Страница:
– Блейд. – чуть угрожающе протянула змеиной красоты девочка с растатуированными рунами руками.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 135, мастер ножа, 46 ликвидированных.
Я тщательно всмотрелся в неторопливо переливающиеся в щелях век землистые глаза. Настороженные и холодные.
– Далее…
– Бэт. – представился голубоглазый болтун.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 137, мастер бега. Далее…
– Гриф. – буркнул, как я вспомнил, чтобы не оборачиваться, угрюмый сероглазый атлет.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 140, мастер движения тяжестей, филолог. Далее…
– Киро…
– Япония, Осака, IQ – 132, 6-ой дан карате и японского фехтования. Далее…
– Дэн…
– Япония, Осака, IQ – 149, электронщик. Далее.
– Мик…
– Франция, Марсель, IQ – 135, гимнаст, химик. Далее…
– Харш.– рыкнул я в стол и вдруг обнаружил, что с замиранием сердца жду, что хорошего Джейн скажет обо мне.
– Россия, Нижний Новгород, IQ – 151…
Джейн обвела взглядом аудиторию, подчеркнув миг ожидательной тишины, и сообщила:
– … Мастер кунфу [49]. Эколог. А меня зовут Джейн. Я – ваш инструктор-руководитель. Мой IQ – 153, по образованию я – воспитатель.
Итак, Нат, Мара, Тэсси, Дарк, Лайт, Блейд, Бэт, Гриф, Киро, Дэн, Мик и Харш! Во первых, сообщаю всем, что ваша догадка, что национальные тройки познакомились только здесь, верна. Общайтесь, не стесняясь. Во вторых, собираться здесь будем только каждый третий вечер, а все остальное время вы будете обучаться и общаться в виртуальной сфере корабельного компьютера. В третьих, обучение будет проводиться по индивидуальным планам и продлиться, на этом корабле, месяц, после чего вы перейдете на стационарную базу специальной переподготовки, где, кроме всего прочего, научитесь быстро двигаться и регенерировать повреждения тела. В четвертых, в каждого из вас уже вложено, переводя на земные деньги, по миллиарду долларов – во столько обошлась телепортация. Предчувствуя вопрос: вторая телепортация – смерть с вероятностью 75%. Третья – 99%. Энергозатраты пропорциональны шестой степени расстояния. Поэтому вас телепортировали на корабль-базу, прятавшуюся за Луной и сейчас мы летим на центральную базу подготовки персонала неприсоединенных планет. Более подробно о конфедерации второго расселения вы узнаете из виртуальной экскурсии. Вопросы?
– А эта железка как снимается? – жизнерадостно воскликнул Бэтмен без малейшей задержки.
– Какать тебе не надо. Писать прямо в нее – она для этого и предназначена. А сексом заниматься можно и нужно в виртуалке. Еще?
– Сколько вам лет? – очень незаинтересованно спросила Лайт.
– За счет простого корректирования граждане конфедерации в среднем живут 250 земных лет. Признаки старения появляются к 200. Полевая агентура редко умирает от старости. Еще?
– Структор, сэр, как вы решили проблему разорванных связей? – прохрипел я.
Женская пол-стола уставилась на меня очень удивленно.
– Харш раскрыл нас при рекрутировнии и не пробыл в сознании до этого момента. – объяснила им Джейн. – Харш, тебя убили с целью ограбления.
– Упокой, господи душу грешного врага твоего! – радостно отсалютовал я стаканом в потолок, и подмигнул ужаснувшимся Нат и Маре.
– Мистер Харш пожелал себе покоиться с миром. – перевела Джейн.
Тэсс нежно прощебетала что-то по-японски. Глядя в стакан, я выслушал перевод:
– Тэсс желает тебе жить, покоясь с миром в душе.
Я вздохнул и с горькой усмешкой кивнул проницательной до невыразимости мастеру каратэ.
– Еще вопросы?
– Как встретиться в виртуалке? – подозрительно спокойно поинтересовался Киро. Осторожно покосившись, я обнаружил, что он, как я и предполагал, восхищенно рассматривает бронелифчик пятого размера.
– Через неделю на отработке взаимодействия. Еще вопросы?
Пять секунд тишины.
– Тогда у вас с полчаса пообщаться и на тренировки.
Джейн оказалась у стены, засовывая в нее табуретку.
– Мара! -тихо буркнул я во вздернутый носик, опущенный к стакану чего-то синего.
– А? – подняла она на меня все еще шокированный взгляд. Увидев в них очень близкое и родное непонимание, «где я и за что», я понял, что каждый из дюжины присутствующих шокирован не меньше моего, но только я достойно ответил «врагу». Настроение оседлало понимание, что я тут самый кошмарный парень и взлетело на нем до немыслимых высот, с которых я даже не пошлю. Почти.
– Мар, не подумай, пожалуйста, что хамлю, но Киро слезами обливается, глядя на то, как такая прекрасная девушка портит себе осанку в безуспешной – уже, – попытке спрятать потрясающие доказательства того, что она – девушка.
– What have you said about me? – подал голос Киро. – I am dis [50]…
Мара, стрельнув глазами в сторону Киро, с грацией сибирской тигрицы выпрямилась и потянулась. Тэсс, которой реакция Киро была видна куда лучше, чем мне, бросила молниеносную фразу, начинавшуюся с «Дэн». Дэн хихикнул.
– Люди, давайте будем говорить по-английски. – хрипло попросила Блейд. Я и японцы глянули на ее руки, стиснувшие стакан, рассеянный взгляд, внимательно следящий за всеми нами, на согнутую спину и расслабленные для удара мышцы плеч. – Когда рядом со мной говорят что-то, чего я не понимаю, я начинаю нервничать.
Первым расхохотался Бэт. Мы хохотали минуту. Блейд дулась секунд десять, а потом тоже рассмеялась чистым детским смехом, странно осветившим лицо девушки с 46 зарубками на ноже.
– Блейд, извини. – прогудел я сквозь смех через минуту. – Просто захотелось сделать Киро приятный сюрприз, кроме маленькой заботы о Маре…
– И это было не столь уж незаметно. – повернулась к Блейд Лайт.
– Ага! – улыбнулась Тэсс. Мне. – Ты посоветовал ей не портить позвоночник?
– А ты посоветовала Дэну ущипнуть Киро?
– И он щипнул. И больно! – пожаловался Киро.
– Да-а-а-а! Куда я попала? – хихикнула Нат.
– В компанию колдунов и телепатов. – звонко и низко прогудел Мик, поднимая на Нат очень заинтересованное орлино-мафиозное лицо.
– О-о-о! А к кому относитесь вы? – завлекательной улыбочкой среагировала Нат. Меня грозило отрезать от остальных бурным флиртом. Будь настроение чуть похуже, я бы взял пример с Блейд и Лайт, угрюмо хлебающих сок по причине интенсивнейшего трепа Бэта с Дарк, или с Киро, все еще молча вкушавшего глазки, которые ему строил Мара. Чем занимался Дэн, кроме того, что спрятался от меня за Мика, я не видел. Зато я увидел очень выжидательный взгляд Тэсс.
