Страница:
Милорд Фираз ин Шалион Эшериас, сказал он. Рад встретиться снова и приветствую тебя!
Милорд Меруван Эсториан Кормериан Ганиманиан-и-Варьян, прощебетал регент без запинки. Рад встретиться с вами и приветствую вас! Игра, подумал Эсториан. Он не любил этого человека. Он вообще не любил асанианских принцев. Он ненавидел их сейчас и восхищался ими когда-то. Изящество, утонченность манер. Высота происхождения, древность рода. Этот был самым знатным из них, самым великолепным. Куда подевалась его красота? Сетка морщин, седина, усталость во взоре. А ведь он моложе императрицы, чьи волосы все еще черны как смоль, чья стать притягивает мужские взгляды. Они отцвели в молодости, шепнул голос в глубине его существа, они скоро увянут. Они, можно сказать, мертвы... Чей это голос? Он не знал, И не было времени выяснять: лорд Фираз говорил. Лесть, лживые комплименты, пустые слова. Шило в заду.
Мой император должен знать, что все в моих владениях принадлежит ему, что все здесь расцветает в сиянии его могущества. Мой господин вернулся на запад, который так долго его ждал, и теперь обязан доверить себя заботам своих искренних и преданных слуг. Эсториан внутренне подобрался. Отринув цветистую шелуху, он выловил в словах высокочтимого лорда нечто, что ему не очень пришлось по вкусу.
Означают ли слова милорда, что я должен отослать в Керуварион свой эскорт?
Это наполовину сделано, поклонился регент. Ваша керуварионская гвардия находится сейчас в ваших покоях.
Моя гвардия? А моя личная охрана?
Вы можете убедиться, ваше величество, регент плавно повел рукой, ваша личная охрана находится перед вами. Оленейцы синхронно нагнули головы. В их поклоне не было и тени смирения, и он видел это.
А если я пожелаю вернуть моих людей?
Ваши люди, ваше величество, находятся здесь. Эсториан прикрыл глаза, потом снова открыл их. Его матушка слушала весь этот бред с девственной безмятежностью. Он напрягся и послал ей сигнал. Ты знала! Она чуть наклонила голову. Жди. шевельнулась ее бровь. Будь терпелив! Он не желал терпеть.
Надеюсь, произнес он как можно мягче, мы сумеем урегулировать этот вопрос. Я оставлю при себе свою гвардию и подумаю, где можно применить ваших слуг.
Это ваши слуги, возразил, кланяясь, регент.
Мы вернемся к этому, он встал, но позже, милорд, позже. Ваше присутствие, без сомнения, очень и очень приятно нам. Однако солнце подходит к зениту. Эта жара не дает нам вздохнуть. Все свободны, обратился он к молчаливой толпе асаниан. Отдыхайте, господа, отдыхайте. Ищите прохладу, если ее еще можно тут отыскать.
Это не слишком учтиво, сказала императрица. Она не осуждала его. Она просто констатировала факт.
Чушь! Эсториан находился в покоях леди Мирейн. Ее камеристка, рослая и статная молчаливая северянка, совлекла с него потный килт и обернула его разгоряченное тело мокрой простыней, пропитанной отварами лекарственных трав. Приятная прохлада обволокла кожу, но каждое его движение теперь сопровождалось волнами едкого запаха.
Я не позволю ему командовать мной!
У тебя хватит ума противостоять ему?
У тебя хватит. Леди Мирейн вздохнула.
Эсториан, сказала она. Ты повзрослел только телом. В душе ты все тот же мальчишка.
Я не желаю носить их паскудную амуницию! Императрица нахмурилась, но тут же улыбнулась. Здесь, где только Зерин могла видеть их, ей хотелось дать волю простым чувствам. Одну за другой она сбросила с себя асанианские мантии и подошла к сыну, прекрасная в своей наготе.
Я тоже не хочу этого, но терплю. Он не мог позволить ей обратить все в шутку.
Я не хочу терять мою гвардию. И моих сквайров.
Ты имеешь в виду свой двор?
Они будут счастливы убраться подальше отсюда. Он вновь зашагал по комнате, из угла в угол. Матушка, я могу отправить их всех в Керуварион. Большинство из них только обрадуются такому исходу. Но не Годри. И не мои гвардейцы.
Ты ведь знаешь, медленно произнесла леди Мирейн, что в договоре об имперском союзе черным по белому сказано: в Асаниане царствует Асаниан. Фираз только выполняет свои обязанности, делая тебе при этом любезность. Он мог бы встретить тебя прямо на границе, а не у въезда в столицу.
Он мог бы встретить меня в Кундри'дж-Асане.
Он мудр и дал тебе воли ровно столько, сколько было возможно, а теперь ожидает, что ты возьмешься за ум и примешь надлежащее обличье.
Мое надлежащее обличье это одежда дикаря, проклинающего все их изощренные выдумки. Ее пристальный взгляд заставил его умолкнуть. Он вспыхнул от внезапного прилива крови к лицу.
Не валяй дурака, Эсториан. Он застонал.
Матушка, я ведь не полный идиот. Я буду вести себя хорошо и даже ночью надевать их дурацкие тряпки. Но он должен понять, что я вовсе не марионетка. И что я буду только таким, каким сам сочту нужным быть. Это единственное, что я могу ему обещать.
А мне? Что ты пообещаешь мне? Я ведь знаю цену твоим обещаниям. Они были и так достаточно терпеливы, чтобы сносить твои инфантильные выходки. Но Jsmdph'дж-Асан не выносит ничего, что не является асанианским.
