Страница:
---------------------------------------------------------------
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net
Date: 29 Sep 2005
---------------------------------------------------------------
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского
В третий том девятитомника "Архив Л.Д.Троцкого" включены документы,
охватывающий весьма краткий период - август-сентябрь 1928 г.
Это было время, когда находившиеся в ссылке оппозиционеры, как и в
следующие несколько мсяцев, особенно активно обсуждали положение в СССР и в
ВКП(б), курс Сталина и его группы, становившиеся все более очевидными
разногласия между "центристами", как продолжали именовать оппозиционеры
Сталина и близких к нему партийных и советских бюрократов, и группой
Рыкова-Бухарина, стоявшей на "правых позициях".
Возможные результаты этой борьбы оппозиционерам пока еще не были ясны.
Приближавшийся к достижению единоличной власти генсек Сталин продолжал
балансировать - то он делал вид, что перенимает многие из тех мер, которых
требовала оппозиция, то вроде бы приближался по своим установкам к позициям
"правых".
После Июльского пленума ЦК создавалось впечатление, что позиции
Бухарина и Рыкова существенено усилились. Это, в свою очередь, вело к тому,
что многие оппозиционеры (среди них в первую очередь следует назвать
К.Б.Радека) активнее, чем ранее, стали выступать за фактическую поддержку
"центра". Радек в одном из писем, публикуемых в этом томе, весьма четко
заявил, что оппозиция должна "говорить центру, что, ни на один момент не
отказываясь от критики его, мы будем поддерживать всякий его шаг против
правых". Очевидно, в этой позиции можно обнаружить как усиление
идейно-политической близости, так и надежды поскорее освободиться из ссылки
и возвратиться в высшие круги советско-коммунистической номенклатуры,
поближе "к жене и чайнику".
Характерно в этом смысле резкое и местами просто грубое письмо Троцкому
от ссыльного В.Чернышова, в котором были выражены позиции тех, кто к началу
осени 1928 г. пришли к выводу о необходимости возвращения в партию,
"использовав тактический маневр", но по существу дела пойдя на капитуляцию
перед сталинской группой.
Огонь критики, весьма энергичной и безапелляционной, оппозиционеры в
основном сосредоточивали на "правых" и прежде всего на высказываниях
Н.И.Бухарина. Особое внимание в этом смысле обращалось на доклад и другие
высказывания, с которыми Бухарин выступил на VI конгрессе Коминтерна.
Впрочем, такой линии придерживались далеко не все ссыльные
оппозиционеры. Пытаясь разобраться в том, что же собой на деле представлял
"левый курс" центристов, некоторые из них, например, Г.Прозоровская,
приходили к выводу, что сталинского "левого курса" вообще не было, или что,
по крайней мере, от его "левых начинаний" ничего не осталось. Следуя
марксистско-ленинской фразеологии, Прозоровская утверждала: "...Мероприятия
центристского руководства, стоящие в противоречии со всей генеральной его
линией, могут... означать сдвиги от буржуазии, от кулака, к мелкой
буржуазии, к середняку и бедняку, но никак не сдвиги в сторону
пролетариата".
В такого рода заявлениях проявлялась главная слабость оппозиции -
надежда значительной части ее членов на то, что партийное руководство всего
лишь "ошибается", отходит от "ленинизма" (естественно, в таком формате этого
последнего явления, какой был присущ Троцкому и главным его сторонникам при
всех внутренних несогласиях между ними), а не проводит совершенно иной курс
- на закрепление своей групповой, мафиозной власти преступной группировки и
прежде всего единоличной власти генсека Сталина. Иначе говоря, значительная
часть ссыльных оппозиционеров продолжала оставаться фанатиками большевизма,
тогда как сталинцы почти откровенно преследовали совершенно другие цели -
обеспечение собственной неограниченной власти не только над населением
страны, но и в рамках правившей партии.
Публикуемые в томе документы дают достаточно отчетливое представление о
том, что Сталину в основном удавалось "навести тень на плетень" - скрыть
свои реальные намерения, внести замешательство в ряды в основном разбитой
уже, но еще созранявшей определенное влияние во многих партийных
организациях и в некоторых социальных кругах (студенчество, армия)
оппозиции.
А тот факт, что влияние оппозиционеров в середине 1928 г. еще
продолжало ощущаться, может быть подтвержден, в частности, несколькими
листовками, которые удавалось напечатать и распространить оппозиционерам.
Они были посвящаны различным внутренним и международным вопросам и
свидетельствуют не только о том, что в организациях ВКП(б) сохраненялись
остатки оппозиционных, левацких настроений.
Эти листовки дают представление и о некоторых важных
социально-политических явлениях в жизни страны. Весьма интересна в этом
смысле, например, листовка "Семь или шестнадцать?" (цифры означали, что
рабочие в СССР трудятся не семь часов в день, как было предусмотрено по
закону, а иногда и шестнадцать часов), в которой, в частности, приводились
многочисленные факты эксплуатации рабочих на заводах и фабриках СССР,
грубейших нарушений введеннного незадолго перед этим семичасового рабочего
дня.
Во многих документах можно встретить рассуждения о том, что
представляет собой выдвинутый Сталиным и его окружением лозунг самокритики.
Как правило, справедливо отмечается его поверхностность, демагогичность.
К.Б.Радек счел этот лозунг суррогатом партийной демократии, забыв, наверное,
что и ранее, во время пребывания деятелей оппозиции в руководстве, так
называемая "внутрипартийная демократия" распространялась только на горстку
избранных, которые лишь иногда могли высказать свое мнение, противоречившее,
скажем, мнению Ленина, причем, часто ставя под удар свою служебную карьеру.
Для характеристики не только взглядов оппозиционеров, но и их
ментальности, склонности к "расщеплению волоса" в догматических, порой не
имевших не только практического, ни и какого бы то ни было теоретического
значения спорах, представляют интерес обширная рукопись К.Б.Радека "Развитие
и значение лозунга пролетарской диктатуры" и некоторые другие его документы.
