Страница:
Ламмерс время от времени проверял, не было ли распоряжения, аннулировавшего более ранние решения. Распоряжение, о котором идет речь, заявил он, имеет силу закона, и даже нет необходимости повторно обнародовать его.
Кто-то предложил послать сообщение фюреру и спросить, желает ли он видеть Геринга своим преемником. Все согласились, и Геринг начал писать текст. Для этого понадобилось какое-то время. Коллер вдруг прервал работу и сказал, что такое длинное сообщение может не дойти.
- Верно, - согласился Геринг. - Напишите другое.
Коллер и Браухич набросали два варианта послания, и Геринг выбрал то, где было написано следующее: "Мой фюрер, желаете ли вы, в связи с вашим решением остаться в Берлине, чтобы я взял полную власть в рейхе в соответствии с указом от 29 июня 1941 года?"
Геринг прочитал сообщение еще раз и добавил слова "... со всеми полномочиями во внутренних и международных делах" - для того, чтобы иметь возможность вести переговоры с союзниками. Все еще озабоченный данным вопросом, он сказал:
- А если я не получу ответ? Мы должны указать, сколько времени дать на ответ, чтобы я знал, когда можно начать действовать.
Коллер предложил назначить срок восемь часов, и Геринг приписал: "Если ответ не будет получен к 10 часам вечера, то мне придется предположить, что вы лишены свободы действий. Тогда условия указа вступят в законную силу и я начну действовать на благо нашего народа и родины". Геринг сделал паузу и затем спешно добавил: "Вы должны понять мои чувства к вам в этот самый суровый час моей жизни. Я не нахожу слов, чтобы выразить все, что творится у меня в душе. Да благословит вас бог и пусть он поспособствует вашему скорейшему приезду сюда. Преданный вам Герман Геринг".
Геринг тяжело откинулся на спинку кресла.
- Страшно. Если я не получу ответ к десяти часам вечера, то мне придется действовать немедленно: обратиться с призывом к вооруженным силам, населению и т. д.
Он точно знал, что сделает потом:
- Я немедленно остановлю войну.
По случайному стечению обстоятельств Альберт Шпеер посоветовал Гитлеру назначить своим преемником Деница. У Гитлера такое предложение вызвало тревогу, он стал размышлять, но ничего не сказал по этому поводу.
Шпеер прилетел в Берлин, чтобы лично попрощаться с Гитлером и сделать важное признание. Даже не извинившись за содеянное, он признался, что препятствовал реализации политики "выжженной земли", убеждая ведущих генералов и высокопоставленных официальных лиц не уничтожать мосты и заводы. (Он, разумеется, не признался, что совсем недавно планировал убить Гитлера, закачав в бункер ядовитый газ через вентиляционную шахту, чему помешал сделанный недавно защитный дымоход). В возрасте 29 лет Шпеер работал под началом личного архитектора Гитлера, профессора Пауля Труста. Вскоре Гитлер включил молодого человека в свой узкий круг близких друзей. Шпеера могли арестовать и, возможно, расстрелять за содеянное, но Гитлера "глубоко тронуло" чистосердечное признание.
Шпеер еще находился у Гитлера, когда пришла телеграмма от Геринга. Фюрер даже не успел прокомментировать ее, как Борман с негодованием назвал ультиматумом просьбу дать ответ до десяти часов. Он, казалось, был взбешен более остальных и вместе с Геббельсом потребовал казни Геринга.
Гитлер вел себя нерешительно и затем признал, что уже давно считает Геринга виновником многих неудач. Более того, рейхсмаршал в настоящее время опустился и употребляет наркотики. Однако его настроение резко поменялось, и он сказал:
- Геринг все еще способен вести переговоры о капитуляции. Не имеет значения, кто будет этим заниматься.
Фюрер отказался от смертного приговора Герингу, но послал следующий ответ: Ваши действия - это предательство против фюрера и национал-социализма. Наказание за предательство - смерть. Но, имея в виду былые заслуги перед партией, фюрер не подпишет данный приговор, если вы полностью не сложите свои полномочия. Ответьте "да" или "нет".
Текст телеграммы составлял Борман, и несколько позже Гитлер послал еще одну. Указ от 29. 6. 41 аннулируется моим особым распоряжением. Моя свобода действий не вызывает сомнения. Запрещаю вам предпринимать какие-либо действия в данном направлении.
Затем была послана третья телеграмма, отличавшаяся от первых двух, в которой более точно излагались чувства Гитлера: Ваше предположение о том, что я не в состоянии контролировать выполнение своей воли, является ошибочным, и мне непонятно, откуда появилась эта смехотворная идея. Прошу немедленного опровержения. Кстати, я передам свою власть тому и тогда, когда сочту это необходимым, а до того момента я буду командовать лично.
Борман, должно быть, испугался, что дальнейшим шагом фюрера будет прощение рейхсмаршала, и он тайно послал радиограмму командиру войск СС в Оберзальцберге, в которой предписывалось арестовать Геринга за государственную измену.
Кребс позвонил Кейтелю из бункера и подробно рассказал ему об отставке Геринга. Кейтеля это сообщение повергло "в ужас". Он не мог поверить и говорил, что произошло какое-то недоразумение. Неожиданно в телефонный разговор вмешался Борман и стал орать, что Геринг уволен "даже с должности главного охотоведа рейха". Кейтель даже не счел нужным отвечать. Он считал, что ситуация "слишком драматична, чтобы отпускать такие замечания". Фельдмаршал долго не мог заснуть после таких печальных новостей. Сложившаяся ситуация неожиданно подчеркнула "отчаяние, царившее в рейхсканцелярии, и особенно растущее влияние Бормана на фюрера". Кейтель считал, что только Борман мог способствовать тому, что фюрер принял столь поспешное решение, и он не мог предположить, чего следовало ожидать дальше. Собирался ли Гитлер убить Геринга, а затем и себя в самый последний момент?
Международному Комитету Красного Креста не удалось воспрепятствовать эвакуации заключенных из Заксенхаузена - несмотря на твердые обещания, данные Гиммлером и шефом гестапо Мюллером, - но его сотрудники все еще надеялись спасти 20 000 женщин-заключенных в Равенсбрюке. Красный Крест послал делегата, Альберта де Кокатри, у которого было срочное письмо к полковнику СС Рудольфу Гессу, заместителю начальника всех концентрационных лагерей и бывшему начальнику лагеря в Освенциме.
