Триз Джефри. За Хартию!

   А через несколько минут в ночи вдруг вспыхнул огонек. Вспыхнул и запрыгал, заплясал по горному склону. У Оуэна перехватило дыхание – он один знал, насколько близок этот светлячок к краю пропасти и еще – насколько близок он к солдатам и их ружьям.
   – Сумасшедший! – проговорил мальчик.
   – Очень храбрый человек, – откликнулся Пью.
   – И он знает, что делает, – добавил Таппер. Выстрел.
   Все вздрогнули. Огонек упал, на мгновение исчез, но появился снова – в другом месте.
   Выстрел. Еще. И еще.
   Канонада разнеслась среди гор. Фонарь выплясывал свой издевательский танец, исчезал, появлялся вновь, то плыл куда-то вверх, то стремительно летел вниз, как будто его и вправду кружила по воздуху сказочная фея.
   Оуэн глядел завороженный. Как мог этот человек сознательно привлекать на себя ружейный огонь? И как удавалось ему увернуться от пули, будто он и впрямь заколдован?.. Пью сильным толчком напомнил ему, что им тоже еще предстоит нелегкая работа.
   Ночь, казалось, была полна криками и выстрелами. Солдаты, забыв себя от ярости и азарта, палили по фонарю, который словно продолжал насмехаться над ними.
   В такой суматохе мог пройти незамеченным целый кавалерийский полк.
   Минут десять спустя, уже поднявшись на вершину, они оглянулись назад. Далеко внизу ружья разом выплюнули пламя в мерцающий неподалеку фонарь.
   – Он сделал свое дело, – сказал Пью. – Надеюсь, им не удастся его окружить.
   В этот момент ужасный вопль разнесся среди гор. Огонек взвился высоко в воздух, потом, кувыркаясь, покатился вниз и исчез, как погасшая ракета.
   – Там как раз обрыв! – хрипло проговорил Оуэн,

Глава тринадцатая
Порошки и пилюли

   – Да, это был храбрый боец и славный товарищ, – грустно проговорил Таппер, когда несколько часов спустя они собрались за завтраком в кухне.
   – Может, он еще вернется, – сказал Пью. Аптекарь покачал головой:
   – Прошло уже шесть часов. Останься он жив, давно был бы здесь. Сорвался в пропасть.
   Пью кивнул. Надеяться бесполезно, надо глядеть в лицо фактам: еще один человек пожертвовал жизнью за дело чартизма. Беньовский погиб, чтобы спасти пушки.
   Оуэн поднялся и отодвинул тарелку,
   – Я пойду искать его… его тело.
   – Я с тобой! – Том вскочил из-за стола, забыв об усталости.
   – Только один вопрос, – сказал Оуэн, отворяя дверь: – Кто он такой был, этот Беньовский?
   Мужчины переглянулись. Таппер заговорил горестно:
   – Думаю, что теперь можно и рассказать. Этот человек звался майор Беньовский. Его выслали из Польши, и он явился сюда, чтобы…
   Он умолк, прислушиваясь к шагам во дворе. Все вскочили. Пью схватился за пистолет. – Не стрелять! – прошептал аптекарь.
   Они ждали молча. Шаги послышались ближе, медленные, тихие шаги, будто из последних сил тащилось раненое животное.
   – Доброе утро, друзья! Завтрак для меня оставили? В дверях стоял Беньовский.
   Кровь запеклась у него на лбу, одежда была изорвана, облеплена грязью и покрыта репьями. Несмотря на все это, несмотря на смертельную бледность и воспаленные глаза, поляк и сейчас оставался учтивым кавалером. Он с трудом оторвался от дверного косяка, однако заставил себя пройтись по кухне своей прежней щегольской походкой – такой волей обладал этот человек.
   – Выпей немного бренди, – предложил Таппер. – Слава Богу, ты цел! А мы уже не надеялись увидеть тебя живым.
