Страница:
13. Затем сенат выносит постановление предоставить два дня обвинителям и три, после шестидневного перерыва, подсудимому для защиты. Тогда Фульциний заводит речь о вещах давних и незначительных, о том, что Пизон управлял Испанией заносчиво и своекорыстно; но ни изобличение не могло бы ему повредить, если бы он отвел от себя новые обвинения, ни признание его невиновности - принести ему оправдание, если бы было доказано, что на его совести более тяжелые преступления. После этого Сервей, Вераний и Вителлий с одинаковым рвением, а Вителлий и с выдающимся красноречием обвинили Пизона в том, что из ненависти к Германику и желания захватить власть он настолько развратил солдатскую массу, попустительствовал ее распущенности и насилиям над союзниками, что наиболее разнузданными из воинов был прозван "Отцом легионов"; и, напротив, беспощадно преследуя всякого исправного воина, и особенно друзей и приближенных Германика, он в конце концов погубил его чарами и отравой; обвинили они Пизона и в нечестивых жертвоприношениях и молебствиях, устроенных им и Планциною, в том, что он поднял оружие на государство и что для того, чтобы он предстал пред судом, его нужно было одолеть на поле сражения.
14. Против большинства обвинений защита была бессильна: Пизон не мог опровергнуть ни заискивания у легионов, ни того, что провинция была отдана им во власть негодяям, ни даже оскорбительных выпадов против главнокомандующего. Единственное, что казалось опровергнутым, - это обвинение в том, что он умертвил ядом Германика, так как даже обвинители, показывавшие, что на пиру у Германика Пизон, возлежа выше него, своими руками отравил ему пищу, не очень настаивали на этом. Ибо казалось в высшей степени невероятным, чтобы среди чужих рабов, на виду у стольких присутствующих, рядом с самим Германиком, он решился на это. Подсудимый предложил подвергнуть пытке его рабов и требовал того же для прислуживавших на пиршестве. Но судьи по разным причинам остались неумолимы: Цезарь - так как провинция была ввергнута в междоусобную распрю, сенат - так как никогда не был до конца убежден, что Германик не погиб от коварства13 ... требуя то, что писали, чему Тиберий воспротивился не меньше Пизона. Между тем в народе, собравшемся перед курией, слышались выкрики, что они не выпустят из своих рук Пизона, если он выйдет из сената оправданным. И толпа потащила статуи Пизона к Гемониям14 и разбила бы их, если бы по приказанию принцепса их не спасли и не водворили на прежние места. Затем Пизона поместили на носилки, и в сопровождении трибуна преторианской когорты он был доставлен к себе, что вызвало в народе противоречивые толки, так как одни считали, что трибун приставлен к нему, чтобы охранять его жизнь, а другие - чтобы предать смерти.
15. Планцину окружала такая же ненависть, но она располагала могущественной поддержкой, и поэтому было неясно, насколько по отношению к ней Цезарь располагает свободой действий. Пока по делу Пизона можно было надеяться на благополучный исход, она не раз заявляла, что не расстанется с ним, какая бы участь его ни постигла, и если так повелит судьба, пойдет с ним на смерть. Но добившись тайным заступничеством Августы прощения, она начала понемногу отдаляться от мужа и защищать себя обособленно от него. Увидев в этом верное предвестие гибели, подсудимый стал сомневаться, продолжать ли ему борьбу за свое оправдание, но, вняв настояниям сыновей, укрепился духом и явился в сенат. Стойко вынеся возобновившиеся обвинения, угрозы сенаторов, всеобщую враждебность и озлобление, он ничем не был так устрашен, как видом Тиберия, который, не выказывая ни гнева, ни сострадания, упрямо замкнулся в себе, чтобы не дать обнаружиться ни малейшему проявлению чувства. Возвратившись домой, Пизон некоторое время что-то писал, как бы набрасывая, что он скажет в защитительной речи, и, запечатав, вручил написанное вольноотпущеннику. Затем он уделил обычное время трапезе и отдыху. Поздней ночью, после того как жена вышла из его спальни, он велел запереть двери, и, когда забрезжил утренний свет, его нашли с пронзенным горлом, а на полу лежал меч.
16. Припоминаю, что слышал от стариков, будто в руках у Пизона не раз видели памятную записку, которую он так и не предал гласности, но друзья его говорили, что в ней приводились письма Тиберия и его указания, касавшиеся Германика, и что Пизон готовился предъявить их сенаторам и обличить принцепса, но был обманут Сеяном, надававшим ему лживые обещания; говорили и о том, что он умер не по своей воле, но от руки подосланного убийцы. Не решаясь утверждать ни того, ни другого, я, тем не менее, не счел себя вправе умолчать о рассказах тех, кто дожил до нашей юности. Цезарь, придав лицу печальное выражение, жаловался в сенате, что смертью такого рода хотели вызвать против него ненависть...15 и принялся допытываться, как Пизон провел последний день и последнюю ночь. И после того как тот, кого он расспрашивал, ответил ему по большей части благоразумно и осторожно, а кое в чем и не очень обдуманно, он оглашает письмо Пизона, составленное приблизительно в таких выражениях: "Сломленный заговором врагов и ненавистью за якобы совершенное мной преступление и бессильный восстановить истину и тем самым доказать мою невиновность, я призываю в свидетели бессмертных богов, что вплоть до последнего моего вздоха, Цезарь, я был неизменно верен тебе и не менее предан твоей матери; и я умоляю вас, позаботьтесь о моих детях, из которых Гней Пизон решительно не причастен к моим поступкам, какими бы они ни были, так как все это время был в Риме, а Марк Пизон убеждал меня не возвращаться в Сирию. И насколько было бы лучше, если б я уступил юноше сыну, чем он - старику отцу! Тем настоятельнее прошу вас избавить его, ни в чем не повинного, от кары за мои заблуждения. В память сорокапятилетнего повиновения, в память нашего совместного пребывания консулами, ценимый некогда твоим отцом, божественным Августом, и твой друг, который никогда больше ни о чем тебя не попросит, прошу о спасении моего несчастного сына". О Планцине он не добавил ни слова.
