последний раз? Сьюзен внезапно охватило чувство вины.
— Марк, сегодня утром…
Он лишь отмахнулся.
— Да ладно, мы все поступаем так, как считаем нужным.
— Я еще ничего окончательно не решила.
Не ответив, он поднялся из-за стола.
— Где моя футбольная форма?
— В ящике.
Грязную тарелку Марк поставил в раковину.
— Ты куда-то уходишь? — спросила Сьюзен.
— Ага.
Сьюзен встала из-за стола, решив не спрашивать, куда он собрался. Нужно дать ему немного свободы.
— Я могу уйти в библиотеку. Нужно подготовиться к занятиям по литературе.
— Ага, — ответил Марк и отправился в свою комнату.
Сьюзен вымыла тарелки в мыльной воде, ополоснула их и поставила в сушилку. «Что ж, хоть разговаривает со мной, и то хорошо», — подумала она.
Час спустя Сьюзен сидела в читальном зале институтской библиотеки. В институте царила какая-то особая тишина, которая всегда бывает перед началом занятий. Ничто не нарушало ее — ни галдящие студенты младших курсов, заскочившие сюда за учебниками, ни старшекурсники, проводящие здесь многие часы в надежде откопать нужный им материал, краткую суть которого им предстоит изложить преподавателю всего за несколько минут. У Сьюзен было такое чувство, что она одна в этом царстве покоя.
Высокие потолки и обитые полированными дубовыми панелями стены создавали уют. Когда Сьюзен впервые попала в Кларксбери, именно библиотека привлекла ее — место, где можно найти уединение, обрести душевный покой.
Сегодня, однако, это ей не удавалось.
Усевшись за стол, Сьюзен принялась листать огромные зеленые тома, выискивая критические материалы на Джеймса Джойса, пытаясь пробудить в себе интерес к этому занятию. Но, не отдавая себе отчета в том, что делает, она машинально переворачивала страницу за страницей, пока не добралась до раздела, озаглавленного «Марши мира».
Подумав, решила взять микрофильм на эту тему.
Она начала с апреля 1968 года, с демонстрации в Колумбийском университете. Замелькали вырезки из газет.
Зачем она читает их? Надеется увидеть фамилию Дэвида?
Напомнить себе, что он и в самом деле существовал? Дальше шли фотографии. Написанные от руки плакаты и дети, лица которых разукрашены цветами. Сьюзен быстро двигалась вперед — от прошлого к будущему. В подробности она не вдавалась, не до них ей было. «Удивительно, — размышляла она, — одно легкое нажатие кнопки, и перед тобой промелькнул год, в течение которого сформировалось целое поколение».