Стремясь привлечь в союзники Ленина, обильно цитируя к месту и не к месту
его высказывания (порой цитаты составляют целые страницы), Радек пытался
проследить, как происходила эволюция в понимании лозунга диктатуры
пролетариата в большевистской партии от революции 1905-1907 гг. до второй
половины 20-х годов. Возможно, не столько иследователи истории
большевистской партии и объединенной оппозиции, а скорее психологи и
психоаналитики смогут найти поучительными некоторые аспекты радековской
рукописи. Нам же она представляется до предела примитивной и догматичнской.
Точно так же во многих других публикуемых здесь рукописях и письмах
оппозиционеры до предела догматиччно обращались к высказываниям Ленина как к
своего рода Евангелию, клеймя сталинцев и бухаринцев за отступления от
ленинизма - точно так же как последние разоблачали Троцкого и его
последователей в качестве противников Ленина и в теории, и в политике.
Некоторые документы оппозиционеров, в частности того же Радека,
свидетельствуют о гетерогенности оппозиции, о серьезных разногласиях в ее
среде, постепенном усилении этих разногласий, особенно по вопросам оценки
международного положения и мирового коммунистического движения. Документы
дают представление о том, что в ряде случаев теоретические выкладки являлись
не более чем средством для того, чтобы найти благовидный предлог или
предлоги к капитуляции перед всевластным генсеком, пытаясь соблюсти при этом
более или менее хорошую мину.
Весьма живописно отход ряда ссыльных оппозиционеров от коллективной
критики сталиской политики, их возвращение в официальное большинство
характеризуется в ряде писем и заявлений Л.С.Сосновского - талантливого
журналиста, склонного к саркастическому строю мышления, и одного из наиболее
стойких противников Сталина (он "покаялся" только в 1934 г., почти
одновременно с Х.Г.Раковским).
В то же время в этом томе читатель найдет несколько важных
документальных свидетельств того, как партийная верхушка с использованием
ОГПУ неуклонно подвергала преследованиям тех, кто выражал несогласие с ее
курсом, подвергал этот курс критике. Им угрожали, их исключали из партии,
выгоняли с работы, подвергали арестам и т. д.
Как и в предыдущих томах, в данном томе публикуется ряд документов
официального руководства ВКП(б), включая информационные материалы о позициях
и настроениях комунистов, об обсуждении проекта закона о землеустройстве, о
волостных совещаниях групп бедноты и т. п.
Среди этих материалов представляют особый интерес два документа,
связанных с проблемой так называемого партийного максимума, то есть той
максимальной денежный суммы, которую имели право получать коммунисты в виде
заработной платы и других видов дохода. Протокол заседания комиссии по
партмаксимуму, состоявшегося 27 августа 1928 г., свидетельствует, что
коммунистическая верхушка, стремившаяся упрочить свое положения путем
привлечения на свою сторону возможно более широкий круг чиновничества и
партбюрократии, предлагала ввести значительные послабления в материальное
положение своих клевретов, в частности путем расширения вознаграждения их
путем раздачи бесплатных квартир, выдачи щедрых пособий "на лечение" и пр.
Предложения комиссии были в основном, хотя и не полностью, одобрены, и
в значительной своей части превращены в реальность постановлением Политбюро
ЦК ВКП(б) от 20 сентября 1928 г., которое предусматривало значительное
повышение (на 20%) сумм, не облагаемых партмаксимумом.
Многие документы, как исходившие из оппозиционной среды, так и из круга
стоявших у власти, дают представление о том, как постепенно, но во все
большей степени нагнетались противоречия между сталинской группой и теми,
кто выступал за чуть более осторожный курс в отношении крестьянства и кого
окрестили "правыми".
Высшие партийные боссы в это время, правда, еще пытались скрыть наличие
разногласий. В этом смысле интересен конспект доклада секретаря московского
партийного комитета Н.А.Угланова, с которым тот выступил 25 сентября 1928 г.
на совещании секретарей ячеек Московской парторганизации (в документ вошли и
элементы прений по докладу). "Разногласия в ЦК - это ложь, клевета, - заявил
Угланов. - Споры по большим вопросам бывают - как им не быть?" Однако в
выступлениях говорилось, что разногласия действительно имеют место, и
руководителям нечего их скрывать от партийных работников.
Как и в предыдущих томах, значительная часть документации связана с
международным положением, международным рабочим и коммунистическим
движением, ситуацией в тех зарубежных организациях и группах, которые
полностью или частично поддерживали оппозиционные течения в ВКП(б).
В ряде документов предпринимаются попытки анализа положения в
зарубежных компартиях. По всей видимости, в этих материалах имеются бьшие преувеличения, но тем не менее они свидетельствуют о серьезных
внутренних разногласиях в партиях, о наличии в них самых разнообразных,
конкурирующих между собой групп и течений.
Представляет интерес и информационный материал о различных
оппозиционных коммунистических организациях и движениях на Западе (в
Германии, Франции, Бельгии, Чехословакии, Италии), из которого можно
составить некоторое представление не только о позициях той или иной группы,
но и о характере ее связей с оппозицией в СССР, об оценке политической
ситуации в соответствующих странах и т. д.
Среди этих материалов особое внимание привлекают своего рода справки,
написанные, очевидно, членами ВКП(б), являвшимися тайными сторонниками
оппозиции, которым удалось принять участие в VI конгрессе Коминтерна и
общаться с его зарубежными участниками. Судя по их информации, поддержка,
которую получил Сталин на конгрессе, не была столь уж безусловной.
Из сообщений видно, что в кулуарах конгресса не раз высказывалось
довольно резкое недовольство с различных позиций тем политическим курсом,
который проводило руководство большевистской партии, причем критика
варьировалась от почти открытой защиты сохранения капиталистических
отношений в СССР на базе не только консервации, но и расширения нэпа до
призывов к полной ликвидации частного капитала и оказания более значительной
помоши зарубежным компартиям в различных формах. Как видно из поступавшей
информации, зарубежные участники конгресса жаловались в кулуарах, что их не
знакомят с положением в СССР, в ВКП(б), с деятельностью объединенной
оппозиции.