Кокатри удалось добраться до лагеря только к вечеру, поскольку все дороги были забиты беженцами. В Равенсбрюке Гесса не оказалось - еще раньше он попал в автомобильную катастрофу. Кокатри описал все зверства, которые совершались в отношении заключенных, этапировавшихся из Заксенхаузена, и предупредил майора Фрица Сухрена, что всех ответственных за это ждет наказание. Он предложил передать заключенных под контроль делегата Красного Креста и держать их в бараках до прихода русских.
Однако Сухрен ответил, что у него имеются строгие инструкции от самого Гиммлера эвакуировать лагерь. Кроме того, военная ситуация не так уж безнадежна - русских не только можно еще остановить, но и отбросить обратно в степи в результате мощного контрнаступления, которое вот-вот начнется.
- В лагере могут остаться лишь 1500 больных, - сказал он. - Вам известно, что больные русские стояли на коленях и умоляли не бросать их, с тем чтобы они не попали в руки своих же?
На следующее утро 25 апреля несколько тысяч женщин были построены перед главным зданием лагеря. Сухрен принял Кокатри в своем кабинете и начал говорить о хорошем моральном облике своих "дам", предлагая почитать рекомендательные письма, написанные ему.
В этот момент вошла женщина в форме СС и доложила, что вся документация лагеря уничтожена.
Комендант лагеря украдкой подал ей знак умолкнуть, затем представил ее Кокатри и спросил, как обращаются с эвакуированными заключенными.
- Гуманно, - нравоучительно ответила надзиратель.
- Вот видите, - выкрикнул Сухрен.
Он триумфально поднял руки и пустился в рассуждения о пользе системы концентрационных лагерей, подчеркивая большие результаты, достигнутые в образовании и тренировке заключенных. Он заявил, что все ужасы, которые писали о лагерях, не что иное, как пропаганда, и предложил Кокатри самому осмотреть лагерь.
То, что Кокатри увидел, напоминало Шталаг, хотя здесь в бараках стояли трехъярусные койки. Он посетил лазарет, библиотеку и на удивление чистенький изолятор, но ему не разрешили посмотреть несколько зданий в восточном секторе, где, по словам Сухрена, находились швейные мастерские по пошиву обмундирования для вермахта.
Сухрен как бы невзначай остановил заключенную и спросил, избивали ли ее и как обращались. Имеются ли у нее какие-либо жалобы? Женщина только стала благодарить своих пленителей и восхвалять их. Затем были остановлены другие заключенные - и все они останавливались Сухреном, - и результат опроса оказался тем же. Каждый раз Сухрен поворачивался к представителю Красного Креста и мрачно говорил: "Битте!".
Майор подозвал охранницу СС.
- Обращаетесь ли вы грубо с заключенными? - спросил он.
- Это строго запрещено, - ответила возмущенным тоном охранница.
- А если вы их ударите?
- Тогда нас накажут.
Еще несколько охранников ответили на аналогичные вопросы таким же образом. Уже на выходе из лагеря Кокатри так и подмывало попросить майора показать ему газовые камеры и крематорий, но он сдержался. В кабинете Кокатри встретил полковника СС Кейделя, начальника лагеря Заксенхаузен, который не подтвердил, что во время марша из его лагеря убивали заключенных. Кокатри настаивал на своем, сказав, что два водителя и представитель Красного Креста видели своими глазами, как были совершены несколько убийств.
Кейдель пожал плечами.
- Возможно, кто-то из охранников и убил кого-то, но только для того, чтобы облегчить их страдания. Это было сделано из гуманных побуждений. Я вообще не понимаю, зачем поднимать столько шума из-за нескольких смертей ведь никто же не говорит о страшных бомбардировках жителей Дрездена.
Некоторые из офицеров, возможно, и действовали слишком поспешно, признал он, плохо с заключенными обычно обращались венгры, румыны, украинцы - словом, люди другой ментальности.
Кокатри уехал из лагеря с Сухреном, который, взяв его фамильярно за руку, сказал доверительно, отчего это выглядело еще более отвратительно:
- Со мной вам здесь бояться нечего.
Ранним утром Шернер, которому недавно присвоили звание фельдмаршала, приземлился в аэропорту рядом с Берлином и поехал в бункер, куда его вызвал Гитлер. Шернер подумал, что это связано с тем, что Гитлер каким-то образом узнал о его попытке начать переговоры с Западом. Так же как и Гиммлер, Вольф и Штайнер - все руководители СС, - он делал это самостоятельно. Инициатива, однако, исходила от доктора Ганса Кауфмана, чиновника министерства иностранных дел, который поссорился с Риббентропом и был переведен в группу армий "Центр" в пулеметный батальон. Доктор Кауфман убедил Шернера, что чешских националистов можно использовать для ведения сепаратных переговоров с союзниками. План был непростым, но после множества тайных поездок доктора Кауфмана два военных немецких самолета с чехами вылетели - один в Швейцарию, а другой в Италию. Однако британцы и американцы, не зная, что за чехами стоит Шернер, отказались иметь с ними дело.
Шернер мог не опасаться. Гитлер приветствовал своего любимого командующего с привычным энтузиазмом и теплотой. Чего Шернер не ожидал, так это следующих слов Гитлера: "Вы должны организовать бастион сопротивления в Альпах". Горный район между Австрией и Германией следовало как можно быстрее укрепить и обеспечить самыми лучшими частями. Гитлер объяснил, что это планируется сделать не против Запада, а в качестве оплота против большевизма.
Шернер уехал из бункера для дальнейших совещаний с Геббельсом и доктором Нойманом. Министр пропаганды объяснил, что существует подобный "Северный проект", который осуществляется Деницем у канала кайзера Вильгельма (канал в Киле). Оба редута имеют огромное политическое значение и, подчеркнул Геббельс, самое главное - это поддерживать там строгую военную дисциплину. Зато в случае, если придется капитулировать на Западе, войска будут находиться под таким контролем, что Эйзенхауэр без всякого сомнения позволит немецкому генералитету продолжать ими командовать.
Когда народы Запада узнают, как узнал Геббельс, о скандальном соглашении в Ялте, по которому русским разрешается оккупировать большую часть Восточной Европы, то можно будет заставить Трумэна и Черчилля атаковать Россию. Лидерам союзников хорошо известно, что одни они не победят Красную Армию, поэтому они с благодарностью примут помощь немецких войск на северном и южном рубежах.
