Свон Томас. Охота на Сезанна

   – Я думал об этом. Интересная версия.
   – Известно, сколько существует автопортретов?
   – Кенфилд сказал, что Сезанн написал всего двадцать шесть. Один автопортрет сейчас в Англии, его хозяин – Алан Пинкстер. Думаю, ты его знаешь.
   – Встречал пару раз.
   – Еще один владелец живет в Нью-Йорке. Тоже богатый. Портрет попал в семью несколько поколений назад, и все еще у них. О нем мало что известно.
   Человек в одежде священника подошел к Оксби и тронул его за руку:
   – Мне очень жаль, мистер Оксби. Через минуту придет хор, репетировать. – У него был выговор типичного кокни.
   – Хорошо, Тедди. Мы уходим.– Оксби кивнул Хестону, чтобы тот спустился с клироса. – Вот настоящий кокни,– сказал он с восхищением. – Тедди – истэндец в пятом поколении.
   Они пошли сквозь прибывающую толпу.
   Шофер Хестона остановился за рядами такси. Оксби предупредил:
   – Я пойду пешком. Официально я все еще в отпуске.
   – Мы обязательно должны поговорить, Джек. Нам придется дорого заплатить, если мы с этим не разберемся. Уже звонил директор и…
   – Еще поговорим, – сказал Оксби, направляясь в сторону. – Знаешь, Эллиот, я бы с ума сошел, если бы такое случилось с Мане или Дега. – Он задумчиво покачал головой. – Сезанна я не очень-то люблю. – Он вдруг просветлел. – Пока, увидимся в офисе.
   Толпа мгновенно поглотила его.
   Оксби пересек Виктория-стрит и двинулся к Бродвею, за шесть минут преодолел полмили и пришел в Новый Скотланд-Ярд раньше Хестона. Он удивился, обнаружив, что его с беспокойством ожидали два его помощника. Сержанты Энн Браули и Джимми Мурраторе были молоды, умны и амбициозны. Энн была из богатой семьи; родители Джимми, родом из Италии, упорно трудились, пытаясь прокормиться пекарней в Брикстоне.
   – Что-то случилось? – предположил Оксби.
   – Случилось, – ответил Джимми. – Только что сообщили, что уничтожен автопортрет из коллекции Алана Пинкстера.
   Оксби прищурился:
   – Кислота?
   – Да, – ответила Энн. – Пинкстер сам звонил, злой как черт, заявил, что это наша вина.
   – Это он-то?! Да у него система безопасности как в королевском дворце, – сказал Джимми.
   Подошел Хестон, он был заметно раздражен.
   – Чертова пресса обвинит, конечно, нас, вот увидите. – Он направился в свой кабинет, остальные двинулись следом за ним. – Когда это произошло?
   – Возможно, ночью, – предположил Оксби. – Пинкстер показывает свою коллекцию только по договоренности.
   – Была экскурсия для группы из датского посольства, восемнадцать человек, – доложила Энн. – Они покинули галерею еще до пяти часов; когда они уходили, все, по-видимому, было в порядке.
   Хестон сказал:
   – Джек, это твое дело. Скажи, что тебе требуется, только разберись с этим побыстрее.
   Оксби велел Энн собрать досье на Пинкстера и его коллекцию. Хестону он сказал:
   – Мне нужен Найджел Джоунз.
   Оксби пошел в свой кабинет за блокнотом и маленьким диктофоном. Как только он собрался взять телефон, чтобы заказать машину, тот зазвонил. В трубке сказали:
   – В приемной детектив Тобиас. Его проводить к вам?
   Оксби тяжело вздохнул и тихо пробормотал:
   – Эх, Алекс, дружище, ты же обещал предупредить. – Он позвал Энн и передал телефон ей. – Алекс Тобиас ожидает в приемной. Позвоните ему и скажите, что мне нужно идти, но я заскочу к нему по пути в гараж. И, Энн, не могли бы вы достать мне приличную машину?
