— Ну, говори уже, не томи! — потребовала я, и Гришковец сказал. После этого озадаченное выражение плавно перетекло на наши с Лешкой физиономии.
— Там в одном пятне кровь мужская, по группе совпадает с Шиманчиком, — нараспев сообщил Гришковец, — а в остальных пятнах кровь женская, трех разных групп.
Мы с Горчаковым переглянулись. Тьфу, подумала я, не хватало мне еще, чтобы Шиманчик оказался кровавым маньяком, поедавшим в своей машине девственниц в свободное от торговли секонд-хендом время.
— Хо-хо, — сказал Лешка, — то ли ты еще найдешь в машине Вараксина…
Я хотела его треснуть, но раздумала. Машину Вараксина действительно надо осматривать. И офис торговли секонд-хендом тоже надо осматривать, и жилища их обоих — Вараксина и Шиманчика — тоже бы неплохо осмотреть. Пойти с Людой Хануриной на рынок, где продаются кроссовки, такие, какие она видела на предполагаемом преступнике. И по Кате Кулиш срочно надо работать, допрашивать всех ее подружек, Александра Петрова этого пресловутого устанавливать… Господи, как разорваться, чтобы успеть все? При этом я даже побоялась взглянуть в сторону сейфа, где покоились еще тринадцать дел, ожидающих расследования; а ведь по трем из них сроки были уже наносу.
По коридору кто-то пронесся, в направлении моего кабинета, и я даже вздрогнула, этот топот показался мне прямо-таки шагами судьбы. И точно, дверь распахнулась и на пороге показалось довольное лицо Коленьки Василькова. Он вошел, размахивая сколотыми листами бумаги — материалом по факту обнаружения трупа девочки Зины Коровиной. Вот и еще работенка…
Васильков плавно влился в нашу теплую компанию, оперативно обсудил с Гришковцом и Лешкой убийство Шиманчика и ввел их в курс дела по трупу Зины Коровиной.
— Коленька, а кто вообще такие эти торговцы секонд-хендом? — спросила я, не давая разговору уйти в сторону. — Как они нашли друг друга? Где познакомились?
— А… — Коленька махнул рукой. — Я забыл тебе сказать, они же все одноклассники. Дружили и после школы, армию отслужили и начали вместе заниматься бизнесом.
— А больше они ни с кем в школе не дружили? — невзначай поинтересовался Горчаков.
Я им восхитилась: правильно, если все они добровольно садятся в машину вместе с убийцей, значит, знают его давно и хорошо. Играли в одной песочнице, учились в одной школе, служили в одном полку. Нет, пока информации мало для версий, мысли разбредаются, как овцы на лужайке. Кстати, у Василькова был готов ответ и на этот вопрос:
— Я весь их класс нашел. Кого лично, кого по фотографиям — показал Людмиле, она же видела того, кто уводил ее Вараксина. Никого не опознала.
— Ну, это еще ни о чем не говорит, — начал было Паша Гришковец, но мы все дружно его оборвали. Горчаков и Васильков разъяснили ему, что если Люда Ханурина никого не опознала, значит, там этого человека нет. Уверенность — сто двадцать один процент.
Наконец Гришковец вспомнил, что неплохо бы и ему поработать, выпил еще чашку чаю и откланялся, пообещав предоставить мне исчерпывающие сведения по заявлениям оскорбленных девушек, к которым приставал любитель поговорить. Стараясь не думать о том, что мы можем найти в машине Вараксина, я попыталась распланировать ближайшие дни, безнадежно забитые самой срочной работой.
На сегодня — осмотр офиса торговцев секонд-хендом и машины Вараксина.
— Слушай, она хоть в наличии? Никто ее не угнал, не взломал? — осведомилась я у Василькова.
— Не волнуйся, она стоит возле дома, где Люда живет. Люда за ней присматривает, машина на сигнализации.
— Так, одну минуточку, — вмешался Горчаков. — Вы хотите сказать, что убивец грохнул Вараксина, отвез его труп куда подальше, после чего не только вернул машину, откуда брал, но и аккуратно поставил ее на сигнализацию? А ключики от машины случайно в почтовый ящик не кинул?
— А это мысль, — задумчиво сказал Коленька. — Надо посмотреть в почтовом ящике. Дай-ка, я Людмиле позвоню, пусть проверит.
Он присел к телефону, набрал номер, причем, как я заметила, с прозвоном, — выждал три гудка и положил трубку, а потом набрал еще раз и поставил перед Людой задачу. Мы честно выждали, пока Люда сходит на лестницу и проверит почтовый ящик, и наше ожидание было вознаграждено: позвонив, она отчиталась, что в почтовом ящике действительно лежат ключи от машины.
— Ну и как это понимать? — задала я риторический вопрос.
Коленька пожал плечами, а Горчаков пробормотал:
— Наука здесь бессильна. Если только ваша Люда вас не дурит.
Честно говоря, и у меня такая мысль промелькнула, буквально на долю секунды. Но Васильков даже не стал утруждать себя возражениями. Для него ситуация с Людой представлялась очевидной.
— Васильков, а ты колготки пресловутые привез по Коровиной? — спохватилась я. Надо бы сравнить колготочки, надетые преступником на Катю Кулиш и на Зину Коровину. Ведь откуда-то он их берет? В магазине покупает? У жены просит?
Коленька кивнул и вытащил из-за пазухи толстый запечатанный конверт.
— А кто их опечатал? — подозрительно спросила я. — Ты же говорил, что ваш розыскник их выдавал матери Коровиной, только она не взяла.
— Я тебе еще говорил, что наш розыскник — парень очень правильный. Он материал подготовил по всем правилам, вот смотри.
И Васильков продемонстрировал мне бумажки, прошитые в левом верхнем углу квадратом из суровой нитки, хвостики которой сзади были заклеены папиросной бумагой с печатью районного Управления внутренних дел. Так сшивали документы в судах, но чтобы этим баловался оперативник — такое я видела впервые.
— Слушай, мне нравится ваш розыскник. Конкретный парень.
— Ага, только душный очень, — нехотя согласился Васильков.
Мы с ним договорились, что съездим в морг за колготками Кати Кулиш: Алиса нам сказала, что родители отказались забирать из морга Катину одежду, на похороны привезли другие вещи. Оставалась надежда, что в морге эти вещи еще не успели уничтожить. До судебно-следственной канцелярии морга, как обычно, было не дозвониться; беспокоить всуе доктора Стеценко не хотелось, хотя Горчаков настойчиво советовал обратиться к нему и даже предлагал свои услуги по набору телефонного номера.