Я не асанианин!
Ты должен учиться быть им! Он заскрипел зубами.
Может быть, именно Асаниану пришло время пересмотреть свои взгляды на некоторые вещи? Может быть, им следует попробовать воспринимать мир таким, какой он есть, а не таким, каким он им представляется? Золотая империя возрождается. Кровь Льва здесь, во мне, черномазом бородатом варваре, а не в десяти мантиях, не в парике, не в маске. Я живу, я дышу, я человек, который пришел управлять ими.
Ты так полагаешь? Проверка, вечная проверка! Он возненавидел бы ее, если бы не любил. Эсториан наклонился и поцеловал ее в бровь.
Могу я хотя бы делать чуть меньше, чем от меня требуют? Она обхватила руками его плечи. Ее глаза были бездонны. В их глубине таилась божественная суть. Он пылал священным огнем, потомок Солнцерожденного, мужчина против женщины, сын против матери, император против императрицы. Он принес полдень в ее глубокую ночь.
Мое милое, светлое дитя, сказала она. Голос ее ласково шелестел, словно ночной дождь. Я никогда не считала тебя мудрым. Но я не стану тебе мешать. Поступай как знаешь.
Ты поможешь мне?
Только в том случае, если найду твои действия разумными.
А если они будут чувственными?
Чувственность затмевает разум. Он поежился в ее жарких ладонях.
В тебе эти качества равновелики, ма! Она, усмехнувшись, стукнула его кулаком.
Щенок! Ступай к своим гвардейцам и оставь меня хоть на секунду в покое.
ГЛАВА 17 Они стояли друг против друга гвардейцы Эсториана и слуги регента представители двух враждующих партий. Алые доспехи надвигались на черные плащи. Вот-вот должны вспыхнуть мечи, но они пока в ножнах. Эсториан скрипнул зубами. Напрасно он полагал, что короткий отдых вполне успокоил его. Тихо, шепнул он себе. Только не делай глупостей! Руки в алых и черных перчатках уже тянулись к рукоятям клинков. Даже спокойный как мамонт Алидан угрожающе выдвинулся вперед. Эсториан в сердцах выкрикнул:
Отставить! Алидан подчинился и отступил на шаг. Взгляды оленейцев метнулись к плотной фигуре в черном.
Я жду! Ну же! Плотный оленеец прикрыл желтые веки. Черные фигуры молча попятились и тут же остановились. Кулак Эсториана опустился на плечо десятника гвардейцев Кияна.
Ты! Он повернулся к оленейцам. Кто ваш командир?
Я начальник этого караула, прозвучал голос из-под вуали. Бесцветный асанианский голос. Без угрозы, без трепета. Без прибавления титула к прозвучавшим словам.
Объясните, что тут происходит? Оленеец молчал. Киян, потирая плечо, заговорил:
Сир, они вторглись на вверенную нам территорию, велели нам удалиться и заявили, что отныне нести охрану ваших покоев будут только они. Так ли это, милорд?
У них есть некоторые основания для этого заявления, сказал Эсториан и, не давая Кияну открыть рот, продолжал: Но вопрос еще не решен. Пока он решается, вы будете нести службу вместе. И никаких ссор. Гвардейцы нахмурились. По задним рядам караула пробежал шепоток. Оленейцы не шелохнулись. Долгим взглядом он подавил внешние проявления недовольства в партии алых. Партия черных была глуха и нема.
Вы все мои слуги! Вы, он кивнул Кияну, и вы! Он улыбнулся плотному воину в черном убранстве.
Мы служим императору, прозвучал твердый голос.
Пусть так. Он шагнул вперед. Они расступились его гвардейцы и слуги регента. Он поспешил укрыться в своих покоях, где его ожидала толпа встревоженных сквайров и недоуменные глаза Годри. Асанианский регламент дозволял императору принять высокого лорда неофициально, без помпезности, свиты и множества слуг. Эсториан пошел на уступки. Он позволил облачить себя в десяток мантий, но не парадных, а простых и достаточно тонких, чтобы не слишком страдать от жары. Он разрешил заплести в косички свою бороду, но настоял на том, чтобы прием проводился в небольшом помещении с дверьми, распахнутыми во дворик, в центре которого бил освежающий фонтан. Сидя недвижно, словно храмовый божок, в большом, заваленном подушками кресле, Эсториан приготовился к встрече с регентом Асаниана. Лорд Фираз явился к императору без сопровождения, что могло быть расценено либо как явный и оскорбительный демарш, либо как проявление абсолютного доверия. Его одежды также были просты; входя в комнату, он преклонил одно колено, но с видимым облегчением позволил императору поднять себя и устроился в кресле, стоящем чуть ниже императорского. Он с удовольствием сделал глоток из чаши, протянутой ему слугой, что также было актом доверия, ибо персона его ранга могла потребовать у виночерпия снять с вина пробу. Как ни настроен был регент сократить количество вежливых фиоритур, предшествующих началу серьезной беседы, им все же пришлось поговорить о вине, о погоде, об окружающей обстановке. Вино было приемлемым, погода скверной, а окружающая обстановка в точности такой, какой ей и надлежало быть, о чем Эсториан и заявил с присущей ему прямотой, вызвав улыбку на устах искушенного в построении словесных хитросплетений вельможи. После кратковременного, но обильного возлияния Фираз счел возможным приступить к делу.