17. После этого Тиберий снял с молодого человека16 вину за участие в междоусобной борьбе, оправдывая его приказом отца, которому сын не мог не повиноваться; одновременно он выразил сожаление об участи столь знатной семьи и даже о печальном конце самого Пизона, сколько бы он его ни заслужил. В защиту Планцины он говорил с чувством неловкости и сознанием постыдности своего выступления, и притом сославшись на просьбу матери, о которой честные люди отзывались в разговорах между собой со все возраставшим негодованием. Итак, бабке позволительно благоволить к той, чьими происками умерщвлен ее внук, видеться с ней, укрывать ее от сената! И одному Германику было отказано в том, что обеспечивается законом всякому гражданину! Цезаря оплакивали Вителлий с Веранием, а Планцину вызволили принцепс с Августой! И теперь ей только и остается, что обратить свои яды и столь успешно испытанные козни против Агриппины, против ее детей и насытить кровью несчастнейшего семейства превосходную бабку и дядю! Этому подобию судебного разбирательства было отдано два заседания, причем Тиберий настойчиво побуждал сыновей Пизона отстаивать невиновность матери. Но так как обвинители и свидетели непрерывно выступали один за другим и никто их не оспаривал, Планцина, в конце концов, стала вызывать скорее жалость, чем ненависть. Приглашенный первым высказать свое мнение консул Аврелий Котта (ибо, когда по делу докладывал Цезарь, магистраты также привлекались к выполнению этой обязанности)17 предложил: выскоблить из фастов имя Пизона, часть его имущества конфисковать, часть - передать его сыну Гнею Пизону, которому, однако, надлежит сменить личное имя18; Марка Пизона лишить сенаторского достоинства и, выдав ему пять миллионов сестерциев, выслать из Рима сроком на десять лет; Планцину, по просьбе Августы, от наказания освободить.
18. Многое в этом приговоре было смягчено принцепсом: он признал неуместным изымать из фастов имя Пизона, раз в них сохраняются имена Марка Антония, пошедшего войной на отечество, и Юла Антония, нанесшего оскорбление дому Августа. Больше того, он избавил от бесчестья Марка Пизона и отдал ему оставшееся от отца имущество, как всегда щепетильный, о чем я уже неоднократно упоминал, во всем, касавшемся денег, а на этот раз к тому же более снисходительный, так как стыдился, что Планцина осталась безнаказанной. Он же отклонил предложение Валерия Мессалина - установить золотую статую в храме Марса Мстителя, и Цецины Севера - воздвигнуть жертвенник Мщению19, заявив, что подобным образом отмечаются победы над внешним врагом, а домашние неурядицы следует таить под покровом печали. Тогда Мессалин предложил принести благодарность Тиберию, Августе. Антонии, Агриппине и Друзу, воздавшим возмездие за Германика, причем он не упомянул Клавдия. И Луций Аспренат перед всем сенатом спросил Мессалина, умышленно ли он его пропустил, после чего имя Клавдия было, наконец, внесено в этот перечень. Чем больше я размышляю о недавнем или давно минувшем, тем больше раскрывается предо мной, всегда и во всем, суетность дел человеческих. Ибо молва, надежды и почитание предвещали власть скорее всем прочим, чем тому, кому судьба определила стать принцепсом и кого она держала в тени.
19. Спустя несколько дней Цезарь внес предложение о даровании сенатом жреческих званий Вителлию, Веранию и Сервею. Пообещав Фульцинию поддержать его своим голосом на выборах магистратов, он вместе с тем преподал ему совет удерживать свое красноречие от излишней порывистости. На этом закончилось дело о покарании виновных в смерти Германика, о которой не только среди современников, но и в позднейшее время ходили самые разнообразные слухи. Так большие события всегда остаются загадочными, ибо одни, что бы им ни довелось слышать, принимают это за достоверное, тогда как другие считают истину вымыслом, а потомство еще больше преувеличивает и то и другое. Между тем Друз, покинув Рим, чтобы возобновить ауспиции20, вступил в него вскоре как триумфатор. Спустя несколько дней скончалась его мать Випсания, единственная из детей Агриппы, умершая своей смертью, ибо все остальные были умерщвлены, - кто явно оружием, кто, по общему мнению, - ядом и голодом21.
20. В том же году Такфаринат, предыдущим летом, как я указывал, разбитый Камиллом, возобновив войну в Африке, сперва совершает беспорядочные набеги, вследствие его стремительности оставшиеся безнаказанными, а затем принимается истреблять деревни, увозя с собою большую добычу, и, наконец, невдалеке от реки Пагида окружает когорту римлян. Начальствовал над укреплением Декрий, усердный и закаленный в походах воин, смотревший на эту осаду как на бесчестье. Решив дать бой на открытом месте, он обратился с увещанием к своим воинам и построил их перед лагерем. При первом же натиске неприятеля когорта была рассеяна, и он, осыпаемый дротиками и стрелами, бросается наперерез бегущим и накидывается на значконосцев, браня их за то, что римские воины показали тыл беспорядочным толпам и дезертирам; получив вскоре затем несколько ран, он устремляется, несмотря на пробитый глаз, навстречу врагу и не перестает драться, пока, покинутый своими, не падает мертвым.
