Поистине, эти люди были готовы на любую низость в своем стремлении затравить беззащитную девушку. Они хотели доказать, что Жанна тогда позабыла данный ею обет безбрачия и намеревалась нарушить его.
Жанна рассказала, как было дело в действительности, но под конец вышла из себя и дала Кошону такую отповедь, что он наверняка еще помнит ее, где бы он сейчас ни был - жарится ли в пекле, где ему надлежит быть, или сумел обманом пробраться в другое место.
Остаток этого дня и часть следующего были посвящены старой теме мужской одежде. Гнусное занятие для почтенных людей! Ведь они отлично знали, что Жанна держалась за мужскую одежду больше всего потому, что в ее темнице безотлучно находились солдаты, и мужская одежда лучше защищала ее стыдливость, чем любая другая.
Судьям было известно, что Жанна намеревалась освободить пленного герцога Орлеанского, и им хотелось знать, как она думала это осуществить. Этот план, как все ее планы, был разумен, а рассказ о нем, как все ее речи, был прост и деловит.
- Я набрала бы достаточно английских пленных, чтобы обменять на него, а не то - пошла бы на Англию и освободила его силой.
Так она поступала всегда. Сперва пробовала добром, а если не удавалось, то решительным ударом, без проволочек. Потом она добавила со вздохом:
- Если бы я побыла на свободе три года, я освободила бы его.
- Твои Голоса разрешили тебе бежать из тюрьмы, если к этому представится случай?
- Я не раз просила их дозволения, но они не разрешают.
Вот поэтому-то я и думаю, что она надеялась на избавление через смерть в темнице в ближайшие три месяца.
- А ты убежала бы, если бы дверь оказалась открытой?
Она ответила откровенно:
- Да, потому что я увидела бы в этом Божье соизволение. Бог помогает тем, кто сам не плошает, как говорит пословица. Но если бы я не считала, что он дозволяет, я бы не убежала.
Тут произошло нечто такое, что убедило меня - а доныне убеждает всякий раз, как я об этом вспоминаю, - что в тот миг ее мысли обратились к королю и у нее мелькнула та же надежда, что и у меня с Ноэлем: спасение с помощью ее соратников. Я думаю, что это пришло ей в голову, но только на миг.
Какое-то замечание епископа заставило ее еще раз напомнить ему, что он судит неправедно и не имеет права председательствовать и что это грозит ему большой опасностью.
- Какой опасностью? - спросил он.
- Не знаю. Святая Екатерина обещала помочь мне, только не знаю как. Может быть, меня освободят отсюда, а может быть, вы пошлете меня на казнь и тогда произойдет замешательство, которое позволит мне спастись. Я над этим не размышляю, но какой-нибудь случай наверное представится. - Помолчав, она добавила следующие памятные слова (возможно, что она толковала их неверно, - этого мы никогда не узнаем; а может быть, и верно, - этого нам тоже не дано узнать, - но сокровенный смысл их стал со временем ясен и теперь известен всему миру): - Голоса ясно сказали мне, что я получу избавление через большую победу.
Она умолкла, а мое сердце сильно забилось, - мне эта победа представилась так: внезапно ворвутся мои старые соратники с боевым кличем и бряцанием оружия и в последний момент спасут Жанну. Но увы! Мне тут же пришлось расстаться с этой мечтой. Жанна подняла голову и закончила торжественными словами, которые часто цитируют до сих пор, - словами, от которых на меня повеяло ужасом, ибо они звучали как пророчество:
- Голоса повторяют мне: "Терпи и покоряйся, не страшись мученической кончины, ибо через нее войдешь в царствие небесное".
Думала ли она при этом о костре? Едва ли. Я подумал о нем, но ей, мне кажется, представлялось мученичество долгого заключения, оковы, оскорбления. Все это несомненно было мученичеством,
Допрашивал в это время Жан де Ла Фонтэн. Он постарался извлечь из ее слов все, что было возможно:
- Раз Голоса обещают тебе рай - ты в этом уверена и не боишься попасть в ад, не так ли?
- Я верю тому, что они говорят. Я знаю, что спасусь.
- Это ответ, чреватый последствиями.
- Сознание, что я спасусь, - для меня драгоценное благо.
- Ты, очевидно, полагаешь, что после такого обещания не можешь впасть в смертный грех?
- Этого я не знаю. Моя надежда на спасение в том, что я стараюсь сдержать свой обет: блюсти чистоту своего тела и души.