Посмотрев друг на друга пару секунд мы встали, оборвав треп сотоварищей, и в наступившей тишине вышли в коридор.
– Это любовь с первого взгляда. – донеслось в спины объяснение Бэта. Тэсс смущенно хихикнула. В полумраке коридора ее хихиканье было чрезвычайно притягающим.
– Нет, он любит бить девушек в темных коридорах. – выпалила Блейд.
– Обожаю! – крикнул я в комнату, глядя в глаза Тэсс. – И вообще, не мешайте мне объясняться в любви.
Комната засмеялась и загудела, а я выдал смеющиеся глаза Тэсс:
– Тэсс, спешу положить к твои ногам руку, сердце, мозги… ну и прочее, пока ты не произвела эту нехитрую операцию самостоятельно посредством банального тоби уро маваши гери дзедан [51].
Тэсс, сгибаясь в хохоте, ответила:
– Да нет, простого тски гедан [52]думаю, хватит…
– А можно не ругаться? – прорычал Гриф
– Киро-сан, объясни! – весело прокричал я, звонко стукая себя по бронетрусам.
Тэсс хмыкнула и медленно перелилась в камаэ [53]. Вернув хмык, я встал в хачидзе-дачи. [54]
Шмяк!
Профессиональный тски [55]впечатался в успевшие натянуться мышцы, заботливо прикрывшие солнечное сплетение.
Отскочив, она спрятала лицо, кроме округлившихся глаз, в ладони, и виновато прошептала:
– Ой, я думала, будет укэ [56].
– А я думаю, мастер, вы просто нарываетесь на хорошую драку. Но у вас ничего не выйдет – у меня на прекрасных девушек, рожденных там, где красота Всходящего Солнца встретила звездную свободу заката, рука не поднимается…
– Вы драться будете или стихи читать? – буркнула Лайт, появляясь на пороге в сопровождении Киро.
– Лучше пусть стихи. – пошептала Тэсс. – Не знаю, как он дерется, а стихи читает замечательно.
– Вот и я так тоже думаю. – сообщила Джейн, выходя из темноты коридора. – И раз уж всем не сидится, прошу по комнатам воткнуть трубку из пола, прозрачную и полую, в клапан на бедре, и надвинуть на голову шлем.
Выслушав нестройный гул недовольных голосов, она захлопала в ладоши и тоном преуспевающего торговца душами крикнула:
– Давайте-давайте, мальчики и девочки, вас ждет нечто очень интересное!
– Да-да! – присоединился я к ней. – Вам понравиться больше, чем секс, наркотики и убийство, вместе взятые!
– А сам то ты чего не спешишь? – холодно спросила Тэсс, глядя в удаляющиеся спины.
– А он уже прошел вводное занятие и сейчас пойдет на курс коррекции. – быстро проговорила Джейн. Тон ее голоса мне не понравился. Тэсс ее голос не понравился тоже. Изучив меня долгим серьезным взглядом, Тесс обречено прошептала:
– Да? Ну тогда…
Развернувшись, она поплелась в свою камеру.
Подождав, пока за ней захлопнется дверь, Джейн повернулась ко мне и бросила:
– Пошли!
– Куда?
– Рекрут, у вас серьезные проблемы, и настоящий момент для их решения требуются радикальные меры, требующие от вас беспрекословного повиновения. За мной марш!
Джейн повернулась и помаршировала по коридору.
– Да уж даже Тэсс заметила, что радикальные! – буркнул я с левой ноги пристраиваясь в ногу.
– Тэсс, рекрут Харш, обычная японская сирота возрастом 17 лет, которую никто ни разу не целовал.
– Матерь… Да уж, рыбак рыбака видит издалека!
Я успел затормозить и не врезался в Джейн, нарисовавшуюся в шаге передо мной.
– Что? – подозрительно спокойным голосом спросила она. Спокойствие было настолько ледяным, что я испугался, как пойманный в холодильник мыш.
– Что «что»? – пролепетал я, отступая на шаг.
– Что значит «рыбак рыбака…»? – угрожающе процедила она, наступая.
– Ну… это… пословица.
– Я знаю! – рявкнула она. Я отпрыгнул в камаэ. Она, еле видимо в сумерках коридора, взъерошила волосы. Потом тоном уставшего вести допрос следователя спросила:
– Ты – девственник?
– Да. – выдавил я как мог спокойнее. – А что?
– Ох! Ненормальный! – по-бабьи всплеснула она руками. – Нет, ты точно девственник?!
– Ну если это так важно. – можешь исправить это прямо сейчас. Тогда будешь знать наверняка, что нет. – буркнул я, начиная нервничать. Где-то в глубине души я всегда знал, что какое-то значение ЭТО имеет. И предвкушение того, что сейчас я узнаю, какое, заставило ноги трястись и подкашиваться.
– За мной, бегом марш! – рявкнула Джейн, срываясь в легкую рысь в противоположную сторону.
Я рванул за ней, но догнал только в камере, где впервые проснулся. Не спев углубиться в воспоминания, я обнаружил, что Джейн уронила меня в какое-то кресло и что-то высматривает на мониторе припаянного к креслу компьютера
– Структор, сэр. – осторожно спросил я, ощущая, как что-то нежно трогает мой головной мозг. Кроме Джейн, отвлечься от массажа мозга было не на что – вся остальная комната было затемнена.
– Да. – сказала она сама себе и сдернув с трусиков маленькую коробочку, взволнованно в нее затараторила. Из рации хлынул, заткнув ее, густой спокойный бас. Выслушав его, она медленно вернула коробочку на пояс и посмотрела на меня, как стая волков на последнего кролика на планете.
– Что… такое? – нервно прохрипел я, еле удерживая желудок, нацелившийся выпрыгнуть и убежать куда-нибудь в более безопасное место, например, в кастрюлю.
– Ничего. Просто ты должен был умереть два раза – при телепортации, при неправильной конфигурации собирающих сознание модулей и от входа в виртуалку от передоза… Ладно, пошли… Но Творец тебя невзлюби! Как можно прожить треть жизни и остаться девственником?
– Наверно, предчувствовал, что это не треть, а всего десятая! – буркнул я.
Джейн наградила меня испуганным взглядом и разблокировала тяжелую дверь. Заведя меня в темноту за дверью, она уронила: «подожди здесь», и закрыла дверь, оставив меня нос к носу с моей ненаглядной темнотой, скрашиваемой лишь переливами разноцветных искр, мелькавших у меня перед глазами каждый раз, когда я закрывал глаза или смотрел в темноту.