Так мы и поехали в морг, не дозвонившись, но я уехала с тайной надеждой, что повидаюсь с доктором Стеценко лично — мало ли, мы можем столкнуться в коридоре, или я случайно загляну в секционную, где доктор препарирует… Все-таки ведь он пришел с цветочками; хоть мне и не удалось насладиться видом Стеценко, стоящего передо мной на коленях и присягающего, что он идиот, — лишилась я этого зрелища в силу форс-мажорных обстоятельств, а не по вине Стеценко.
По дороге Васильков старательно развлекал меня разговорами, но я отмалчивалась, осознавая горькую истину о значении в моей жизни Стеценко. Никуда мне от него не деться, как бы я ни пыжилась. Все мои мечты о демонстративном выходе замуж были на уровне детсадовского — “вот умру, вы еще прощения попросите, а я посмеюсь”, и мне остается только смириться с тем, что оба мы, каждый со своими бзиками, созданы друг для друга. Да, иногда он выводит меня из себя, у меня есть к нему претензии, но в целом — о чем говорить, мне нужен только он. В общем-то, не такая уж горькая истина. Раз уж не можем друг друга переделать, нечего выпендриваться. Единственное мое условие — чтобы первым выпендриваться прекратил он…
В морге выяснилось, что у экспертов какая-то конференция, поэтому случайная встреча с доктором Стеценко исключена. Дежурный санитар обрадовал нас тем, что вещи Кулиш в полной сохранности, и выдал нам тряпичный узелок, отдающий затхлостью (конечно, одежда была влажной — труп Кати извлекли из воды, и высушить ее никто специально не озаботился). Коленька, не обнаруживая никакой брезгливости, покорно утащил узелок в машину и положил, что характерно, не в багажник, а в салон. Профессиональная деформация уже наступила, машинально отметила я.
— Ну что, в контору “Олимпии”? — спросила я, усаживаясь в машину и принюхиваясь: нет, атмосфера была терпимой.
— Поехали, — согласился Коленька, и мы двинулись в путь.
Офис фирмы “Олимпия” располагался на окраине города, в промышленном районе; для меня было непостижимым, как Коленька ориентируется в этих совершенно одинаковых проездах и подворотнях. Въехав в типичную арку, мы изрядно покружили по мрачным проходным дворам и наконец, притормозили перед полуподвальной дверью, неровно обитой жестью. К двери вниз вело несколько разбитых ступенек, заваленных опавшей листвой, на двери болтался амбарный замок. Было ясно, что сюда никто не приходил как минимум неделю.
— Ну что, Коленька? За участковым? Замок снимаем?
Участковый нашелся довольно быстро, пришел с двумя пожилыми тетушками — понятыми, ловко сбил замок и со скрежетом распахнул кривую дверь. В “офисе” было темно, оттуда веяло сыростью и специфическим духом лежалых тряпок. Мне даже стало не по себе, когда я протиснулась в дверной проем и огляделась, насколько темнота позволяла глазу: это был закуток, куда больше не придут хозяева. Почему-то мне в тот момент показалось, что и неведомого нам пока Красноперова уже тоже нет в живых.
Но за мной в это тесное пространство уже просочились и опер Васильков, и участковый с понятыми, участковый где-то нашел выключатель и зажег тусклую лампочку без абажура. Убожество помещения стало еще очевиднее, одна из понятых чихнула, что было неудивительно, поскольку с ящиков и коробок, битком набитых подержанным шмотьем, тихо поднималась пыль. Ясно было, что это помещение использовалось и под контору, и под склад; на шатком помойном столике стоял телефонный аппарат, лежали две амбарные книги, стопка каких-то квитанций, а вокруг все свободное пространство было завалено секонд-хендом.
Оглядевшись как следует, я поняла, что если я начну писать протокол осмотра по всем правилам криминалистики, и вносить в него все, что вижу здесь, то те два месяца, что отпущены мне законом на предварительное расследование, я проведу в этой каморке.
Пока не ясно, что из имеющегося тут может пригодиться следствию, а что не имеет для расследования никакого значения. Поэтому, может быть, целесообразно составить общее представление, закрыть и опечатать каморку, а потом приехать сюда уже с криминалистом, еще какими-нибудь специалистами и произвести тотальный осмотр, зная, что искать. Я поделилась своими соображениями с Васильковым, встретила горячее одобрение и предложила сворачиваться. Мы немножко посудачили с участковым, как запереть помещение — замок-то поврежден им при проникновении необратимо, — но тут одна из понятых, проживающая в этом же доме, предложила предоставить на нужды следствия свой замок, и убежала за ним.
Пока мы ждали замок, я перебирала бумажки на столе в центре всего этого хлама, и перелистывала одну из амбарных книг, в которую, судя по всему, коммерсанты записывали данные о поступлении и количестве товара. Книга была дописана до конца, обрывалась на дате, относящейся к августу прошлого года. Графы книги пестрели понятными, полупонятными и совсем непонятными обозначениями из области логистики[2], я машинально пробегала их глазами и переворачивала страницы, укрепляясь во мнении, что все эти инвойсы и платежки не приблизят нас ни на шаг к раскрытию убийств Вараксина и Шиманчика. Как вдруг… Я сначала даже не осознала, что именно спровоцировало мощный выброс адреналина в мою кровь, почему вдруг так стукнуло сердце и задрожали руки. Но Васильков, заметив мое волнение, через мое плечо заглянул в амбарную книгу и тихо крякнул.
— Придется писать протокол, — сказала я ему, и он кивнул. Мы оба не отрывали глаз от края страницы, которую пересекала запись, сделанная уверенной рукой: “Александр Петров.”. И номер телефона, судя по первым трем цифрам, — мобильного.
И Васильков дрожал от нетерпения, мы ехали к нему на работу, чтобы срочно проверить, что за телефон указан рядом с этим именем. Время от времени Васильков распространялся на тему о том, что такая удача выпадает оперу нечасто; сейчас мы быстренько установим владельца телефона, выдернем его и допросим, если это не сам Александр Петров, или аккуратно обложим со всех сторон и понаблюдаем, если вдруг номер окажется зарегистрированным на самого Петрова…
Поглаживая пакет с книгой, я молчала. Боясь накаркать, я не упоминала вслух, что следственная практика не дружит с теорией вероятности. И след, кажущийся таким ясным, ведущим прямиком в логово злодея, чаще всего обрывается на какой-нибудь ерунде, не приводя никуда. Много лет назад, не успев еще расстаться со студенческими иллюзиями о том, что “если долго мучиться, что-нибудь получится”, я дежурила первого января и была вызвана к месту обнаружения новорожденного подкидыша — здоровенькой девочки, положенной на коврик перед дверью в квартиру ничего не подозревавшего семейства.