Особый интерес представляют сведения, что такие вроде бы верные
сталинисты, каковыми являлись или, по крайней мере, считались, лидеры
итальянских и французских коммунистов Пальмиро Тольятти и Морис Торез почти
открыто высказывали серьезное недовольство тем, что происходило в СССР, в
ВКП(б), в других компартиях и в Интернационале в целом.
Более интересны высказывания Тольятти (он фигурировал в Интернационале
под псевдонимом Эрколи). Судя по имеющейся информации, Тольятти жаловался
собеседнику на низкий уровень конгресса, на парадные заверения в верности
Интернационалу, которые на нем произносятся. "Русские товарищи", полагал
Тольятти, потеряли интерес к конгрессу, считают Коминтерн бременем, от
которого они не могут освободитьтся. Высказывалось недовольство докладом
Бухарина. Тольяьтти даже заявил об отсутствии перспектив - "прямо взять да
повеситься!" Ему был поручен содоклад по колониальному вопросу, но он даже
не смог добиться встречи с основным докладчиком - Куусиненом и не имел
понятия, о чем будет говорить.
Можно полагать, что собеседник Тольятти преувеличил его недовольство,
заострил оценки, но скорее всего в основе его информации действительно
лежало серьезное недовольство итяльянского коммунистического лидера, который
и позже будет подчас выражать не вполне ортодоксальные суждения, впрочем
лишь в пределах международной коммунистической дисциплины и
марксистско-ленинской догматики, то есть того, что было в большей или
меньшей степени дозволено московским руководством.
Что же касается Тореза, то, судя по информации, ему не нравились
примиренческие, "правые" тенденции в бухаринском докладе. Этот французский
делегат выражал недовольство, что в докладе ничего или почти ничего не было
сказано об усилении противоречий в капиталистических странах. Он выражал
несогласие с оценкой СССР как бастиона мировой революции, ибо центр
революционного движения переместился в капиталистические страны. Торез будто
бы соглашался с критикой Троцким теории построения социализма в одной
стране, выражал недовольство разного рода пацифистскими конгрессами и
организациями, снисходительным отношением к социал-демократии и т. п.
Любопытно в то же время лицемерие Тореза, которое, добавим, свойственно
было и Тольятти, и другим коммунистическим лидерам. Собеседник так передавал
слова руководителя французских коммунистов: "Конечно, обо всех этих вещах
только между нами. Очень деликатно и даже опасно о таких вещах
распространяться..., тем более что оппозиционеры бы это использовали в своих
фракционных целях".
В то же время в одном из публикуемых ниже документов совершенно
справедливо отмечалась двойная бухгалтерия на VI конгрессе Коминтерна -
"недовольство в частных разговорах и раболепно-единогласное принятие
делегатами конгресса всего, что им навязывается для подписи русским
руководством".
Об отношении в Москве к Коминтерну и его деятелям, о том, что эта
организация все более теряла вес в глазах большевистских лидеров как
авторитетное международное объединение, способное на принятие ответственных
решений, свидетельствуют данные о том, что делегатов VI конгресса в Москве
всячески развлекали, водили на футбольные состязания и т. п.
Настоящий том построен в соответствиии с теми же археографическими
принципами и методами, что и предыдущий, второй том. В частности, как и во
втором томе сохранены приводимые авторами сноски на третье издание сочинений
В.И.Ленина.
В подготовке данного тома, наряду с докторами исторических наук
Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским, проведшими основную археографическую
работу, участвовали также доктора исторических наук А.В.Панцов (Коламбус,
США) и М.Г.Станчев (Харьков, Украина).
Документы публикуются с любезного разрешения администрации Хогтонской
библиотеки Гарвардского университета, где в фонде bMs Russ 13-T (фонд
Л.Д.Троцкого) хранится включенный в этот том материал.
Составители выражают сердечную благодарность руководству Хогтонской
библиотеки за оказанную им помощь.
Дорогой товарищ Карл Бернгардович!
С большим интересом прочли мы здесь Ваше письмо к тов. Мусину. В нем мы
нашли весьма остроумный и пространный анализ перспектив китайской революции
под углом зрения нашего октябрьского опыта.
Должен, однако, сказать, что не все Ваши доводы в пользу Вашего
понимания проблемы кажутся мне достаточно убедительными.
Вы указываете, что "своеобразие китайского аграрного вопроса
предопределяет, что он может быть решен только при помощи социалистических
мер" (это вполне очевидно и для Индии) . В рамках мелкобуржуазной
демократической революции, говорите Вы, выхода нет. Но "подход к выходу", по
Вашему мнению, могущий занять не один год, должен проходить будто бы под
лозунгом демократической диктатуры, так как требуется некоторый период для
"выпячивания крестьянского вопроса" и мобилизации мужицких масс.
Здесь, мне кажется, Вы совершаете ту же ошибку, которую некогда в
полемике с Лениным в апреле 1917 г. сделал Каменев. Исходя из тезиса о
незавершенности буржуазно-демократической революции, он в столь же
абсолютной форме выдвигал тогда Вами защищаемую "необходимость переходов".
Вы, кажется, сами склонны признавать, что китайская обстановка настолько
своеобразна, что старые схемы могут для нее оказаться непригодными. В
большей еще степени, чем в России, здесь можно будет ожидать совпадения во
времени разрешения задач и демократической, и социалистической революции.
Ибо, применяя метод грубых аналогий, мы должны признать, что в Китае мы
имеем не революцию 1905 г. и даже не Февральскую, а уже Октябрьскую, только
не завершенную, благодаря ошибкам руководства (конечно, подобное сравнение
возможно лишь в самом общем плане). Вернее, я бы сказал, здесь были уже
наготове все элементы начальной стадии Октября. Конечно, поражение китайской
революции отбросило ее назад, но вовсе не настолько, чтобы в будущем
заставить ее снова проделывать многолетнюю предоктябрьскую стадию.