Пяток секунд ничего не происходило, а потом дальняя стенка исчезла, на мгновение открыв моим глазам картинку звездного неба. Мощный рывок вылетающего в вакуум воздуха дернул меня – тело, мысль «решили, что спокойней будет убить», предсмертный ужас и вопль «бля!». Вакуум вырвал воздух из моих легких, отобрав крик. Потом он отобрал тепло мгновенным ударом боли вышвырнувшим меня из куска льда, которым стало мое тело.
Мы плыли в вакууме – мое тело и я, висящий в паре метров от него. Внимание, зафиксированное на диске с открытой дыркой, там и оставалось. Мне было все равно. Ничего не было. Мне было чуть грустно, но плакать мне все равно было уже нечем, и мне было все равно.
Диск постепенно удалялся, но мне было все равно. Он отдалился, став маленьким и неинтересным, но мне было все равно. Меня не было, а было опять только место, которое смотрит. Но теперь оно не могло ничего. Совсем ничего. Даже умереть. Даже напугаться. И тем более отомстить.
Хлынул гнев. Гнев, спокойный, расчетливый, садистский, вырос, захлестнул меня и я стал гневом, желающим только одного – вернуться на корабль и отомстить.
Я ненавидел этот сверкающий корабль. Я ненавидел маленькое пятнышко, отделившееся от него и полетевшее к моему телу, удалившемуся от меня, зависшему на месте, как только я почувствовал гнев. Потом я понял, что это летят меня спасать и гнев ударил, ослепив и уткнув в давящую слепящую белизну.
Белизна давила, давила, зажимая со всех сторон, размазывая меня, вдавливаясь в меня. А потом она исчезла, сменившись на что-то серое с тремя пятнами. И на боль. Боль, сжигавшую каждую клеточку тела.
Что– то упало мне на лицо и я, набирая воздуха для крика боли, вдохнул что-то, что растеклось по телу, убирая боль.
В глазах прояснилось. Но лучше бы видимость оставалась столь же хреновой, лишая меня сомнительного удовольствия созерцать три зеленых морды, склонившиеся надо мной.
Вытянутые челюсти, нацеленные на меня черные провалы ноздрей, маленькие желтые глазки, в которых завис, навечно, до конца сотворенного, тот самый гнев, который я чувствовал совсем недавно. Гнев загнанного в угол зверя, который очень хотел удержаться от убийства и умереть своей смертью. И за шкурой которого пришел мягкий, теплый, слабый, глупый, который хочет украсить шкурой свою теплую норку, который дрожал от страха, когда зверь хотел крови и шел искать ее. Украсить, чтобы хвастаться перед теплыми, мягкими и глупыми какой он холодный, жесткий, безжалостный, умный. Какой он, этот теплый, мягкий, слабый, глупый, какой он зверь.
В их глазах жил гнев загнанного зверя.
Я смотрел в три пары глаз, в которых был гнев, и животный ужас тепленького, мякенького, слабенького, глупенького человечка, столкнувшегося со зверем, пробудился во мне, разросся во мне, захватил ноги, живот, дошел до легких и готов был выплеснуться криком животного ужаса который, я знал, смениться бульканьем перегрызенного горла. Я знал, что я – блюдо на столе и они, эти трое, в которых живет гнев зверя, хотят меня съесть.
Гнев выскочил из памяти, прокатился по телу, выметая страх, натянул мышцы, подбросил тело в прыжок.
Упав на пол и согнувшись, я вытянул скрюченные руки к троим, стоявшим вокруг висящей в воздухе серой платформы, и внезапно понял, что различаю их, и что они, эти зеленые ящеры с подвижными четырехпальцевыми пястями, длинными мощными ногами и хвостом, одетые в серый пластик, где-то встречались мне раньше.
Гнев, заполнявший все, мешал думать и я просто знал, что серая платформа – реанимационная панель, что ящик и кресло у стены – блок мыслеимплантации, что двое молодых – рядовые, а уродливый старик – техник второго класса. И еще я знал, что старше их. Неизмеримо.
Гнев, нараставший, сметающий сознание, вплеснулся в хриплом утробном реве:
– Хлан джан кандзукан тестерс!!!! [57]
Трое улыбнулись, подобострастно, испуганно.
Кусок стены за их спинами отъехал в сторону и в медотсек быстрым шагом влетел ящер в черном с белым глазом под тремя веками, нарисованным на левой стороне груди.
Он был свой. Но младше. Гнев остановился и стал перетекать в спокойную злобу.
– Чвахан эхок стол?!– рявкнул я на ящера в черном и какой-то старый я, мягкий, слабый, глупый, которому дали немножко побыть, подумал, что это за чушь я несу.
– Члукан, черукси. – поревел ящер в черном.
Откуда-то из злобы и гнева, медленно откатывающихся, уступая место старому мне, пришло понимание, что он, в черном, выразил почтительное желание разобраться и наказать виновных. Понимание, и уверенность в том, что я его понимаю, а не придумываю, ускользали вместе с гневом и злобой, уступая место страху и тупому животному непониманию жертвы. Я разозлился на себя и заревел, разрывая голосовые связки, не предназначенные для этого языка:
– Чваг!!!!
Ящер в черном замер, потом повернулся к мне и тихо, осторожно прорычал:
– Чван захазухан эст.
Тонкая оболочка злобы, чудом удерживаемая на перепуганном и глупом мне, донесла понимание того, что он не понимает, но хочет помочь.
Я утробно зарычал, с наслаждением заставляя тело затрястись от гнева, нарастающего и вернувшего понимание, и тихо, потрясаясь вложенной в рык злобе, выдал:
– Чкан зах екон стук.
– Джена. – спокойно прорычал ящер в черном, указывая на кресло в углу медотсека, подголовник которого был опутан проводами.
Гнев, откатываясь и конденсируясь в не воспринимаемую давящую тупую боль, успел передать: «быстрее».
Я рванул в кресло, как жертва, спасающаяся от хищника. Гнев исчез, и я опять стал напуганным куском мяса, запомнившим только одно – спасение в кресле.
Тело, не чувствую ничего, упало в кресло, голова легла в путаницу проводов. Ящер в черном пригнул к гигантскому, во всю стену, пульту и нажал кнопку.
Все замерло.
Потом мне стало хорошо, спокойно и чуть-чуть жутковато, как на большом спуске с американских горок.
Картинки, безжизненные, без мыслей, без эмоций, боли, замелькали передо мной, раскручиваясь обратно. Быстрее, быстрее, быстрее. Наконец они замелькали так быстро, что я перестал воспринимать их как трехмерное кино на обратной прокрутке, выхватывая только отдельные кадры.
Армия, 23 года.
ВУЗ, 20
Секция, 14
Детсад, 5
Кроватка, полгода
Три месяца до рожденья, под потолком комнаты, где мать.
Зачатие, под потолком.
Ночное небо, корабль
Автомашина, навстречу грузовик, секунда до смерти, 53 года.
Штаб квартира ФБР, кабинет Гувера, 46 лет.
Рейхстаг, 44 года
Гитлер, квартира, 33 года.
