Страница:
Значит, вторая моя половина это холод, тяжесть, жестокость, это смерть моего отца и гибель моего друга, это я, загнанный в ловушку и понимающий, что рядом находится тот, кто копает для меня яму...
Душа твоя плачет сейчас и требует мщения. В этом нет ничего дурного, малыш.
Ты заменил мне отца. Ты можешь сейчас дать мне больше, чем пустые слова?
Я только этим и занимаюсь. Ты задумывался о том, куда девалась твоя сила?
Ее взял Асаниан.
Нет, сказал Айбуран, ее уничтожил ты. Ты закрыл все каналы своей сущности, ты иссушил их. Если бы ты обладал индивидуальной защитой, разве мог бы убийца к тебе подойти. А если бы даже и подошел, он был бы тут же опознан. Ты знал бы, кто он есть и кем подослан. Теперь он мертв. Его дух скрылся. И даже магия не может нащупать его. Но он ненавидел не тебя лично, он ненавидел свое представление о тебе.
Он ненавидел во мне императора, сказал Эсториан глухо и горько.
Он ненавидел в тебе победителя. Кое-кто продолжает считать потомков Солнца захватчиками, несмотря на то, что со времен последней войны сменилось несколько поколений.
Таков я и есть. Эсториан криво усмехнулся. Им не за что любить меня.
Им не за что тебя ненавидеть, сказал Айбуран. И многие, кто знает тебя, начинают понимать это. И Высокий двор, и двор Средний.
Но не те, кто мечтает о появлении мессии.
Ты слишком самолюбив, малыш. Эсториан не мог сдаться ему. Сам не понимал почему, но не мог.
Я знаю, ты желаешь мне только добра, медленно заговорил он. Но также знаю, что ты с легкостью можешь положить меня поперек собственных коленей. И потому не желаю тебя слушать. Вместо того чтобы помочь мне, ты заводишь длин ную речь о моих недостатках. У меня их хватает, я знаю о них больше, чем ктолибо другой.
Тогда скажи сам, чего ты от меня хочешь? Твоя душа заперта на замок. Эсториан качнулся вперед, чуть не коснувшись губами крупного горбатого носа.
Ты оставил меня одного, Айбуран. Почему? Ты мог остаться со мной, ты мог стать моим оплотом, но ты счел за лучшее устраниться.
И как бы все это выглядело? спросил Айбуран. Черный медведь, стоящий за троном, приникший к ушам властителя. Кем бы они посчитали тебя тогда?
Императором-победителем, ответил Эсториан.
Ты звал меня я пришел, сказал Айбуран.
Конечно, пришел. Но здесь уже нет малыша, которого следует опекать. Айбуран встал. Борода скрывала его лицо, но глаза верховного жреца Эндроса qr`kh жесткими.
Я всегда приду, когда вы меня позовете, сир. А теперь позвольте мне удалиться.
С радостью, сказал Эсториан. Это было прекрасно проделано. Эсториан внутренне аплодировал себе. С помощью своей глупости он избавился от единственного оставшегося у него друга, он прогнал прочь своего приемного отца. Теперь его окружали только асанианские лица. Чужие, непроницаемые. И пара золотых глаз, посвечивающих из-под вуали. Они неотрывно следили за ним. Когда он велел всем оставить его, оленеец не двинулся с места.
Кто-то должен охранять вас, сказал он.
Вряд ли они попытаются повторить эту ночь, пробормотал Эсториан. Однако не отослал стража. Пришел рассвет. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела. Ломота в костях проходила, делалась сладкой. Он вышел в прихожую, где за занавеской стояла кровать Годри. Там на стене висели боевые доспехи южанина, под ними темнел сундучок с его нехитрым имуществом. Душу Эсториана охватила щемящая жалость. Слез не было. Он отвернулся и быстро пошел вперед, не разбирая дороги. Очнувшись, понял, что стоит в каком-то саду, окруженном стенами, но без крыши. Шел дождь. Мелкий, похожий на изморось, ледяной. Он обернулся. За спиной стоял Кору сан.
Ты вымокнешь, сказал он ему.
Но не растаю, сказал оленеец. Эсториан замер. Этот воин способен шутить? Странно. Черный стражник, сторожевой пес, тень в тени, вырастающая из тени.
Почему вы закрываете лица?
Обычай, сказал оленеец. Предосторожность. Тот, кто не видит лица своего врага...
Воюет не с человеком, а с легионом, продолжил Эсториан. Но только не в твоем случае. Твои глаза выдают тебя. Ты принц Оленея?
Все оленейцы воины, ответил страж и добавил: Мертвый не помнит.
Шши ф Оленей! воскликнул Эсториан. Враг всегда умирает первым. Я знаю этот девиз.
А оленеец вторым. Жизнь теряет цену, как только враг поражен.
Я могу это понять, задумчиво произнес Эсториан. Корусан рассмеялся. Жуткий скрипучий звук в медленно отступающем сумраке таким казался его смех.
Вы вряд ли можете что-то понять, милорд. Вам не известно чувство утраты.
Я потерял отца. Эсториан ощутил резкую боль в сердце.
Все отцы когда-нибудь умирают, сказал Корусан. Так уж устроен мир.
Я вижу, с тобой ничего подобного не случалось.
Неужели вы думаете, что нас породила земля? Мы тоже люди, Солнечный лорд. Мечи и вуаль не делают нас другими.
Сколько тебе лет, мальчик? Оленеец не торопился с ответом.
Пятнадцать, сказал он спокойно. А вам?
Я думал, каждый знает мой возраст до часа.
Двадцать два года, двенадцать циклов Ясной Луны без двух дней, сказал Корусан и, помолчав, добавил: Плюс пять оборотов песочных часов и еще полоборота. Эсториан, пораженный, молчал.
Ходят слухи, продолжал оленеец, что вы проживете сто лет, если никто не убьет вас прежде.