Красная Армия все сильнее зажимала Берлин в клещи. Безопасный коридор для отступления между войсками Жукова и Конева был шириной всего лишь в несколько километров. Особенно ожесточенные бои шли в пригороде, в районе аэропорта Темпельхоф, и посадить там самолет было просто самоубийством.
Вейдлинг провел целый день, занимаясь реорганизацией обороны вокруг города, и только к полуночи смог приехать в бункер, чтобы доложить об обстановке. Гитлер стоял, склонившись над картой, сосредоточенно вглядываясь в нее. Геббельс сидел напротив и казался большой нахохлившейся птицей. Вейдлинг прошел мимо всех, подошел к столу и указал свободный от советских войск участок на карте. Он сказал, что кольцо вокруг Берлина скоро сомкнется. У Гитлера дернулась голова, и он сердито нахмурился. Вейдлинг не обратил на это внимания и сказал, что, судя по карте, силы противников равны. Одна немецкая дивизия противостоит одной русской. "Но наша дивизия - одно только название, - с сарказмом добавил он, соотношение в живой силе составляет 1:10, а в огневой мощи и того хуже".
Гитлер отказался поверить такому утверждению. Падение Берлина, по его мнению, станет крахом Германии, и он лично собирается остаться в бункере, чтобы победить или умереть. Кроме фюрера высказался еще только Геббельс, повторив его слова. Собственно, эти двое всегда думали одинаково, и начни один из них говорить, другой мог бы закончить мысль.
Вейдлинг поразился, что никто больше не высказал противоположного мнения. Все, что говорил Гитлер, принималось без обсуждения. Ему хотелось закричать: "Мой фюрер, это безумие! Такой огромный город, как Берлин, нельзя защищать слабыми силами с небольшим запасом боеприпасов. Подумайте, мой фюрер, о горе и страданиях, которые испытают жители Берлина во время боев!". Но он так же, как и все, не проронил ни слова.
Фронт Хейнрици рассыпался на глазах, но он только что получил обнадеживающее сообщение: Бехлеру наконец удалось прорваться через кольцо русских вокруг Франкфурта, чтобы соединиться с основными силами 9-й армии, и Буссе получил возможность отступить на запад навстречу Венку.
Войска Мантейфеля также находились на грани окружения, которое могло произойти в результате соединения войск Жукова, наступавших с юга, и войск Рокоссовского, наступавших с севера и уже закрепившихся на другом берегу Одера, создав плацдарм на сорок километров в глубину и на семьдесят километров в ширину. Несмотря на такое положение, Гитлер настаивал на том, чтобы Мантейфель продолжал держать оборону.
- Вы в состоянии выполнить этот приказ? - спросил Хейнрици.
- Возможно, мы сможем продержаться до конца дня, а затем придется отступать, - последовал прямой ответ.
Хейнрици заметил, что это может означать подвижную оборону.
- Выбора у нас нет, - ответил Мантейфель. - Если мы останемся там, где находимся сейчас, то окажемся в окружении, так же как и 9-я армия.
Хейнрици согласился, что отвод войск в ближайшее время необходим, и выехал на юго-запад, чтобы встретиться со Штейнером, сообщившим по телефону, что ставка все еще требует от него наступления на Берлин.
Хейнрици застал Штейнера с Йодлем. У них шел жаркий спор. О таком наступлении не могло быть и речи, поскольку это означало бы лишь ненужные жертвы.
- Это особое задание, - настаивал Хейнрици. - Это возможность освободить фюрера. Такая возможность дается только один раз в жизни. Вы можете хотя бы попытаться!
Он добавил, что для такого наступления имеются тактические основания. Это хоть как-то прикроет фланг Мантейфеля. Несмотря на уговоры, Штейнер отказался даже пообещать что-либо определенное.
Шел дождь. Хейнрици и Йодль ехали в ставку, которую перевели поближе к санаторию доктора Гебхардта. Хейнрици обратил внимание на толпы беженцев, идущих по дороге, и горящие здания, оставшиеся после недавнего авианалета.
- Вы видите, - заметил он, - за что мы сражаемся? Посмотрите, как страдают люди.
- Мы должны освободить фюрера.
- А что потом?
Йодль неопределенно ответил, что после этого только фюрер сможет справиться с положением.
Такой уклончивый ответ лишь уверил Хейнрици, что в ставке нет понимания, как закончить войну. Прибыв после наступления темноты на командный пункт, он услышал телефонный звонок и, даже не сняв плаща, поднял трубку. Звонил Мантейфель. Русские вышли на второй рубеж обороны.
- Я прошу разрешения немедленно отойти на заранее подготовленные позиции. Либо сейчас, либо никогда.
Согласно последнему приказу Гитлера запрещалось крупномасштабное отступление без указания ставки, но Хейнрици без всяких колебаний приказал: "Немедленно начинайте отход. Приказываю также оставить Штеттин". Хейнрици повесил трубку и дал команду полковнику Айсману проинформировать ставку о том, что он лично приказал 3-й танковой армии отступить, невзирая на приказ Гитлера.
Глава 24. "Мы должны построить новый мир, гораздо лучший"
В два часа дня 23 апреля президент Трумэн проводил важное совещание со своими ведущими военными и дипломатическими советниками: Стимсоном, Форрестолом, Лейхи, Маршаллом, Кингом и Стеттиниусом. На совещании также присутствовали помощник госсекретаря Джеймс Данн и эксперты по Советскому Союзу, недавно вернувшиеся из Москвы, - Гарриман, Боулен и генерал Дин.
Стеттиниус сообщил, что Молотов, который должен был встретиться с президентом через несколько часов, занял непоколебимую позицию по польскому вопросу и требует место для представителя Люблинского правительства на конференции в Сан-Франциско.
- Наши договоренности с Советским Союзом пока идут в одностороннем порядке, и мы не можем допустить такого продолжения, - резко заметил Трумэн. - Либо сейчас, либо никогда. Я не собираюсь менять планы по конференции, и если русские не хотят к нам присоединиться, то могут отправляться к черту.
Он попросил каждого высказать свое мнение. Стимсон признал, что не владеет данным вопросом, но подверг сомнению целесообразность такого резкого шага.