Техас, кабинет моего дома, 23 года.
Техас, тренер, 15 лет.
Техас, рожденье
Орбита земли, за час до рождения, я падаю на планету.
Картинки резко замедлили бег и я увидел, как мои зеленые четырехпалые пальцы набили что-то на пульте, а голова легла в переплетение проводов, и в этот момент вернулись все ощущения. Только один момент космической злобы на все, что посмело остаться в живых, холодной, расчетливой, безжалостной. Потом ощущение, как большой кусок памяти исчезает, сменяясь чужой, которая теперь моя. Насовсем.
И торжество, торжество замаскированного, который теперь может быть среди глупых, теплых, мягких, добрых, не узнанный и не обнаруженный.
Я с ревом выпрыгнул из кресла и не получив опоры хвоста, упал.
Вскочив и посмотрев на свое тело, я вспомнил, кто я и где я.
Злоба, спрятанная, и проявившаяся, осталась, и я понимал. Я понимал, что она, злоба, потом опять спрячется, и я буду вспоминать все как страшный сон, но сейчас, среди своих, я мог не прятаться и наслаждался этим.
– Я – майор внешней разведки Денджуан Накансток. – прорычал я в лейтенанта внешней разведки, все еще стоящего у пульта. – После устраняющей имплантации внедрился на Хару с диверсионной миссией. Выполнение отчету не подлежит. Возврат не предусмотрен. После выполнения миссии реинкарнировался в текущее тело, в котором внедрился во внешние службы Хомо.
– Что предполагаете, ветеран? – уважительно спросил лейтенант.
Я, старый я, незлобный, мягкий, измочаленный непонятной до этого жизнью, хотел вернуться обратно. Хотел к Тэсс. Дернув на место начавшую таять злобу, бывшую всего лишь тенью злобы майора Денджукан, но от которой техник и двое рядовых синели от страха, я тихонько прорычал:
– Догнать тот корабль, с которого меня выкинули, вернуться.
– Хорошо. – лейтенант посмотрел на рядовых. Они сорвались и исчезли в двери. – Ветеран, позвольте предложить защитную метку.
Метка – хорошо. Метка покажет своим, что я – свой, и чужим, что я под защитой своих.
Я молча положи тело, такое слабое, нежное, хрупкое, на реанимационную платформу, и закрыл глаза.
Правое плече ожгло болью, которая сразу же стала затихать. Что-то захлопнулось на правом запястье.
Я открыл глаза и посмотрел на руку. На ней на массивном браслете зеленоватого металла светился гигантский циферблат с тремя рядами цифр.
Старый я удивился, а новый вспомнил, что арабские заброшены на землю нами и что стандартные маяки-детекторы метаба маскируются под часы.
– Хорошо. – прорычал я, вставая с кровати и разглядывая правое плече, на котором багровеющим шрамом отпечатался маленький значок «ветеран».
– Господин, вы закончили? – подобострастно спросил голос из динамика под потолком.
– Да. – недовольно рубанул лейтенант.
– Вокруг судна уже десять минут летает челнок Хомо с того корабля, откуда выкинули тело ветерана. Пытается связаться. Что?
– Пусть залетает в шлюз. – повелительно рявкнул я. Техник посинел от страха и отпрыгнул от платформы.
Злоба, предчувствуя, что ей скоро прятаться, вылезла и давила, давила, давила на всех и все вокруг, подчиняя все и вся, которое знало, что оно подчиниться или немедленно будет уничтожено.
– Да, ветеран. – испуганно сказал динамик и выключился. Легкое, мимолетное чувство удовлетворения. Я, удивляясь собственной мягкости, решил пощадить этого старого труса-техника и повернулся к лейтенанту.
– Отведи меня в шлюз. – приказал я ему.
– Хорошо, ветеран. – спокойно согласился он и пошел двери.
Идя за ним по темному коридору, я чувствовал, как моя злоба выдавливает его и он, несмотря на специальную обработку, начинает бояться. Боятся, потому что я сзади, потому что он меня не знает, потому что я говорю без акцента, хотя голосовые связки Хомо для этого не предназначены. Бояться по другим «потому что», которых становилось все больше и больше. Он находил оправдания своему страху, но он уже боялся, и оправдания только уменьшали его власть над страхом, опуская его до уровня стен, пола, потолка, начинавших дрожать при приближении меня – кома злобы на все движущееся, на все, что не замерло, не затаилось, не застыло, ожидая моего повеления исчезнуть или существовать.
– Ветеран, возможно, вы забыли. – начал лейтенант, останавливаясь перед гигантской плитой с маленьким окошечком. Повернувшись ко мне, но глядя в пол, он продолжил: – Я чувствую в вас модуль «Память Творца». Я вынужден доложить об этом.
– Хорошо. – прошипел я. он вздрогнул.
– Доложи, что я – на своем пути и не хочу, чтобы меня трогали и напоминали. Вы знаете, что будет, если нет.
– Да, ветеран. – страх, пробив обработку, окрасил его кожу в лиловый. Захрипев, он отступил на шаг и нетвердой рукой ткнул в кнопку. Плита отъехала в сторону, открыв вид на ангар, где меж двух рядов ощетинившихся пушками штурмовиков лежал маленький диск с распахнутым люком. Возле люка стояла фигурка в скафандре с излучателем на поясе.
Маленькое, теплое, мягкое, слабое, глупое. Нежное. Джейн.
Злоба стала спадать, прячась, возвращаясь в свое логово в горах и пропастях моей памяти, где она пряталась всю жизнь и будет прятаться дальше, пока не потребуется.
– Мне нужен мой человек. – металлический голос от скафандра прокатился по безжизненному ангару и исчез в стенах. Я стоя в темноте, невидимый, посмотрел на Джейн, почувствовал ее страх, напряжение, закушенные губы, побелевшее лицо, сузившиеся зрачки, трясущиеся руки, ожидания смерти с надеждой на неприкосновенность Хомо. Злоба, напоследок высунувшись из норки, засмеялась жутким смехом.
Повернувшись к лейтенанту, прислонившемуся к стене, и безуспешно пытавшемуся согнать синеву, я отсалютовал ему, и приняв ответный салют, оборвал смех и вышел в ангар, на ходу забывая, где в моей памяти злоба.
Злоба исчезла, но злобное веселье осталось.
Я небрежной походкой брел среди чужих штурмовиков, и босые подошвы звонко шлепали по пластику пола, страшновато заполняя пустоту и тишину ангара.
Спрятав глаза в пол, я придумывал шутку, которой отвечу на вопрос Джейн.
– Харш! – лязгнул динамик скафандра. Я продолжал идти. Воспоминания о только что пережитом удалялись, стали далеким облачком, висящим где-то над логовом. Я стал собой. Старым собой, ставшим более спокойным, жестоким, хладнокровным, но – собой. Харшем.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 135, мастер ножа, 46 ликвидированных.