- Если ты наверняка знаешь, что спасешься, зачем тебе ходить к исповеди?
Ловушка была поставлена весьма искусно, но Жанна ответила так просто и смиренно, что ловушка захлопнулась впустую:
- Заботиться о чистоте своей совести никогда не лишне.
Близился последний день нового процесса. До сих пор Жанна благополучно проходила искус. Борьба оказалась тяжкой и утомительной для всех участников. Все средства обличить ее были испробованы, но до сих пор все они оказывались тщетны. Инквизиторы были крайне недовольны и раздражены. Однако они решили сделать еще одну попытку и потрудиться еще один день.
Это было 17 марта. Уже в начале заседания Жанне была поставлена опасная ловушка:
- Согласна ли ты отдать на суд Церкви все твои слова и дела - и хорошие и дурные?
Это было ловко придумано. Жанне грозила неминуемая опасность. Если бы она неосторожно ответила "да", этим она передала бы на суд и свою миссию, а судьи уж сумели бы очернить ее. Если бы она сказала "нет", ее обвинили бы в ереси.
Но она справилась и с этим. Она четкой гранью отделила себя и свои обязанности как члена церковной паствы от своей божественной миссии. Она сказала, что предана Церкви и христианскому вероучению; но что касается ее миссии и дел, совершенных во исполнение ее, то их судить может один лишь Бог, ибо они совершались по его велению.
Судья продолжал настаивать, чтобы она и их передала на рассмотрение Церкви. Она сказала:
- Я передам их на суд Господа, который послал меня. Мне казалось, что он и его Церковь едины, и что тут спорить не о чем. - Обращаясь к судье, она спросила: - Зачем вы придумываете трудности там, где их не может быть?
Жан де Ла Фонтэн поправил ее, разъяснив, что Церковь не едина. Их две: есть Церковь Торжествующая, та, что на Небесах, - то есть Бог, святые, ангелы и праведники; и есть Церковь Воинствующая - то есть его святейшество папа, являющийся Божьим наместником, прелаты, священники и все верующие католики; эта церковь находится на земле, ею руководит святой дух, и она непогрешима.
- Ну так как же? Согласна ты отдать свои деяния на суд Воинствующей Церкви?
- Я послана к королю Франции небесным главою Торжествующей Церкви; этой Церкви я и отчитаюсь во всем, что я совершила. Для Воинствующей Церкви у меня сейчас нет другого ответа.
Суд отметил этот смелый отказ, надеясь в дальнейшем извлечь из него пользу, но сейчас эту тему пришлось оставить; и охотники погнались за своей дичью по старому следу: лесовички, видения, мужская одежда и все прочее,
На вечернем заседании проклятый епископ самолично руководил допросом. Под конец один из судей спросил:
- Ты обещала монсеньёру епископу, что будешь отвечать ему, как самому папе, а между тем на некоторые вопросы ты отказываешься отвечать. Может быть, папе ты ответила бы более откровенно, чем отвечаешь епископу Бовэ? Разве ты не обязана отвечать папе, наместнику Бога на земле?
И тут на судей грянул гром среди ясного неба:
- Везите меня к папе. Ему я отвечу всё, что следует.
Даже багровое лицо епископа побелело при этих словах. Если бы только Жанна знала, ах, если бы она могла знать! Она подвела такую мину под их гнусный заговор, что могла бы взорвать его ко всем чертям, а она и не догадывалась об этом. Она произнесла эти слова по наитию, не подозревая о том, какие возможности в них таятся, а объяснить ей было некому. Это мог сделать я или Маншон; и если бы она умела читать, мы, может быть, сумели бы известить ее, но на словах это было невозможно: к ней никого не подпускали достаточно близко. И вот она еще раз оказалась Победоносной Жанной д'Арк, но не сознавала этого. Должно быть, она была крайне измучена долгой борьбой и изнурена болезнью - иначе она заметила бы действие, произведенное ее словами, и догадалась бы о причине.
Много она наносила мастерских ударов, но этот был самым метким. Она воззвала к папе. Это было ее неоспоримым правом, и если бы она стала на нем настаивать, все планы Кошона рухнули бы, словно карточный домик, и он ушел бы с судилища осмеянный, как никто из его современников. Он был смел, но не настолько, чтобы противодействовать такому требованию, если бы Жанна стала упорствовать. Но она не знала, бедняжка, какой великолепный удар она нанесла в борьбе за свою жизнь и свободу.