Ты находишься здесь, чтобы предотвратить это если , сказал Эсториан.
О да, подтвердил Корусан, никто не сумеет убить вас, пока я нахожусь рядом с вами, кроме меня самого. Подарите мне эту привилегию, милорд. Эсториан рассмеялся. Это был первый его искренний смех с тех пор, как он приехал в Кундри'дж-Асан. Он, казалось, прогнал обступившую их темноту.
Что ж, оленеец. Мне кажется, ты достоин того, чтобы вручить тебе свою жизнь. Он протянул ему руку. Пожатие оленейца было горячим и крепким. В нем ощущалась сила, способная дробить кости. Эсториан спокойно вытерпел боль. Это было ужасно. Это было прекрасно. Это поднимало настроение и волновало кровь. Корусан пришел в бешенство, когда понял, что в покои его врага проник убийца. Такое вмешательство посторонних сил могло свести его собственные планы на нет. Он побежал за ним, одержимый одним чувством догнать и убить. Он не думал о том, что под черной одеждой оленейца может скрываться один из его братьев. На такой гнусный шаг не пойдет ни один воин, носящий вуаль. А кровь ряженой куклы, посланной магами или кем-нибудь там еще, стоит недорого. Он не стал обнажать меча. Меч слишком хорош для злодея. Впрочем, даже ножом он никогда не ударил бы его в спину, он предпочел бы схватиться с ублюдком лицом к лицу, но слуга черного короля нуждался в его помощи. Он заколол марионетку, но слугу все равно не спас и тут же пожалел о своем поступке, который никак не пятнал его чести, но все же оставил после себя неприятное ощущение. Впрочем, это ощущение вскоре прошло. Его сменили уверенность и спокойствие. Отныне жизнь врага безраздельно принадлежала ему. Он не уступит ее никому другому и даже не позволит черному королю добровольно уйти из мира сего, если тому вдруг придет в голову подобная идея. Определив его участь, он уже не даст врагу избежать ее, он станет самой черной его тенью. И ему вовсе не помешает то, что он сейчас почти восхищается им. Этому мокрому от дождя баловню судьбы даже и в голову не приходит, что Корусан намерен воспользоваться дарованной ему привилегией. Он слишком высокомерен для этого, слишком ребячлив. Корусан чувствовал, как в кости его забирается ломота, как ноют старые шрамы. Он был болезненным существом, но, слава Небу, дожил до этого дня и сумеет прожить достаточно дней или циклов, чтобы исполнить свое предназначение. Он поморщился и чихнул. Львиные темно-золотые глаза расширились.
Знаешь, что я сделаю сейчас? спросил враг, потряхивая мокрыми колечками бороды. Я спасу тебя от неминуемой гибели.
Я знаю, что гибель поджидает меня, сказал Корусан. Но не здесь. Не сейчас. Солнечный лорд не слышал его слов. Сильные руки сорвали с Корусана плащ и швырнули на спинку кресла возле жаровни, где было тепло и сухо.
Ты весь дрожишь. Черный король потянул к себе мокрый покров, заставив Корусана повернуться. Зная об асанианской стыдливости, он раздевал его, как слуга, умело и быстро, покорно склонив шею, не трогая вуали, не глядя туда, куда не следовало глядеть, не касаясь того, к чему не следовало прикасаться. Вино горячило желудок, кружило голову, туманило мозг.
Знаешь, кто ты такой? Ты маленькая, изящная, хрупкая статуэтка. Никто никогда не говорил с ним так.
Я могу сломать тебе шею раньше, чем ты остановишь меня, сказал он, тяжело ворочая языком. Черный король уже встал и улыбался ему белозубой улыбкой с высоты своего роста.
Конечно, сможешь, сказал он, если не расчихаешься в этот момент. У тебя совершенно синие ноги. Почему? Его нахальство дошло до того, что он вновь встал на колени и принялся втирать огонь в ступни Корусана, улыбаясь, сверкая всеми зубами, поводя широкими мускулистыми плечами. Он даже не дрожал, хотя был совсем мокрый и голый, лишь в короткой своей юбочке. Он был как черное пламя, покрытое черной шерстью. Эта шерсть просыхала, скручивалась в мелкие кольца, но спина дикаря была чистой и сверкала, словно кусок темного полированного стекла. Он был красив, как степной кот, и столь же грациозен в движениях. Он легко вскочил на ноги и, потянувшись к постели, сдернул с нее одеяло. Корусан накинул его на себя.
Достаточно! Это неприлично.
Разве прилично было бы позволить тебе умереть от горячки? Я мог бы лишиться еще одного слуги. Он усмехнулся и добавил: Такого бравого желтоглазого молодца.