Вообще это была такая фантасмагорическая история: молодые супруги в первый день Нового года пошли в гости к приятелям, муж отстал возле парадной — заскочил в ларек купить сигарет. И, подойдя к квартире приятелей на пять минут позже жены, чуть не споткнулся о кулек с младенцем внутри.
И оба молодых семейства, и приехавшая по вызову следственно-оперативная группа без умолку острили насчет тайной жизни парня, нашедшего подкидыша; но, судя по всему, парень был чист перед женой и к ребенку не имел ни малейшего отношения. Так вот, по факту оставления неведомой мамашей новорожденного малыша в опасном для жизни состоянии — на полу парадной в пятнадцатиградусный мороз — возбудили уголовное дело, перспективы расследования которого поначалу представлялись мне радужными. Новорожденная девочка была завернута вместо пеленки в наволочку с пришитым к ней тряпичным номерком прачечной; это теперь в новомодных прачечных умудряются не перепутать твое белье с чужим без всяких бирок, а раньше требовали пришивать к каждой единице сдаваемого в стирку твой индивидуальный номер, и выдачу этих номерков фиксировали в специальной книге, записывая адрес и фамилию клиента.
Таким образом, с первых моментов расследования дела засветила редкостная удача: казалось бы, чего проще — узнать в прачечной, кому принадлежит номерок, поехать по этому адресу и прищучить мамашу, подбросившую родимое дитятко в чужую холодную парадную. (Тогда мне, по молодости и неопытности, это и впрямь представлялось преступлением; я не думала о том, что куда худшим преступлением было бы убийство нежеланного дитяти, что происходило достаточно часто: трупики новорожденных обнаруживали чаще всего в мусорных бачках, причем, как правило, это бывали доношенные и жизнеспособные дети, рожденные живыми, а потом удавленные недрогнувшей материнской рукой и выброшенные, как мусор, на свалку. А тут хоть женщина поступила достаточно благородно, не отяготив свою совесть невинно загубленной душой, нет — просто положила свою кровиночку к дверям явно отдельной квартиры, надеясь, вероятно, что у людей, живущих в этой ухоженной парадной, достанет сил и средств вырастить ребенка, чего ей недостало.)
Прищучить мамашу не удалось. В прачечной мы с начальником уголовного розыска отделения, на территории которого это произошло, оперативно получили выписку из учетной книги с адресом и фамилией гражданина, коему пять лет назад выдавались искомые номерки. И рванули туда, предвкушая раскрытие. ан нет: встретила нас в нужном адресе пожилая женщина, одинокая, не имеющая не только родственниц, но и знакомых женщин репродуктивного возраста. И поведала, что супруг ее, некогда получивший в прачечной номерки для пришивания к белью, три года как скончался; она живет одна, способность к зачатию и деторождению, судя по всему, утратила уже лет двадцать назад, если не больше, никаких визитерш, беременных или только что родивших, у себя не принимала, и, более того, категорически не опознала предъявленную ей наволочку, в которую была завернута подкинутая девочка.
Мы бились с бабушкой около двух часов, потом плюнули на раскрытие и уехали. Дело было приостановлено в связи с невыявлением лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, а потом и прекращено мной, не очень законно, но не без нажима супруги того парня, который нашел подкидыша, а также сотрудников Дома ребенка, куда отправили девочку: парень и его жена решили удочерить ребенка, а это возможно было сделать только в том случае, если родители его неизвестны. Если бы мы нашли мать, процедура удочерения осложнилась бы самым серьезным образом. Несмотря на то, что она обвинялась бы в преступлении против своего ребенка, отдать этого ребенка в семью без ее согласия было бы невозможно. Процедура лишения ее родительских прав заняла бы не один год. И в интересах высшей справедливости я закрыла глаза на справедливость локальную, написав в постановлении о прекращении дела, что не так уж сильно и оставляла неизвестная мать свою дочь в опасности, поскольку бросила ее не в сугробе, а в отапливаемой парадной, не в ночное, а во вполне еще дневное время, завернув в доступные ей теплые вещи…
Но это я вспомнила к тому, что и номер телефона, на первый взгляд казавшийся решением проблемы поиска загадочного Александра Петрова, точно так же мог привести нас в никуда. Человек, отзывающийся по этому номеру телефона, заявит, что сам он далеко не Петров и ни про какого Петрова слыхом не слыхивал, — и хоть ты тресни, не продвинешься более ни на шаг.
Но пока что я не спешила разочаровывать Коленьку Василькова, вибрировавшего от нетерпения. До своего родного РУВД он долетел с рекордной скоростью, а там выхватил меня из машины и поволок к себе в отдел. Пока он выполнял необходимые формальности, требовавшиеся, чтобы стать обладателем знаний о владельце трубки, я рассматривала буквы, написанные наискосок в амбарной книге уверенной мужской рукой, и думала про то, что хоть я и не дипломированный почерковед, но сомнений нет — это та же рука, которая отметилась в записной книжке Кати Кулиш.
Собравшись наконец позвонить по номеру телефона, сопровождавшему имя “Александр Петров”, Коленька включил на своем телефоне громкоговоритель. И замерев в предвкушении, мы оба внимательно прослушали бархатный голос оператора мобильной связи, извещавшего нас, что обслуживание абонента временно остановлено. И оба разочарованно вздохнули.
Справившись с первым приступом досады, Коленька начал лихорадочно набирать какой-то номер, попутно объясняя, что звонит своей приятельнице, работающей в системе мобильной телефонной связи, и что она сразу по компьютеру посмотрит для нас данные о регистрации интересующего нас номера и состояние счета.
— Нет сил ждать, — говорил он, нажимая кнопочки аппарата, — пока я запрос туда заброшу, пока они официально сделают, сдохнуть можно. А у меня девочка знакомая, она нам сейчас все подсветит, ага?