Ильич вовсе не выдвигал "необходимости переходов" как абсолют. Бывают
моменты, когда есть возможность перепрыгнуть целые эпохи общественного
развития. Бывают моменты, когда интересы революции требуют игнорирования
всяких переходов, хотя в периоды более "органического" развития
революционного процесса использование их является обязательным (критическая
фаза предоктябрьского периода в июльские
дни2, как Вы сами указываете, заставила Ленина отказаться от
лозунга передачи власти Советам и выдвинуть лозунг самостоятельного взятия
власти пролетариатом, но "достаточно было корниловщины", чтобы Ленин снова
согласился на компромисс, на "переход"). Быстрота эволюции Февраля и Октябрь
объясняются как раз тем, что Февральская революция не разрешила ни одной
задачи буржуазно-демократической революции. Выход из кризиса на секторе
пролетариата требовал осуществления социалистической диктатуры, и только эта
последняя сумела выполнить задачи буржуазно-демократической революции --
удовлетворение требований крестьянства. "Перехода" в смысле
революционно-демократической диктатуры не потребовалось. Имел место
"переход", только совсем другого порядка -- без нового
социально-экономического содержания, представлявший лишь иную политическую
форму буржуазной диктатуры (под дамокловым мечом3 растущего
сознания масс).
Обязателен ли был этот "переход"? Мимоходом коснусь и этого вопроса.
Вполне верно, что в один из периодов Февральской революции мы имели налицо
"в известной мере" потенциально осуществленную демократическую диктатуру. Но
это был только один из ее периодов, хотя и тянувшийся довольно долго. Суть
его заключалась в добровольной сдаче власти Советами буржуазной диктатуре. В
один из начальных моментов этого периода приехал Ильич, восстановивший
лозунг Советов, похороненный перед этим нашим ЦК во главе с
Каменевым4. Но приходилось считаться с изменившейся по сравнению
с первыми днями Февраля обстановкой -- налицо уже было буржуазное Временное
правительство, которому Совет успел переуступить власть. В этих условиях, Вы
правы, если бы он дал лозунг немедленного захвата власти Советом -- он
погубил бы революцию. Вся беда была в том, что Ильич опоздал приехать
больше, чем на месяц, и поэтому принужден был занять пассивно
пропагандистскую линию. Был ли этот "переход", весьма рискованный и
грозивший дискредитировать революцию вместе с Временным правительством,
неизбежным и необходимым? Мне кажется -- нет, и сам Ильич в речи,
посвященной годовщине Февральской революции, допускал возможность иного,
более "перманентного" исхода событий, который дал бы нам скорейшее
заключение мира и прочее.
Разве обязательна была соглашательская линия Петроградского совета? Не
будь наша питерская организация разгромлена в предфевральские дни, не
окажись импотентным наше "руководство" -- бюро ЦК (Молотов,
Шляпников5, Сталин), будь налицо Ленин и Троцкий,-- мы бы никогда
не уступили инициативы в деле организации Советов меньшевикам, никогда бы не
позволили им фальсифицировать им пролетарское правительство (см. об этом
воспоминания Шляпникова, Залежского и др[угих] в "Пролетарской
революции")6.
Я помню настроение массы в первые дни Февральской революции. Я помню
резолюции, выносившиеся митингами, приветствовавшими рабоче-солдатскую
власть в лице Совета и требовавшими ликвидации царской Думы. На низах мы
были сильны; низовые работники -- агитаторы нашей партии -- были проникнуты
идеей советской власти, ни о какой другой и не думали, ибо массы не доверяли
буржуазии. Я помню, как в одной своей статье, помещенной в каком-то из
первых номеров "Правды" под заглавием "Организуйтесь", я писал, что сейчас
не может быть недоверия к сознанию массы. Такое настроение было тогда общим
для всех низовых работников. Помню, какое разочарование постигло меня,
когда, изредка посещая заседания П[етроградского] К[омитета] партии, я
вынужден был выслушивать речи его "вождя" -- Авилова7,
распространявшегося насчет "постольку-поскольку" и прочее и грозно
прикрикивавшего на "максималистов" типа Подвойского8 и нас --
"малых сих". Недаром Выборгский район стал в оппозицию к "руководству", за
что порядочно потерпел (его листовка с призывом к диктатуре пролетариата и к
игнорированию Думы9 была запрещена особым постановлением
П[етроградского] К[омитета]).
Увы, и тогда правый курс торжествовал свою победу над объективными
интересами революции. Но, может быть, не все массы были готовы возложить на
себя бремя власти. Может быть, это был только авангард авангарда? И может
быть, П[етроградский] К[омитет] был прав, ориентируясь на основные пласты
рабочих и крестьян, еще не затронутых процессом роста сознания? (Я помню,
как тогда некоторые товарищи пытались доказать, что масса не доросла еще
даже до конституционной монархии!) Здесь важно лишь одно -- потенциально,
поскольку об этом можно было судить по участвовавшим на митингах рабочим и
солдатам (а ведь они-то и совершили Февральскую революцию!), масса была на
стороне самых крайних лозунгов. А что значило одно лишь настроение 15 тысяч
пулеметчиков, а также броневиков, которым принадлежала гегемония в
гарнизоне? Хватило бы тогда у кого-нибудь смелости восстать против
рабоче-крестьянского правительства Советов? Недаром оборонцы так спешили
заключить соглашение с Исполнительным комитетом Государственной думы,
который никакой популярностью у населения не пользовался.
Но, может быть, нельзя было обойтись без этого "перехода", так как
получался скачок, "перепрыгивание" через крестьянство? Кого против себя имел
бы большевистский Совет как орган власти, воплощающий в своем лице Временное
правительство революции? Кроме всем опостывшей и смешной Думы -- одних
только меньшевиков и эсеров, оторванных от масс и в первую очередь от ее
революционного актива (не забудем классического исследования Ильича,
относящегося к 1914 году и показавшего, насколько мы сильнее связаны с
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net
Date: 29 Sep 2005
---------------------------------------------------------------
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского
В третий том девятитомника "Архив Л.Д.Троцкого" включены документы,
охватывающий весьма краткий период - август-сентябрь 1928 г.