Золотоглазого, сказал Корусан. Черный король рассмеялся. Варвар, наглец, высокомерный дикарь. Корусан привел себя в привычное состояние ненависти. Он отвратителен. Его манеры ужасны. И все же. И все же волна неодолимого обаяния исходила от него, заставляя окружающих проникаться к нему любовью. Не потому, что он император. Потому что он такой, какой есть. Он с удовольствием убьет его. Но не сейчас. Не раньше, чем черный король осознает, почему ему суждено умереть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОРУ-АСАН
ГЛАВА 25
Годри был отправлен в последний путь наилучшим образом из всех, что могла предложить чужеземцу столица Асаниана. Нет, его не зарыли в песок пустыни, но зато вознесли на огромный погребальный костер, сложенный посреди Триум фального двора рядом с Залом Цветов, в котором последние два дня покоилось его тело. Эсториан пропел над останками друга несколько ритуальных песен сначала молитву ухода из обрядов Аварьянского храма Эндроса, затем усладил слух собравшихся напевами кланов Варяг-Суви, больше похожими на походные марши, чем на прощальные песнопения. Он велел зарезать возле костра породистую кобылицу, чтобы дух друга не скитался пешком по загробным мирам, и, когда пришло время поджигать хворост, призвал с неба солнечный огонь. Он смотрел на бушующее пламя, но в глазах его не было слез. Он, кажется, утратил способность плакать. Отряд гвардейцев теперь сопровождал его всюду, он чувствовал затылком дыхание охраны. Еще он чувствовал постоянное давление индивидуальной защитной сферы. Айбуран без сомнения тратил на нее добрую половину своей энергии. Защита вызывала боль в глазных яблоках и отзывалась в позвоночном столбе. Его покои были набиты охранниками, гарем тоже. Дворец леди Мирейн окружало тройное кольцо стражников: где гарантия, что после неудачного покушения на императора злоумышленники не решатся напасть на его мать? Даже в тронном зале никто не смел приближаться к нему, и сам лорд Фираз был теперь отделен от своего господина цепочкой караульных. Интересно, как досточтимый лорд воспринимает такое свое положение? Как победу или как поражение в их затянувшейся вежливой войне? Об утрате, постигшей императора, не говорили. Асаниан деликатен. Горе глубоко личное дело каждого человека. Сочувствие здесь выражали экзотическим и довольно дорогим способом. Эсториан был изумлен, обнаружив в своей спальне множество вырезанных из дерева фигурок, увешанных драгоценностями. Раскраска их лиц искусно копировала татуировку Годри.
Они бьют все рекорды, сказал Корусан, желая разделить с вами горе. Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
Никто не хотел убивать Годри.
Это понятно, пробормотал оленеец.
Благодарственные молебны служатся в каждом храме, сказал Эсториан. Люди заказывают их, благодаря небо за то, что я избежал опасности. Как ты думаешь, много ли среди них таких, кто действительно радуется этому? И что dek`~r остальные? Может быть, молятся, чтобы следующая попытка убийцы была удачной?
Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть. Корусан пожал плечами.
В таком случае вам следовало родиться простолюдином или лордом мелкого княжества. Там ваши подданные обожали бы вас, и никто не осмелился бы вам перечить.
Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку, отращивать шерсть и покрывать овец.
Вы сами это сказали, не я. Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз. Корусан между тем разглядывал погребальную статуэтку. Его палец коснулся топаза, висящего на длинной цепочке. Камень отливал золотом весенней зари.
Он тебе нравится? Рука оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в суровом воине мальчишку, застигнутого врасплох.
Ты можешь взять его, сказал Эсториан. Мне часто дарят топазы. У меня их скопился целый сундук.
Вы равнодушны к ним?
Мне больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты когда-нибудь видел их? Они бывают черные до синевы и переливаются на свету, как пламя.
Как ваши волосы?
Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми... Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством. А ты у нас, кажется, поэт?
Я воин, сказал Корусан.
Никогда не задумывался, медленно произнес Эсториан, чем занимаются оленейцы в часы досуга. Ну конечно, спят. И едят, и пьют. Потом, наверное, фехтуют...
И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
И что еще? Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
Я умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос не стал ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон. Эсториан рассмеялся.
Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
Он не такой глубокий, как ваш.
Мы северяне. Когда поет Айбуран, сотрясаются горы. Топаз исчез в складках черной одежды. Эсториан внутренне улыбнулся. Как странно меняется мир. Еще недавно он с отвращением и опаской поглядывал в сторону черных фигур. А теперь в этом мальчишке-оленейце он видит если не друга, то, во всяком случае, нормальное человеческое существо, со своими желаниями, суждениями и слабостями.
Ты совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день. Ты не нуждаешься в отдыхе?
Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
Ты следуешь за мной с тех пор, как я прибыл сюда, сказал Эсториан. Разве не так?
Вы видите больше, чем надо, ответил оленеец.
Так же, как и ты. Корусан обошел вокруг стола.
Это наша обязанность. Он сделал паузу, потом объяснил: Это почетно охранять императора. На этот пост посылают избранных. Я постарался стать избранным.
Зачем?
Чтобы понять, какой вы на самом деле.
И каким ты находишь меня?
Необычным.
То же самое говорит Галия. Корусан шевельнул бровью.
Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты, любит прятать лицо.
Она ваша наложница, сказал Корусан с оттенком презрения. А я ваш слуга.
Она говорит и думает так же, как ты. Разве в этом есть что-то оскорбительное?
Вы не асанианин, вам не понять.
Во мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я есть. Но я всегда ненавидел в себе это. Я избегал зеркал, чтобы не видеть своих глаз, я прикрывал их, надевая сногсшибательные головные уборы. Я стыдился всего, что выдает во мне кровь Льва.
Теперь вам нечего стыдиться.
Нечего, подтвердил Эсториан, ибо я это я.
Вы император.
Ты ненавидишь меня за это?
Мне не за что вас любить. Эсториан, усмехнувшись, подошел к окну. Он зевнул и потянулся, с хрустом, сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.
Ты тоже необычен, сказал он. Обворожительно необычен. И все время поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
Император может делать все, что пожелает.
Император не может ничего. Он повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его менялось, как небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
Годри умер, сказал он. Я должен был умереть. Но я жив. А солнце сияет по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как ни в чем не бывало течет. Миру наплевать на то, что я называю себя хозяином всего этого, и на то, что мои подданные в любой момент могут швырнуть меня в грязь.
Или вознести до небес, сказал Корусан.
Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже, наверное, этого хочешь?