Девочка оказалась на службе, и все оперативно подсветила, но нам от этого не стало легче. Сим-карта была подключена неким господином Островерхим Олегом Степановичем около полутора лет назад. В августе прошлого года от господина Островерхого поступило заявление с просьбой заблокировать сим-карту в связи с утратой телефона; на момент утраты на счету Островерхого лежало пять долларов, на момент поступления заявления и блокировки номера задолженность по счету составляла около шестидесяти долларов.
Нетрудно было догадаться, что господин Островерхий либо посеял телефон, либо стал жертвой преступления, но пропажу обнаружил не сразу или решил не дергаться в силу того, что на счете мизерная сумма, а чтобы заблокировать номер, надо упорно дозваниваться в офис мобильной связи или же тащиться в их контору с договором на телефон, с паспортом и заявлением и решать вопросы блокировки в ходе личного общения. И пока он не дергался, махнув рукой на пятерку баксов, новый обладатель его мобильника трепался по нему не переставая, создав дефицит в шестьдесят долларов, видимо, пользуясь халявой до тех пор, пока заряд в трубке не сел, и та не отключилась, а включить ее снова было невозможно, не зная PIN-кода.
— Все равно данные на этого раззяву надо получать и его допрашивать, — грустно подытожила я наши достижения. — Как утратил телефон, где и когда, может, хоть это нам какой-то свет прольет.
— А может, он и Петрова этого знает? — предположил Васильков, впрочем, не так уж уверенно. Я скептически хмыкнула. Ничего нельзя знать наверняка, пока мы не посмотрим в глаза этому Островерхому. Да и в глаза смотреть надо осторожно — чем черт не шутит, может, он и есть зловещий убийца.
Попереживав еще немного о том, что счастье было так возможно, так близко, но судьба не позволила нам почивать на лаврах, мы с Коленькой отправились осматривать машину Вараксина.
Помня сюрприз, который мы обрели во время дежурного осмотра офиса фирмы “Олимпия”, я заблаговременно вызвала криминалиста и медика. С дежурной частью главка мы договорились, что эксперты подъедут прямо к дому возле метро “Звездная”, где стоит наш объект осмотра.
Естественно, мы прибыли раньше экспертов; вместе с Коленькой, уверенно открывшим кодовый замок парадной, я поднялась в квартиру Хануриной. При этом я отметила, что и неизвестный преступник, забиравший Вараксина из квартиры, видимо, тоже довольно уверенно открыл этот самый кодовый замок без посторонних подсказок. И что из этого следует? Ханурина отрицает, что этот парень раньше приходил к ним. Значит, Вараксин заранее сообщил ему номер кода? Доверял ему? Не подозревал? И Шиманчик доверял? Черт знает что.
Съемная квартира Люды Хануриной выглядела неуютно и казенно. Стенка из двух шкафов и серванта — времен очаковских и покоренья Крыма; два кресла и диван, бывших гордостью районного мебельного треста лет двадцать пять тому назад. И посуда, как в бомжовской столовой. В таком интерьере как-то не верилось в светлое будущее. Правда, при всем этом в квартире была стерильная чистота: потертый линолеум блестел, на допотопной мебели не было ни пылинки, и вообще в квартире отсутствовали следы пребывания человека. Люда с отсутствующим видом открыла нам дверь и вернулась на свое место — в кресло возле окна, где она, похоже, проводила двадцать четыре часа в сутки.
— Ты ела что-нибудь? — строго спросил ее Коленька, проходя в комнату и осматривая жизненно-важное пространство в поисках следов трапезы.
Люда не ответила. Васильков пошел на кухню и открыл холодильник, но увиденное там, судя по всему, его не удовлетворило.
— Ты ж так с голоду сдохнешь, — мягко укорил он Люду, вернувшись в комнату. Люда даже не шелохнулась, и тогда Коленька присел перед ней на корточки, взял ее худую руку с просвечивающими жилками и проверил пульс.
— Под капельницу хочешь? — спросил он строго, но в то же время сочувственно. Люда дернулась.
— Не надо под капельницу, — попросила она еле слышно.
— Смотри, — бросил Коленька, отпуская ее запястье и поднимаясь на ноги. — Сегодня съешь что-нибудь, хоть соку выпей. Я тебе принесу авокадо, это очень калорийная штука.
Люда еле заметно двинула плечами. Было такое впечатление, что она общается с нами через силу. Да и вообще, не в нас было дело: Люда на этой земле жила через силу, наверное, мечтая раствориться в небытие и слиться в астрале с душой Вараксина, а может, и не сливаться ни с кем, а просто перестать существовать, чтобы никто и ничто ее больше не напрягало.
В окно я увидела, как во двор дома въехала главковская машина и из нее вышли незнакомый мне парень в камуфляже, с кофром через плечо — значит, криминалист, и толстый, но милый эксперт Панов, олицетворяющий судебную медицину. Даже сверху было заметно, что физиономии у них крайне озабоченные.
Я сказала Василькову, что пойду вперед, встречу экспертов, а они с Людой тоже пусть спускаются. Лифт подошел быстро, через три минуты я уже выходила из парадной. Когда я подошла к ним, доктор Панов вместо приветствия выпалил, что в главке умирает Синцов.
Я похолодела, но криминалист успокоил меня, заверив, что Синцов далек от смерти, просто ему стало плохо с сердцем прямо на рабочем месте, в кабинете. Пока мы ждали Василькова с девушкой, эксперты, перебивая друг друга, рассказали мне, что Синцов сидел у себя за столом, разговаривал по телефону с одним из районов, и вдруг, выронив трубку из рук, стал медленно валиться набок. Два его сослуживца, наблюдавшие коллапс, смертельно перепугались и заметались по кабинету, не зная, чем помочь шефу. Не дав ему свалиться на пол, они подхватили его, бережно уложили на продавленный диван, расстегнули рубашку, вызвали “скорую” и стали смиренно ждать, молясь, чтобы Андрюхе полегчало.
Ему действительно довольно быстро полегчало, но встать ему не дали; а “скорая” все не ехала, и тогда одного из оперов осенило, что дежурное отделение судебных медиков располагается в том же здании, несколькими этажами ниже: ну и что, что они танатологи в большинстве своем, и чаще имеют дело с трупами, чем с живыми людьми, в медицине-то все-таки должны кое-чего смыслить? По местному телефону вызвали доктора Панова, который, шаркая тапочками и протирая заспанные глаза, вошел в кабинет практически одновременно с врачами “скорой”.
— Там в одном пятне кровь мужская, по группе совпадает с Шиманчиком, — нараспев сообщил Гришковец, — а в остальных пятнах кровь женская, трех разных групп.