   – Думали, что вы свалились в пропасть, – добавил Оуэн. – Как вам удалось выбраться?
   – Дайте ему сначала поесть, а потом приставайте с расспросами.
   – Пустяки, – сказал Беньовский. – Я могу и говорить и есть. Все было не так страшно.
   – Но вы спасли все дело! – горячо настаивал Пью.
   – Короче говоря, они едва не окружили меня, прижав к самому краю скалы. А мне вовсе не хотелось лететь вниз, ей-ей, не хотелось! Просто я собирался еще кое-что сделать в этой жизни. Оставался единственный выход – притвориться, что я слетел. Тогда они бы не стали искать мое тело, по крайней мере до утра.
   – Но я слышал твой крик.
   – Вы не ранены?
   – Немножко. Они задели меня еще раньше-раз или два. А крик? Пришлось, знаете ли, сыграть комедию. Я просто швырнул вниз фонарь, а эти дураки решили, будто я свалился вместе с ним. На самом деле я просто лежал на земле в нескольких шагах от них и ждал, когда они уберутся восвояси. А потом добирался домой через эти бесконечные горы и овраги…
   Таппер поставил перед ним тарелку мяса, зажаренного с яйцом, и Беньовский с жадностью стал есть. Потом аптекарь сказал задумчиво:
   – Не нравится мне все это. Откуда взялись в этих местах солдаты? Неужели правительство выследило нашу ферму?
   – Это немыслимо, – сказал Гонт.
   – Абсолютно невозможно, – согласился Пью. – Кроме нас, едва ли дюжина чартистов знает про нашу ферму. А те, кто знает, – все отборный, проверенный народ.
   – Значит, здесь просто совпадение. Но мы должны быть вдвойне внимательны.
   – Самое трудное впереди, – снова заговорил Гонт: – надо распределить оружие среди людей. Волей-неволей придется звать их сюда. Но это еще полбеды, а вот как потом выводить их отсюда? Да еще вместе с оружием.
   – Об этом не беспокойся, – оборвал Таппер сердито. – Это я беру на себя. Я уже кое-что придумал.
   А через несколько дней Таппер раскрыл свой план Оуэну и Тому. Только им. Он вызвал их во двор, где уже стоял запряженный старина Буцефал.
   – Собирайтесь, и побыстрее, – сказал аптекарь. – Мы снова отправляемся в путь.
   Ребята понимали, что расспрашивать бесполезно. Он сам все расскажет, когда придет время. А пока надо собрать свои пожитки. Их немного, упаковать их – дело нескольких минут.
   И вот в набитой поклажей тележке они уже трясутся по той самой дороге, которая много недель назад привела их на «Вольную ферму».
   – Пора, пора доктору Тапперу опять взяться за дело; надо снабдить лекарствами наших старых пациентов, – приговаривал он с обычной своей усмешкой.
   – А я-то думал, что доктор занят более важными делами! – храбро возразил Том.
   – Кто знает, кто знает…
   Некоторое время ехали молча. Дорога вела к югу, туда, где гора Шугар-Лоф преграждала прямой путь к Абергавенни и угольным копям. Оуэн чувствовал, что они едут к людям, что вскоре они вновь окажутся в самом пекле мятежа, и мальчишечье сердце билось сильнее при мысли о предстоящих сражениях и битвах.
   В середине дня они остановились перекусить. Таппер вдруг сказал:
   – Полагаю, вам будет не вредно узнать, какого сорта лекарства я продаю и для кого они предназначены.
   Он подошел к тележке и с помощью мальчиков стал выгружать бесчисленные банки и коробочки; лекарства, которые он раздавал по деревням. Все выглядело вполне невинно. Но вот тележка пуста, и на дне… на дне ничего – просто голые доски.