Вам доставляет удовольствие себя изводить? Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
Мне доставляет удовольствие, сказал он, мысль о том, как ты будешь дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
В этом мы сойдемся, не остался в долгу Корусан. Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
Ступай, сказал он. Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней мере сейчас. Оленеец ушел. Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним еще немного, но охранник устал, об этом говорили и его поникшие плечи, и медленная, заплетающаяся походка. Мальчишка, как есть мальчишка. Мальчишка, умеющий носить мечи и прекрасно владеющий ими. Мальчишка, быстро и без каких-либо церемоний прирезавший рослого и сильного наемника. Другие тени выросли на пороге. Эсториан не впустил их к себе, он запер дверь и, шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в точности повторяла вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате. Солнце уже садилось, он чувствовал это всей кожей. Он постарался выбросить из себя все и чувство воды, и чувство земли, и смерть отца, и погребальный костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам никогда не хотел с ним расставаться. Полежав некоторое время в тишине, он вновь сел на постели, подтянув колени к подбородку. Он задыхался. Грудь его снова стянуло железным обручем, как сутки назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать не хотелось совсем. На деле все оказалось гораздо проще. Он мог бы воспользоваться этой возможностью раньше, если бы не был таким дураком. Одетый во все императорские мантии, он чинно и совершенно открыто прошествовал к своему гарему. Тени, сопровождавшие его, остались возле входных дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и освободился от тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были только ap~jh, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки. Спокойно и не таясь, он двинулся по бесконечному лабиринту пустынных комнат и галерей, где некогда обитали сотни, а может быть, и тысячи жен любвеобильных асанианских властителей. Теперь здесь царили запустение и тишина. Дворик для верховой езды также пустовал, но он понял, что Галия совсем недавно здесь побывала. На песке, испещренном следами копыт, темнели свежие кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего не захотели, их убрать. Он обошел эти свидетельства нерадивости слуг и нырнул в полумрак колоннады. Ворота, ведущие на конюшню, были закрыты, но узкая дверца в них оказалась не запертой. Тишина. Сенели дремали в стойлах, из дальнего угла обширного помещения доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись в кучу, чесали языки. Он нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее поля закрывали глаза. Слуги не должны видеть то, чего им видеть не надо. Он расправил плечи и двинулся дальше с важностью императорского гвардейца, собравшегося часы досуга провести в обществе бутылок и девочек в одной из ближайших таверн. За Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил шага, не повернул головы. Но, когда улочка сделалась узкой, протянул руку и вытащил из мрака, скопившегося под кронами низких деревьев, охотящегося за ним шпиона. Оленеец. Он не сопротивлялся и не казался напуганным. В золотистых глазах его таилась усмешка.
Так, сказал Эсториан. Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
Каждый дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного кота.
Кроме половины моей гвардии.
Никто из них не нуждается в широкополых шляпах. Корусан пошевелился. Если вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку. Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города. Эсториан отпустил его.
Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
И не мечтаю об этом, сказал Корусан.
Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
Я нужен вам, убеждал Корусан.
Ты слышал приказ?
В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
Они подумают, что я один из моих гвардейцев.
О ваших гвардейцах здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
Я видел. Эсториан сжал зубы.
Я приказываю тебе идти во дворец. Корусан не двинулся с места. Глаза его сошлись в одну линию, полыхающую тусклым желтым огнем. На секунду он показался Эсториану обиженным упрямым мальчишкой. Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке. Молчание оленейца было достаточно красноречивым. Эсториан повернулся и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо сгущавшуюся темноту. Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным. Верхний город погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями факелов, означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки. Впереди носилок такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным топотом ног. Но по мере того как Эсториан спускался с холма, улицы столицы становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу, образуя закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности. Они бесцеремонно разглядывали Эсториана, цеплялись за пряжки его пояса, и onqreoemmn он стал опасаться за целость своего кошелька. Однако длинный кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы. Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и, несмотря на невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче. Всетаки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему следует делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки и кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные позы, однако их лица были надежно задрапированы. И никаких плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака. Никаких заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу. Где он, этот пророк, о котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его присутствие здесь в сердце Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно, людей отпугивал его вид высокий рост, цвет лица, форма гвардейца. Они замолкали, когда Эсториан приближался к ним. Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем не походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым, то очень зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили на купцов, жрецы и уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо видимой враждебности. И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл, что это значит прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без нее его здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем дворце. Он не должен болтаться среди всякого сброда, роняя свое императорское величие. Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу. Обрывки мыслей, образов, долг, память... Что-то смутное, страждущее. Золотое в сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?.. Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то дома. Что-то безмолвно закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он изумился. Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо... Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и сильная рука обхватила его торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
Вы больны, сказал Корусан.
Я в порядке. Эсториан улыбнулся ему. Просто я позволил себе раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
Сумасшедший, сказал Корусан как будто самому себе.
Я нормальней, чем ты, можешь не беспокоиться. Просто я, пытаясь обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось около цикла назад. Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто внешнее. Нечто живущее во дворце или где-нибудь рядом... Я не знаю. Я не могу его отыскать. Глаза оленейца стали дикими.
Это нечто живет во мне, потому что... Он так резко оборвал себя, что Эсториан почувствовал, как клацнули его зубы.
Милорд, вам надо вернуться в свои покои. Вам следует прекратить... обследовать этот городок.
Ну нет уж, сказал Эсториан. Я никогда не сворачивал с полпути. Сильным движением он высвободился из рук оленейца. Приступ больше не повторится. Даю тебе честное слово. Неизвестно, поверил ли воин честному слову императора, но он больше не пытался протестовать. Он только немного переместился в сторону и словно прилип к императорскому плечу, являя собой надежную точку опоры. Эсториан видел это, но ничего не возразил против такой противоречащей этикету близости подданного к своему господину. Город протолкнул их через три кольца, прежде чем выплюнул на спокойную улицу, озаренную светом расставленных через равные интервалы масляных фонарей. Обитатели этой улицы были явно состоятельными людьми, ибо имели возможность платить человеку, содержащему в порядке все эти светильники. Здесь не было кабачков и витрин с желтогрудыми красотками: по обеим сторонам мостовой тянулись высокие сплошные стены с наглухо закрытыми железными bnpnr`lh. Ворота, которые искал Эсториан, не были заперты. Они распахнулись от легкого толчка. Он вошел во двор храма, сопровождаемый черной фигурой, прикрывавшей лицо. Тут не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл, в висках закололо. Он храбро шагнул в пятно света.