Мы с Горчаковым переглянулись. Тьфу, подумала я, не хватало мне еще, чтобы Шиманчик оказался кровавым маньяком, поедавшим в своей машине девственниц в свободное от торговли секонд-хендом время.
— Хо-хо, — сказал Лешка, — то ли ты еще найдешь в машине Вараксина…
Я хотела его треснуть, но раздумала. Машину Вараксина действительно надо осматривать. И офис торговли секонд-хендом тоже надо осматривать, и жилища их обоих — Вараксина и Шиманчика — тоже бы неплохо осмотреть. Пойти с Людой Хануриной на рынок, где продаются кроссовки, такие, какие она видела на предполагаемом преступнике. И по Кате Кулиш срочно надо работать, допрашивать всех ее подружек, Александра Петрова этого пресловутого устанавливать… Господи, как разорваться, чтобы успеть все? При этом я даже побоялась взглянуть в сторону сейфа, где покоились еще тринадцать дел, ожидающих расследования; а ведь по трем из них сроки были уже наносу.
По коридору кто-то пронесся, в направлении моего кабинета, и я даже вздрогнула, этот топот показался мне прямо-таки шагами судьбы. И точно, дверь распахнулась и на пороге показалось довольное лицо Коленьки Василькова. Он вошел, размахивая сколотыми листами бумаги — материалом по факту обнаружения трупа девочки Зины Коровиной. Вот и еще работенка…
Васильков плавно влился в нашу теплую компанию, оперативно обсудил с Гришковцом и Лешкой убийство Шиманчика и ввел их в курс дела по трупу Зины Коровиной.
— Коленька, а кто вообще такие эти торговцы секонд-хендом? — спросила я, не давая разговору уйти в сторону. — Как они нашли друг друга? Где познакомились?
— А… — Коленька махнул рукой. — Я забыл тебе сказать, они же все одноклассники. Дружили и после школы, армию отслужили и начали вместе заниматься бизнесом.
— А больше они ни с кем в школе не дружили? — невзначай поинтересовался Горчаков.
Я им восхитилась: правильно, если все они добровольно садятся в машину вместе с убийцей, значит, знают его давно и хорошо. Играли в одной песочнице, учились в одной школе, служили в одном полку. Нет, пока информации мало для версий, мысли разбредаются, как овцы на лужайке. Кстати, у Василькова был готов ответ и на этот вопрос:
— Я весь их класс нашел. Кого лично, кого по фотографиям — показал Людмиле, она же видела того, кто уводил ее Вараксина. Никого не опознала.
— Ну, это еще ни о чем не говорит, — начал было Паша Гришковец, но мы все дружно его оборвали. Горчаков и Васильков разъяснили ему, что если Люда Ханурина никого не опознала, значит, там этого человека нет. Уверенность — сто двадцать один процент.
Наконец Гришковец вспомнил, что неплохо бы и ему поработать, выпил еще чашку чаю и откланялся, пообещав предоставить мне исчерпывающие сведения по заявлениям оскорбленных девушек, к которым приставал любитель поговорить. Стараясь не думать о том, что мы можем найти в машине Вараксина, я попыталась распланировать ближайшие дни, безнадежно забитые самой срочной работой.
На сегодня — осмотр офиса торговцев секонд-хендом и машины Вараксина.
— Слушай, она хоть в наличии? Никто ее не угнал, не взломал? — осведомилась я у Василькова.
— Не волнуйся, она стоит возле дома, где Люда живет. Люда за ней присматривает, машина на сигнализации.
— Так, одну минуточку, — вмешался Горчаков. — Вы хотите сказать, что убивец грохнул Вараксина, отвез его труп куда подальше, после чего не только вернул машину, откуда брал, но и аккуратно поставил ее на сигнализацию? А ключики от машины случайно в почтовый ящик не кинул?
— А это мысль, — задумчиво сказал Коленька. — Надо посмотреть в почтовом ящике. Дай-ка, я Людмиле позвоню, пусть проверит.
Он присел к телефону, набрал номер, причем, как я заметила, с прозвоном, — выждал три гудка и положил трубку, а потом набрал еще раз и поставил перед Людой задачу. Мы честно выждали, пока Люда сходит на лестницу и проверит почтовый ящик, и наше ожидание было вознаграждено: позвонив, она отчиталась, что в почтовом ящике действительно лежат ключи от машины.
— Ну и как это понимать? — задала я риторический вопрос.
Коленька пожал плечами, а Горчаков пробормотал:
— Наука здесь бессильна. Если только ваша Люда вас не дурит.
Честно говоря, и у меня такая мысль промелькнула, буквально на долю секунды. Но Васильков даже не стал утруждать себя возражениями. Для него ситуация с Людой представлялась очевидной.
— Васильков, а ты колготки пресловутые привез по Коровиной? — спохватилась я. Надо бы сравнить колготочки, надетые преступником на Катю Кулиш и на Зину Коровину. Ведь откуда-то он их берет? В магазине покупает? У жены просит?
Коленька кивнул и вытащил из-за пазухи толстый запечатанный конверт.
— А кто их опечатал? — подозрительно спросила я. — Ты же говорил, что ваш розыскник их выдавал матери Коровиной, только она не взяла.
— Я тебе еще говорил, что наш розыскник — парень очень правильный. Он материал подготовил по всем правилам, вот смотри.
И Васильков продемонстрировал мне бумажки, прошитые в левом верхнем углу квадратом из суровой нитки, хвостики которой сзади были заклеены папиросной бумагой с печатью районного Управления внутренних дел. Так сшивали документы в судах, но чтобы этим баловался оперативник — такое я видела впервые.
— Слушай, мне нравится ваш розыскник. Конкретный парень.
— Ага, только душный очень, — нехотя согласился Васильков.
Мы с ним договорились, что съездим в морг за колготками Кати Кулиш: Алиса нам сказала, что родители отказались забирать из морга Катину одежду, на похороны привезли другие вещи. Оставалась надежда, что в морге эти вещи еще не успели уничтожить. До судебно-следственной канцелярии морга, как обычно, было не дозвониться; беспокоить всуе доктора Стеценко не хотелось, хотя Горчаков настойчиво советовал обратиться к нему и даже предлагал свои услуги по набору телефонного номера.