21. Узнав об этом, Луций Апроний (ибо он сменил Камилла в должности проконсула), встревоженный не столько добытой врагами славой. сколько позором своих, прибегает к применявшемуся в те времена крайне редко старинному наказанию: отобрав жеребьевкой каждого десятого из осрамившей себя когорты, он до смерти забивает их палками22. И эта суровая мера оказалась настолько действенной, что подразделение ветеранов, числом не более пятисот, отогнало то же самое войско Такфарината, напавшее на укрепление, которое называется Тала. В этой битве рядовой воин Руф Гельвий совершил подвиг спасения римского гражданина, и Апроний наградил его ожерельем и почетным копьем23. Цезарь пожаловал ему, сверх того, гражданский венец, скорее сетуя на словах, чем на самом деле досадуя, что Апроний не сделал этого своей проконсульской властью. И так как подавленные неудачею нумидийцы не желали осаждать укрепления, Такфаринат повел войну сразу во многих местах, отступая там, где на него наседали, и затем опять появляясь в тылу у римлян. Пока варвары применяли эти уловки, они безнаказанно издевались над терпящими неудачи и утомленными римлянами, но, когда они повернули в приморские области и им, связанным добычей, пришлось осесть в постоянном лагере, Апроний Цезиан, которого отец выслал против них с конницей, когортами вспомогательных войск и добавленными к ним наиболее проворными и ловкими легионерами, успешно сразившись с нумидийцами, изгнал их в пустыню.
22. Между тем в Риме на Лепиду, которая, принадлежа к славному роду Эмилиев, была к тому же правнучкой Луция Суллы и Гнея Помпея, поступает донос, что она обманным образом утверждает, будто родила от бездетного богача Публия Квириния. К этому присоединялись обвинения в прелюбодеянии, отравлениях и в том, что она обращалась к халдеям, имея враждебные семье Цезаря умыслы; защищал подсудимую ее брат Маний Лепид. Квириний, продолжая преследовать ее своей ненавистью и после того как объявил ей развод24, усилил сострадание к ней, сколь ни была она обесчещена и изобличена в преступлениях. И нелегко было в ходе этого разбирательства распознать истинные помыслы принцепса, - настолько часто он менял и перемежал проявления гнева и милости. Попросив сначала сенат не заниматься разбором обвинения в оскорблении величия, он в дальнейшем склонил бывшего консула Марка Сервилия и прочих свидетелей сообщить в своих показаниях о вещах, которых он якобы не хотел затрагивать. Он же передал содержавшихся в военной тюрьме рабов Лепиды в распоряжение консулов, но не допустил, чтобы их под пыткой допрашивали о том, что касалось его семьи. Далее, он воспрепятствовал Друзу, хотя тот был избранным на ближайший год консулом, первому предложить приговор25, в чем одни усматривали гражданскую скромность и желание освободить остальных от необходимости согласиться с предложением Друза, а некоторые - коварство и злобность: ведь Друз не уступил бы первенства, если бы не имел предписания осудить обвиняемую.
23. В дни публичных игр, прервавших на время судебное разбирательство, Лепида, появившись в театре в сопровождении знатных женщин, принялась с горестными рыданиями взывать к своим предкам и к самому Помпею, чье сооружение и чьи статуи она видела пред собой26, и вызвала такое к себе сострадание, что присутствовавшие, обливаясь слезами, стали осыпать Квириния угрозами и проклятиями: в угоду бездетному старику темного, никому не ведомого происхождения собираются расправиться с той, которая некогда предназначалась в жены Луцию Цезарю и в невестки божественному Августу. Но затем показаниями подвергнутых пыткам рабов она была изобличена в преступлениях, и сенат присоединился к мнению Рубеллия Бланда, потребовавшего лишить ее воды и огня27 .Это было поддержано Друзом, тогда как другие предлагали более мягкие меры. Из уважения к Скавру, который имел от Лепиды дочь28, было решено не подвергать ее имущество конфискации. И только тогда Тиберий, наконец, заявил, что он узнал от рабов Квириния о попытке Лепиды отравить мужа.
24. Некоторым утешением в постигших знатные семьи ударах (ведь за короткое время Кальпурнии потеряли Пизона, а Эмилии - Лепиду) было возвращение Децима Силана из рода Юниев. Коротко сообщу об этом случае. Насколько божественный Август был счастлив в делах государственных, настолько же был он несчастлив в семейных своих обстоятельствах из-за распутного поведения дочери, а потом внучки29, которых он удалил из Рима, наказав их любовников смертью30 или изгнанием. Присвоив этому столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, он отступал от снисходительности предков и своих собственных законов. Но об исходе остальных дел этого рода и прочих событиях того времени я буду рассказывать, лишь завершив начатое, если только жизнь моя продлится и я смогу взяться за другие работы31. Хотя Децим Силан, изобличенный в любовной связи с внучкою Августа, не был подвергнут суровому наказанию, и принцепс только лишил его своей благосклонности, он понял это как приказание отправиться в ссылку и лишь при Тиберии решился обратиться к сенату и принцепсу с просьбою о прощении, сделав это через своего брата Марка Силана, который благодаря выдающейся знатности и красноречию пользовался большим влиянием. Однако Марку Силану, в присутствии сенаторов приносившему Тиберию благодарность, Тиберий ответил, что рад возвращению его брата из дальнего изгнания и что тот имеет на это право, так как не был сослан ни сенатским постановлением, ни в силу закона, но что он, Тиберий, хорошо помнит о нанесенных его отцу оскорблениях и что с прибытием Силана отнюдь не отменяются распоряжения Августа; Децим Силан жил после этого в Риме, но не был допущен к занятию государственных должностей.
25. После этого рассматривался вопрос о смягчении закона Папия и Поппея, введенного престарелым Августом в дополнение к Юлиеву закону об ограничении прав не состоящих в браке и направленного также к усилению притока средств в государственную казну32. Однако супружества не стали от этого чаще и детей рождалось не больше, чем прежде, так как против желания оставаться бездетными эта мера оказалась бессильной Но зато росло число тех, кому угрожала опасность, - ведь каждая семья по навету доносчиков могла подвергнуться разорению, и если раньше она страдала от порчи нравов, то теперь - от законов. Это и побуждает меня подробнее рассказать о первых начатках права и о том, каким образом мы дошли до такого бесконечного множества всевозможных законов.