Душа твоя плачет сейчас и требует мщения. В этом нет ничего дурного, малыш.
Ты заменил мне отца. Ты можешь сейчас дать мне больше, чем пустые слова?
Я только этим и занимаюсь. Ты задумывался о том, куда девалась твоя сила?
Ее взял Асаниан.
Нет, сказал Айбуран, ее уничтожил ты. Ты закрыл все каналы своей сущности, ты иссушил их. Если бы ты обладал индивидуальной защитой, разве мог бы убийца к тебе подойти. А если бы даже и подошел, он был бы тут же опознан. Ты знал бы, кто он есть и кем подослан. Теперь он мертв. Его дух скрылся. И даже магия не может нащупать его. Но он ненавидел не тебя лично, он ненавидел свое представление о тебе.
Он ненавидел во мне императора, сказал Эсториан глухо и горько.
Он ненавидел в тебе победителя. Кое-кто продолжает считать потомков Солнца захватчиками, несмотря на то, что со времен последней войны сменилось несколько поколений.
Таков я и есть. Эсториан криво усмехнулся. Им не за что любить меня.
Им не за что тебя ненавидеть, сказал Айбуран. И многие, кто знает тебя, начинают понимать это. И Высокий двор, и двор Средний.
Но не те, кто мечтает о появлении мессии.
Ты слишком самолюбив, малыш. Эсториан не мог сдаться ему. Сам не понимал почему, но не мог.
Я знаю, ты желаешь мне только добра, медленно заговорил он. Но также знаю, что ты с легкостью можешь положить меня поперек собственных коленей. И потому не желаю тебя слушать. Вместо того чтобы помочь мне, ты заводишь длин ную речь о моих недостатках. У меня их хватает, я знаю о них больше, чем ктолибо другой.
Тогда скажи сам, чего ты от меня хочешь? Твоя душа заперта на замок. Эсториан качнулся вперед, чуть не коснувшись губами крупного горбатого носа.
Ты оставил меня одного, Айбуран. Почему? Ты мог остаться со мной, ты мог стать моим оплотом, но ты счел за лучшее устраниться.
И как бы все это выглядело? спросил Айбуран. Черный медведь, стоящий за троном, приникший к ушам властителя. Кем бы они посчитали тебя тогда?
Императором-победителем, ответил Эсториан.
Ты звал меня я пришел, сказал Айбуран.
Конечно, пришел. Но здесь уже нет малыша, которого следует опекать. Айбуран встал. Борода скрывала его лицо, но глаза верховного жреца Эндроса qr`kh жесткими.
Я всегда приду, когда вы меня позовете, сир. А теперь позвольте мне удалиться.
С радостью, сказал Эсториан. Это было прекрасно проделано. Эсториан внутренне аплодировал себе. С помощью своей глупости он избавился от единственного оставшегося у него друга, он прогнал прочь своего приемного отца. Теперь его окружали только асанианские лица. Чужие, непроницаемые. И пара золотых глаз, посвечивающих из-под вуали. Они неотрывно следили за ним. Когда он велел всем оставить его, оленеец не двинулся с места.
Кто-то должен охранять вас, сказал он.
Вряд ли они попытаются повторить эту ночь, пробормотал Эсториан. Однако не отослал стража. Пришел рассвет. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела. Ломота в костях проходила, делалась сладкой. Он вышел в прихожую, где за занавеской стояла кровать Годри. Там на стене висели боевые доспехи южанина, под ними темнел сундучок с его нехитрым имуществом. Душу Эсториана охватила щемящая жалость. Слез не было. Он отвернулся и быстро пошел вперед, не разбирая дороги. Очнувшись, понял, что стоит в каком-то саду, окруженном стенами, но без крыши. Шел дождь. Мелкий, похожий на изморось, ледяной. Он обернулся. За спиной стоял Кору сан.
Ты вымокнешь, сказал он ему.
Но не растаю, сказал оленеец. Эсториан замер. Этот воин способен шутить? Странно. Черный стражник, сторожевой пес, тень в тени, вырастающая из тени.
Почему вы закрываете лица?
Обычай, сказал оленеец. Предосторожность. Тот, кто не видит лица своего врага...
Воюет не с человеком, а с легионом, продолжил Эсториан. Но только не в твоем случае. Твои глаза выдают тебя. Ты принц Оленея?
Все оленейцы воины, ответил страж и добавил: Мертвый не помнит.
Шши ф Оленей! воскликнул Эсториан. Враг всегда умирает первым. Я знаю этот девиз.
А оленеец вторым. Жизнь теряет цену, как только враг поражен.
Я могу это понять, задумчиво произнес Эсториан. Корусан рассмеялся. Жуткий скрипучий звук в медленно отступающем сумраке таким казался его смех.
Вы вряд ли можете что-то понять, милорд. Вам не известно чувство утраты.
Я потерял отца. Эсториан ощутил резкую боль в сердце.
Все отцы когда-нибудь умирают, сказал Корусан. Так уж устроен мир.
Я вижу, с тобой ничего подобного не случалось.
Неужели вы думаете, что нас породила земля? Мы тоже люди, Солнечный лорд. Мечи и вуаль не делают нас другими.
Сколько тебе лет, мальчик? Оленеец не торопился с ответом.
Пятнадцать, сказал он спокойно. А вам?
Я думал, каждый знает мой возраст до часа.
Двадцать два года, двенадцать циклов Ясной Луны без двух дней, сказал Корусан и, помолчав, добавил: Плюс пять оборотов песочных часов и еще полоборота. Эсториан, пораженный, молчал.
Ходят слухи, продолжал оленеец, что вы проживете сто лет, если никто не убьет вас прежде.
Ты находишься здесь, чтобы предотвратить это если , сказал Эсториан.