Так мы и поехали в морг, не дозвонившись, но я уехала с тайной надеждой, что повидаюсь с доктором Стеценко лично — мало ли, мы можем столкнуться в коридоре, или я случайно загляну в секционную, где доктор препарирует… Все-таки ведь он пришел с цветочками; хоть мне и не удалось насладиться видом Стеценко, стоящего передо мной на коленях и присягающего, что он идиот, — лишилась я этого зрелища в силу форс-мажорных обстоятельств, а не по вине Стеценко.
По дороге Васильков старательно развлекал меня разговорами, но я отмалчивалась, осознавая горькую истину о значении в моей жизни Стеценко. Никуда мне от него не деться, как бы я ни пыжилась. Все мои мечты о демонстративном выходе замуж были на уровне детсадовского — “вот умру, вы еще прощения попросите, а я посмеюсь”, и мне остается только смириться с тем, что оба мы, каждый со своими бзиками, созданы друг для друга. Да, иногда он выводит меня из себя, у меня есть к нему претензии, но в целом — о чем говорить, мне нужен только он. В общем-то, не такая уж горькая истина. Раз уж не можем друг друга переделать, нечего выпендриваться. Единственное мое условие — чтобы первым выпендриваться прекратил он…
В морге выяснилось, что у экспертов какая-то конференция, поэтому случайная встреча с доктором Стеценко исключена. Дежурный санитар обрадовал нас тем, что вещи Кулиш в полной сохранности, и выдал нам тряпичный узелок, отдающий затхлостью (конечно, одежда была влажной — труп Кати извлекли из воды, и высушить ее никто специально не озаботился). Коленька, не обнаруживая никакой брезгливости, покорно утащил узелок в машину и положил, что характерно, не в багажник, а в салон. Профессиональная деформация уже наступила, машинально отметила я.
— Ну что, в контору “Олимпии”? — спросила я, усаживаясь в машину и принюхиваясь: нет, атмосфера была терпимой.
— Поехали, — согласился Коленька, и мы двинулись в путь.
Офис фирмы “Олимпия” располагался на окраине города, в промышленном районе; для меня было непостижимым, как Коленька ориентируется в этих совершенно одинаковых проездах и подворотнях. Въехав в типичную арку, мы изрядно покружили по мрачным проходным дворам и наконец, притормозили перед полуподвальной дверью, неровно обитой жестью. К двери вниз вело несколько разбитых ступенек, заваленных опавшей листвой, на двери болтался амбарный замок. Было ясно, что сюда никто не приходил как минимум неделю.
— Ну что, Коленька? За участковым? Замок снимаем?
Участковый нашелся довольно быстро, пришел с двумя пожилыми тетушками — понятыми, ловко сбил замок и со скрежетом распахнул кривую дверь. В “офисе” было темно, оттуда веяло сыростью и специфическим духом лежалых тряпок. Мне даже стало не по себе, когда я протиснулась в дверной проем и огляделась, насколько темнота позволяла глазу: это был закуток, куда больше не придут хозяева. Почему-то мне в тот момент показалось, что и неведомого нам пока Красноперова уже тоже нет в живых.
Но за мной в это тесное пространство уже просочились и опер Васильков, и участковый с понятыми, участковый где-то нашел выключатель и зажег тусклую лампочку без абажура. Убожество помещения стало еще очевиднее, одна из понятых чихнула, что было неудивительно, поскольку с ящиков и коробок, битком набитых подержанным шмотьем, тихо поднималась пыль. Ясно было, что это помещение использовалось и под контору, и под склад; на шатком помойном столике стоял телефонный аппарат, лежали две амбарные книги, стопка каких-то квитанций, а вокруг все свободное пространство было завалено секонд-хендом.
Оглядевшись как следует, я поняла, что если я начну писать протокол осмотра по всем правилам криминалистики, и вносить в него все, что вижу здесь, то те два месяца, что отпущены мне законом на предварительное расследование, я проведу в этой каморке.
Пока не ясно, что из имеющегося тут может пригодиться следствию, а что не имеет для расследования никакого значения. Поэтому, может быть, целесообразно составить общее представление, закрыть и опечатать каморку, а потом приехать сюда уже с криминалистом, еще какими-нибудь специалистами и произвести тотальный осмотр, зная, что искать. Я поделилась своими соображениями с Васильковым, встретила горячее одобрение и предложила сворачиваться. Мы немножко посудачили с участковым, как запереть помещение — замок-то поврежден им при проникновении необратимо, — но тут одна из понятых, проживающая в этом же доме, предложила предоставить на нужды следствия свой замок, и убежала за ним.
Пока мы ждали замок, я перебирала бумажки на столе в центре всего этого хлама, и перелистывала одну из амбарных книг, в которую, судя по всему, коммерсанты записывали данные о поступлении и количестве товара. Книга была дописана до конца, обрывалась на дате, относящейся к августу прошлого года. Графы книги пестрели понятными, полупонятными и совсем непонятными обозначениями из области логистики[2], я машинально пробегала их глазами и переворачивала страницы, укрепляясь во мнении, что все эти инвойсы и платежки не приблизят нас ни на шаг к раскрытию убийств Вараксина и Шиманчика. Как вдруг… Я сначала даже не осознала, что именно спровоцировало мощный выброс адреналина в мою кровь, почему вдруг так стукнуло сердце и задрожали руки. Но Васильков, заметив мое волнение, через мое плечо заглянул в амбарную книгу и тихо крякнул.
— Придется писать протокол, — сказала я ему, и он кивнул. Мы оба не отрывали глаз от края страницы, которую пересекала запись, сделанная уверенной рукой: “Александр Петров.”. И номер телефона, судя по первым трем цифрам, — мобильного.
* * *
После осмотра “офис” был закрыт и опечатан, участковый с тетушками-понятыми помахали нам на прощание, мы с Васильковым сели в машину и двинулись к нему в РУВД. Я крепко прижимала к груди большой бумажный пакет с амбарной книгой, гадая, как, каким странным образом пересеклись судьбы пятнадцатилетней девочки из хорошей семьи и проблемных торговцев подержанным тряпьем: и почему вдруг они пересеклись в точке “Александр Петров”.И Васильков дрожал от нетерпения, мы ехали к нему на работу, чтобы срочно проверить, что за телефон указан рядом с этим именем. Время от времени Васильков распространялся на тему о том, что такая удача выпадает оперу нечасто; сейчас мы быстренько установим владельца телефона, выдернем его и допросим, если это не сам Александр Петров, или аккуратно обложим со всех сторон и понаблюдаем, если вдруг номер окажется зарегистрированным на самого Петрова…
Поглаживая пакет с книгой, я молчала. Боясь накаркать, я не упоминала вслух, что следственная практика не дружит с теорией вероятности. И след, кажущийся таким ясным, ведущим прямиком в логово злодея, чаще всего обрывается на какой-нибудь ерунде, не приводя никуда. Много лет назад, не успев еще расстаться со студенческими иллюзиями о том, что “если долго мучиться, что-нибудь получится”, я дежурила первого января и была вызвана к месту обнаружения новорожденного подкидыша — здоровенькой девочки, положенной на коврик перед дверью в квартиру ничего не подозревавшего семейства.
