Нам приходилось держаться настороже: в такой местности очень легко было попасть в засаду. Поэтому Жанна выслала вперед конную разведку под командованием Ла Гира, Потона и других военачальников. Некоторым из них было явно не по себе: от этой игры в прятки они теряли самообладание. Жанна угадала их состояние и нетерпеливо вскричала:
- Во имя Бога, чего вам надо? Мы должны разбить англичан, и мы это сделаем. Им от нас не укрыться. Если они даже поднялись за облака, и то мы до них доберемся!
Мы приближались к Патэ; до него оставалось не больше одного лье. В это время наши разведчики, рыская по кустам, вспугнули оленя; он помчался большими скачками и мгновенно пропал из виду. Спустя минуту со стороны Патэ глухо донеслись крики. Это кричали английские солдаты. Они так долго питались всякой заплесневелой дрянью, что не могли удержать восторга при виде свежего мяса, которое само мчалось на них. Бедняга олень наделал в тот день много бед нации, которая так любит лакомиться его мясом. Французы знали теперь, где находятся англичане, а те и не подозревали, где находятся французы.
Ла Гир остановился и оповестил об этом событии Жанну. Она просияла от радости. Герцог Алансонский сказал ей:
- Вот мы их и нашли. Что ж, будем биться?
- Хороши ли на вас шпоры, герцог?
- А что? Разве придется убегать?
- Боже правый! Нет. Англичане попались; это они побегут. А чтобы догонять, нужны добрые шпоры. Вперед! Сомкнуть ряды!
Пока мы догоняли Ла Гира, англичане обнаружили нас. Войско Тальбота было разделено на три части: впереди шел авангард, за ним - артиллерия, а далеко позади - главные силы. Они вышли из зарослей и двигались теперь по открытой местности. Тальбот мигом разместил артиллерию, авангард и пятьсот отборных лучников вдоль изгородей, которые французы не могли миновать, тут он надеялся удержаться, пока не подоспеют главные силы. Сэр Джон Фастольф, ехавший с главными силами, поднял их в галоп. Жанна поняла, как можно этим воспользоваться, и велела Ла Гиру наступать, - что он и сделал, пустив, как обычно, своих удалых всадников со скоростью ветра.
Герцог и Дюнуа хотели скакать вслед за ним, но Жанна сказала:
- Еще не время, погодите.
Пришлось им ждать, но от нетерпения они подпрыгивали в седлах. Одна только Жанна была спокойна - она глядела прямо перед собой, взвешивая, размеряя, отсчитывая минуты, доли минут, секунды. Вся ее великая душа, казалось, сосредоточилась в глазах, повороте головы, в благородной осанке, но она была терпелива, спокойна, она владела собой и знала, что нужно делать.
А впереди, все удаляясь, неслись грозные конники Ла Гира, подскакивали в такт галопу коней султаны их шлемов, - и над всеми выделялась мощная фигура самого Ла Гира, вздымавшего свой меч, точно древко знамени.
- Ишь мчится Сатана со своим отродьем! --пробормотал кто-то с восхищением.
Вот он уже вплотную сблизился с мчащимися отрядами Фастольфа. Вот он сшибся и расстроил их ряды. Герцог и Дюнуа приподнялись в стременах, чтобы лучше видеть, и обернулись к Жанне, дрожа от нетерпения:
- Пора?
Но она сделала знак рукой, продолжая вглядываться, взвешивать, рассчитывать, и снова сказала:
- Нет, еще не время.
Подгоняемые преследователем, отряды Фастольфа как ураган помчались к поджидавшему их авангарду, Но этим частям показалось, будто Фастольф в панике бежит перед Жанной, - и они тотчас сами обратились в бегство, обезумев от ужаса, а Тальбот с проклятиями поскакал вслед за ними.
Вот когда настала пора! Жанна пришпорила коня и взмахнула мечом, давая сигнал к атаке.
- За мной! - крикнула она, припала к шее коня и помчалась как ветер.
Мы устремились вслед за убегавшими и целых три часа рубили и кололи. Наконец трубы пропели отбой.
Битва при Патэ была выиграна.