О да, подтвердил Корусан, никто не сумеет убить вас, пока я нахожусь рядом с вами, кроме меня самого. Подарите мне эту привилегию, милорд. Эсториан рассмеялся. Это был первый его искренний смех с тех пор, как он приехал в Кундри'дж-Асан. Он, казалось, прогнал обступившую их темноту.
Что ж, оленеец. Мне кажется, ты достоин того, чтобы вручить тебе свою жизнь. Он протянул ему руку. Пожатие оленейца было горячим и крепким. В нем ощущалась сила, способная дробить кости. Эсториан спокойно вытерпел боль. Это было ужасно. Это было прекрасно. Это поднимало настроение и волновало кровь. Корусан пришел в бешенство, когда понял, что в покои его врага проник убийца. Такое вмешательство посторонних сил могло свести его собственные планы на нет. Он побежал за ним, одержимый одним чувством догнать и убить. Он не думал о том, что под черной одеждой оленейца может скрываться один из его братьев. На такой гнусный шаг не пойдет ни один воин, носящий вуаль. А кровь ряженой куклы, посланной магами или кем-нибудь там еще, стоит недорого. Он не стал обнажать меча. Меч слишком хорош для злодея. Впрочем, даже ножом он никогда не ударил бы его в спину, он предпочел бы схватиться с ублюдком лицом к лицу, но слуга черного короля нуждался в его помощи. Он заколол марионетку, но слугу все равно не спас и тут же пожалел о своем поступке, который никак не пятнал его чести, но все же оставил после себя неприятное ощущение. Впрочем, это ощущение вскоре прошло. Его сменили уверенность и спокойствие. Отныне жизнь врага безраздельно принадлежала ему. Он не уступит ее никому другому и даже не позволит черному королю добровольно уйти из мира сего, если тому вдруг придет в голову подобная идея. Определив его участь, он уже не даст врагу избежать ее, он станет самой черной его тенью. И ему вовсе не помешает то, что он сейчас почти восхищается им. Этому мокрому от дождя баловню судьбы даже и в голову не приходит, что Корусан намерен воспользоваться дарованной ему привилегией. Он слишком высокомерен для этого, слишком ребячлив. Корусан чувствовал, как в кости его забирается ломота, как ноют старые шрамы. Он был болезненным существом, но, слава Небу, дожил до этого дня и сумеет прожить достаточно дней или циклов, чтобы исполнить свое предназначение. Он поморщился и чихнул. Львиные темно-золотые глаза расширились.
Знаешь, что я сделаю сейчас? спросил враг, потряхивая мокрыми колечками бороды. Я спасу тебя от неминуемой гибели.
Я знаю, что гибель поджидает меня, сказал Корусан. Но не здесь. Не сейчас. Солнечный лорд не слышал его слов. Сильные руки сорвали с Корусана плащ и швырнули на спинку кресла возле жаровни, где было тепло и сухо.
Ты весь дрожишь. Черный король потянул к себе мокрый покров, заставив Корусана повернуться. Зная об асанианской стыдливости, он раздевал его, как слуга, умело и быстро, покорно склонив шею, не трогая вуали, не глядя туда, куда не следовало глядеть, не касаясь того, к чему не следовало прикасаться. Вино горячило желудок, кружило голову, туманило мозг.
Знаешь, кто ты такой? Ты маленькая, изящная, хрупкая статуэтка. Никто никогда не говорил с ним так.
Я могу сломать тебе шею раньше, чем ты остановишь меня, сказал он, тяжело ворочая языком. Черный король уже встал и улыбался ему белозубой улыбкой с высоты своего роста.
Конечно, сможешь, сказал он, если не расчихаешься в этот момент. У тебя совершенно синие ноги. Почему? Его нахальство дошло до того, что он вновь встал на колени и принялся втирать огонь в ступни Корусана, улыбаясь, сверкая всеми зубами, поводя широкими мускулистыми плечами. Он даже не дрожал, хотя был совсем мокрый и голый, лишь в короткой своей юбочке. Он был как черное пламя, покрытое черной шерстью. Эта шерсть просыхала, скручивалась в мелкие кольца, но спина дикаря была чистой и сверкала, словно кусок темного полированного стекла. Он был красив, как степной кот, и столь же грациозен в движениях. Он легко вскочил на ноги и, потянувшись к постели, сдернул с нее одеяло. Корусан накинул его на себя.
Достаточно! Это неприлично.
Разве прилично было бы позволить тебе умереть от горячки? Я мог бы лишиться еще одного слуги. Он усмехнулся и добавил: Такого бравого желтоглазого молодца.
Золотоглазого, сказал Корусан. Черный король рассмеялся. Варвар, наглец, высокомерный дикарь. Корусан привел себя в привычное состояние ненависти. Он отвратителен. Его манеры ужасны. И все же. И все же волна неодолимого обаяния исходила от него, заставляя окружающих проникаться к нему любовью. Не потому, что он император. Потому что он такой, какой есть. Он с удовольствием убьет его. Но не сейчас. Не раньше, чем черный король осознает, почему ему суждено умереть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОРУ-АСАН
ГЛАВА 25
Годри был отправлен в последний путь наилучшим образом из всех, что могла предложить чужеземцу столица Асаниана. Нет, его не зарыли в песок пустыни, но зато вознесли на огромный погребальный костер, сложенный посреди Триум фального двора рядом с Залом Цветов, в котором последние два дня покоилось его тело. Эсториан пропел над останками друга несколько ритуальных песен сначала молитву ухода из обрядов Аварьянского храма Эндроса, затем усладил слух собравшихся напевами кланов Варяг-Суви, больше похожими на походные марши, чем на прощальные песнопения. Он велел зарезать возле костра породистую кобылицу, чтобы дух друга не скитался пешком по загробным мирам, и, когда пришло время поджигать хворост, призвал с неба солнечный огонь. Он смотрел на бушующее пламя, но в глазах его не было слез. Он, кажется, утратил способность плакать. Отряд гвардейцев теперь сопровождал его всюду, он чувствовал затылком дыхание охраны. Еще он чувствовал постоянное давление индивидуальной защитной сферы. Айбуран без сомнения тратил на нее добрую половину своей энергии. Защита вызывала боль в глазных яблоках и отзывалась в позвоночном столбе. Его покои были набиты охранниками, гарем тоже. Дворец леди Мирейн окружало тройное кольцо стражников: где гарантия, что после неудачного покушения на императора злоумышленники не решатся напасть на его мать? Даже в тронном зале никто не смел приближаться к нему, и сам лорд Фираз был теперь отделен от своего господина цепочкой караульных. Интересно, как досточтимый лорд воспринимает такое свое положение? Как победу или как поражение в их затянувшейся вежливой войне? Об утрате, постигшей императора, не говорили. Асаниан деликатен. Горе глубоко личное дело каждого человека. Сочувствие здесь выражали экзотическим и довольно дорогим способом. Эсториан был изумлен, обнаружив в своей спальне множество вырезанных из дерева фигурок, увешанных драгоценностями. Раскраска их лиц искусно копировала татуировку Годри.