Вообще это была такая фантасмагорическая история: молодые супруги в первый день Нового года пошли в гости к приятелям, муж отстал возле парадной — заскочил в ларек купить сигарет. И, подойдя к квартире приятелей на пять минут позже жены, чуть не споткнулся о кулек с младенцем внутри.
И оба молодых семейства, и приехавшая по вызову следственно-оперативная группа без умолку острили насчет тайной жизни парня, нашедшего подкидыша; но, судя по всему, парень был чист перед женой и к ребенку не имел ни малейшего отношения. Так вот, по факту оставления неведомой мамашей новорожденного малыша в опасном для жизни состоянии — на полу парадной в пятнадцатиградусный мороз — возбудили уголовное дело, перспективы расследования которого поначалу представлялись мне радужными. Новорожденная девочка была завернута вместо пеленки в наволочку с пришитым к ней тряпичным номерком прачечной; это теперь в новомодных прачечных умудряются не перепутать твое белье с чужим без всяких бирок, а раньше требовали пришивать к каждой единице сдаваемого в стирку твой индивидуальный номер, и выдачу этих номерков фиксировали в специальной книге, записывая адрес и фамилию клиента.
Таким образом, с первых моментов расследования дела засветила редкостная удача: казалось бы, чего проще — узнать в прачечной, кому принадлежит номерок, поехать по этому адресу и прищучить мамашу, подбросившую родимое дитятко в чужую холодную парадную. (Тогда мне, по молодости и неопытности, это и впрямь представлялось преступлением; я не думала о том, что куда худшим преступлением было бы убийство нежеланного дитяти, что происходило достаточно часто: трупики новорожденных обнаруживали чаще всего в мусорных бачках, причем, как правило, это бывали доношенные и жизнеспособные дети, рожденные живыми, а потом удавленные недрогнувшей материнской рукой и выброшенные, как мусор, на свалку. А тут хоть женщина поступила достаточно благородно, не отяготив свою совесть невинно загубленной душой, нет — просто положила свою кровиночку к дверям явно отдельной квартиры, надеясь, вероятно, что у людей, живущих в этой ухоженной парадной, достанет сил и средств вырастить ребенка, чего ей недостало.)
Прищучить мамашу не удалось. В прачечной мы с начальником уголовного розыска отделения, на территории которого это произошло, оперативно получили выписку из учетной книги с адресом и фамилией гражданина, коему пять лет назад выдавались искомые номерки. И рванули туда, предвкушая раскрытие. ан нет: встретила нас в нужном адресе пожилая женщина, одинокая, не имеющая не только родственниц, но и знакомых женщин репродуктивного возраста. И поведала, что супруг ее, некогда получивший в прачечной номерки для пришивания к белью, три года как скончался; она живет одна, способность к зачатию и деторождению, судя по всему, утратила уже лет двадцать назад, если не больше, никаких визитерш, беременных или только что родивших, у себя не принимала, и, более того, категорически не опознала предъявленную ей наволочку, в которую была завернута подкинутая девочка.
Мы бились с бабушкой около двух часов, потом плюнули на раскрытие и уехали. Дело было приостановлено в связи с невыявлением лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, а потом и прекращено мной, не очень законно, но не без нажима супруги того парня, который нашел подкидыша, а также сотрудников Дома ребенка, куда отправили девочку: парень и его жена решили удочерить ребенка, а это возможно было сделать только в том случае, если родители его неизвестны. Если бы мы нашли мать, процедура удочерения осложнилась бы самым серьезным образом. Несмотря на то, что она обвинялась бы в преступлении против своего ребенка, отдать этого ребенка в семью без ее согласия было бы невозможно. Процедура лишения ее родительских прав заняла бы не один год. И в интересах высшей справедливости я закрыла глаза на справедливость локальную, написав в постановлении о прекращении дела, что не так уж сильно и оставляла неизвестная мать свою дочь в опасности, поскольку бросила ее не в сугробе, а в отапливаемой парадной, не в ночное, а во вполне еще дневное время, завернув в доступные ей теплые вещи…
Но это я вспомнила к тому, что и номер телефона, на первый взгляд казавшийся решением проблемы поиска загадочного Александра Петрова, точно так же мог привести нас в никуда. Человек, отзывающийся по этому номеру телефона, заявит, что сам он далеко не Петров и ни про какого Петрова слыхом не слыхивал, — и хоть ты тресни, не продвинешься более ни на шаг.
Но пока что я не спешила разочаровывать Коленьку Василькова, вибрировавшего от нетерпения. До своего родного РУВД он долетел с рекордной скоростью, а там выхватил меня из машины и поволок к себе в отдел. Пока он выполнял необходимые формальности, требовавшиеся, чтобы стать обладателем знаний о владельце трубки, я рассматривала буквы, написанные наискосок в амбарной книге уверенной мужской рукой, и думала про то, что хоть я и не дипломированный почерковед, но сомнений нет — это та же рука, которая отметилась в записной книжке Кати Кулиш.
Собравшись наконец позвонить по номеру телефона, сопровождавшему имя “Александр Петров”, Коленька включил на своем телефоне громкоговоритель. И замерев в предвкушении, мы оба внимательно прослушали бархатный голос оператора мобильной связи, извещавшего нас, что обслуживание абонента временно остановлено. И оба разочарованно вздохнули.
Справившись с первым приступом досады, Коленька начал лихорадочно набирать какой-то номер, попутно объясняя, что звонит своей приятельнице, работающей в системе мобильной телефонной связи, и что она сразу по компьютеру посмотрит для нас данные о регистрации интересующего нас номера и состояние счета.
— Нет сил ждать, — говорил он, нажимая кнопочки аппарата, — пока я запрос туда заброшу, пока они официально сделают, сдохнуть можно. А у меня девочка знакомая, она нам сейчас все подсветит, ага?