 
   – Алекс, хитрец, – сказал Оксби, подходя к столу в приемной, – ты же обещал позвонить заранее.
   – Не будь занудой, Джек, мне и так семья выговаривает с тех пор, как мы вылетели из Нью-Йорка, только от тебя мне этого не хватало. – Он улыбнулся и протянул Джеку руку.
   Александер Тобиас был весьма представительным мужчиной с густыми мягкими седыми волосами, на носу с горбинкой сидели очки в тяжеловесной оправе. У него были пышные усы, а красное лицо в равной степени выражало любопытство и участие. Тобиас удачно продвигался по службе и считался прекрасным детективом, но так и не усвоил тонкостей полицейских интриг, поэтому, хотя и добрался до высших должностей полиции Нью-Йорка, его обошли при назначении на должность заместителя начальника полиции. В пятьдесят восемь лет по его личной просьбе он был переведен в отдел особо опасных преступлений на должность сержанта и занимался расследованием подделки и краж предметов искусства. С Оксби он познакомился при расследовании кражи Рембрандта из одной галереи в Лондоне; картина была обнаружена в Нью-Йорке. С того момента началось сотрудничество, переросшее в крепкую дружбу.
   – Как только наш сын женился, мы сразу вернулись из Дублина, не было смысла там болтаться, да и Хелен хотела поскорее поехать к сестре, которая не смогла прибыть на свадьбу из-за этой проклятой болезни костей.
   – Да, конечно, и в Дублине, и в аэропорту пропали все телефоны, поэтому ты не смог позвонить мне,– проворчал Оксби.
   – Не хочешь – не верь. Сержант сказала, что тебе нужно ехать в Суррей, кажется, насчет очередного Сезанна?
   – Хочешь поехать со мной? – предложил Оксби. – Уже три картины уничтожены, все слишком серьезно.
   – Не могу, Джек. Нужно встретиться с Хелен, завтра мы уезжаем. Вот почему я так хотел застать тебя сегодня.
   – Жаль, что ты не можешь, – сказал Оксби.
   – Мне тоже жаль, – покачал головой Тобиас.
 
   Оксби выделили обычный «форд-эскорт», черный снаружи, серый внутри, нуждавшийся в основательной чистке. Инспектор поехал на юг по Воксхолл-бридж, затем через Кенсингтон и по шоссе А23 направился в Суррей.
   Оксби и Пинкстер встречались на одном мебельном аукционе, но вряд ли богатый коллекционер запомнил тот короткий разговор. Оксби-то помнил. Алану Пинкстеру было тридцать восемь лет, его третий брак грозил закончиться очередным разводом, у него была десятилетняя дочь, которая сейчас жила с матерью. Первая жена, на которую Пинкстер потратил уйму денег, недавно вышла замуж, как сообщалось в новостях. В Нью-Йорке Пинкстера знали как миллиардера, но финансовые круги Лондона считали его спекулянтом. Занимаясь финансовыми спекуляциями, он оперировал не своими деньгами. Научившись искусству финансовых арбитражных операций у троицы пресловутых финансистов с Уолл-стрит, с которыми он работал три года, Пинкстер хорошо усвоил, что маленький процент с большого количества денег – верный путь к богатству. Он знал, как делать деньги и как тратить их по-крупному.
   Пинкстер жил недалеко от Блетчингли в графстве Суррей. В течение нескольких лет при посредстве трех жен и шести дизайнеров старое поместье претерпело полное обновление. Для размещения своей коллекции Пинкстер даже построил небольшую галерею.
   У длинного «мерседеса», припаркованного рядом с домом, ждал Алан Пинкстер, явно взволнованный.
   – Вы из полиции? – резко спросил он.
   – Да, – так же резко ответил Оксби и показал удостоверение.
   Пинкстер был воплощенной силой: жесткий рот, темные глаза устремлены прямо на собеседника. Каштановые волосы тщательно уложены, а сам он подтянут и дорого одет.