Они бьют все рекорды, сказал Корусан, желая разделить с вами горе. Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
Никто не хотел убивать Годри.
Это понятно, пробормотал оленеец.
Благодарственные молебны служатся в каждом храме, сказал Эсториан. Люди заказывают их, благодаря небо за то, что я избежал опасности. Как ты думаешь, много ли среди них таких, кто действительно радуется этому? И что dek`~r остальные? Может быть, молятся, чтобы следующая попытка убийцы была удачной?
Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть. Корусан пожал плечами.
В таком случае вам следовало родиться простолюдином или лордом мелкого княжества. Там ваши подданные обожали бы вас, и никто не осмелился бы вам перечить.
Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку, отращивать шерсть и покрывать овец.
Вы сами это сказали, не я. Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз. Корусан между тем разглядывал погребальную статуэтку. Его палец коснулся топаза, висящего на длинной цепочке. Камень отливал золотом весенней зари.
Он тебе нравится? Рука оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в суровом воине мальчишку, застигнутого врасплох.
Ты можешь взять его, сказал Эсториан. Мне часто дарят топазы. У меня их скопился целый сундук.
Вы равнодушны к ним?
Мне больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты когда-нибудь видел их? Они бывают черные до синевы и переливаются на свету, как пламя.
Как ваши волосы?
Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми... Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством. А ты у нас, кажется, поэт?
Я воин, сказал Корусан.
Никогда не задумывался, медленно произнес Эсториан, чем занимаются оленейцы в часы досуга. Ну конечно, спят. И едят, и пьют. Потом, наверное, фехтуют...
И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
И что еще? Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
Я умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос не стал ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон. Эсториан рассмеялся.
Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
Он не такой глубокий, как ваш.
Мы северяне. Когда поет Айбуран, сотрясаются горы. Топаз исчез в складках черной одежды. Эсториан внутренне улыбнулся. Как странно меняется мир. Еще недавно он с отвращением и опаской поглядывал в сторону черных фигур. А теперь в этом мальчишке-оленейце он видит если не друга, то, во всяком случае, нормальное человеческое существо, со своими желаниями, суждениями и слабостями.
Ты совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день. Ты не нуждаешься в отдыхе?
Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
Ты следуешь за мной с тех пор, как я прибыл сюда, сказал Эсториан. Разве не так?
Вы видите больше, чем надо, ответил оленеец.
Так же, как и ты. Корусан обошел вокруг стола.
Это наша обязанность. Он сделал паузу, потом объяснил: Это почетно охранять императора. На этот пост посылают избранных. Я постарался стать избранным.
Зачем?
Чтобы понять, какой вы на самом деле.
И каким ты находишь меня?
Необычным.
То же самое говорит Галия. Корусан шевельнул бровью.
Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты, любит прятать лицо.
Она ваша наложница, сказал Корусан с оттенком презрения. А я ваш слуга.
Она говорит и думает так же, как ты. Разве в этом есть что-то оскорбительное?
Вы не асанианин, вам не понять.
Во мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я есть. Но я всегда ненавидел в себе это. Я избегал зеркал, чтобы не видеть своих глаз, я прикрывал их, надевая сногсшибательные головные уборы. Я стыдился всего, что выдает во мне кровь Льва.
Теперь вам нечего стыдиться.
Нечего, подтвердил Эсториан, ибо я это я.
Вы император.
Ты ненавидишь меня за это?
Мне не за что вас любить. Эсториан, усмехнувшись, подошел к окну. Он зевнул и потянулся, с хрустом, сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.
Ты тоже необычен, сказал он. Обворожительно необычен. И все время поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
Император может делать все, что пожелает.
Император не может ничего. Он повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его менялось, как небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
Годри умер, сказал он. Я должен был умереть. Но я жив. А солнце сияет по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как ни в чем не бывало течет. Миру наплевать на то, что я называю себя хозяином всего этого, и на то, что мои подданные в любой момент могут швырнуть меня в грязь.
Или вознести до небес, сказал Корусан.
Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже, наверное, этого хочешь?