   Мальчики были озадачены: что за таинственность? Оуэн уже собирался сказать что-то, но тут Таппер потянул одну из досок и сдвинул ее,
   – Двойное дно! – в восторге воскликнул Том. Под досками лежал ряд ружей и пик. Доктор потрогал острие одной из них:
   – Это мои ланцеты. – И тут же быстро задвинул доски, – И мои лекарства тоже особого свойства, – продолжал он, вновь загружая тележку, – Видите эту этикетку? Она написана по-латыни – ни один полицейский не прочтет. А говорится в ней вот что: «Пилюли для ториев^[7] разной величины и различной степени эффективности». Пули! А вот это – «порошки, чтобы донести пилюли в цель». Порох!
   – Ружейный порох! – вскричал Оуэн, Таппер кивнул с грустью:
   – Радикальное средство. Но, боюсь, единственное, которое может излечить их.
   В течение нескольких дней они развозили свои «лекарства» по деревням между Абергавенни и Ньюпортом, Иногда, под покровом ночи, возвращались на ферму пополнить запасы, А порой, тоже по ночам, сами принимали или «подбирали» оружие, спрятанное в каком-нибудь укромном местечке.
   И по всей стране бродячие лоточники вели ту же опасную торговлю, хотя правительство жестоко их преследовало. Еще полгода назад человек мог свободно купить себе пику или саблю в оружейной лавке, но теперь власти делали все возможное, чтобы собрать всё оружие страны в одних руках в своих собственных.
   – А к чему все наши труды? – спросил однажды Оуэн; этот вопрос он хотел задать очень давно.
   Придет день, – отвечал аптекарь мечтательно, – когда народ захватит власть в свои руки и тирания будет уничтожена навеки.
   – Но когда он придет, этот день? Вот уже много месяцев мы играем в прятки. Какой прок от оружия, если мы не собираемся пустить его в ход?
   – Ты нетерпелив, мой мальчик. А революция – это такая игра, которая не терпит поспешности. Может быть, потребуются годы, поколения, чтобы довести ее до конца, народ может оказаться в проигрыше не раз и не два, но в конце концов он выиграет. Вероятно, и через сто лет люди будут еще далеко от победы, но они всегда будут бороться, бороться и бороться, пока не победят.
   – Звучит обнадеживающе, – ухмыльнулся Том. – К тому времени всех нас уже не будет в живых. А знаете, что говорят шахтеры? На днях – я сам слышал! – один сказал другому: «В Британии не станет рабов после пятого ноября». Что это значит? Уж не собираемся ли мы в этот день взорвать парламент?
   – Нет, только не такие глупости. Но раз уж ты столько знаешь, могу тебе рассказать все. Мы действительно надеемся, что после пятого ноября в Британии не будет больше рабов. На этот день назначено восстание.
   Том присвистнул:
   – Значит, через месяц! Здорово!
   – Другого выхода мет. Петиция провалилась, всеобщая забастовка не вышла. Конвент они разогнали.
   – И как же все это будет?
   – Начнет Южный Уэлс. Джон Фрост из Ньюпорта поведет нас. Сначала мы двинемся на Ньюпорт, потом на Монмут, чтобы вызволить из тюрьмы Генри Винсента.
   – А потом?
   – Когда ньюпортская почта НЕ прибудет в Бирмингем – это условленный сигнал! – бирмингемцы также восстанут, а с ними и все внутренние графства. Специальные люди разнесут вести по всей стране. Поднимется весь Север – под началом доктора Тейлора и Басси. Англия вспыхнет от Бристоля до Ньюкасла, и даже те, кто до сих пор не принимал участия в игре, возьмут нашу сторону, когда мы начнем.
   Глаза Оуэна загорелись. Его кельтское воображение, всегда склонное к мечтам и фантазиям, было уже захвачено великолепными картинами, нарисованными Таппером. Победа казалась ему обеспеченной. Объединившийся рабочий народ только слово скажет, и задрожат тираны из Вестминстера.
   Но не так просто было вскружить трезвую голову Тома, горожанина, бирмингемца. Он возразил:
   А вы уверены, что мы выстоим против кавалерии и пушек? Я хочу сказать… То есть я-то не испугаюсь, но только вся сила пока на стороне правительства: оружие, дисциплина, выучка.