   – Я хочу, чтобы выродок, который сделал это, заплатил, – злобно произнес Пинкстер.
   – Сколько? – поинтересовался Оксби.
   – Я серьезно. Я хочу, чтобы его наказали. Жестоко наказали, а потом упрятали надолго.
   – Действительно, это довольно высокая цена, – согласился Оксби.
   Пинкстер повел Оксби в галерею. Когда два года назад Алан Пинкстер официально открывал ее, он устроил большое празднество. По всем подсчетам, затея была грандиозной, с палатками, ледяными скульптурами, столами яств и дорогими винами. Репортаж о празднестве передавался по Би-би-си и Си-эн-эн. Все это было очередной попыткой Пинкстера пробиться в высший свет Лондона.
   Половину первого этажа галереи занимала выставка, другая половина была отведена под реставрационную мастерскую. Автопортрет лежал на большом столе и освещался яркими лампами. Бросив взгляд на полотно, Оксби увидел, что состояние картины еще более плачевное, чем он ожидал. Лицо художника, правда, было различимо, но написано будто рукой сумасшедшего. Ухо находилось где-то в районе носа, вместо рта зияла красная дыра, глаза слились с черной бородой. Оксби почувствовал отвращение, вызванное жутким зрелищем и жестокой бессмысленностью произошедшего.
   Он нарушил молчание:
   – Когда вы узнали об этом?
   – Это было первое, что я услышал сегодня утром.
   – А поточнее?
   Оксби вопросительно посмотрел на группу людей, теснившихся у двери. Здесь были все хранители галереи, вне сомнения очень компетентные. Какой-то молодой человек подал голос:
   – В восемь часов. Я первый заметил. Обычно до восьми часов здесь находится мистер Боггс, но его не было весь день.
   Речь шла о Кларенсе Боггсе, бывшем старшем хранителе собрания Уоллес в Лондоне, человеке надежном и честном.
   – В восемь часов утра, – уточнил Оксби. – Но кислоту разбрызгали раньше.
   Пинкстер нетерпеливо вмешался:
   – С картиной все было в порядке вчера, а сегодня утром…
   – Я бы хотел поговорить с Боггсом, – заявил Оксби.
   – Я тоже, – вспылил Пинкстер. – Где, черт возьми, его носит? – Этот вопрос был адресован троим мужчинам и двум женщинам, стоявшим у двери.
   Тот же молодой человек сообщил, что накануне Боггс, кажется, был расстроен каким-то телефонным звонком.
   – Когда ему позвонили? – заинтересовался Оксби.
   – Как раз когда уходила группа из Дании.
   – И что же произошло?
   – Он ушел. Надел свою старую шляпу, взял трость и ушел.
   – Какую трость?
   – Обычную, для прогулок. Мистер Боггс много ходит пешком. Говорит, это помогает разобраться, если возникает проблема. – Молодой человек добавил: – У его дочери в последнее время много проблем.
   Оксби подошел к хранителям.
   – Я бы хотел побеседовать с каждым из вас до того, как вы уйдете. Очень важно, чтобы вы сообщили мне все, что видели за последние двадцать четыре часа, и я попрошу вас не обсуждать это друг с другом и не строить никаких догадок по поводу того, что произошло вчера.
   Хранители переглянулись, пожали плечами и начали молча выходить из помещения. Когда они ушли, Оксби вернулся к столу и встал напротив Пинкстера. Уничтоженный портрет лежал между ними.
   – На сколько картина была застрахована? – поинтересовался Оксби.
   – Не знаю. Моя коллекция оценена в какую-то астрономическую сумму, но вряд ли оправдает ее, даже на очень хорошем аукционе.
   – Мне помнится, вы заплатили за пейзаж Сезанна чуть больше трех миллионов три года назад, а сейчас он стоит семь, если не восемь миллионов. – Оксби помнил все, что касалось искусства, как дирижер помнит все, что имеет отношение к музыке. Он мог соотнести полотно с покупателем, ценой, датой продажи и, наконец, с аукционным домом. – Автопортрет вы получили, кажется, в результате сделки.