Жанна д'Арк сошла с коня и задумчиво оглядела страшное поле. Потом она сказала:
- Хвала Господу! Он сокрушил сегодня врага своею десницей. - Она подняла лицо и, глядя вдаль, сказала, словно подумала вслух: - От этого удара английская власть во Франции так пошатнется, что им не восстановить ее и через тысячу лет. - Еще некоторое время она постояла в задумчивости, потом обернулась к военачальникам; лицо ее сияло, глаза вдохновенно светились. Она сказала:
- О друзья мои, видите ли вы, понимаете ли? Франция вступила на путь освобождения!
- И все это - дело Жанны д'Арк! - произнес Ла Гир и низко поклонился ей. Его примеру последовали и остальные. А он пробормотал, отъезжая: Пусть я буду проклят, если это не так!
Наше победоносное войско, батальон за батальоном, проходило мимо с восторженными криками. Они кричали: "Да здравствует навеки Орлеанская Дева!", а Жанна улыбалась и салютовала им мечом.
В тот день я еще раз увидел Орлеанскую Деву на кровавом поле Патэ. К концу дня я застал ее там, где рядами полегли мертвые и умирающие. Наши солдаты смертельно ранили английского пленного, который был слишком беден, чтобы заплатить выкуп. Жанна издали увидала это злое дело; она примчалась туда вскачь и послала за священником, а сама положила голову умирающего врага к себе на колени и старалась облегчить ему последние минуты нежными словами утешения, как сделала бы родная сестра, - и слезы сострадания струились по ее лицу.
[Лорд Рональд Гауэр ("Жанна д'Арк", стр. 82) пишет: "Мишле нашел этот эпизод в показаниях пажа Жанны д'Арк, Луи де Конта, который, вероятно, был свидетелем этой сцены". Действительно, это было в числе показании автора "Личных воспоминаний" на Оправдательном Процессе 1456 г, (Прим. переводчика.)]
Глава XXXI. Франция возвращается к жизни
Жанна была права: Франция вступила на путь освобождения.
Дни Столетней войны были сочтены - сочтены для англичан, - и это впервые за девяносто один год.
Как лучше судить о битвах - по числу убитых и размеру причиненных бедствий или по их благодетельным результатам? Битву можно назвать великой или отказать ей в этом названии, только смотря по ее результатам. С этим согласится всякий, ибо это бесспорная истина.
По своим последствиям Патэ стоит в ряду немногих величайших сражений, происшедших с тех пор, как люди стали прибегать к оружию для решения своих споров. Пожалуй, с этой точки зрения Патэ не имеет себе равных даже среди них и стоит особняком в истории. Когда началась эта битва, Франция была при последнем издыхании, приговоренная всеми политическими лекарями; три часа спустя, когда битва окончилась, страна была на пути к выздоровлению. Да, к выздоровлению, - остальное должно было довершить время и заботливый уход. Это было ясно самому недогадливому из лекарей, и никто не мог этого отрицать.
Множество наций, находившихся при смерти, оправилось только в результате целого ряда сражений, ряда изнурительных битв, растянувшихся на долгие годы, и только одна исцелилась в один день и от одной битвы. Эта нация - французы, а эта битва - Патэ.
Помните это и гордитесь этим, ибо вы - французы, а Патэ - самое славное событие вашей долгой истории. Величайшее событие - вершина его упирается в облака! Когда вы вырастете, вы пойдете поклониться полю Патэ и обнажите голову. Перед чем? Перед памятником, который тоже упирается вершиною в облака. Будем надеяться, что он там будет. Все народы во все времена воздвигали на полях сражений памятники, чтобы увековечить свершенный там подвиг и бренную славу того, кто его свершил. Так неужели Франция позабудет Патэ и Жанну д'Арк? Этого не может быть! А сумеет ли она воздвигнуть им достойный памятник - такой, чтобы сразу стало видно их место в ряду других битв и других героев? Да, если только для этого хватит места под небом.
Но давайте оглянемся назад и поразмыслим над некоторыми странными и знаменательными вещами. Столетняя война началась в 1337 году. Она тянулась много лет, пока наконец Англия не повергла Францию во прах сокрушительным поражением при Креси. Но та воспрянула и снова стала бороться, - и снова была сокрушена сильным ударом при Пуатье. Она еще раз собрала силы, и война снова тянулась долгие годы и десятки лет. Люди рождались, вырастали, женились и умирали, - а война вое шла. Их дети в свою очередь вырастали, женились, умирали, - а война все шла. Уже подрастали их внуки, когда на Францию обрушился новый тягчайший удар - поражение при Азенкуре, - но война все шла. И вот уж и внуки успели пережениться.