- Меня это очень беспокоит... По моему мнению, мы должны быть более осторожны и следить за тем, чтобы не накалять ситуацию.
- Это не единственный инцидент, - возразил Форрестол, - а один из серии односторонних действий со стороны России. Советы заняли похожую позицию в Болгарии, Румынии, Венгрии и Греции. С такой ситуацией мы сталкиваемся сейчас и будем сталкиваться и в дальнейшем.
- Весь вопрос заключается в том, поддержим ли мы программу советского влияния в Польше, - сказал Гарриман. - Очевидно, что стоим перед возможностью разрыва отношений с русскими, но я чувствую, что при должной выдержке мы этого разрыва сможем избежать.
- У меня нет намерений предъявлять Молотову ультиматум, - заметил Трумэн. Он просто хотел прояснить позицию американского правительства.
Стимсона все еще беспокоило отношение президента к затронутому вопросу.
- Хотелось бы знать, сколь долго русские смогут настаивать на своей позиции по Польше, - сказал он. Про себя Стимсон подумал, что пришло время принять все меры к обузданию таких людей, как Форрестол и Гарриман, которых безмерно раздражало поведение русских. Ему было жаль Трумэна, которому в наследство досталась сложная ситуация и который мог принять необдуманные решения.
- Мне думается, что, скорее всего, русские более реалистично подходят к своей собственной безопасности. Жаль, что один инцидент может привести к созданию пропасти между двумя странами.
Лейхи также проявил озабоченность.
- Я надеюсь, что вопрос перед русскими можно поставить таким образом, чтобы оставить возможность для последующего улаживания ситуации, - сказал он. - Я уезжал с Ялтинской конференции с ощущением, что у советского правительства нет намерений предоставлять свободу действий правительству в Польше. Я бы удивился, если бы советское правительство вело себя по-другому.
Соглашение в Ялте могло интерпретироваться по-разному, и он чувствовал, что разрыв с русскими слишком серьезное дело.
- Нам следует сказать им, что мы выступаем за свободную и независимую Польшу.
Наконец Маршалл сказал о том, что было у всех на уме.
- Надеюсь, что русские вступят в войну против Японии в удобный для нас момент, - сказал он. - Во власти русских вступить в войну на Дальнем Востоке еще до того, как мы закончим грязную работу.
Как Лейхи и Стимсон, он чувствовал, что "возможность разрыва с Россией очень серьезна".
- Является ли спорным вопросом приглашение правительства Люблина в Сан-Франциско? - спросил Кинг.
- Это вопрос решенный и не является спорным, - заметил Трумэн. Вопросом является исполнение соглашений, о которых договаривались правительства нашей страны и Советского Союза.
Заслушав все аргументы и соображения, он принял решение - то, что сказали Форрестол и Гарриман, имеет наибольший здравый смысл.
- Я намереваюсь сказать господину Молотову, что мы ждем от России выполнения ялтинских решений, так же как и мы собираемся выполнить свои обязательства.
В пять тридцать Молотов прибыл вместе с послом Громыко и переводчиком Павловым{38}. Стеттиниус, Гарриман и Лейхи остались с президентом. С ними находился также и Боулен, которому предстояло переводить. Поприветствовав своих гостей, Трумэн сказал: "Сожалею, что не удалось добиться прогресса в решении польской проблемы".
Прямое и решительное высказывание оказалось неожиданным для русских, поскольку они привыкли к мягкому стилю ведения переговоров Рузвельтом. Он сказал, что США полны решимости осуществить планы создания Организации Объединенных Наций, несмотря на возникающие трудности и различия в подходах. Если в отношении Польши не будет принято решение, то Трумэн выразил серьезные опасения касательно послевоенного сотрудничества.
- Речь идет о сфере экономического сотрудничества, а также политического... и у меня нет надежды, что я смогу провести эти меры через Конгресс, пока не получу общественной поддержки.
Трумэн передал Молотову послание, предназначенное Сталину, в котором, в частности, говорилось: "... По мнению правительства Соединенных Штатов, крымские решения по Польше можно выполнить, если группа лидеров, действительно представляющая демократическую Польшу, будет приглашена в Москву на консультации... Правительства Соединенных Штатов и Великобритании сделали максимум возможного для решения проблем в сложившейся ситуации и выполнения крымских решений в своем совместном заявлении, посланном маршалу Сталину 18 апреля...
Советское правительство должно понять, что если в настоящее время не удастся продвинуть выполнение крымских решений по Польше, то это серьезно подорвет веру в единство трех правительств и их решимость продолжать сотрудничество в будущем так же, как это было в прошлом.
Гарри Трумэн".
Молотов взял письмо и сказал в своем обычном строго официальном стиле:
- Надеюсь, что выражаю точку зрения советского правительства, заявляя, что оно желает сотрудничать с США и Великобританией, как это было прежде.
- Согласен, - быстро отреагировал Трумэн, - в противном случае не имеет смысла вести данный разговор.
Сильно удивившись такому напору, Молотов сказал, что основа сотрудничества уже заложена, и три правительства смогли найти общий язык для устранения разногласий. Более того, три страны всегда решали вопросы как равные партнеры и не было ни одного случая, когда одна из сторон пыталась навязать свою волю другой.
- Мы просим только одного - чтобы советское правительство выполнило крымские договоренности по Польше.
Гарриман подумал, что такая прямота подействует на русских очень отрезвляюще. На Лейхи такой ответ Трумэна также произвел впечатление.
Молотов слегка приглушенным голосом ответил, что его правительство стоит за выполнение крымских договоренностей, и добавил:
- Для нас это вопрос чести.
По его словам, добрые отношения, которые сложились, открывают светлые перспективы в будущем.
- Советское правительство убеждено, что можно преодолеть любые трудности.
Трумэн снова вмешался, говоря немного в нос:
- По Польше было достигнуто соглашение, и маршалу Сталину следует сделать только одно - выполнить соглашение в соответствии с данным словом.
Молотов ответил, что Сталин выразил свою точку зрения в послании от 7 апреля, и добавил:
- Лично я не могу понять, почему, если три правительства смогли прийти к соглашению по вопросу югославского правительства, то почему такая же формула неприменима к вопросу по Польше.
- По Польше достигнуто соглашение, - резко заметил Трумэн. - Теперь советскому правительству только остается его выполнить.