   – Он был одной из незаложенных вещей «Вейсманн Бразерс». Мы купили их маклерскую контору вскоре после падения цен на бирже в восемьдесят восьмом году. Дела этой фирмы пришли в упадок, а владельцы были уже старыми, за восемьдесят. Джордж умер в декабре того же года, а Луи через несколько лет разбил паралич, и с тех пор он в инвалидном кресле.
   – Вы знали, что в их собственности находится автопортрет Сезанна?
   – Я обязан знать такие вещи.
   – Сколько вы заплатили за их компанию?
   Оксби не ждал ответа, и Пинкстер не разочаровал его.
   – Это была частная сделка, – сухо ответил он. – К вашему расследованию это не имеет отношения.
   – Возможно – пока.
   Оксби дал понять, что эта тема не исчерпана.
   – Когда вы хотите допросить хранителей?
   – Прямо сейчас, – сказал Оксби. – Только сначала, надеюсь, вы ответите на пару вопросов.
   – Конечно.
   Скрестив руки на груди, Пинкстер пристально глядел на Оксби.
   – Где вы провели вчерашний день?
   – В лондонском офисе. Перекусил в «Коннауте». Вернулся в Блетчингли в семь. За ужином у нас были гости.
   Оксби показалось забавным, что можно заскочить пообедать в Коннаут.
   – Не было каких-нибудь необычных телефонных звонков или писем?
   Пинкстер подумал и покачал головой:
   – Кажется, нет. Но все это отслеживает моя секретарша.
   – Может быть, придется с ней поговорить.
   Резко развернувшись, Пинкстер направился к дому, дав понять, что разговор окончен. Оксби пошел в галерею. Он поговорил со всеми служителями по очереди, и снова наиболее словоохотливым оказался тот же молодой человек. Он был худощавым, со светлыми волосами и нежными чертами лица. Его звали Дэвид Блейни. Как обычно, Оксби сначала просто побеседовал, а затем перешел к делу.
   – Вчера у вас были какие-то особые дела? – спросил Оксби.
   – Уже больше месяца мы готовим брошюру, представляющую коллекцию мистера Пинкстера и само здание. Работать в маленьком музее, имеющем проблемы большой галереи, – это что-то особенное. Вчера мы делали снимки некоторых скульптур. Здесь есть один Роден и один Генри Мур, представляете?
   Оксби был впечатлен и признался в этом.
   – Галерею посещала группа туристов из Дании. Вы их видели?
   – Конечно. Я велел фотографу заснять их. Думал, мы сможем использовать снимки для брошюры. – Дэвид покачал головой. – Но там были практически одни женщины.
   – А что, вы имеете что-то против женщин? – с ехидной улыбкой спросил Оксби.
   – Ничего,– быстро ответил Дэвид.– Но я-то хотел, чтобы на фотографии были и мужчины, и женщины.
   – У вас есть эти снимки?
   – Через день-другой будут пробные.
   – Попросите фотографа сохранить негативы. Мне нужно будет взглянуть на них.
   – До него чертовски трудно дозвониться, но я постараюсь.
   – Когда вы в последний раз осматривали картину?
   – Два дня назад мы провозились с ней несколько часов. Сезанн часто писал, густо накладывая краску. На том портрете ее было так много, будто он пользовался мастерком… – Дэвид замолчал.
   Допросив всех, Оксби вернулся в машину и, пока ждал Найджела Джоунза, записал все, что узнал за этот день, проведенный с Пинкстером и сотрудниками галереи. Вдруг раздался громкий крик, и Оксби увидел, что вдоль галереи бежит Алан Пинкстер. Его лицо пылало, а голова судорожно дергалась. Пинкстер добежал до подъездной аллеи, посыпанной гравием, и остановился в нескольких шагах от Оксби. Он шевелил губами, но не мог выдавить из себя ни звука. Наконец Пинкстер произнес:
   – Звонили из полиции. – Широко раскрытыми глазами он беспомощно смотрел на Оксби. – Боггса убили!