Ваше императорское величество, приосанившись, заговорил он.
Стоп, не очень вежливо оборвал его Эсториан. Мы, кажется, одного рода. Называйте меня, если уж вы настаиваете, милорд, а впрочем, я предпочел бы, чтобы ко мне обращались по имени...
Милорд, хитро блеснул глазами регент. Я рад видеть, что вы так легко и приятно свыкаетесь с нашими порядками и обычаями...
Нет, сказал Эсториан, не очень легко. Я все кручусь и верчусь в разные стороны, как это делал до меня мой отец: на севере, на востоке, на юге... Мне говорят: это твоя собственность. На деле же все наоборот. Это я принадлежу всем странам света.
Сейчас вы в Асаниане, напомнил Фираз.
Я успел это заметить. У вельможи дрогнули крылья ноздрей.
Могу я говорить свободно, милорд?
Я очень рассчитываю на это, сказал Эсториан. Зрачки у Фираза расширились. Он явно волновался. Эсториан почувствовал прилив гордости, хотя знатный асанианин ничем другим не выдал своих чувств.
Хорошо, милорд. Надеюсь, я не нанесу вам вреда, если позволю себе сделать маленькое замечание: ваша демонстрация обнаженных частей своего тела не может быть хорошо принята в Кундри'дж-Асане.
Разве? Фираз проявил настойчивость.
Я верю, что вы сами знаете это и в вашем поведении есть свои резоны. Однако не можете же вы желать, чтобы половина вашей империи отвернулась от вас?
Почему нет?
Не понимаю, сказал регент. Будьте добры, поясните мне свою мысль.
Скажите положа руку на сердце, разве не легче станет Асаниану жить, если он избавится от претендующего на его трон выскочки и полукровки и возведет на престол императора чистых кровей? Фираз удивил Эсториана. Он рассмеялся.
Сказать да значит рисковать навлечь на себя обвинение в государственной измене. Сказать нет значит расписаться в собственном скудоумии. Милорд, вы и есть тот самый законный и чистокровный наследник империи Льва. Это написано на вашем лице. Возможно, некоторые ваши подданные слепы или плохо знают вас. Тогда, конечно, стоит им кое-что показать. Но, добавил он, не столь откровенно, как вы делали это в зале для аудиенций.
Почему? спросил Эсториан.
Умеренность не нуждается в дополнительном проявлении ее сути. Она существует и все.
Я не был голым.
Вы... Фираз оборвал себя и заговорил другим тоном.
Ваше величество, я ясно вижу, что вы не глупец, что вы сейчас делаете свой выбор. Могу я узнать, куда клонится чаша весов?
Во всяком случае, не туда, где царит диктат чужой воли.
Кто может осмелиться диктовать вам, милорд?
Ваши слуги. Они вторгаются в дела моего поверенного, навязывая мне удобный для них распорядок дня. Ваши оленейцы пытаются снять с постов мою гвардию по вашей команде и без моего ведома.
Но, милорд, ваш поверенный только что проводил меня сюда. Я видел также, что у дверей дежурят гвардейцы из Эндроса рука об руку с оленейцами из Кундри'дж-Асана. Эта картина умилила меня.
Мой титул кое-что значит даже в Асаниане.
Не надрывайте мое сердце, милорд. Мы все ваши преданные слуги.
Надеюсь, мы больше не будем возвращаться к этим вопросам?
Могу ли я надеяться, в свою очередь, что вы, ваше величество, будете терпимы к нашей несколько эксцентричной манере одеваться?
Это будет зависеть от степени эксцентричности.
Намерены ли вы по крайней мере соблюдать фундаментальные правила?
Обещаю не шагать по головам. В моей одежде прошу упразднить парик и маску. Не препятствовать мне, когда захочу, гулять вне дворца. Фираз едва заметно кивнул и надолго умолк, словно копя силы. Потом сказал, тщательно выговаривая каждое слово:
Намерены ли вы, ваше величество, обучаться искусству управления асанианской империей? Вопрос был тяжел, но прозвучал вовремя. Эсториан утомился и хотел поскорее кончить дело.
Если учителем будете вы, обещаю стать самым прилежным учеником на свете. Фираз улыбнулся.
Большей радости вы не могли мне доставить, милорд. Искусство ношения десяти верхних одежд было подобно искусству ношения тяжелых доспехов. Семнадцать поклонов и приседаний в полной парадной форме выматывали сильнее, чем урок боя на длинных мечах. Нюансы телодвижений и жестов, сопровождающих приветственный танец, можно было разучивать всю жизнь. Эсториану хотелось завыть волком. Некоторые придворные из его свиты уже убыли в Керуварион, другие помирали от летней жары, скуки и бюрократических притеснений. Даже на перестановку постелей в спальнях сквайров тут требовалось разрешение Высокого двора. Охота не развлекала. Это зимний вид спорта так считали асаниане. Водные игры просто шокировали их, ведь купаться в мантиях невозможно. Вольные упражнения, равно как и игры с мячом, не возбранялись, но на каждой маломальски удобной площадке тут зеленел огородик, или был разбит сад, или торчали торговцы. Равнина за крепостными стенами раскалилась как печь. Впрочем, солдаты его не роптали. Северяне, как все разумные люди, любили поспать, если вокруг мир и покой, а сенели паслись возле пригодного для питья водоема. А придворные мало-помалу отбывали, как они говорили, в цивилизованные края. Эсториан всем сердцем желал быть с ними, но из Индуверрана у него была одна дорога в Кундри'дж-Асан. Он томился в собственных покоях, словно в тюрьме, не общаясь ни с кем и не гуляя нигде, кроме небольшого, ограниченного высокими стенами сада. Этого требовал этикет. Властитель Асаниана был отрезан от всего внешнего мира, как последний негодяй, безумец или вероотступник.