Я тщательно всмотрелся в неторопливо переливающиеся в щелях век землистые глаза. Настороженные и холодные.
– Далее…
– Бэт. – представился голубоглазый болтун.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 137, мастер бега. Далее…
– Гриф. – буркнул, как я вспомнил, чтобы не оборачиваться, угрюмый сероглазый атлет.
– Норвегия, Тронхейм, IQ – 140, мастер движения тяжестей, филолог. Далее…
– Киро…
– Япония, Осака, IQ – 132, 6-ой дан карате и японского фехтования. Далее…
– Дэн…
– Япония, Осака, IQ – 149, электронщик. Далее.
– Мик…
– Франция, Марсель, IQ – 135, гимнаст, химик. Далее…
– Харш.– рыкнул я в стол и вдруг обнаружил, что с замиранием сердца жду, что хорошего Джейн скажет обо мне.
– Россия, Нижний Новгород, IQ – 151…
Джейн обвела взглядом аудиторию, подчеркнув миг ожидательной тишины, и сообщила:
– … Мастер кунфу [49]. Эколог. А меня зовут Джейн. Я – ваш инструктор-руководитель. Мой IQ – 153, по образованию я – воспитатель.
Итак, Нат, Мара, Тэсси, Дарк, Лайт, Блейд, Бэт, Гриф, Киро, Дэн, Мик и Харш! Во первых, сообщаю всем, что ваша догадка, что национальные тройки познакомились только здесь, верна. Общайтесь, не стесняясь. Во вторых, собираться здесь будем только каждый третий вечер, а все остальное время вы будете обучаться и общаться в виртуальной сфере корабельного компьютера. В третьих, обучение будет проводиться по индивидуальным планам и продлиться, на этом корабле, месяц, после чего вы перейдете на стационарную базу специальной переподготовки, где, кроме всего прочего, научитесь быстро двигаться и регенерировать повреждения тела. В четвертых, в каждого из вас уже вложено, переводя на земные деньги, по миллиарду долларов – во столько обошлась телепортация. Предчувствуя вопрос: вторая телепортация – смерть с вероятностью 75%. Третья – 99%. Энергозатраты пропорциональны шестой степени расстояния. Поэтому вас телепортировали на корабль-базу, прятавшуюся за Луной и сейчас мы летим на центральную базу подготовки персонала неприсоединенных планет. Более подробно о конфедерации второго расселения вы узнаете из виртуальной экскурсии. Вопросы?
– А эта железка как снимается? – жизнерадостно воскликнул Бэтмен без малейшей задержки.
– Какать тебе не надо. Писать прямо в нее – она для этого и предназначена. А сексом заниматься можно и нужно в виртуалке. Еще?
– Сколько вам лет? – очень незаинтересованно спросила Лайт.
– За счет простого корректирования граждане конфедерации в среднем живут 250 земных лет. Признаки старения появляются к 200. Полевая агентура редко умирает от старости. Еще?
– Структор, сэр, как вы решили проблему разорванных связей? – прохрипел я.
Женская пол-стола уставилась на меня очень удивленно.
– Харш раскрыл нас при рекрутировнии и не пробыл в сознании до этого момента. – объяснила им Джейн. – Харш, тебя убили с целью ограбления.
– Упокой, господи душу грешного врага твоего! – радостно отсалютовал я стаканом в потолок, и подмигнул ужаснувшимся Нат и Маре.
– Мистер Харш пожелал себе покоиться с миром. – перевела Джейн.
Тэсс нежно прощебетала что-то по-японски. Глядя в стакан, я выслушал перевод:
– Тэсс желает тебе жить, покоясь с миром в душе.
Я вздохнул и с горькой усмешкой кивнул проницательной до невыразимости мастеру каратэ.
– Еще вопросы?
– Как встретиться в виртуалке? – подозрительно спокойно поинтересовался Киро. Осторожно покосившись, я обнаружил, что он, как я и предполагал, восхищенно рассматривает бронелифчик пятого размера.
– Через неделю на отработке взаимодействия. Еще вопросы?
Пять секунд тишины.
– Тогда у вас с полчаса пообщаться и на тренировки.
Джейн оказалась у стены, засовывая в нее табуретку.
– Мара! -тихо буркнул я во вздернутый носик, опущенный к стакану чего-то синего.
– А? – подняла она на меня все еще шокированный взгляд. Увидев в них очень близкое и родное непонимание, «где я и за что», я понял, что каждый из дюжины присутствующих шокирован не меньше моего, но только я достойно ответил «врагу». Настроение оседлало понимание, что я тут самый кошмарный парень и взлетело на нем до немыслимых высот, с которых я даже не пошлю. Почти.
– Мар, не подумай, пожалуйста, что хамлю, но Киро слезами обливается, глядя на то, как такая прекрасная девушка портит себе осанку в безуспешной – уже, – попытке спрятать потрясающие доказательства того, что она – девушка.
– What have you said about me? – подал голос Киро. – I am dis [50]…
Мара, стрельнув глазами в сторону Киро, с грацией сибирской тигрицы выпрямилась и потянулась. Тэсс, которой реакция Киро была видна куда лучше, чем мне, бросила молниеносную фразу, начинавшуюся с «Дэн». Дэн хихикнул.
– Люди, давайте будем говорить по-английски. – хрипло попросила Блейд. Я и японцы глянули на ее руки, стиснувшие стакан, рассеянный взгляд, внимательно следящий за всеми нами, на согнутую спину и расслабленные для удара мышцы плеч. – Когда рядом со мной говорят что-то, чего я не понимаю, я начинаю нервничать.
Первым расхохотался Бэт. Мы хохотали минуту. Блейд дулась секунд десять, а потом тоже рассмеялась чистым детским смехом, странно осветившим лицо девушки с 46 зарубками на ноже.
– Блейд, извини. – прогудел я сквозь смех через минуту. – Просто захотелось сделать Киро приятный сюрприз, кроме маленькой заботы о Маре…
– И это было не столь уж незаметно. – повернулась к Блейд Лайт.
– Ага! – улыбнулась Тэсс. Мне. – Ты посоветовал ей не портить позвоночник?
– А ты посоветовала Дэну ущипнуть Киро?
– И он щипнул. И больно! – пожаловался Киро.
– Да-а-а-а! Куда я попала? – хихикнула Нат.
– В компанию колдунов и телепатов. – звонко и низко прогудел Мик, поднимая на Нат очень заинтересованное орлино-мафиозное лицо.
– О-о-о! А к кому относитесь вы? – завлекательной улыбочкой среагировала Нат. Меня грозило отрезать от остальных бурным флиртом. Будь настроение чуть похуже, я бы взял пример с Блейд и Лайт, угрюмо хлебающих сок по причине интенсивнейшего трепа Бэта с Дарк, или с Киро, все еще молча вкушавшего глазки, которые ему строил Мара. Чем занимался Дэн, кроме того, что спрятался от меня за Мика, я не видел. Зато я увидел очень выжидательный взгляд Тэсс.