26. Первородные смертные, не зная еще дурных побуждений, жили без проступков, без злодеяний и поэтому без наказания и стеснений. Не было нужды и в наградах, ибо люди по своим природным качествам стремились к честности; а раз они не желали ничего непозволительного, то ничто и не запрещалось через устрашение карой33. Но после того как согласие между ними нарушилось и на смену умеренности и скромности пришли честолюбие и насилие, возникло единодержавие, и у многих народов оно осталось навечно. Но некоторые народы, либо сразу, либо после того как им стали в тягость цари, предпочли управляться законами. Сначала, пока души людей были бесхитростными, - и законы были простыми; самые прославленные молвой - это составленные Миносом для критян, Ликургом для спартанцев и более многочисленные и сложные написанные Солоном для афинян. У нас Ромул повелевал по своему усмотрению; затем Нума связал народ религиозными обрядами и божественным правом; кое-что было установлено Туллом и Анком; но главным создателем законов, которым должны были подчиняться даже цари, был Сервий Туллий.
27. После изгнания Тарквиния простой народ, чтобы защитить свободу и укрепить согласие, принял многочисленные меры против партии знатных, и были избраны децемвиры, которые, взяв отовсюду все лучшее, составили Двенадцать таблиц - последний свод нелицеприятного права. Ибо последующие законы, хотя и бывали порою направлены против преступников, чаще, однако, проводились насильственно, среди раздоров между сословиями, для достижения недозволенных почестей, для изгнания знаменитых мужей или в других злонамеренных целях. Отсюда - возмутители плебса Гракхи и Сатурнины и не менее щедро именем сената расточавший обещания Друз; отсюда - обольщенные надеждой и вследствие противодействия того же сената обманутые союзники34. Далее, во время италийской, а затем и гражданской войны35 продолжали принимать многочисленные и противоречащие друг другу законы, пока диктатор Луций Сулла, отменив или изменив предшествующие и добавив еще больше новых, не пресек на короткий срок деятельность этого рода. Вскоре Лепид внес свои мятежные предложения36, и немного спустя была возвращена трибунам свобода вести за собою народ, куда бы они ни хотели37. И тут начали появляться указы, относившиеся уже не ко всем, но к отдельным лицам, и больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.
28. Тогда для исправления нравов был избран в третий раз консулом Гней Помпей38, применивший ради их врачевания средства более пагубные, чем самое зло39, создавший свои законы и сам же ниспровергнувший их40 и потерявший от оружия то, что защищал оружием. Затем началась непрерывная, в течение двадцати лет41, усобица, когда не стало ни нравственности, ни правосудия: оставались безнаказанными преступнейшие деяния, а добродетель бывала причиною гибели. Наконец, в шестое свое консульство Цезарь Август, обеспечив себе прочную власть, отменил сделанные во время триумвирата распоряжения и дал законы, чтобы мы наслаждались миром и нами управлял принцепс. В дальнейшем их путы стали еще крепче; появились надзиратели, по закону Папия и Поппея поощряемые наградами, чтобы римский народ наследовал как общий отец после отказавшихся от преимуществ отцовства выморочное имущество. Но эти надзиратели заходили гораздо дальше, накидывались на Рим, на Италию, на все, где только были римские граждане, и довели многих до разорения. И опасность грозила бы уже всем, если бы Тиберий не назначил по жребию, чтобы справиться с этой бедой, пятерых бывших консулов, пятерых бывших преторов и столько же из прочих сенаторов, и они, устранив многочисленные стеснения, созданные этим законом, не принесли на короткий срок облегчения.
29. Тогда же, представив сенату уже достигшего юношеского возраста Нерона, сына Германика, Тиберий, не без насмешливых перешептываний присутствующих, испросил для него, чтобы, освобожденный от вигинтивирата42 и на пять лет раньше установленного законом возраста, он был допущен к квестуре43. При этом Тиберий ссылался на то, что по ходатайству Августа такое же решение было принято о нем самом и о его брате44. Не сомневаюсь, что и тогда не было недостатка в тайно насмехавшихся над подобными домогательствами, но то было в начале возвышения Цезарей, и старинные установления были еще у всех пред глазами, да и родственные связи пасынков с отчимом менее близки, чем у деда с внуком. Нерону присваивается, сверх того, жреческий сан, и в день, когда он впервые вступил на форум, раздавался конгиарий45 простому народу, ликовавшему, что перед ним возмужалый отпрыск Германика. Еще более радостно было встречено бракосочетание Нерона с дочерью Друза Юлией. Но насколько одобрительно отнесся к этому народ, настолько же неприязненно принял он сообщение, что сыну46 Клавдия назначается в тести Сеян. Считали, что Тиберий запятнал этим честь своего рода и еще больше возвысил Сеяна, и без того внушавшего подозрения, что он слишком далеко заносится в своих замыслах.
30. В конце года скончались выдающиеся мужи Луций Волузий и Саллюстий Крисп. Волузий принадлежал к древнему роду, не поднявшемуся, однако, выше претуры; что касается его самого, то он достиг консульства, наделялся цензорской властью для проведения выборов всаднических декурий и скопил те богатства, которые так возвеличили и усилили эту семью. Крисп, происходивший из всаднического сословия, был внуком сестры прославленного римского историка Гая Саллюстия, усыновившего его и давшего ему свое имя. Но хотя Криспу был открыт легкий доступ к высшим магистратурам, он последовал примеру Мецената и, не имея сенаторского достоинства, превзошел могуществом многих отпраздновавших триумф или облеченных званием консула. Стремясь к изысканному образу жизни, он отошел от обычаев предков и, окруженный богатством и роскошью, был склонен к изнеженности. Но при всем этом в нем таилась душевная сила, способная вершить большие дела и тем более бурная и кипучая, чем равнодушнее и бездеятельнее он старался казаться. При жизни Мецената - один из многих, а затем - первый, кому император доверял свои тайны, он был причастен к убийству Агриппы Постума; но на старости лет он скорее по видимости, чем на деле сохранял дружеское расположение принцепса. То же случилось и с Меценатом, потому ли, что волею рока могущество редко бывает незыблемым, или потому, что наступает пресыщение, охватывающее как тех, кто даровал все, что было возможно, так и тех, кому желать больше нечего.