Это было время, когда находившиеся в ссылке оппозиционеры, как и в
следующие несколько мсяцев, особенно активно обсуждали положение в СССР и в
ВКП(б), курс Сталина и его группы, становившиеся все более очевидными
разногласия между "центристами", как продолжали именовать оппозиционеры
Сталина и близких к нему партийных и советских бюрократов, и группой
Рыкова-Бухарина, стоявшей на "правых позициях".
Возможные результаты этой борьбы оппозиционерам пока еще не были ясны.
Приближавшийся к достижению единоличной власти генсек Сталин продолжал
балансировать - то он делал вид, что перенимает многие из тех мер, которых
требовала оппозиция, то вроде бы приближался по своим установкам к позициям
"правых".
После Июльского пленума ЦК создавалось впечатление, что позиции
Бухарина и Рыкова существенено усилились. Это, в свою очередь, вело к тому,
что многие оппозиционеры (среди них в первую очередь следует назвать
К.Б.Радека) активнее, чем ранее, стали выступать за фактическую поддержку
"центра". Радек в одном из писем, публикуемых в этом томе, весьма четко
заявил, что оппозиция должна "говорить центру, что, ни на один момент не
отказываясь от критики его, мы будем поддерживать всякий его шаг против
правых". Очевидно, в этой позиции можно обнаружить как усиление
идейно-политической близости, так и надежды поскорее освободиться из ссылки
и возвратиться в высшие круги советско-коммунистической номенклатуры,
поближе "к жене и чайнику".
Характерно в этом смысле резкое и местами просто грубое письмо Троцкому
от ссыльного В.Чернышова, в котором были выражены позиции тех, кто к началу
осени 1928 г. пришли к выводу о необходимости возвращения в партию,
"использовав тактический маневр", но по существу дела пойдя на капитуляцию
перед сталинской группой.
Огонь критики, весьма энергичной и безапелляционной, оппозиционеры в
основном сосредоточивали на "правых" и прежде всего на высказываниях
Н.И.Бухарина. Особое внимание в этом смысле обращалось на доклад и другие
высказывания, с которыми Бухарин выступил на VI конгрессе Коминтерна.
Впрочем, такой линии придерживались далеко не все ссыльные
оппозиционеры. Пытаясь разобраться в том, что же собой на деле представлял
"левый курс" центристов, некоторые из них, например, Г.Прозоровская,
приходили к выводу, что сталинского "левого курса" вообще не было, или что,
по крайней мере, от его "левых начинаний" ничего не осталось. Следуя
марксистско-ленинской фразеологии, Прозоровская утверждала: "...Мероприятия
центристского руководства, стоящие в противоречии со всей генеральной его
линией, могут... означать сдвиги от буржуазии, от кулака, к мелкой
буржуазии, к середняку и бедняку, но никак не сдвиги в сторону
пролетариата".
В такого рода заявлениях проявлялась главная слабость оппозиции -
надежда значительной части ее членов на то, что партийное руководство всего
лишь "ошибается", отходит от "ленинизма" (естественно, в таком формате этого
последнего явления, какой был присущ Троцкому и главным его сторонникам при
всех внутренних несогласиях между ними), а не проводит совершенно иной курс
- на закрепление своей групповой, мафиозной власти преступной группировки и
прежде всего единоличной власти генсека Сталина. Иначе говоря, значительная
часть ссыльных оппозиционеров продолжала оставаться фанатиками большевизма,
тогда как сталинцы почти откровенно преследовали совершенно другие цели -
обеспечение собственной неограниченной власти не только над населением
страны, но и в рамках правившей партии.
Публикуемые в томе документы дают достаточно отчетливое представление о
том, что Сталину в основном удавалось "навести тень на плетень" - скрыть
свои реальные намерения, внести замешательство в ряды в основном разбитой
уже, но еще созранявшей определенное влияние во многих партийных
организациях и в некоторых социальных кругах (студенчество, армия)
оппозиции.
А тот факт, что влияние оппозиционеров в середине 1928 г. еще
продолжало ощущаться, может быть подтвержден, в частности, несколькими
листовками, которые удавалось напечатать и распространить оппозиционерам.
Они были посвящаны различным внутренним и международным вопросам и
свидетельствуют не только о том, что в организациях ВКП(б) сохраненялись
остатки оппозиционных, левацких настроений.
Эти листовки дают представление и о некоторых важных
социально-политических явлениях в жизни страны. Весьма интересна в этом
смысле, например, листовка "Семь или шестнадцать?" (цифры означали, что
рабочие в СССР трудятся не семь часов в день, как было предусмотрено по
закону, а иногда и шестнадцать часов), в которой, в частности, приводились
многочисленные факты эксплуатации рабочих на заводах и фабриках СССР,
грубейших нарушений введеннного незадолго перед этим семичасового рабочего
дня.
Во многих документах можно встретить рассуждения о том, что
представляет собой выдвинутый Сталиным и его окружением лозунг самокритики.
Как правило, справедливо отмечается его поверхностность, демагогичность.
К.Б.Радек счел этот лозунг суррогатом партийной демократии, забыв, наверное,
что и ранее, во время пребывания деятелей оппозиции в руководстве, так
называемая "внутрипартийная демократия" распространялась только на горстку
избранных, которые лишь иногда могли высказать свое мнение, противоречившее,
скажем, мнению Ленина, причем, часто ставя под удар свою служебную карьеру.
Для характеристики не только взглядов оппозиционеров, но и их
ментальности, склонности к "расщеплению волоса" в догматических, порой не
имевших не только практического, ни и какого бы то ни было теоретического
значения спорах, представляют интерес обширная рукопись К.Б.Радека "Развитие
и значение лозунга пролетарской диктатуры" и некоторые другие его документы.