Так дальше продолжаться не может, заявил он однажды регенту. В сопровождении стражи, в сорока слоях мантий, в носилках или пешком, но я должен совершать прогулки и идти туда, куда захочу. Лорд Фираз шевельнул левой бровью и почтительнейше просил его величество никуда не выходить без оленейцев. Эта нижайшая просьба была равносильна приказу. Впрочем, Эсториан не намеревался вступать в пререкания с собственными подданными. Он так и не смог привыкнуть к присутствию черных молчаливых фигур. Вокруг них всегда крутились два или три мага, возбуждая в нем неровное биение пульса и постоянную головную боль.
И еще, сказал Годри. Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко мне, нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю. В последние дни Годри был постоянно мрачен.
Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.
Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.
Скорей бы, внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно устыдившись своего порыва, и добавил: От них несет мертвечиной.
Годри, одернул его Эсториан. Ты хочешь, чтобы я отослал тебя домой? Лицо Годри вспыхнуло.
Я присягал вам, милорд, произнес он медленно. Только смерть или ваша воля может освободить меня от этой клятвы.
Я отпускаю тебя, сказал Эсториан.
Нет! Восклицание, казалось, вырвалось из самого сердца Годри. Южанин замер, собирая воедино свои мысли и чувства.
Милорд, сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого Эсториан никогда от него не слыхал. Вы, конечно, можете прогнать меня прочь. Вы император. Но что помешает мне вернуться обратно?
Ты ненавидишь этот дворец, сказал Эсториан.
Зато, милорд, я люблю вас. Эсториану нечего было возразить на это. Годри произнес эти слова естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт. Таким образом Годри остался при нем. Его молчаливая мрачность возбуждала Эсториана, его саркастическая усмешка служила противоядием против ползучей вкрадчивости асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг него тихо. Оленейцы демонстрировали ему свое уважение.
Он убивал, и убивал хорошо, сказал как-то один из них. Это была высшая оценка в устах оленейца. Клан воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан никого не убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его. Сидани тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни. День-два он еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала свои нехитрые пожитки и двинулась в дорогу. Он попросту проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый, язвительный ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о которых никто другой не осмелился бы и заикнуться. Скитальцы скитаются. Такова их природа. Выдумщики должны иметь пищу для своих выдумок. Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший кровоточащие раны ее души, открывшиеся на развалинах старого Индуверрана. Вряд ли ее лихорадка была вызвана черным приступом ностальгии. Она не могла быть такой старой. Просто она душой прикипала к своим выдумкам. Они, думал он, накапливались в ней с рождения. Пустота, образовавшаяся с ее уходом, усугублялась холодностью Вэньи. Она была где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни малейшего желания разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся в его теле, искала выхода, что в конце концов привело к странному происшествию. Это произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах Ясной Луны Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна на одинокой постели, с гудящей тупой головой и отправился в купальню. Она, как всегда, была уже приготовлена, и слуги ожидали его с глазами, опущенными ниц, и лицами, не теплевшими от его приветствий. Вода приятно охладила разгоряченное тело. Руки слуг были ловки, легки и проворны. Один из них, расположившийся сзади, гибкими твердыми пальцами прошелся по всем болевым точкам на его спине и разминал их до тех пор, пока боль не превратилась в удовольствие. Он, словно очнувшись, устремился навстречу этим искусным рукам. Он желал этих сладких страданий. Он заслужил их. Имен своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал сейчас с его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый, не выражающий ничего ни ненависти, ни любви. И от этого почему-то становилось хорошо. Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость, ненавязчивость. Спине полегчало, он испытывал блаженное чувство умиротворенности во всем теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя своей доли. В этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но мускулы его наполнились предательской негой, мысли лениво пробегали по краю сознания, охотясь за туманными грезами. Он видел, как главный банщик привстал со скамьи, наблюдая, затем осторожно махнул рукой. Легкая фигурка скользнула в воду. Он не был знаком с такими вещами. Он лежал в купальне безвольный, бездействующий, спина его изгибалась, как арка, в умелых руках, повинуясь медленным, терпеливым поглаживаниям. Он словно был оглушен наркотиком безмятежности, и гибкие пальцы касались самых чувствительных мест его тела. Как это все получилось, он даже впоследствии не мог бы внятно сказать, но то, что они с ним делали, вдруг пробудило его внезапно и полностью. Он уже не мог шевельнуться. Асанианин держал крепко. Он видел, как они сплотились над ним. Почему они забирают только жизнь, когда могут пресечь линию его рода?
Нет, выдохнул он. Тихо, устало. Асанианин словно ничего не услышал. Эсториан недвижно лежал под ним в шелестящей воде, и сладкие судороги, выплескиваясь из недр его существа, отзывались в чужом теле. Весь этот ужас, весь этот стыд был для них только работой. Император нуждался, и один из них удовлетворял его нужду. Он засмеялся, почувствовав отпускающие толчки. Он так глупо попался в эту ловушку. Комедия ситуации заключалась в том, что любое его движение, любая попытка высвободиться понималась как поощрение. Он осторожно положил руки на влажные бедра мучителя. Они напряглись и замерли.