14. Против большинства обвинений защита была бессильна: Пизон не мог опровергнуть ни заискивания у легионов, ни того, что провинция была отдана им во власть негодяям, ни даже оскорбительных выпадов против главнокомандующего. Единственное, что казалось опровергнутым, - это обвинение в том, что он умертвил ядом Германика, так как даже обвинители, показывавшие, что на пиру у Германика Пизон, возлежа выше него, своими руками отравил ему пищу, не очень настаивали на этом. Ибо казалось в высшей степени невероятным, чтобы среди чужих рабов, на виду у стольких присутствующих, рядом с самим Германиком, он решился на это. Подсудимый предложил подвергнуть пытке его рабов и требовал того же для прислуживавших на пиршестве. Но судьи по разным причинам остались неумолимы: Цезарь - так как провинция была ввергнута в междоусобную распрю, сенат - так как никогда не был до конца убежден, что Германик не погиб от коварства13 ... требуя то, что писали, чему Тиберий воспротивился не меньше Пизона. Между тем в народе, собравшемся перед курией, слышались выкрики, что они не выпустят из своих рук Пизона, если он выйдет из сената оправданным. И толпа потащила статуи Пизона к Гемониям14 и разбила бы их, если бы по приказанию принцепса их не спасли и не водворили на прежние места. Затем Пизона поместили на носилки, и в сопровождении трибуна преторианской когорты он был доставлен к себе, что вызвало в народе противоречивые толки, так как одни считали, что трибун приставлен к нему, чтобы охранять его жизнь, а другие - чтобы предать смерти.
15. Планцину окружала такая же ненависть, но она располагала могущественной поддержкой, и поэтому было неясно, насколько по отношению к ней Цезарь располагает свободой действий. Пока по делу Пизона можно было надеяться на благополучный исход, она не раз заявляла, что не расстанется с ним, какая бы участь его ни постигла, и если так повелит судьба, пойдет с ним на смерть. Но добившись тайным заступничеством Августы прощения, она начала понемногу отдаляться от мужа и защищать себя обособленно от него. Увидев в этом верное предвестие гибели, подсудимый стал сомневаться, продолжать ли ему борьбу за свое оправдание, но, вняв настояниям сыновей, укрепился духом и явился в сенат. Стойко вынеся возобновившиеся обвинения, угрозы сенаторов, всеобщую враждебность и озлобление, он ничем не был так устрашен, как видом Тиберия, который, не выказывая ни гнева, ни сострадания, упрямо замкнулся в себе, чтобы не дать обнаружиться ни малейшему проявлению чувства. Возвратившись домой, Пизон некоторое время что-то писал, как бы набрасывая, что он скажет в защитительной речи, и, запечатав, вручил написанное вольноотпущеннику. Затем он уделил обычное время трапезе и отдыху. Поздней ночью, после того как жена вышла из его спальни, он велел запереть двери, и, когда забрезжил утренний свет, его нашли с пронзенным горлом, а на полу лежал меч.
16. Припоминаю, что слышал от стариков, будто в руках у Пизона не раз видели памятную записку, которую он так и не предал гласности, но друзья его говорили, что в ней приводились письма Тиберия и его указания, касавшиеся Германика, и что Пизон готовился предъявить их сенаторам и обличить принцепса, но был обманут Сеяном, надававшим ему лживые обещания; говорили и о том, что он умер не по своей воле, но от руки подосланного убийцы. Не решаясь утверждать ни того, ни другого, я, тем не менее, не счел себя вправе умолчать о рассказах тех, кто дожил до нашей юности. Цезарь, придав лицу печальное выражение, жаловался в сенате, что смертью такого рода хотели вызвать против него ненависть...15 и принялся допытываться, как Пизон провел последний день и последнюю ночь. И после того как тот, кого он расспрашивал, ответил ему по большей части благоразумно и осторожно, а кое в чем и не очень обдуманно, он оглашает письмо Пизона, составленное приблизительно в таких выражениях: "Сломленный заговором врагов и ненавистью за якобы совершенное мной преступление и бессильный восстановить истину и тем самым доказать мою невиновность, я призываю в свидетели бессмертных богов, что вплоть до последнего моего вздоха, Цезарь, я был неизменно верен тебе и не менее предан твоей матери; и я умоляю вас, позаботьтесь о моих детях, из которых Гней Пизон решительно не причастен к моим поступкам, какими бы они ни были, так как все это время был в Риме, а Марк Пизон убеждал меня не возвращаться в Сирию. И насколько было бы лучше, если б я уступил юноше сыну, чем он - старику отцу! Тем настоятельнее прошу вас избавить его, ни в чем не повинного, от кары за мои заблуждения. В память сорокапятилетнего повиновения, в память нашего совместного пребывания консулами, ценимый некогда твоим отцом, божественным Августом, и твой друг, который никогда больше ни о чем тебя не попросит, прошу о спасении моего несчастного сына". О Планцине он не добавил ни слова.