Молотов был явно раздражен. Он сказал, что его правительство безусловно поддерживает ялтинские решения.
Кто-то предложил послать сообщение фюреру и спросить, желает ли он видеть Геринга своим преемником. Все согласились, и Геринг начал писать текст. Для этого понадобилось какое-то время. Коллер вдруг прервал работу и сказал, что такое длинное сообщение может не дойти.
- Верно, - согласился Геринг. - Напишите другое.
Коллер и Браухич набросали два варианта послания, и Геринг выбрал то, где было написано следующее: "Мой фюрер, желаете ли вы, в связи с вашим решением остаться в Берлине, чтобы я взял полную власть в рейхе в соответствии с указом от 29 июня 1941 года?"
Геринг прочитал сообщение еще раз и добавил слова "... со всеми полномочиями во внутренних и международных делах" - для того, чтобы иметь возможность вести переговоры с союзниками. Все еще озабоченный данным вопросом, он сказал:
- А если я не получу ответ? Мы должны указать, сколько времени дать на ответ, чтобы я знал, когда можно начать действовать.
Коллер предложил назначить срок восемь часов, и Геринг приписал: "Если ответ не будет получен к 10 часам вечера, то мне придется предположить, что вы лишены свободы действий. Тогда условия указа вступят в законную силу и я начну действовать на благо нашего народа и родины". Геринг сделал паузу и затем спешно добавил: "Вы должны понять мои чувства к вам в этот самый суровый час моей жизни. Я не нахожу слов, чтобы выразить все, что творится у меня в душе. Да благословит вас бог и пусть он поспособствует вашему скорейшему приезду сюда. Преданный вам Герман Геринг".
Геринг тяжело откинулся на спинку кресла.
- Страшно. Если я не получу ответ к десяти часам вечера, то мне придется действовать немедленно: обратиться с призывом к вооруженным силам, населению и т. д.
Он точно знал, что сделает потом:
- Я немедленно остановлю войну.
По случайному стечению обстоятельств Альберт Шпеер посоветовал Гитлеру назначить своим преемником Деница. У Гитлера такое предложение вызвало тревогу, он стал размышлять, но ничего не сказал по этому поводу.
Шпеер прилетел в Берлин, чтобы лично попрощаться с Гитлером и сделать важное признание. Даже не извинившись за содеянное, он признался, что препятствовал реализации политики "выжженной земли", убеждая ведущих генералов и высокопоставленных официальных лиц не уничтожать мосты и заводы. (Он, разумеется, не признался, что совсем недавно планировал убить Гитлера, закачав в бункер ядовитый газ через вентиляционную шахту, чему помешал сделанный недавно защитный дымоход). В возрасте 29 лет Шпеер работал под началом личного архитектора Гитлера, профессора Пауля Труста. Вскоре Гитлер включил молодого человека в свой узкий круг близких друзей. Шпеера могли арестовать и, возможно, расстрелять за содеянное, но Гитлера "глубоко тронуло" чистосердечное признание.
Шпеер еще находился у Гитлера, когда пришла телеграмма от Геринга. Фюрер даже не успел прокомментировать ее, как Борман с негодованием назвал ультиматумом просьбу дать ответ до десяти часов. Он, казалось, был взбешен более остальных и вместе с Геббельсом потребовал казни Геринга.
Гитлер вел себя нерешительно и затем признал, что уже давно считает Геринга виновником многих неудач. Более того, рейхсмаршал в настоящее время опустился и употребляет наркотики. Однако его настроение резко поменялось, и он сказал:
- Геринг все еще способен вести переговоры о капитуляции. Не имеет значения, кто будет этим заниматься.
Фюрер отказался от смертного приговора Герингу, но послал следующий ответ: Ваши действия - это предательство против фюрера и национал-социализма. Наказание за предательство - смерть. Но, имея в виду былые заслуги перед партией, фюрер не подпишет данный приговор, если вы полностью не сложите свои полномочия. Ответьте "да" или "нет".
Текст телеграммы составлял Борман, и несколько позже Гитлер послал еще одну. Указ от 29. 6. 41 аннулируется моим особым распоряжением. Моя свобода действий не вызывает сомнения. Запрещаю вам предпринимать какие-либо действия в данном направлении.
Затем была послана третья телеграмма, отличавшаяся от первых двух, в которой более точно излагались чувства Гитлера: Ваше предположение о том, что я не в состоянии контролировать выполнение своей воли, является ошибочным, и мне непонятно, откуда появилась эта смехотворная идея. Прошу немедленного опровержения. Кстати, я передам свою власть тому и тогда, когда сочту это необходимым, а до того момента я буду командовать лично.
Борман, должно быть, испугался, что дальнейшим шагом фюрера будет прощение рейхсмаршала, и он тайно послал радиограмму командиру войск СС в Оберзальцберге, в которой предписывалось арестовать Геринга за государственную измену.
Кребс позвонил Кейтелю из бункера и подробно рассказал ему об отставке Геринга. Кейтеля это сообщение повергло "в ужас". Он не мог поверить и говорил, что произошло какое-то недоразумение. Неожиданно в телефонный разговор вмешался Борман и стал орать, что Геринг уволен "даже с должности главного охотоведа рейха". Кейтель даже не счел нужным отвечать. Он считал, что ситуация "слишком драматична, чтобы отпускать такие замечания". Фельдмаршал долго не мог заснуть после таких печальных новостей. Сложившаяся ситуация неожиданно подчеркнула "отчаяние, царившее в рейхсканцелярии, и особенно растущее влияние Бормана на фюрера". Кейтель считал, что только Борман мог способствовать тому, что фюрер принял столь поспешное решение, и он не мог предположить, чего следовало ожидать дальше. Собирался ли Гитлер убить Геринга, а затем и себя в самый последний момент?
Международному Комитету Красного Креста не удалось воспрепятствовать эвакуации заключенных из Заксенхаузена - несмотря на твердые обещания, данные Гиммлером и шефом гестапо Мюллером, - но его сотрудники все еще надеялись спасти 20 000 женщин-заключенных в Равенсбрюке. Красный Крест послал делегата, Альберта де Кокатри, у которого было срочное письмо к полковнику СС Рудольфу Гессу, заместителю начальника всех концентрационных лагерей и бывшему начальнику лагеря в Освенциме.