Девочка оказалась на службе, и все оперативно подсветила, но нам от этого не стало легче. Сим-карта была подключена неким господином Островерхим Олегом Степановичем около полутора лет назад. В августе прошлого года от господина Островерхого поступило заявление с просьбой заблокировать сим-карту в связи с утратой телефона; на момент утраты на счету Островерхого лежало пять долларов, на момент поступления заявления и блокировки номера задолженность по счету составляла около шестидесяти долларов.
Нетрудно было догадаться, что господин Островерхий либо посеял телефон, либо стал жертвой преступления, но пропажу обнаружил не сразу или решил не дергаться в силу того, что на счете мизерная сумма, а чтобы заблокировать номер, надо упорно дозваниваться в офис мобильной связи или же тащиться в их контору с договором на телефон, с паспортом и заявлением и решать вопросы блокировки в ходе личного общения. И пока он не дергался, махнув рукой на пятерку баксов, новый обладатель его мобильника трепался по нему не переставая, создав дефицит в шестьдесят долларов, видимо, пользуясь халявой до тех пор, пока заряд в трубке не сел, и та не отключилась, а включить ее снова было невозможно, не зная PIN-кода.
— Все равно данные на этого раззяву надо получать и его допрашивать, — грустно подытожила я наши достижения. — Как утратил телефон, где и когда, может, хоть это нам какой-то свет прольет.
— А может, он и Петрова этого знает? — предположил Васильков, впрочем, не так уж уверенно. Я скептически хмыкнула. Ничего нельзя знать наверняка, пока мы не посмотрим в глаза этому Островерхому. Да и в глаза смотреть надо осторожно — чем черт не шутит, может, он и есть зловещий убийца.
Попереживав еще немного о том, что счастье было так возможно, так близко, но судьба не позволила нам почивать на лаврах, мы с Коленькой отправились осматривать машину Вараксина.
Помня сюрприз, который мы обрели во время дежурного осмотра офиса фирмы “Олимпия”, я заблаговременно вызвала криминалиста и медика. С дежурной частью главка мы договорились, что эксперты подъедут прямо к дому возле метро “Звездная”, где стоит наш объект осмотра.
Естественно, мы прибыли раньше экспертов; вместе с Коленькой, уверенно открывшим кодовый замок парадной, я поднялась в квартиру Хануриной. При этом я отметила, что и неизвестный преступник, забиравший Вараксина из квартиры, видимо, тоже довольно уверенно открыл этот самый кодовый замок без посторонних подсказок. И что из этого следует? Ханурина отрицает, что этот парень раньше приходил к ним. Значит, Вараксин заранее сообщил ему номер кода? Доверял ему? Не подозревал? И Шиманчик доверял? Черт знает что.
Съемная квартира Люды Хануриной выглядела неуютно и казенно. Стенка из двух шкафов и серванта — времен очаковских и покоренья Крыма; два кресла и диван, бывших гордостью районного мебельного треста лет двадцать пять тому назад. И посуда, как в бомжовской столовой. В таком интерьере как-то не верилось в светлое будущее. Правда, при всем этом в квартире была стерильная чистота: потертый линолеум блестел, на допотопной мебели не было ни пылинки, и вообще в квартире отсутствовали следы пребывания человека. Люда с отсутствующим видом открыла нам дверь и вернулась на свое место — в кресло возле окна, где она, похоже, проводила двадцать четыре часа в сутки.
— Ты ела что-нибудь? — строго спросил ее Коленька, проходя в комнату и осматривая жизненно-важное пространство в поисках следов трапезы.
Люда не ответила. Васильков пошел на кухню и открыл холодильник, но увиденное там, судя по всему, его не удовлетворило.
— Ты ж так с голоду сдохнешь, — мягко укорил он Люду, вернувшись в комнату. Люда даже не шелохнулась, и тогда Коленька присел перед ней на корточки, взял ее худую руку с просвечивающими жилками и проверил пульс.
— Под капельницу хочешь? — спросил он строго, но в то же время сочувственно. Люда дернулась.
— Не надо под капельницу, — попросила она еле слышно.
— Смотри, — бросил Коленька, отпуская ее запястье и поднимаясь на ноги. — Сегодня съешь что-нибудь, хоть соку выпей. Я тебе принесу авокадо, это очень калорийная штука.
Люда еле заметно двинула плечами. Было такое впечатление, что она общается с нами через силу. Да и вообще, не в нас было дело: Люда на этой земле жила через силу, наверное, мечтая раствориться в небытие и слиться в астрале с душой Вараксина, а может, и не сливаться ни с кем, а просто перестать существовать, чтобы никто и ничто ее больше не напрягало.
В окно я увидела, как во двор дома въехала главковская машина и из нее вышли незнакомый мне парень в камуфляже, с кофром через плечо — значит, криминалист, и толстый, но милый эксперт Панов, олицетворяющий судебную медицину. Даже сверху было заметно, что физиономии у них крайне озабоченные.
Я сказала Василькову, что пойду вперед, встречу экспертов, а они с Людой тоже пусть спускаются. Лифт подошел быстро, через три минуты я уже выходила из парадной. Когда я подошла к ним, доктор Панов вместо приветствия выпалил, что в главке умирает Синцов.
Я похолодела, но криминалист успокоил меня, заверив, что Синцов далек от смерти, просто ему стало плохо с сердцем прямо на рабочем месте, в кабинете. Пока мы ждали Василькова с девушкой, эксперты, перебивая друг друга, рассказали мне, что Синцов сидел у себя за столом, разговаривал по телефону с одним из районов, и вдруг, выронив трубку из рук, стал медленно валиться набок. Два его сослуживца, наблюдавшие коллапс, смертельно перепугались и заметались по кабинету, не зная, чем помочь шефу. Не дав ему свалиться на пол, они подхватили его, бережно уложили на продавленный диван, расстегнули рубашку, вызвали “скорую” и стали смиренно ждать, молясь, чтобы Андрюхе полегчало.
Ему действительно довольно быстро полегчало, но встать ему не дали; а “скорая” все не ехала, и тогда одного из оперов осенило, что дежурное отделение судебных медиков располагается в том же здании, несколькими этажами ниже: ну и что, что они танатологи в большинстве своем, и чаще имеют дело с трупами, чем с живыми людьми, в медицине-то все-таки должны кое-чего смыслить? По местному телефону вызвали доктора Панова, который, шаркая тапочками и протирая заспанные глаза, вошел в кабинет практически одновременно с врачами “скорой”.