Милорд Меруван Эсториан Кормериан Ганиманиан-и-Варьян, прощебетал регент без запинки. Рад встретиться с вами и приветствую вас! Игра, подумал Эсториан. Он не любил этого человека. Он вообще не любил асанианских принцев. Он ненавидел их сейчас и восхищался ими когда-то. Изящество, утонченность манер. Высота происхождения, древность рода. Этот был самым знатным из них, самым великолепным. Куда подевалась его красота? Сетка морщин, седина, усталость во взоре. А ведь он моложе императрицы, чьи волосы все еще черны как смоль, чья стать притягивает мужские взгляды. Они отцвели в молодости, шепнул голос в глубине его существа, они скоро увянут. Они, можно сказать, мертвы... Чей это голос? Он не знал, И не было времени выяснять: лорд Фираз говорил. Лесть, лживые комплименты, пустые слова. Шило в заду.
Мой император должен знать, что все в моих владениях принадлежит ему, что все здесь расцветает в сиянии его могущества. Мой господин вернулся на запад, который так долго его ждал, и теперь обязан доверить себя заботам своих искренних и преданных слуг. Эсториан внутренне подобрался. Отринув цветистую шелуху, он выловил в словах высокочтимого лорда нечто, что ему не очень пришлось по вкусу.
Означают ли слова милорда, что я должен отослать в Керуварион свой эскорт?
Это наполовину сделано, поклонился регент. Ваша керуварионская гвардия находится сейчас в ваших покоях.
Моя гвардия? А моя личная охрана?
Вы можете убедиться, ваше величество, регент плавно повел рукой, ваша личная охрана находится перед вами. Оленейцы синхронно нагнули головы. В их поклоне не было и тени смирения, и он видел это.
А если я пожелаю вернуть моих людей?
Ваши люди, ваше величество, находятся здесь. Эсториан прикрыл глаза, потом снова открыл их. Его матушка слушала весь этот бред с девственной безмятежностью. Он напрягся и послал ей сигнал. Ты знала! Она чуть наклонила голову. Жди. шевельнулась ее бровь. Будь терпелив! Он не желал терпеть.
Надеюсь, произнес он как можно мягче, мы сумеем урегулировать этот вопрос. Я оставлю при себе свою гвардию и подумаю, где можно применить ваших слуг.
Это ваши слуги, возразил, кланяясь, регент.
Мы вернемся к этому, он встал, но позже, милорд, позже. Ваше присутствие, без сомнения, очень и очень приятно нам. Однако солнце подходит к зениту. Эта жара не дает нам вздохнуть. Все свободны, обратился он к молчаливой толпе асаниан. Отдыхайте, господа, отдыхайте. Ищите прохладу, если ее еще можно тут отыскать.
Это не слишком учтиво, сказала императрица. Она не осуждала его. Она просто констатировала факт.
Чушь! Эсториан находился в покоях леди Мирейн. Ее камеристка, рослая и статная молчаливая северянка, совлекла с него потный килт и обернула его разгоряченное тело мокрой простыней, пропитанной отварами лекарственных трав. Приятная прохлада обволокла кожу, но каждое его движение теперь сопровождалось волнами едкого запаха.
Я не позволю ему командовать мной!
У тебя хватит ума противостоять ему?
У тебя хватит. Леди Мирейн вздохнула.
Эсториан, сказала она. Ты повзрослел только телом. В душе ты все тот же мальчишка.
Я не желаю носить их паскудную амуницию! Императрица нахмурилась, но тут же улыбнулась. Здесь, где только Зерин могла видеть их, ей хотелось дать волю простым чувствам. Одну за другой она сбросила с себя асанианские мантии и подошла к сыну, прекрасная в своей наготе.
Я тоже не хочу этого, но терплю. Он не мог позволить ей обратить все в шутку.
Я не хочу терять мою гвардию. И моих сквайров.
Ты имеешь в виду свой двор?
Они будут счастливы убраться подальше отсюда. Он вновь зашагал по комнате, из угла в угол. Матушка, я могу отправить их всех в Керуварион. Большинство из них только обрадуются такому исходу. Но не Годри. И не мои гвардейцы.
Ты ведь знаешь, медленно произнесла леди Мирейн, что в договоре об имперском союзе черным по белому сказано: в Асаниане царствует Асаниан. Фираз только выполняет свои обязанности, делая тебе при этом любезность. Он мог бы встретить тебя прямо на границе, а не у въезда в столицу.
Он мог бы встретить меня в Кундри'дж-Асане.
Он мудр и дал тебе воли ровно столько, сколько было возможно, а теперь ожидает, что ты возьмешься за ум и примешь надлежащее обличье.
Мое надлежащее обличье это одежда дикаря, проклинающего все их изощренные выдумки. Ее пристальный взгляд заставил его умолкнуть. Он вспыхнул от внезапного прилива крови к лицу.
Не валяй дурака, Эсториан. Он застонал.
Матушка, я ведь не полный идиот. Я буду вести себя хорошо и даже ночью надевать их дурацкие тряпки. Но он должен понять, что я вовсе не марионетка. И что я буду только таким, каким сам сочту нужным быть. Это единственное, что я могу ему обещать.
А мне? Что ты пообещаешь мне? Я ведь знаю цену твоим обещаниям. Они были и так достаточно терпеливы, чтобы сносить твои инфантильные выходки. Но Jsmdph'дж-Асан не выносит ничего, что не является асанианским.