Кокатри удалось добраться до лагеря только к вечеру, поскольку все дороги были забиты беженцами. В Равенсбрюке Гесса не оказалось - еще раньше он попал в автомобильную катастрофу. Кокатри описал все зверства, которые совершались в отношении заключенных, этапировавшихся из Заксенхаузена, и предупредил майора Фрица Сухрена, что всех ответственных за это ждет наказание. Он предложил передать заключенных под контроль делегата Красного Креста и держать их в бараках до прихода русских.
Однако Сухрен ответил, что у него имеются строгие инструкции от самого Гиммлера эвакуировать лагерь. Кроме того, военная ситуация не так уж безнадежна - русских не только можно еще остановить, но и отбросить обратно в степи в результате мощного контрнаступления, которое вот-вот начнется.
- В лагере могут остаться лишь 1500 больных, - сказал он. - Вам известно, что больные русские стояли на коленях и умоляли не бросать их, с тем чтобы они не попали в руки своих же?
На следующее утро 25 апреля несколько тысяч женщин были построены перед главным зданием лагеря. Сухрен принял Кокатри в своем кабинете и начал говорить о хорошем моральном облике своих "дам", предлагая почитать рекомендательные письма, написанные ему.
В этот момент вошла женщина в форме СС и доложила, что вся документация лагеря уничтожена.
Комендант лагеря украдкой подал ей знак умолкнуть, затем представил ее Кокатри и спросил, как обращаются с эвакуированными заключенными.
- Гуманно, - нравоучительно ответила надзиратель.
- Вот видите, - выкрикнул Сухрен.
Он триумфально поднял руки и пустился в рассуждения о пользе системы концентрационных лагерей, подчеркивая большие результаты, достигнутые в образовании и тренировке заключенных. Он заявил, что все ужасы, которые писали о лагерях, не что иное, как пропаганда, и предложил Кокатри самому осмотреть лагерь.
То, что Кокатри увидел, напоминало Шталаг, хотя здесь в бараках стояли трехъярусные койки. Он посетил лазарет, библиотеку и на удивление чистенький изолятор, но ему не разрешили посмотреть несколько зданий в восточном секторе, где, по словам Сухрена, находились швейные мастерские по пошиву обмундирования для вермахта.
Сухрен как бы невзначай остановил заключенную и спросил, избивали ли ее и как обращались. Имеются ли у нее какие-либо жалобы? Женщина только стала благодарить своих пленителей и восхвалять их. Затем были остановлены другие заключенные - и все они останавливались Сухреном, - и результат опроса оказался тем же. Каждый раз Сухрен поворачивался к представителю Красного Креста и мрачно говорил: "Битте!".
Майор подозвал охранницу СС.
- Обращаетесь ли вы грубо с заключенными? - спросил он.
- Это строго запрещено, - ответила возмущенным тоном охранница.
- А если вы их ударите?
- Тогда нас накажут.
Еще несколько охранников ответили на аналогичные вопросы таким же образом. Уже на выходе из лагеря Кокатри так и подмывало попросить майора показать ему газовые камеры и крематорий, но он сдержался. В кабинете Кокатри встретил полковника СС Кейделя, начальника лагеря Заксенхаузен, который не подтвердил, что во время марша из его лагеря убивали заключенных. Кокатри настаивал на своем, сказав, что два водителя и представитель Красного Креста видели своими глазами, как были совершены несколько убийств.
Кейдель пожал плечами.
- Возможно, кто-то из охранников и убил кого-то, но только для того, чтобы облегчить их страдания. Это было сделано из гуманных побуждений. Я вообще не понимаю, зачем поднимать столько шума из-за нескольких смертей ведь никто же не говорит о страшных бомбардировках жителей Дрездена.
Некоторые из офицеров, возможно, и действовали слишком поспешно, признал он, плохо с заключенными обычно обращались венгры, румыны, украинцы - словом, люди другой ментальности.
Кокатри уехал из лагеря с Сухреном, который, взяв его фамильярно за руку, сказал доверительно, отчего это выглядело еще более отвратительно:
- Со мной вам здесь бояться нечего.
Ранним утром Шернер, которому недавно присвоили звание фельдмаршала, приземлился в аэропорту рядом с Берлином и поехал в бункер, куда его вызвал Гитлер. Шернер подумал, что это связано с тем, что Гитлер каким-то образом узнал о его попытке начать переговоры с Западом. Так же как и Гиммлер, Вольф и Штайнер - все руководители СС, - он делал это самостоятельно. Инициатива, однако, исходила от доктора Ганса Кауфмана, чиновника министерства иностранных дел, который поссорился с Риббентропом и был переведен в группу армий "Центр" в пулеметный батальон. Доктор Кауфман убедил Шернера, что чешских националистов можно использовать для ведения сепаратных переговоров с союзниками. План был непростым, но после множества тайных поездок доктора Кауфмана два военных немецких самолета с чехами вылетели - один в Швейцарию, а другой в Италию. Однако британцы и американцы, не зная, что за чехами стоит Шернер, отказались иметь с ними дело.
Шернер мог не опасаться. Гитлер приветствовал своего любимого командующего с привычным энтузиазмом и теплотой. Чего Шернер не ожидал, так это следующих слов Гитлера: "Вы должны организовать бастион сопротивления в Альпах". Горный район между Австрией и Германией следовало как можно быстрее укрепить и обеспечить самыми лучшими частями. Гитлер объяснил, что это планируется сделать не против Запада, а в качестве оплота против большевизма.
Шернер уехал из бункера для дальнейших совещаний с Геббельсом и доктором Нойманом. Министр пропаганды объяснил, что существует подобный "Северный проект", который осуществляется Деницем у канала кайзера Вильгельма (канал в Киле). Оба редута имеют огромное политическое значение и, подчеркнул Геббельс, самое главное - это поддерживать там строгую военную дисциплину. Зато в случае, если придется капитулировать на Западе, войска будут находиться под таким контролем, что Эйзенхауэр без всякого сомнения позволит немецкому генералитету продолжать ими командовать.
Когда народы Запада узнают, как узнал Геббельс, о скандальном соглашении в Ялте, по которому русским разрешается оккупировать большую часть Восточной Европы, то можно будет заставить Трумэна и Черчилля атаковать Россию. Лидерам союзников хорошо известно, что одни они не победят Красную Армию, поэтому они с благодарностью примут помощь немецких войск на северном и южном рубежах.