Франция не имела права одна представлять Церковь. А Риму незачем было губить Божью посланницу. Рим судил бы ее по справедливости, - а большего ей было не нужно. Она ушла бы с суда свободной, ушла с почетом, напутствуемая благословениями.
Но этому не суждено было свершиться. Кошон поспешил отвлечь ее внимание другими вопросами и быстро закончил заседание.
Жанна медленно удалилась, влача свои цепи, а я ошеломленно повторял про себя: "Она только что произнесла спасительное слово и могла бы освободиться, а теперь она идет отсюда на смерть - я это знаю, я это чувствую. Теперь они удвоят караулы, они никого не подпустят к ней до самого приговора, чтобы кто-нибудь не подсказал ей, что ее требование надо повторить". То был самый горький для меня день за все это страшное время.
Глава XIII. Третье судилище кончается ничем
Итак, кончился и второй суд над Жанной. Кончился, но не дал никаких определенных результатов. Как ее судили, я уже описал. Кое в чем второй суд был еще гнуснее первого: на этот раз Жанне даже не сообщили предъявляемых ей обвинений, так что она боролась вслепую. Она не имела возможности ничего обдумать заранее, не могла предвидеть, какие ловушки будут ей поставлены, и не могла к ним приготовиться. Разве не гнусно было так злоупотреблять ее беззащитным положением?
Случилось так, что во время этого второго суда в Руане побывал известный законовед из Нормандии, мэтр Лойэ, и я хочу привести его мнение о процессе, чтобы вы убедились, что я стараюсь быть беспристрастным и что из преданности Жанне я не преувеличиваю беззаконий, которые над ней совершали. Кошон показал Лойэ обвинительный акт и спросил его мнение, И вот что Лойэ сказал Кошону. Он сказал, что все это незаконно и недействительно - и вот почему: во-первых, потому, что суд был тайный и не обеспечивал всем присутствующим свободу высказываний; во-вторых, потому, что он затрагивал честь короля Франции, а между тем сам он не был вызван, чтобы защищаться, и никто его не представлял; в-третьих, потому, что подсудимой не сообщили, какие ей предъявлены обвинения; в-четвертых, потому, что подсудимая, несмотря на молодость и неопытность, была вынуждена сама вести свою защиту, без помощи адвоката, хотя речь шла о ее жизни.
Понравилось ли это епископу Кошону? Разумеется, нет. Он обрушил на Лойэ ужасные проклятия и пригрозил его утопить. Лойэ поспешил убраться из Руана и из Франции и только этим спас свою жизнь.
Итак, как я уже сказал, вторичное разбирательство не дало определенных результатов. Но Кошон не отступался. Он мот затеять еще одно, а потом еще, и еще, если понадобится. Ему была почти обещана щедрая награда архиепископство Руанское, - если ему удастся сжечь на костре тело и обречь адскому огню душу этой девушки, не причинившей ему никакого зла. Ради такой награды человек, подобный епископу Бовэ, готов был сжечь и отправить в ад пятьдесят невинных девушек, а не то что одну.
На следующий день он снова взялся за дело, откровенно и цинично похваляясь, что на этот раз непременно добьется своей цели. Ему и прочим негодяям, его приспешникам, понадобилось девять дней, чтобы набрать из показаний Жанны и собственных своих измышлений достаточно материала для нового обвинения. Они составили внушительный документ из шестидесяти шести пунктов.
27 марта этот объемистый документ был доставлен в замок, и там, в присутствии десятка тщательно подобранных судей, началось новое разбирательство.
Посовещавшись, они решили на этот раз прочесть обвинение Жанне. Может быть, они учли все, что сказал на этот счет Лойэ, а может быть, надеялись замучить ее чтением документа - оно заняло несколько дней. Было решено также, что Жанна должна ответить на каждый пункт, а если откажется, то будет признана виновной. Как видите, Кошон все время уменьшал ее шансы и все туже стягивал вокруг нее сети.
Привели Жанну, и епископ обратился к ней с речью, за которую даже ему следовало бы краснеть - так она была лицемерна и лжива. Он сказал, что в состав суда вошли благочестивые служители церкви, преисполненные к ней сочувствия и благоволения, и что они не умышляют на ее жизнь, а хотят только наставить ее на путь истины и спасти ее душу.
Это был не человек, а сущий дьявол! Подумать, что он мог так изображать себя и своих жестоких приспешников!