17. После этого Тиберий снял с молодого человека16 вину за участие в междоусобной борьбе, оправдывая его приказом отца, которому сын не мог не повиноваться; одновременно он выразил сожаление об участи столь знатной семьи и даже о печальном конце самого Пизона, сколько бы он его ни заслужил. В защиту Планцины он говорил с чувством неловкости и сознанием постыдности своего выступления, и притом сославшись на просьбу матери, о которой честные люди отзывались в разговорах между собой со все возраставшим негодованием. Итак, бабке позволительно благоволить к той, чьими происками умерщвлен ее внук, видеться с ней, укрывать ее от сената! И одному Германику было отказано в том, что обеспечивается законом всякому гражданину! Цезаря оплакивали Вителлий с Веранием, а Планцину вызволили принцепс с Августой! И теперь ей только и остается, что обратить свои яды и столь успешно испытанные козни против Агриппины, против ее детей и насытить кровью несчастнейшего семейства превосходную бабку и дядю! Этому подобию судебного разбирательства было отдано два заседания, причем Тиберий настойчиво побуждал сыновей Пизона отстаивать невиновность матери. Но так как обвинители и свидетели непрерывно выступали один за другим и никто их не оспаривал, Планцина, в конце концов, стала вызывать скорее жалость, чем ненависть. Приглашенный первым высказать свое мнение консул Аврелий Котта (ибо, когда по делу докладывал Цезарь, магистраты также привлекались к выполнению этой обязанности)17 предложил: выскоблить из фастов имя Пизона, часть его имущества конфисковать, часть - передать его сыну Гнею Пизону, которому, однако, надлежит сменить личное имя18; Марка Пизона лишить сенаторского достоинства и, выдав ему пять миллионов сестерциев, выслать из Рима сроком на десять лет; Планцину, по просьбе Августы, от наказания освободить.
18. Многое в этом приговоре было смягчено принцепсом: он признал неуместным изымать из фастов имя Пизона, раз в них сохраняются имена Марка Антония, пошедшего войной на отечество, и Юла Антония, нанесшего оскорбление дому Августа. Больше того, он избавил от бесчестья Марка Пизона и отдал ему оставшееся от отца имущество, как всегда щепетильный, о чем я уже неоднократно упоминал, во всем, касавшемся денег, а на этот раз к тому же более снисходительный, так как стыдился, что Планцина осталась безнаказанной. Он же отклонил предложение Валерия Мессалина - установить золотую статую в храме Марса Мстителя, и Цецины Севера - воздвигнуть жертвенник Мщению19, заявив, что подобным образом отмечаются победы над внешним врагом, а домашние неурядицы следует таить под покровом печали. Тогда Мессалин предложил принести благодарность Тиберию, Августе. Антонии, Агриппине и Друзу, воздавшим возмездие за Германика, причем он не упомянул Клавдия. И Луций Аспренат перед всем сенатом спросил Мессалина, умышленно ли он его пропустил, после чего имя Клавдия было, наконец, внесено в этот перечень. Чем больше я размышляю о недавнем или давно минувшем, тем больше раскрывается предо мной, всегда и во всем, суетность дел человеческих. Ибо молва, надежды и почитание предвещали власть скорее всем прочим, чем тому, кому судьба определила стать принцепсом и кого она держала в тени.
19. Спустя несколько дней Цезарь внес предложение о даровании сенатом жреческих званий Вителлию, Веранию и Сервею. Пообещав Фульцинию поддержать его своим голосом на выборах магистратов, он вместе с тем преподал ему совет удерживать свое красноречие от излишней порывистости. На этом закончилось дело о покарании виновных в смерти Германика, о которой не только среди современников, но и в позднейшее время ходили самые разнообразные слухи. Так большие события всегда остаются загадочными, ибо одни, что бы им ни довелось слышать, принимают это за достоверное, тогда как другие считают истину вымыслом, а потомство еще больше преувеличивает и то и другое. Между тем Друз, покинув Рим, чтобы возобновить ауспиции20, вступил в него вскоре как триумфатор. Спустя несколько дней скончалась его мать Випсания, единственная из детей Агриппы, умершая своей смертью, ибо все остальные были умерщвлены, - кто явно оружием, кто, по общему мнению, - ядом и голодом21.
20. В том же году Такфаринат, предыдущим летом, как я указывал, разбитый Камиллом, возобновив войну в Африке, сперва совершает беспорядочные набеги, вследствие его стремительности оставшиеся безнаказанными, а затем принимается истреблять деревни, увозя с собою большую добычу, и, наконец, невдалеке от реки Пагида окружает когорту римлян. Начальствовал над укреплением Декрий, усердный и закаленный в походах воин, смотревший на эту осаду как на бесчестье. Решив дать бой на открытом месте, он обратился с увещанием к своим воинам и построил их перед лагерем. При первом же натиске неприятеля когорта была рассеяна, и он, осыпаемый дротиками и стрелами, бросается наперерез бегущим и накидывается на значконосцев, браня их за то, что римские воины показали тыл беспорядочным толпам и дезертирам; получив вскоре затем несколько ран, он устремляется, несмотря на пробитый глаз, навстречу врагу и не перестает драться, пока, покинутый своими, не падает мертвым.
21. Узнав об этом, Луций Апроний (ибо он сменил Камилла в должности проконсула), встревоженный не столько добытой врагами славой. сколько позором своих, прибегает к применявшемуся в те времена крайне редко старинному наказанию: отобрав жеребьевкой каждого десятого из осрамившей себя когорты, он до смерти забивает их палками22. И эта суровая мера оказалась настолько действенной, что подразделение ветеранов, числом не более пятисот, отогнало то же самое войско Такфарината, напавшее на укрепление, которое называется Тала. В этой битве рядовой воин Руф Гельвий совершил подвиг спасения римского гражданина, и Апроний наградил его ожерельем и почетным копьем23. Цезарь пожаловал ему, сверх того, гражданский венец, скорее сетуя на словах, чем на самом деле досадуя, что Апроний не сделал этого своей проконсульской властью. И так как подавленные неудачею нумидийцы не желали осаждать укрепления, Такфаринат повел войну сразу во многих местах, отступая там, где на него наседали, и затем опять появляясь в тылу у римлян. Пока варвары применяли эти уловки, они безнаказанно издевались над терпящими неудачи и утомленными римлянами, но, когда они повернули в приморские области и им, связанным добычей, пришлось осесть в постоянном лагере, Апроний Цезиан, которого отец выслал против них с конницей, когортами вспомогательных войск и добавленными к ним наиболее проворными и ловкими легионерами, успешно сразившись с нумидийцами, изгнал их в пустыню.