   – Знаю, – согласился Таппер. – Это отчаянная игра, но единственно возможная. Однако наши дела не так уж плохи, как ты думаешь. – Он вынул часы. – Если мы поспешим, то, может, кое-что увидим. Такое, что вас изрядно удивит.
   Солнце уже село, надвигались сумерки. Буцефал бежал веселой рысью по заброшенной дороге, которой пользовались редко, хотя она проходила всего в миле от большого шахтерского поселка.
   – Глядите! – вдруг произнес шепотом Оуэн. – Впереди солдаты!
   В розовой вечерней дымке видны были приближающиеся солдаты – целая рота солдат, марширующих по дороге с ружьями «на плечо».
   – Да, – засмеялся Таппер, – только это не солдаты королевы. Это солдаты народа!
   Он придержал лошадь, и они замерли вглядываясь. На маленьком вытоптанном лугу рота маршировала, перестраивалась на ходу. Некоторые держали ружья, другие – деревянные болванки: не все, как объяснил Таппер, рисковали брать на учения припрятанное оружие.
   Невдалеке еще несколько взводов и рот, вооруженные пиками и крестьянскими косами, учились строиться в каре, чтобы дать отпор кавалерии. И было видно, что все эти люди уже свыклись с суровой дисциплиной; двигались они четко, будто вовсе и не устали после тяжкого дня в шахте.
   – Такие картинки можно наблюдать по всей Северной Англии, – отметил аптекарь. – Но у нас обучение людей организовано лучше, чем в других местах, потому что у нас есть организатор.
   – Кто?
   Аптекарь вместо ответа указал рукояткой кнута на всадника, который скакал в вечернем тумане от одной роты к другой. Одних он хвалил, иным показывал, что и как надо исправить. Наконец он закончил смотр и галопом направился к их тележке. Было что-то очень знакомое в очертаниях его фигуры, в его посадке…
   – Беньовский!
   – Он самый.
   Поляк подскакал и улыбнулся мальчишкам.
   – Майор Беньовский, – тепло отрекомендовал Таппер. – Польский ссыльный и создатель английской рабочей армии.

Глава четырнадцатая
Кто предатель?

   Они возвращались на «Вольную ферму» и теперь одолевали самый трудный и крутой подъем.
   – Если повсюду дела обстоят, как здесь, – говорил довольный Таппер, – то ноябрь может оправдать наши надежды…
   Но надеждам, кажется, не суждено было сбыться. На пороге их встретил Саймон, бледный и встревоженный.
   – Что случилось? – быстро спросил аптекарь, соскакивая с тележки.
   – Пройдем внутрь, – сурово отвечал моряк. – Новости не такие, чтобы кричать о них.
   Предчувствуя недоброе, они последовали за ним в кухню. Пью и еще двое незнакомых чартистов приветствовали их.
   – Томас из Абертиллери… – начал Саймон.
   – Ну?
   – …арестован прошлой ночью. Вместе с телегой, полной добра.
   – Это скверно! – Аптекарь в недоумении свел брови. – Но, черт побери, каким образом…
   – Есть новости и похуже, – прервал Пью.
   – Хуже?
   – Да. При нем был план тюрьмы в Монмуте. Таппер даже присвистнул:
   – Для полиции план тюрьмы – это намек на то, что творится за ее спиной. Скверно, поистине скверно!
   – И к тому же странно, – добавил Пью поеживаясь.
   – Более чем странно – это гнусно! – воскликнул один из незнакомцев, ударяя кулаком по столу и вскакивая. – У нас в Абертиллери это называется предательством!
   Предательство!
   Страшное слово упало, как камень в спокойную воду. Минуту никто не говорил. Все стояли, глядя друг на друга, пока Пью не прервал неловкое молчание:
   – Это Морган из Абертиллери. А это Норрис, оттуда же. Вы понимаете, каково им теперь возвращаться, когда сцапали Томаса?