Стремясь привлечь в союзники Ленина, обильно цитируя к месту и не к месту
его высказывания (порой цитаты составляют целые страницы), Радек пытался
проследить, как происходила эволюция в понимании лозунга диктатуры
пролетариата в большевистской партии от революции 1905-1907 гг. до второй
половины 20-х годов. Возможно, не столько иследователи истории
большевистской партии и объединенной оппозиции, а скорее психологи и
психоаналитики смогут найти поучительными некоторые аспекты радековской
рукописи. Нам же она представляется до предела примитивной и догматичнской.
Точно так же во многих других публикуемых здесь рукописях и письмах
оппозиционеры до предела догматиччно обращались к высказываниям Ленина как к
своего рода Евангелию, клеймя сталинцев и бухаринцев за отступления от
ленинизма - точно так же как последние разоблачали Троцкого и его
последователей в качестве противников Ленина и в теории, и в политике.
Некоторые документы оппозиционеров, в частности того же Радека,
свидетельствуют о гетерогенности оппозиции, о серьезных разногласиях в ее
среде, постепенном усилении этих разногласий, особенно по вопросам оценки
международного положения и мирового коммунистического движения. Документы
дают представление о том, что в ряде случаев теоретические выкладки являлись
не более чем средством для того, чтобы найти благовидный предлог или
предлоги к капитуляции перед всевластным генсеком, пытаясь соблюсти при этом
более или менее хорошую мину.
Весьма живописно отход ряда ссыльных оппозиционеров от коллективной
критики сталиской политики, их возвращение в официальное большинство
характеризуется в ряде писем и заявлений Л.С.Сосновского - талантливого
журналиста, склонного к саркастическому строю мышления, и одного из наиболее
стойких противников Сталина (он "покаялся" только в 1934 г., почти
одновременно с Х.Г.Раковским).
В то же время в этом томе читатель найдет несколько важных
документальных свидетельств того, как партийная верхушка с использованием
ОГПУ неуклонно подвергала преследованиям тех, кто выражал несогласие с ее
курсом, подвергал этот курс критике. Им угрожали, их исключали из партии,
выгоняли с работы, подвергали арестам и т. д.
Как и в предыдущих томах, в данном томе публикуется ряд документов
официального руководства ВКП(б), включая информационные материалы о позициях
и настроениях комунистов, об обсуждении проекта закона о землеустройстве, о
волостных совещаниях групп бедноты и т. п.
Среди этих материалов представляют особый интерес два документа,
связанных с проблемой так называемого партийного максимума, то есть той
максимальной денежный суммы, которую имели право получать коммунисты в виде
заработной платы и других видов дохода. Протокол заседания комиссии по
партмаксимуму, состоявшегося 27 августа 1928 г., свидетельствует, что
коммунистическая верхушка, стремившаяся упрочить свое положения путем
привлечения на свою сторону возможно более широкий круг чиновничества и
партбюрократии, предлагала ввести значительные послабления в материальное
положение своих клевретов, в частности путем расширения вознаграждения их
путем раздачи бесплатных квартир, выдачи щедрых пособий "на лечение" и пр.
Предложения комиссии были в основном, хотя и не полностью, одобрены, и
в значительной своей части превращены в реальность постановлением Политбюро
ЦК ВКП(б) от 20 сентября 1928 г., которое предусматривало значительное
повышение (на 20%) сумм, не облагаемых партмаксимумом.
Многие документы, как исходившие из оппозиционной среды, так и из круга
стоявших у власти, дают представление о том, как постепенно, но во все
большей степени нагнетались противоречия между сталинской группой и теми,
кто выступал за чуть более осторожный курс в отношении крестьянства и кого
окрестили "правыми".
Высшие партийные боссы в это время, правда, еще пытались скрыть наличие
разногласий. В этом смысле интересен конспект доклада секретаря московского
партийного комитета Н.А.Угланова, с которым тот выступил 25 сентября 1928 г.
на совещании секретарей ячеек Московской парторганизации (в документ вошли и
элементы прений по докладу). "Разногласия в ЦК - это ложь, клевета, - заявил
Угланов. - Споры по большим вопросам бывают - как им не быть?" Однако в
выступлениях говорилось, что разногласия действительно имеют место, и
руководителям нечего их скрывать от партийных работников.
Как и в предыдущих томах, значительная часть документации связана с
международным положением, международным рабочим и коммунистическим
движением, ситуацией в тех зарубежных организациях и группах, которые
полностью или частично поддерживали оппозиционные течения в ВКП(б).
В ряде документов предпринимаются попытки анализа положения в
зарубежных компартиях. По всей видимости, в этих материалах имеются бьшие преувеличения, но тем не менее они свидетельствуют о серьезных
внутренних разногласиях в партиях, о наличии в них самых разнообразных,
конкурирующих между собой групп и течений.
Представляет интерес и информационный материал о различных
оппозиционных коммунистических организациях и движениях на Западе (в
Германии, Франции, Бельгии, Чехословакии, Италии), из которого можно
составить некоторое представление не только о позициях той или иной группы,
но и о характере ее связей с оппозицией в СССР, об оценке политической
ситуации в соответствующих странах и т. д.
Среди этих материалов особое внимание привлекают своего рода справки,
написанные, очевидно, членами ВКП(б), являвшимися тайными сторонниками
оппозиции, которым удалось принять участие в VI конгрессе Коминтерна и
общаться с его зарубежными участниками. Судя по их информации, поддержка,
которую получил Сталин на конгрессе, не была столь уж безусловной.
Из сообщений видно, что в кулуарах конгресса не раз высказывалось
довольно резкое недовольство с различных позиций тем политическим курсом,
который проводило руководство большевистской партии, причем критика
варьировалась от почти открытой защиты сохранения капиталистических
отношений в СССР на базе не только консервации, но и расширения нэпа до
призывов к полной ликвидации частного капитала и оказания более значительной
помоши зарубежным компартиям в различных формах. Как видно из поступавшей
информации, зарубежные участники конгресса жаловались в кулуарах, что их не
знакомят с положением в СССР, в ВКП(б), с деятельностью объединенной
оппозиции.