Посмотрев друг на друга пару секунд мы встали, оборвав треп сотоварищей, и в наступившей тишине вышли в коридор.
– Это любовь с первого взгляда. – донеслось в спины объяснение Бэта. Тэсс смущенно хихикнула. В полумраке коридора ее хихиканье было чрезвычайно притягающим.
– Нет, он любит бить девушек в темных коридорах. – выпалила Блейд.
– Обожаю! – крикнул я в комнату, глядя в глаза Тэсс. – И вообще, не мешайте мне объясняться в любви.
Комната засмеялась и загудела, а я выдал смеющиеся глаза Тэсс:
– Тэсс, спешу положить к твои ногам руку, сердце, мозги… ну и прочее, пока ты не произвела эту нехитрую операцию самостоятельно посредством банального тоби уро маваши гери дзедан [51].
Тэсс, сгибаясь в хохоте, ответила:
– Да нет, простого тски гедан [52]думаю, хватит…
– А можно не ругаться? – прорычал Гриф
– Киро-сан, объясни! – весело прокричал я, звонко стукая себя по бронетрусам.
Тэсс хмыкнула и медленно перелилась в камаэ [53]. Вернув хмык, я встал в хачидзе-дачи. [54]
Шмяк!
Профессиональный тски [55]впечатался в успевшие натянуться мышцы, заботливо прикрывшие солнечное сплетение.
Отскочив, она спрятала лицо, кроме округлившихся глаз, в ладони, и виновато прошептала:
– Ой, я думала, будет укэ [56].
– А я думаю, мастер, вы просто нарываетесь на хорошую драку. Но у вас ничего не выйдет – у меня на прекрасных девушек, рожденных там, где красота Всходящего Солнца встретила звездную свободу заката, рука не поднимается…
– Вы драться будете или стихи читать? – буркнула Лайт, появляясь на пороге в сопровождении Киро.
– Лучше пусть стихи. – пошептала Тэсс. – Не знаю, как он дерется, а стихи читает замечательно.
– Вот и я так тоже думаю. – сообщила Джейн, выходя из темноты коридора. – И раз уж всем не сидится, прошу по комнатам воткнуть трубку из пола, прозрачную и полую, в клапан на бедре, и надвинуть на голову шлем.
Выслушав нестройный гул недовольных голосов, она захлопала в ладоши и тоном преуспевающего торговца душами крикнула:
– Давайте-давайте, мальчики и девочки, вас ждет нечто очень интересное!
– Да-да! – присоединился я к ней. – Вам понравиться больше, чем секс, наркотики и убийство, вместе взятые!
– А сам то ты чего не спешишь? – холодно спросила Тэсс, глядя в удаляющиеся спины.
– А он уже прошел вводное занятие и сейчас пойдет на курс коррекции. – быстро проговорила Джейн. Тон ее голоса мне не понравился. Тэсс ее голос не понравился тоже. Изучив меня долгим серьезным взглядом, Тесс обречено прошептала:
– Да? Ну тогда…
Развернувшись, она поплелась в свою камеру.
Подождав, пока за ней захлопнется дверь, Джейн повернулась ко мне и бросила:
– Пошли!
– Куда?
– Рекрут, у вас серьезные проблемы, и настоящий момент для их решения требуются радикальные меры, требующие от вас беспрекословного повиновения. За мной марш!
Джейн повернулась и помаршировала по коридору.
– Да уж даже Тэсс заметила, что радикальные! – буркнул я с левой ноги пристраиваясь в ногу.
– Тэсс, рекрут Харш, обычная японская сирота возрастом 17 лет, которую никто ни разу не целовал.
– Матерь… Да уж, рыбак рыбака видит издалека!
Я успел затормозить и не врезался в Джейн, нарисовавшуюся в шаге передо мной.
– Что? – подозрительно спокойным голосом спросила она. Спокойствие было настолько ледяным, что я испугался, как пойманный в холодильник мыш.
– Что «что»? – пролепетал я, отступая на шаг.
– Что значит «рыбак рыбака…»? – угрожающе процедила она, наступая.
– Ну… это… пословица.
– Я знаю! – рявкнула она. Я отпрыгнул в камаэ. Она, еле видимо в сумерках коридора, взъерошила волосы. Потом тоном уставшего вести допрос следователя спросила:
– Ты – девственник?
– Да. – выдавил я как мог спокойнее. – А что?
– Ох! Ненормальный! – по-бабьи всплеснула она руками. – Нет, ты точно девственник?!
– Ну если это так важно. – можешь исправить это прямо сейчас. Тогда будешь знать наверняка, что нет. – буркнул я, начиная нервничать. Где-то в глубине души я всегда знал, что какое-то значение ЭТО имеет. И предвкушение того, что сейчас я узнаю, какое, заставило ноги трястись и подкашиваться.
– За мной, бегом марш! – рявкнула Джейн, срываясь в легкую рысь в противоположную сторону.
Я рванул за ней, но догнал только в камере, где впервые проснулся. Не спев углубиться в воспоминания, я обнаружил, что Джейн уронила меня в какое-то кресло и что-то высматривает на мониторе припаянного к креслу компьютера
– Структор, сэр. – осторожно спросил я, ощущая, как что-то нежно трогает мой головной мозг. Кроме Джейн, отвлечься от массажа мозга было не на что – вся остальная комната было затемнена.
– Да. – сказала она сама себе и сдернув с трусиков маленькую коробочку, взволнованно в нее затараторила. Из рации хлынул, заткнув ее, густой спокойный бас. Выслушав его, она медленно вернула коробочку на пояс и посмотрела на меня, как стая волков на последнего кролика на планете.
– Что… такое? – нервно прохрипел я, еле удерживая желудок, нацелившийся выпрыгнуть и убежать куда-нибудь в более безопасное место, например, в кастрюлю.
– Ничего. Просто ты должен был умереть два раза – при телепортации, при неправильной конфигурации собирающих сознание модулей и от входа в виртуалку от передоза… Ладно, пошли… Но Творец тебя невзлюби! Как можно прожить треть жизни и остаться девственником?
– Наверно, предчувствовал, что это не треть, а всего десятая! – буркнул я.
Джейн наградила меня испуганным взглядом и разблокировала тяжелую дверь. Заведя меня в темноту за дверью, она уронила: «подожди здесь», и закрыла дверь, оставив меня нос к носу с моей ненаглядной темнотой, скрашиваемой лишь переливами разноцветных искр, мелькавших у меня перед глазами каждый раз, когда я закрывал глаза или смотрел в темноту.
Пяток секунд ничего не происходило, а потом дальняя стенка исчезла, на мгновение открыв моим глазам картинку звездного неба. Мощный рывок вылетающего в вакуум воздуха дернул меня – тело, мысль «решили, что спокойней будет убить», предсмертный ужас и вопль «бля!». Вакуум вырвал воздух из моих легких, отобрав крик. Потом он отобрал тепло мгновенным ударом боли вышвырнувшим меня из куска льда, которым стало мое тело.