Но самое худшее было впереди. Помня еще одно замечание Лойэ, он имел наглость сделать Жанне предложение, которое вас наверняка удивит. Он сказал, что судьи, видя ее неопытность и неспособность разобраться в сложных и трудных вопросах, подлежащих рассмотрению, решили, движимые состраданием к ней, позволить ей выбрать из их числа защитника и советчика!
. Подумайте только - из числа таких, как Луазелер и подобные ему мерзавцы! Это было все равно что позволить ягненку искать защиты у волка. Жанна взглянула на него, желая убедиться, что он не шутит, и, разумеется, отказалась.
Епископ и не ждал иного ответа. Он проявил заботу о подсудимой и мог занести это в протокол - больше ему ничего не было нужно.
Потом он приказал Жанне давать точные ответы на каждый пункт обвинения и пригрозил отлучить ее от Церкви, если она не станет этого делать или замешкается с ответом дольше определенного времени. Да, он теснил ее все больше, шаг за шагом.
Тома де Курсель начал чтение нескончаемого документа, пункт за пунктом. Жанна отвечала по каждому пункту: иногда она просто отрицала, иногда ссылалась на протоколы предыдущих заседаний и просила найти там ее ответ.
Удивительный это был документ! Удивительно ярко отразилась в нем гнусность, на которую способен человек - единственное существо, похваляющееся тем, что создано по образу и подобию Божью! Всякий, кто знал Жанну д'Арк, знал, что она чиста, благородна, правдива, мужественна, сострадательна, великодушна, благочестива, бескорыстна, скромна, непорочна, как полевой цветок, - возвышенная натура, великая душа. А по документу все выходило наоборот. Там не сказано ничего о том, чем она была; а все, чем она не была, описано с большими подробностями.
Послушайте некоторые из обвинений и вспомните, о ком идет речь. Она названа там лжепророчицей, пособницей нечистой силы, колдуньей, занимавшейся черной магией; она обвинялась в незнании католических догматов и в ереси; была повинна в кощунстве, идолопоклонстве и отступничестве; она хулила Бога и его святых, злонамеренно возбуждала раздоры и нарушала мир; она подстрекала к войне и кровопролитию; она позабыла приличия, подобающие ее полу, надев мужское платье и занявшись солдатским ремеслом; она обманывала короля и народ; она требовала себе божеских почестей, заставляла себе поклоняться и целовать свои руки и одежду.
Все события ее жизни были в этой бумаге извращены, искажены. В детстве она была привязана к лесовичкам; она вступилась за них, когда их изгнали из родных мест; она играла под их деревом и возле их источника, - значит, она была пособницей нечистой силы. Она подняла опозоренную Францию, побудила ее биться за свободу и повела от победы к победе, - значит, она нарушила мир ну что ж, это верно! - и подстрекала к войне - тоже правда! Но Франция будет горда этим и благодарна ей еще много столетий. Ей поклонялись - точно она могла этому помешать, бедняжка, или была в этом повинна! Упавший духом ветеран и необстрелянный новобранец черпали отвагу в ее взгляде, прикладывали свои мечи к ее мечу и шли побеждать, - значит, она была колдуньей.
Так, шаг за шагом, обвинительный документ превращал живую воду в отраву, золото в негодный мусор, все свидетельства благородной и прекрасной жизни - в доказательства гнуснейших преступлений.
Разумеется, все шестьдесят шесть пунктов обвинения повторяли то, что уже говорилось на предыдущих процессах, - поэтому я не буду долго на них задерживаться. Жанна говорила очень мало, обычно она отвечала только: "Это неправда", "Passez outre", или: "На это я уже отвечала, пусть прочтут в протоколе", или еще как-нибудь, столь же кратко.
Она не согласилась отдать свою миссию на суд земной Церкви. Отказ ее был принят к сведению и записан.
Она отвергла обвинение в идолопоклонстве и в том, будто она требовала себе божеских почестей. Она сказала:
- Если кто целовал мне руки и одежду, то не по моему желанию; напротив, я старалась этому помешать.
Она имела мужество заявить страшному трибуналу, что не считает лесовичков нечистой силой. Она знала, что говорить так опасно, но она умела говорить одну только правду. В таких случаях она не думала об опасности. Эти слова ее также были записаны.