Особый интерес представляют сведения, что такие вроде бы верные
сталинисты, каковыми являлись или, по крайней мере, считались, лидеры
итальянских и французских коммунистов Пальмиро Тольятти и Морис Торез почти
открыто высказывали серьезное недовольство тем, что происходило в СССР, в
ВКП(б), в других компартиях и в Интернационале в целом.
Более интересны высказывания Тольятти (он фигурировал в Интернационале
под псевдонимом Эрколи). Судя по имеющейся информации, Тольятти жаловался
собеседнику на низкий уровень конгресса, на парадные заверения в верности
Интернационалу, которые на нем произносятся. "Русские товарищи", полагал
Тольятти, потеряли интерес к конгрессу, считают Коминтерн бременем, от
которого они не могут освободитьтся. Высказывалось недовольство докладом
Бухарина. Тольяьтти даже заявил об отсутствии перспектив - "прямо взять да
повеситься!" Ему был поручен содоклад по колониальному вопросу, но он даже
не смог добиться встречи с основным докладчиком - Куусиненом и не имел
понятия, о чем будет говорить.
Можно полагать, что собеседник Тольятти преувеличил его недовольство,
заострил оценки, но скорее всего в основе его информации действительно
лежало серьезное недовольство итяльянского коммунистического лидера, который
и позже будет подчас выражать не вполне ортодоксальные суждения, впрочем
лишь в пределах международной коммунистической дисциплины и
марксистско-ленинской догматики, то есть того, что было в большей или
меньшей степени дозволено московским руководством.
Что же касается Тореза, то, судя по информации, ему не нравились
примиренческие, "правые" тенденции в бухаринском докладе. Этот французский
делегат выражал недовольство, что в докладе ничего или почти ничего не было
сказано об усилении противоречий в капиталистических странах. Он выражал
несогласие с оценкой СССР как бастиона мировой революции, ибо центр
революционного движения переместился в капиталистические страны. Торез будто
бы соглашался с критикой Троцким теории построения социализма в одной
стране, выражал недовольство разного рода пацифистскими конгрессами и
организациями, снисходительным отношением к социал-демократии и т. п.
Любопытно в то же время лицемерие Тореза, которое, добавим, свойственно
было и Тольятти, и другим коммунистическим лидерам. Собеседник так передавал
слова руководителя французских коммунистов: "Конечно, обо всех этих вещах
только между нами. Очень деликатно и даже опасно о таких вещах
распространяться..., тем более что оппозиционеры бы это использовали в своих
фракционных целях".
В то же время в одном из публикуемых ниже документов совершенно
справедливо отмечалась двойная бухгалтерия на VI конгрессе Коминтерна -
"недовольство в частных разговорах и раболепно-единогласное принятие
делегатами конгресса всего, что им навязывается для подписи русским
руководством".
Об отношении в Москве к Коминтерну и его деятелям, о том, что эта
организация все более теряла вес в глазах большевистских лидеров как
авторитетное международное объединение, способное на принятие ответственных
решений, свидетельствуют данные о том, что делегатов VI конгресса в Москве
всячески развлекали, водили на футбольные состязания и т. п.
Настоящий том построен в соответствиии с теми же археографическими
принципами и методами, что и предыдущий, второй том. В частности, как и во
втором томе сохранены приводимые авторами сноски на третье издание сочинений
В.И.Ленина.
В подготовке данного тома, наряду с докторами исторических наук
Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским, проведшими основную археографическую
работу, участвовали также доктора исторических наук А.В.Панцов (Коламбус,
США) и М.Г.Станчев (Харьков, Украина).
Документы публикуются с любезного разрешения администрации Хогтонской
библиотеки Гарвардского университета, где в фонде bMs Russ 13-T (фонд
Л.Д.Троцкого) хранится включенный в этот том материал.
Составители выражают сердечную благодарность руководству Хогтонской
библиотеки за оказанную им помощь.
Дорогой товарищ Карл Бернгардович!
С большим интересом прочли мы здесь Ваше письмо к тов. Мусину. В нем мы
нашли весьма остроумный и пространный анализ перспектив китайской революции
под углом зрения нашего октябрьского опыта.
Должен, однако, сказать, что не все Ваши доводы в пользу Вашего
понимания проблемы кажутся мне достаточно убедительными.
Вы указываете, что "своеобразие китайского аграрного вопроса
предопределяет, что он может быть решен только при помощи социалистических
мер" (это вполне очевидно и для Индии) . В рамках мелкобуржуазной
демократической революции, говорите Вы, выхода нет. Но "подход к выходу", по
Вашему мнению, могущий занять не один год, должен проходить будто бы под
лозунгом демократической диктатуры, так как требуется некоторый период для
"выпячивания крестьянского вопроса" и мобилизации мужицких масс.
Здесь, мне кажется, Вы совершаете ту же ошибку, которую некогда в
полемике с Лениным в апреле 1917 г. сделал Каменев. Исходя из тезиса о
незавершенности буржуазно-демократической революции, он в столь же
абсолютной форме выдвигал тогда Вами защищаемую "необходимость переходов".
Вы, кажется, сами склонны признавать, что китайская обстановка настолько
своеобразна, что старые схемы могут для нее оказаться непригодными. В
большей еще степени, чем в России, здесь можно будет ожидать совпадения во
времени разрешения задач и демократической, и социалистической революции.
Ибо, применяя метод грубых аналогий, мы должны признать, что в Китае мы
имеем не революцию 1905 г. и даже не Февральскую, а уже Октябрьскую, только
не завершенную, благодаря ошибкам руководства (конечно, подобное сравнение
возможно лишь в самом общем плане). Вернее, я бы сказал, здесь были уже
наготове все элементы начальной стадии Октября. Конечно, поражение китайской
революции отбросило ее назад, но вовсе не настолько, чтобы в будущем
заставить ее снова проделывать многолетнюю предоктябрьскую стадию.