Вам доставляет удовольствие себя изводить? Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
Мне доставляет удовольствие, сказал он, мысль о том, как ты будешь дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
В этом мы сойдемся, не остался в долгу Корусан. Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
Ступай, сказал он. Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней мере сейчас. Оленеец ушел. Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним еще немного, но охранник устал, об этом говорили и его поникшие плечи, и медленная, заплетающаяся походка. Мальчишка, как есть мальчишка. Мальчишка, умеющий носить мечи и прекрасно владеющий ими. Мальчишка, быстро и без каких-либо церемоний прирезавший рослого и сильного наемника. Другие тени выросли на пороге. Эсториан не впустил их к себе, он запер дверь и, шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в точности повторяла вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате. Солнце уже садилось, он чувствовал это всей кожей. Он постарался выбросить из себя все и чувство воды, и чувство земли, и смерть отца, и погребальный костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам никогда не хотел с ним расставаться. Полежав некоторое время в тишине, он вновь сел на постели, подтянув колени к подбородку. Он задыхался. Грудь его снова стянуло железным обручем, как сутки назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать не хотелось совсем. На деле все оказалось гораздо проще. Он мог бы воспользоваться этой возможностью раньше, если бы не был таким дураком. Одетый во все императорские мантии, он чинно и совершенно открыто прошествовал к своему гарему. Тени, сопровождавшие его, остались возле входных дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и освободился от тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были только ap~jh, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки. Спокойно и не таясь, он двинулся по бесконечному лабиринту пустынных комнат и галерей, где некогда обитали сотни, а может быть, и тысячи жен любвеобильных асанианских властителей. Теперь здесь царили запустение и тишина. Дворик для верховой езды также пустовал, но он понял, что Галия совсем недавно здесь побывала. На песке, испещренном следами копыт, темнели свежие кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего не захотели, их убрать. Он обошел эти свидетельства нерадивости слуг и нырнул в полумрак колоннады. Ворота, ведущие на конюшню, были закрыты, но узкая дверца в них оказалась не запертой. Тишина. Сенели дремали в стойлах, из дальнего угла обширного помещения доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись в кучу, чесали языки. Он нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее поля закрывали глаза. Слуги не должны видеть то, чего им видеть не надо. Он расправил плечи и двинулся дальше с важностью императорского гвардейца, собравшегося часы досуга провести в обществе бутылок и девочек в одной из ближайших таверн. За Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил шага, не повернул головы. Но, когда улочка сделалась узкой, протянул руку и вытащил из мрака, скопившегося под кронами низких деревьев, охотящегося за ним шпиона. Оленеец. Он не сопротивлялся и не казался напуганным. В золотистых глазах его таилась усмешка.
Так, сказал Эсториан. Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
Каждый дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного кота.
Кроме половины моей гвардии.
Никто из них не нуждается в широкополых шляпах. Корусан пошевелился. Если вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку. Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города. Эсториан отпустил его.
Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
И не мечтаю об этом, сказал Корусан.
Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
Я нужен вам, убеждал Корусан.
Ты слышал приказ?
В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
Они подумают, что я один из моих гвардейцев.
О ваших гвардейцах здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
Я видел. Эсториан сжал зубы.
Я приказываю тебе идти во дворец. Корусан не двинулся с места. Глаза его сошлись в одну линию, полыхающую тусклым желтым огнем. На секунду он показался Эсториану обиженным упрямым мальчишкой. Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке. Молчание оленейца было достаточно красноречивым. Эсториан повернулся и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо сгущавшуюся темноту. Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным. Верхний город погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями факелов, означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки. Впереди носилок такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным топотом ног. Но по мере того как Эсториан спускался с холма, улицы столицы становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу, образуя закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности. Они бесцеремонно разглядывали Эсториана, цеплялись за пряжки его пояса, и onqreoemmn он стал опасаться за целость своего кошелька. Однако длинный кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы. Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и, несмотря на невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче. Всетаки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему следует делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки и кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные позы, однако их лица были надежно задрапированы. И никаких плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака. Никаких заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу. Где он, этот пророк, о котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его присутствие здесь в сердце Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно, людей отпугивал его вид высокий рост, цвет лица, форма гвардейца. Они замолкали, когда Эсториан приближался к ним. Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем не походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым, то очень зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили на купцов, жрецы и уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо видимой враждебности. И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл, что это значит прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без нее его здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем дворце. Он не должен болтаться среди всякого сброда, роняя свое императорское величие. Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу. Обрывки мыслей, образов, долг, память... Что-то смутное, страждущее. Золотое в сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?.. Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то дома. Что-то безмолвно закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он изумился. Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо... Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и сильная рука обхватила его торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
Вы больны, сказал Корусан.
Я в порядке. Эсториан улыбнулся ему. Просто я позволил себе раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
Сумасшедший, сказал Корусан как будто самому себе.
Я нормальней, чем ты, можешь не беспокоиться. Просто я, пытаясь обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось около цикла назад. Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто внешнее. Нечто живущее во дворце или где-нибудь рядом... Я не знаю. Я не могу его отыскать. Глаза оленейца стали дикими.
Это нечто живет во мне, потому что... Он так резко оборвал себя, что Эсториан почувствовал, как клацнули его зубы.
Милорд, вам надо вернуться в свои покои. Вам следует прекратить... обследовать этот городок.
Ну нет уж, сказал Эсториан. Я никогда не сворачивал с полпути. Сильным движением он высвободился из рук оленейца. Приступ больше не повторится. Даю тебе честное слово. Неизвестно, поверил ли воин честному слову императора, но он больше не пытался протестовать. Он только немного переместился в сторону и словно прилип к императорскому плечу, являя собой надежную точку опоры. Эсториан видел это, но ничего не возразил против такой противоречащей этикету близости подданного к своему господину. Город протолкнул их через три кольца, прежде чем выплюнул на спокойную улицу, озаренную светом расставленных через равные интервалы масляных фонарей. Обитатели этой улицы были явно состоятельными людьми, ибо имели возможность платить человеку, содержащему в порядке все эти светильники. Здесь не было кабачков и витрин с желтогрудыми красотками: по обеим сторонам мостовой тянулись высокие сплошные стены с наглухо закрытыми железными bnpnr`lh. Ворота, которые искал Эсториан, не были заперты. Они распахнулись от легкого толчка. Он вошел во двор храма, сопровождаемый черной фигурой, прикрывавшей лицо. Тут не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл, в висках закололо. Он храбро шагнул в пятно света.