   – Рад видеть вас, товарищи, – сердечно приветствовал их Таппер. – Надеюсь, вы неправы и это не предательство. Нет, не могу себе даже представить, что во всем Уэлсе хоть один из наших способен на подобную подлость. Я уж не говорю о более узком круге наших руководителей.
   – Вот именно, об узком круге, – вымолвил Норрис. – Кто входит в этот узкий круг? Кто мог знать, что Томас поедет с товаром именно по этой дороге, именно в это время? Ведь полицию надо было предупредить заранее.
   – Я знал, – возразил аптекарь с поклоном.
   – Кто еще?
   – Мы, – Саймон указал на себя и Пью.
   – А эти мальчишки?
   – Нет, они не знали.
   – Кто еще?
   – Джон Фрост из Ньюпорта – в его честности вы не усомнитесь, вы сами и еще… – Таппер поколебался какую-то долю секунды, – и еще Беньовский.
   Но Морган заметил эту ничтожную паузу.
   – Беньовский? – ухватился он за незнакомую фамилию. – Иностранец?
   – Для чартиста все люди мира – свои, – ответил аптекарь. – Разве мы не призываем к товариществу всех людей, к какой бы нации они ни принадлежали?
   Морган, снова опускаясь в кресло, проворчал:
   – Все бы ничего, но только нет у меня доверия к этим русским, которые появляются неизвестно откуда. Что, если он агент царя?
   Таппер пожал плечами и улыбнулся. Спорить с валлийцем было бесполезно. Он вбил себе в голову, что его земляка Томаса предали, и теперь искал виновного.
   – А вдруг еще кто-то знал? – сказал Саймон. – Здесь у нас побывало много людей, и, может, один из них соблазнился деньгами и донес правительству.
   Пью задумался.
   – Может, и так. Давайте-ка припомним, кто был здесь в ту ночь, когда мы собирали Томаса в дорогу. Во-первых, старина Вудсон, человек чистый, как стеклышко, во-вторых, парнишка с фермы Понт, затем делегат из Герефорда, потом…
   Он записывал имена на бумажку. Всего вместе с руководителями, живущими на ферме, набралось пятнадцать человек, которые знали достаточно, чтобы выдать Томаса. Но все это были уважаемые люди, и никто бы не поторопился обвинить одного из них.
   – Ну что ж, поскольку охота на предателя окончена, – сказал Таппер с иронией, – то мы с мальчиками не откажемся чего-нибудь поесть. Если вы уверены, разумеется, что пища не отравлена.
   На этом следствие прекратилось. Но только на время.
   Исчезла прежняя дружеская атмосфера «Вольной фермы». Теперь это была «Ферма невольных подозрений». Никто никому не доверял. Каждому было ясно, что ни один из этих людей не мог оказаться предателем, и все же их общая тайна каким-то непонятным путем просочилась наружу.
   Беньовский, которого подозревали больше других, казалось, даже не замечал сгустившегося над ним облака.
   Он продолжал любимую работу: муштровал будущих солдат революции, проводил бессонные ночи, составляя планы и разрабатывая стратегию восстания, писал длинные письма-инструкции для тех тайных рабочих батальонов, которые сам не мог посетить и проинструктировать.
   А между тем еще один фургон с оружием попал в руки властям. Потом еще один.
   Теперь сомнений уже не оставалось: кто-то из ведущих чартистов был шпионом правительства.
   Но кто?
   Однажды днем Пью отозвал Оуэна и Тома в сторонку. Он был бледнее смерти – видно, его что-то сильно взволновало.
   – Думаю, вам-то можно доверять, – начал он.
   – Можно, – решительно сказал Оуэн, а Том кивнул головой.
   – Думаю, что я… что мне кое-что известно. Но нужны доказательства. А для этого мне придется съездить в Крикхауэлл. Когда я вернусь… – Он замолчал и огляделся; они стояли у дверей конюшни, кругом никого не было. – Если я по какой-либо причине НЕ вернусь, распечатать вот это. Немедля!