«Добрые дела ни к чему хорошему не приведут. А злые – ни к чему плохому». Энциклопедия Неприятностей, Том 4, «Добродетельность» стр. 7 «Общая теория злодеяний»
Мы плыли в вакууме – мое тело и я, висящий в паре метров от него. Внимание, зафиксированное на диске с открытой дыркой, там и оставалось. Мне было все равно. Ничего не было. Мне было чуть грустно, но плакать мне все равно было уже нечем, и мне было все равно.
Диск постепенно удалялся, но мне было все равно. Он отдалился, став маленьким и неинтересным, но мне было все равно. Меня не было, а было опять только место, которое смотрит. Но теперь оно не могло ничего. Совсем ничего. Даже умереть. Даже напугаться. И тем более отомстить.
Хлынул гнев. Гнев, спокойный, расчетливый, садистский, вырос, захлестнул меня и я стал гневом, желающим только одного – вернуться на корабль и отомстить.
Я ненавидел этот сверкающий корабль. Я ненавидел маленькое пятнышко, отделившееся от него и полетевшее к моему телу, удалившемуся от меня, зависшему на месте, как только я почувствовал гнев. Потом я понял, что это летят меня спасать и гнев ударил, ослепив и уткнув в давящую слепящую белизну.
Белизна давила, давила, зажимая со всех сторон, размазывая меня, вдавливаясь в меня. А потом она исчезла, сменившись на что-то серое с тремя пятнами. И на боль. Боль, сжигавшую каждую клеточку тела.
Что– то упало мне на лицо и я, набирая воздуха для крика боли, вдохнул что-то, что растеклось по телу, убирая боль.
В глазах прояснилось. Но лучше бы видимость оставалась столь же хреновой, лишая меня сомнительного удовольствия созерцать три зеленых морды, склонившиеся надо мной.
Вытянутые челюсти, нацеленные на меня черные провалы ноздрей, маленькие желтые глазки, в которых завис, навечно, до конца сотворенного, тот самый гнев, который я чувствовал совсем недавно. Гнев загнанного в угол зверя, который очень хотел удержаться от убийства и умереть своей смертью. И за шкурой которого пришел мягкий, теплый, слабый, глупый, который хочет украсить шкурой свою теплую норку, который дрожал от страха, когда зверь хотел крови и шел искать ее. Украсить, чтобы хвастаться перед теплыми, мягкими и глупыми какой он холодный, жесткий, безжалостный, умный. Какой он, этот теплый, мягкий, слабый, глупый, какой он зверь.
В их глазах жил гнев загнанного зверя.
Я смотрел в три пары глаз, в которых был гнев, и животный ужас тепленького, мякенького, слабенького, глупенького человечка, столкнувшегося со зверем, пробудился во мне, разросся во мне, захватил ноги, живот, дошел до легких и готов был выплеснуться криком животного ужаса который, я знал, смениться бульканьем перегрызенного горла. Я знал, что я – блюдо на столе и они, эти трое, в которых живет гнев зверя, хотят меня съесть.
Гнев выскочил из памяти, прокатился по телу, выметая страх, натянул мышцы, подбросил тело в прыжок.
Упав на пол и согнувшись, я вытянул скрюченные руки к троим, стоявшим вокруг висящей в воздухе серой платформы, и внезапно понял, что различаю их, и что они, эти зеленые ящеры с подвижными четырехпальцевыми пястями, длинными мощными ногами и хвостом, одетые в серый пластик, где-то встречались мне раньше.
Гнев, заполнявший все, мешал думать и я просто знал, что серая платформа – реанимационная панель, что ящик и кресло у стены – блок мыслеимплантации, что двое молодых – рядовые, а уродливый старик – техник второго класса. И еще я знал, что старше их. Неизмеримо.
Гнев, нараставший, сметающий сознание, вплеснулся в хриплом утробном реве:
– Хлан джан кандзукан тестерс!!!! [57]
Трое улыбнулись, подобострастно, испуганно.
Кусок стены за их спинами отъехал в сторону и в медотсек быстрым шагом влетел ящер в черном с белым глазом под тремя веками, нарисованным на левой стороне груди.
Он был свой. Но младше. Гнев остановился и стал перетекать в спокойную злобу.
– Чвахан эхок стол?!– рявкнул я на ящера в черном и какой-то старый я, мягкий, слабый, глупый, которому дали немножко побыть, подумал, что это за чушь я несу.
– Члукан, черукси. – поревел ящер в черном.
Откуда-то из злобы и гнева, медленно откатывающихся, уступая место старому мне, пришло понимание, что он, в черном, выразил почтительное желание разобраться и наказать виновных. Понимание, и уверенность в том, что я его понимаю, а не придумываю, ускользали вместе с гневом и злобой, уступая место страху и тупому животному непониманию жертвы. Я разозлился на себя и заревел, разрывая голосовые связки, не предназначенные для этого языка:
– Чваг!!!!
Ящер в черном замер, потом повернулся к мне и тихо, осторожно прорычал:
– Чван захазухан эст.
Тонкая оболочка злобы, чудом удерживаемая на перепуганном и глупом мне, донесла понимание того, что он не понимает, но хочет помочь.
Я утробно зарычал, с наслаждением заставляя тело затрястись от гнева, нарастающего и вернувшего понимание, и тихо, потрясаясь вложенной в рык злобе, выдал:
– Чкан зах екон стук.
– Джена. – спокойно прорычал ящер в черном, указывая на кресло в углу медотсека, подголовник которого был опутан проводами.
Гнев, откатываясь и конденсируясь в не воспринимаемую давящую тупую боль, успел передать: «быстрее».
Я рванул в кресло, как жертва, спасающаяся от хищника. Гнев исчез, и я опять стал напуганным куском мяса, запомнившим только одно – спасение в кресле.
Тело, не чувствую ничего, упало в кресло, голова легла в путаницу проводов. Ящер в черном пригнул к гигантскому, во всю стену, пульту и нажал кнопку.
Все замерло.
Потом мне стало хорошо, спокойно и чуть-чуть жутковато, как на большом спуске с американских горок.
Картинки, безжизненные, без мыслей, без эмоций, боли, замелькали передо мной, раскручиваясь обратно. Быстрее, быстрее, быстрее. Наконец они замелькали так быстро, что я перестал воспринимать их как трехмерное кино на обратной прокрутке, выхватывая только отдельные кадры.
Армия, 23 года.
ВУЗ, 20
Секция, 14
Детсад, 5
Кроватка, полгода
Три месяца до рожденья, под потолком комнаты, где мать.
Зачатие, под потолком.
Ночное небо, корабль
Автомашина, навстречу грузовик, секунда до смерти, 53 года.
Штаб квартира ФБР, кабинет Гувера, 46 лет.