22. Между тем в Риме на Лепиду, которая, принадлежа к славному роду Эмилиев, была к тому же правнучкой Луция Суллы и Гнея Помпея, поступает донос, что она обманным образом утверждает, будто родила от бездетного богача Публия Квириния. К этому присоединялись обвинения в прелюбодеянии, отравлениях и в том, что она обращалась к халдеям, имея враждебные семье Цезаря умыслы; защищал подсудимую ее брат Маний Лепид. Квириний, продолжая преследовать ее своей ненавистью и после того как объявил ей развод24, усилил сострадание к ней, сколь ни была она обесчещена и изобличена в преступлениях. И нелегко было в ходе этого разбирательства распознать истинные помыслы принцепса, - настолько часто он менял и перемежал проявления гнева и милости. Попросив сначала сенат не заниматься разбором обвинения в оскорблении величия, он в дальнейшем склонил бывшего консула Марка Сервилия и прочих свидетелей сообщить в своих показаниях о вещах, которых он якобы не хотел затрагивать. Он же передал содержавшихся в военной тюрьме рабов Лепиды в распоряжение консулов, но не допустил, чтобы их под пыткой допрашивали о том, что касалось его семьи. Далее, он воспрепятствовал Друзу, хотя тот был избранным на ближайший год консулом, первому предложить приговор25, в чем одни усматривали гражданскую скромность и желание освободить остальных от необходимости согласиться с предложением Друза, а некоторые - коварство и злобность: ведь Друз не уступил бы первенства, если бы не имел предписания осудить обвиняемую.
23. В дни публичных игр, прервавших на время судебное разбирательство, Лепида, появившись в театре в сопровождении знатных женщин, принялась с горестными рыданиями взывать к своим предкам и к самому Помпею, чье сооружение и чьи статуи она видела пред собой26, и вызвала такое к себе сострадание, что присутствовавшие, обливаясь слезами, стали осыпать Квириния угрозами и проклятиями: в угоду бездетному старику темного, никому не ведомого происхождения собираются расправиться с той, которая некогда предназначалась в жены Луцию Цезарю и в невестки божественному Августу. Но затем показаниями подвергнутых пыткам рабов она была изобличена в преступлениях, и сенат присоединился к мнению Рубеллия Бланда, потребовавшего лишить ее воды и огня27 .Это было поддержано Друзом, тогда как другие предлагали более мягкие меры. Из уважения к Скавру, который имел от Лепиды дочь28, было решено не подвергать ее имущество конфискации. И только тогда Тиберий, наконец, заявил, что он узнал от рабов Квириния о попытке Лепиды отравить мужа.
24. Некоторым утешением в постигших знатные семьи ударах (ведь за короткое время Кальпурнии потеряли Пизона, а Эмилии - Лепиду) было возвращение Децима Силана из рода Юниев. Коротко сообщу об этом случае. Насколько божественный Август был счастлив в делах государственных, настолько же был он несчастлив в семейных своих обстоятельствах из-за распутного поведения дочери, а потом внучки29, которых он удалил из Рима, наказав их любовников смертью30 или изгнанием. Присвоив этому столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, он отступал от снисходительности предков и своих собственных законов. Но об исходе остальных дел этого рода и прочих событиях того времени я буду рассказывать, лишь завершив начатое, если только жизнь моя продлится и я смогу взяться за другие работы31. Хотя Децим Силан, изобличенный в любовной связи с внучкою Августа, не был подвергнут суровому наказанию, и принцепс только лишил его своей благосклонности, он понял это как приказание отправиться в ссылку и лишь при Тиберии решился обратиться к сенату и принцепсу с просьбою о прощении, сделав это через своего брата Марка Силана, который благодаря выдающейся знатности и красноречию пользовался большим влиянием. Однако Марку Силану, в присутствии сенаторов приносившему Тиберию благодарность, Тиберий ответил, что рад возвращению его брата из дальнего изгнания и что тот имеет на это право, так как не был сослан ни сенатским постановлением, ни в силу закона, но что он, Тиберий, хорошо помнит о нанесенных его отцу оскорблениях и что с прибытием Силана отнюдь не отменяются распоряжения Августа; Децим Силан жил после этого в Риме, но не был допущен к занятию государственных должностей.
25. После этого рассматривался вопрос о смягчении закона Папия и Поппея, введенного престарелым Августом в дополнение к Юлиеву закону об ограничении прав не состоящих в браке и направленного также к усилению притока средств в государственную казну32. Однако супружества не стали от этого чаще и детей рождалось не больше, чем прежде, так как против желания оставаться бездетными эта мера оказалась бессильной Но зато росло число тех, кому угрожала опасность, - ведь каждая семья по навету доносчиков могла подвергнуться разорению, и если раньше она страдала от порчи нравов, то теперь - от законов. Это и побуждает меня подробнее рассказать о первых начатках права и о том, каким образом мы дошли до такого бесконечного множества всевозможных законов.