Франция лежала в развалинах, разоренная дотла. Половина ее принадлежала Англии, и этого никто не оспаривал; другая половина была ничья - и над нею тоже должен был вскоре взвиться английский флаг; король Франции готовился бросить свой трон и бежать за море.
И вот из дальней деревни явилась неграмотная девушка и преградила путь этой нескончаемой войне, этому гигантскому пожару, который пожирал страну 'в течение жизни трех поколений. Началась самая короткая и самая поразительная кампания, известная истории. Она закончилась в семь недель. За семь недель девушка нанесла смертельный удар войне, которой было от роду девяносто один год. В Орлеане она сбила ее с ног, в Патэ она переломила ей хребет.
Подумайте над этим. Что ж, подумать можно, - но легко ли понять? Это дело другое - никому не удастся постичь это непостижимое чудо.
Семь недель - и не так уж много крови. Пожалуй, больше всего ее было пролито при Патэ, где англичане начали бой с шестью тысячами солдат и потеряли убитыми две тысячи. А говорят, что только в трех битвах - при Креси, Пуатье и Азенкуре - пало около ста тысяч французов, не считая тысячи других сражений нескончаемой войны. Список погибших в этой войне был бы бесконечно длинным. Павших в бою насчитываются десятки тысяч, а невинных женщин и детей; погибших от голода и лишений, нужно считать миллионами.
Эта война была настоящим людоедом, который почти сто лет разгуливал на воле и перемалывал людей в своей кровавой пасти. И вот семнадцатилетняя девочка сразила его своей маленькой рукой, - и он лежит на поле Патэ, и, покуда стоит наш старый мир, ему уже больше не подняться.
Глава XXXII. Добрые вести летят на крыльях
Говорят, что весть о победе при Патэ разнеслась по стране за сутки. Не знаю, так ли это было, но одно я знаю наверняка: как только человек узнавал о ней, он громко славил Бога и бежал с доброй вестью к соседу, а тот мчался в следующий ближайший дом, и так весть летела все дальше; а если она приходила ночью, люди в любой час вскакивали с постели и бежали поделиться этой радостью. Радость людей была подобна свету, который разливается над землей после солнечного затмения, - и действительно, разве не было над Францией долгого затмения, разве не была она погружена во тьму? А теперь мгла отступала и рассеивалась перед ярким сиянием, которое излучала благая весть.
Весть о победе французов гнала отступавшего врага до самого Иовилля, и город поднялся против своих английских властителей и запер ворота перед их солдатами. Весть прилетела в Мон-Пипо, в Сен-Симон и другие английские крепости; и всюду гарнизон поджигал укрепления и бежал в поля и леса. Часть нашей армии заняла Менг и разгромила его.
Когда мы пришли в Орлеан, город безумствовал от восторга в сто раз сильнее, чем раньше, - а это немало. Спускалась ночь, и город был так роскошно иллюминован, что мы точно плыли по огненному морю, а уж шум никогда еще не было таких оглушительных "ура", такого грохота пушек и звона колоколов! Еще в воротах нас встретил новый клич, который потом уж не смолкал: "Да здравствует Жанна д'Арк - Освободительница Франции!" И еще кричали: "Мы отомстили за Креси! Мы отомстили за Пуатье! Отомстили за Азенкур! Да славится навеки Патэ!"
Да, это было подлинное безумие.
В середине колонны наших войск шли пленные. Когда народ увидел своего старого врага Тальбота, который столько лет заставлял их плясать под свою военную музыку, началось нечто неописуемое. Радость была так велика, что его хотели тут же повесить, и Жанна велела вести его рядом с собой. Они являли собой весьма любопытную пару.
Глава XXXIII. Пять великих деяний Жанны
Да, Орлеан обезумел от радости. Орлеанцы пригласили короля и приготовили ему торжественную встречу. Но король не приехал. Он в ту пору был человек подневольный - хозяином над ним был Ла Тремуйль. Хозяин и слуга вместе гостили в замке хозяина, в Сюлли-на-Луаре.
Еще в Божанси Жанна взялась примирить короля с коннетаблем Ришмоном. Она приехала с Ришмоном в Сюлли-на-Луаре и выполнила свое обещание.
Итак, вот пять великих деяний, совершенных Жанной д'Арк:
1. Снятие осады Орлеана.
2. Победа при Патэ.