Я не асанианин!
Ты должен учиться быть им! Он заскрипел зубами.
Может быть, именно Асаниану пришло время пересмотреть свои взгляды на некоторые вещи? Может быть, им следует попробовать воспринимать мир таким, какой он есть, а не таким, каким он им представляется? Золотая империя возрождается. Кровь Льва здесь, во мне, черномазом бородатом варваре, а не в десяти мантиях, не в парике, не в маске. Я живу, я дышу, я человек, который пришел управлять ими.
Ты так полагаешь? Проверка, вечная проверка! Он возненавидел бы ее, если бы не любил. Эсториан наклонился и поцеловал ее в бровь.
Могу я хотя бы делать чуть меньше, чем от меня требуют? Она обхватила руками его плечи. Ее глаза были бездонны. В их глубине таилась божественная суть. Он пылал священным огнем, потомок Солнцерожденного, мужчина против женщины, сын против матери, император против императрицы. Он принес полдень в ее глубокую ночь.
Мое милое, светлое дитя, сказала она. Голос ее ласково шелестел, словно ночной дождь. Я никогда не считала тебя мудрым. Но я не стану тебе мешать. Поступай как знаешь.
Ты поможешь мне?
Только в том случае, если найду твои действия разумными.
А если они будут чувственными?
Чувственность затмевает разум. Он поежился в ее жарких ладонях.
В тебе эти качества равновелики, ма! Она, усмехнувшись, стукнула его кулаком.
Щенок! Ступай к своим гвардейцам и оставь меня хоть на секунду в покое.
ГЛАВА 17 Они стояли друг против друга гвардейцы Эсториана и слуги регента представители двух враждующих партий. Алые доспехи надвигались на черные плащи. Вот-вот должны вспыхнуть мечи, но они пока в ножнах. Эсториан скрипнул зубами. Напрасно он полагал, что короткий отдых вполне успокоил его. Тихо, шепнул он себе. Только не делай глупостей! Руки в алых и черных перчатках уже тянулись к рукоятям клинков. Даже спокойный как мамонт Алидан угрожающе выдвинулся вперед. Эсториан в сердцах выкрикнул:
Отставить! Алидан подчинился и отступил на шаг. Взгляды оленейцев метнулись к плотной фигуре в черном.
Я жду! Ну же! Плотный оленеец прикрыл желтые веки. Черные фигуры молча попятились и тут же остановились. Кулак Эсториана опустился на плечо десятника гвардейцев Кияна.
Ты! Он повернулся к оленейцам. Кто ваш командир?
Я начальник этого караула, прозвучал голос из-под вуали. Бесцветный асанианский голос. Без угрозы, без трепета. Без прибавления титула к прозвучавшим словам.
Объясните, что тут происходит? Оленеец молчал. Киян, потирая плечо, заговорил:
Сир, они вторглись на вверенную нам территорию, велели нам удалиться и заявили, что отныне нести охрану ваших покоев будут только они. Так ли это, милорд?
У них есть некоторые основания для этого заявления, сказал Эсториан и, не давая Кияну открыть рот, продолжал: Но вопрос еще не решен. Пока он решается, вы будете нести службу вместе. И никаких ссор. Гвардейцы нахмурились. По задним рядам караула пробежал шепоток. Оленейцы не шелохнулись. Долгим взглядом он подавил внешние проявления недовольства в партии алых. Партия черных была глуха и нема.
Вы все мои слуги! Вы, он кивнул Кияну, и вы! Он улыбнулся плотному воину в черном убранстве.
Мы служим императору, прозвучал твердый голос.
Пусть так. Он шагнул вперед. Они расступились его гвардейцы и слуги регента. Он поспешил укрыться в своих покоях, где его ожидала толпа встревоженных сквайров и недоуменные глаза Годри. Асанианский регламент дозволял императору принять высокого лорда неофициально, без помпезности, свиты и множества слуг. Эсториан пошел на уступки. Он позволил облачить себя в десяток мантий, но не парадных, а простых и достаточно тонких, чтобы не слишком страдать от жары. Он разрешил заплести в косички свою бороду, но настоял на том, чтобы прием проводился в небольшом помещении с дверьми, распахнутыми во дворик, в центре которого бил освежающий фонтан. Сидя недвижно, словно храмовый божок, в большом, заваленном подушками кресле, Эсториан приготовился к встрече с регентом Асаниана. Лорд Фираз явился к императору без сопровождения, что могло быть расценено либо как явный и оскорбительный демарш, либо как проявление абсолютного доверия. Его одежды также были просты; входя в комнату, он преклонил одно колено, но с видимым облегчением позволил императору поднять себя и устроился в кресле, стоящем чуть ниже императорского. Он с удовольствием сделал глоток из чаши, протянутой ему слугой, что также было актом доверия, ибо персона его ранга могла потребовать у виночерпия снять с вина пробу. Как ни настроен был регент сократить количество вежливых фиоритур, предшествующих началу серьезной беседы, им все же пришлось поговорить о вине, о погоде, об окружающей обстановке. Вино было приемлемым, погода скверной, а окружающая обстановка в точности такой, какой ей и надлежало быть, о чем Эсториан и заявил с присущей ему прямотой, вызвав улыбку на устах искушенного в построении словесных хитросплетений вельможи. После кратковременного, но обильного возлияния Фираз счел возможным приступить к делу.
Ваше императорское величество, приосанившись, заговорил он.