26. Первородные смертные, не зная еще дурных побуждений, жили без проступков, без злодеяний и поэтому без наказания и стеснений. Не было нужды и в наградах, ибо люди по своим природным качествам стремились к честности; а раз они не желали ничего непозволительного, то ничто и не запрещалось через устрашение карой33. Но после того как согласие между ними нарушилось и на смену умеренности и скромности пришли честолюбие и насилие, возникло единодержавие, и у многих народов оно осталось навечно. Но некоторые народы, либо сразу, либо после того как им стали в тягость цари, предпочли управляться законами. Сначала, пока души людей были бесхитростными, - и законы были простыми; самые прославленные молвой - это составленные Миносом для критян, Ликургом для спартанцев и более многочисленные и сложные написанные Солоном для афинян. У нас Ромул повелевал по своему усмотрению; затем Нума связал народ религиозными обрядами и божественным правом; кое-что было установлено Туллом и Анком; но главным создателем законов, которым должны были подчиняться даже цари, был Сервий Туллий.
27. После изгнания Тарквиния простой народ, чтобы защитить свободу и укрепить согласие, принял многочисленные меры против партии знатных, и были избраны децемвиры, которые, взяв отовсюду все лучшее, составили Двенадцать таблиц - последний свод нелицеприятного права. Ибо последующие законы, хотя и бывали порою направлены против преступников, чаще, однако, проводились насильственно, среди раздоров между сословиями, для достижения недозволенных почестей, для изгнания знаменитых мужей или в других злонамеренных целях. Отсюда - возмутители плебса Гракхи и Сатурнины и не менее щедро именем сената расточавший обещания Друз; отсюда - обольщенные надеждой и вследствие противодействия того же сената обманутые союзники34. Далее, во время италийской, а затем и гражданской войны35 продолжали принимать многочисленные и противоречащие друг другу законы, пока диктатор Луций Сулла, отменив или изменив предшествующие и добавив еще больше новых, не пресек на короткий срок деятельность этого рода. Вскоре Лепид внес свои мятежные предложения36, и немного спустя была возвращена трибунам свобода вести за собою народ, куда бы они ни хотели37. И тут начали появляться указы, относившиеся уже не ко всем, но к отдельным лицам, и больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.
28. Тогда для исправления нравов был избран в третий раз консулом Гней Помпей38, применивший ради их врачевания средства более пагубные, чем самое зло39, создавший свои законы и сам же ниспровергнувший их40 и потерявший от оружия то, что защищал оружием. Затем началась непрерывная, в течение двадцати лет41, усобица, когда не стало ни нравственности, ни правосудия: оставались безнаказанными преступнейшие деяния, а добродетель бывала причиною гибели. Наконец, в шестое свое консульство Цезарь Август, обеспечив себе прочную власть, отменил сделанные во время триумвирата распоряжения и дал законы, чтобы мы наслаждались миром и нами управлял принцепс. В дальнейшем их путы стали еще крепче; появились надзиратели, по закону Папия и Поппея поощряемые наградами, чтобы римский народ наследовал как общий отец после отказавшихся от преимуществ отцовства выморочное имущество. Но эти надзиратели заходили гораздо дальше, накидывались на Рим, на Италию, на все, где только были римские граждане, и довели многих до разорения. И опасность грозила бы уже всем, если бы Тиберий не назначил по жребию, чтобы справиться с этой бедой, пятерых бывших консулов, пятерых бывших преторов и столько же из прочих сенаторов, и они, устранив многочисленные стеснения, созданные этим законом, не принесли на короткий срок облегчения.
29. Тогда же, представив сенату уже достигшего юношеского возраста Нерона, сына Германика, Тиберий, не без насмешливых перешептываний присутствующих, испросил для него, чтобы, освобожденный от вигинтивирата42 и на пять лет раньше установленного законом возраста, он был допущен к квестуре43. При этом Тиберий ссылался на то, что по ходатайству Августа такое же решение было принято о нем самом и о его брате44. Не сомневаюсь, что и тогда не было недостатка в тайно насмехавшихся над подобными домогательствами, но то было в начале возвышения Цезарей, и старинные установления были еще у всех пред глазами, да и родственные связи пасынков с отчимом менее близки, чем у деда с внуком. Нерону присваивается, сверх того, жреческий сан, и в день, когда он впервые вступил на форум, раздавался конгиарий45 простому народу, ликовавшему, что перед ним возмужалый отпрыск Германика. Еще более радостно было встречено бракосочетание Нерона с дочерью Друза Юлией. Но насколько одобрительно отнесся к этому народ, настолько же неприязненно принял он сообщение, что сыну46 Клавдия назначается в тести Сеян. Считали, что Тиберий запятнал этим честь своего рода и еще больше возвысил Сеяна, и без того внушавшего подозрения, что он слишком далеко заносится в своих замыслах.
30. В конце года скончались выдающиеся мужи Луций Волузий и Саллюстий Крисп. Волузий принадлежал к древнему роду, не поднявшемуся, однако, выше претуры; что касается его самого, то он достиг консульства, наделялся цензорской властью для проведения выборов всаднических декурий и скопил те богатства, которые так возвеличили и усилили эту семью. Крисп, происходивший из всаднического сословия, был внуком сестры прославленного римского историка Гая Саллюстия, усыновившего его и давшего ему свое имя. Но хотя Криспу был открыт легкий доступ к высшим магистратурам, он последовал примеру Мецената и, не имея сенаторского достоинства, превзошел могуществом многих отпраздновавших триумф или облеченных званием консула. Стремясь к изысканному образу жизни, он отошел от обычаев предков и, окруженный богатством и роскошью, был склонен к изнеженности. Но при всем этом в нем таилась душевная сила, способная вершить большие дела и тем более бурная и кипучая, чем равнодушнее и бездеятельнее он старался казаться. При жизни Мецената - один из многих, а затем - первый, кому император доверял свои тайны, он был причастен к убийству Агриппы Постума; но на старости лет он скорее по видимости, чем на деле сохранял дружеское расположение принцепса. То же случилось и с Меценатом, потому ли, что волею рока могущество редко бывает незыблемым, или потому, что наступает пресыщение, охватывающее как тех, кто даровал все, что было возможно, так и тех, кому желать больше нечего.