Рейхстаг, 44 года
Гитлер, квартира, 33 года.
Техас, кабинет моего дома, 23 года.
Техас, тренер, 15 лет.
Техас, рожденье
Орбита земли, за час до рождения, я падаю на планету.
Картинки резко замедлили бег и я увидел, как мои зеленые четырехпалые пальцы набили что-то на пульте, а голова легла в переплетение проводов, и в этот момент вернулись все ощущения. Только один момент космической злобы на все, что посмело остаться в живых, холодной, расчетливой, безжалостной. Потом ощущение, как большой кусок памяти исчезает, сменяясь чужой, которая теперь моя. Насовсем.
И торжество, торжество замаскированного, который теперь может быть среди глупых, теплых, мягких, добрых, не узнанный и не обнаруженный.
Я с ревом выпрыгнул из кресла и не получив опоры хвоста, упал.
Вскочив и посмотрев на свое тело, я вспомнил, кто я и где я.
Злоба, спрятанная, и проявившаяся, осталась, и я понимал. Я понимал, что она, злоба, потом опять спрячется, и я буду вспоминать все как страшный сон, но сейчас, среди своих, я мог не прятаться и наслаждался этим.
– Я – майор внешней разведки Денджуан Накансток. – прорычал я в лейтенанта внешней разведки, все еще стоящего у пульта. – После устраняющей имплантации внедрился на Хару с диверсионной миссией. Выполнение отчету не подлежит. Возврат не предусмотрен. После выполнения миссии реинкарнировался в текущее тело, в котором внедрился во внешние службы Хомо.
– Что предполагаете, ветеран? – уважительно спросил лейтенант.
Я, старый я, незлобный, мягкий, измочаленный непонятной до этого жизнью, хотел вернуться обратно. Хотел к Тэсс. Дернув на место начавшую таять злобу, бывшую всего лишь тенью злобы майора Денджукан, но от которой техник и двое рядовых синели от страха, я тихонько прорычал:
– Догнать тот корабль, с которого меня выкинули, вернуться.
– Хорошо. – лейтенант посмотрел на рядовых. Они сорвались и исчезли в двери. – Ветеран, позвольте предложить защитную метку.
Метка – хорошо. Метка покажет своим, что я – свой, и чужим, что я под защитой своих.
Я молча положи тело, такое слабое, нежное, хрупкое, на реанимационную платформу, и закрыл глаза.
Правое плече ожгло болью, которая сразу же стала затихать. Что-то захлопнулось на правом запястье.
Я открыл глаза и посмотрел на руку. На ней на массивном браслете зеленоватого металла светился гигантский циферблат с тремя рядами цифр.
Старый я удивился, а новый вспомнил, что арабские заброшены на землю нами и что стандартные маяки-детекторы метаба маскируются под часы.
– Хорошо. – прорычал я, вставая с кровати и разглядывая правое плече, на котором багровеющим шрамом отпечатался маленький значок «ветеран».
– Господин, вы закончили? – подобострастно спросил голос из динамика под потолком.
– Да. – недовольно рубанул лейтенант.
– Вокруг судна уже десять минут летает челнок Хомо с того корабля, откуда выкинули тело ветерана. Пытается связаться. Что?
– Пусть залетает в шлюз. – повелительно рявкнул я. Техник посинел от страха и отпрыгнул от платформы.
Злоба, предчувствуя, что ей скоро прятаться, вылезла и давила, давила, давила на всех и все вокруг, подчиняя все и вся, которое знало, что оно подчиниться или немедленно будет уничтожено.
– Да, ветеран. – испуганно сказал динамик и выключился. Легкое, мимолетное чувство удовлетворения. Я, удивляясь собственной мягкости, решил пощадить этого старого труса-техника и повернулся к лейтенанту.
– Отведи меня в шлюз. – приказал я ему.
– Хорошо, ветеран. – спокойно согласился он и пошел двери.
Идя за ним по темному коридору, я чувствовал, как моя злоба выдавливает его и он, несмотря на специальную обработку, начинает бояться. Боятся, потому что я сзади, потому что он меня не знает, потому что я говорю без акцента, хотя голосовые связки Хомо для этого не предназначены. Бояться по другим «потому что», которых становилось все больше и больше. Он находил оправдания своему страху, но он уже боялся, и оправдания только уменьшали его власть над страхом, опуская его до уровня стен, пола, потолка, начинавших дрожать при приближении меня – кома злобы на все движущееся, на все, что не замерло, не затаилось, не застыло, ожидая моего повеления исчезнуть или существовать.
– Ветеран, возможно, вы забыли. – начал лейтенант, останавливаясь перед гигантской плитой с маленьким окошечком. Повернувшись ко мне, но глядя в пол, он продолжил: – Я чувствую в вас модуль «Память Творца». Я вынужден доложить об этом.
– Хорошо. – прошипел я. он вздрогнул.
– Доложи, что я – на своем пути и не хочу, чтобы меня трогали и напоминали. Вы знаете, что будет, если нет.
– Да, ветеран. – страх, пробив обработку, окрасил его кожу в лиловый. Захрипев, он отступил на шаг и нетвердой рукой ткнул в кнопку. Плита отъехала в сторону, открыв вид на ангар, где меж двух рядов ощетинившихся пушками штурмовиков лежал маленький диск с распахнутым люком. Возле люка стояла фигурка в скафандре с излучателем на поясе.
Маленькое, теплое, мягкое, слабое, глупое. Нежное. Джейн.
Злоба стала спадать, прячась, возвращаясь в свое логово в горах и пропастях моей памяти, где она пряталась всю жизнь и будет прятаться дальше, пока не потребуется.
– Мне нужен мой человек. – металлический голос от скафандра прокатился по безжизненному ангару и исчез в стенах. Я стоя в темноте, невидимый, посмотрел на Джейн, почувствовал ее страх, напряжение, закушенные губы, побелевшее лицо, сузившиеся зрачки, трясущиеся руки, ожидания смерти с надеждой на неприкосновенность Хомо. Злоба, напоследок высунувшись из норки, засмеялась жутким смехом.
Повернувшись к лейтенанту, прислонившемуся к стене, и безуспешно пытавшемуся согнать синеву, я отсалютовал ему, и приняв ответный салют, оборвал смех и вышел в ангар, на ходу забывая, где в моей памяти злоба.
Злоба исчезла, но злобное веселье осталось.
Я небрежной походкой брел среди чужих штурмовиков, и босые подошвы звонко шлепали по пластику пола, страшновато заполняя пустоту и тишину ангара.
Спрятав глаза в пол, я придумывал шутку, которой отвечу на вопрос Джейн.
– Харш! – лязгнул динамик скафандра. Я продолжал идти. Воспоминания о только что пережитом удалялись, стали далеким облачком, висящим где-то над логовом. Я стал собой. Старым собой, ставшим более спокойным, жестоким, хладнокровным, но – собой. Харшем.