3. Примирение в Сюлли-на-Луаре.
4. Коронация.
5. Бескровный Поход.
О Бескровном Походе (и коронации) речь пойдет дальше. Так назвали победоносный поход, который Жанна совершила по территории врага от Жиена до Реймса, а оттуда к воротам Парижа, занимая каждую английскую крепость и город, встречавшиеся на пути, - и вое это одним своим именем, не пролив ни капли крови. То была поистине самая необычайная из всех военных кампаний и самый славный из ее военных подвигов.
Примирение тоже было одним из важнейших деяний Жанны. Никто, кроме нее, не сумел бы этого добиться, да никто из высоких особ и не имел к тому охоты. По своим способностям, военным познаниям и государственному уму, коннетабль Ришмон был первым человеком во Франции. Его преданность Франции была искренней, его честность - выше подозрений, - и уже одно это выделяло его среди придворных пошляков, потерявших стыд и совесть.
Вернув Ришмона на службу Франции, Жанна обеспечила успешное завершение начатого ею великого дела. Она впервые увидала Ришмона, когда он пришел к ней со своим отрядом. Не удивительно ли, что она с первого взгляда почувствовала в нем единственного человека, способного довести ее дело до конца? Как сумело его разгадать такое дитя, как она? А все потому, что у нее был "зоркий глаз", как сказал один из наших рыцарей. Да, она обладала этим великим даром, быть может величайшим и редчайшим из всех, какие даются человеку. Все самое главное было уже сделано, но и то, что оставалось, нельзя было доверить придворным дурням; нужна была государственная мудрость и долгая, терпеливая борьба с врагом, хотя она сводилась отныне к отдельным местным стычкам. Они предстояли нам еще почти четверть века, но такие военные действия умелый человек мог вести почти незаметно для других областей страны; а там англичане и совсем исчезли из Франции.
Так оно и вышло. Под влиянием Ришмона король впоследствии стал человеком - настоящим мужчиной, королем и отважным, способным и решительным воином. Не прошло и шести лет после Патэ, как он сам стал водить войско на приступ, биться в крепостных рвах, стоя по пояс в воде, и взбираться по осадным лестницам под жестоким обстрелом, проявляя мужество, которым была бы довольна даже Жанна. Со временем они с Ришмоном окончательно очистили страну от англичан, изгнав их даже из тех мест, где они властвовали почти триста лет. Для этого требовались осторожность и мудрость, ибо англичане ввели там разумные и справедливые порядки, а в таких случаях люди не жаждут перемен.
Которое же из пяти деяний Жанны мы назовем главным? Мне думается, что каждое из них одинаково важно и в свое время было самым главным. Если рассматривать их в целом, то все они одинаково важны.
Понимаете ли вы меня? Каждое было как бы ступенью одной лестницы. Стоит убрать одно - и сразу нарушается целое. Стоило свершить хоть одно из них несвоевременно, и это привело бы к такому же нарушению.
Возьмем хотя бы коронацию. Где еще в нашей истории вы найдете такой мастерский дипломатический ход? А понимал ли король огромную важность этого хода? Нет. Понимали ли это его министры? Нет. Понимал ли это хитрый Бедфорд, представитель английского короля во Франции? Нет. И король и Бедфорд могли бы получить неоценимое преимущество: король - если б решился на смелый шаг, а Бедфорд - без всяких усилий; но ни тот, ни другой не понимали его значения, а потому не пошевелили пальцем. Из всех умных людей, стоявших у власти во Франции, только один оценил все значение коронации это была Жанна д'Арк, неученая семнадцатилетняя девочка; и она поняла это с самого начала, и с самого начала говорила о коронации как о необходимой части своей задачи.
Откуда она это знала? Ответ тут очень простой: она была крестьянкой. Этим все сказано. Она вышла из народа и знала народ. Те, другие, вращаясь в более высоких сферах, знали о нем немного. Мы не привыкли считаться с бесформенной, загадочной и косной массой, которую зовем "народом", придавая этому слову оттенок презрения. Это странно, потому что в душе мы отлично знаем: прочна лишь та власть, которую поддерживает народ; стоит убрать эту опору - ничто в мире не спасет трон от падения.