Глава 4

   Одна минута второго, среда. Главный терминал Гатвика, второго по величине аэропорта Лондона, был полон пассажиров. К газетному киоску рядом с южным выходом подошел мужчина с черной сумкой странной формы, маленьким саквояжем, напоминающим сосиску. Мужчина был высоким – выше шести футов, в синем костюме без галстука, в темных очках и широкополой соломенной шляпе. Подойдя к киоску, он взял «Файненшл таймc» и «Интернешнл геральд трибюн». Изучив первые полосы остальных газет, он выбрал еще одну, сунул все три под мышку, расплатился и направился в расположенный неподалеку ресторан, где купил кофе и сел за столик у стены, откуда был хорошо виден вход. Он открыл «Файненшл таймс» на таблицах курсов акций и начал просматривать столбцы, иногда задерживаясь на якобы заинтересовавшей его компании. Потом пролистал «Геральд трибюн». На самом деле интересовал его выделенный жирным шрифтом заголовок на первой полосе «Сан»: УБИТ ХРАНИТЕЛЬ ЧАСТНОЙ КОЛЛЕКЦИИ.
   На третьей странице он увидел фотографию галереи, а также Кларенса Боггса и Алана Пинкстера, снятых рядом со скульптурой Родена, которую установили в галерее накануне. Статья была немногословна и включала заявление полиции о том, что Боггс был убит и что дальнейшие детали сообщат по ходу расследования, проводимого полицией Большого Лондона. Мужчина положил сумку и шляпу на стул перед собой, откинулся на спинку и отхлебнул кофе. В помещении было холодно.
   Человек этот был довольно крупным: широкие плечи, длинные руки с толстыми пальцами, большое, красивое лицо. Темно-русые волосы со светлыми прядями зачесаны за уши. Полные губы и широкий подбородок с ямочкой, но не посередине, отчего казалось, что одна половина лица шире другой. Мужчина поднял голову и посмотрел на электронные часы над кассой: четырнадцать минут второго. Опустив взгляд, он увидел женщину с подносом, которая только что расплатилась и повернулась, оглядывая зал. Одета она была просто – свитер и брюки, миловидное лицо обрамляли темные волосы, из косметики – только розовая помада. Астрид Харальдсен была готова к путешествию: удобно, просто, инкогнито. Она подошла к соседнему столику и отодвинула пустые чашки и пепельницу.
   – Не хотите присесть сюда? – спросил мужчина грудным голосом, нараспев, что выдавало его скандинавское происхождение. – Ваш столик очень грязный.
   – Norsk?^[1] – спросила она.
   – Ja,^[2]– улыбнулся он.
   Она поставила свой поднос на его столик и села. Они дружески поболтали несколько минут на смеси норвежского и английского. Соседний столик заняла молодая пара. Они хихикали, обнимались и целовались. Астрид понаблюдала за ними, потом взглянула на другие столики, на людей у кассы. Улыбка исчезла с ее лица.
   – Ты выглядишь уставшей, – не меняя интонации, сказал он. И продолжил по-норвежски: – У тебя волосы торчат из-под парика. Поправь, пока никто не заинтересовался.
   Она нащупала край темного парика, прикрывавшего ее собственные, светлые волосы, и натянула его на лоб.
   – Ты что-то бледная, – заметил он. – Хорошо себя чувствуешь?
   – Зачем ты это сделал? – спросила она слабым голосом, проигнорировав его вопрос. – Зачем, Педер?
   Человек, которого она назвала Педером, положил черную сумку себе на колени и уперся в нее руками.
   – Из-за этого хранителя у нас могли быть неприятности. После того как я обработал картину, он вошел в галерею. Я уверен, что он почувствовал запах.
   Она покачала головой:
   – Нет. В том зале сильно пахло краской. Ты же слышал, там говорили, что в то утро покрасили потолок. – Она нервно потерла руки. – Чудо, по твоим словам.