Ильич вовсе не выдвигал "необходимости переходов" как абсолют. Бывают
моменты, когда есть возможность перепрыгнуть целые эпохи общественного
развития. Бывают моменты, когда интересы революции требуют игнорирования
всяких переходов, хотя в периоды более "органического" развития
революционного процесса использование их является обязательным (критическая
фаза предоктябрьского периода в июльские
дни2, как Вы сами указываете, заставила Ленина отказаться от
лозунга передачи власти Советам и выдвинуть лозунг самостоятельного взятия
власти пролетариатом, но "достаточно было корниловщины", чтобы Ленин снова
согласился на компромисс, на "переход"). Быстрота эволюции Февраля и Октябрь
объясняются как раз тем, что Февральская революция не разрешила ни одной
задачи буржуазно-демократической революции. Выход из кризиса на секторе
пролетариата требовал осуществления социалистической диктатуры, и только эта
последняя сумела выполнить задачи буржуазно-демократической революции --
удовлетворение требований крестьянства. "Перехода" в смысле
революционно-демократической диктатуры не потребовалось. Имел место
"переход", только совсем другого порядка -- без нового
социально-экономического содержания, представлявший лишь иную политическую
форму буржуазной диктатуры (под дамокловым мечом3 растущего
сознания масс).
Обязателен ли был этот "переход"? Мимоходом коснусь и этого вопроса.
Вполне верно, что в один из периодов Февральской революции мы имели налицо
"в известной мере" потенциально осуществленную демократическую диктатуру. Но
это был только один из ее периодов, хотя и тянувшийся довольно долго. Суть
его заключалась в добровольной сдаче власти Советами буржуазной диктатуре. В
один из начальных моментов этого периода приехал Ильич, восстановивший
лозунг Советов, похороненный перед этим нашим ЦК во главе с
Каменевым4. Но приходилось считаться с изменившейся по сравнению
с первыми днями Февраля обстановкой -- налицо уже было буржуазное Временное
правительство, которому Совет успел переуступить власть. В этих условиях, Вы
правы, если бы он дал лозунг немедленного захвата власти Советом -- он
погубил бы революцию. Вся беда была в том, что Ильич опоздал приехать
больше, чем на месяц, и поэтому принужден был занять пассивно
пропагандистскую линию. Был ли этот "переход", весьма рискованный и
грозивший дискредитировать революцию вместе с Временным правительством,
неизбежным и необходимым? Мне кажется -- нет, и сам Ильич в речи,
посвященной годовщине Февральской революции, допускал возможность иного,
более "перманентного" исхода событий, который дал бы нам скорейшее
заключение мира и прочее.
Разве обязательна была соглашательская линия Петроградского совета? Не
будь наша питерская организация разгромлена в предфевральские дни, не
окажись импотентным наше "руководство" -- бюро ЦК (Молотов,
Шляпников5, Сталин), будь налицо Ленин и Троцкий,-- мы бы никогда
не уступили инициативы в деле организации Советов меньшевикам, никогда бы не
позволили им фальсифицировать им пролетарское правительство (см. об этом
воспоминания Шляпникова, Залежского и др[угих] в "Пролетарской
революции")6.
Я помню настроение массы в первые дни Февральской революции. Я помню
резолюции, выносившиеся митингами, приветствовавшими рабоче-солдатскую
власть в лице Совета и требовавшими ликвидации царской Думы. На низах мы
были сильны; низовые работники -- агитаторы нашей партии -- были проникнуты
идеей советской власти, ни о какой другой и не думали, ибо массы не доверяли
буржуазии. Я помню, как в одной своей статье, помещенной в каком-то из
первых номеров "Правды" под заглавием "Организуйтесь", я писал, что сейчас
не может быть недоверия к сознанию массы. Такое настроение было тогда общим
для всех низовых работников. Помню, какое разочарование постигло меня,
когда, изредка посещая заседания П[етроградского] К[омитета] партии, я
вынужден был выслушивать речи его "вождя" -- Авилова7,
распространявшегося насчет "постольку-поскольку" и прочее и грозно
прикрикивавшего на "максималистов" типа Подвойского8 и нас --
"малых сих". Недаром Выборгский район стал в оппозицию к "руководству", за
что порядочно потерпел (его листовка с призывом к диктатуре пролетариата и к
игнорированию Думы9 была запрещена особым постановлением
П[етроградского] К[омитета]).
Увы, и тогда правый курс торжествовал свою победу над объективными
интересами революции. Но, может быть, не все массы были готовы возложить на
себя бремя власти. Может быть, это был только авангард авангарда? И может
быть, П[етроградский] К[омитет] был прав, ориентируясь на основные пласты
рабочих и крестьян, еще не затронутых процессом роста сознания? (Я помню,
как тогда некоторые товарищи пытались доказать, что масса не доросла еще
даже до конституционной монархии!) Здесь важно лишь одно -- потенциально,
поскольку об этом можно было судить по участвовавшим на митингах рабочим и
солдатам (а ведь они-то и совершили Февральскую революцию!), масса была на
стороне самых крайних лозунгов. А что значило одно лишь настроение 15 тысяч
пулеметчиков, а также броневиков, которым принадлежала гегемония в
гарнизоне? Хватило бы тогда у кого-нибудь смелости восстать против
рабоче-крестьянского правительства Советов? Недаром оборонцы так спешили
заключить соглашение с Исполнительным комитетом Государственной думы,
который никакой популярностью у населения не пользовался.
Но, может быть, нельзя было обойтись без этого "перехода", так как
получался скачок, "перепрыгивание" через крестьянство? Кого против себя имел
бы большевистский Совет как орган власти, воплощающий в своем лице Временное
правительство революции? Кроме всем опостывшей и смешной Думы -- одних
только меньшевиков и эсеров, оторванных от масс и в первую очередь от ее
революционного актива (не забудем классического исследования Ильича,
относящегося к 1914 году и показавшего, насколько мы сильнее связаны с