А теперь вспомним другое. Чему верит приходский священник, тому верит и его паства; она любит и почитает его; он - неизменный друг крестьян, их надежный защитник, утешитель в несчастье, помощник в трудные дни; они всецело ему доверяют: что он скажет, то они и делают, слепо и послушно, чего бы это ни стоило. Если задуматься над этим - что получается? А вот что: сельский священник правит страной. Что будет значить король, если священник откажет ему в поддержке и признании? Это будет тень а не король, и лучше ему отречься от престола.
Ясна ли вам моя мысль? Тогда слушайте дальше. Священника возводит в его сан сам Бог через своего представителя на земле. Это посвящение окончательно, и его никто не может отменить. Ни папа, ни иная власть не может лишить священника его сана[27]; раз сан от Бога, значит, он навеки. Это известно и прихожанам. Поэтому для священника и его паствы только коронованный король - Божий помазанник - облечен властью, которую никто не может оспаривать. Для сельского священника и его подданных, - а, значит, для всего народа, - некоронованный король все равно что непосвященный священник, который еще не вступил по-настоящему в должность, и на его место может быть назначен другой. Иными словами - некоронованный король - это нечто сомнительное. Когда Бог посвящает его, и епископ, Божий слуга, совершает над ним обряд помазания - сомнения исчезают, священник и приход становятся его верными подданными, и, покуда он жив, они не признают королем никого другого.
Для крестьянской девушки Жанны д'Арк Карл VII не был королем, пока не был коронован, - для нее он оставался дофином, то есть наследником. Если в моих записках она где-нибудь называет его королем - считайте это ошибкой; до коронации она всегда звала его дофином. Это показывает вам, точно в зеркале, - а Жанна была именно таким зеркалом, ясно отражавшим народные чаяния, - что для всего простого народа он до коронации не был королем, а всего лишь дофином, но зато после нее стал законным монархом.
Теперь вам понятно, каким важным ходом была коронация на политической шахматной доске. Бедфорд в конце концов понял это и постарался исправить свою ошибку и короновать своего короля, но какой был в этом прок? Ровно никакого.
Раз уж я заговорил о шахматах, мы можем заимствовать оттуда сравнения для всех великих деяний Жанны. Каждый ход был сделан в свое время и в должной последовательности; потому-то он и сыграл такую роль, что делался своевременно. Каждый в свое время казался величайшим, а в итоге все оказались одинаково важными и необходимыми. Вот как была сыграна игра:
1. Первый ход: победы при Орлеане и Патэ - шах.
2. Второй ход: примирение. При этом шах не объявляли; это был позиционный ход, результаты которого сказались лишь спустя долгое время.
3. Третий ход: коронация - шах.
4. Бескровный Поход - шах.
5. Последний ход (завершенный уже после ее смерти): коннетабль Ришмон, примирившийся с королем, становится главной его опорой и делает противнику мат.
Глава XXXIV. Бургундские шутки
Луарская кампания по сути дела открыла нам дорогу на Реймс. Теперь для коронации не было препятствий. Коронация должна была завершить миссию, возложенную на Жанну небесами, и тогда - довольно ей воевать, она вернется домой, к матери и стадам, и никогда больше не покинет счастливый и мирный очаг. Так она мечтала, - и с каким нетерпением она ждала этого часа! Она была полна этой мыслью; я уже начал надеяться, что ранняя смерть, которую она себе дважды предсказала, может быть и не сбудется, - и я всячески старался укрепить в себе эту надежду.
Король боялся ехать в Реймс, потому что путь пролегал мимо английских крепостей. Жанна не считала их опасными - теперь, когда англичане потеряли уверенность в себе.
Она была права. Поход в Реймс оказался увеселительной поездкой. Жанна не взяла даже пушек, так она была уверена, что они не понадобятся. Из Жиена нас выступило двенадцать тысяч. Это было 29 июня. Дева ехала рядом с королем. По другую сторону от него ехал герцог Алансонский. За герцогом следовали трое других принцев королевской крови; затем - Дюнуа, маршал де Буссак и адмирал Франции, а за ними - Ла Гир, Сентрайль, Ла Тремуйль и длинная вереница рыцарей и вельмож.
Три дня мы отдыхали под Оксерром. Горожане снабдили армию провиантом, а к королю выслали депутацию, но в город мы не вошли.
Сен-Флорантен открыл перед королем свои ворота.