   – Я сказал, совпадение. Но это было вовсе не чудесно, когда ты начала спрашивать о какой-то картине. Ты не должна была ни с кем разговаривать.
   – Я всего лишь задала невинный вопрос.
   – А он ответил. И пристально на тебя посмотрел, а потом и на меня. А потом он возьмет и вспомнит нас обоих. И этот чертов фотограф тоже вспомнит. Он снимал все, что движется!
   – Но я была в этом. – Она запустила руку в темные волосы. – Кого они будут искать, так это секретаршу Мюллер из Копенгагена.
   – Но я-то был не в гриме, – возразил Педер.
   – Ничего не случится, – успокаивала его Астрид.
   – Одна хорошая фотография может стать одной большой проблемой.
   – Ты уверен, что это хорошая фотография?
   – Найду фотографа, узнаю, что он нащелкал.
   – А ты можешь это сделать?
   Он кивнул:
   – Я должен.
   Глаза Астрид блеснули. Она взглянула на газету и поводила пальцем по фотографии Кларенса Боггса.
   – Не надо было его убивать.
   – С ним произошел несчастный случай, – нервно сказал он.
   – Ты же говорил, никто не пострадает.
   – И еще фотограф снимал. Это все меняет.
   Он нагнулся к ней и сказал тихо, но твердо:
   – Для тебя есть поручение, и ты должна его выполнить.
   Три американских бизнесмена сели за соседний столик, громко поздравляя друг друга с успешной поездкой.
   Педер взглянул на них и продолжил по-норвежски:
   – Когда ты снова увидишь Ллуэллина?
   Она едва заметно улыбнулась:
   – Сегодня вечером я позвоню ему из аэропорта и договорюсь о встрече.
   – Он живет один? У такого богача должна быть прислуга.
   – Там живет еще человек. Его зовут Фрейзер. И все. Я узнала это у рассыльного. Кажется, Фрейзер старше Ллуэллина, мальчик сказал, что он смешно говорит и что он сильный.
   – Думаешь, этот человек охраняет картины Ллуэллина?
   – Возможно. Еще есть пес, – добавила Астрид. – По словам рассыльного, из тех, что все время лают.
   Педер барабанил пальцами по сумке.
   – Я хочу, чтобы ты узнала о картине все. Измерь, если сможешь, посмотри, что за рама, какой задник, есть ли сигнализация, если да, то какая. Трудно ли будет вынуть картину из рамы, какие инструменты понадобятся. Большинство автопортретов Сезанна маленького размера.
   – Насколько я поняла со слов Ллуэллина, картина в очень большой, богатой, красивой раме.
   Педер подался вперед:
   – Узнай все. Мне не нужны догадки или неточная информация. Ясно?
   – Я узнаю все, что хочешь, и даже больше и о Ллуэллине, и о картине, и о старике, и о псе. – Она посмотрела на Педера почти вызывающе. – Сколько у меня времени?
   – Планы изменились. В январе будет проходить большая выставка Сезанна на юге Франции, в Экс-ан-Провансе. Мне сообщили, что Ллуэллин согласился выставить свою картину и что он собирается сам привезти ее. В таком случае картину легче всего будет украсть во время перевозки. – Он взял ее за руку. – К этому времени вы должны стать близкими друзьями.
   – Думаю, где будет Ллуэллин, там будет и его пес,– усмехнувшись, сказала она – И чем лучше он знает меня, тем больше будет лаять. Это глупо, но это проблема.
   – Я могу тебе помочь.
   Педер Аукруст расстегнул черную сумку. В ней были медицинские принадлежности врача-гомеопата В ячейках находились четыре стеклянные бутылочки по две унции, шесть по три драхмы, десять по шесть драхм, двенадцать по одной унции. Всего более тридцати гомеопатических средств. Там имелись отделения для скальпелей, игл, стетоскопа, пластыря, бинтов и тому подобного. На сумке золотом были выгравированы инициалы: Ч. М. В британском паспорте значилось, что он Чарльз Мецгер, доктор; визитная карточка сообщала, что он занимается гомеопатией, и указывала его лондонский адрес. Но Астрид называла его Педером. Норвежский паспорт, лежавший во внутреннем кармане пиджака, принадлежал Педеру Аукрусту; во французской визе значился адрес в Каннах.