Стоп, не очень вежливо оборвал его Эсториан. Мы, кажется, одного рода. Называйте меня, если уж вы настаиваете, милорд, а впрочем, я предпочел бы, чтобы ко мне обращались по имени...
Милорд, хитро блеснул глазами регент. Я рад видеть, что вы так легко и приятно свыкаетесь с нашими порядками и обычаями...
Нет, сказал Эсториан, не очень легко. Я все кручусь и верчусь в разные стороны, как это делал до меня мой отец: на севере, на востоке, на юге... Мне говорят: это твоя собственность. На деле же все наоборот. Это я принадлежу всем странам света.
Сейчас вы в Асаниане, напомнил Фираз.
Я успел это заметить. У вельможи дрогнули крылья ноздрей.
Могу я говорить свободно, милорд?
Я очень рассчитываю на это, сказал Эсториан. Зрачки у Фираза расширились. Он явно волновался. Эсториан почувствовал прилив гордости, хотя знатный асанианин ничем другим не выдал своих чувств.
Хорошо, милорд. Надеюсь, я не нанесу вам вреда, если позволю себе сделать маленькое замечание: ваша демонстрация обнаженных частей своего тела не может быть хорошо принята в Кундри'дж-Асане.
Разве? Фираз проявил настойчивость.
Я верю, что вы сами знаете это и в вашем поведении есть свои резоны. Однако не можете же вы желать, чтобы половина вашей империи отвернулась от вас?
Почему нет?
Не понимаю, сказал регент. Будьте добры, поясните мне свою мысль.
Скажите положа руку на сердце, разве не легче станет Асаниану жить, если он избавится от претендующего на его трон выскочки и полукровки и возведет на престол императора чистых кровей? Фираз удивил Эсториана. Он рассмеялся.
Сказать да значит рисковать навлечь на себя обвинение в государственной измене. Сказать нет значит расписаться в собственном скудоумии. Милорд, вы и есть тот самый законный и чистокровный наследник империи Льва. Это написано на вашем лице. Возможно, некоторые ваши подданные слепы или плохо знают вас. Тогда, конечно, стоит им кое-что показать. Но, добавил он, не столь откровенно, как вы делали это в зале для аудиенций.
Почему? спросил Эсториан.
Умеренность не нуждается в дополнительном проявлении ее сути. Она существует и все.
Я не был голым.
Вы... Фираз оборвал себя и заговорил другим тоном.
Ваше величество, я ясно вижу, что вы не глупец, что вы сейчас делаете свой выбор. Могу я узнать, куда клонится чаша весов?
Во всяком случае, не туда, где царит диктат чужой воли.
Кто может осмелиться диктовать вам, милорд?
Ваши слуги. Они вторгаются в дела моего поверенного, навязывая мне удобный для них распорядок дня. Ваши оленейцы пытаются снять с постов мою гвардию по вашей команде и без моего ведома.
Но, милорд, ваш поверенный только что проводил меня сюда. Я видел также, что у дверей дежурят гвардейцы из Эндроса рука об руку с оленейцами из Кундри'дж-Асана. Эта картина умилила меня.
Мой титул кое-что значит даже в Асаниане.
Не надрывайте мое сердце, милорд. Мы все ваши преданные слуги.
Надеюсь, мы больше не будем возвращаться к этим вопросам?
Могу ли я надеяться, в свою очередь, что вы, ваше величество, будете терпимы к нашей несколько эксцентричной манере одеваться?
Это будет зависеть от степени эксцентричности.
Намерены ли вы по крайней мере соблюдать фундаментальные правила?
Обещаю не шагать по головам. В моей одежде прошу упразднить парик и маску. Не препятствовать мне, когда захочу, гулять вне дворца. Фираз едва заметно кивнул и надолго умолк, словно копя силы. Потом сказал, тщательно выговаривая каждое слово:
Намерены ли вы, ваше величество, обучаться искусству управления асанианской империей? Вопрос был тяжел, но прозвучал вовремя. Эсториан утомился и хотел поскорее кончить дело.
Если учителем будете вы, обещаю стать самым прилежным учеником на свете. Фираз улыбнулся.
Большей радости вы не могли мне доставить, милорд. Искусство ношения десяти верхних одежд было подобно искусству ношения тяжелых доспехов. Семнадцать поклонов и приседаний в полной парадной форме выматывали сильнее, чем урок боя на длинных мечах. Нюансы телодвижений и жестов, сопровождающих приветственный танец, можно было разучивать всю жизнь. Эсториану хотелось завыть волком. Некоторые придворные из его свиты уже убыли в Керуварион, другие помирали от летней жары, скуки и бюрократических притеснений. Даже на перестановку постелей в спальнях сквайров тут требовалось разрешение Высокого двора. Охота не развлекала. Это зимний вид спорта так считали асаниане. Водные игры просто шокировали их, ведь купаться в мантиях невозможно. Вольные упражнения, равно как и игры с мячом, не возбранялись, но на каждой маломальски удобной площадке тут зеленел огородик, или был разбит сад, или торчали торговцы. Равнина за крепостными стенами раскалилась как печь. Впрочем, солдаты его не роптали. Северяне, как все разумные люди, любили поспать, если вокруг мир и покой, а сенели паслись возле пригодного для питья водоема. А придворные мало-помалу отбывали, как они говорили, в цивилизованные края. Эсториан всем сердцем желал быть с ними, но из Индуверрана у него была одна дорога в Кундри'дж-Асан. Он томился в собственных покоях, словно в тюрьме, не общаясь ни с кем и не гуляя нигде, кроме небольшого, ограниченного высокими стенами сада. Этого требовал этикет. Властитель Асаниана был отрезан от всего внешнего мира, как последний негодяй, безумец или вероотступник.