Она отказалась - в который уж раз! - когда ей предложили исповедаться при условии, чтобы она сняла мужскую одежду, и прибавила:
- Когда мы причащаемся святых тайн, одежда наша ничего не значит в глазах Господа.
Ее обвинили в том, что она упорно отказывается снять мужскую одежду даже ради того, чтобы быть допущенной к мессе. Она сказала пылко:
- Я скорей умру, нежели нарушу обет, данный Господу!
Ее упрекнули в том, что она взялась за мужское дело и пренебрегла своими женскими обязанностями. Она ответила с оттенком мужественного презрения:
- На женскую работу и без меня найдется много.
Меня всякий раз радовало, когда в ней пробуждался воинский дух. Пока он в ней жив, она останется Жанной д'Арк и сумеет смело смотреть в глаза опасности.
- Как видно, миссия, которую ты, по твоим словам, получила от Бога, состояла в том, чтобы воевать и проливать кровь?
На это Жанна ответила кратко, заметив, что сражение бывало у нее не -первым ходом, а вторым:
- Я сначала предлагала мир. Если противник отвергал его, я давала бой.
Говоря о противнике, с которым воевала Жанна, судьи объединяли вместе англичан и бургундцев. Но она показала, что делала между ними различие и на словах, и на деле: бургундцы были все-таки французами, и относиться к ним надо было мягче, чем к англичанам. Она сказала:
- Что касается герцога Бургундского, я предлагала ему - письменно и через его собственных посланцев-помириться с нашим королем. Что до англичан, то условием мира было, чтобы они убирались из Франции и отправлялись к себе домой.
Затем она сказала, что даже с англичанами старалась избегать кровопролития и, прежде чем атаковать их, посылала предупреждения.
- Если бы они послушались меня, - сказала она, - они поступили бы разумно. - Тут она повторила своп пророческие слова и произнесла с воодушевлением: - Не пройдет семи лет, как они убедятся в этом сами.
Ей снова начали досаждать расспросами о мужской одежде и убеждать отказаться от нее. Я не обладаю особой проницательностью, и меня удивила их настойчивость в таком пустяке; я не мог понять, какая могла быть этому причина. Теперь-то мы все знаем. Мы знаем, что это был еще один коварный заговор против нее. Если бы удалось убедить ее сменить одежду, это позволило бы им подстроить Жанне гнусную ловушку, которая погубила бы ее доброе имя.
Они продолжали свое злое дело, пока она не воскликнула:
- Довольно! Без Божьего соизволения я не сниму ее, хоть отрубите мне голову!
В одном пункте она внесла поправку в обвинительный акт, сказав:
- Тут говорится, что все мной сделанное я делала по указанию свыше. Этого я не говорила. Я говорила "...все, что мною сделано хорошо".
Судьи выразили сомнение в ее миссии, потому что для нее была выбрана столь простая и невежественная девушка. Жанна улыбнулась. Она могла бы напомнить им, что Господь не отдает предпочтения знатным и для великих дел чаще избирал своим орудием смиренных и простых людей, чем епископов и кардиналов, но она ответила проще:
- Господь волен избирать орудием своей воли кого захочет.
Ее спросили, в каких словах она испрашивала помощи свыше. Она сказала, что молитвы ее были просты и кратки. Она подняла бледное лицо вверх и произнесла, сложив закованные руки:
- -Милосердный Господи, молю Тебя, во имя страстей твоих, смилуйся надо мною и укажи, как отвечать этим служителям церкви. Что до моей одежды, то я надела ее по Твоему велению, но не ведаю, когда мне будет дозволено снять ее. Господи, вразуми и научи меня!
Ее обвинили в том, что она преступила Божьи заповеди, приняв на себя власть над людьми и звание главнокомандующего. Это задело ее воинскую гордость, Она глубоко чтила служителей Церкви, но как воин невысоко ценила их мнения относительно дел чисто военных; по этому пункту она не стала даже входить в объяснения и ответила с полным хладнокровием и военной краткостью:
- Я стала главнокомандующим, чтобы побить англичан.
Смерть глядела ей в лицо - ну что ж, пускай! Ей нравилось дразнить этих французов с английской душой и видеть, как они корчатся; при каждом удобном случае она вонзала в них острое жало насмешки. Это было для нее глотком свежей воды. Она влачила свои дни в пустыне, а такие минуты были блаженными оазисами.
Ее обвинили в том, что, идя на войну вместе с мужчинами, она забыла женскую скромность. Она ответила:
- Всюду, где было можно - на всех городских квартирах, - я имела при себе женщину. В поле я всегда спала не снимая доспехов.