Красная Армия все сильнее зажимала Берлин в клещи. Безопасный коридор для отступления между войсками Жукова и Конева был шириной всего лишь в несколько километров. Особенно ожесточенные бои шли в пригороде, в районе аэропорта Темпельхоф, и посадить там самолет было просто самоубийством.
Вейдлинг провел целый день, занимаясь реорганизацией обороны вокруг города, и только к полуночи смог приехать в бункер, чтобы доложить об обстановке. Гитлер стоял, склонившись над картой, сосредоточенно вглядываясь в нее. Геббельс сидел напротив и казался большой нахохлившейся птицей. Вейдлинг прошел мимо всех, подошел к столу и указал свободный от советских войск участок на карте. Он сказал, что кольцо вокруг Берлина скоро сомкнется. У Гитлера дернулась голова, и он сердито нахмурился. Вейдлинг не обратил на это внимания и сказал, что, судя по карте, силы противников равны. Одна немецкая дивизия противостоит одной русской. "Но наша дивизия - одно только название, - с сарказмом добавил он, соотношение в живой силе составляет 1:10, а в огневой мощи и того хуже".
Гитлер отказался поверить такому утверждению. Падение Берлина, по его мнению, станет крахом Германии, и он лично собирается остаться в бункере, чтобы победить или умереть. Кроме фюрера высказался еще только Геббельс, повторив его слова. Собственно, эти двое всегда думали одинаково, и начни один из них говорить, другой мог бы закончить мысль.
Вейдлинг поразился, что никто больше не высказал противоположного мнения. Все, что говорил Гитлер, принималось без обсуждения. Ему хотелось закричать: "Мой фюрер, это безумие! Такой огромный город, как Берлин, нельзя защищать слабыми силами с небольшим запасом боеприпасов. Подумайте, мой фюрер, о горе и страданиях, которые испытают жители Берлина во время боев!". Но он так же, как и все, не проронил ни слова.
Фронт Хейнрици рассыпался на глазах, но он только что получил обнадеживающее сообщение: Бехлеру наконец удалось прорваться через кольцо русских вокруг Франкфурта, чтобы соединиться с основными силами 9-й армии, и Буссе получил возможность отступить на запад навстречу Венку.
Войска Мантейфеля также находились на грани окружения, которое могло произойти в результате соединения войск Жукова, наступавших с юга, и войск Рокоссовского, наступавших с севера и уже закрепившихся на другом берегу Одера, создав плацдарм на сорок километров в глубину и на семьдесят километров в ширину. Несмотря на такое положение, Гитлер настаивал на том, чтобы Мантейфель продолжал держать оборону.
- Вы в состоянии выполнить этот приказ? - спросил Хейнрици.
- Возможно, мы сможем продержаться до конца дня, а затем придется отступать, - последовал прямой ответ.
Хейнрици заметил, что это может означать подвижную оборону.
- Выбора у нас нет, - ответил Мантейфель. - Если мы останемся там, где находимся сейчас, то окажемся в окружении, так же как и 9-я армия.
Хейнрици согласился, что отвод войск в ближайшее время необходим, и выехал на юго-запад, чтобы встретиться со Штейнером, сообщившим по телефону, что ставка все еще требует от него наступления на Берлин.
Хейнрици застал Штейнера с Йодлем. У них шел жаркий спор. О таком наступлении не могло быть и речи, поскольку это означало бы лишь ненужные жертвы.
- Это особое задание, - настаивал Хейнрици. - Это возможность освободить фюрера. Такая возможность дается только один раз в жизни. Вы можете хотя бы попытаться!
Он добавил, что для такого наступления имеются тактические основания. Это хоть как-то прикроет фланг Мантейфеля. Несмотря на уговоры, Штейнер отказался даже пообещать что-либо определенное.
Шел дождь. Хейнрици и Йодль ехали в ставку, которую перевели поближе к санаторию доктора Гебхардта. Хейнрици обратил внимание на толпы беженцев, идущих по дороге, и горящие здания, оставшиеся после недавнего авианалета.
- Вы видите, - заметил он, - за что мы сражаемся? Посмотрите, как страдают люди.
- Мы должны освободить фюрера.
- А что потом?
Йодль неопределенно ответил, что после этого только фюрер сможет справиться с положением.
Такой уклончивый ответ лишь уверил Хейнрици, что в ставке нет понимания, как закончить войну. Прибыв после наступления темноты на командный пункт, он услышал телефонный звонок и, даже не сняв плаща, поднял трубку. Звонил Мантейфель. Русские вышли на второй рубеж обороны.
- Я прошу разрешения немедленно отойти на заранее подготовленные позиции. Либо сейчас, либо никогда.
Согласно последнему приказу Гитлера запрещалось крупномасштабное отступление без указания ставки, но Хейнрици без всяких колебаний приказал: "Немедленно начинайте отход. Приказываю также оставить Штеттин". Хейнрици повесил трубку и дал команду полковнику Айсману проинформировать ставку о том, что он лично приказал 3-й танковой армии отступить, невзирая на приказ Гитлера.
Глава 24. "Мы должны построить новый мир, гораздо лучший"
В два часа дня 23 апреля президент Трумэн проводил важное совещание со своими ведущими военными и дипломатическими советниками: Стимсоном, Форрестолом, Лейхи, Маршаллом, Кингом и Стеттиниусом. На совещании также присутствовали помощник госсекретаря Джеймс Данн и эксперты по Советскому Союзу, недавно вернувшиеся из Москвы, - Гарриман, Боулен и генерал Дин.
Стеттиниус сообщил, что Молотов, который должен был встретиться с президентом через несколько часов, занял непоколебимую позицию по польскому вопросу и требует место для представителя Люблинского правительства на конференции в Сан-Франциско.
- Наши договоренности с Советским Союзом пока идут в одностороннем порядке, и мы не можем допустить такого продолжения, - резко заметил Трумэн. - Либо сейчас, либо никогда. Я не собираюсь менять планы по конференции, и если русские не хотят к нам присоединиться, то могут отправляться к черту.
Он попросил каждого высказать свое мнение. Стимсон признал, что не владеет данным вопросом, но подверг сомнению целесообразность такого резкого шага.
- Меня это очень беспокоит... По моему мнению, мы должны быть более осторожны и следить за тем, чтобы не накалять ситуацию.