   Оуэн взял конверт и осторожно опустил его в карман.
   – Но пока не открывайте, – продолжал Пью серьезно. – Только если я не вернусь до темноты. Неприятная это штука – подозревать товарища. И я не желаю ни с кем делить мои подозрения, пока не будет верных доказательств. Очень надеюсь, что я ошибся. Вот и все.
   Через минуту он уже вскочил в седло и стал спускаться в долину. И тут же из кухни вышел Беньовский, который в тот день оставался дома. Он предложил им пойти на ближний луг и попрактиковаться в стрельбе из пистолета. Конечно, ребята согласились и вскоре почти забыли о таинственных словах Пью.
   В те дни на ферме хватало дел. Поля» – славный он человек! – учил их не только стрелять из пистолета и рубиться саблей, но и сидеть в седле, и орудовать пикой при встрече с кавалеристом, и многим другим вещам, которые вскоре могли оказаться полезными. Лето уже подходило к концу, но еще можно было купаться – это тоже отнимало время. А кроме того, приходилось делать кое-какую работу на ферме; хозяева кое-как сводили концы с концами, хотя ферма служила главным образом для маскировки чартистского штаба.
   Солнце садилось. Лучи ползли вверх по восточным склонам. И вот они ударили уже снизу, с самого дна долины, наполняя ее лиловыми тенями. Оуэн, еще весь мокрый после купания, бегал по прибрежному лугу, когда ему вдруг вспомнился утренний разговор. Он взглянул на дорогу, но Пью не было видно. Может быть, он уже вернулся?
   Но и на кухне его не оказалось. Таппер, Саймон, Беньовский, Фрост и еще несколько человек садились ужинать.
   – А где Пью? – спросил Таппер.
   – Он, кажется, собирался в Крикхауэлл, – беззаботно ответил Том.
   Это не держали в секрете: все, кто жил на ферме, постоянно отлучались, когда того требовали личные их дела или общее дело.
   – Что ж, приступим, – предложил Беньовский, и все сели к столу.
   Оуэн часто отрывал взгляд от тарелки и глядел через низкое окно на черные зубцы гор в оранжевом ореоле. Хорошо. Он подождет до конца ужина.
   Ужин кончился быстро, потому что за едой никто не мешкал, все спешили вернуться к своим делам, а если срочной работы не было – к обсуждению новостей и последней почты.
   Пью не возвращался.
   Оуэн встал, чуть не опрокинув стул, и направился к двери. Он старался выглядеть как можно беззаботнее.
   Наконец-то! В сумерках он увидел всадника, приближавшегося по дороге. Конечно, это Пью. Через несколько минут он будет здесь. Мальчик вздохнул с облегчением: ему не придется никого обвинять в предательстве.
   Он вернулся на кухню и снова сел за стол. Взрослые спорили, как обычно. Он уже давно про себя отметил, что самые яростные спорщики в мире – это чартисты. Спорят они всегда о самых непонятных вещах, произносят такие слова, которые и не выговоришь, и очень редко приходят к согласию.
   Неужели можно предположить, что один из этих людей – предатель? Ведь за спиною каждого – долгий и трудный путь, многие побывали в тюрьме, иные за свои убеждения поплатились спокойной жизнью, хорошей работой.
   Но через две минуты, через минуту все выяснится.
   Легкий холодок пробежал у него меж лопаток. Все-таки это ужасно – ждать, ждать, когда будет наконец сказано краткое слово обвинения, которое вдруг превратит одного из его друзей в предателя, которое, может быть, заставит этих людей вытащить ножи из ножен и пистолеты из-за поясов.
   Копыта зазвенели возле дверей.
   – Вот и он, – сказал Беньовский, не поднимая головы.
   Снаружи послышались шаги, и в темном дверном проеме показался человек.