Ее обвинили также в том, что король даровал ей и ее родным дворянство, - следовательно, ею руководили низкие, корыстные стремления. Она ответила, что не просила этой награды у короля; он сам ее назначил.
Кончился наконец и третий процесс. И снова без всяких результатов.
Может быть, четвертый суд сломит наконец ее непокорство? Злобный епископ тотчас же принялся подготавливать его.
Он назначил комиссию, которой надлежало свести шестьдесят шесть пунктов обвинения к двенадцати основным. Эта ложь в компактной форме должна была послужить для новой попытки обвинения. Так и сделали. На это ушло несколько дней.
Тем временем Кошон посетил Жанну в темнице, вместе с Маншоном и двумя судьями - Изамбаром де Ла Пьером и Мартином Ладвеню; он хотел попытаться заставить Жанну передать вопрос о ее миссии на суд Воинствующей Церкви точнее, той ее части, которая была представлена им самим и его послушными пособниками.
Жанна снова решительно отказалась. У Изамбара де Ла Пьера было сердце; ему стало так жаль несчастную, затравленную девушку, что он решился на весьма смелый шаг: он предложил ей передать ее дело на Базельский собор[33] и сказал, что в нем представлено столько же священников от ее партии, сколько от английской.
Жанна воскликнула, что с радостью предстанет перед трибуналом, составленным столь справедливо. Но не успел Изамбар ответить хоть слово, как Кошон обернулся к нему и свирепо крикнул:
- Замолчи, черт бы тебя побрал!
Маншон в свою очередь сделал смелую попытку, хотя она могла стоить ему жизни. Он спросил Кошона, надо ли заносить в протокол, что Жанна согласилась предстать перед Базельским собором.
- Нет. Незачем.
- Ах, - сказала Жанна с укоризной, - ты записываешь все, что против меня, и ничего в мою пользу.
Какой горькой была эта жалоба! Она могла бы тронуть сердце дикого зверя. Но Кошон был хуже всякого зверя.
Глава XIV. Жанна борется против 12 лживых обвинений
Наступил апрель. Жанна была больна. Она заболела 29 марта, на другой день после окончания третьего судилища, - ей было совсем плохо, когда произошла только что описанная мною сцена в темнице. Это было очень похоже на Кошона: попытаться воспользоваться ее болезненным состоянием.
Разберем некоторые из пунктов нового обвинительного документа, который можно назвать "Двенадцать лживых обвинений".
В первом пункте говорилось, что Жанна утверждала, будто ей обеспечено спасение души. Никогда она не говорила ничего подобного. Там было сказано также, что она отказалась подчиниться Церкви. И это тоже ложь. Она согласилась передать на суд Руанского трибунала все свои дела, кроме тех, которые совершила по Божьему велению, выполняя возложенную на нее миссию: эти деяния она согласилась представить только на Божий суд. Она отказалась признать Церковью Кошона и его покорных рабов, но была готова предстать пред судом папы или Базельского собора.
В одном из Двенадцати Пунктов утверждалось, будто она, по собственному признанию, угрожала смертью тем, кто ей не повиновался. Это явная ложь. Еще в одном было сказано, что она уверяла, будто все свои поступки совершала по Божьему велению; в действительности она сказала: "все то, что делала хорошо", - эту поправку, как вы помните, она внесла сама.
Еще в одном пункте говорилось, что она называла себя непогрешимой. Никогда она так себя не называла.
Еще один пункт объявлял греховной ее мужскую одежду. Если так, то она имела на то разрешение авторитетных духовных лиц - архиепископа Реймского и всего трибунала в Пуатье.
Пункт десятый ставил ей в вину то, что она заявила о французских симпатиях св. Екатерины и св. Маргариты и о том, что они говорили на французском, а не на английском языке.
Эти Двенадцать Пунктов подлежали одобрению ученых богословов Парижского университета. К вечеру 4 апреля они были переписаны и готовы. Тут Маншон совершил еще один смелый поступок: он написал на полях, что многие из Двенадцати Пунктов приписывают Жанне нечто противоположное тому, что она говорила в действительности. Эта малость не могла иметь значения для Парижского университета; она не повлияла бы на его решение и не вызвала бы его сострадания, если университет был на него способен, - а он явно отбросил его для выполнения своей политической задачи, но все же славный Маншон поступил благородно.