- Это не единственный инцидент, - возразил Форрестол, - а один из серии односторонних действий со стороны России. Советы заняли похожую позицию в Болгарии, Румынии, Венгрии и Греции. С такой ситуацией мы сталкиваемся сейчас и будем сталкиваться и в дальнейшем.
- Весь вопрос заключается в том, поддержим ли мы программу советского влияния в Польше, - сказал Гарриман. - Очевидно, что стоим перед возможностью разрыва отношений с русскими, но я чувствую, что при должной выдержке мы этого разрыва сможем избежать.
- У меня нет намерений предъявлять Молотову ультиматум, - заметил Трумэн. Он просто хотел прояснить позицию американского правительства.
Стимсона все еще беспокоило отношение президента к затронутому вопросу.
- Хотелось бы знать, сколь долго русские смогут настаивать на своей позиции по Польше, - сказал он. Про себя Стимсон подумал, что пришло время принять все меры к обузданию таких людей, как Форрестол и Гарриман, которых безмерно раздражало поведение русских. Ему было жаль Трумэна, которому в наследство досталась сложная ситуация и который мог принять необдуманные решения.
- Мне думается, что, скорее всего, русские более реалистично подходят к своей собственной безопасности. Жаль, что один инцидент может привести к созданию пропасти между двумя странами.
Лейхи также проявил озабоченность.
- Я надеюсь, что вопрос перед русскими можно поставить таким образом, чтобы оставить возможность для последующего улаживания ситуации, - сказал он. - Я уезжал с Ялтинской конференции с ощущением, что у советского правительства нет намерений предоставлять свободу действий правительству в Польше. Я бы удивился, если бы советское правительство вело себя по-другому.
Соглашение в Ялте могло интерпретироваться по-разному, и он чувствовал, что разрыв с русскими слишком серьезное дело.
- Нам следует сказать им, что мы выступаем за свободную и независимую Польшу.
Наконец Маршалл сказал о том, что было у всех на уме.
- Надеюсь, что русские вступят в войну против Японии в удобный для нас момент, - сказал он. - Во власти русских вступить в войну на Дальнем Востоке еще до того, как мы закончим грязную работу.
Как Лейхи и Стимсон, он чувствовал, что "возможность разрыва с Россией очень серьезна".
- Является ли спорным вопросом приглашение правительства Люблина в Сан-Франциско? - спросил Кинг.
- Это вопрос решенный и не является спорным, - заметил Трумэн. Вопросом является исполнение соглашений, о которых договаривались правительства нашей страны и Советского Союза.
Заслушав все аргументы и соображения, он принял решение - то, что сказали Форрестол и Гарриман, имеет наибольший здравый смысл.
- Я намереваюсь сказать господину Молотову, что мы ждем от России выполнения ялтинских решений, так же как и мы собираемся выполнить свои обязательства.
В пять тридцать Молотов прибыл вместе с послом Громыко и переводчиком Павловым{38}. Стеттиниус, Гарриман и Лейхи остались с президентом. С ними находился также и Боулен, которому предстояло переводить. Поприветствовав своих гостей, Трумэн сказал: "Сожалею, что не удалось добиться прогресса в решении польской проблемы".
Прямое и решительное высказывание оказалось неожиданным для русских, поскольку они привыкли к мягкому стилю ведения переговоров Рузвельтом. Он сказал, что США полны решимости осуществить планы создания Организации Объединенных Наций, несмотря на возникающие трудности и различия в подходах. Если в отношении Польши не будет принято решение, то Трумэн выразил серьезные опасения касательно послевоенного сотрудничества.
- Речь идет о сфере экономического сотрудничества, а также политического... и у меня нет надежды, что я смогу провести эти меры через Конгресс, пока не получу общественной поддержки.
Трумэн передал Молотову послание, предназначенное Сталину, в котором, в частности, говорилось: "... По мнению правительства Соединенных Штатов, крымские решения по Польше можно выполнить, если группа лидеров, действительно представляющая демократическую Польшу, будет приглашена в Москву на консультации... Правительства Соединенных Штатов и Великобритании сделали максимум возможного для решения проблем в сложившейся ситуации и выполнения крымских решений в своем совместном заявлении, посланном маршалу Сталину 18 апреля...
Советское правительство должно понять, что если в настоящее время не удастся продвинуть выполнение крымских решений по Польше, то это серьезно подорвет веру в единство трех правительств и их решимость продолжать сотрудничество в будущем так же, как это было в прошлом.
Гарри Трумэн".
Молотов взял письмо и сказал в своем обычном строго официальном стиле:
- Надеюсь, что выражаю точку зрения советского правительства, заявляя, что оно желает сотрудничать с США и Великобританией, как это было прежде.
- Согласен, - быстро отреагировал Трумэн, - в противном случае не имеет смысла вести данный разговор.
Сильно удивившись такому напору, Молотов сказал, что основа сотрудничества уже заложена, и три правительства смогли найти общий язык для устранения разногласий. Более того, три страны всегда решали вопросы как равные партнеры и не было ни одного случая, когда одна из сторон пыталась навязать свою волю другой.
- Мы просим только одного - чтобы советское правительство выполнило крымские договоренности по Польше.
Гарриман подумал, что такая прямота подействует на русских очень отрезвляюще. На Лейхи такой ответ Трумэна также произвел впечатление.
Молотов слегка приглушенным голосом ответил, что его правительство стоит за выполнение крымских договоренностей, и добавил:
- Для нас это вопрос чести.
По его словам, добрые отношения, которые сложились, открывают светлые перспективы в будущем.
- Советское правительство убеждено, что можно преодолеть любые трудности.
Трумэн снова вмешался, говоря немного в нос:
- По Польше было достигнуто соглашение, и маршалу Сталину следует сделать только одно - выполнить соглашение в соответствии с данным словом.
Молотов ответил, что Сталин выразил свою точку зрения в послании от 7 апреля, и добавил:
- Лично я не могу понять, почему, если три правительства смогли прийти к соглашению по вопросу югославского правительства, то почему такая же формула неприменима к вопросу по Польше.
- По Польше достигнуто соглашение, - резко заметил Трумэн. - Теперь советскому правительству только остается его выполнить.
Молотов был явно раздражен. Он сказал, что его правительство безусловно поддерживает ялтинские решения.