   – Здравствуй, Дэвис, – приветствовал его удивленный Таппер. – Что ты здесь делаешь ночью? А мы думали, это Пью. Мы его ждем.
   – Вам долго придется его ждать, – мрачно ответил Дэвис. Он быстро оглядел их бледные и встревоженные лица. – Пью сейчас в тюрьме. Кто знал заранее, что он будет в Крикхауэлле?
   Все повскакали с мест, заговорили все разом. Некоторые видели, как Пью выезжал с фермы, другие встретили его на дороге, иные только час назад узнали, что он уехал. Казалось, распутать этот клубок невозможно, даже если страсти улягутся и люди станут говорить один за другим, а не все вместе.
   Выяснились факты: четыре полицейских схватили Пью в харчевне через два часа после того, как он прибыл в Крикхауэлл. Полицейских специально вызвали из Абергавенни. Кто сообщил им?
   – И еще вопрос, – свирепо заявил Дэвис: – кто сунул ему в карман бумажку с какими-то планами, за которую ему дадут пять лет, не меньше? Я говорил с Пью за полчаса до того, как его сцапали, и он меня заверил, что при нем нет ничего опасного. Он сказал, что в дневное время никогда не берет ни писем, ничего,
   «Сунул в карман какую-то бумажку!»
   Это уж совсем гнусно. Значит, кто-то сначала вложил в карман Пью компрометирующую записку, а потом дал знак арестовать его. Это не просто предательство – это заранее продуманное, хитроумное предательство!
   Люди не глядели друг другу в лицо. Подозрение, сильное и прежде, теперь становилось все сильнее. Даже Таппер, всегда предпочитавший верить только хорошему, теперь был вынужден признать факты: Пью предали, хитро и подло предали.
   Но кто?
   Все молчали. Дэвис из Крикхауэлла стоял в дверях и с кривой усмешкой переводил взгляд с одного лица на другое.
   Том взглянул на Оуэна и кивнул. Тот решительно опустил руку в карман и вынул ее наружу – пустой.
   Конверт, в котором было запечатано имя предателя, исчез!

Глава пятнадцатая
Разоблачен

   – Это ужасно! – заговорил Таппер отрывисто.
   – Я до сих пор не могу поверить – неужели кто-то… кто-то среди нас… – Он умолк, не в силах произнести слово «предатель».
   Оуэн про себя усмехнулся. Он-то знал наверняка, что среди них был предатель. И хитрый, ловкий предатель.
   Но кто?
   Как только представился случай, он дал знать Тому, и они выскользнули из кухни, где спор все разгорался, подозрения все росли и страшные слова готовы были вот-вот сорваться с языка. Они вбежали по лестнице в свою маленькую комнатку под островерхой крышей, где прожили все эти недели. Зажгли свечу и, усевшись на корточки, стали обсуждать положение.
   – Давай разберемся, – предложил Оуэн. – Кто-то узнал, что Пью собирается в Крикхауэлл. Мало того: чтобы вовремя предупредить полицию, этот человек должен был или сам отправиться в долину…,
   – Или отослать письмо!
   – Верно. И отослать его, возможно, через своего сообщника. И тогда, значит, мы уже имеем дело не с одним предателем, а с двумя. Впрочем, посыльный мог и не знать, что в письме.
   – Если только вообще было какое-нибудь письмо. – сказал Том, почесывая в затылке. – Столько есть других возможностей.
   – Запиши все на бумажку. Как это делал Пью. Нет, ты запиши, ты ученее меня.
   Том разыскал карандаш, кусок бумаги, и они взялись за дело.
   – Давай-ка вспомним, – продолжал Оуэн, – кто был на ферме, когда Пью седлал лошадь, и сразу после того, как он уехал. Кто знал, куда он едет?
   – Прежде всего мы сами.
   – Нас можно не записывать. Во-первых, мы всегда вместе – ты при мне, а я при тебе. Во-вторых, я точно знаю, что ты честный человек, и, в-третьих, на меня тоже можно положиться.