   – Это тебе. – Из одного кармашка сумки он достал губную помаду и показал ей. – Это не просто помада. – Он снял колпачок. – Сейчас покажу. Покрутишь вправо – будет помада. Называется «Страстный розовый». Он ухмыльнулся. – Покрутишь влево – ничего не будет. Но если прижмешь к лапе этого пса, выскочит игла, впрыснет ему два кубика, и он заткнется… навсегда.
   Астрид несколько секунд смотрела на помаду.
   – Но я не хочу его убивать.
   – Это всего лишь собака, – равнодушно сказал он.– Мы не можем рисковать.
   Она закрыла помаду и бросила ее в сумочку.
   – Я хочу, чтобы ты поехал со мной.
   – Не могу. Нужно уладить кое-какие дела, пока ты будешь в Бостоне. – Он улыбнулся так, будто был очень собой доволен.
   – Педер, – заговорила она, избегая его взгляда, – когда это все начиналось, ты говорил, что мы уничтожим три картины. А теперь их четыре.
   Он решительно тряхнул головой:
   – Мир прекрасно обойдется без нескольких полотен Сезанна. Кроме того, каждая оставшаяся подскочит в цене.
   Он снова взялся за сумку, вытащил из нее коричневый конверт и передал ей.
   – Здесь пять тысяч долларов. Я еще пришлю банковский чек. Через неделю.
   Она положила конверт в сумочку.
   – Я позвоню тебе в воскресенье в то же время, – сказала она. Посмотрев на него, Астрид на секунду закрыла глаза, встала и пошла к входу в терминал.
   Педер проследил за ней взглядом и продолжал смотреть туда, где она исчезла среди пассажиров. Под его рукой лежала газета с фотографией Кларенса Боггса. Он сердито нахмурился.
   – Чертов фотограф.
   К столику подошел мужчина, поставил поднос и сел. Аукруст повернулся к нему, молча кивнул, взял газеты и сумку и направился к стоянке такси.

Глава 5

   Темза, наверное, самая известная из коротких рек в мире. Всего двести миль в длину, она знаменита своей немыслимой шириной: триста ярдов у Лондонского моста, а в устье на востоке Лондона берега разделяют около шести миль. Из-за больших повреждений, нанесенных бомбами во время Второй мировой войны, а также из-за того, что кардинально изменились способы, какими товары доставлялись в Лондон и вывозились из него, большие участки реки десятилетия пребывали в запустении. Возрождение этой великой реки началось с реконструкции Острова Собак, события, которое кто-то прославлял, а кто-то проклинал. Для разработчиков этот проект обернулся финансовой катастрофой.
   Изменилось и движение на реке. Вместо огромных контейнеровозов стали ходить маленькие грузовые и прогулочные суда. Под мостом Альберта, там, откуда начиналась Ройял Госпитал-Роуд, располагался пирс Кадоган, ставший родным домом для огромного количества частных судов и тех, что можно было взять напрокат. Среди них был отреставрированный сорокалетний буксир, корпус которого выкрасили в черный цвет, а леерные ограждения и рубку – в ярко-желтый и зеленый. На буксире красовались несколько вымпелов и два флага: выцветший британский и новенький греческий. На полированном дереве золотыми буквами светилось имя судна: «Сепера».
   На палубу вышла женщина и обратилась к тучному мужчине, стоявшему у ограждений:
   – Не пора ли, Никос?
   Он ответил:
   – Придет какой-то новый, а в первый раз все опаздывают.
   – Его имя, – сказала женщина, – не японское. – Она покачала головой. – Как его? Меццер? Я правильно произношу?