Так дальше продолжаться не может, заявил он однажды регенту. В сопровождении стражи, в сорока слоях мантий, в носилках или пешком, но я должен совершать прогулки и идти туда, куда захочу. Лорд Фираз шевельнул левой бровью и почтительнейше просил его величество никуда не выходить без оленейцев. Эта нижайшая просьба была равносильна приказу. Впрочем, Эсториан не намеревался вступать в пререкания с собственными подданными. Он так и не смог привыкнуть к присутствию черных молчаливых фигур. Вокруг них всегда крутились два или три мага, возбуждая в нем неровное биение пульса и постоянную головную боль.
И еще, сказал Годри. Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко мне, нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю. В последние дни Годри был постоянно мрачен.
Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.
Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.
Скорей бы, внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно устыдившись своего порыва, и добавил: От них несет мертвечиной.
Годри, одернул его Эсториан. Ты хочешь, чтобы я отослал тебя домой? Лицо Годри вспыхнуло.
Я присягал вам, милорд, произнес он медленно. Только смерть или ваша воля может освободить меня от этой клятвы.
Я отпускаю тебя, сказал Эсториан.
Нет! Восклицание, казалось, вырвалось из самого сердца Годри. Южанин замер, собирая воедино свои мысли и чувства.
Милорд, сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого Эсториан никогда от него не слыхал. Вы, конечно, можете прогнать меня прочь. Вы император. Но что помешает мне вернуться обратно?
Ты ненавидишь этот дворец, сказал Эсториан.
Зато, милорд, я люблю вас. Эсториану нечего было возразить на это. Годри произнес эти слова естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт. Таким образом Годри остался при нем. Его молчаливая мрачность возбуждала Эсториана, его саркастическая усмешка служила противоядием против ползучей вкрадчивости асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг него тихо. Оленейцы демонстрировали ему свое уважение.
Он убивал, и убивал хорошо, сказал как-то один из них. Это была высшая оценка в устах оленейца. Клан воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан никого не убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его. Сидани тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни. День-два он еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала свои нехитрые пожитки и двинулась в дорогу. Он попросту проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый, язвительный ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о которых никто другой не осмелился бы и заикнуться. Скитальцы скитаются. Такова их природа. Выдумщики должны иметь пищу для своих выдумок. Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший кровоточащие раны ее души, открывшиеся на развалинах старого Индуверрана. Вряд ли ее лихорадка была вызвана черным приступом ностальгии. Она не могла быть такой старой. Просто она душой прикипала к своим выдумкам. Они, думал он, накапливались в ней с рождения. Пустота, образовавшаяся с ее уходом, усугублялась холодностью Вэньи. Она была где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни малейшего желания разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся в его теле, искала выхода, что в конце концов привело к странному происшествию. Это произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах Ясной Луны Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна на одинокой постели, с гудящей тупой головой и отправился в купальню. Она, как всегда, была уже приготовлена, и слуги ожидали его с глазами, опущенными ниц, и лицами, не теплевшими от его приветствий. Вода приятно охладила разгоряченное тело. Руки слуг были ловки, легки и проворны. Один из них, расположившийся сзади, гибкими твердыми пальцами прошелся по всем болевым точкам на его спине и разминал их до тех пор, пока боль не превратилась в удовольствие. Он, словно очнувшись, устремился навстречу этим искусным рукам. Он желал этих сладких страданий. Он заслужил их. Имен своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал сейчас с его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый, не выражающий ничего ни ненависти, ни любви. И от этого почему-то становилось хорошо. Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость, ненавязчивость. Спине полегчало, он испытывал блаженное чувство умиротворенности во всем теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя своей доли. В этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но мускулы его наполнились предательской негой, мысли лениво пробегали по краю сознания, охотясь за туманными грезами. Он видел, как главный банщик привстал со скамьи, наблюдая, затем осторожно махнул рукой. Легкая фигурка скользнула в воду. Он не был знаком с такими вещами. Он лежал в купальне безвольный, бездействующий, спина его изгибалась, как арка, в умелых руках, повинуясь медленным, терпеливым поглаживаниям. Он словно был оглушен наркотиком безмятежности, и гибкие пальцы касались самых чувствительных мест его тела. Как это все получилось, он даже впоследствии не мог бы внятно сказать, но то, что они с ним делали, вдруг пробудило его внезапно и полностью. Он уже не мог шевельнуться. Асанианин держал крепко. Он видел, как они сплотились над ним. Почему они забирают только жизнь, когда могут пресечь линию его рода?
Нет, выдохнул он. Тихо, устало. Асанианин словно ничего не услышал. Эсториан недвижно лежал под ним в шелестящей воде, и сладкие судороги, выплескиваясь из недр его существа, отзывались в чужом теле. Весь этот ужас, весь этот стыд был для них только работой. Император нуждался, и один из них удовлетворял его нужду. Он засмеялся, почувствовав отпускающие толчки. Он так глупо попался в эту ловушку. Комедия ситуации заключалась в том, что любое его движение, любая попытка высвободиться понималась как поощрение. Он осторожно положил руки на влажные бедра мучителя. Они напряглись и замерли.