4 июля мы прибыли в Сен-Фаль; перед нами лежал Труа - город, вызывавший у нас, юношей, жгучий интерес: мы помнили, как семь лет назад Подсолнух принес в луга Домреми черный флаг и весть о позорном договоре в Труа, по которому Франция целиком подпала под власть Англии, а дочь наших королей отдавали за Азенкурского палача. Бедный город был тут, конечно, ни при чем, но в нас еще была жива старая обида, и мы надеялись, что найдем повод для стычки, - так нам хотелось взять Труа и сжечь. Там стоял сильный гарнизон из англичан и бургундцев; они ждали еще подкреплений из Парижа. Вечером мы стали лагерем у его ворот и в куски порубили отряд, который сделал против нас вылазку.
Жанна предложила городу сдаться. Начальник гарнизона, видя, что с нею нет пушек, посмеялся и ответил грубо-оскорбительным отказом. Пять дней мы вели с ним переговоры. Все было напрасно. Король был уже готов повернуть вспять. Он боялся идти дальше, если позади останется эта неприятельская твердыня. Тут Ла Гир сказал словцо, нелестное для некоторых советников короля:
- Поход был задуман Орлеанской Девой. Мне думается, что ей и подобает решать, как теперь быть, а не кому-либо иному, какого бы он ни был роду и звания.
Это было мудро и справедливо. Король послал за Жанной и спросил, что она думает о нашем положении. Она ответила без малейшего колебания:
- Через три дня город будет наш.
Тут вмешался спесивый канцлер:
- Если бы знать это наверное, стоило бы ждать и шесть дней.
- Уж будто шесть! Бог даст, мы вступим в город послезавтра.
Она села на коня и поехала вдоль рядов войска, крича:
- Готовьтесь, готовьтесь к делу, друзья! На заре мы идем на приступ!
Она много поработала в ту ночь - за все бралась сама, вместе с солдатами. Она велела заготовить фашины и вязанки хвороста, чтобы заполнять ими ров при штурме, и делала эту тяжелую работу наравне с мужчинами.
На заре она заняла свое место во главе атакующих, и трубы подали сигнал к атаке. В ту же минуту на стенах взвился белый флаг и Труа сдался нам без единого выстрела.
На следующий день король в сопровождении Жанны и Паладина со знаменем торжественно въехал в город во главе войска. Это было теперь немалое войско - оно все это время непрерывно росло. И тут произошло нечто любопытное.
По условиям договора о сдаче, английскому и бургундскому гарнизону было разрешено унести на себе "свое имущество". Это было справедливо иначе им нечем было бы жить. Все они должны были выйти через одни ворота,и в назначенный час наша компания вместе с Карликом пошла посмотреть, как они станут выходить. Они шли длинной цепочкой; впереди шла пехота. Когда они приблизились, стало видно, что каждый сгибается под тяжестью своей ноши, - и мы сказали друг другу: у них, однако ж, много добра для простых солдат. Они подошли еще ближе. И что же вы думаете - каждый из этих негодяев нес на спине французского пленного!
Все было согласно договору - ведь им было позволено унести свои "пожитки", то есть собственность. До чего ловко было придумано! Что можно было сказать против этого? И что можно было сделать? Они были в своем праве: пленные были их собственностью, этого никто не мог отрицать. Если б то были английские пленные, представляете, какая богатая была бы добыча! Ведь английские пленные целых сто лет были редким и, значит, ценным товаром; ну а французы - дело другое, их за сто лет видали даже чересчур много. Обычно владелец пленного француза не долго дожидался выкупа - он убивал пленного, чтобы не тратиться на его прокорм. Из этого видно, что подобное имущество не бог весть как ценилось в те времена. Когда мы взяли Труа, теленок стоил тридцать франков, баран - шестнадцать, а пленный француз - восемь. Цены на скотину были, конечно, неслыханные - вы, пожалуй, не поверите. Все это наделала война: мясо дорожало, а пленные дешевели.
Так вот, несчастных французов уносили на наших глазах. Что было делать? Мы сделали то немногое, что было возможно. Мы послали доложить обо всем Жанне, а сами остановили уходивших якобы для переговоров, а на деле чтобы выиграть время. Один дюжий бургундец рассердился и поклялся страшной клятвой, что его никто не остановит: он уйдет и унесет своего пленного. Но мы окружили его, и он увидел, что уйти не удастся. Тогда он разразился ужасной бранью, спустил своего пленника со спины и поставил его рядом с собой, связанного и беспомощного. Потом он вынул нож и сказал со злорадной усмешкой: